Страница:
Два других танка подошли вплотную к берегу. Гитлеровцы знали, что у русских нет артиллерии, а гранаты через реку не добросишь. Огнем в упор танки принялись уничтожать разведчиков. Отпускали по снаряду на человека. Вскрикнул перед смертью Кожухарь. Вздыбилась и задымила земля там, где стоял, припав к автомату, Севостьянов.
«Ну, все, – подумал я, – ускользнуть взводу некуда – впереди немцы, за мостом вражеские танки. Остаться в траншее – гибель, танковые пушки пробивают косогор насквозь». Я взглянул на корреспондента. Тот спокойно писал, положив на колени планшетку. «Не понимает обстановки, – я даже позавидовал ему. – Так легче умирать. И зачем мы взяли его? Жил бы хороший человек, работал в газете, не надо было ему связываться с разведчиками».
И все же я не чувствовал предсмертного холода в груди. Я не ошибся.
Выручил танкист Угольков. Четыре пушечных выстрела почти залпом грохнули с опушки леса, и оба немецких танка окутались дымом. Один сразу же запылал ярким огнем, другой испускал ядовито-желтый дым.
– Вовремя, братцы! – вздохнул я с облегчением.
Но вскоре и оттуда, где прежде сидели автоматчики Щеголева, полезли немецкие танки. Одновременно группа фашистов перешла реку, неожиданно с фланга из-за кустов и кинулась на разведчиков.
Стреляя в упор по фашистам, я не забывал и о корреспонденте, старался прикрыть его огнем. Но тот и сам не растерялся, смешно вытягивая руку, стрелял из пистолета, будто в тире, как его учили где-то в тылу. И попадал! Гитлеровцы падали перед ним, я это видел.
Нападение отбили, но я понимал, что долго не продержаться. Зло крикнул на Жука:
– Ну где же батальон, в конце концов?
Радист виновато опустил глаза, стал вызывать:
– «Сердолик», «Сердолик», я – «Репа»…
Патроны были на исходе. Я приказал собрать автоматы и магазины перебитых на этом берегу гитлеровцев.
– Здорово мы их! – радостно сказал Серебряков.
По его счастливым глазам я понял: никогда еще не видел врагов в бою так близко. Пленных, конечно, встречал, разговаривал с ними, а вот так, лицом к лицу, врукопашную, не приходилось.
Вдруг Серебряков ойкнул, выронил пистолет и, согнувшись, упал на дно окопа. Я и Пролеткин бросились к нему. Подняли, помогли сесть.
– Ну, все. В живот. Это смертельно, – сказал сдавленно газетчик.
– Погоди, разберемся, – пытался успокоить я. Разрезая ножом гимнастерку, убедился – действительно, пуля вошла чуть выше пупка. «Да, не жилец, – горестно подумал я. – В расположении своих войск хирурги еще могли бы спасти…»
Мне было жаль корреспондента, который и смерть встречал спокойно, с достоинством. Настоящим парнем оказался в бою! Даже врукопашной, где теряются опытные вояки, вел себя прекрасно. Как же ему помочь?
Серебряков печально смотрел на меня снизу вверх и напоминал святого, какими рисуют их на иконах. Он ждал, как приговора, что я скажу. И я все же нашел возможность его выручить даже в таком безвыходном положении.
Перевязав рану, расстелил на дне траншеи плащ-палатку, велел:
– Ложись…
Он, закусив губы, повалился на бок, лежал, скорчась, и тихо стонал.
– Бери, Иван, и ты, Шовкопляс, понесем к танкам. Остальные прикройте нас огнем! – приказал я.
Прячась за сгоревшей на мосту машиной, а потом за подбитым немецким танком, мы с раненым прошмыгнули к лесу, туда, откуда стреляли танки Уголькова. Он весело встретил нас, но, увидав окровавленного, воскликнул:
– Эх ты! Надо же…
– Давай машину с лучшим механиком-водителем, и на предельной скорости к своим. Он ждать не может. Понял?
– Сделаем, раз надо, – угрюмо сказал танкист.
– Ну, будь здоров, старлей. Поправляйся. Извини, что так получилось.
– Разве вы виноваты, – тихо произнес он.
– Лучше бы не ходил с нами. Ну ладно, крепись. А ты, Угольков, правильно понял обстановку. Спасибо тебе, выручил нас. Смотри только, чтобы тебя не обошли.
– Я круговую оборону организовал, – сказал Угольков.
– Давай-ка поддержи нас на обратном пути, – попросил я.
– Есть поддержать, – отозвался ротный. – А ну, хлопцы, взять на прицел фрицев, чтобы ни одна падла не посмела стрелять!
Мы вернулись к мосту. Наш танк с закрытыми люками осторожно уходил вдоль опушки к своим…
Настал вечер, серый, сырой, знобкий. Едкий туман, как дым, пощипывал глаза, мешал дышать. Разведчики в траншеях продрогли.
– Как зима, – скрипел Голощапов, – язви ее в душу!
Я ощущал и озноб, и какой-то внутренний жар. «Не заболеть бы. В мирное время в такой слякоти давно бы уже все простудились. К тому же без горячей еды, без отдыха вторые сутки. Если к ночи батальон не подоспеет, фрицы нас дожмут…»
В полку тоже понимали положение разведчиков. То Шкодских, то Линтварев, то сам Кортунов по радио подбадривали:
– Скоро придем! Держитесь!..
Справа, а потом и слева вдали разгорался большой настоящий бой. Должно быть, там соседние дивизии вышли к реке. «Что-то наши сегодня оплошали, – думал я, – отстают от других. Да, ночью нас могут смять…»
Гитлеровцы действительно хотели уничтожить разведотряд с наступлением темноты, когда русские не смогут вести прицельный огонь. Но и я, поняв их намерения, подготовил сюрприз: перевел танки Уголькова к себе через мост, и, едва фашисты полезли, танкисты встретили их огнем из пушек и пулеметов.
Поздно ночью избитый, истерзанный батальон подошел, наконец, к разведчикам.
– Где комбат? – спросил я незнакомого младшего лейтенанта.
– Комбат ранен. Там такое было! – вяло махнул рукой младший лейтенант и побежал за своими солдатами, которые, пригибаясь, шли от моста дальше.
Увидев этого незнакомого офицера из своего полка, я почувствовал, что подгибаются ноги. Тело сделалось мягким и непослушным, будто кости стали резиновыми. Неодолимая, вязкая усталость, как пуховое одеяло, накрыла меня с головой. Я положил горячий лоб на скрещенные руки, привалился к липкой стене окопа и стал падать куда-то еще ниже этой траншеи, в какую-то теплую черную яму.
Проспал я недолго. Меня растолкал Жмаченко.
– Здравствуйте, товарищ лейтенант. Примите вот это для бодрости. – Он протягивал флягу.
Я, плохо соображая, откуда здесь Жмаченко, взял флягу и начал пить, не понимая, что это – вода или водка. Сделав несколько глотков, почувствовал, что задыхаюсь, и совсем проснулся.
– Ты откуда здесь? – спросил старшину.
– А где же мне быть? Я с первыми солдатами шел. Разве же я вас кину? – любяще, по-бабьи ворковал Жмаченко. – Я поперед батальона не раз порывался уйти – не пускали! Ну, слава богу, вроде все обошлось, только двух наших убило да поранены трое. Автоматчики вон, почитай, все полегли.
– Корреспондента доставили?
– А що с ним? Раненый? Я не видел его.
Жмаченко, разговаривая, подкладывал куски вареного мяса, хлеб, картошку. Я ел, не ощущая вкуса и даже не думая о том, что ем. Рядом стояли разведчики, они тоже молча жевали, прихлебывая из фляг.
– А чего мы в этой могиле торчим? Идемте в дом, – вдруг сказал Саша Пролеткин.
Все полезли наверх из скользкой мокрой ямы, еще недавно казавшейся такой спасительной и удобной.
– Вас в штаб кличут, товарищ лейтенант, – сказал Жмаченко, когда подошли к сторожке.
– Что же ты молчал?
– Так покормить надо было.
– Где штаб?
– А они вон там в лесу, за мостом.
На всякий случай я взял с собой Сашу Пролеткина, чувствовал – шатаюсь. «Неужели заболел?» – вяло соображал я. За спиной разгорался ночной бой, роты вгрызались в укрепленную полосу. «Все же задачу мы выполнили, оборону разведали и мостик подарили». Мне приятно было предвкушать похвалу, понимал, что заслужил ее.
Несмотря на полное изнеможение, во мне трепетала какая-то радостная жилка. Она единственная не устала, была как новорожденная, билась где-то в голове, а где – и сам не понимал.
Это называется обычно подсознанием. Так вот там, в этом самом подсознании, скакала и плясала та жилка. «Жив. Уцелел и на этот раз. Мама, я так рад! Тебе пока не придется меня оплакивать».
– Немедленно бери свой отряд, – сказал Кортунов. – Задача: вырваться ночью вперед и вести разведку новой укрепленной полосы. Она вот здесь. Начальник штаба, обеспечь его патронами и продуктами линии. Полоса разведки… смотри на свою карту, отмечай…
Я обводил полукружьями названия населенных пунктов и слушал командира рассеянно, будто в полусне, – надо было слушать, когда приказывает старший, вот я и слушал. А на первом плане была горькая обида: «Даже спасибо не сказал. Не поздоровался. Не спросил, есть ли кто в моем отряде, не всех ли побило».
Я глядел на черное лицо полковника, видимо, он в эти дни ни минуты не отдыхал. Кожа обтянула кости лица: глаза так глубоко ввалились, что сейчас не понять, какого они цвета. Движения полковника были резкими, сильными. «Он держится на той пружине, – подумал я, – которая во мне сдала. Для него бой еще не кончился». И внезапно я почувствовал, как во мне самом стала натягиваться, крепчать, обретать силу эта пружина. Новая задача будто придавала новые силы. И то, что Кортунов не поздоровался и не поблагодарил, приобретало совсем другой смысл. Я ощутил – командиру дорога каждая минута. Бой продолжался. Чтобы идти вперед, полку нужны новые сведения о противнике. И добыть их могу только я. Сознание своей незаменимости и того, что лучше меня никто не выполнит задачу, вытеснило обиду и словно разбудило меня. Я стал слушать командира полка внимательно, стараясь точно понять, что должен сделать, и уже сейчас прикидывал, как все это лучше и быстрее осуществить.
Когда Кортунов поставил задачу и коротко бросил: «Иди!» – я был уже внутренне собран и обрел силы, необходимые для предстоящего дела. Подошел Линтварев и, пожимая руку, сказал:
– Спасибо вам и вашим разведчикам, товарищ Карпов, передайте им благодарность командования.
Эта похвала, недавно такая желанная, показалась теперь совсем никчемной. Надо было спешить. Действовать. Не до этих разговоров. Я взял у начальника штаба бумаги, досадуя, что некогда их читать. Кортунов понял, замахал обеими руками:
– Забирай, там прочтешь. Мы размножили. Ну, желаю удачи!
Спрятав полученные бумаги, я торопливо побежал к своим. На ходу прикидывал, как быстрее получить боеприпасы, заправить танки и где лучше проскочить в глубину расположения врага. Пролеткин еле поспевал за мной, забегая то справа, то слева, спрашивал:
– Новая задача?
– Новая.
– Куда мы теперь?
– Вперед!
Через три дня, когда взвод отдыхал в одном из уцелевших домов, прискакал на мохноногом немецком битюге старшина Жманченко. С трофейным конягой он порядком намучился.
– Не понимает наших команд, сатана! А ну хальт, тебе говорят!
Жмаченко привез газету каждому, чтоб осталась на память. Тут уж ни почтальон, ни начальник связи полка, ведавший доставкой газет, ничего не могли поделать. Узнав, что напечатана статья о его хлопцах, старшина вцепился в пачку свежих, еще пахучих газет и решительно заявил:
– Каждому разведчику дайте по листу! Буду стоять насмерть! Я читал статью Серебрякова, в ней все было правдиво, но в то же время очень возвеличено. Он с таким уважением писал о разведчиках, что мне от волнения и гордости даже горло перехватывало, не верилось: «Неужели это мы?»
– И когда он успел все записать, запомнить? – удивился Саша Пролеткин. – Ведь он вместе с нами отбивался.
– И как быстро написал! – поразился Баранов.
– Боялся, что помрет, – сурово сказал Иван Рогатин.
Все притихли, понимая – Иван прав. Ранение у корреспондента было тяжелым, и он, наверное, спешил написать, чтобы не унести в могилу славу полюбившихся ему разведчиков.
– Вот ведь какая штуковина получается. – сказал Саша. – Я раньше думал, корреспондент – это тыловая крыса, чаек попивает, статейки пописывает. А у них, оказывается, работенка не дай бог. Со всеми вместе воюй, примечать успевай. Даже умереть не имеет права – сначала о людях расскажи, а уж потом про свою смерть думай.
– Нелегко ему писалось, – согласился я. – Не раз, наверное, смерть прогонял: погоди, дай написать о хороших людях! Только о себе ни слова не сказал. А ведь ему труднее всех пришлось. Читают люди, и никто не знает, что с пулей в животе он пишет!
– А може, не помрет? – спросил Шовкопляс. – Колы написав, значит, вже и операция пройшла, и пулю эту дурну вынули.
– Конечно выживет!
– И к нам еще приедет! – перебивая друг друга, желая добра газетчику, зашумели разведчики.
Я сохранил эту заметку по сей день, бумага износилась, пожелтела, поэтому перепечатал статью на машинке. Вот ее текст.
Надпись на камне
Фронтовые будни и радости
К Днепру!
«Ну, все, – подумал я, – ускользнуть взводу некуда – впереди немцы, за мостом вражеские танки. Остаться в траншее – гибель, танковые пушки пробивают косогор насквозь». Я взглянул на корреспондента. Тот спокойно писал, положив на колени планшетку. «Не понимает обстановки, – я даже позавидовал ему. – Так легче умирать. И зачем мы взяли его? Жил бы хороший человек, работал в газете, не надо было ему связываться с разведчиками».
И все же я не чувствовал предсмертного холода в груди. Я не ошибся.
Выручил танкист Угольков. Четыре пушечных выстрела почти залпом грохнули с опушки леса, и оба немецких танка окутались дымом. Один сразу же запылал ярким огнем, другой испускал ядовито-желтый дым.
– Вовремя, братцы! – вздохнул я с облегчением.
Но вскоре и оттуда, где прежде сидели автоматчики Щеголева, полезли немецкие танки. Одновременно группа фашистов перешла реку, неожиданно с фланга из-за кустов и кинулась на разведчиков.
Стреляя в упор по фашистам, я не забывал и о корреспонденте, старался прикрыть его огнем. Но тот и сам не растерялся, смешно вытягивая руку, стрелял из пистолета, будто в тире, как его учили где-то в тылу. И попадал! Гитлеровцы падали перед ним, я это видел.
Нападение отбили, но я понимал, что долго не продержаться. Зло крикнул на Жука:
– Ну где же батальон, в конце концов?
Радист виновато опустил глаза, стал вызывать:
– «Сердолик», «Сердолик», я – «Репа»…
Патроны были на исходе. Я приказал собрать автоматы и магазины перебитых на этом берегу гитлеровцев.
– Здорово мы их! – радостно сказал Серебряков.
По его счастливым глазам я понял: никогда еще не видел врагов в бою так близко. Пленных, конечно, встречал, разговаривал с ними, а вот так, лицом к лицу, врукопашную, не приходилось.
Вдруг Серебряков ойкнул, выронил пистолет и, согнувшись, упал на дно окопа. Я и Пролеткин бросились к нему. Подняли, помогли сесть.
– Ну, все. В живот. Это смертельно, – сказал сдавленно газетчик.
– Погоди, разберемся, – пытался успокоить я. Разрезая ножом гимнастерку, убедился – действительно, пуля вошла чуть выше пупка. «Да, не жилец, – горестно подумал я. – В расположении своих войск хирурги еще могли бы спасти…»
Мне было жаль корреспондента, который и смерть встречал спокойно, с достоинством. Настоящим парнем оказался в бою! Даже врукопашной, где теряются опытные вояки, вел себя прекрасно. Как же ему помочь?
Серебряков печально смотрел на меня снизу вверх и напоминал святого, какими рисуют их на иконах. Он ждал, как приговора, что я скажу. И я все же нашел возможность его выручить даже в таком безвыходном положении.
Перевязав рану, расстелил на дне траншеи плащ-палатку, велел:
– Ложись…
Он, закусив губы, повалился на бок, лежал, скорчась, и тихо стонал.
– Бери, Иван, и ты, Шовкопляс, понесем к танкам. Остальные прикройте нас огнем! – приказал я.
Прячась за сгоревшей на мосту машиной, а потом за подбитым немецким танком, мы с раненым прошмыгнули к лесу, туда, откуда стреляли танки Уголькова. Он весело встретил нас, но, увидав окровавленного, воскликнул:
– Эх ты! Надо же…
– Давай машину с лучшим механиком-водителем, и на предельной скорости к своим. Он ждать не может. Понял?
– Сделаем, раз надо, – угрюмо сказал танкист.
– Ну, будь здоров, старлей. Поправляйся. Извини, что так получилось.
– Разве вы виноваты, – тихо произнес он.
– Лучше бы не ходил с нами. Ну ладно, крепись. А ты, Угольков, правильно понял обстановку. Спасибо тебе, выручил нас. Смотри только, чтобы тебя не обошли.
– Я круговую оборону организовал, – сказал Угольков.
– Давай-ка поддержи нас на обратном пути, – попросил я.
– Есть поддержать, – отозвался ротный. – А ну, хлопцы, взять на прицел фрицев, чтобы ни одна падла не посмела стрелять!
Мы вернулись к мосту. Наш танк с закрытыми люками осторожно уходил вдоль опушки к своим…
Настал вечер, серый, сырой, знобкий. Едкий туман, как дым, пощипывал глаза, мешал дышать. Разведчики в траншеях продрогли.
– Как зима, – скрипел Голощапов, – язви ее в душу!
Я ощущал и озноб, и какой-то внутренний жар. «Не заболеть бы. В мирное время в такой слякоти давно бы уже все простудились. К тому же без горячей еды, без отдыха вторые сутки. Если к ночи батальон не подоспеет, фрицы нас дожмут…»
В полку тоже понимали положение разведчиков. То Шкодских, то Линтварев, то сам Кортунов по радио подбадривали:
– Скоро придем! Держитесь!..
Справа, а потом и слева вдали разгорался большой настоящий бой. Должно быть, там соседние дивизии вышли к реке. «Что-то наши сегодня оплошали, – думал я, – отстают от других. Да, ночью нас могут смять…»
Гитлеровцы действительно хотели уничтожить разведотряд с наступлением темноты, когда русские не смогут вести прицельный огонь. Но и я, поняв их намерения, подготовил сюрприз: перевел танки Уголькова к себе через мост, и, едва фашисты полезли, танкисты встретили их огнем из пушек и пулеметов.
Поздно ночью избитый, истерзанный батальон подошел, наконец, к разведчикам.
– Где комбат? – спросил я незнакомого младшего лейтенанта.
– Комбат ранен. Там такое было! – вяло махнул рукой младший лейтенант и побежал за своими солдатами, которые, пригибаясь, шли от моста дальше.
Увидев этого незнакомого офицера из своего полка, я почувствовал, что подгибаются ноги. Тело сделалось мягким и непослушным, будто кости стали резиновыми. Неодолимая, вязкая усталость, как пуховое одеяло, накрыла меня с головой. Я положил горячий лоб на скрещенные руки, привалился к липкой стене окопа и стал падать куда-то еще ниже этой траншеи, в какую-то теплую черную яму.
Проспал я недолго. Меня растолкал Жмаченко.
– Здравствуйте, товарищ лейтенант. Примите вот это для бодрости. – Он протягивал флягу.
Я, плохо соображая, откуда здесь Жмаченко, взял флягу и начал пить, не понимая, что это – вода или водка. Сделав несколько глотков, почувствовал, что задыхаюсь, и совсем проснулся.
– Ты откуда здесь? – спросил старшину.
– А где же мне быть? Я с первыми солдатами шел. Разве же я вас кину? – любяще, по-бабьи ворковал Жмаченко. – Я поперед батальона не раз порывался уйти – не пускали! Ну, слава богу, вроде все обошлось, только двух наших убило да поранены трое. Автоматчики вон, почитай, все полегли.
– Корреспондента доставили?
– А що с ним? Раненый? Я не видел его.
Жмаченко, разговаривая, подкладывал куски вареного мяса, хлеб, картошку. Я ел, не ощущая вкуса и даже не думая о том, что ем. Рядом стояли разведчики, они тоже молча жевали, прихлебывая из фляг.
– А чего мы в этой могиле торчим? Идемте в дом, – вдруг сказал Саша Пролеткин.
Все полезли наверх из скользкой мокрой ямы, еще недавно казавшейся такой спасительной и удобной.
– Вас в штаб кличут, товарищ лейтенант, – сказал Жмаченко, когда подошли к сторожке.
– Что же ты молчал?
– Так покормить надо было.
– Где штаб?
– А они вон там в лесу, за мостом.
На всякий случай я взял с собой Сашу Пролеткина, чувствовал – шатаюсь. «Неужели заболел?» – вяло соображал я. За спиной разгорался ночной бой, роты вгрызались в укрепленную полосу. «Все же задачу мы выполнили, оборону разведали и мостик подарили». Мне приятно было предвкушать похвалу, понимал, что заслужил ее.
Несмотря на полное изнеможение, во мне трепетала какая-то радостная жилка. Она единственная не устала, была как новорожденная, билась где-то в голове, а где – и сам не понимал.
Это называется обычно подсознанием. Так вот там, в этом самом подсознании, скакала и плясала та жилка. «Жив. Уцелел и на этот раз. Мама, я так рад! Тебе пока не придется меня оплакивать».
* * *
Штаб остановился в небольшой лощине. Кортунов, увидев меня, сразу позвал к карте, развернутой на капоте «виллиса». Здесь же были Казаков и Линтварев – они стали посвечивать карту фонариками.– Немедленно бери свой отряд, – сказал Кортунов. – Задача: вырваться ночью вперед и вести разведку новой укрепленной полосы. Она вот здесь. Начальник штаба, обеспечь его патронами и продуктами линии. Полоса разведки… смотри на свою карту, отмечай…
Я обводил полукружьями названия населенных пунктов и слушал командира рассеянно, будто в полусне, – надо было слушать, когда приказывает старший, вот я и слушал. А на первом плане была горькая обида: «Даже спасибо не сказал. Не поздоровался. Не спросил, есть ли кто в моем отряде, не всех ли побило».
Я глядел на черное лицо полковника, видимо, он в эти дни ни минуты не отдыхал. Кожа обтянула кости лица: глаза так глубоко ввалились, что сейчас не понять, какого они цвета. Движения полковника были резкими, сильными. «Он держится на той пружине, – подумал я, – которая во мне сдала. Для него бой еще не кончился». И внезапно я почувствовал, как во мне самом стала натягиваться, крепчать, обретать силу эта пружина. Новая задача будто придавала новые силы. И то, что Кортунов не поздоровался и не поблагодарил, приобретало совсем другой смысл. Я ощутил – командиру дорога каждая минута. Бой продолжался. Чтобы идти вперед, полку нужны новые сведения о противнике. И добыть их могу только я. Сознание своей незаменимости и того, что лучше меня никто не выполнит задачу, вытеснило обиду и словно разбудило меня. Я стал слушать командира полка внимательно, стараясь точно понять, что должен сделать, и уже сейчас прикидывал, как все это лучше и быстрее осуществить.
Когда Кортунов поставил задачу и коротко бросил: «Иди!» – я был уже внутренне собран и обрел силы, необходимые для предстоящего дела. Подошел Линтварев и, пожимая руку, сказал:
– Спасибо вам и вашим разведчикам, товарищ Карпов, передайте им благодарность командования.
Эта похвала, недавно такая желанная, показалась теперь совсем никчемной. Надо было спешить. Действовать. Не до этих разговоров. Я взял у начальника штаба бумаги, досадуя, что некогда их читать. Кортунов понял, замахал обеими руками:
– Забирай, там прочтешь. Мы размножили. Ну, желаю удачи!
Спрятав полученные бумаги, я торопливо побежал к своим. На ходу прикидывал, как быстрее получить боеприпасы, заправить танки и где лучше проскочить в глубину расположения врага. Пролеткин еле поспевал за мной, забегая то справа, то слева, спрашивал:
– Новая задача?
– Новая.
– Куда мы теперь?
– Вперед!
Через три дня, когда взвод отдыхал в одном из уцелевших домов, прискакал на мохноногом немецком битюге старшина Жманченко. С трофейным конягой он порядком намучился.
– Не понимает наших команд, сатана! А ну хальт, тебе говорят!
Жмаченко привез газету каждому, чтоб осталась на память. Тут уж ни почтальон, ни начальник связи полка, ведавший доставкой газет, ничего не могли поделать. Узнав, что напечатана статья о его хлопцах, старшина вцепился в пачку свежих, еще пахучих газет и решительно заявил:
– Каждому разведчику дайте по листу! Буду стоять насмерть! Я читал статью Серебрякова, в ней все было правдиво, но в то же время очень возвеличено. Он с таким уважением писал о разведчиках, что мне от волнения и гордости даже горло перехватывало, не верилось: «Неужели это мы?»
– И когда он успел все записать, запомнить? – удивился Саша Пролеткин. – Ведь он вместе с нами отбивался.
– И как быстро написал! – поразился Баранов.
– Боялся, что помрет, – сурово сказал Иван Рогатин.
Все притихли, понимая – Иван прав. Ранение у корреспондента было тяжелым, и он, наверное, спешил написать, чтобы не унести в могилу славу полюбившихся ему разведчиков.
– Вот ведь какая штуковина получается. – сказал Саша. – Я раньше думал, корреспондент – это тыловая крыса, чаек попивает, статейки пописывает. А у них, оказывается, работенка не дай бог. Со всеми вместе воюй, примечать успевай. Даже умереть не имеет права – сначала о людях расскажи, а уж потом про свою смерть думай.
– Нелегко ему писалось, – согласился я. – Не раз, наверное, смерть прогонял: погоди, дай написать о хороших людях! Только о себе ни слова не сказал. А ведь ему труднее всех пришлось. Читают люди, и никто не знает, что с пулей в животе он пишет!
– А може, не помрет? – спросил Шовкопляс. – Колы написав, значит, вже и операция пройшла, и пулю эту дурну вынули.
– Конечно выживет!
– И к нам еще приедет! – перебивая друг друга, желая добра газетчику, зашумели разведчики.
Я сохранил эту заметку по сей день, бумага износилась, пожелтела, поэтому перепечатал статью на машинке. Вот ее текст.
Надпись на камне
На большаке у канавы глубоко в землю врос камень. Серый и огромный, он будто оспой подбит пулями и осколками. На более гладкой поверхности камня, обращенной на запад, чернильным карандашом спешно начертана надпись:
«Здесь разведчики-вердинцы под командованием офицера Карпова первыми оседлали большак».
А дело было так.
Лейтенант Карпов сказал разведчикам:
– Мы брали Вердино, никто из нас тогда не трусил. Теперь перед нами большак. Возьмем?
– Возьмем!
– По местам!
И десантники с автоматами и гранатами взобрались на танки.
Под гусеницами хрустнуло подмятое дерево. Танки пошли. Светало. Далеко было видно, как блестело изогнутым зеркалом озеро. Осенняя изморозь лежала на траве, и березы роняли листья.
Танки шли то жнивьем, то оврагами. Вокруг было тихо, все притаилось. Из каждого куста, с каждой высоты мог сверкнуть огонь вражеской пушки. Разведчики будто приросли к влажной броне танка, держа автоматы наготове.
И вдруг рявкнули орудия. Запели вокруг снаряды и мины. Танки замедлили ход. Этот условный сигнал был понятен лейтенанту Карпову. Он спрыгнул на землю, за ним все разведчики. Танки, круто свернув вправо, пошли в обход обороны немцев. Разведчики – в обход слева. Они ползли, бежали и снова ползли. Их засыпало землей, визжали осколки. Раненые и контуженые не оставались лежать. Сцепив зубы, они ползли вперед.
Когда зашли в тыл к немцам к их огневым точкам, усталость прошла. Осталась ярость. Разведчики, на ходу бросая гранаты в пулеметные площадки, прочесывали автоматными очередями траншеи. И когда здесь было все кончено, бросились дальше.
– Большак! – торжествующе крикнул сержант Баранов и отер руками потное лицо.
Действительно, вот он большак. От края и до края неба тянется он широкой, ровной лентой. Поспешно перебегая дорогу, немцы скрывались в овраге.
А солнце уже вставало из-за леса, большое и сверкающее.
И вот стоит на большаке серый камень. И на нем надпись, написанная мужественной рукой разведчика-вердинца.
Давным-давно в здешних местах с гиком рубили клинками пришельцев русские казаки атамана Платова.
Вольный ветер шуршит травой, зелеными большими ветками столетних деревьев. И мнится, что это шумит слава: седая слава платовских казаков и молодая разведчиков-вердинцев.
Старший лейтенант Г. Серебряков.
Фронтовая газета «Вперед на врага». Воскресенье 14.11.1943 г. № 275 (694).
Для нас это была обычная работа, за которую невозможно награждать чуть не каждую неделю, а его надо бы, очень достойно вел себя с том бою и вот тяжело раненный сразу же написал о нас, о разведчиках.
«Здесь разведчики-вердинцы под командованием офицера Карпова первыми оседлали большак».
А дело было так.
Лейтенант Карпов сказал разведчикам:
– Мы брали Вердино, никто из нас тогда не трусил. Теперь перед нами большак. Возьмем?
– Возьмем!
– По местам!
И десантники с автоматами и гранатами взобрались на танки.
Под гусеницами хрустнуло подмятое дерево. Танки пошли. Светало. Далеко было видно, как блестело изогнутым зеркалом озеро. Осенняя изморозь лежала на траве, и березы роняли листья.
Танки шли то жнивьем, то оврагами. Вокруг было тихо, все притаилось. Из каждого куста, с каждой высоты мог сверкнуть огонь вражеской пушки. Разведчики будто приросли к влажной броне танка, держа автоматы наготове.
И вдруг рявкнули орудия. Запели вокруг снаряды и мины. Танки замедлили ход. Этот условный сигнал был понятен лейтенанту Карпову. Он спрыгнул на землю, за ним все разведчики. Танки, круто свернув вправо, пошли в обход обороны немцев. Разведчики – в обход слева. Они ползли, бежали и снова ползли. Их засыпало землей, визжали осколки. Раненые и контуженые не оставались лежать. Сцепив зубы, они ползли вперед.
Когда зашли в тыл к немцам к их огневым точкам, усталость прошла. Осталась ярость. Разведчики, на ходу бросая гранаты в пулеметные площадки, прочесывали автоматными очередями траншеи. И когда здесь было все кончено, бросились дальше.
– Большак! – торжествующе крикнул сержант Баранов и отер руками потное лицо.
Действительно, вот он большак. От края и до края неба тянется он широкой, ровной лентой. Поспешно перебегая дорогу, немцы скрывались в овраге.
А солнце уже вставало из-за леса, большое и сверкающее.
И вот стоит на большаке серый камень. И на нем надпись, написанная мужественной рукой разведчика-вердинца.
Давным-давно в здешних местах с гиком рубили клинками пришельцев русские казаки атамана Платова.
Вольный ветер шуршит травой, зелеными большими ветками столетних деревьев. И мнится, что это шумит слава: седая слава платовских казаков и молодая разведчиков-вердинцев.
Старший лейтенант Г. Серебряков.
Фронтовая газета «Вперед на врага». Воскресенье 14.11.1943 г. № 275 (694).
* * *
Серебряков был ранен до боя за мост и как мы его удерживали до подхода главных сил полка, но и без этого ему хватило материала, чтобы написать о нас с уважением. Позднее мы написали письмо в его газету, поблагодарили за добрые слова и просили его начальство отметить Серебрякова наградой за мужество. Не знаю, наградили его или нет, но он был достоин.Для нас это была обычная работа, за которую невозможно награждать чуть не каждую неделю, а его надо бы, очень достойно вел себя с том бою и вот тяжело раненный сразу же написал о нас, о разведчиках.
Фронтовые будни и радости
К Днепру!
В небольшую рощу съезжались офицеры разведчики из других полков. Кто на коне, кто на трофейном мотоцикле, а кто на немецком автомобиле.
Пришел начальник штаба дивизии полковник Стародубцев. Обрисовал обстановку в полосе наступления дивизии, рассказал, как поделена эта полоса между полками, и потребовал, чтобы разведчики держались по возможности в границах своих полков, не мешали друг другу.
– Действовать вам придется в отрыве от главных сил, – говорил полковник. – На промежуточных рубежах противника не задерживайтесь. Основная ваша задача – выйти на западный берег Днепра, разведать там оборону и силы немцев. Назад до особого распоряжения не возвращаться. Поняли?
Разведчики молчали. Днепр-то не рядом, до него еще далеко!
Официально задание формулировалось так: вести разведку в преследовании.
А что это значило практически?
В преследовании обе стороны непрерывно перемещаются. Противник устраивает засады, минирует дороги, мосты, дома. На промежуточных рубежах он непременно попытается создать видимость серьезной обороны, чтобы подольше задержать наши войска. Ну а разведчики, двигаясь то в его тылу, то на флангах, должны все это своевременно раскрывать и предупреждать своих.
На сей раз я взял с собой на задание двенадцать человек. В группу были включены, конечно, самые опытные разведчики: Рогатин, Пролеткин, Шовкопляс, Голощапов, Жук. На Жуке – особая ответственность: он радист. Даже самые важные сведения, добытые разведкой, если их не передать в срок, теряют всякую ценность.
Жук так нагрузился своей аппаратурой и запасными принадлежностями к ней, что ноги подламывались под этой тяжестью. Пришлось раздать часть имущества другим.
Выступили вечером, чтобы затемно пробраться поглубже в тыл противника и с рассветом приступить к делу. Сейчас не было ни развитой траншейной системы, ни проволоки, фронт имел многочисленные разрывы. Гитлеровцы двигались лишь вдоль шоссейных и железных дорог. Проселки же и лесные тропы оставались бесконтрольными.
По одной из таких троп и проскользнула группа.
На исходе ночи я облюбовал тихую балочку, выставил охрану, а остальным приказал ложиться спать.
– Вот это приказ! – балагурил Пролеткин. – Побольше бы таких приказов!
– Эх ты, детский сад! У тебя все думки только о приятном! – вздохнул Рогатин и, положив голову на вещевой мешок, тут же уснул.
Саша свернулся клубком, прижался к широкой спине Рогатина и тоже задышал ровно и глубоко.
Спали все. Только часовые, преодолевая дрему, выползли на бугорок, чтобы их обдувало ветром. Я специально назначил парный пост. Нельзя надеяться на одного – люди так утомлены. Из-за этого ведь и привал устроили. Начинать разведывательные действия в переутомленном состоянии тоже рискованно: разведчику нужны ясный ум, мгновенная реакция.
Проснулся я первым, когда небо только начало бледнеть на востоке. В тенях уходящей ночи за каждым кустом, в каждом овраге могли притаиться фашисты. И вскоре разведчики обнаружили их в близком соседстве – на дороге.
Фрицы шли растянувшимся строем. Человек пятьдесят – шестьдесят. Некоторые несли на плечах шестидесятимиллиметровые минометы. «Пехотная рота, – определил я, – такие минометы на вооружении только в пехотных ротах. Но рота неполная. Обычная ее численность более ста человек. Вероятно, один взвод оставлен позади для прикрытия… Ну а если идет рота, значит, где-то должен быть и ее батальон. Скорее всего, главные силы батальона уже отошли под покровом темноты, чтобы занять оборону на промежуточном рубеже. Рота их догоняет…»
Так вот, по деталям, раскрывается в разведке общая картина.
Жук передал по радио мое предположение и решение идти на поиски промежуточного рубежа.
Шли теперь осторожнее. Впереди дозор – Шовкопляс и Голощапов. Они пробирались от кустов к роще, от рощи к оврагу. Открытое пространство переползали. Достигнув очередного укрытия, подавали сигнал: «Путь свободен».
В полдень дозор вызвал меня сигналом. Я выполз на высоту и увидел: внизу, перед деревней, работают немцы. По пояс голые, они углубляли траншею. Другие у ручья резали дерн, подносили его и маскировали бруствер.
Поводив биноклем, я заметил в некотором отдалении еще несколько немецких подразделений, занятых такой же работой. Видно, здесь и оборудуется промежуточный рубеж. И за траншеями тоже копошатся солдаты, наверное, артиллеристы и минометчики.
– Ну, хлопцы, – сказал я, – тут все ясно, передний край промежуточного рубежа – вот он. Теперь надо осмотреть глубину. Как пойдем?
Рогатин, как всегда не торопясь, спросил:
– Что вы скажете, товарищ старший лейтенант, насчет вон той балочки?
Балочка эта огибала высоту вблизи копошившихся немцев и уходила на противоположную окраину деревни, где виднелись такие же зеленые кусты.
– Как же! – съязвил Саша. – Фрицы в этой балке дорогу тебе приготовили! Дураки они, что ли, чтоб такой обход без мин оставить?
– А чего ты мин боишься? Не видел их раньше? Фрицы мины поставили, а мы снимем!
Предложение Рогатина было принято. Ползком разведчики потянулись к оврагу. По дну его бежал ржавый ручей. Там пахло болотом, свирепствовали комары. Под коленями и локтями предательски хрустели трухлявые ветки. Впереди осторожно крался Голощапов, руками прощупывая траву. Он лучше любого сапера мог обнаружить проволочки мин натяжного действия или усики нажимных. От его внимательного взгляда не ускользал ни один подозрительный их признак. Помята трава? Сломан сучок на кусте? Значит, надо быть начеку!.. Наконец, он остановился, поманил меня, тихо сказал:
– Вот они, милые.
Приглядевшись, я увидел на колышках железные головки с глубокими насечками. Они были похожи на ручные гранаты-лимонки, только крупнее. Такая штука, если дернуть за проводок, подпрыгивает и взрывается, разбрызгивая сотни осколков. Эти «попрыгунчики» хорошо знакомы разведчикам: их можно оставить на месте, достаточно перекусить проволочки.
Простригли проход, благополучно выбрались за деревню и уже оттуда донесли в полк по радио: «Промежуточный рубеж в квадратах 2415, 2418. В квадрате 2512 – опорный пункт. Обходы с юга минированы. Продолжаю движение в направлении 2117–2011».
За последующие пять дней наша группа раскрыла еще несколько таких рубежей.
Однажды мы увидели, как вражеские факельщики деловито обливали керосином и поджигали дома в селе. Очень хотелось выскочить из укрытия и расправиться с этими подлецами. Однако сдержали себя – не позволяла задача, которую выполняли. На шестые сутки, когда солнце уже спустилось и не грело, а лишь било в глаза тревожным красным светом, как догорающая хата, впереди между деревьями блеснула широкая полоса воды.
Днепр!..
Все знали, что он должен показаться с минуты на минуту. И все же вид спокойной большой реки взволновал разведчиков. Чуть не бегом бросились мы к воде, но остановились за деревьями, чтобы не обнаружить себя.
Только Шовкопляс не утерпел – прокрался к самому берегу, присел там, в кустах, гладил воду, как живое существо, и шептал:
– Днипро мий… Днипро мий коханый… Мы прийшлы…
До наступления темноты мы, тщательно маскируясь, вели наблюдение. Немцы укрепляли и минировали оба берега. На западном вместе с солдатами работали насильно согнанные сюда женщины. Их разноцветные косынки я видел в бинокль.
Западный берег как бы сама природа уготовила для обороны: он высок и обрывист. Трудно преодолеть под огнем эту широкую водную преграду. Не легче и выкарабкаться на кручу того берега.
Чтобы облегчить форсирование Днепра войсками, надо собрать как можно больше вполне достоверных сведений о противнике, его укреплениях. А для этого разведчикам придется первыми переправляться на тот берег.
Впотьмах связали два сухих дерева, поваленных бурей, прикрепили к ним вещевые мешки, одежду, оружие, а сами поплыли рядом с этим неуклюжим плотом, толкая его перед собой. На середине реки уже стало сводить судорогой руки и ноги. Мышцы задубели от напряжения, меня тянуло на дно, как каменного. Я с трудом дышал – грудь словно железными обручами стянуло.
Казалось, не будет конца этому плаванию. Какое расстояние уже преодолено и далеко ли до другого берега, определить было невозможно – ничего не видно. Только черная холодная вода вокруг.
Но вот впереди обозначилась, кажется, полоса более плотной черноты. Ноги коснулись донной тины. Слава богу – дотянули!
Совсем обессиленные, едва выбрались на узкую отмель. Нас далеко снесло течением влево.
Полежали. Отдышались. А холод все еще сотрясал тело. Надо вставать и возвращаться в полосу своего полка. Однако берегом идти опасно: он наверняка минирован, да и наблюдатели здесь, конечно, выставлены.
– Отойдем от Днепра вглубь на километр-другой и там повернем вправо, – распорядился я. Выкарабкались наверх. Снова залегли, прислушались. Неподалеку пиликала губная гармошка и слышалась немецкая речь.
Поползли чуть правее и вскоре обнаружили траншею полного профиля. Земля свежая, рыли недавно. На площадке стоял пулемет. Саша зыркнул на пулемет – не прихватить? Я показал ему кулак – наследим!
Перебрались через траншею, пошли дальше и наткнулись еще на одну линию окопов. В темноте звучали команды, угадывалось движение многих людей. Ясно различались удары кирок о землю, звяканье лопат. Здесь работали даже ночью.
Пришел начальник штаба дивизии полковник Стародубцев. Обрисовал обстановку в полосе наступления дивизии, рассказал, как поделена эта полоса между полками, и потребовал, чтобы разведчики держались по возможности в границах своих полков, не мешали друг другу.
– Действовать вам придется в отрыве от главных сил, – говорил полковник. – На промежуточных рубежах противника не задерживайтесь. Основная ваша задача – выйти на западный берег Днепра, разведать там оборону и силы немцев. Назад до особого распоряжения не возвращаться. Поняли?
Разведчики молчали. Днепр-то не рядом, до него еще далеко!
Официально задание формулировалось так: вести разведку в преследовании.
А что это значило практически?
В преследовании обе стороны непрерывно перемещаются. Противник устраивает засады, минирует дороги, мосты, дома. На промежуточных рубежах он непременно попытается создать видимость серьезной обороны, чтобы подольше задержать наши войска. Ну а разведчики, двигаясь то в его тылу, то на флангах, должны все это своевременно раскрывать и предупреждать своих.
На сей раз я взял с собой на задание двенадцать человек. В группу были включены, конечно, самые опытные разведчики: Рогатин, Пролеткин, Шовкопляс, Голощапов, Жук. На Жуке – особая ответственность: он радист. Даже самые важные сведения, добытые разведкой, если их не передать в срок, теряют всякую ценность.
Жук так нагрузился своей аппаратурой и запасными принадлежностями к ней, что ноги подламывались под этой тяжестью. Пришлось раздать часть имущества другим.
Выступили вечером, чтобы затемно пробраться поглубже в тыл противника и с рассветом приступить к делу. Сейчас не было ни развитой траншейной системы, ни проволоки, фронт имел многочисленные разрывы. Гитлеровцы двигались лишь вдоль шоссейных и железных дорог. Проселки же и лесные тропы оставались бесконтрольными.
По одной из таких троп и проскользнула группа.
На исходе ночи я облюбовал тихую балочку, выставил охрану, а остальным приказал ложиться спать.
– Вот это приказ! – балагурил Пролеткин. – Побольше бы таких приказов!
– Эх ты, детский сад! У тебя все думки только о приятном! – вздохнул Рогатин и, положив голову на вещевой мешок, тут же уснул.
Саша свернулся клубком, прижался к широкой спине Рогатина и тоже задышал ровно и глубоко.
Спали все. Только часовые, преодолевая дрему, выползли на бугорок, чтобы их обдувало ветром. Я специально назначил парный пост. Нельзя надеяться на одного – люди так утомлены. Из-за этого ведь и привал устроили. Начинать разведывательные действия в переутомленном состоянии тоже рискованно: разведчику нужны ясный ум, мгновенная реакция.
Проснулся я первым, когда небо только начало бледнеть на востоке. В тенях уходящей ночи за каждым кустом, в каждом овраге могли притаиться фашисты. И вскоре разведчики обнаружили их в близком соседстве – на дороге.
Фрицы шли растянувшимся строем. Человек пятьдесят – шестьдесят. Некоторые несли на плечах шестидесятимиллиметровые минометы. «Пехотная рота, – определил я, – такие минометы на вооружении только в пехотных ротах. Но рота неполная. Обычная ее численность более ста человек. Вероятно, один взвод оставлен позади для прикрытия… Ну а если идет рота, значит, где-то должен быть и ее батальон. Скорее всего, главные силы батальона уже отошли под покровом темноты, чтобы занять оборону на промежуточном рубеже. Рота их догоняет…»
Так вот, по деталям, раскрывается в разведке общая картина.
Жук передал по радио мое предположение и решение идти на поиски промежуточного рубежа.
Шли теперь осторожнее. Впереди дозор – Шовкопляс и Голощапов. Они пробирались от кустов к роще, от рощи к оврагу. Открытое пространство переползали. Достигнув очередного укрытия, подавали сигнал: «Путь свободен».
В полдень дозор вызвал меня сигналом. Я выполз на высоту и увидел: внизу, перед деревней, работают немцы. По пояс голые, они углубляли траншею. Другие у ручья резали дерн, подносили его и маскировали бруствер.
Поводив биноклем, я заметил в некотором отдалении еще несколько немецких подразделений, занятых такой же работой. Видно, здесь и оборудуется промежуточный рубеж. И за траншеями тоже копошатся солдаты, наверное, артиллеристы и минометчики.
– Ну, хлопцы, – сказал я, – тут все ясно, передний край промежуточного рубежа – вот он. Теперь надо осмотреть глубину. Как пойдем?
Рогатин, как всегда не торопясь, спросил:
– Что вы скажете, товарищ старший лейтенант, насчет вон той балочки?
Балочка эта огибала высоту вблизи копошившихся немцев и уходила на противоположную окраину деревни, где виднелись такие же зеленые кусты.
– Как же! – съязвил Саша. – Фрицы в этой балке дорогу тебе приготовили! Дураки они, что ли, чтоб такой обход без мин оставить?
– А чего ты мин боишься? Не видел их раньше? Фрицы мины поставили, а мы снимем!
Предложение Рогатина было принято. Ползком разведчики потянулись к оврагу. По дну его бежал ржавый ручей. Там пахло болотом, свирепствовали комары. Под коленями и локтями предательски хрустели трухлявые ветки. Впереди осторожно крался Голощапов, руками прощупывая траву. Он лучше любого сапера мог обнаружить проволочки мин натяжного действия или усики нажимных. От его внимательного взгляда не ускользал ни один подозрительный их признак. Помята трава? Сломан сучок на кусте? Значит, надо быть начеку!.. Наконец, он остановился, поманил меня, тихо сказал:
– Вот они, милые.
Приглядевшись, я увидел на колышках железные головки с глубокими насечками. Они были похожи на ручные гранаты-лимонки, только крупнее. Такая штука, если дернуть за проводок, подпрыгивает и взрывается, разбрызгивая сотни осколков. Эти «попрыгунчики» хорошо знакомы разведчикам: их можно оставить на месте, достаточно перекусить проволочки.
Простригли проход, благополучно выбрались за деревню и уже оттуда донесли в полк по радио: «Промежуточный рубеж в квадратах 2415, 2418. В квадрате 2512 – опорный пункт. Обходы с юга минированы. Продолжаю движение в направлении 2117–2011».
За последующие пять дней наша группа раскрыла еще несколько таких рубежей.
Однажды мы увидели, как вражеские факельщики деловито обливали керосином и поджигали дома в селе. Очень хотелось выскочить из укрытия и расправиться с этими подлецами. Однако сдержали себя – не позволяла задача, которую выполняли. На шестые сутки, когда солнце уже спустилось и не грело, а лишь било в глаза тревожным красным светом, как догорающая хата, впереди между деревьями блеснула широкая полоса воды.
Днепр!..
Все знали, что он должен показаться с минуты на минуту. И все же вид спокойной большой реки взволновал разведчиков. Чуть не бегом бросились мы к воде, но остановились за деревьями, чтобы не обнаружить себя.
Только Шовкопляс не утерпел – прокрался к самому берегу, присел там, в кустах, гладил воду, как живое существо, и шептал:
– Днипро мий… Днипро мий коханый… Мы прийшлы…
До наступления темноты мы, тщательно маскируясь, вели наблюдение. Немцы укрепляли и минировали оба берега. На западном вместе с солдатами работали насильно согнанные сюда женщины. Их разноцветные косынки я видел в бинокль.
Западный берег как бы сама природа уготовила для обороны: он высок и обрывист. Трудно преодолеть под огнем эту широкую водную преграду. Не легче и выкарабкаться на кручу того берега.
Чтобы облегчить форсирование Днепра войсками, надо собрать как можно больше вполне достоверных сведений о противнике, его укреплениях. А для этого разведчикам придется первыми переправляться на тот берег.
Впотьмах связали два сухих дерева, поваленных бурей, прикрепили к ним вещевые мешки, одежду, оружие, а сами поплыли рядом с этим неуклюжим плотом, толкая его перед собой. На середине реки уже стало сводить судорогой руки и ноги. Мышцы задубели от напряжения, меня тянуло на дно, как каменного. Я с трудом дышал – грудь словно железными обручами стянуло.
Казалось, не будет конца этому плаванию. Какое расстояние уже преодолено и далеко ли до другого берега, определить было невозможно – ничего не видно. Только черная холодная вода вокруг.
Но вот впереди обозначилась, кажется, полоса более плотной черноты. Ноги коснулись донной тины. Слава богу – дотянули!
Совсем обессиленные, едва выбрались на узкую отмель. Нас далеко снесло течением влево.
Полежали. Отдышались. А холод все еще сотрясал тело. Надо вставать и возвращаться в полосу своего полка. Однако берегом идти опасно: он наверняка минирован, да и наблюдатели здесь, конечно, выставлены.
– Отойдем от Днепра вглубь на километр-другой и там повернем вправо, – распорядился я. Выкарабкались наверх. Снова залегли, прислушались. Неподалеку пиликала губная гармошка и слышалась немецкая речь.
Поползли чуть правее и вскоре обнаружили траншею полного профиля. Земля свежая, рыли недавно. На площадке стоял пулемет. Саша зыркнул на пулемет – не прихватить? Я показал ему кулак – наследим!
Перебрались через траншею, пошли дальше и наткнулись еще на одну линию окопов. В темноте звучали команды, угадывалось движение многих людей. Ясно различались удары кирок о землю, звяканье лопат. Здесь работали даже ночью.