— Никанор Евстафьевич…
— Буде каяться. Время торопит. Держи вот, собачке дашь.
Дьяк протянул Колосу кусок колбасы, тут же предупредил:
— Сам не слопай. Яд в ей. Сожрёшь — и прощай твой коммунизм.
— С вами доживёшь…
— С нами зачем? Со своими жировать будешь. Нам одну услугу оказать придётся. Дело своё сделаешь строго. Иначе у этих головорезов пощады не проси. Сам видал, что они с Ипполитычем сотворили. Царство ему небесное!
Дьяк перекрестился, приподняв над головой кепку — восьмиклинку.
— Загорится в старой котельной. Начальство знает — там вся накипь собирается, может, шибко горевать не стоит. Коли словят вас, дело-то обоюдное — Ипполитыча на себя не берите. Найдём, кому грех одолжить. Поклажу не теряйте. Многих воровских жизней она стоила. Вам доверена, с вас спросится…
Глухой взрыв потряс сарай. С потолка посыпалась земля.
— С Богом!
Дьяк опять перекрестился. Помог беглецам надеть половчее мешки с грузом. Молча пожал каждому руку, ладонь Упорова придержал, чтобы сказать:
— Не бери воровского креста, парень. На том кресте себя распнёшь!
— У меня свой крест, Никанор Евстафьевич!
Упоров успел заметить, как Ираклий уронил в дыру под полом тело старшины Стадника, и подумал о чёрной свече, что будет освещать ему дорогу.
Колос постарался усмирить дрожь в голосе:
— Зачем курок взвёл? Зачем?
— Чтоб знал — тебя не бросят.
Пельмень скрипнул зубами с особенной выразительностью, и это подействовало без слов.
Колос приклеился грудью к плоскому песчанику, пополз, стараясь держаться против ветра. Овчарка всё-таки поймала его запах. Шерсть на её загривке пришла в движение, верхняя губа освободила два белых клыка.
— Горда, — задыхаясь, позвал человек. Уши собаки заострились, голова медленно склонилась набок. Она узнала голос. — Иди сюда, собачка, иди!
Колос с трудом выговаривал слова, шаря в кармане телогрейки. Запах колбасы вызывал головокружение.
Зэк боролся с диким желанием сожрать её. Он ел её кожей, чувствуя, как весь превращается в мешок слюней, они уже текут через край. Невыносимо дышать!
Собака приблизилась осторожно и не агрессивно.
— Герда, — прочмокал Колос. — Вот возьми, возьми!
Она повела глазами в сторону водовода, где прятались зэки, слегка рыкнула.
— Тише, тише, собачка, — успокаивал её трясущийся зэк, зная наверняка — первая пуля достанется ему. — Кушай, кушай!
Герда взяла колбасу, без жадности съела, вильнула признательно хвостом.
— Вот и молодец, — облегчённо выдохнул Колос.
Повернул голову, но, увидав торчащий из куста ствол нагана, почувствовал себя плохо. Собака лизнула ладонь, он её тут же отдёрнул, вытер о телогрейку. Герда решила — с ней играют, лизнула его прямо в губы. Он спрятал лицо в землю, вытер о землю губы и попятился. Герда присела, дёрнулась. Распрямиться уже не могла, свалилась набок, загребая сильными лапами сухую траву. А Колос все полз, вернее — пятился, стараясь не замечать страдающих глаз Герды.
— Вы куда, Михаил? — спросил подползший Малина. — Двигайте вперёд!
Гримаса ужаса стёрла траур с лица бывшего чекиста, оно обрело землистый цвет.
— Вы же обещали, — прошептал Колос, — Никанор Евстафьевич лично.
— Ползи вперёд, Михаил! — голос обрёл топ приказа. — Ползи, у меня немеет палец…
Колос всхлипнул. Он не хотел умирать. Потому и полз, изредка вытирая слезы, проклиная родного отца, не сумевшего отстоять сына перед этим выжившим из ума партизанским вожаком. Что-то булькало в его большом теле от неудобства передвижения по мёрзлой земле, покрытой в углублениях зачирелым снегом. Отношения с Русланом уже не казались столь унизительными. Хотелось вернуться на нары — к водянистой баланде и обещанному ему отходчивым Андрощуком месту нарядчика.
Теперь при нем остались одни мечты да трижды проклятые воры с пистолетами…
В кочкарнике, у тощих, настеганных лютыми ветрами берёзок, сделали первый привал. Распаренные быстрой ходьбой и ощущением нахлынувшей свободы, сидели на мешках, похрустывая сухарями, черпая пригоршнями из тёмной лужицы меж кочек ещё не успевшую хватить весеннего духа безвкусную снеговую воду.
Первым поднялся Пельмень, ткнув стволом в сторону Колоса, приказал:
— Поднимайся, боров! Идёшь впереди нас. Ты! — Ствол указал на Упорова: — За ним! И предупреждаю, Фартовый. В случае…
— Оставь свои ментовские замашки! Меня уже предупреждали, — Упоров потянулся с полным пренебрежением к нагану в руке вора. — Слишком много погонял для одного побега!
Пельмень побагровел, но Малина его одёрнул:
— Спрячь фигуру, Шурик. Ты ведь не хочешь спалить всех нас?
— Побег воровской!
— Согласен. Бери у фраеров три сидора, тащи. Теперь слушайте меня: если кто-нибудь попробует замутить поганку, у нас появится лишний сидор. Менты хипишнутся часа через четыре, тогда вам будет не до склок, Шурик.
— Отпустите меня, — промямлил Колос, пряча в ладони лицо.
— Нет, Михаил, — Малина вздохнул. — Друга я не брошу. Двигай!
Беглецы пересекли болото с волчьей осторожностью, хоронясь за высокими кочками. Минут через сорок болото начало переходить в лес. Появились ели и лиственницы с причудливо изогнутыми ветром мускулистыми стволами. Бездонные ключи тайги ещё не начали серебристые разговорчики о своих тёмных тайнах, спрятанных где-то глубоко под моховой подстилкой.
Треск слева лавиной обрушился на обострившийся слух беглецов. Пельмень выбросил в сторону шума наган, успев дёрнуть на себя курок.
— Не дёргайся, Шура, — прошептал не больно твёрдо сам заволновавшийся Чалдон. — Лось ломится. Спал, должно, или кормился. С подветру оборотились, он и чухнулся…
На северном склоне небольшого хребта, где снег держался плотной, слегка зачирелой поверху массой, пошли след в след, с трудом одолевая трудный подъем.
Через пару часов идти стало полегче. Шли по льду ручья, радостного и певучего, как молодой скворец.
— Отсюда до тракта двадцать минут ходу, — Денис Малинин поглядел на те самые часы, которые Упоров видел в руках Филона. — Полковник Губарь уже волнуется.
— На ночь глядя собак не пустят. Да и траур у них нынче…
— Траур трауром, но рвать когти следует пошустрей. Верно, Михаил?
Колос обидчиво отвернулся, хотел сдерзить, но Малина покачал укоризненно головой:
— И зачем ты меня только в это дело втянул?! Хрен отбазаришься от прокурора!
Метров за сто до дороги начинался низкорослый кустарник, и зэки пошли полуприсядью, а где и ползком.
Наконец Денис остановился, сбросил мешок, переводя дыхание, произнёс вполголоса:
— Сидора оставляем здесь. Мишу связать. Ты же не будешь обижаться на тех, кто подарил тебе свободу? Договорились?
Чалдон повалил Колоса на живот, завернул руки, ловко спеленал его припасённой верёвкой. Но на всякий случай встряхнул, будто мешок картошки, и бросил рядом с мешками.
— Теперь ты упакован, Мишаня. Лежи и помни — я промахов не знаю. Двигай первым, Чалдон!
По пути к дороге зэки спугнули стайку куропаток.
Птицы кружнули над берёзовым околком и уселись неподалёку от большой ели, где дорога начинала забирать вверх.
Беглецы нашли старую валежину, приволокли её к тракту, положили сразу на выходе из поворота, так, чтобы водитель не мог увидеть бревно заранее.
— Если сверху поедут? — спросил Упоров.
— Некому сверху: них сегодня поминки, собрания по поводу будущей бдительности. У всех, окромя оперативников и почтарей. Давай ещё одно брёвнышко приволокем для верности, Вадим.
Принесли ещё одну крепкую валежину, присели на неё все четверо.
— Дай закурить, Денис, — попросил Чалдон, протянул руку, но не взял протянутую папиросу, замер, чуть приоткрыв широкий рот. — Кто-то катит…
— Ещё не время, — шёпотом возразил Малина. — Померещилось.
— Тсс. Катит!
Все осторожно поднялись. Рёв мотора возник неожиданно. Вадим послушал и сказал:
— «Додж».
— Значит, оперативники. Три человека с автоматами, не считая водилы.
— Сегодня менты могут быть пьяные.
— Дал бы Бог! Пельмень, если они проскочат бревна, шмальнешь водилу. Дальше разберёмся. Линяем!
Машина выскочила на перевал, лихо срезав вираж и обдав грязной галькой плотную стену кустарника.
Она почти приканчивала поворот, когда шофёр увидел преградившую путь лиственницу. Не успев нажать на тормоз, он рванул руль влево. Устойчивый «додж» прыгнул на край высокого кювета, царапая беспомощным левым колесом пустоту, проюзил на брюхе и ткнулся тупым носом в кустарник. Медленно наклонился, после чего завалился набок.
Выскочившего из машины сержанта Пельмень сразил выстрелом в голову, тот сел рядом с колесом, уронив автомат на колени. Через несколько мгновений автомат оказался в руках Чалдона, который тут же кубарем откатился от «доджа».
— А ну, подлюки, выходи! — крикнул Пельмень из-за большой ели.
Скрипнула дверца. Шофёр прежде высунул руки, сказал просяще:
— Братцы, я без оружия!
— Ползи сюда, раз без оружия! — весело распорядился Денис. — Кто ещё есть в машине?
— Товарищ старшина, — пролепетал длинношеий ефрейтор, не опуская рук. — Ранены они. Стонут.
— Ежели он хипишнется — убьём тебя! Так и передай товарищу старшине. А ну, ползи сюда, пидор!
Ефрейтор лёг на землю, пополз, не спуская глаз с Пельменя, повторяя только для него одного:
— Я ж без оружия, братцы! Без оружия…
Чалдон мягким шагом подошёл к машине, распахнул вторую дверцу. Глянул и облегчённо улыбнулся. По-деловому вытащил ещё один автомат, снова улыбнулся кому-то в кабине.
— Отвоевался, мусор. Щас подсоблю.
Он запустил обе руки в кабину, потянул к себе. Сразу раздался крик:
— Нога! Ой, лышенько! Пощади, ирод!
Старшина был белый от терзавшей его боли, но, оказавшись на земле, попытался подняться. Чалдон стукнул его по голове прикладом автомата. Старшина упал на четвереньки.
— Стой! — поднял руку с наганом Пельмень. — Боле не бей.
На лице вора играла шаловливая улыбка. Он выдернул из кобуры старшины пистолет ТТ и протянул его белобрысому ефрейтору. В этот момент старшина произнёс с усилием:
— Сволочи…
Пельмень вернул ТТ себе в карман, пошевелил старшину носком сапога:
— Не заговаривайся, мусор! Как бы пощады просить не пришлось.
Упоров проверил показания приборов. Бензобак был почти полон.
Он мельком взглянул на старшину, а тот упрямо повторил:
— Сволочи! Все равно вас изловят.
— Хочешь жить? Как там тебя? — Пельмень обратился к ефрейтору, слегка покривив губы. Им владело плохое чувство. Вероятно, он ещё не остыл после убийства автоматчика и желал продолжения…
— Тимофей! — вытянулся перед ним ефрейтор. — Жить я хочу. Не убивайте меня, дяденька!
— Застрели эту падаль и живи!
— Да нет… этого нельзя делать, — он смотрел заворожённо на протянутый ему ТТ. — Не могу я, дяденька. Кто же меня потома пощадит за такое злодейство?!
Чалдон воткнул в зад белобрысого нож.
— А! А! Не надоть, дяденька!
— Целься, сука! В лоб целься!
— Как же так?! — ефрейтор все ещё не мог прикоснуться к оружию. — Не хочу я! У меня мама одна-одинёшенька, пощадите, дяденька!
Он все время обращался к Пельменю, словно чувствовал, что судьба его находится в руках этого безжалостного человека.
— Обожди, Тимофей. Не блажи, — попросил все осознавший старшина. — Дай поднимуся. Негоже фронтовику лежмя умирать.
Поднимался он тяжело, но без стона, сцепив замком зубы.
— Вроде все, — сказал он, опираясь на голый ствол лиственницы. — В сердце целься, Тимофей. Это мой приказ!
— Да не могу я! — опять запричитал ефрейтор. — Ой, Боженька — Боже! Как же так можно?!
Вадим глянул на Дениса Малинина, зло захлопнул капот машины и сказал:
— Одумайся, Денис!
— Ну же, ну! Ткни его ещё раз, Чалдон, чтоб не сомневался!
— Не надо, мужики! — попросил старшина. — Малого хоть пожалейте. Ты, Тимофей, стреляй. Одна нога ведь…
И начинало уже казаться — сейчас будет выстрел, но Малина шагнул к ефрейтору, вырвал из его руки пистолет, рукояткой наотмашь ударил в челюсть. Тимофей грохнулся спиной на землю, схватившись руками за лицо.
— Все — в машину! Цирк устроили! Прощай, старшина. Шутка была глупой.
— Очко жмёт, Малина?! — Пельмень крутнул пистолет вокруг указательного пальца, ловко поймал рукоятку. — Кого щадишь?!
— Я сказал — в машину! Не перечь мне, Шурик!
Они уже захлопнули дверцы, уже взревел мотор, когда раздались два выстрела подряд, и старшина, скрючившись, осел на жухлую траву. Третью пулю Пельмень послал ему точно в лоб.
— Уважаю только мёртвых ментов. Живых не терплю! — Пельмень смерил Дениса оценивающим взглядом, устраиваясь на заднем сиденье. — Ну, чо ты, в рот меня кормить! Чо ты лупишься?! Замазал вас всех и себя тоже. Никто теперь не проканает чистеньким! Две мокрухи хватит на всех!
Малина опустил сверкнувшие недобром глаза и пожал плечами. Он бы успел выстрелить раньше Пельменя, но как быть с лишним мешком?…
— Поехали, — произнёс сквозь зубы Денис.
А Пельмень, уже держа пистолет в боевом положении, продолжал рычать:
— Чтоб не кроили! Любого грохну, кто пасть откроет! Вор должен умереть вором!
Вадим старался его не слушать, он думал о своём и не хотел умирать вором. Вообще не хотел умирать. Ну разве что неожиданно, чтоб не мучиться…
— Свет! Впереди — свет! — Малина выбросил вперёд руку, затем рукояткой нагана стукнул по голове впрягшегося Колоса. — Пригнись, Михаил! Пригнись, сука, застрелю!
— Лесовоз, — успокоил Упоров заволновавшихся беглецов. — Больше трех человек в кабину не войдёт.
Он прижался вправо, повёл машину по самому краю колеи. Громадная «Татра», пахнув отработанной солярой, пронеслась мимо, быстро исчезая в наступающих сумерках.
— Ты чо фары не включаешь?! — спросил все ещё не успокоившийся Пельмень. — Залетим куда-нибудь!
— Да пошёл ты, животное! Не лезь не в свои дела! Погонял мне и в зоне хватало!
— Ты! — Пельмень задохнулся от неожиданной дерзости фраера. — Ты! Слышь, Малина, я его забочу. Пешком пойду, но…
Денис поднёс к носу вора автоматный ствол. Вначале разглядывал Пельменя с равнодушной издёвкой, а затем сказал:
— Какие фары, лошадиные твои мозги?! Менты засекут нас за пять километров. Сиди и молчи. Пока мне не надоел твой базар…
Пельмень молча смотрел на автоматный ствол с тухнущей злобой.
Посёлок открылся далёкими огнями, слегка приподнявшими покров ночи. Машина сбавила ход, покралась на малой скорости, осторожно переваливаюсь по растолканной дороге. Свет впереди таил опасность, она, как холод, проникала в замёрзшие души зэков.
— Это Юртовый, — стараясь говорить спокойно, проговорил Чалдон. Чихнул и вытер лицо о телогрейку Колоса. — Кассу здесь брал…
— По наколке?
— Вслепую не работаю. Местный наводил, партейный. Так при делах и остался. У них партбилет, как шапка — невидимка.
— Останови, Вадим. Вон туда приткнись, чтоб с глаз долой. Пойдём, Чалдончик, проведаем твоего подельничка.
Малина в темноте сунул Упорову ТТ. Они осторожно выползли из машины и, согнувшись, ушли в сторону огней. Насторожённая ночь чутко берегла молодую тишину. Минут через тридцать её нарушил характерный скрип, и по дороге проехала телега. Она начала рассказывать о своих хворях ещё задолго до того, как поравнялась с машиной, укрытой в плотной тени ельника.
Поймавшая незнакомый запах лошадь фыркнула, взяла в сторону.
— Т-пр-р, халява! — проснулся возница. — От себя шарахаешься.
Голос и скрип ушли в темноту, остался тёплый запах конского пота, принесённый со стороны дороги и ветерком.
— Фить! Фить! — донеслось из ельника.
— Малина, — выдохнул Упоров и опустил пистолет.
Уже по тому, как они подошли к машине, было ясно — в посёлке не все благополучно. Денис отхлебнул крепкого чаю из фляги убитого старшины и указал большим пальцем за спину:
— Засада! Нас пасут с шести вечера. Такой день! А они людей ловят, — ему трудно шутить, но он был старшим в побеге, который нельзя провалить. — Объездной дороги нет, а наша лайба, насколько я разбираюсь, не летает. Что посоветуешь, Михаил?
— Сдаваться надо, всё равно поймают!
— Нет, голуба, мы пойдём другим путём… Поканали. Минут через десять подельник Чалдона организует короткое замыкание. Ментовская машина стоит с проколотыми шинами. Остальное в твоих руках, Вадим. Всех предупреждаю — по цели не стрелять, над головами, иначе они начнут чесать всю тайгу.
Машина выползла с приглушённым урчанием. Стволы автоматов легли на опущенные стекла.
— Страшно, Миша? — хихикнул не очень весело Пельмень. — Лежал бы сейчас на тёплых нарах с шерстяным Русланом…
В это время в посёлке погас свет. Мотор не прибавил оборотов. «Додж» продолжал подкрадываться к первым барачным постройкам. Где-то во дворе испуганно взлаяла собачонка, оборвалась пьяная песня, но немного погодя возобновилась:
Выпьем за Родину!
Выпьем за Сталина!
Выпьем и снова нальём!
Певец споткнулся, упал в грязный снег. Шлёпок получился коротким, как удар конского хвоста о воду. Но его будто ждали замлевшие от сдерживаемой злости цепняки. Их дружный лай заглушил шум мотора. Упоров даванул на газ. Луч мощного фонаря ударил ему по глазам. Малина полоснул очередью из автомата выше света, и перепуганный человек шарахнулся в темноту.
Фары выхватили из мрака четырех солдат, бегущих к дороге. Их прижала автоматная очередь. «Додж» зацепил кого-то бампером, перепрыгнул через кювет, объехал приготовленный завал, понёсся вдоль домов. Машина мчалась по глубоким рытвинам, не снижая скорости. Временами казалось, что, взлетев, она уже никогда не приземлится.
— Жми, Вадим! — Чалдон повис над водителем. — За тем хребтом лежнёвка метров двести, дальше — хорошая дорога. Жми!
«Побег был продуман», — Упоров взял руль круто влево, фары выхватили из темноты чёткий силуэт лося.
Зверь вздёрнул голову, одним прыжком покинул полосу света.
«Впереди ментов нет! Раз зверь гуляет, путь свободен!»
Прогремевшие за спиной выстрелы не волновали беглецов: они были надёжно защищены стеной леса.
Лежнёвка оказалась старая, едва держала «додж», то и дело задирая вверх сгнившие концы брёвен.
— По такой тяжёлая машина уже не пройдёт! — радовался Пельмень.
— Бензина осталось километров на тридцать!
— Хватит, — успокоил Чалдон. — Через двенадцать вёрст будет обрыв. Спустим лайбу, дальше пехом, южным склоном. Там сухо. Посуху собакам трудно…
— Я не пойду с вами! — ожил Колос. — Я все сделал, как вы хотели. Имейте совесть!
— Шо ты кокетничаешь, подлюка?! — Пельмень поймал Колоса за подбородок.
— У меня терпенье не алмазное, хоть я и сам — золотой!
Минут через пятнадцать Чалдон попросил остановиться. Первым выскочил Колос, поскользнулся, на четвереньках пробежал несколько метров, но, встав на ноги, произнёс с внушительной угрозой:
— Прошу запомнить: если с моей головы упадёт хоть один волос, этим вопросом займётся лично Ковпак!
— На кой хрен нам такая голова?! — Пельмень уже был в хорошем настроении. — Я лучше из твоей прямой кишки ножны сделаю.
— Вы интеллигентный человек, Шура. Вы изучали анатомию, — Малина жестом показал Колосу, что он пойдёт впереди. — Постерегите Мишу, пока мы спустим машину под откос.
Они шли каменистой грядой, стараясь не оставлять следов на голой земле. С гряды спустились в болото, где хватали ладошками на ходу вытаявшую прошлогоднюю клюкву. Пельмень толкал прикладом автомата в спину Колоса всякий раз, когда тот пытался задержаться у кочки, чтобы хорошо загрузить живот.
Шли полный день с одним коротким привалом, уже не заботясь о промокших сапогах и стёртых до крови ногах. Лишь когда солнце начало скатываться к белым вершинам Волчьего хребта, а Упоров подумал, что теперь придётся двигаться по звёздам, Чалдон втянул в себя воздух и присел.
— Дошли, — сообщил он. Поставил автомат на боевой взвод, остальные сделали то же самое.
— Пойдём — взглянем, — Малина сбросил со спины надоевший мешок, с силой толкнул его ногой к стволу листвяшки.
— Дыхало не работает, — пожаловался Пельмень, завалившись прямо с грузом на снег. — Если нас там пасут, чо тогда?
— Чо тогда? — повторил Денис Малинин вопрос и сморщился, потрогав замлевшую шею. — Пока мы ходим, Вадим перетаскает сидора к той болотине. Сховай под мох. Начнут шмолять, беги куда подальше.
— А я? — спросил с гонорком Колос.
Впервые за весь побег Малина не ёрничал, объяснил все ладом:
— Тебя застрелит Шурик.
Потом они ушли и отсутствовали минут сорок. Вернулись с просветлёнными лицами, а ещё — с прежним нахальством лихих людей.
— Там все на мази. Шура, развяжите Мишу.
Дверь большого, собранного из сухих стволов зимовья открылась бесшумно, на крыльцо, чуть щурясь в лучах заходящего солнца, вышел ширококостный бородач в накинутой на плечи оленьей парке. Вадима удивил вдумчивый, запоминающийся взгляд из-под кустистых седых бровей — взгляд самостоятельного человека.
— Здравствуй, Камыш! — хрипло бросил Пельмень, не протягивая руки бородатому. — Где Барма?
Хозяин зимовья не ответил ни на приветствие, ни на вопрос. Он просто кивнул всем вместе. Спокойно и независимо. После чего Вадим почувствовал — Пельмень придал холодному приёму серьёзное значение, опустив в карман телогрейки правую руку.
Малина сел на изрубленное топорами крыльцо, гостеприимно похлопал по крыльцу ладонью, приглашая того, кого звали Камышом, присесть рядышком:
— Тебе задали вопрос, Камыш. Не темни…
— Барму убили.
— Кто?! — Пельмень покосился на Малину, ища поддержки.
— Бармы нет. Будешь очень любопытный — спросишь у него сам.
— Ты что себе позволяешь, белогвардейский волк?!
Он протянул руку к автомату, лежащему на пне тут же у ельника стеганул выстрел. Пуля пробила насквозь пень в пяти сантиметрах ниже автомата. Пельмень отпрыгнул за угол зимовья, выхватил наган, не целясь, выстрелил в ельник.
— Что это значит, Ферапонт? — чуть приоткрыв глаза, спросил Малина.
— Ничего. Просто вы не в зоне.
Бородач зашёл в зимовье, склонив большую, аккуратно причёсанную голову, но через пару минут вернулся и сказал:
— Идите вечерничать. Наган-то спрячь, Саша, Чай, не грабить сюда явился.
Пельмень промолчал, а Упоров сразу зауважал хозяина зимовья. Сидя на широких полатях, он видел в оконце, как из ельника не спеша вышел человек, держа в опущенной руке винтовку. Суконная куртка на его поникших плечах висела мятым мешком, большой вязаный шарф, точно пойманный на помойке грязный удав, обвивал тощую шею. Человек шёл прогулочной походкой пожилого бездельника и даже, кажется, что-то напевал. Только птичий взгляд близко посаженных к горбатому носу глаз был насторожённо внимателен. Перед входом в зимовье он слегка поддёрнул из деревянных ножен рукоятку, прислонив винтовку к стене, осторожно тронул дверь.
— Здравствуйте, уважаемые!
Голос вошедшего был хорошо поставлен, здоровался он, как выходящий на сцену артист.
— Это ты, мухомор, хотел меня грохнуть?!
Пельмень держал в одной руке кусок оленины, в другой — наган.
Человек сконфузился, недоуменно посмотрел на Ферапонта Степаныча, ища защиты от бестактного вора.
— Кабы хотел — грохнул! — произнёс хозяин зимовья с некоторым раздражением. — Садись, Тиша. Ещё не разливали.
Тиша сел, успев деликатно всем поклониться с приятной улыбкой воспитанного гостя. От него даже в этом прокопчённом доме пахло лесом и дымком. Он был похож на лесного гнома, нежданно — негаданно подросшего до величины среднего человека.
Поднятая из-под стола бутылка со спиртом поклонилась каждой аккуратно обработанной по краям консервной банке, и последний луч пропадающего солнца коснулся потянувшихся к ним рук.
Неугомонившийся Пельмень вскочил, поднял на уровень рта свою банку. Обвёл всех налитыми кровью глазами и сказал:
— За то, чтобы наши следы остыли раньше, чем на них встанут псы!
К его банке потянулся только Колос, все смотрели на хозяина зимовья. Он произнёс сидя:
— За то, чтоб с земли русской исчезли воры и коммунисты!
— Значит, каждый — за своё, — миролюбиво предложил Малина.
Некоторое время в зимовье слышалось сопение простуженных носов и голодное чавканье. Колос ел с двух рук, не обращая внимания на подтрунивавшего Дениса.
— Дальше бежать будет потрудней, граждане бандиты, — заговорил Камышин, разливая но второй. — В северах снега ещё живые. Провианту на пару деньков дам, а там уж сами будете питаться, чем Бог пошлёт. Денег у вас сколько?
— Десять тысяч.
— Мало. Тиша, дай им ещё десять.
Кружился по пустеющей бутылке спирт, исчезая в закопчённых банках. Упоров сидел, сложив на груди руки, ощущая себя в теплом мешке покоя, отгородившего душу от полыхающих вокруг страстей. Люди бормотали что-то о своём, неясном, их бормотание напоминало весенний разговор загулявших в болоте лягушек.
Он слушал себя, наблюдая в оконце за погибающим солнцем.
Тиша растопил печь, и зимовье быстро набрало тепло. Свет коптилки высветил блеск смоляных слезинок на желтоватых сучках.
«Ты был ишаком, выполняющим чужую волю, — грустно улыбнулся себе Вадим. — Воры везли на тебе свою кассу. Ладно… Зато ты свободен и у тебя есть маленькая надежда».
— Денис! — рычал захмелевший Пельмень. — С какого хера касса доверена фраеру, который нас презирает?!