Юнг Алекс. Психологические типы

медленное, органическое превращение в течение многих поколений, ибо инстинкт
есть энергетическое выражение определенной органической склонности.
Таким образом, от каждой подавленной тенденции в конечном итоге
все-таки остается значительный запас энергии, соответствующей силе
инстинкта, который сохраняет свою действенность, хотя он вследствие лишения
энергии стал бессознательным. Чем совершеннее сознательная экстравертная
установка, тем инфантильнее и архаичнее установка бессознательного. Иногда
бессознательная установка характеризуется грубым, доходящим до бесстыдства
эгоизмом, далеко уходящим за пределы ребяческого. Тут мы находим в полном
расцвете те кровосмесительные желания, которые описывает Фрейд. Само собою
разумеется, что все это является и остается скрытым от взгляда
непосвященного наблюдателя до тех пор, пока экстравертная сознательная
установка не достигает более высокой ступени. Но если дело доходит до
преувеличения сознательной точки зрения, то и бессознательное обнаруживается
симптоматически, то есть бессознательный эгоизм, инфантилизм и архаизм
теряют свой первоначальный характер компенсации и становятся в более или
менее явную оппозицию по отношению к сознательной установке. Это проявляется
прежде всего в нелепом преувеличении сознательной точки зрения, которое
должно служить подавлению бессознательного, но которое обыкновенно
завершается посредством reductio ad absurdum сознательной установки, то есть
полным крушением. Катастрофа может быть объективной, когда объективные цели
понемногу искажаются в субъективные. Так, например, один типограф, начав
простым служащим, в течение двадцатилетнего долгого, тяжелого труда достиг
положения самостоятельного владельца очень крупного дела. Дело расширялось
все больше и больше, и он все больше и больше втягивался в него, понемногу
растворяя в нем все свои побочные интересы. Таким образом дело вполне
поглотило его, и это привело его к гибели; вот как это случилось: в виде
компенсации для его исключительно деловых интересов в нем бессознательно
оживились некоторые воспоминания из его детства. В то время ему доставляло
большое удовольствие писать красками и рисовать. И вот вместо того, чтобы
принять эту способность как таковую и использовать ее в виде
уравновешивающего побочного занятия, он ввел ее в свое деловое русло и начал
фантазировать о придании своим продуктам внешнего "художественного" вида. К
несчастью, фантазии стали действительностью: он фактически начал производить
продукцию согласно своему собственному примитивному и инфантильному вкусу, и
в результате через несколько лет его дело было погублено. Он поступал
согласно одному из тех наших "культурных идеалов", по которому деятельный
человек должен сосредоточить все на достижении одной конечной цели. Но он
зашел слишком далеко и подпал под власть субъективных, инфантильных
притязаний.
Однако катастрофический исход может иметь и субъективный характер, в
виде нервного срыва или заболевания. Он происходит оттого, что
бессознательное противодействие в конечном итоге всегда способно
парализовать сознательное действие. В этом случае притязания
бессознательного категорически навязываются сознанию и производят тем самым
пагубный разлад, проявляющийся в большинстве случаев в том, что люди или не
знают больше, чего они, собственно говоря, желают, и не имеют ни к чему
больше охоты, или же в том, что они хотят слишком многого сразу и имеют
слишком много охоты, но все к невозможным вещам. Подавление инфантильных и
примитивных притязаний, необходимое часто по культурным основаниям, легко
приводит к неврозу или к злоупотреблению наркотическими средствами, как-то:
алкоголем, морфием, кокаином и т. д. В еще более тяжелых случаях этот
внутренний разлад кончается самоубийством.
Выдающаяся особенность бессознательных тенденций состоит в том, что они
по мере того, как сознательное непризнание отнимает у них их энергию,
приобретают деструктивный характер, и притом тотчас же, как только они
теряют характер компенсаций. А теряют они характер компенсаций тогда, когда
они достигают глубины, соответствующей тому культурному уровню, который
абсолютно несовместим с нашим. С этого момента бессознательные тенденции
образуют сплоченную силу, во всех отношениях противоположную сознательной
установке, и существование этой силы ведет к явному конфликту.
Тот факт, что установка бессознательного компенсирует установку
сознания, выражается вообще в психическом равновесии. Конечно, нормальная
экстравертная установка никогда не означает, что индивид ведет себя всегда и
всюду по экстравертной схеме. При всех обстоятельствах у одного и того же
индивида наблюдается целый ряд психологических свершений, где имеет место и
механизм интроверсии. Ведь экстравертным мы называем habitus лишь тогда,
когда механизм экстраверсии преобладает. В таких случаях наиболее
дифференцированная психическая функция имеет всегда экстравертное
применение, тогда как менее дифференцированные функции остаются в
интроверт-ном применении, иными словами: более ценная функция наиболее
сознательна и наиболее полно поддается контролю сознания и сознательному
намерению, тогда как менее дифференцированные функции - менее сознательны и
даже отчасти бессознательны и в гораздо меньшей степени подчинены
сознательному произволу. Более ценная функция является всегда выражением
сознательной личности, ее намерением, ее волей и ее достижением, тогда как
менее дифференцированные функции принадлежат к числу тех событий, которые
случаются с нами. Эти случайности совсем не всегда проявляются в форме
lapsus linguae (языкового ляпсуса), или calami (письма), или других
упущений; они могут быть наполовину или на три четверти намеренными, потому
что менее дифференцированные функции обладают, хотя и меньшей,
сознательностью. Классическим примером тому служит экстравертный чувствующий
тип, который стоит в превосходных отношениях чувства с окружающей средой, но
которому случается иногда высказывать суждения, свидетельствующие о
необычайной бестактности. Эти суждения возникают из его недостаточно
дифференцированного и недостаточно сознательного мышления, которое лишь
отчасти находится под его контролем и к тому же недостаточно отнесено к
объекту; поэтому оно может производить впечатление высшей бесцеремонности.
Недостаточно дифференцированные функции в экстравертной установке
обнаруживают всегда чрезвычайно субъективную обусловленность ярко окрашенным
эгоцентризмом и личным самомнением, чем они доказывают свою тесную связь с
бессознательным. Бессознательное постоянно проявляется в них. Вообще, не
следует представлять себе, будто бессознательное длительно погребено под
целым рядом наслоений и может быть открыто лишь при помощи кропотливого
высверливания. Напротив, бессознательное постоянно вливается в сознательные
психологические события, и притом в столь высокой степени, что наблюдателю
иногда трудно бывает решить, какие свойства характера следует отнести на
счет сознательной личности и какие на счет бессознательной. Особенно трудно
это бывает, когда дело касается лиц, выражающихся несколько обильнее других.
Понятно, что это сильно зависит от установки наблюдателя, постигает ли он
больше сознательный или бессознательный характер личности. В общем можно
сказать, что наблюдатель, установленный на суждение, скорее будет постигать
сознательный характер, тогда как наблюдатель, установленный на восприятие,
будет больше поддаваться влиянию бессознательного характера, ибо суждение
интересуется больше сознательной мотивацией психического свершения, тогда
как восприятие скорее регистрирует чистое свершение. Но поскольку мы в
одинаковой мере пользуемся и восприятием и суждением, постольку с нами легко
может случиться, что одна и та же личность покажется нам одновременно и
интровертной, и экстравертной, и мы не сумеем сначала указать, какой
установке принадлежит более ценная функция. В таких случаях правильную
концепцию можно добыть только при помощи основательного анализа качеств
функций. При этом следует обращать внимание на то, какая из функций всецело
подчинена контролю и мотивации сознания и какие функции носят характер
случайный и непроизвольный. Первая функция всегда более дифференцирована,
чем остальные, которым к тому же присущи несколько инфантильные и
примитивные свойства. Бывает так, что первая функция производит впечатление
нормальности, тогда как последние имеют в себе что-то ненормальное или
патологическое.


в) Особенности основных психологических функций в экстравертной
установке

1. Мышление

Вследствие общей экстравертной установки мышление ориентируется по
объекту и по объективным данным. Такое ориентирование мышления ведет к ярко
выраженной особенности. Мышление вообще питается, с одной стороны, из
субъективных, в конечном счете бессознательных источников, с другой стороны,
оно питается объективными данными, которые поставляются чувственными
апперцепциями. Экстравертное мышление в большей степени определяется этими
последними факторами, нежели первыми. Суждение всегда предполагает известное
мерило; для экстравертного суждения значительным и определяющим мерилом
является, главным образом, заимствование у объективных обстоятельств, все
равно, представляется ли оно прямо в виде объективного, чувственно
воспринимаемого факта или же в виде объективной идеи, ибо объективная идея
есть нечто внешне данное и извне заимствованное, даже если она субъективно
одобряется. Поэтому экстравертное мышление совсем не должно быть чисто
конкретным мышлением фактов; оно точно так же может быть чисто идейным
мышлением, если только установлено, что идеи, при помощи которых протекает
мышление, более заимствованы извне, то есть переданы традицией, воспитанием
и ходом образования. Итак, критерий для суждения о том, экстравертно ли
мышление, заключается прежде всего в вопросе, по какому мерилу направляется
процесс суждения, - передается ли это мерило извне, или же оно имеет
субъективный источник. Дальнейшим критерием является направление
умозаключений, а именно вопрос: имеет ли мышление преимущественное
направление на внешнее или нет? То обстоятельство, что мышление занимается
конкретными предметами, еще не доказывает его экстравертной природы, ибо я
мысленно могу заниматься конкретным предметом двояко: или абстрагируя от
него мое мышление, или конкретизируя им мое мышление. Если даже мое мышление
занято конкретными вещами и постольку могло бы быть названо экстравертным,
то все-таки остается еще нерешенным и характерным, какое направление примет
мышление, а именно: направится ли оно в своем дальнейшем развитии опять к
объективным данностям, к внешним фактам, либо к общим, уже данным понятиям,
- или нет. В практическом мышлении купца, техника, естествоиспытателя -
направление на объект сразу видно. Мышление же философа может вызвать
сомнение, когда направление его мыслей имеет целью идеи. В этом случае
необходимо исследовать, с одной стороны, являются ли эти идеи только
абстракциями из наблюдений над объектом, не представляющими собой ничего,
кроме высших коллективных понятий, которые включают в себя совокупность
объективных фактов; с другой стороны, нужно исследовать, не переданы ли эти
идеи по традиции, или не заимствованы ли они у духовного мира окружающей
среды (если они не являются явными абстракциями из непосредственных
наблюдений). Если на этот вопрос последует утвердительный ответ, то это
значит, что такие идеи также принадлежат к категории объективных данностей;
следовательно, такое мышление тоже должно быть названо экстравертным.
Хотя я предполагал изложить сущность интровертного мышления не здесь, а
в одном из следующих отделов, мне все-таки кажется неизбежным дать уже и
теперь некоторые указания. Ибо если вникнуть в сказанное только что об
экстравертном мышлении, то легко можно прийти к заключению, будто я разумею
при этом все, что обычно понимают под мышлением. Мышление, которое не
направлено ни на объективные факты, ни на общие идеи, можно было бы сказать,
вовсе и не заслуживает названия "мышления". Я сознаю, что наше время и его
выдающиеся представители знают и признают только экстравертный тип мышления.
Это происходит отчасти оттого, что по общему правилу всякое мышление,
появляющееся на поверхности мира в форме науки, философии или же искусства,
либо прямо вытекает из объекта, либо изливается в общие идеи. В силу обоих
оснований оно является хотя и не всегда очевидным, но все-таки по существу
понятным и потому сравнительно имеющим значимость. В этом смысле можно
сказать, что известен, в сущности, только экстравертный интеллект, то есть
именно тот, который ориентируется по объективно данному. Однако - и теперь я
перехожу к интровертному интеллекту - существует еще мышление совсем иного
рода, которому никоим образом нельзя отказать в названии "мышления", а
именно такое, которое не ориентируется ни на непосредственном объективном
опыте, ни на общих и объективно переданных идеях. К этому другому роду
мышления я прихожу так: когда я мысленно занимаюсь каким-нибудь конкретным
объектом или общей идеей, и притом таким образом, что направление моего
мышления в конечном счете снова приводит назад к моим предметам, то этот
интеллектуальный процесс не есть единственный психический процесс,
происходящий во мне в этот момент. Я имею тут в виду вовсе не всевозможные
ощущения и чувства, которые обнаруживаются наряду с моим ходом мысли, более
или менее нарушая его; я подчеркиваю то, что это течение мыслей, исходящее
от объективно данного и стремящееся к объективному, вместе с тем находится в
постоянном отношении и к субъекту. Это отношение есть conditio sine qua non
(непременное, обязательное условие), ибо без него вообще никакого течения
мыслей не было бы. Если даже ход моих мыслей направляется, насколько только
возможно, по объективно данному, то он все-таки остается моим субъективным
ходом мыслей, который не может ни избежать вмешательства субъективного
элемента, ни обойтись без него. Если я даже стремлюсь придать течению моих
мыслей во всех отношениях объективное направление, то я все-таки не могу
прекратить параллельный субъективный процесс и его постоянное участие, не
угашая тем самым жизнь моего течения мыслей. Этот параллельный субъективный
процесс имеет естественную и лишь более или менее неизбежную тенденцию
субъективизировать объективно данное, то есть ассимилировать его субъекту.
И если главный акцент падает на субъективный процесс, то возникает тот
другой род мышления, который противостоит экстравертному типу, а именно в
направлении, ориентирующемся на субъекта и на субъективно данное; я называю
его интровертным. Из этого другого ориентирования возникает мышление,
которое не определено объективными фактами и не направлено на объективно
данное, то есть такое мышление, которое исходит от субъективно данного и
направлено на субъективные идеи или на факты, имеющие субъективную природу.
Я не хочу более останавливаться здесь на этом мышлении, а хочу лишь
установить его наличность, чтобы тем дать необходимое дополнение для
экстравертного хода мыслей и лучше осветить его сущность.
Итак, экстравертное мышление имеет место лишь благодаря тому, что
объективное ориентирование получает некоторый перевес. Это обстоятельство
ничего не меняет в логике мышления; оно образует лишь то различие между
мыслителями, которое, по концепции Джемса, есть вопрос темперамента. Итак,
ориентирование по объекту ничуть не меняет сущности мыслительной функции, а
меняет лишь ее проявление. Так как это мышление ориентируется по объективно
данному, то оно является прикованным к объекту так, как если бы оно совсем
не могло существовать без внешнего ориентирования. Оно появляется как бы в
свите внешних фактов, или оно достигает, по-видимому, своей высоты, когда
может влиться в общепризнанную идею. Оно, по-видимому, всегда вызывается
объективно данным и способно выводить свои заключения лишь с его согласия.
Поэтому оно производит впечатление несвободы, а иногда близорукости,
несмотря на всю его ловкость, которую оно проявляет в области, ограниченной
объективно данным. То, что я здесь описываю, есть лишь впечатление, которое
экстравертное мышление производит на наблюдателя, причем наблюдатель должен
стоять на другой точке зрения, уже по одному тому, что иначе он бы совсем не
мог наблюдать самого явления экстравертного мышления. Благодаря этой иной
точке зрения он и видит только одно явление, а не сущность мышления. Но тот,
кто пребывает в самой сущности этого мышления, способен постигнуть его
сущность, а не явление. Обсуждение, основанное на одном лишь явлении, не
может по справедливости оценить сущность, и поэтому в большинстве случаев
оно обесценивает ее.
Но существу же это мышление оказывается не менее плодотворным и
творческим, чем интровертное мышление, но только силы его служат иным целям.
Это различие становится особенно ощутительным тогда, когда экстравертное
мышление овладевает материалом, который является специфическим предметом
субъективно ориентированного мышления. Это случается, например, тогда, когда
субъективное убеждение объясняется аналитически из объективных фактов или
как следствие, выводимое из объективных идей. Но для нашего
естественно-научно ориентированного сознания различие между обоими видами
мышления становится еще нагляднее, когда субъективно ориентированное
мышление делает попытку привести объективно данное в связь с объективно не
данными соотношениями, то есть подчинить его субъективной идее. И то и
другое ощущается как нарушение, и тогда именно выступает то затенение,
которому оба рода мышления подвергают друг друга. Субъективно
ориентированное мышление представляется тогда чистым произволом, а
экстравертное мышление, напротив, плоской и пошлой несовместимостью. Поэтому
обе точки зрения непрерывно враждуют между собой.
Можно было бы думать, что эту борьбу легко было бы покончить
посредством отделения начисто предметов субъективной природы от предметов
объективной природы. К сожалению, это отмежевание невозможно, хотя многие
уже пытались осуществить его. И если бы даже такое размежевание было
возможно, то оно было бы большой бедой, потому что оба ориентирования, сами
по себе, односторонни, имеют лишь ограниченное значение и именно потому
нуждаются во взаимном влиянии. Если объективно данное подчиняет мышление
своему влиянию в сколько-нибудь большей степени, то оно стерилизует
мышление, причем это последнее низводится до простого придатка при
объективно данном так, что оказывается уже совершенно неспособным освободить
себя от объективно данного и создать отвлеченное понятие. Тогда процесс
мышления ограничивается простым "обдумыванием", и не в смысле "размышления",
а в смысле простого подражания, которое по существу не высказывает ничего,
кроме того, что очевидно и непосредственно уже содержалось в объективно
данном. Естественно, что такой процесс мышления непосредственно приводит
обратно к объективно данному, но никогда не выводит за его пределы и даже не
доводит до возможности пристегнуть опыт к объективной идее; и наоборот, если
это мышление имеет своим предметом объективную идею, то оно не сможет
достигнуть практического единичного опыта, а пребудет навсегда в более или
менее тавтологическом состоянии. Материалистическая ментальность дает тому
наглядные примеры.
Если экстравертное мышление благодаря усиленной детерминированности
объектом подчинено объективно данному, то оно, с одной стороны, совсем
теряется в единичном опыте создает накопление непереваренного эмпирического
материала. Подавляющая масса более или менее бессвязных единичных наблюдений
вызывает состояние мысленной диссоциации, которая, с другой стороны, обычно
требует психологической компенсации. Эта компенсация состоит в столь же
простой, сколь и общей идее, которая должна сообщить накопленному, но
внутренне бессвязному целому некую связность или по крайней мере
предчувствие таковой. Подходящими идеями для этой цели являются, например,
"материя" или "энергия". Но если мышление привязано главным образом не
столько к внешним фактам, сколько к традиционной идее, то в виде компенсации
скудности такой мысли появляется тем более внушительное нагромождение
фактов, которые односторонне группируются согласно сравнительно-ограниченной
и бесплодной точке зрения, причем обычно совершенно утрачиваются более
ценные и богатые содержанием аспекты вещей. Головокружительное обилие
современной, так называемой научной литературы обязано своим существованием
- в высокой, к сожалению, степени - именно такому ложному ориентированию.


2. Экстравертный мыслительный тип

Как показывает опыт, основные психологические функции в одном и том же
индивиде редко или почти никогда не обладают одинаковой силой или одинаковой
степенью развития. Обычно одна из функций имеет перевес как по развитию, так
и по силе. И если среди психологических функции первенство выпадает на долю
мышления, то есть если индивид исполняет свое жизненное дело, руководствуясь
главным образом головным рассуждением так, что все сколько-нибудь важные
поступки проистекают из интеллектуально помысленных мотивов или, по крайней
мере по тенденции своей, должны были бы вытекать из них, то речь идет о
мыслительном типе. Такой тип может быть либо интровертным, либо
экстравертным. Здесь мы прежде всего займемся экстравертным мыслительным
типом.
Согласно определению, это будет человек, который - конечно, лишь
постольку, поскольку он представляет собой чистый тип, - имеет стремление
ставить всю совокупность своих жизненных проявлений в зависимость от
интеллектуальных выводов, в конечном счете ориентирующихся по объективно
данному, или по объективным фактам, или по общезначимым идеям. Человек
такого типа придает решающую силу объективной действительности или
соответственно ее объективно ориентированной интеллектуальной формуле,
притом не только по отношению к самому себе, но и по отношению к окружающей
среде. Этой формулой измеряется добро и зло, ею определяется прекрасное и
уродливое. Верно все то, что соответствует этой формуле, неверно то, что ей
противоречит, и случайно то, что безразлично проходит мимо нее. Так как эта
формула является соответствующей мировому смыслу, то она становится и
мировым законом, который всегда и повсюду должен осуществляться как в
единичностях, так и в общем. Подобно тому как экстравертный мыслительный тип
подчиняется своей формуле, так должна подчиняться ей и окружающая его среда,
для ее собственного блага, ибо тот, кто этого не делает, тот не прав, он
противится мировому закону, и поэтому он неразумен, неморален и бессовестен.
Мораль экстравертного мыслительного типа запрещает ему допускать исключения,
так как его идеал должен при всех обстоятельствах становиться
действительностью, ибо он представляется ему чистейшей формулой объективной
фактической реальности, и потому он должен быть и общезначимой истиной,
необходимой для блага человечества. И это не из любви к ближнему, а с высшей
точки зрения справедливости и правды. Все, что он в своей собственной
природе воспринимает как противоречащее этой формуле, есть лишь
несовершенство, случайный недочет, который при первой же возможности будет
искоренен, или если это не удается, то такое явление признается болезненным.
Если терпимость по отношению ко всему больному, страдающему и ненормальному
должна стать составной частью формулы, то для этого создаются специальные
установления, например спасательные учреждения, больницы, тюрьмы, колонии и
т.д., или соответствующие этому планы и проекты. Обыкновенно для реального
выполнения оказывается недостаточно одного мотива справедливости и правды, а
нужна еще настоящая любовь к ближнему, которая имеет дело больше с чувством,
чем с интеллектуальной формулой. Большую роль играют такие выражения, как:
"собственно говоря", "следовало бы" или "нужно было бы". Если формула
достаточно широка, то этот тип может сыграть в общественной жизни
чрезвычайно полезную роль в качестве реформатора, публичного обвинителя и
очистителя совести или же пропагандиста важных новшеств. Но чем уже формула,
тем скорее этот тип превращается в брюзгу, рассудочника и самодовольного
критика, который хотел бы втиснуть себя и других в какую-нибудь схему. Этим
уже указаны два предельных пункта, между которыми движется большинство этих
типов.
Соответственно с сущностью экстравертной установки воздействия и
проявления этих лиц бывают тем благоприятнее или лучше, чем ближе они к
внешнему. Их лучший аспект находится на периферии их сферы деятельности. Чем