Страница:
продукт, с одной стороны, сознательной установки, отнюдь не противоположной
бессознательному, с другой стороны, бессознательных процессов, также не
противоположных сознанию, а лишь компенсирующих его, нуждается не в критике,
а в понимании.
Как в сновидении (которое есть не что иное, как пассивная фантазия),
так и в фантазии следует различать явный и скрытый смысл. Первый выясняется
из непосредственного созерцания фантастического образа, этой
непосредственной манифестации фантастического комплекса представлений.
Конечно, явный смысл почти и не заслуживает названия - в фантазии он всегда
оказывается гораздо более развитым, чем в сновидении, - это, вероятно,
должно проистекать из того, что сонная фантазия обычно не нуждается в особой
энергии для того, чтобы действенно противостоять слабому сопротивлению
спящего сознания, так что уже малопротивоположные и лишь слегка
компенсирующие тенденции могут дойти до восприятия. Напротив, бодрствующая
фантазия уже должна располагать значительной энергией для того, чтобы
преодолеть тормозящее сопротивление, исходящее от сознательной установки.
Чтобы бессознательная противоположность дошла до сознания, ей необходимо
быть очень важной. Если бы эта противоположность состояла лишь в неясных и
трудноуловимых намеках, то она никогда не смогла бы настолько завладеть
вниманием, то есть сознательным либидо, чтобы прорвать связь сознательных
содержаний. Поэтому бессознательное содержание приковано к прочной
внутренней связи, которая именно и выражается в выработанном явном смысле.
Явный смысл всегда имеет характер наглядного и конкретного процесса,
однако последний, вследствие своей объективной нереальности, не может
удовлетворить сознания, притязающего на понимание. Поэтому оно начинает
искать другого значения фантазии - ее толкования, то есть скрытого смысла.
Хотя существование скрытого смысла фантазии сначала вовсе не достоверно и
хотя вполне возможно оспаривать даже и саму возможность скрытого смысла,
однако притязание на удовлетворительное понимание является достаточным
мотивом для тщательного исследования. Это отыскание скрытого смысла может
сначала иметь чисто каузальную природу, при постановке вопроса о
психологических причинах возникновения фантазии. Такая постановка вопроса
ведет, с одной стороны, к поводам, вызвавшим фантазию и лежащим далее,
позади; с другой стороны, к определению тех влечений и сил, на которые
энергетически следует возложить ответственность за возникновение фантазии.
Как известно, Фрейд особенно интенсивно разрабатывал это направление. Такого
рода толкование я назвал редуктивным. Право на редуктивное понимание ясно
без дальнейших разъяснений, и точно так же вполне понятно, что этот способ
толкования психологических данных дает некоторое удовлетворение людям
известного темперамента, так что всякое притязание на дальнейшее понимание у
них отпадает. Когда кто-нибудь издаст крик о помощи, то этот факт будет
достаточно и удовлетворительно объяснен, если мы сможем доказать, что жизнь
данного человека в данный момент находится в опасности. Если человеку снится
уставленный яствами стол и доказано, что он лег спать голодным, то такое
объяснение сна удовлетворительно. Если человек, подавляющий свою
сексуальность, например средневековый святой, имеет сексуальные фантазии, то
этот факт достаточно объяснен редукцией на подавленную сексуальность.
Но если бы мы захотели объяснить видение Петра ссылкой на тот факт, что
он голодал и что поэтому бессознательное побуждало его есть нечистых
животных или же что поедание нечистых животных вообще лишь исполнение
запретного желания, то такое объяснение дает мало удовлетворения. Точно так
же наш запрос не будет удовлетворен, если мы захотим свести, например,
видение Савла к его вытесненной зависти, которую он питал к роли Христа
среди его соотечественников и при помощи которой он отождествлял себя с
Христом. В обоих этих объяснениях может быть доля правды, но к психологии
Петра или Павла, обусловленной духом их времени, объяснения эти не имеют
никакого отношения. Это объяснение чересчур просто и дешево. Нельзя
трактовать мировую историю как проблему физиологии или как вопрос личной
скандальной хроники. Эта точка зрения была бы слишком ограниченна. Поэтому
мы вынуждены значительно расширить наше понимание скрытого смысла фантазии,
прежде всего в смысле причинности: психологию отдельного человека никогда
нельзя исчерпывающе объяснить из него самого, но надо ясно понять, что его
индивидуальная психология обусловлена современными ему историческими
обстоятельствами и как именно. Она не есть лишь нечто физиологическое,
биологическое или личное, но и некая проблема истории того времени. И потом,
никакой психологический факт никогда не может быть исчерпывающе объяснен
только из одной своей причинности, ибо в качестве живого феномена он всегда
неразрывно связан с непрерывностью жизненного процесса, так что хотя он, с
одной стороны, есть всегда нечто ставшее, с другой стороны, он все же есть
всегда нечто становящееся, творческое.
У психологического момента лик Януса: он глядит назад и вперед. В то
время как он становится, он подготавливает и будущее. В противном случае
намерение, задание, установка целей, учет будущего и предвидение его были бы
психологически невозможны. Если кто-нибудь выражает какое-либо мнение и мы
относим этот факт только к тому, что до него кто-то другой высказал такое же
мнение, то это объяснение практически совершенно недостаточно, ибо мы хотим
знать не просто причину этого -поступка для его понимания, но еще и то, что
он имеет при этом в виду, в чем его цель и намерение и чего он хочет этим
достигнуть. Узнав и это все, мы обыкновенно чувствуем себя удовлетворенными.
В повседневной жизни мы без дальнейшего рассуждения и совершенно
инстинктивно прибавляем к этому еще объяснение и с финальной точки зрения;
очень часто мы даже считаем именно эту финальную точку зрения решающей,
совершенно оставляя в стороне момент, в строгом смысле причинный, очевидно
инстинктивно признавая творческий момент психического существа. Если мы так
поступаем в повседневном опыте, то и научная психология должна считаться с
таким положением дела и поэтому не должна становиться исключительно на
строго каузальную точку зрения, заимствованную ею первоначально у
естественных наук, но принимать во внимание и финальную природу
психического.
И вот, если повседневный опыт утверждает как несомненное финальное
ориентирование содержаний сознания, то с самого начала нет никаких поводов
для того, чтобы отвергнуть это применительно к содержаниям бессознательного,
конечно до тех пор, пока опыт не обнаружит обратного. По моему опыту, нет
никаких оснований отрицать финальное ориентирование бессознательных
содержаний, напротив, есть множество случаев, в которых удовлетворительное
объяснение достижимо только при введении финальной точки зрения. Если мы
будем рассматривать, например, видение Савла с точки зрения мировой миссии
Павла и придем к заключению, что Савл хотя сознательно и преследовал
христиан, но бессознательно принял уже христианскую точку зрения и стал
христианином вследствие перевеса и вторжения бессознательного, потому что
его бессознательная личность стремилась к этой цели, инстинктивно постигая
необходимость и значительность этого деяния, то мне кажется, что такое
объяснение значения этого факта будет более адекватным, чем редуктивное
объяснение при помощи личных моментов, хотя последние, в той или иной форме,
несомненно соучаствовали в этом, ибо "слишком человеческое" имеется всюду
налицо. Точно так же данный в Деяниях Апостолов намек на финальное
объяснение видения Петра является гораздо более удовлетворительным, чем
предположение физиологически-личных мотивов.
Итак, объединяя все вместе, мы можем сказать, что фантазию следует
понимать и каузально, и финально. Для каузального объяснения она есть такой
симптом физиологического или личного состояния, который является результатом
предшествующих событий. Для финального же объяснения фантазия есть символ,
который пытается обозначить или ухватить с помощью имеющегося материала
определенную цель или, вернее, некоторую будущую линию психологического
развития. Так как активная фантазия составляет главный признак
художественной деятельности духа, то художник есть не только изобразитель,
но творец и, следовательно, воспитатель, ибо его творения имеют ценность
символов, предначертывающих линии будущего развития. Более ограниченное или
более общее социальное значение символов зависит от более ограниченной или
более общей жизнеспособности творческой индивидуальности. Чем ненормальнее,
то есть чем нежизнеспособнее индивидуальность, тем ограниченнее социальное
значение созданных ею символов, хотя бы эти символы и имели для данной
индивидуальности абсолютное значение.
Оспаривать существование скрытого смысла фантазии можно только тому,
кто полагает, что естественный процесс вообще лишен удовлетворительного
смысла. Между тем естествознание уже выделило смысл естественного процесса в
форме законов природы. Признано, что законы природы суть человеческие
гипотезы, установленные для объяснения естественного процесса. Но поскольку
удостоверено, что установленный закон согласуется с объективным процессом,
постольку мы имеем право говорить о смысле совершающегося в природе. И
поскольку нам удается установить закономерность фантазий, постольку мы имеем
право говорить и об их смысле. Однако найденный смысл лишь тогда
удовлетворителен или, другими словами, установленная закономерность лишь
тогда заслуживает этого имени, когда она адекватно передает сущность
фантазии. Есть закономерность при естественном процессе и закономерность
самого естественного процесса. Это закономерно, например, что человек видит
сновидения, когда спит, однако это не такая закономерность, которая
высказывает нечто о сущности сновидений. Это простое условие сновидения.
Установление физиологического источника фантазии есть лишь простое условие
ее существования, а отнюдь не закон ее сущности. Закон фантазии, как
психологического феномена, может быть только психологическим законом.
Мы подходим теперь ко второму пункту нашего объяснения понятия
фантазии, а именно к понятию воображающей деятельности (imaginative
Tatigkeit). Воображение есть репродуктивная или творческая деятельность духа
вообще, не будучи особой способностью, ибо оно может осуществляться во всех
основных формах психической жизни, в мышлении, чувстве, ощущении и интуиции.
Фантазия, как воображающая деятельность, есть для меня просто
непосредственное выражение психической жизнедеятельности, психической
энергии, которая дается сознанию не иначе как в форме образов или
содержаний, подобно тому как и физическая энергия проявляется не иначе как в
форме физического состояния, физическим путем раздражающего органы чувств.
Подобно тому как всякое физическое состояние с энергетической точки зрения
есть не что иное, как система сил, точно так же и психическое содержание с
энергетической точки зрения есть не что иное, как являющаяся сознанию
система сил. Поэтому с этой точки зрения можно сказать, что фантазия в
качестве фантазмы есть не что иное, как определенная сумма либидо, которая
никогда не может явиться сознанию иначе как именно в форме образа. Фантазма
есть idee-force. Фантазирование, как воображающая деятельность, тождественно
с течением процесса психической энергии.
60. Функция. Под психологической функцией я понимаю известную форму
психической деятельности, которая принципиально остается равной себе при
различных обстоятельствах. С энергетической точки зрения функция есть форма
проявления либидо (см.), остающаяся принципиально равной себе при различных
обстоятельствах, приблизительно в том смысле, в котором физическая сила
может рассматриваться каждый раз как форма проявления физической энергии. Я
различаю, в общем, четыре основные функции - две рациональные и две
иррациональные, а именно: мышление, чувство, ощущение и интуицию (см.).
Почему я устанавливаю именно эти четыре функции в качестве основных, для
этого я не могу вполне указать априорного основания, а могу лишь
подчеркнуть, что такое понимание выработалось у меня в течение многолетнего
опыта. Я отличаю эти функции одну от другой потому, что они не допускают
ссылки друг на друга или соответственно не могут быть сведены одна на
другую. Принцип мышления, например, абсолютно отличается от принципа чувства
и т. д. Эти функции я отличаю принципиально от фантазий (см.) потому, что
фантазирование представляется мне своеобразной формой деятельности, могущей
проявляться во всех четырех основных функциях. Воля (см.) представляется мне
безусловно вторичным психическим явлением; также и внимание.
61. Чувства. Определенные посредством чувственного анализа содержания
или материал чувствующей функции (см. чувство). Следует отличать от эмпатии
(см.).
62. Чувство. См. также подчиненная функция. Я причисляю чувство к
четырем основным психологическим функциям. Я не могу примкнуть к тому
психологическому направлению, которое рассматривает чувство как вторичное
явление, зависящее от "представлений" или ощущений; напротив, я считаю
вместе с Гефдингом, Вундтом, Леманом, Кюльпе, Балдвином и другими, что
чувство есть самостоятельная функция sui generis (особого рода). [К истории
понятия чувства и к теории чувства ср. /78; 94; 127/]
Чувство есть прежде всего процесс, происходящий между эго и
каким-нибудь данным содержанием, притом процесс, придающий содержанию
известную ценность в смысле принятия или отвержения его ("удовольствие" или
"неудовольствие"), но далее это также процесс, который помимо определенного
содержания сознания или ощущений данного момента может возникнуть, так
сказать, изолированно, в качестве настроения. Этот последний процесс может
стоять в причинной связи с более ранними содержаниями сознания, хотя
необходимости в этом нет, ибо он столь же легко возникает и из
бессознательных содержаний, что вполне доказывается психопатологией. Однако
и настроение - будь оно общим или же лишь частичным чувством -
свидетельствует об оценке, но об оценке не определенного, единичного
содержания сознания, а всего наличного в настоящий момент состояния
сознания, притом опять-таки в смысле принятия или отвержения его.
Поэтому чувство есть прежде всего вполне субъективный процесс, который
может быть во всех отношениях независим от внешнего раздражения, хотя он
пристегивается к каждому ощущению. [К вопросу о различии чувства и ощущения
см. /78- Bd.1. S.350 ff/] Даже "безразличное" ощущение имеет "чувственную
окраску", а именно окраску безразличия, что опять-таки выражает известную
оценку. Поэтому чувство есть также разновидность суждения, отличающаяся,
однако, от интеллектуального суждения постольку, поскольку оно составляется
не для установления логической связи, а для установления прежде всего
субъективного принятия или отвержения. Оценка при помощи чувства
распространяется на всякое содержание сознания, какого бы рода оно ни было.
Если интенсивность чувства повышается, то возникает аффект (см.), который
есть состояние чувства с заметными телесными иннервациями. Чувство
отличается от аффекта тем, что оно не вызывает заметных телесных иннервации,
то есть вызывает их не больше и не меньше, чем обычный мыслительный процесс.
Обычно "простое" чувство конкретно (см.), то есть смешано с элементами
других функций, например очень часто с ощущениями. В таком, специальном
случае чувство можно обозначить как аффективное или же (как в настоящей
работе) чувство-ощущение, причем под этим понятием я разумею прежде всего
нераздельное слияние чувства с элементами ощущения. Такое характерное
смешение находится везде, где чувство оказывается недифференцированной
функцией, яснее всего в психике невротика с дифференцированным мышлением.
Хотя чувство само по себе есть функция самостоятельная, однако оно может
оказаться в зависимости от другой функции, например от мышления, вследствие
чего возникает такое чувство, которое сопровождает мышление и лишь постольку
не вытесняется из сознания, поскольку оно укладывается в интеллектуальные
сочетания.
От обыкновенного конкретного чувства следует отличать чувство
абстрактное; как абстрактное понятие (см. мышление) отбрасывает
отличительные черты охватываемых им вещей, так и абстрактное чувство
поднимается над различиями отдельных, оцененных им содержаний и создает
"настроение" или такое состояние чувства, которое охватывает все отдельные
различные оценки и тем самым снимает их. Как мышление упорядочивает
содержания сознания, подводя их под понятия, так чувство упорядочивает
сознательные содержания по их ценности для своего носителя. Чем конкретнее
чувство, тем субъективнее и персональнее установленная им ценность;
напротив, чем чувство абстрактнее, тем более общей и объективной становится
устанавливаемая им ценность. Как совершенно абстрактное понятие уже не
покрывает единичности и особенности вещей, а лишь их всеобщность и
неразличность, так и совершенно абстрактное чувство не покрывается уже
единичным моментом и его чувствующей окраской, но лишь совокупностью всех
моментов и их неразличностью. Согласно этому, чувство, подобно мышлению,
есть функция рациональная, ибо, по свидетельству опыта, ценности, в общем,
устанавливаются по законам разума точно так же, как понятия, в общем,
образуются по законам разума.
Понятно, что вышеприведенные определения вовсе еще не характеризуют
сущности чувства, а дают лишь внешнее описание его. Интеллектуальная
способность понятий оказывается неспособной формулировать на языке понятий
сущность чувства, потому что мышление принадлежит к категории несоизмеримой
с чувством, как и вообще ни одна из основных психологических функций не
может быть сполна выражена через другую. Этому обстоятельству надо приписать
и то, что никакое интеллектуальное определение не сможет когда-нибудь
передать сколько-нибудь удовлетворительно специфические особенности чувства.
Классификация чувств ничего еще не дает для постижения их сущности, потому
что даже самая точная классификация сможет передать лишь то интеллектуально
постигаемое содержание, с которым или в связи с которым чувства появляются,
но не сможет ухватить специфические особенности чувства. Сколько есть
различных, интеллектуально постигаемых классов содержаний, столько можно
установить и различных чувств, но сами чувства этим отнюдь еще не
классифицируются исчерпывающим образом, потому что кроме всех возможных
интеллектуально постигаемых классов содержаний существуют еще чувства, не
укладывающиеся ни в какие интеллектуальные рубрики. Уже сама мысль о
классификации интеллектуальна и поэтому несоизмерима с сущностью чувства.
Поэтому мы должны удовлетвориться указанием на границы данного понятия.
Способ оценки при помощи чувства можно сопоставить с интеллектуальной
апперцепцией как апперцепцию ценности. Можно различать активную и пассивную
апперцепцию при помощи чувства. Пассивный акт чувства характеризуется тем,
что какое-нибудь содержание возбуждает или привлекает чувство, оно вынуждает
у субъекта чувствующее участие. Активный же акт чувства, напротив,
распределяет ценности от лица субъекта, он оценивает содержания по интенции,
притом почувствующей, а не интеллектуальной интенции. Поэтому активное
чувство есть направленная функция, волевой акт, например любовь в
противоположность к влюбленности, тогда как влюбленость была бы не
направленным, пассивным чувством, как на то указывает и само
словоупотребление, характеризующее первое как деятельность, а второе - как
состояние. Ненаправленное чувство есть чувствующая интуиция. Это означает,
что, строго говоря, только активное, направленное чувство можно обозначать
как рациональное; напротив, пассивное чувство иррационально, поскольку оно
создает ценности без содействия субъекта, а может быть, даже против его
намерения. Когда общая установка индивида ориентируется чувствующей
функцией, то мы говорим о чувствующем типе (см. тип).
63. Эго. Под это я понимаю комплекс идей, представлений, составляющий
для меня центр поля моего сознания и который, как мне кажется, обладает в
высокой степени непрерывностью и тождественностью (идентичностью) с самим
собой. Поэтому я говорю об эго-комплексе. /52/ Этот комплекс есть настолько
же содержание сознания, насколько и условие сознания (см. сознание), ибо
психический элемент осознан мной постольку, поскольку он отнесен к
эго-комплексу. Однако, поскольку эго есть лишь центр моего поля сознания,
оно не тождественно с моей психикой в целом, а является лишь комплексом
среди других комплексов. Поэтому я различаю между эго и самостью (см.),
поскольку эго есть лишь субъект моего сознания, самость же есть субъект всей
моей психики, включающей также и ее бессознательное. В этом смысле самость
была бы идеальной сущностью (величиной), включающей в себя эго. В
бессознательных фантазиях самость часто возникает в виде сверхординарной
(необычной) или идеальной личности, вроде Фауста у Гете или Заратустры у
Ницше. Именно для сохранения идеального образа архаические черты самости
изображались иногда как отделенные от "высшей" самости, как, например,
Мефистофель у Гете, Эпиметей у Шпиттелера, а в христианской психологии
дьявол или Антихрист. У Ницше Заратустра открывает свою тень в
"Безобразнейшем человеке".
64. Экстраверсия. Экстраверсией называется обращение либидо (см.)
наружу, вовне. Этим понятием я обозначаю явное отношение субъекта к объекту
в смысле положительного направления субъективного интереса на объект.
Человек, находящийся в экстравертном состоянии, мыслит, чувствует и
поступает в отношении к объекту так, и притом столь прямо и с такой внешней
наглядностью, что не может быть никакого сомнения в его положительной
установке по отношению к объекту. Поэтому экстраверсия есть, до известной
степени, переложение интереса вовне, от субъекта к объекту. Если
экстраверсия интеллектуальна, то субъект вдумывается в объект; если
экстраверсия осуществляется чувством, то субъект вчувствывается в объект. В
состоянии экстраверсии имеется сильная, если не исключительная
обусловленность объектом. Следует говорить об активного экстраверсии, если
она намеренно вызвана волей, и о пассивной экстраверсии, если объект
вынуждает ее, то есть если он сам от себя притягивает интерес субъекта,
может быть даже вопреки намерению субъекта. Если состояние экстраверсии
становится привычным, то можно говорить об экстравертном типе (см.)
65. Эмоция. См. аффект.
66. Эмпатия (Вчувствование = Einfuhlung). Эмпатия есть интроекция
объекта (см. интроекция). Более подробное описание этого понятия см. в
тексте, глава VII (см. также проекция).
67. Энантиодромия. Энантиодромия - значит буквально "бег навстречу".
Этим понятием в философии Гераклита [/128- 1,60/ ("Судьба есть логический
продукт энантиодромии, творец всех вещей".] обозначается игра
противоположностей в совершающемся, именно то воззрение, по которому все,
что есть, переходит в свою противоположность. "Из живого делается мертвое, а
из мертвого живое, из юного старое, а из старого юное, из бодрствующего
спящее и из спящего бодрствующее, поток порождения и уничтожения никогда не
останавливается". "Созидание и разрушение, разрушение и созидание - вот
норма, охватывающая все круги природной жизни, самые малые и самые великие.
Ведь и самый космос, как он возник из первоначального огня, так должен и
вернуться в него снова, двойной процесс, совершающийся в размеренные сроки,
будь то даже огромные периоды времени, - процесс, которому предстоит
совершаться все снова". /129/ Такова энантиодромия Гераклита по словам
призванных истолкователей его учения. Обильны изречения самого Гераклита,
выражающие такое его воззрение. Так он говорит: "И природа стремится к
противоположностям и создает созвучие из них, а не из одинакового".
"Родившись, они начинают жить, тем самым приобщаются смерти". "Стать водою -
смерть для душ, для воды же смерть - стать землею. Из земли становится вода,
из воды становится душа". "Совершается взаимный обмен, все обменивается на
огонь и огонь на все, как золото на товары и товары на золото". Применяя
свой принцип к психологии, Гераклит говорит: "Пусть никогда не будет у вас,
эфесяне, недостатка в богатстве, чтобы могла обнаружиться ваша
бессознательному, с другой стороны, бессознательных процессов, также не
противоположных сознанию, а лишь компенсирующих его, нуждается не в критике,
а в понимании.
Как в сновидении (которое есть не что иное, как пассивная фантазия),
так и в фантазии следует различать явный и скрытый смысл. Первый выясняется
из непосредственного созерцания фантастического образа, этой
непосредственной манифестации фантастического комплекса представлений.
Конечно, явный смысл почти и не заслуживает названия - в фантазии он всегда
оказывается гораздо более развитым, чем в сновидении, - это, вероятно,
должно проистекать из того, что сонная фантазия обычно не нуждается в особой
энергии для того, чтобы действенно противостоять слабому сопротивлению
спящего сознания, так что уже малопротивоположные и лишь слегка
компенсирующие тенденции могут дойти до восприятия. Напротив, бодрствующая
фантазия уже должна располагать значительной энергией для того, чтобы
преодолеть тормозящее сопротивление, исходящее от сознательной установки.
Чтобы бессознательная противоположность дошла до сознания, ей необходимо
быть очень важной. Если бы эта противоположность состояла лишь в неясных и
трудноуловимых намеках, то она никогда не смогла бы настолько завладеть
вниманием, то есть сознательным либидо, чтобы прорвать связь сознательных
содержаний. Поэтому бессознательное содержание приковано к прочной
внутренней связи, которая именно и выражается в выработанном явном смысле.
Явный смысл всегда имеет характер наглядного и конкретного процесса,
однако последний, вследствие своей объективной нереальности, не может
удовлетворить сознания, притязающего на понимание. Поэтому оно начинает
искать другого значения фантазии - ее толкования, то есть скрытого смысла.
Хотя существование скрытого смысла фантазии сначала вовсе не достоверно и
хотя вполне возможно оспаривать даже и саму возможность скрытого смысла,
однако притязание на удовлетворительное понимание является достаточным
мотивом для тщательного исследования. Это отыскание скрытого смысла может
сначала иметь чисто каузальную природу, при постановке вопроса о
психологических причинах возникновения фантазии. Такая постановка вопроса
ведет, с одной стороны, к поводам, вызвавшим фантазию и лежащим далее,
позади; с другой стороны, к определению тех влечений и сил, на которые
энергетически следует возложить ответственность за возникновение фантазии.
Как известно, Фрейд особенно интенсивно разрабатывал это направление. Такого
рода толкование я назвал редуктивным. Право на редуктивное понимание ясно
без дальнейших разъяснений, и точно так же вполне понятно, что этот способ
толкования психологических данных дает некоторое удовлетворение людям
известного темперамента, так что всякое притязание на дальнейшее понимание у
них отпадает. Когда кто-нибудь издаст крик о помощи, то этот факт будет
достаточно и удовлетворительно объяснен, если мы сможем доказать, что жизнь
данного человека в данный момент находится в опасности. Если человеку снится
уставленный яствами стол и доказано, что он лег спать голодным, то такое
объяснение сна удовлетворительно. Если человек, подавляющий свою
сексуальность, например средневековый святой, имеет сексуальные фантазии, то
этот факт достаточно объяснен редукцией на подавленную сексуальность.
Но если бы мы захотели объяснить видение Петра ссылкой на тот факт, что
он голодал и что поэтому бессознательное побуждало его есть нечистых
животных или же что поедание нечистых животных вообще лишь исполнение
запретного желания, то такое объяснение дает мало удовлетворения. Точно так
же наш запрос не будет удовлетворен, если мы захотим свести, например,
видение Савла к его вытесненной зависти, которую он питал к роли Христа
среди его соотечественников и при помощи которой он отождествлял себя с
Христом. В обоих этих объяснениях может быть доля правды, но к психологии
Петра или Павла, обусловленной духом их времени, объяснения эти не имеют
никакого отношения. Это объяснение чересчур просто и дешево. Нельзя
трактовать мировую историю как проблему физиологии или как вопрос личной
скандальной хроники. Эта точка зрения была бы слишком ограниченна. Поэтому
мы вынуждены значительно расширить наше понимание скрытого смысла фантазии,
прежде всего в смысле причинности: психологию отдельного человека никогда
нельзя исчерпывающе объяснить из него самого, но надо ясно понять, что его
индивидуальная психология обусловлена современными ему историческими
обстоятельствами и как именно. Она не есть лишь нечто физиологическое,
биологическое или личное, но и некая проблема истории того времени. И потом,
никакой психологический факт никогда не может быть исчерпывающе объяснен
только из одной своей причинности, ибо в качестве живого феномена он всегда
неразрывно связан с непрерывностью жизненного процесса, так что хотя он, с
одной стороны, есть всегда нечто ставшее, с другой стороны, он все же есть
всегда нечто становящееся, творческое.
У психологического момента лик Януса: он глядит назад и вперед. В то
время как он становится, он подготавливает и будущее. В противном случае
намерение, задание, установка целей, учет будущего и предвидение его были бы
психологически невозможны. Если кто-нибудь выражает какое-либо мнение и мы
относим этот факт только к тому, что до него кто-то другой высказал такое же
мнение, то это объяснение практически совершенно недостаточно, ибо мы хотим
знать не просто причину этого -поступка для его понимания, но еще и то, что
он имеет при этом в виду, в чем его цель и намерение и чего он хочет этим
достигнуть. Узнав и это все, мы обыкновенно чувствуем себя удовлетворенными.
В повседневной жизни мы без дальнейшего рассуждения и совершенно
инстинктивно прибавляем к этому еще объяснение и с финальной точки зрения;
очень часто мы даже считаем именно эту финальную точку зрения решающей,
совершенно оставляя в стороне момент, в строгом смысле причинный, очевидно
инстинктивно признавая творческий момент психического существа. Если мы так
поступаем в повседневном опыте, то и научная психология должна считаться с
таким положением дела и поэтому не должна становиться исключительно на
строго каузальную точку зрения, заимствованную ею первоначально у
естественных наук, но принимать во внимание и финальную природу
психического.
И вот, если повседневный опыт утверждает как несомненное финальное
ориентирование содержаний сознания, то с самого начала нет никаких поводов
для того, чтобы отвергнуть это применительно к содержаниям бессознательного,
конечно до тех пор, пока опыт не обнаружит обратного. По моему опыту, нет
никаких оснований отрицать финальное ориентирование бессознательных
содержаний, напротив, есть множество случаев, в которых удовлетворительное
объяснение достижимо только при введении финальной точки зрения. Если мы
будем рассматривать, например, видение Савла с точки зрения мировой миссии
Павла и придем к заключению, что Савл хотя сознательно и преследовал
христиан, но бессознательно принял уже христианскую точку зрения и стал
христианином вследствие перевеса и вторжения бессознательного, потому что
его бессознательная личность стремилась к этой цели, инстинктивно постигая
необходимость и значительность этого деяния, то мне кажется, что такое
объяснение значения этого факта будет более адекватным, чем редуктивное
объяснение при помощи личных моментов, хотя последние, в той или иной форме,
несомненно соучаствовали в этом, ибо "слишком человеческое" имеется всюду
налицо. Точно так же данный в Деяниях Апостолов намек на финальное
объяснение видения Петра является гораздо более удовлетворительным, чем
предположение физиологически-личных мотивов.
Итак, объединяя все вместе, мы можем сказать, что фантазию следует
понимать и каузально, и финально. Для каузального объяснения она есть такой
симптом физиологического или личного состояния, который является результатом
предшествующих событий. Для финального же объяснения фантазия есть символ,
который пытается обозначить или ухватить с помощью имеющегося материала
определенную цель или, вернее, некоторую будущую линию психологического
развития. Так как активная фантазия составляет главный признак
художественной деятельности духа, то художник есть не только изобразитель,
но творец и, следовательно, воспитатель, ибо его творения имеют ценность
символов, предначертывающих линии будущего развития. Более ограниченное или
более общее социальное значение символов зависит от более ограниченной или
более общей жизнеспособности творческой индивидуальности. Чем ненормальнее,
то есть чем нежизнеспособнее индивидуальность, тем ограниченнее социальное
значение созданных ею символов, хотя бы эти символы и имели для данной
индивидуальности абсолютное значение.
Оспаривать существование скрытого смысла фантазии можно только тому,
кто полагает, что естественный процесс вообще лишен удовлетворительного
смысла. Между тем естествознание уже выделило смысл естественного процесса в
форме законов природы. Признано, что законы природы суть человеческие
гипотезы, установленные для объяснения естественного процесса. Но поскольку
удостоверено, что установленный закон согласуется с объективным процессом,
постольку мы имеем право говорить о смысле совершающегося в природе. И
поскольку нам удается установить закономерность фантазий, постольку мы имеем
право говорить и об их смысле. Однако найденный смысл лишь тогда
удовлетворителен или, другими словами, установленная закономерность лишь
тогда заслуживает этого имени, когда она адекватно передает сущность
фантазии. Есть закономерность при естественном процессе и закономерность
самого естественного процесса. Это закономерно, например, что человек видит
сновидения, когда спит, однако это не такая закономерность, которая
высказывает нечто о сущности сновидений. Это простое условие сновидения.
Установление физиологического источника фантазии есть лишь простое условие
ее существования, а отнюдь не закон ее сущности. Закон фантазии, как
психологического феномена, может быть только психологическим законом.
Мы подходим теперь ко второму пункту нашего объяснения понятия
фантазии, а именно к понятию воображающей деятельности (imaginative
Tatigkeit). Воображение есть репродуктивная или творческая деятельность духа
вообще, не будучи особой способностью, ибо оно может осуществляться во всех
основных формах психической жизни, в мышлении, чувстве, ощущении и интуиции.
Фантазия, как воображающая деятельность, есть для меня просто
непосредственное выражение психической жизнедеятельности, психической
энергии, которая дается сознанию не иначе как в форме образов или
содержаний, подобно тому как и физическая энергия проявляется не иначе как в
форме физического состояния, физическим путем раздражающего органы чувств.
Подобно тому как всякое физическое состояние с энергетической точки зрения
есть не что иное, как система сил, точно так же и психическое содержание с
энергетической точки зрения есть не что иное, как являющаяся сознанию
система сил. Поэтому с этой точки зрения можно сказать, что фантазия в
качестве фантазмы есть не что иное, как определенная сумма либидо, которая
никогда не может явиться сознанию иначе как именно в форме образа. Фантазма
есть idee-force. Фантазирование, как воображающая деятельность, тождественно
с течением процесса психической энергии.
60. Функция. Под психологической функцией я понимаю известную форму
психической деятельности, которая принципиально остается равной себе при
различных обстоятельствах. С энергетической точки зрения функция есть форма
проявления либидо (см.), остающаяся принципиально равной себе при различных
обстоятельствах, приблизительно в том смысле, в котором физическая сила
может рассматриваться каждый раз как форма проявления физической энергии. Я
различаю, в общем, четыре основные функции - две рациональные и две
иррациональные, а именно: мышление, чувство, ощущение и интуицию (см.).
Почему я устанавливаю именно эти четыре функции в качестве основных, для
этого я не могу вполне указать априорного основания, а могу лишь
подчеркнуть, что такое понимание выработалось у меня в течение многолетнего
опыта. Я отличаю эти функции одну от другой потому, что они не допускают
ссылки друг на друга или соответственно не могут быть сведены одна на
другую. Принцип мышления, например, абсолютно отличается от принципа чувства
и т. д. Эти функции я отличаю принципиально от фантазий (см.) потому, что
фантазирование представляется мне своеобразной формой деятельности, могущей
проявляться во всех четырех основных функциях. Воля (см.) представляется мне
безусловно вторичным психическим явлением; также и внимание.
61. Чувства. Определенные посредством чувственного анализа содержания
или материал чувствующей функции (см. чувство). Следует отличать от эмпатии
(см.).
62. Чувство. См. также подчиненная функция. Я причисляю чувство к
четырем основным психологическим функциям. Я не могу примкнуть к тому
психологическому направлению, которое рассматривает чувство как вторичное
явление, зависящее от "представлений" или ощущений; напротив, я считаю
вместе с Гефдингом, Вундтом, Леманом, Кюльпе, Балдвином и другими, что
чувство есть самостоятельная функция sui generis (особого рода). [К истории
понятия чувства и к теории чувства ср. /78; 94; 127/]
Чувство есть прежде всего процесс, происходящий между эго и
каким-нибудь данным содержанием, притом процесс, придающий содержанию
известную ценность в смысле принятия или отвержения его ("удовольствие" или
"неудовольствие"), но далее это также процесс, который помимо определенного
содержания сознания или ощущений данного момента может возникнуть, так
сказать, изолированно, в качестве настроения. Этот последний процесс может
стоять в причинной связи с более ранними содержаниями сознания, хотя
необходимости в этом нет, ибо он столь же легко возникает и из
бессознательных содержаний, что вполне доказывается психопатологией. Однако
и настроение - будь оно общим или же лишь частичным чувством -
свидетельствует об оценке, но об оценке не определенного, единичного
содержания сознания, а всего наличного в настоящий момент состояния
сознания, притом опять-таки в смысле принятия или отвержения его.
Поэтому чувство есть прежде всего вполне субъективный процесс, который
может быть во всех отношениях независим от внешнего раздражения, хотя он
пристегивается к каждому ощущению. [К вопросу о различии чувства и ощущения
см. /78- Bd.1. S.350 ff/] Даже "безразличное" ощущение имеет "чувственную
окраску", а именно окраску безразличия, что опять-таки выражает известную
оценку. Поэтому чувство есть также разновидность суждения, отличающаяся,
однако, от интеллектуального суждения постольку, поскольку оно составляется
не для установления логической связи, а для установления прежде всего
субъективного принятия или отвержения. Оценка при помощи чувства
распространяется на всякое содержание сознания, какого бы рода оно ни было.
Если интенсивность чувства повышается, то возникает аффект (см.), который
есть состояние чувства с заметными телесными иннервациями. Чувство
отличается от аффекта тем, что оно не вызывает заметных телесных иннервации,
то есть вызывает их не больше и не меньше, чем обычный мыслительный процесс.
Обычно "простое" чувство конкретно (см.), то есть смешано с элементами
других функций, например очень часто с ощущениями. В таком, специальном
случае чувство можно обозначить как аффективное или же (как в настоящей
работе) чувство-ощущение, причем под этим понятием я разумею прежде всего
нераздельное слияние чувства с элементами ощущения. Такое характерное
смешение находится везде, где чувство оказывается недифференцированной
функцией, яснее всего в психике невротика с дифференцированным мышлением.
Хотя чувство само по себе есть функция самостоятельная, однако оно может
оказаться в зависимости от другой функции, например от мышления, вследствие
чего возникает такое чувство, которое сопровождает мышление и лишь постольку
не вытесняется из сознания, поскольку оно укладывается в интеллектуальные
сочетания.
От обыкновенного конкретного чувства следует отличать чувство
абстрактное; как абстрактное понятие (см. мышление) отбрасывает
отличительные черты охватываемых им вещей, так и абстрактное чувство
поднимается над различиями отдельных, оцененных им содержаний и создает
"настроение" или такое состояние чувства, которое охватывает все отдельные
различные оценки и тем самым снимает их. Как мышление упорядочивает
содержания сознания, подводя их под понятия, так чувство упорядочивает
сознательные содержания по их ценности для своего носителя. Чем конкретнее
чувство, тем субъективнее и персональнее установленная им ценность;
напротив, чем чувство абстрактнее, тем более общей и объективной становится
устанавливаемая им ценность. Как совершенно абстрактное понятие уже не
покрывает единичности и особенности вещей, а лишь их всеобщность и
неразличность, так и совершенно абстрактное чувство не покрывается уже
единичным моментом и его чувствующей окраской, но лишь совокупностью всех
моментов и их неразличностью. Согласно этому, чувство, подобно мышлению,
есть функция рациональная, ибо, по свидетельству опыта, ценности, в общем,
устанавливаются по законам разума точно так же, как понятия, в общем,
образуются по законам разума.
Понятно, что вышеприведенные определения вовсе еще не характеризуют
сущности чувства, а дают лишь внешнее описание его. Интеллектуальная
способность понятий оказывается неспособной формулировать на языке понятий
сущность чувства, потому что мышление принадлежит к категории несоизмеримой
с чувством, как и вообще ни одна из основных психологических функций не
может быть сполна выражена через другую. Этому обстоятельству надо приписать
и то, что никакое интеллектуальное определение не сможет когда-нибудь
передать сколько-нибудь удовлетворительно специфические особенности чувства.
Классификация чувств ничего еще не дает для постижения их сущности, потому
что даже самая точная классификация сможет передать лишь то интеллектуально
постигаемое содержание, с которым или в связи с которым чувства появляются,
но не сможет ухватить специфические особенности чувства. Сколько есть
различных, интеллектуально постигаемых классов содержаний, столько можно
установить и различных чувств, но сами чувства этим отнюдь еще не
классифицируются исчерпывающим образом, потому что кроме всех возможных
интеллектуально постигаемых классов содержаний существуют еще чувства, не
укладывающиеся ни в какие интеллектуальные рубрики. Уже сама мысль о
классификации интеллектуальна и поэтому несоизмерима с сущностью чувства.
Поэтому мы должны удовлетвориться указанием на границы данного понятия.
Способ оценки при помощи чувства можно сопоставить с интеллектуальной
апперцепцией как апперцепцию ценности. Можно различать активную и пассивную
апперцепцию при помощи чувства. Пассивный акт чувства характеризуется тем,
что какое-нибудь содержание возбуждает или привлекает чувство, оно вынуждает
у субъекта чувствующее участие. Активный же акт чувства, напротив,
распределяет ценности от лица субъекта, он оценивает содержания по интенции,
притом почувствующей, а не интеллектуальной интенции. Поэтому активное
чувство есть направленная функция, волевой акт, например любовь в
противоположность к влюбленности, тогда как влюбленость была бы не
направленным, пассивным чувством, как на то указывает и само
словоупотребление, характеризующее первое как деятельность, а второе - как
состояние. Ненаправленное чувство есть чувствующая интуиция. Это означает,
что, строго говоря, только активное, направленное чувство можно обозначать
как рациональное; напротив, пассивное чувство иррационально, поскольку оно
создает ценности без содействия субъекта, а может быть, даже против его
намерения. Когда общая установка индивида ориентируется чувствующей
функцией, то мы говорим о чувствующем типе (см. тип).
63. Эго. Под это я понимаю комплекс идей, представлений, составляющий
для меня центр поля моего сознания и который, как мне кажется, обладает в
высокой степени непрерывностью и тождественностью (идентичностью) с самим
собой. Поэтому я говорю об эго-комплексе. /52/ Этот комплекс есть настолько
же содержание сознания, насколько и условие сознания (см. сознание), ибо
психический элемент осознан мной постольку, поскольку он отнесен к
эго-комплексу. Однако, поскольку эго есть лишь центр моего поля сознания,
оно не тождественно с моей психикой в целом, а является лишь комплексом
среди других комплексов. Поэтому я различаю между эго и самостью (см.),
поскольку эго есть лишь субъект моего сознания, самость же есть субъект всей
моей психики, включающей также и ее бессознательное. В этом смысле самость
была бы идеальной сущностью (величиной), включающей в себя эго. В
бессознательных фантазиях самость часто возникает в виде сверхординарной
(необычной) или идеальной личности, вроде Фауста у Гете или Заратустры у
Ницше. Именно для сохранения идеального образа архаические черты самости
изображались иногда как отделенные от "высшей" самости, как, например,
Мефистофель у Гете, Эпиметей у Шпиттелера, а в христианской психологии
дьявол или Антихрист. У Ницше Заратустра открывает свою тень в
"Безобразнейшем человеке".
64. Экстраверсия. Экстраверсией называется обращение либидо (см.)
наружу, вовне. Этим понятием я обозначаю явное отношение субъекта к объекту
в смысле положительного направления субъективного интереса на объект.
Человек, находящийся в экстравертном состоянии, мыслит, чувствует и
поступает в отношении к объекту так, и притом столь прямо и с такой внешней
наглядностью, что не может быть никакого сомнения в его положительной
установке по отношению к объекту. Поэтому экстраверсия есть, до известной
степени, переложение интереса вовне, от субъекта к объекту. Если
экстраверсия интеллектуальна, то субъект вдумывается в объект; если
экстраверсия осуществляется чувством, то субъект вчувствывается в объект. В
состоянии экстраверсии имеется сильная, если не исключительная
обусловленность объектом. Следует говорить об активного экстраверсии, если
она намеренно вызвана волей, и о пассивной экстраверсии, если объект
вынуждает ее, то есть если он сам от себя притягивает интерес субъекта,
может быть даже вопреки намерению субъекта. Если состояние экстраверсии
становится привычным, то можно говорить об экстравертном типе (см.)
65. Эмоция. См. аффект.
66. Эмпатия (Вчувствование = Einfuhlung). Эмпатия есть интроекция
объекта (см. интроекция). Более подробное описание этого понятия см. в
тексте, глава VII (см. также проекция).
67. Энантиодромия. Энантиодромия - значит буквально "бег навстречу".
Этим понятием в философии Гераклита [/128- 1,60/ ("Судьба есть логический
продукт энантиодромии, творец всех вещей".] обозначается игра
противоположностей в совершающемся, именно то воззрение, по которому все,
что есть, переходит в свою противоположность. "Из живого делается мертвое, а
из мертвого живое, из юного старое, а из старого юное, из бодрствующего
спящее и из спящего бодрствующее, поток порождения и уничтожения никогда не
останавливается". "Созидание и разрушение, разрушение и созидание - вот
норма, охватывающая все круги природной жизни, самые малые и самые великие.
Ведь и самый космос, как он возник из первоначального огня, так должен и
вернуться в него снова, двойной процесс, совершающийся в размеренные сроки,
будь то даже огромные периоды времени, - процесс, которому предстоит
совершаться все снова". /129/ Такова энантиодромия Гераклита по словам
призванных истолкователей его учения. Обильны изречения самого Гераклита,
выражающие такое его воззрение. Так он говорит: "И природа стремится к
противоположностям и создает созвучие из них, а не из одинакового".
"Родившись, они начинают жить, тем самым приобщаются смерти". "Стать водою -
смерть для душ, для воды же смерть - стать землею. Из земли становится вода,
из воды становится душа". "Совершается взаимный обмен, все обменивается на
огонь и огонь на все, как золото на товары и товары на золото". Применяя
свой принцип к психологии, Гераклит говорит: "Пусть никогда не будет у вас,
эфесяне, недостатка в богатстве, чтобы могла обнаружиться ваша