Забирко Виталий. Все пули мимо

   Тем временем на пятачке у сцены вакханалия полная разыгрывается. Десяток "качков" под "крик души" своего кумира в угаре диком заходится. А Алисочка наша среди самых ярых - и телеса не мешают, поскольку тренировка теннисная сказывается. Пляшет она что слон, змеёй укушенный, тараном сквозь толпу к сцене остервенело пробивается, а лицо таким обожанием к идолу своему пылает, что, ежели таки пробьётся, небось прилюдно изнасилует. Мне аж интересно стало, чем всё закончится.
   Но, как всегда, на самом интересном месте меня отвлекают. Тычет Сашок меня пальцем в бок и цедит сквозь зубы, губами не двигая:
   - Твоя задача сейчас - немедленно притвориться вдрызг пьяным.
   А мне что вдрызг, что вдрыбадан - всё едино. Есть приказ - будет сделано. Мгновенно в роль вхожу и нетвёрдой рукой фужер с водкой беру. Как понимаю, для большей натуральности и принять не грех.
   Однако Сашок мою руку перехватывает.
   - Тебе уже достаточно, - журит он меня по-отечески, руку мою с фужером к столу прижимает и одновременно тарелку с закусью мне на колени выворачивает. Да так ловко это проделывает, что со стороны кажется, будто я сам на себя свинячу.
   Мать твою! Я чуть с места не взвиваюсь и контроль над ролью теряю. Костюмчик-то французский, только намедни купил - "штуку" баксов за него выложил, первый раз надел!
   Свирепею я, аки тигр раненый, но натыкаюсь на взгляд Сашка, ледяной такой, что твой айсберг, и затыкаюсь. Вымучиваю из себя улыбку и развожу пьяно руками. Мол, чего не бывает... Но при этом бокал с водкой вроде невзначай, по пьяни великой, ему на колени выплёскиваю.
   - В-вот, ч-чёрт... Из-звини... - бормочу заплетающимся языком, беру салфетку и сперва со своих коленей закусь смахиваю, а затем ею же и той же стороной начинаю по водочному пятну на брюках Сашка елозить.
   Чувствую, такой поворот дела теперь уже Сашку не по нраву. Впрочем, его-то роль - опекуна трезвого - проще, он и возбухнуть может.
   - Но-но! - сердито осаживает он меня, хотя за рамки корректности не выходит. А мог бы. Отбирает салфетку, бросает на стол. - Нажрался ты, однако. Пора тебе просвежиться.
   Встаёт он, меня из кресла выдёргивает и к выходу из зала тащит. Я, естественно, по роли мне отведённой, что тряпка на его руке вишу, головой болтаю да ногами еле передвигаю. Последнего, вообще-то, мог бы и не делать - Сашок меня словно пёрышко несёт, - но уж оченно больно он клешнёй своей мою руку у подмышки облапил, впору и заорать. Хоть глаза пьяно закатываю, но мимоходом по пути замечаю, что на нас практически никто внимания не обращает. Разве кто недовольно морщится, когда мы на мгновение сцену загораживаем.
   Вытащил меня Сашок в коридор, по лестнице спустил, но не к туалету на первом этаже, а ниже, в подвал какой-то. А там тупик - только дверь железом окованная. Слышу, вверху зал криком восторженным взрывается - то ли "поп-звезда" песню закончил, то ли Алиска до него добралась. Эх, хоть одним глазком посмотреть бы...
   - Можешь трезветь, - разрешает Сашок, достаёт из кармана отмычку и дверь отпирает. Затем поворачивается ко мне и инструктаж короткий даёт: Выйдешь на улицу, свернёшь налево за угол. Там "жигуль" белый стоит - номер 52-53, - за руль сядешь. Когда вернёшься, если дверь будет закрыта, поскребёшься. Я открою. Всё ясно?
   Киваю головой. А чего там непонятного? Вышел, сел в машину. Затем вернулся, в двери поскрёбся. Наставления - проще пареной репы. Правда, непонятно, что в машине делать буду, но по опыту знаю - в группе Сашка лишнего трёпа не любят. Как разумею, найдётся в "жигуле" инструктор.
   - Тогда иди, - распахивает дверь Сашок и меня наружу выталкивает.
   14
   По каким-то вконец разбитым ступеням выбираюсь из подвала на улицу, а там - холодина под минус двадцать, и я в одном костюмчике. К тому же соус брюки пропитал, и жечь кожу на коленях принялся. Начинаю вспоминать, что ж я там себе в тарелку такого положил, в надежде водочки отведать? Устрицы под майонезом, селёдочку в горчичном маринаде, телятину с хреном... И что-то, уж и не помню что, сильно перчёное. Как под водочку - так для желудка лучше не придумаешь, разве что ещё грибочки можно, а вот для коленей - дичайшая смесь, похуже горчичников. Надо бы её ревматикам порекомендовать, может, слава поболе чем у Биттнера будет. А что - бальзам Пескаря! Звучит.
   Пока до угла трусцой бежал, брюки снегом оттирал, думал, легче будет. Чёрта с два! Во-первых, руки заморозил, а во-вторых, снег, подтаяв на брюках, разбавил соус и в такую смесь едкую его превратил - почище кислоты серной.
   Забежал я за угол и вижу, у обочины "жигуль" задрипанный стоит с номером, Сашком указанным. По виду машине лет сто - уже пора и в пыль рассыпаться. Но выбирать не приходится. Скоренько сажусь за руль, дверцу захлопываю и начинаю пальцы дыханием отогревать. Ну и ситуация, глупее не придумаешь - руки закоченели, а колени огнём печёт.
   - Здравствуй, Борис, - слышу сзади.
   Вздрагиваю - во дела, совсем забыл об "инструкторе" - и оборачиваюсь.
   - Привет, - отвечаю машинально и только затем в полутьме салона с трудом узнаю Валентина. Сидит он на заднем сиденье у правой дверцы в куртке меховой, а на голове вместо шапки громадные наушники с микрофоном, что на тонком проводке у рта подрагивает. Я такую аппаратуру лишь в кино американском и видел. Да и сам Валентин сидит по-киношному, будто в кресле развалясь: ногу за ногу забросил, правую руку на спинку переднего сиденья положил, а левую на канистру, что рядом на сиденье стоит, водрузил. Ни дать, ни взять - американский босс какой, только весь вид импозантный отечественная обшарпанная канистра портит.
   - Трогай потихоньку, - изрекает своим бесцветным голосом Валентин.
   Дышу в последний раз на руки и, хоть они ещё не совсем отошли, непослушными пальцами включаю зажигание. Мотор, к удивлению, заводится мгновенно и работает бесшумно, зато сама машина так дребезжать начинает, будто вот-вот развалится.
   - Где вы такую колымагу откопали... - бурчу недовольно.
   - Нишкни! - обрывает меня Валентин. - Мне с тобой болтать некогда, поэтому слушай мои команды и молча выполняй.
   Пожимаю плечами. Молча, так молча, дело хозяйское. Трогаю с места, и тут же сзади следует окрик:
   - Я сказал - потихоньку!
   В полном недоумении - на спидометре и сорока километров в час нет сбрасываю скорость до двадцати. Валентин молчит, значит, устраивает. Спрашивается, правда, куда мы таким черепашьим шагом доедем? Колени-то печёт, и непроизвольно хочется скорости поддать, чтобы побыстрее дело наше тёмное закончить. Ан, не моги. Командую парадом не я.
   - Направо, - распоряжается Валентин.
   Сворачиваю направо. Мне подобная езда уже знакома - точно так Сашка к "главвреду" возил. Похоже, метода в его группе единая.
   - Теперь налево.
   А вот налево у меня не получается. Точнее, в переулок-то я свернул, да там и застрял что кость в горле. Подъём здесь небольшой, но льда столько на дороге наросло, что и с цепями на колёсах не поднимешься. В совковские времена в переулке бы уже бригада научных сотрудников из института какого исследовательского кайлами лёд колупала, а ныне некому и песочком посыпать. Позакрывали дерьмократы институты, об уборке улиц не подумав. И кому они мешали, спрашивается?
   Видя такое дело, Валентин чертыхается и командует:
   - Давай назад, а затем прямо. И фары погаси, хватит одних подфарников.
   Выполняю указание, и едем дальше. Вечер поздний - за одиннадцать перевалило, поэтому на улицах никого нет, даже машин. Веду я колымагу допотопную и как бы мимоходом отмечаю, что Валентин маршрут выбирает какой-то странный: по улочкам узким, зажатым между домами, и такой, чтобы по пути перекрёстки со светофорами не попадались. Но когда я в третий раз мимо злополучного переулка проползаю, начинаю смекать, что ездим-то мы по кругу замысловатому, а светофоров избегаем, чтобы скорость постоянную держать. Хотя при такой скорости на фига это нужно? От нечего делать прикинул я в голове наш маршрут: кабы по переулку путь срезали, аккурат квадрат получился бы, а так чёрт-те что. Но опять же - на фига; что или кого мы здесь пасём?
   На третьем круге Валентин командовать перестал. Дошло, что я маршрут просёк. Едем молча, словно обкатку машины совершаем. Хотя какая к чёртовой бабушке обкатка - "жигулю" в утиль пора! Полчаса, наверное, колесили, я уж и к жжению коленей привыкать стал - занемела кожа, наверное, волдырём взялась. Зато сам замерзать начал. Умельцы Сашка, ясный перец, когда угнанный тарантас "на дело" готовили, всю ходовую часть, вплоть до колёс, на новяк заменили, чтоб как часы машина работала. А вот о моих удобствах хрен кто подумал: печка в салоне еле пашет, а в дверцах щели с палец - в двух словах, дубарина жуткий. А от маршрута монотонного неожиданно в сон клонить начало. Говорят, на Севере Крайнем это первый признак, что ты в сугробе дуба дашь, в ледышку превратившись. Вот и мне, похоже, в европейской части совка подобная участь готовится, но в более престижной форме - не в сугробе, а в "жигуле" задрипанном.
   Где-то на восьмом круге Валентин вдруг говорит:
   - Вышел с работы? Домой по своему маршруту идёт?
   Вздрагиваю я, из полудрёмы выхожу. Это что ещё за команда такая? Гляжу в зеркальце и вижу, что Валентин куда-то в сторону уставился, видно, не мне, а в микрофон говорит.
   - Понял, - продолжает. - Следуешь за ним. Если что не так, сообщи.
   Ну, меня это, как понимаю, пока не касается. Моё дело машину вести и воспаление лёгких зарабатывать. Не успеваю об этом подумать, как чувствую, Валентин мне на плечо руку кладёт.
   - Остановись, но мотор не глуши.
   Торможу. И тут Валентин делает вещь ва-аще сверхподлую - стекло возле себя опускает. Во, блин, доконать меня окончательно решил! Но молчу. Нет, не потому, что в обиде страшной - мол, хрен с вами, пусть я заболею, умру, и вот тогда вы, падлы, по мне плакать будете! Не-ет, я цену себе знаю однако морозом челюсти так сковало, что даже дробь зубами не выбиваю.
   В зеркальце вижу, смотрит в окно Валентин пристально, но сам, похоже, указаний из наушников ждёт. Минуты две он так неподвижно сидит, затем наконец на меня взгляд переводит и говорит голосом своим бесцветным:
   - Теперь поехали. С той же скоростью и по тому же маршруту.
   Но как ни бесстрастен его голос, улавливаю какую-то новую интонацию сухость большую, что ли? - и понимаю: вот и дело наше непосредственное начинается. То, что мы полчаса по задворкам колесили, - только цветочки. Ягодки сейчас собирать начнём.
   Трогаю машину с места, а сам уж и холода не чувствую, до того задубел. Едем, значит, по улице у самой бровки, тишь и гладь вокруг, что и все предыдущие полчаса, когда гляжу, по узенькому тротуару нам навстречу пешеход идёт. Первый встречный за весь вечер. При нашем современном освещении улиц ни черта не разглядишь, но, благодаря луне и снегу, всё-таки кое-что по фигуре просекаю. Представительный мужик, росту громадного, да и сам весь из себя: в куртке меховой дорогой и шапке пыжиковой. И не боится в это время в такой одёжке по улице чапать. Впрочем, при его-то росте и комплекции и я бы не боялся. Так что шантрапа разная ему определённо по фиг, а вот поскользнуться он явно опасается. Идёт осторожненько - семенит, можно сказать, - руками слегка балансирует - тротуары ведь тоже никто не чистит, песком-солью не посыпает.
   Мы почти поравнялись с ним, и тут Валентин вдруг, что курильщик заядлый, пару раз подкашливает.
   "Окно закрой!" - чуть не вырывается у меня, но пешеход реагирует раньше. От кашля неожиданного, со стороны раздавшегося, он оступается, всё-таки поскальзывается и картинно так, руки раскинувши, падает навзничь. Шапка его при этом отлетает нам под машину, и я со злорадством жду, когда колёса мягко спружинят рессорами, проехав по ней. Нет, не спружинили рессоры - повезло мужику.
   - Сворачивай направо, - вдруг командует сзади Валентин, меняя наш маршрут, и поднимает стекло. То ли совесть у него проснулась, то ли сам замёрз.
   И только я сворачиваю, как поступает следующая команда:
   - Теперь дуй всё время прямо и скорость можешь увеличить. Но не вздумай правила нарушать.
   "Вот и началось", - думаю я с облегчением, ёрзаю на сиденье, чтобы хоть как-то разогнать кровь, и увеличиваю скорость. Последнее, конечно, круто сказано - мотор-то мощный, может, и все двести километров в час дал бы, однако ощущение такое, что сам драндулет выше шестидесяти на составные части рассыплется. Поэтому держу скорость около пятидесяти - вот ежели за нами погоню устроят, тогда и рисковать буду.
   Ну, ладно, едем. Впрочем, недолго. Минут через пять оказываемся у какого-то недостроенного и, как понимаю, теперь навеки заброшенного дома, и здесь Валентин снова командует:
   - Въезжай во двор.
   Исполняю приказ, въезжаю и - бац по тормозам. Впереди котлован. Ещё немного - и поминай как звали.
   - Всё, - как ни в чём не бывало изрекает Валентин. - Глуши мотор и вылезаем.
   С трудом разгибая застывшие от мороза суставы, выбираюсь из машины. Чувствую, ещё минут десять побуду на дубарине, и моё хладное тело ни одна реанимация не оживит. Может, напрасно я столь резко у котлована затормозил - раньше бы "скорая" забрала, и был хоть какой-то шанс выжить...
   Валентин в машине несколько подзадержался. Точнее, сам-то вылез, но что-то там в салоне копается. Заглядываю сквозь окошко: он канистру открывает и на пол опрокидывает. Затем вижу, пистолет с глушителем на сиденье плюхается, а за ним какая-то коробочка с лампочкой красной мигающей.
   Тут я и прозреваю. Не-ет, не Валентин тогда через опущенное стекло кашлял... И здесь мороз не только тело, но и душу охватывает. Да уж, действительно, "повезло" тому мужику, что я шапку его не переехал...
   А из машины так это прозаично, буднично как-то, доносится: буль-буль-буль... Будто мне кто в бокал водку наливает, но бокал мой размером с тазик.
   - Бегом отсюда! - шёпотом командует Валентин и дверцу захлопывает.
   Я пытаюсь бежать, но ноги не слушаются, еле двигаются.
   - Чего это ты? - недоумевает Валентин.
   - З-зам-мёрз чт-то с-собак-ка... - с трудом выдавливаю.
   Тогда он подхватывает меня под руку и тащит назад, к трассе. А там нас уже "тойота" тёмно-синяя дожидается. Впихивает меня Валентин на заднее сиденье, сам рядом падает, и машина сразу с места срывается. Почти тут же во дворе стройки заброшенной глухо ухает, и ночь светом багряным озаряется. Откатал своё "жигуль"...
   В салоне "тойоты" тепло, и я помаленьку в себя прихожу. Гляжу, водилой у нас сегодня не Олежка, а Женечка. Сидит непоколебимо за рулём, глыбой своей мне весь обзор загораживает, а на голове у него такие же, как и у Валентина, наушники с микрофоном. Ясно теперь, с кем Валентин связь поддерживал.
   - Порядок? - вопрошает Женечка.
   "А то не видел?" - хочу ответить, но не могу. Во заледенел, режь меня сейчас на куски - строганина получится.
   - Порядок, - отвечает Валентин, срывает с головы наушники и бросает их на переднее сиденье. - У тебя выпить что есть?
   Машина дёргается.
   - С чего бы это ты? - изумляется Женечка.
   - Не мне. Борис, видишь, в одном костюмчике? Совсем закоцуб.
   - Не знаю я, что здесь есть, - гудит Женечка. - В бардачке посмотри.
   Валентин перегибается через сиденье, открывает бардачок.
   - Должно быть... - бормочет. - Олег баб любит катать, для куражу угощает... Есть!
   Достаёт плоскую фляжку, колпачок свинчивает, нюхает.
   - Вроде бы коньяк, - говорит и мне протягивает. - Пей.
   Хлебнул я раз, хлебнул другой. Ни хрена эти трезвенники в напитках не разбираются. Не коньяк это, а чёрт-те что, пакость заморская, похоже, на хвое настоянная. Но, чувствую, крепкая, хотя по горлу сейчас идёт как вода. Приложился я и - буль-буль-буль, что из канистры - всю фляжку единым махом высосал.
   - Полегчало? - интересуется Женечка. Давно заметил - сердобольный он сверх меры. Хотя, по слухам, "заказные" предпочитает голыми руками исполнять, а не оружием каким.
   Чувствую, кровь по жилам веселей побежала, колени ожили и опять их печь стало.
   - Маловато будет... - бормочу. Эх, опростать бы сейчас канистру, такую, что Валентин в "жигуле" перевернул, а не эту фляжечку полупинтовую...
   - Александр добавит, - обещает Валентин. - Выходи. У тебя своё алиби, у нас своё.
   Гляжу, а мы, пока я "булькал", уже к клубу ночному подкатили и стоим на том же месте, где и "жигуль" с час назад находился.
   Как я ноги на ступеньках обледенелых не поломал, пока в подвал в кромешной темноте спускался, уж и не знаю. Ткнулся в дверь, но поцарапаться не успел - сама распахнулась. Хватает меня за лацканы Сашок, внутрь затаскивает, дверь запирает.
   - Быстренько наверх, - шепчет. Как дела, не спрашивает, небось по пейджеру ему уже всё сообщили.
   Насчёт быстренько - здесь он палку определённо перегнул. Куда мне, до мозга костей промёрзшему, бегать, да ещё по лестницам? К тому же, в тепле очутившись, колени опять огнём гореть начали. С грехом пополам добрался я из подвала до первого этажа, но здесь заартачился.
   - Мне - сюда! - говорю строптиво и к сортиру направляюсь. И столько в моих словах категоричности, что Сашок, ничего поперёк не молвив, молча за мной следом пошёл.
   Захожу в сортир, становлюсь перед умывальником и ремень брючный начинаю расстёгивать.
   - А ты не перепутал? - недоумевает Сашок.
   Я на него - ноль внимания. Спускаю штаны ниже колен и начинаю ноги холодной водой обмывать. Во, блин, блаженство! Ну приблизительно, как ежели кладёшь ладонь на наковальню и молотком - бац по пальцу. Затем - бац по второму. Бац по третьему. Но третий раз - мимо!
   Сашок сбоку зашёл, посмотрел на мои волдыри, языком сочувственно прицокнул.
   - Не знал, что ты гурман и острые закуски обожаешь, - говорит. Извини.
   - До лампочки мне твои извинения! Кто мне костюм новый, тобой испорченный, купит?! - впервые взрываюсь я на Сашка. И заяц во хмелю иногда смелым становится.
   Но Сашок ничего ответить не успевает. Дверь в сортир распахивается, и внутрь заваливают трое хмырей пьяненьких. Видят они нас: Сашка, того ещё амбала, и меня, хлюпика, со штанами спущенными, - и застывают в ступоре. А затем хмырей будто ветром сдувает. Небось за педиков нас приняли.
   - Давай быстрее, - поторапливает Сашок, на мой вопрос не отвечая. Видно, и ему та же мысль об извращенцах половых в голову стукнула.
   В этот раз я с ним согласен. Брюки стирать - не та обстановка. Поэтому поплотнее обматываю ноги туалетной бумагой, натягиваю штаны, и мы выходим.
   В зале - бедлам полный. "Крутяки", кто помоложе, беснуются вместе с "поп-звездой", а кто постарше - заливаются спиртным по самое некуда и на сцену никакого внимания не обращают. Мол, мы деньги заплатили, а посему развлекаемся в своё удовольствие.
   Сели и мы. Ломоть не выдержал-таки, сломался, спит мордой в тарелке. Зубец, Дукат и Корень нажрались так, что, того и гляди, под стол сползут. Один Оторвила ещё держится - за соседний столик перебрался и лахудру, страшнее атомной войны, пытается снять.
   Сашок берёт графин с водкой и начинает в стакан наливать. "Буль-буль-буль", - говорит графин, совсем как канистра с бензином в "жигуле".
   - Навёрстывай, - пододвигает Сашок полную стаканяру ко мне. - А за костюм не переживай. Будет оплачено.
   Беру я стакан обеими руками, вздыхаю.
   - Слушай, Александр, - говорю, - я тебя давно хочу спросить об одной вещи, да всё как-то...
   - Спрашивай, - благодушно разрешает Сашок. - Может, и отвечу.
   - Откуда ты французский язык знаешь?
   Брови Сашка удивлённо взлетают, и он недоумённо вперяется в меня. Понимаю его: спроси я о шмотках, о баксах, о бабах - это естественно, но вот что меня, кроме этого перечня, может ещё что-то интересовать, он явно не ожидал.
   - "А позволь спросить тебя, чем ты смазываешь свои сапоги, смальцем или дёгтем?" - задумчиво изрекает Сашок и иронически хмыкает. - Ладно, отвечу на твой вопрос. Не только французский знаю, но также английский, немецкий, испанский. Я МГИМО закончил, если тебе это о чём-то говорит.
   Говорит. Институт международных отношений. Хотя при чём тут сапоги с дёгтем? На некоторое время я теряю дар речи. Это что ж такое должно было случиться, чтобы потенциальный дипломат подался в киллеры? Ну ладно, понимаю профессора наук космических, который машину теперь мне моет. На фиг тот космос кому сейчас сдался. Но дипломаты?!
   - Закончил МГИМО, а удача мимо, - грустно каламбурю я, подводя итог дипломатической карьеры Сашка, и залпом опрокидываю в себя водку из стаканяры. Ну, думаю, за такие шуточки Сашок мне сейчас врежет. Либо словом, либо делом.
   Но нет, молчит Сашок. И не двигается. Сидит рядом и сопит только. То ли рассерженно, то ли обиженно. И вдруг он, насколько знаю, никогда не пивший в жизни ничего крепче "пепси", говорит:
   - Налей-ка и мне водки...
   15
   Просыпаюсь утром - голова трещит, в груди гармонь играет, коленки адским огнём горят. В общем, аут полный. Воспаление лёгких, обширный ожог третьей степени да ещё похмелье дикое - ставлю себе диагноз. Разлепляю глаза - вижу, Пупсик рядом с постелью на стуле сидит, на меня обеспокоено смотрит.
   - Что с вами, Борис Макарович?
   - Что-что, - хриплю раздражённо. - Болею я. - И в сердцах добавляю: А ты, экстрасенс хренов, обещал от всякой напасти оберегать, да слова не держишь.
   Глаза у Пупсика квадратными делаются.
   - Я не знал... - бормочет, оправдываясь. - Я вас от людей оберегал...
   - Не знал он... А ежели я, допустим, в чан с серной кислотой упаду? Там ведь людей нет... Или кирпич мне на голову свалится? - брюзжу. - Ладно, не можешь сам, зови лечилу из соседней квартиры.
   - Ну, если так... - обиженно бормочет Пупсик. - Тогда пожалуйста...
   Смотрит он мне прямо в глаза, и я мгновенно отключаюсь. Последнее, что помню, так это как веки чуть ли не со звуком "блымсь!" захлопываются. Что шторки в допотопном фотоаппарате.
   Просыпаюсь по новой что огурчик. Молоденький, свеженький, пупырчатый. Такое ощущение, будто сутки спал или более. Каждая клеточка тела здоровьем поёт, сознание чистое и светлое, и никакая зараза в лёгких не скребётся.
   Бодренько вскакиваю с постели и вижу, что Пупсик всё в той же позе рядом на стуле сидит, но теперь уже не озабоченный, а улыбающийся довольно. И понимаю тогда, что не сутки я спал, а в лучшем случае минуту.
   Заинтриговано перевожу взгляд на свои колени, вчера вечером сплошь волдырями бугрящиеся, - ничего. Нормальная кожа, обыкновенная, в меру волосатая. Каковой всегда и была.
   - Ну ты могёшь! - восхищаюсь.
   Пупсик скромно глаза потупляет, но от удовольствия рдеться начинает. Как посмотрю, нравится ему, когда хвалят.
   - Слушай, - неожиданно осеняет меня, - а как же ты сам себя, а? Что, точно так лечить не можешь?
   Смуреет пацан, ручкой обречёно отмахивается.
   - Нет, Борис Макарович. Это совсем иное... - вздыхает он тяжко и переводит разговор на другие рельсы: - А вы кушать не хотите?
   Как по команде, я вдруг ощущаю аппетит просто-таки зверский.
   - Да! - выпаливаю жизнерадостно, и только потом до меня доходит, что этот "аппетит вдруг" неспроста. Нахимичил что-то со мной пацан, однако противиться ему не могу. Жрать действительно так хочется, что аж под ложечкой сосёт.
   - Так это я мигом! - загорается Пупсик, срывается с места и уносится на кухню посудой греметь.
   А я в приподнятом настроении направляюсь в ванную комнату, но тут замечаю на спинке стула костюм свой французский. Останавливаюсь и рот разеваю, хотя к таким штучкам Пупсика вроде давно привыкнуть должен. Ни пятнышка на костюмчике - весь с иголочки, будто только из магазина. Ну и пацан у меня! Джинн из восточной сказки.
   Пока я зубы чистил, брился да под душем плескался, Пупсик на стол накрыл. Тут уж я и не знаю, то ли он под меня подстраивается по времени, то ли меня под своё время подстраивает и заставляет под душем столько стоять, сколько ему требуется. Впрочем, если верно последнее, то делает он это так, что я истинное удовольствие получаю.
   В этот раз завтрак Пупсик соорудил не как всегда, то есть мой фирменный, а добротный, почти обед. Блюд шесть, но, естественно, без первого. Салатики там разные, печень жареная с кровью, зеленью украшенная, тосты хрустящие, ну и всякое такое прочее, от вида которого слюнки текут. Залез мне в мозги, паршивец этакий, знает, что "выходной" у меня сегодня, вот и расстарался.
   Без лишних слов садимся за стол и начинаем дружно всё молотить. И только когда я третий кусок печени жую, кровью на скатерть брызжа, до меня доходит: что-то не то.
   Задумываюсь я, в чём дело, и понимаю. Работы сегодня не предвидится, "выходной", так сказать, стол богатый от жратвы деликатесной ломится, а у меня ни в одном глазу. И, что характерно, не хочется почему-то. Но традиция есть традиция. Лезу в холодильник, бутылку достаю, рюмку наливаю.
   "А ведь совсем не хочется", - думаю недоумённо, но пересиливаю себя и залпом глотаю. Что вода. Вчера, помню, из фляжки настойку хвойную булькал, тоже водой казалась, но в голову ударила. А сегодня - эффекту ноль.
   Тут уж я крепко задумываюсь, тарелку отодвигаю, беру сигарету, закуриваю. Блин, да в чём дело? Затягиваюсь глубоко, но ничего в лёгких не чувствую, и дым обратно не выходит.
   Гляжу очумело на Пупсика, а он молоко с печеньем попивает, но морщится при этом, будто рассол крутой хлебает.
   - Эй, парень! - доходит до меня. - Ты почто меня последних удовольствий лишаешь?!
   Поперхнулся Пупсик от моего крика и уставился на меня непонимающе.
   - Так вы же, Борис Макарович, сами просили... - лепечет. - Оберегать от всех напастей...
   - Но не до такой же степени!!! - ору. - Может, ты и на бабе за меня дело будешь делать?!
   - И... и... извин-ните... - бормочет он и начинает глазками обиженно лупать. Вот-вот заревёт.
   - Ладно-ладно, - тушуюсь я и пытаюсь конфликт быстрее сгладить. Прости уж, погорячился. Только ты больше так не делай. Знай меру.