После таких слов клиент стал нравиться мне гораздо меньше. Мало того что он уже существенно снизил ожидаемые мной комиссионные, нарушил торжественную помпезность моего завтрашнего вступления в рабочие помещения агентства, так ко всему прочему этот старый душегуб вознамерился улучшить себе жилищные условия за счет невестки и собственной внучки, сослав их куда подальше.
   – А почему именно Капотня? Вам же будет страшно неудобно туда добираться, чтобы навещать их! – участливо поинтересовался я.
   – Нет-нет, я знаю, что говорю, – жизнелюбиво продолжал поборник счастливого детства, озаренного ярким факелом, что зависал над трубой нефтеперерабатывающего завода. – Видите ли, молодой человек, впереди грядет неминуемая старость и очевидная нехватка материальных средств. Поэтому мне нужна еще одна однокомнатная квартира. Желательно в районе Перово, от 30 метров, кроме первого и последнего этажей, а также 5-этажек. Не требующая ремонта. Квартира – лично для меня. Скажите, я не продешевлю, если сдам ее за 350 долларов?...
   Даже при самом беглом раскладе выходило так, что большую часть перовской однокомнатной квартиры он собирался оплатить уже за наш счет. Я мягко попытался указать ему на обнаруженную нестыковку в стоимости и метраже всех его квартир.
   – Смотрите, – говориля ему. – У вас 98 метров на Щербаковке. Допустим, по 1000 долларов за метр. Вы хотите 60 метров там же с теми же удобствами и две однокомнатные квартиры, пусть хотя бы по 33 метра. Итого почти 30 метров лишку и значительный недостаток по деньгам. Вы готовы к доплате?
   С деньгами у него была явно напряженка, зато человеколюбия, особенно к невестке и родной внучке, ему было не занимать.
   – Видите ли, молодой человек, свежий воздух и близость к природе весьма благотворно сказываются на растущем детском организме. Может быть, для невестки с внучкой есть смысл что-нибудь подыскать в ближнем Подмосковье или, на крайний случай, в прилегающих областях?
   – А откуда родом ваша невестка? – просто так спросил я.
   – Из Ленинградской области.
   – А не подойдет ли ей в таком случае пятистенок в деревне под Весьегонском в 400 километрах от Москвы с русской печью и участком под посадку картошки? – в шутку обратился я к нему с вопросом, навеянным его холодным, скрипучим голосом и вдруг охватившей меня тоской по широким, чистым просторам и теплым добросердечным отношениям.
   – О! Это как раз то, что нужно...
   Этот первый неудачный опыт общения с клиентом насторожил меня, но едва ли внес перелом в сознание. Я по-прежнему относился к своим клиентам без предубеждения, полагая, что мне просто не повезло, что это был особый, клинический случай, и потому с еще большим энтузиазмом погружался в глубины манящего меня мира высоких доходов. Однако чем глубже я в него погружался, тем сильнее убеждался в неоспоримости его клинической картины. Люди, представленные на рынке недвижимости, по большей части были не столько клиентами, сколько пациентами. Добро бы еще каких-нибудь благородных отделений, ну, там, кардиологии или нейрохирургии, – так нет! Это были пациенты, которые преимущественно нуждались в срочной медицинской помощи по профилю закрытых психоневрологических диспансеров. Многолетняя жизнь в коммуналках и тесных квартирах, наряду с бесцветной жизнью в России вообще, – оставила в людях неизгладимый отпечаток сомнений в себе и недоверия к окружающим, породила в них остервенение и подозрительность, выработала чрезмерную бережливость и завистливость. К телефонному разговору с ними я готовил себя заранее, настраиваясь на нужную волну, стараясь отвлечь себя от чувств, которые они, наверняка, питали ко мне, навязывающему им свое содействие во имя собственного блага. Такие предварительные беседы еще не содержали в себе сути дела, если можно так сказать – маклерства как такового; это был скорее разговор о жизни вообще, чем о конкретике той или иной схемы обмена и ее юридическом сопровождении. Но без такого разговора, в котором в странах с развитым профессиональным рынком труда участвует личный психоаналитик, а у нас – риэлтор, не было бы и клиента.
   Тогда я решил поставить дело на поток. Зная непревзойденные способности моей супруги к общению, я подключил Мирыча к первому этапу завоевания клиента – беседе на вольную тему.
   Эффект превзошел все ожидания. Скоро я знал о своих потенциальных клиентах буквально всё. Редкий человек оставался равнодушным к ее участливой, обходительной манере ведения беседы и глубокому, искреннему сопереживанию. Я знал генеалогию каждого клиента начиная со времен колонизации Суздальско-Владимирской Руси и заканчивая новейшей историей, вплоть до эмигрировавших за границу близких и дальних родственников, я знал их явные и тайные пороки, включая постыдную страсть разбавлять водку портвейном «Агдам», я знал истории их болезней – от перенесенной в детстве скарлатины до результатов последнего анализа мочи, я знал их страхи и сомнения, их увлечения и симпатии, их сновидения и мечты, их склад ума и образ жизни. Не знал же я сущий пустяк – готов ли клиент к обмену. Мирыч работала на износ. Через короткое время у меня уже образовалась солидная картотека, в которой были собраны сведения о клиентах с учетом их характеров, сексуальной ориентации, политических пристрастий, жанровых предпочтений в кино, музыке, литературе, живописи... Достаточно было бегло взглянуть на такую карточку, чтобы перед глазами опытного риэлтора предстала вся необузданность нрава его будущего клиента, его сильные и слабые стороны: обостренное чувство справедливости, тяга к прекрасному, прямота суждений, четкость формулировок в отношении привилегий для депутатов Госдумы... Единственным неохваченным местом оставался всё тот же сакраментальный вопрос – готов ли клиент работать со мной в плане обмена? Тогда я с недоумением смотрел на Мирыча, всем своим видом показывая на серьезные упущения в ее работе. Затем брал первую попавшуюся карточку. Почему-то ей всегда оказывалась история болезни Кузьмичева С. Е., проживавшего с женой и двумя детьми на Ленинском проспекте; может, потому что я сам когда-то жил на том же проспекте. В ней говорилось: Кузьмичев Степан Елизарович – родом из Кугульмы, образование среднее, беспартийный, третья группа крови, резус фактор – положительный, реакция на итоги приватизации – отрицательная, – занимает две комнаты в трехкомнатной коммунальной квартире, склонность – бузотер, через графы «Хобби» и «Пристрастия» проходила единая запись – самозабвенно увлекается выпивкой, в графе «Отношение к обмену» – жирный вопросительный знак, в разделе «Примечания» была приписка – люто ненавидит соседку. Если для неквалифицированного психоаналитика, каковым выступала Мирыч, пациент К. был виден как на ладони, то для меня – профессионального риэлтора, клиент Степан Елизарович Кузьмичев оставался загадочным сфинксом, тайной за семью печатями. Поэтому после ненавистного взгляда на телефон я всё же брал трубку, набирал номер Кузьмичева и, представляясь шефом, поручившим своей личной секретарше загодя побеседовать с ним, задавал вопрос ему прямо в лоб: «Ну что, Степан Елизарович, будем меняться или как?» Поставленный ребром вопрос требовал такого же прямого и четкого ответа. И я его незамедлительно получал: «А то!» Правда, объективности ради, надо заметить, что столь определенная категоричность ответа моего клиента выражала его безапелляционное несогласие мириться с жилищными невзгодами только тогда, когда Степан Елизарович пребывал в нетрезвом состоянии. Но что давал мне этот ласкающий слух ответ? Ведь не мог же я, учитывая его состояние, показывать ему новую квартиру, уж не говоря о том, чтобы везти его к нотариусу для оформления сделки! Поэтому я вынужден был звонить ему на следующий день. Но и на следующий день он был нетрезв. Когда же мне по счастливой случайности удавалось застать его в трезвом состоянии, ответ его звучал уже менее убедительно: «А соседка что получит?» Сказать ему, что соседка получит хорошую однокомнатную квартиру, – значило загубить всё дело. Тогда я говорил, что получит она жалкую «хрущобу» на первом этаже вблизи МКАД рядом с железнодорожной платформой. Такой ответ вселял в него радужные надежды и заряжал верой в высшую справедливость. Той же справедливостью заклинал я его повременить с празднованием этой приятной новости и сохранить трезвость хотя бы до завтра, чтобы на ясную голову он мог оценить все удобства своей будущей квартиры. Однако известие о том, что соседке светит первый этаж в пятиэтажке без мусоропровода в районе Бирюлево-Товарная, наполняло его таким всплеском положительных эмоций, что не в силах справиться с ними без вспомогательных средств он уходил в запой уже до конца месяца.
   Между тем, моя картотека неуклонно пополнялась. Однако этот рост списка желающих изменить свои жилищные условия носил обманчивый характер. Количество перепективных вариантов с точки зрения риэлторской практики не шло ни в какое сравнение с числом лиц, нуждавшихся в бесплатных психотерапевтических консультациях. Создавалось впечатление, что свои жилищные проблемы клиенты тем или иным образом способны решить и без меня, а вот без добросердечия и понимания со стороны моей секретарши – шагу не могли ступить. Мирыча ангажировали нарасхват. Мне же – вдумчивому риэлтору с высшим образованием и дипломом кандидата... – вот, черт, забыл! каких же наук? сейчас вспомню, ах да – химических! – прекрасно разбирающемуся в Гражданском и Жилищном кодексах, – доставались ничтожные крохи с огромного барского стола, за которым восседали не прошедшие даже трехмесячной подготовки сомни – тельные психоаналитики, экстрасенсы, целители, ясновидцы и прочие магистры оккультных наук – знатоки магических слов. Клиент, оказывается, нуждался не в специалистах по сделкам с недвижимостью, а в чудотворцах, создающих из халабуды гостиничного типа шикарные хоромы, в архитекторах беспроигрышных финансовых пирамид, в советчиках по бракоразводным процессам и разделу имущества, в священниках, отпускающих грехи, врачевателях, способных снять порчу и дать бесценную установку на выживание, в своих Дэвидах Копперфилдах, пусть хоть называющих себя риэлторами, – это им простится, – но обязательно с коронным цирковым номером, в котором жизнь будет вечной и счастливой, а праздник всегда продолжаться.
   Спустя примерно полгода я как-то позвонил Степану Елизаровичу. К моему большому удивлению он оказался совершенно трезвым. Поговорив немного о разных пустяках, я всё же спросил его: «Ну а что с обменом?» – «Понимаешь, – отвечал он, – не могу я ей доставить такого удовольствия, чтобы вот так – взять и разъехаться. Это было бы слишком просто и несправедливо по отношению к памяти моих родителей, которых эта старая грымза сжила со свету. Хочу дождаться того радостного дня, покуда она сама не отдаст концы на моих глазах».
   О, этот жестокий мир диких человеческих отношений в сфере сделок с недвижимостью, закаливающий волю и растлевающий душу! Таким слабохарактерным риэлторам, как я, – не место в нем! Гнать нас надо поганой метлой, чтобы не дискредитировали столь нужную сегодня людям профессию психотерапевта, практикующего на рынке вторичного жилья...
   В этот момент из судового громкоговорителя зазвучал бархатный голос:
   – Доброе утро, господа. Наш теплоход следует курсом на Касабланку – неофициальную столицу Королевства Марокко. Температура воды за бортом – плюс 18 градусов, температура воздуха – плюс 23. Через 10 минут ждем вас к завтраку. Приятного вам аппетита.
   «Ну уж нет, – подумал я. – Страдать во искупление неверия и малодушия – так страдать! И никаких завтраков!»
   Разбудив Мирыча, как дитя спавшую у открытого окна, за которым вместо пробуждающего лязга автомобилей с Волгоградского проспекта, лая дворовых собак и воплей кузьминских бедолаг – «Марусь! А Марусь! Богом прошу – вынеси стакан!» – слышались лишь убаюкивающие всплески океанских волн и утренний приветственный гомон птиц, я тоже пожелал ей приятного аппетита и направился в бассейн.
   В нем плескалось несколько человек. Среди них я узнал Николь. Она приветливо помахала мне рукой. «Как легко, однако, не разобравшись толком в человеке, сделать о нем неверное умозаключение, – подумал я. – Бедняжка, можно сказать, едва оправилась от душевных травм, вызванных неудачным вторым замужеством и утратой единственной опоры – надежного избранника в третьем браке, кое-как встала на ноги, трудоустроилась, начала на старости лет впервые самостоятельно зарабатывать себе на жизнь, откладывая по копейке с каждой получки, чтобы отправиться в долгожданный круиз, – а ты на нее бочку катишь! Обзываешь нехорошими словами. Экзистенциалистом. Вот, смотри: вместо того чтобы бежать сейчас сломя голову на завтрак и с самодовольной влюбленностью потчевать себя блинчиками с творогом, яйцами четырех– или шестиминутной варки, круассанами с фруктовым джемом, овсяной кашей, омлетом с овощами, медовыми хлопьями с молоком, макаронами по-флотски, глазуньей с ветчиной, жареными сосисками, чаем с лимоном и сдобной булочкой с маслом, кофе с яблочными оладушками, – она аскетически отказывает себе в этом удовольствии, в этой тризне в память о содеянном вчера вечером прегрешении. Вместо всего этого утреннего пиршества она смывает с себя только ей известный позор вчерашнего легкомыслия, как ты сам недавно это делал в струях прозрачных лагун. О, сестра моя! Ну, довольно, хватит, вылезай уже. Твое раскаяние безмерно. Твой обет послушания исполнен. Ведь так можно и простудиться. Дай другим ополоснуть незаживающие душевные раны и почувствовать на челе своем мягкое прикосновение всепрощающей десницы».
   Наконец, вдоволь накупавшись, Николь явила миру пышную стать своего дородного тела цвета белесого мрамора. Она вышла из бассейна, как Афродита из пены морской. Но я смотрел на нее, как на сестру свою, готовую к принятию монашеского пострига, не смея опустить взгляд ниже маленькой родинки на ее подбородке. Уверенный в общности движимых нами устремлений, я воскликнул тоном заговорщика:
   – Утренний пост во искупление грехов наших вчерашних!
   – Скорее сегодняшних, – глубоко вздохнув, уныло откликнулась она. – В полдник предстоит пережить бенефис шеф-повара под скромным названием «Русский чай». По слухам, идущим с камбуза, кок намерен выставить к чаю не менее ста видов сладкой выпечки. По такому случаю приходится отказывать себе и в завтраке, и в обеде...
   «Ах, так! Тогда никакая ты не послушница и не сестра мне, – я вызывающе перевел взгляд от подбородка книзу. – Ну что тут можно сказать! За исключением некоторых деталей замечаний практически не было. В абсолютной категории по десятибалльной шкале – твердая шестерка, в своей – средневозрастной категории – восемь баллов».
   Николь в смущении потянулась к лежавшему на бортике бассейна полотенцу. Прикрыв плечи и грудь, она сказала с напускной строгостью:
   – Плачет по мне Институт питания.
   «Ах ты, жеманница! Ну ладно, так и быть, за самоиронию, пожалуй, можно добавить еще полбалла, – решил я. – Итого, 8,5 балла. Всё. Больше никак не могу. И так почти по максимуму».
   Однако Николь не унималась, видимо, посчитав, что я занижаю.
   – Одна моя приятельница за две недели пребывания в этом институте умудрилась сбросить 15 кг.
   Я смотрел на Николь жестким, немигающим взглядом неподкупного члена жюри, в котором всякий человек, мало-мальски знакомый с азами физиономистики, без труда бы прочел: «Даже и не думай! Хоть вообще на завтраки не ходи. 8,5 балла – это прекрасная оценка. Оставшиеся 1,5 балла я с радостью подарю тебе, как только ты выйдешь из Института питания». Она же смотрела на меня просительным взглядом заигравшейся в куклы девочки, подталкивая к совершению сделки с совестью. Тот же физиономист прочел бы в ее глазах: «Ну что тебе стоит? Ну дай хотя бы еще полбалла. Ведь это такая ерунда для тебя, а мне – заигравшейся в куклы девочке – будет приятно». – «Черт с тобой! На тебе твои полбалла, но больше – ни-ни».
   Тут Николь заговорила о гербалайфе, о его чудодейственной способности, проверенной на сей раз другой ее приятельницей.
   А я вспомнил, как еще до начала риэлторской карьеры, листая как-то газету «Ищу работу», наткнулся на объявление, в котором говорилось о том, что иностранной компании с региональными отделениями в России на высокооплачиваемую работу требуются сотрудники не старше 50-и лет, с высшим гуманитарно-техническим образованием, без вредных привычек. Сочтя последнее требование работодателя капризной прихотью, я откликнулся на это предложение и пришел в какой-то дом культуры, где со мной провели тщательное собеседование на предмет установления моих управленческих способностей, коммуникабельности и фанатичной преданности делу. По всем означенным позициям я честно признался в своей полной профнепригодности, после чего мне сообщили, что я с блеском выдержал первое испытание, и в случае уплаты 70 долларов безо всякой волокиты могу быть допущен ко второму туру, в ходе которого и состоится презентация продукта компании. Вняв моим просьбам о предоставлении кредита, они велели мне заполнить анкету, мало чем уступающую своим пристальным интересом ко мне «Анкете для определения статуса иммигранта для жителя СССР», которую таковому жителю надлежало представить в Государственный департамент США.
   В строгом костюме в назначенный час я явился по указанному адресу. Это был кинотеатр примерно на 1,5 тысячи мест. В фойе звучала интимная зарубежная музыка. Вовсю работали буфеты. Люди, как давние знакомые, тепло приветствовали друг друга. С третьим звонком я поспешил в зал. Он был набит до отказа. Не было ни одного свободного кресла. Народ толпился в проходах, рассаживаясь прямо на ступеньки между рядами. Я занял означенное в пригласительном билете место. Под рукоплескания зала на авансцену поднялось человек пятнадцать. Зал устроил им неистовую овацию с вставанием. Отовсюду слышались здравицы в честь собравшихся под экраном гостей. Гости в свою очередь самозабвенно аплодировали залу. Если бы в тот момент раздались вдруг аккорды «Интернационала», у меня бы уж точно не осталось никаких сомнений в том, что каким-то непостижимым образом я перенесся в брежневские времена и, будучи беспартийным, вживую присутствую на очередном съезде КПСС. Всеобщее ликование, выражавшее полное единение президиума с активом, длилось минут десять, в течение которых, сопровождаясь лейтмотивами безудержного счастья и самолюбования, разворачивалась музыкальная тема под названием «спасибо партии родной». Всплеск эмоций то нарастал, поднимаясь до уровня форте, то ниспадал к сдержанному звучанию меццо пиано, то вновь через крещендо возносился до самого потолка, достигая мощности фортиссимо. Просто симфония какая-то! Казалось, где-то рядом находится дирижер, который руководит всей этой вакханалией чувств, этим шабашем безумствующей толпы. Но вот, наконец, дама на сцене подняла руку, и громогласное признание во взаимной любви постепенно смолкло. После такой бурной увертюры началось сценическое действие, состоявшее из двух актов в нескольких картинах. Картина первая: отчет о проделанной работе в масштабе Международной компании, ее российского филиала и московского отделения. Мораль: успехи – фантастические! Занавес. Аплодисменты. Картина вторая, в которой с помощью графиков, таблиц, диаграмм, исполненных на цветных слайдах, убедительно доказывается неоспоримая оздоровительная ценность гербалайфа как одного из важнейших инструментов сетевого маркетинга при построении полноценной финансовой пирамиды. Занавес. Продолжительные рукоплескания. Картина третья, поставленная в жанре мексиканского телесериала, в которой прославляется неуклонный рост материальных доходов сотрудников компании и их несгибаемая воля к обеспеченной жизни. Чтобы и вы – мой читатель – смогли насладиться этим волнующим зрелищем, не стыдясь наворачивающихся на глаза слез, я немного задержусь на этой картине. По просьбе ведущей на сцену вышли «добровольцы», которые, указав для пущей важности имя, возраст, семейное положение, специальность и размер оклада по основному месту службы, поведали собравшимся леденящие кровь истории о своем нищенском существовании до начала работы в компании, о колоссальных долгах, тяжким бременем легших на их хрупкие плечи, о заложенных за бесценок дачных участках и сданных в ломбард обручальных кольцах, о полуголодных и приворовывающих детях, об утраченном – о ужас! – сексуальном влечении к супругу(е), о расстраивающихся браках, о годах, проведенных прикованными к инвалидной коляске, наконец, о своей готовности уже свести счеты с жизнью, но – о чудо! – судьба подарила им выигрышный лотерейный билет, и вот за каких-то несколько месяцев возвращены долги, выкуплены закладные, накормлены и устроены в частный лицей дети, восстановлено тепло семейного очага, приобретено движимое и недвижимое имущество, заказаны путевки всей семьей в Бразилию на ежегодный карнавал, и уже счастье полноценной жизни клокочет в груди, рвется наружу, и так хочется поскорее поделиться им с окружающими, что невозможно усидеть на месте, благо разбитые параличом инвалиды недавно встали и пошли – по зову сердца и самостоятельно прямо на сцену, – хочется, взявшись за руки, запеть и позвать всех с собой в светлый завтрашний день... Занавес. Гром нестихающих оваций. Слезы восторга. Крики: «Браво! Брависсимо!» В заключение первого акта была представлена короткая, но содержательная по значению мизансцена, в которой руководительница российского филиала делилась впечатлениями от своего посещения империи Марка Хьюза, зафиксированного в красочных диапозитивах: вот она с ним на его вилле в Сан-Франциско, вот она с ним же на океанском лайнере с непритязательным названием «Herbalife», вот она на вечернем банкете в окружении латиноамериканских коллег, вот она... Перед тем как разойтись на перерыв, руководительница срывающимся голосом зачитала телеграмму, пришедшую аж из самой Америки: «Господа! Нет слов выразить свое восхищение вашей плодотворной деятельностью на благо здоровья людей и процветания компании. Желаю вам счастья, успехов в достижении поставленных целей, личного преуспеяния. Да поможет нам Бог! Искренне ваш, Марк Хьюз». Занавес. Буря оваций. С мест ответные поздравительные пожелания Марку Хьюзу и всем его домочадцам. Кому-то стало плохо от переизбытка нахлынувших чувств. Одиночные возгласы: «Позовите врача!» – тонули во всеобщем торжественном буйстве разгоряченной толпы, стоя скандировавшей: «Герба-лайф! Герба-лайф! Герба-лайф!» Антракт.
   В дверях, на выходе из кинотеатра, я столкнулся с инструктором, что несколькими днями раньше беседовал со мной в доме культуры.
   – Ну как, – спросил он, – сильное впечатление?
   – Сильнее не бывает, – вяло ответил я. – Только при чем тут гербалайф? С тем же успехом можно сооружать пирамиду вокруг средства для уничтожения тараканов!
   – Правильно! Разницы – никакой, – доходчиво пояснял он мне как своему давнему товарищу. – Но под средство для уничтожения тараканов труднее найти новых пайщиков. Строго говоря, и сам гербалайф, и уж тем более тараканий инсектицид в этой схеме совершенно излишни. Они даже вредны. С ними только дополнительная морока. Доставка, хранение, сбыт. Кому это надо! Но ведь должны же мы чем-то отличаться от МММ! Да и к тому же риска меньше: снаружи – некая пищевая добавка, зато внутри – добротная пирамида...
   Через короткое время гербалайф и вовсе утратил тайну романтического флера, привлекавшего прежде заблудшие души тех, кто нуждался в самоочищении тел, превратившись исключительно в орудие для алчного зарабатывания денег. На рынке труда, управляемом одними и теми же людьми, конкурировали между собой два способа ненасильственного отъема денег у населения: гербалайф и «негербалайф», последний из которых, ничем по сути не отличаясь от первого, обладал большей многогранностью приемов денежного заимствования, – тут тебе и дисконтные карты, и тайм-шеры, и Международное страховое сообщество со штаб-квартирой в Лозанне и т. д. и т. п. Стоило только человеку, который ума не мог приложить, – куда девать хранимые в чулке 1,5–2 тысячи американских баксов, попривыкнуть к тому или иному филигранному приему изымания денежных сбережений, как на смену ему появлялся новый, отвечавший текущему веянию времени. И вот уже очередной искатель приключений бережно нес свою денежную пайку в «Общество взаимной поддержки», прокладывая, подобно астронавту, доселе неизведанные пути в бесконечном космосе непознанного материального благополучия...
   Между тем Николь как раз завершала хвалебную оду в честь гербалайфа. Как и подобает галантному мужчине, я терпеливо выслушал жуткую историю, в которой гербалайф служил лишь поводом к рассказу о невероятных страданиях подруги Николь, до такой степени увлекавшейся сызмальства всякими мучными сладостями, что к периоду половой зрелости бедняжка полностью лишила себя радости неформального общения с молодыми людьми, отчего ее характер претерпел существенную перемену, повлекшую за собой изменение личности и – не могу даже вымолвить! – потерю интереса к общественной жизни; неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы по прошествии многих лет почти отшельнического существования, занимаясь как-то разменом родительской квартиры, она не обратилась за помощью к маклеру (!) – предтече современного риэлтора с психоаналитическим уклоном, – чья душевная отзывчивость оказалась столь безграничной, что наряду с квартирой ей также перепало одно импортное средство, кардинально изменившее весь ее облик, благодаря чему она вскоре вышла замуж, обрела счастье материнства, стала профоргом группы, и теперь, испытывая время от времени потребность в снижении веса, пользуется исключительно гербалайфом.