Страница:
Между тем, закончив цитату от Марка, старец вновь вернулся к Матфею:
– Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам. Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы.
Я хотел было кое-что уточнить для себя, но старец, не давая мне опомниться, уже перешел к новому действующему лицу:
– Апостол Павел сказал: «Любовь к деньгам – корень всех зол. Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание».
Вулканическое извержение благозвучий подействовало на старца так, что глаза его заблестели, наполнились влагой, и вот уже первая теплая слеза покатилась по его впалой, морщинистой щеке. Он учащенно задышал, остановился, повернулся лицом к церкви, принялся рьяно креститься и класть поклоны, а затем, одновременно нашептывая: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя», – двинулся от меня прочь.
С потерянным видом я стоял возле помойной кучи, на которой ветер шевелил сырую палую листву, из-за чего создавалось впечатление, будто под ней копошится целая армия мелких грызунов, а рядом с которой по-прежнему бродили голодные дворняги и заискивающе глядели мне в глаза. Не требовалось большой прозорливости, чтобы догадаться, – аудиенция окончена. Я смотрел вслед удаляющемуся подвижнику и видел его прямую спину, высоко вскинутую голову, сотрясаемые в беззвучных рыданиях покатые плечи, в содрогании которых угадывался переживаемый им неподдельный духовный экстаз. Я так и не получил ответа на мучивший меня вопрос. Несколько секунд я колебался, сдерживая желание, чтобы не закричать: «Старче! Как же всё-таки спастись от тягостной душевной тоски?» Видит Бог, я боролся с собой что было сил, и всё же гордыня перевесила, и я заорал как резаный, отчего пес, что бесцеремонно обнюхивал мои сандалии, пребывая в полной готовности уже задрать заднюю лапу, с лаем пустился наутек:
– А вот Бернард Шоу сказал: «Отсутствие денег – корень всех зол!» – При этом я удовлетворенно отметил, что, прибегнув невольно к цитате, избавил себя от возможного укора в непомерном самомнении.
Старец не обернулся. А через минуту я убедился в том, что лучше бы и этих слов я не произносил. Боком они мне вышли. Слишком опрометчиво и, главное, не ко времени я обратился к творческому наследию этого сочинителя крылатых выражений.
Как только преподобный скрылся из виду, дружная ватага хватких иноков, подобрав полы развевающихся на ветру ряс, налетела на меня стаей черных воронов, сбила с ног, втоптала в грязь, схватила за руки и за ноги и потащила к изгороди. Не тратя попусту времени на то, чтобы отворить заднюю калитку, монахи проволокли меня через такую же дырищу в ограде, какая зияла у главных ворот, – я же говорил: сколько удобств таит в себе здоровенный проем в заборе, когда руки заняты тяжелой поклажей или, того хуже, увесистым еретическим хламом! – почти бегом снесли по холму сквозь редкий лесок к речному обрыву и, не сговариваясь, по счету три, зашвырнули в журчащий водный поток, будто бы специально созданный Творцом для того, чтобы в нужный момент ободрить и освежить своими светлыми и прозрачными струями всякого заблудшего путника.
Вода обожгла меня холодом, сковавшим всё тело, словно ледяной кольчугой. Чтобы избежать судороги, я изо всех сил колошматил ногами по воде и резкими, отрывистыми движениями выбрасывал руки вперед, стараясь загребать как можно мощнее и чаще. Я даже не пытался выплыть к берегу, поскольку понимал, что на суше, под пронизывающим ветром, задубею окончательно и необратимо. Я плыл размашистыми саженками, сжимая зубы и приговаривая про себя: «Врешь, не возьмешь!» Незабвенный образ Василия Ивановича яркими вспышками вставал в моем заиндевевшем, но еще не угасшем сознании. Интересно, о чем думал комдив в те злополучные минуты, когда переплывал через Урал? Ведь была же в тот неуютный осенний день какая-то сила, которая влекла, согревала, держала его на плаву, не давала ему смиренно утопнуть подобно беспомощному младенцу! Злые языки, правда, поговаривают, что та сила была в чемоданчике, который он до последнего не выпускал из рук и в котором, как они утверждают, хранилась колода штабных карт. Другие злословят, будто вообще не было никакого Урала, что это только условная река абсолютной любви и что якобы знаменитый комдив саморастворился в пустоте. Но я не склонен доверять подобным версиям. Такие наветы могли исходить только от людей, не изведавших прелести осеннего купания в бодрящей речной купели. Эти люди даже не подозревают о том, что обогреть замерзающее тело, утешить опечаленную душу – словом, придать силы несчастному пловцу способна разве что мысль – сужу по личному опыту, – которая смутным интуитивным предчувствием уже скреблась в мозги купальщика еще на берегу, но была им незаслуженно похерена из-за нежелания идти на поводу у собственного чутья; и вот теперь эта мысль, точно небесный ангел-хранитель, вдруг снова посетила его, чтобы никогда уже с ним не разлучаться и не бросать его впредь на произвол судьбы в трудные моменты жизни. Осененный божественным наитием, я с удвоенной энергией зашлепал руками по воде, цепко держа в памяти вычитанное еще сегодня утром в программке дня сообщение о предстоящей послеобеденной распродаже на прогулочной палубе спиртных напитков по сниженным ценам.
Глава 11
Часть 1. Рим
– Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам. Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы.
Я хотел было кое-что уточнить для себя, но старец, не давая мне опомниться, уже перешел к новому действующему лицу:
– Апостол Павел сказал: «Любовь к деньгам – корень всех зол. Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание».
Вулканическое извержение благозвучий подействовало на старца так, что глаза его заблестели, наполнились влагой, и вот уже первая теплая слеза покатилась по его впалой, морщинистой щеке. Он учащенно задышал, остановился, повернулся лицом к церкви, принялся рьяно креститься и класть поклоны, а затем, одновременно нашептывая: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя», – двинулся от меня прочь.
С потерянным видом я стоял возле помойной кучи, на которой ветер шевелил сырую палую листву, из-за чего создавалось впечатление, будто под ней копошится целая армия мелких грызунов, а рядом с которой по-прежнему бродили голодные дворняги и заискивающе глядели мне в глаза. Не требовалось большой прозорливости, чтобы догадаться, – аудиенция окончена. Я смотрел вслед удаляющемуся подвижнику и видел его прямую спину, высоко вскинутую голову, сотрясаемые в беззвучных рыданиях покатые плечи, в содрогании которых угадывался переживаемый им неподдельный духовный экстаз. Я так и не получил ответа на мучивший меня вопрос. Несколько секунд я колебался, сдерживая желание, чтобы не закричать: «Старче! Как же всё-таки спастись от тягостной душевной тоски?» Видит Бог, я боролся с собой что было сил, и всё же гордыня перевесила, и я заорал как резаный, отчего пес, что бесцеремонно обнюхивал мои сандалии, пребывая в полной готовности уже задрать заднюю лапу, с лаем пустился наутек:
– А вот Бернард Шоу сказал: «Отсутствие денег – корень всех зол!» – При этом я удовлетворенно отметил, что, прибегнув невольно к цитате, избавил себя от возможного укора в непомерном самомнении.
Старец не обернулся. А через минуту я убедился в том, что лучше бы и этих слов я не произносил. Боком они мне вышли. Слишком опрометчиво и, главное, не ко времени я обратился к творческому наследию этого сочинителя крылатых выражений.
Как только преподобный скрылся из виду, дружная ватага хватких иноков, подобрав полы развевающихся на ветру ряс, налетела на меня стаей черных воронов, сбила с ног, втоптала в грязь, схватила за руки и за ноги и потащила к изгороди. Не тратя попусту времени на то, чтобы отворить заднюю калитку, монахи проволокли меня через такую же дырищу в ограде, какая зияла у главных ворот, – я же говорил: сколько удобств таит в себе здоровенный проем в заборе, когда руки заняты тяжелой поклажей или, того хуже, увесистым еретическим хламом! – почти бегом снесли по холму сквозь редкий лесок к речному обрыву и, не сговариваясь, по счету три, зашвырнули в журчащий водный поток, будто бы специально созданный Творцом для того, чтобы в нужный момент ободрить и освежить своими светлыми и прозрачными струями всякого заблудшего путника.
Вода обожгла меня холодом, сковавшим всё тело, словно ледяной кольчугой. Чтобы избежать судороги, я изо всех сил колошматил ногами по воде и резкими, отрывистыми движениями выбрасывал руки вперед, стараясь загребать как можно мощнее и чаще. Я даже не пытался выплыть к берегу, поскольку понимал, что на суше, под пронизывающим ветром, задубею окончательно и необратимо. Я плыл размашистыми саженками, сжимая зубы и приговаривая про себя: «Врешь, не возьмешь!» Незабвенный образ Василия Ивановича яркими вспышками вставал в моем заиндевевшем, но еще не угасшем сознании. Интересно, о чем думал комдив в те злополучные минуты, когда переплывал через Урал? Ведь была же в тот неуютный осенний день какая-то сила, которая влекла, согревала, держала его на плаву, не давала ему смиренно утопнуть подобно беспомощному младенцу! Злые языки, правда, поговаривают, что та сила была в чемоданчике, который он до последнего не выпускал из рук и в котором, как они утверждают, хранилась колода штабных карт. Другие злословят, будто вообще не было никакого Урала, что это только условная река абсолютной любви и что якобы знаменитый комдив саморастворился в пустоте. Но я не склонен доверять подобным версиям. Такие наветы могли исходить только от людей, не изведавших прелести осеннего купания в бодрящей речной купели. Эти люди даже не подозревают о том, что обогреть замерзающее тело, утешить опечаленную душу – словом, придать силы несчастному пловцу способна разве что мысль – сужу по личному опыту, – которая смутным интуитивным предчувствием уже скреблась в мозги купальщика еще на берегу, но была им незаслуженно похерена из-за нежелания идти на поводу у собственного чутья; и вот теперь эта мысль, точно небесный ангел-хранитель, вдруг снова посетила его, чтобы никогда уже с ним не разлучаться и не бросать его впредь на произвол судьбы в трудные моменты жизни. Осененный божественным наитием, я с удвоенной энергией зашлепал руками по воде, цепко держа в памяти вычитанное еще сегодня утром в программке дня сообщение о предстоящей послеобеденной распродаже на прогулочной палубе спиртных напитков по сниженным ценам.
Глава 11
На пути к дому
Часть 1. Рим
Перевод с итальянского на русский – автора;
перевод с русского на итальянский – Мирыча.
Могу представить себе ваше изумление, когда вместо полагающейся на этом месте 11-й главы, задуманной мною в темной, трагической палитре беспросветной российской действительности, вы бы с облегчением для себя обнаружили выдержанное в мягких, пастельных тонах и к тому же украшенное, точно списанной с лона природы, пасторальной виньеткой объявление примерно такого содержания:
Кажущаяся очевидность столь прозрачно высказанной мною идеи общенационального согласия на самом деле отнюдь не бесспорна. Некоторое время назад подобная идея уже витала в головах завсегдатаев ряда заведений общепита, призывавших разрозненно выпивающий электорат сплотиться под знаменами партии «Любителей пива». Подобно пробивающимся к свету, еще неокрепшим колоскам ячменных семян, брошенных в унавоженную землю широким взмахом руки сеятеля, эти ростки национальной идеи нашли плодородную почву на местах, но ожидаемых всходов так и не дали, не сдюжив под напором любвеобильного возлияния затопившей их буйной стихии. Иначе говоря, предложенная идея, пользуясь всемерной поддержкой в низовых ячейках общества, с трудом пробивает себе дорогу в жизнь, когда дело касается ее общепартийного строительства. Казалось бы, ведь всё так просто, вот проверенная столетиями, не дававшая сбоев, массовая, животворная, объединительная идея, ну что еще надо – наливай и пей! Так нет, и ей не суждено сбыться. И уж если такие близкие нам по духу идеи буквально дохнут на корню, тогда я просто не знаю, на что еще можно рассчитывать. По всей видимости, сказывается давно укоренившееся в нас пренебрежительное отношение к дисциплинирующей роли любой организации вообще и партийной в частности, а также то, что конкурирующая между собой разнопартийная номенклатура, вкусив заманчивую прелесть этой идеи, просто-напросто растащила ее по своим первичным партийным организациям, отчего каждый пьет теперь в одиночку или, в лучшем случае, только с соратником по партии.
«Какая бы замечательная идея ни родилась ненароком в светлых умах завсегдатаев пивных заведений и в промерзших мозгах поздних купальщиков, – услышал я голос своего извечного оппонента, – она не в состоянии объять огромные российские просторы и возвыситься до уровня общенациональной идеи, если не наполнена поистине глубоким духовным содержанием, не отвечает благородным стремлениям людей, заинтересованных в достижении высоконравственных целей». – «Что ты хочешь этим сказать? Что потреблению спиртосодержащих напитков недостает глубины духовного содержания?... что людей, посещающих означенные заведения, влечет туда чисто спортивный интерес? – с гневной отповедью обрушился я на оракула духовности. – Да знаешь ли ты, откуда произошел свободный человек?... где принимали свое первое боевое крещение провозвестники будущей либеральной демократии?» – «Где?» – уже без прежнего напора спросил он. «На либералиях – торжественных пирушках в честь покровителя винных застолий – бога Бахуса и его прекрасной супруги – богини Либеры». – «Нет-нет, ты меня неправильно понял, – быстренько сообразив, что здорово лопухнулся, попробовал он уже загладить свою вину перед супружеской четой Бахуса и Либеры. – Я вовсе не имел ничего против нравственного облика посетителей столь священного храма, которые самозабвенно приносят себя в жертву богам во имя обретения долгожданной свободы. Но всё ж таки, согласись, пригубить граммулечку духовного содержания – пожалуй, было бы не лишним».
Чуть поостыв, я подумал: «Ну до чего же я всё-таки не гибкий человек! К чему уж тут-то рогом упираться? Ведь просят у меня всего-то ничего – какую-то граммулечку духовного содержания, ну так налей ты ему эту малость. В конце концов, ты же не у себя на продуктовом рынке в Кузьминках торгуешься, ты же как-никак в Риме, надо быть щедрее, надо бы и соответствовать».
И только тут я действительно сообразил, что и впрямь нахожусь в Риме, – на последней остановке, после которой открывался прямой путь домой. Раньше эта мысль на ум мне почему-то не приходила. Видимо, сказывался мой недостаточный риэлторский опыт, в самый раз сгодившийся бы сейчас для того, чтобы воспользоваться им в качестве средства психотерапевтического самовнушения. Так вот, не обладая достаточным навыком общения с клиентом, я, понятное дело, и себя не мог уговорить сдержаннее относиться к переполнявшей меня радости скорого свидания с дражайшей Отчизной. И даже такое знаменательное событие, как пребывание в Риме, которое, прямо скажу, случается со мной далеко не каждый день, я воспринимал как не вполне удачную шутку судьбы, вздумавшей посмеяться надо мной и потому избравшей Рим именно тем местом, где до меня с особой пронзительностью дойдет смысл ее слов, произносимых с жестким итальянским прононсом: «Finita la commedia», a чтобы я понапрасну не дергался – в правильном ли направлении пролегает мой путь к финалу праздничного представления? – она предусмотрительно еще и добавит по-русски: «Все дороги ведут в Рим».
Вот и настал заключительный акт – последний день праздника в той сказочной череде волнующих событий, в которой искрометные впечатления прожитого буквально меркнут перед вечностью предстоящего, и Рим – этот «вечный город» – служил мне всего лишь короткой передышкой на пути к подлинной, безыскусной бесконечности, где, как в бездонной пропасти, бесследно исчезает сладостная легкость бытия.
В старом Риме, куда ни ступи, всюду утыкаешься в вечность, но эта вечность представала в моем угнетенном сознании как не только не имеющая ни начала ни конца, но и вообще не имеющая прямого касательства к Риму. Во что бы я ни упирался взглядом, я видел не только то, что было перед ним, но даже то, чего перед ним не было. Под лучами теплого октябрьского солнца передо мной расстилалась площадь Св. Петра, в грандиозном раздолье которой мне мерещились неохватные взору российские просторы, должно быть, укутанные в эту пору плотной завесой низких серых облаков, моросящих унылыми беспрерывными дождями, на смену которым уже подступала первая студеная поземка. В неисчерпаемости струй и шикарном великолепии фонтана Треви, служившего для римской пацанвы не выдуманной, а настоящей страной Эльдорадо, мне чудились обесточенные фонтаны в центре Москвы и ее обшарпанные малодоходные паперти, при виде которых немела мысль у всякого обездоленного человека, отчего он уже вынужден был спускаться в душные катакомбы метро и там ловить для себя миг удачи. В многовековой тишине развалин Колизея до меня доносился пятидесятитысячный рев толпы, жаждущей хлеба и зрелищ, под взглядом которой оспаривали свое право на жизнь гладиаторы, чей неукротимый дух еще долго носило по просторам Вселенной в поисках надежной обители, прежде чем он нашел для себя достойное пристанище, вселившись в телесную оболочку спартаковского богатыря, столь ярко проявляющего свой необузданный норов в лице моего соседа с девятого этажа – Юрца. И чем зорче я всматривался в достопримечательности Рима, в лица его горожан, кропотливо стараясь проникнуться духом этой малознакомой мне страны, тем зримее я ощущал невозможность охватить взором бескрайние дали собственной Родины, постичь ее оберегаемую веками мистическую тайну. «Русь!..уже главу осенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями, и онемела мысль пред твоим пространством. Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..»
– Мирыч, – обратился я к спутнице моей жизни, – в знак глубочайшего почтения перед литературным талантом певца земли русской нет ли у тебя непреодолимой потребности, наполненной глубоким духовным содержанием, посетить ту самую остерию на Piazza di Spagna, где сей славный муж дописывал свои «Мертвые души»?
– Да, такая духовная потребность у меня есть, – не скрывая восторженных чувств, отвечала Мирыч. – Она вообще меня не покидала с тех самых пор, как два часа назад мы с аппетитом доели последний бутерброд из нашего сухого пайка.
Ответ Мирыча меня нисколько не удивил. Мне и прежде не раз доводилось убеждаться в том, насколько согласованно проявляются в нас духовные потребности. Только в таком завидном соответствии духовных потребностей мог крепнуть и процветать наш нерушимый семейный союз. И даже если порой в долгие вечера безликой московской сырости и непродолжительные периоды изнуряющего безветрия пламя его костра угрожающе угасало, то в очередном порыве общности духовных устремлений оно вновь ярко вспыхивало, озаряя, подобно лунной дорожке в ночи, путь к святилищу, где усталые паломники могли преклонить колени и утолить свой неистощимый духовный голод.
– Ну что, развернем тогда знамена духовности и, не мешкая, направимся в Мекку! – с воодушевлением воскликнул я.
– А как же майка Деяна Савичевича? – с нескрываемым трепетом спросила Мирыч.
И поскольку этот столь неожиданный вопрос, наверняка, показался вам не вполне уместным, возможно, даже бросающим тень подозрений на ее психическое здоровье, я с развернутым знаменем тут же спешу Мирычу на помощь, чтобы отвести от нее эти злокозненные наговоры и прояснить ситуацию.
Дело в том, что Мирыч обладает поистине феноменальной способностью осуществлять самые заветные желания. Скорее, это даже не желания, а некие абстрактные фантазии. Как-то в мерзкую стужу поздней московской осени или ранней зимы, что в принципе одно и то же, я совершенно отвлеченно, как мне казалось, молча, про себя, прошептал – вот было бы здорово очутиться сейчас где-нибудь на берегу Индийского океана, где теплый бриз будет нежно ласкать обмороженные пятки и где круглый год плодоносят сочные папайи. Спустя всего пару дней Мирыч деловито докладывает:
– Вылетаем в следующий четверг рейсом 23.45 по маршруту Шереметьево-2 – Джакарта, откуда нас с полным комфортом местной авиакомпанией доставляют за 3 часа на остров Бали, где теплый бриз будет нежно ласкать обмороженные пятки и где круглый год плодоносят сочные папайи.
Тут важно подчеркнуть три обстоятельства. Во-первых, ей каким-то непостижимым образом удается раскопать практически полную информацию об интересующем предмете: так, применительно к нашему индонезийскому вояжу она сообщает с загадочной улыбкой политического заговорщика, что ехать туда надо голым и босым, потому что джинсы там стоят всего лишь 3 доллара, а валюту лучше всего менять в самой Джакарте на площади Генерала Сухарто под вывеской на полинезийском языке «Курение кальяна – лучшее средство против стрессов»; во-вторых, на пути нашего следования у нее всё «схвачено», начиная с местного альфура – представителя коренного населения Индонезии – с замысловатым для тамошних мест именем Зигфрид, который будет встречать нас у трапа самолета в Джакарте, и кончая островным туземцем, который в свободное от ритуальных жертвоприношений время подхалтуривает экскурсоводческой шабашкой со знанием русского языка; и в-третьих, Мирыч, заражаясь той или иной моей фантасмагорической прихотью, начинает воспринимать ее как свою собственную, удерживая в подкорковом сознании даже тогда, когда эта бредятина меня полностью покидает.
Последний раз такая бредовая отсебятина поперла из меня сегодня утром, на подходе к Чивитавеккья, когда в полусне я бессознательно прошептал, что хорошо бы привезти из Рима фирменную футболку выдающегося полузащитника итальянского «Милана» Деяна Савичевича. Конечно, футболка эта была для меня отнюдь не пустой безделицей, жалким куском материи, ничтожной тряпицей, в которой я намеревался покрасоваться перед партнерами по дворовому футболу в Кузьминках. Ни в коем случае. Я не только не мог помыслить себе надеть ее в обычный, будний день, но даже не все дни общегосударственных праздников в полной мере удовлетворяли моему представлению о той степени торжественности в одежде, какой должен соответствовать масштаб события, по случаю которого я бы появился на людях в столь роскошном и величественном облачении. Эта майка была своего рода символом настоящего искусства, каковым представал в моих глазах святой Футбол, где заглавные партии исполняли такие звезды, наделенные высшим футбольно-духовным саном, как Деян Савичевич.
Поэтому не было ничего удивительного в том, что на вопрос Мирыча я отреагировал с полным пониманием, решив про себя, что чем больше будет сегодня во мне духовного содержания, тем лучше. Ни секунды не задерживаясь перед окнами салонов верхней и нижней женской одежды, мы резко останавливались у витрин спортивных магазинов. Наконец, выбрав подходящий, Мирыч потянула меня к двери. Магазин пестрел разноцветьем футбольной атрибутики: «Ювентус», «Фиорентина», «Интер», «Наполи», «Сампдория», «Удинезе», «Болонья»... Плечики одежных стоек были увешаны сотнями сгруппированных по цвету футболок всех итальянских клубов. Молодой, экзальтированного вида продавец с лучезарной улыбкой на лице, не скрывая своего бесконечного счастья обслужить редкую покупательницу, подскочил к Мирычу и с величайшим почтением к ее рвущимся наружу пожеланиям выказал преданнейшую готовность служить. Во всем.
– Ciao, dolce signora, pronto. [1]
Чтобы установить так редко возникающее между людьми взаимопонимание, Мирыч, должно быть, заранее покопавшись в словаре, безупречно выстроила первую фразу:
– «Milan»! [2]
Из глубин души продавца вырвался вопль безудержного восторга:
– «Milan»! О, mama mia! [3]
У меня создалось впечатление, что этот парень, выходец из центральной Ломбардии, проведший в нелегких скитаниях по немытой Италии всё свое детство, отрочество и юность, сумел наконец обосноваться в ненавистном ему Риме, где даже бездомные собаки болеют за гребаный «Лацио» или «Рому», и – о чудо! – святая дева Мария впервые ниспослала ему поклонницу такого родного и близкого его сердцу «Милана».
Предвидя приятную беседу, Мирыч решила закрепить достигнутый успех первого шапочного знакомства, и на кажущемся ей ломбардийском диалекте проворковала:
– Futbolissimo! [4]
– О! [5]– только и сумел вымолвить продавец, едва не падая в обморок.
Казалось, еще одно неосторожное слово, произнесенное в адрес продавца на забытом для него за долгие годы мытарств по стране ломбардийском наречии, и его голова лопнет как перегретый паровой котел, в топку которого кочегар от щедрости души необдуманно зашвырнул лишнюю лопату угля.
Мирыч, решив, что пришла пора переходить к делу, чеканно произнесла:
– Dejan Savicevic! [6]
Парень застонал. На его лице отразился мистический ужас перед неведомым роком судьбы. Глаза продавца наполнились слезами, а нервный зубовный скрежет свидетельствовал о неимоверной душевной муке, испытываемой всем его растерзанным существом. Голосом, полным вселенской безнадежности, он с тихой скорбью сказал:
– Scuzi, signora, no. [7]
Наступила могильная тишина, хотя в соседнем зале шел громкий телекомментарий к последнему туру чемпионата Италии. Потерянная, разочарованная, испытывающая горечь унижения, Мирыч стояла перед продавцом, словно обнаженная мадонна, которую лишили последней возможности прикрыть свою щемящую наготу единственно достойным ее целомудрия рубищем, – футболкой с 10 номером Деяна Савичевича, только что ушедшей в чьи-то грязные, липкие руки.
Увы, вечные непорочные ценности не выдержали испытания в этом «вечном городе» с его волчьим прошлым и миром чистогана в настоящем. Как прилежный потомок вскормившей его волчицы, усвоив с ее молоком главную заповедь капиталистического потребительского рынка – умри, но любой ценой продай товар, наш продавец быстрой походкой подошел к стойке и, решив, должно быть, что нам – да простят меня в который раз соседи по Федерации – татарам, то есть несчастным беженцам из многострадальной Югославии, один хрен, вытянул из кучи маек одну с 7 номером на тыльной стороне.
Многоуважаемые читатели!Вот такой полный бодрого оптимизма некролог мог быть предпослан обещанной подборке кроссвордов уходящего 2000 года, доведись мне вчера утопнуть, как беспомощному младенцу. Конечно, кроссворды тоже дело хорошее, и их кому-то надо разгадывать, но в них, как мне кажется, напрочь отсутствует спасительная общенациональная идея, они не создают той благодатной среды, которая могла бы пробудить в читателях живой общественный интерес к обсуждаемой теме. Вот скажите, как бы я смотрелся со стороны, если бы вчера, когда мне позарез нужно было доплыть, хоть по-собачьи, к 11-й главе, дабы рассеять сомнения скептиков в моей способности к сочинительству крупных литературных форм, выходящих за рамки 10 глав, а также для того, чтобы вдохнуть надежду в скорбящих должников, – я бы вдруг принялся отгадывать чайнворд, пусть бы даже и такой, в котором не лишенный высокого гражданского звучания был поставлен следующий наводящий вопрос (с ответом из шести букв): сколько должна стоить бутылка водки в России, чтобы своим сорокаградусным содержимым она не разъединяла людей на категории имущих и неимущих, а, напротив, служила бы объединяющим началом, таким, что позволял бы видеть в ней не роскошь, а средство межнационального общения? (Ответ: неправильный – доллар, правильный – rouble.) Уж и не знаю, есть ли какая другая спасительная идея, которая могла бы оказать на меня столь же благотворное влияние, как та, что в продолжение вчерашнего марафонского заплыва согревала мне душу, острыми иголками впивалась мне в тело, когда я изо всех сил старался удержать в цепенеющем от холода сознании мысль о предстоящей послеобеденной распродаже на прогулочной палубе спиртных напитков по сниженным ценам, то есть доступным каждому россиянину, хоть и находящемуся временно в нейтральных территориальных водах. Мало того что благодаря этой сидевшей во мне занозе я выплыл, что само по себе служит приятным событием, во всяком случае для моих кредиторов, так ко всему прочему, претворив эту мысль в жизнь, я сумел умерить тоску и сохранить лицо, с которым уже не так стыдно было появиться на Апеннинском полуострове.
Настоящим доводим до Вашего сведения, что в связи с безвременной кончиной писателя имярека, чье необдуманное купание в бодрящей речной купели явилось для нас полной неожиданностью, да и самого купальщика поставило в дурацкое положение, навечно закрепив за ним весьма сомнительную славу сочинителя всего лишь малых литературных форм, не выходящих за рамки 10 глав, – мы вынуждены прервать публикацию «Путешествия...» Вместе с тем, во исполнение взятых на себя моральных и финансовых обязательств, а также идя навстречу Вашим многочисленным пожеланиям и принимая во внимание Вашу заведомую благодарность, спешим сообщить, что вместо заключительной 11-й главы мы помещаем подборку наиболее занимательных кроссвордов уходящего 2000 года. Как говорится, хорошо то, что хорошо кончается. Будьте счастливы, дорогие читатели! Искренне поздравляем Вас с наступающим Новым годом! Всегда готовые Вам услужить и откликнуться на любое Ваше пожелание, осиротевшее издательство и скорбящие дебиторы. Маэстро – реквием! Танцуют – все!
Кажущаяся очевидность столь прозрачно высказанной мною идеи общенационального согласия на самом деле отнюдь не бесспорна. Некоторое время назад подобная идея уже витала в головах завсегдатаев ряда заведений общепита, призывавших разрозненно выпивающий электорат сплотиться под знаменами партии «Любителей пива». Подобно пробивающимся к свету, еще неокрепшим колоскам ячменных семян, брошенных в унавоженную землю широким взмахом руки сеятеля, эти ростки национальной идеи нашли плодородную почву на местах, но ожидаемых всходов так и не дали, не сдюжив под напором любвеобильного возлияния затопившей их буйной стихии. Иначе говоря, предложенная идея, пользуясь всемерной поддержкой в низовых ячейках общества, с трудом пробивает себе дорогу в жизнь, когда дело касается ее общепартийного строительства. Казалось бы, ведь всё так просто, вот проверенная столетиями, не дававшая сбоев, массовая, животворная, объединительная идея, ну что еще надо – наливай и пей! Так нет, и ей не суждено сбыться. И уж если такие близкие нам по духу идеи буквально дохнут на корню, тогда я просто не знаю, на что еще можно рассчитывать. По всей видимости, сказывается давно укоренившееся в нас пренебрежительное отношение к дисциплинирующей роли любой организации вообще и партийной в частности, а также то, что конкурирующая между собой разнопартийная номенклатура, вкусив заманчивую прелесть этой идеи, просто-напросто растащила ее по своим первичным партийным организациям, отчего каждый пьет теперь в одиночку или, в лучшем случае, только с соратником по партии.
«Какая бы замечательная идея ни родилась ненароком в светлых умах завсегдатаев пивных заведений и в промерзших мозгах поздних купальщиков, – услышал я голос своего извечного оппонента, – она не в состоянии объять огромные российские просторы и возвыситься до уровня общенациональной идеи, если не наполнена поистине глубоким духовным содержанием, не отвечает благородным стремлениям людей, заинтересованных в достижении высоконравственных целей». – «Что ты хочешь этим сказать? Что потреблению спиртосодержащих напитков недостает глубины духовного содержания?... что людей, посещающих означенные заведения, влечет туда чисто спортивный интерес? – с гневной отповедью обрушился я на оракула духовности. – Да знаешь ли ты, откуда произошел свободный человек?... где принимали свое первое боевое крещение провозвестники будущей либеральной демократии?» – «Где?» – уже без прежнего напора спросил он. «На либералиях – торжественных пирушках в честь покровителя винных застолий – бога Бахуса и его прекрасной супруги – богини Либеры». – «Нет-нет, ты меня неправильно понял, – быстренько сообразив, что здорово лопухнулся, попробовал он уже загладить свою вину перед супружеской четой Бахуса и Либеры. – Я вовсе не имел ничего против нравственного облика посетителей столь священного храма, которые самозабвенно приносят себя в жертву богам во имя обретения долгожданной свободы. Но всё ж таки, согласись, пригубить граммулечку духовного содержания – пожалуй, было бы не лишним».
Чуть поостыв, я подумал: «Ну до чего же я всё-таки не гибкий человек! К чему уж тут-то рогом упираться? Ведь просят у меня всего-то ничего – какую-то граммулечку духовного содержания, ну так налей ты ему эту малость. В конце концов, ты же не у себя на продуктовом рынке в Кузьминках торгуешься, ты же как-никак в Риме, надо быть щедрее, надо бы и соответствовать».
И только тут я действительно сообразил, что и впрямь нахожусь в Риме, – на последней остановке, после которой открывался прямой путь домой. Раньше эта мысль на ум мне почему-то не приходила. Видимо, сказывался мой недостаточный риэлторский опыт, в самый раз сгодившийся бы сейчас для того, чтобы воспользоваться им в качестве средства психотерапевтического самовнушения. Так вот, не обладая достаточным навыком общения с клиентом, я, понятное дело, и себя не мог уговорить сдержаннее относиться к переполнявшей меня радости скорого свидания с дражайшей Отчизной. И даже такое знаменательное событие, как пребывание в Риме, которое, прямо скажу, случается со мной далеко не каждый день, я воспринимал как не вполне удачную шутку судьбы, вздумавшей посмеяться надо мной и потому избравшей Рим именно тем местом, где до меня с особой пронзительностью дойдет смысл ее слов, произносимых с жестким итальянским прононсом: «Finita la commedia», a чтобы я понапрасну не дергался – в правильном ли направлении пролегает мой путь к финалу праздничного представления? – она предусмотрительно еще и добавит по-русски: «Все дороги ведут в Рим».
Вот и настал заключительный акт – последний день праздника в той сказочной череде волнующих событий, в которой искрометные впечатления прожитого буквально меркнут перед вечностью предстоящего, и Рим – этот «вечный город» – служил мне всего лишь короткой передышкой на пути к подлинной, безыскусной бесконечности, где, как в бездонной пропасти, бесследно исчезает сладостная легкость бытия.
В старом Риме, куда ни ступи, всюду утыкаешься в вечность, но эта вечность представала в моем угнетенном сознании как не только не имеющая ни начала ни конца, но и вообще не имеющая прямого касательства к Риму. Во что бы я ни упирался взглядом, я видел не только то, что было перед ним, но даже то, чего перед ним не было. Под лучами теплого октябрьского солнца передо мной расстилалась площадь Св. Петра, в грандиозном раздолье которой мне мерещились неохватные взору российские просторы, должно быть, укутанные в эту пору плотной завесой низких серых облаков, моросящих унылыми беспрерывными дождями, на смену которым уже подступала первая студеная поземка. В неисчерпаемости струй и шикарном великолепии фонтана Треви, служившего для римской пацанвы не выдуманной, а настоящей страной Эльдорадо, мне чудились обесточенные фонтаны в центре Москвы и ее обшарпанные малодоходные паперти, при виде которых немела мысль у всякого обездоленного человека, отчего он уже вынужден был спускаться в душные катакомбы метро и там ловить для себя миг удачи. В многовековой тишине развалин Колизея до меня доносился пятидесятитысячный рев толпы, жаждущей хлеба и зрелищ, под взглядом которой оспаривали свое право на жизнь гладиаторы, чей неукротимый дух еще долго носило по просторам Вселенной в поисках надежной обители, прежде чем он нашел для себя достойное пристанище, вселившись в телесную оболочку спартаковского богатыря, столь ярко проявляющего свой необузданный норов в лице моего соседа с девятого этажа – Юрца. И чем зорче я всматривался в достопримечательности Рима, в лица его горожан, кропотливо стараясь проникнуться духом этой малознакомой мне страны, тем зримее я ощущал невозможность охватить взором бескрайние дали собственной Родины, постичь ее оберегаемую веками мистическую тайну. «Русь!..уже главу осенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями, и онемела мысль пред твоим пространством. Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..»
– Мирыч, – обратился я к спутнице моей жизни, – в знак глубочайшего почтения перед литературным талантом певца земли русской нет ли у тебя непреодолимой потребности, наполненной глубоким духовным содержанием, посетить ту самую остерию на Piazza di Spagna, где сей славный муж дописывал свои «Мертвые души»?
– Да, такая духовная потребность у меня есть, – не скрывая восторженных чувств, отвечала Мирыч. – Она вообще меня не покидала с тех самых пор, как два часа назад мы с аппетитом доели последний бутерброд из нашего сухого пайка.
Ответ Мирыча меня нисколько не удивил. Мне и прежде не раз доводилось убеждаться в том, насколько согласованно проявляются в нас духовные потребности. Только в таком завидном соответствии духовных потребностей мог крепнуть и процветать наш нерушимый семейный союз. И даже если порой в долгие вечера безликой московской сырости и непродолжительные периоды изнуряющего безветрия пламя его костра угрожающе угасало, то в очередном порыве общности духовных устремлений оно вновь ярко вспыхивало, озаряя, подобно лунной дорожке в ночи, путь к святилищу, где усталые паломники могли преклонить колени и утолить свой неистощимый духовный голод.
– Ну что, развернем тогда знамена духовности и, не мешкая, направимся в Мекку! – с воодушевлением воскликнул я.
– А как же майка Деяна Савичевича? – с нескрываемым трепетом спросила Мирыч.
И поскольку этот столь неожиданный вопрос, наверняка, показался вам не вполне уместным, возможно, даже бросающим тень подозрений на ее психическое здоровье, я с развернутым знаменем тут же спешу Мирычу на помощь, чтобы отвести от нее эти злокозненные наговоры и прояснить ситуацию.
Дело в том, что Мирыч обладает поистине феноменальной способностью осуществлять самые заветные желания. Скорее, это даже не желания, а некие абстрактные фантазии. Как-то в мерзкую стужу поздней московской осени или ранней зимы, что в принципе одно и то же, я совершенно отвлеченно, как мне казалось, молча, про себя, прошептал – вот было бы здорово очутиться сейчас где-нибудь на берегу Индийского океана, где теплый бриз будет нежно ласкать обмороженные пятки и где круглый год плодоносят сочные папайи. Спустя всего пару дней Мирыч деловито докладывает:
– Вылетаем в следующий четверг рейсом 23.45 по маршруту Шереметьево-2 – Джакарта, откуда нас с полным комфортом местной авиакомпанией доставляют за 3 часа на остров Бали, где теплый бриз будет нежно ласкать обмороженные пятки и где круглый год плодоносят сочные папайи.
Тут важно подчеркнуть три обстоятельства. Во-первых, ей каким-то непостижимым образом удается раскопать практически полную информацию об интересующем предмете: так, применительно к нашему индонезийскому вояжу она сообщает с загадочной улыбкой политического заговорщика, что ехать туда надо голым и босым, потому что джинсы там стоят всего лишь 3 доллара, а валюту лучше всего менять в самой Джакарте на площади Генерала Сухарто под вывеской на полинезийском языке «Курение кальяна – лучшее средство против стрессов»; во-вторых, на пути нашего следования у нее всё «схвачено», начиная с местного альфура – представителя коренного населения Индонезии – с замысловатым для тамошних мест именем Зигфрид, который будет встречать нас у трапа самолета в Джакарте, и кончая островным туземцем, который в свободное от ритуальных жертвоприношений время подхалтуривает экскурсоводческой шабашкой со знанием русского языка; и в-третьих, Мирыч, заражаясь той или иной моей фантасмагорической прихотью, начинает воспринимать ее как свою собственную, удерживая в подкорковом сознании даже тогда, когда эта бредятина меня полностью покидает.
Последний раз такая бредовая отсебятина поперла из меня сегодня утром, на подходе к Чивитавеккья, когда в полусне я бессознательно прошептал, что хорошо бы привезти из Рима фирменную футболку выдающегося полузащитника итальянского «Милана» Деяна Савичевича. Конечно, футболка эта была для меня отнюдь не пустой безделицей, жалким куском материи, ничтожной тряпицей, в которой я намеревался покрасоваться перед партнерами по дворовому футболу в Кузьминках. Ни в коем случае. Я не только не мог помыслить себе надеть ее в обычный, будний день, но даже не все дни общегосударственных праздников в полной мере удовлетворяли моему представлению о той степени торжественности в одежде, какой должен соответствовать масштаб события, по случаю которого я бы появился на людях в столь роскошном и величественном облачении. Эта майка была своего рода символом настоящего искусства, каковым представал в моих глазах святой Футбол, где заглавные партии исполняли такие звезды, наделенные высшим футбольно-духовным саном, как Деян Савичевич.
Поэтому не было ничего удивительного в том, что на вопрос Мирыча я отреагировал с полным пониманием, решив про себя, что чем больше будет сегодня во мне духовного содержания, тем лучше. Ни секунды не задерживаясь перед окнами салонов верхней и нижней женской одежды, мы резко останавливались у витрин спортивных магазинов. Наконец, выбрав подходящий, Мирыч потянула меня к двери. Магазин пестрел разноцветьем футбольной атрибутики: «Ювентус», «Фиорентина», «Интер», «Наполи», «Сампдория», «Удинезе», «Болонья»... Плечики одежных стоек были увешаны сотнями сгруппированных по цвету футболок всех итальянских клубов. Молодой, экзальтированного вида продавец с лучезарной улыбкой на лице, не скрывая своего бесконечного счастья обслужить редкую покупательницу, подскочил к Мирычу и с величайшим почтением к ее рвущимся наружу пожеланиям выказал преданнейшую готовность служить. Во всем.
– Ciao, dolce signora, pronto. [1]
Чтобы установить так редко возникающее между людьми взаимопонимание, Мирыч, должно быть, заранее покопавшись в словаре, безупречно выстроила первую фразу:
– «Milan»! [2]
Из глубин души продавца вырвался вопль безудержного восторга:
– «Milan»! О, mama mia! [3]
У меня создалось впечатление, что этот парень, выходец из центральной Ломбардии, проведший в нелегких скитаниях по немытой Италии всё свое детство, отрочество и юность, сумел наконец обосноваться в ненавистном ему Риме, где даже бездомные собаки болеют за гребаный «Лацио» или «Рому», и – о чудо! – святая дева Мария впервые ниспослала ему поклонницу такого родного и близкого его сердцу «Милана».
Предвидя приятную беседу, Мирыч решила закрепить достигнутый успех первого шапочного знакомства, и на кажущемся ей ломбардийском диалекте проворковала:
– Futbolissimo! [4]
– О! [5]– только и сумел вымолвить продавец, едва не падая в обморок.
Казалось, еще одно неосторожное слово, произнесенное в адрес продавца на забытом для него за долгие годы мытарств по стране ломбардийском наречии, и его голова лопнет как перегретый паровой котел, в топку которого кочегар от щедрости души необдуманно зашвырнул лишнюю лопату угля.
Мирыч, решив, что пришла пора переходить к делу, чеканно произнесла:
– Dejan Savicevic! [6]
Парень застонал. На его лице отразился мистический ужас перед неведомым роком судьбы. Глаза продавца наполнились слезами, а нервный зубовный скрежет свидетельствовал о неимоверной душевной муке, испытываемой всем его растерзанным существом. Голосом, полным вселенской безнадежности, он с тихой скорбью сказал:
– Scuzi, signora, no. [7]
Наступила могильная тишина, хотя в соседнем зале шел громкий телекомментарий к последнему туру чемпионата Италии. Потерянная, разочарованная, испытывающая горечь унижения, Мирыч стояла перед продавцом, словно обнаженная мадонна, которую лишили последней возможности прикрыть свою щемящую наготу единственно достойным ее целомудрия рубищем, – футболкой с 10 номером Деяна Савичевича, только что ушедшей в чьи-то грязные, липкие руки.
Увы, вечные непорочные ценности не выдержали испытания в этом «вечном городе» с его волчьим прошлым и миром чистогана в настоящем. Как прилежный потомок вскормившей его волчицы, усвоив с ее молоком главную заповедь капиталистического потребительского рынка – умри, но любой ценой продай товар, наш продавец быстрой походкой подошел к стойке и, решив, должно быть, что нам – да простят меня в который раз соседи по Федерации – татарам, то есть несчастным беженцам из многострадальной Югославии, один хрен, вытянул из кучи маек одну с 7 номером на тыльной стороне.