Страница:
«Ну хорошо, – скажете вы, – а при чем здесь, собственно говоря, символ мусульманской святыни – мечеть Хасана II?» – «Как это при чем? – в свою очередь удивленно вопрошаю я. – Стоило мне только за годы советской власти едва свыкнуться с мыслью о том, что „религия – это опиум для народа“, как передо мной уже открывают новые горизонты мироздания: державность, православие, народность. Я, можно сказать, все силы положил на то, чтобы изжить в себе религиозный дурман, а тут на тебе – всё по-новому! Спрашивается – какое же нужно иметь луженое сознание, чтобы выдержать такое нервное напряжение?»
И вот уже с начала 90-х годов становится по меньшей мере дурным тоном, когда на церковной службе не присутствует кто-либо из первых лиц государства. В зависимости от политической конъюнктуры, экономической целесообразности, просто от времени года и состояния здоровья наши государственные мужи меняют свои идейно-религиозные воззрения с такой поспешностью, что у меня только голова идет кругом. Об этом не стоило бы и говорить – тоже мне, нашлись персонажи для серьезного эссе! – если бы не сосущая под ложечкой тревога по поводу той беспринципности, с какой уже нынешние лидеры демократического движения пытаются урвать себе кусочек от сладкого пирога власти. Их велеречивость, умение безупречно расставлять падежи и пользоваться сослагательным наклонением – уже служат поводом к настороженному отношению к ним. А вот способность гладко, без запинки отвечать на любые наболевшие вопросы, с бесстрастным видом формулировать западные рецепты буржуазной демократии, адаптированные к «неокультуренной» российской действительности, – это уже поважнее будет, это и в самом деле вызывает досадное чувство неловкости от своего преждевременного рождения, своей неполноценности. Аналогичное чувство охватывает меня, когда я вижу в телевизоре счастливую белозубую улыбку рекламной дивы, перепробовавшей все наслаждения на свете, но так и не нашедшей никакой другой отрады в жизни, никакого иного утешения, кроме суперпасты «Блендамед». Интересно – сохранилось бы у нее такое же выражение немереного счастья на лице и все 32 санированных зуба во рту, живи она, скажем, в деревне Горка Тверской области, где тамошние дамы, пренебрегая советами специалистов Института имени Ф. Ф. Эрисмана и продолжая пользоваться исключительно указательным пальцем, по-прежнему отдают предпочтение хозяйственному мылу или, в лучшем случае, дентопорошку «Особый»? Еще молодые, но уже дошлые и нахрапистые, в недалеком прошлом звонкоголосые глашатаи комсомольско-коммунистической морали, – они лишены той чертовщинки, той закваски духовной одержимости и всепожирающего пламени любовного сумасбродства, от которой поехала крыша у Майкла Джексона или благодаря которой князь Владимир обратил Русь в православие. Они флиртуют со страной подобно прожженным ловеласам, для которых высшей целью служит не страстная любовь к женщине и не стремление добиться ее расположения, а лишь сам факт обладания ею. Пронизывающая самое сердце боль мучительных страданий, бессонные ночи раздумий, неловкость ухаживаний на пути к ответному чувству, наконец, потеря аппетита и внешняя запущенность – все эти романтические спутники очумелой влюбленности напрочь отсутствуют у нынешних демократов, подчиняющихся трезвому расчету, в котором даже не предусмотрена весьма желательная обоюдная симпатия. Вспоминая недавнее прошлое и вглядываясь в уходящее настоящее, я замечаю – насколько сегодняшние казановы разительно отличаются от донжуанов старой школы, не способных толком ни излагать своих чувств, ни тем более очаровывать женщину, но глубоко и искренне преданных любви к ней, что пестуют, пусть не сердцем, так спинным мозгом, каждое слово, произнесенное в адрес дорогой избранницы. Оттого-то бедной женщине и кажется, что этот вымученный, выстраданный, корявый слог ее не достоин, потому что обращен он к ее уму, чести, совести – а где вы видели такие эрогенные зоны у женщины? – в то время как она любит ушами, глазами и нежной кожей. И если даже у такого благородного рыцаря и возникнет невзначай кое-какая утренняя озабоченность, то и тогда ее былая мощь всей своей ныне неприглядной боеголовкой будет нацелена – дабы не нанести столь жалким видом непоправимой душевной травмы впечатлительной возлюбленной – скорее в сторону условного политического противника, нежели жеманно потупившей взор сладкой чаровницы. И, конечно, охочей до любовных утех проказнице во сто крат милее звонкая соловьиная трель младореформатора, направо и налево приторговывающего ею перед власть предержащими, чем горькая, заунывная песнь верного облезлого ворона, съевшего собаку на псевдодемократических помойках нашей великой Родины.
Да простят мне мои читатели вольное обращение со временем, если я отступлю от хронологии описываемых событий и перенесусь в хмурое утро воскресенья 26-го дня марта 2000 года, когда – и это чистая правда, уж поверьте мне на слово, – я как раз пишу эти самые строки, ровно за 10 часов до всенародного избрания на пост второго Президента новой России В.В.П... Фу ты, черт! Чуть было под статью себя не подвел. Слава богу, вовремя опомнился, своевременно ударил себя по рукам – вот что значит преодолеть соблазн воскресного искушения и сохранить трезвость в ранние утренние часы выходного дня: реакция – молниеносная! Ведь агитация с позавчерашнего дня строго-настрого запрещена. Нуда вы и сами, наверное, догадались, о ком идет речь. Хотя, если я и дальше буду писать с той же скоростью, с какой мне дается настоящая глава, не исключено, что может возникнуть некоторая путаница, ибо к тому времени, когда я ее закончу, придет черед уже делиться впечатлениями о новом Президенте РФ. Впрочем, не стану ручаться, что предстоящие четыре года – это достаточный срок, чтобы поколебать нашу стойкую веру в сегодняшнего избранника. Похоже, для такого паскудного дела и двух сроков может не хватить. А пишу я медленно не оттого, что плохо представляю себе освещаемую тему, а исключительно потому, что руководствуюсь бережным к вам отношением, боюсь поранить своим беспристрастным упреком растерзанные чувства, коими продиктованы ваши самые лучшие побуждения, отчего мне и приходится заново переписывать уже готовый текст, вычеркивая из него целые абзацы грязных ругательств и матерной брани, – ну, наболело! – замену которым подыскать в русском языке, сами знаете, очень и очень сложно.
Так вот, я, конечно, не могу пройти мимо такого важного исторического события в жизни нашей страны. Вы, естественно, вправе задать мне вопрос: «Что ж ты, даже до завтра не можешь повременить, чтобы выразить свое восхищение актом всенародного избрания Президентом России В.В.П...? Неужто мы, как дети какие неразумные, не понимаем в чем дело и не подождем денек-другой, коль агитация запрещена!» – «Да как же можно до завтра, – недоумеваю я в ответ, – если чувства распирают прямо сейчас и страшно не терпится поскорее ими поделиться. Нет, до завтра никак нельзя. Ну что вы! Вот только отыщу запропастившийся еще с прошлой избирательной кампании паспорт, слетаю быстренько на избирательный участок и тут же назад, снова за перо, чтобы, ни капли не расплескав из амфоры переполняющих меня чувств, донести их до вас во всей первозданной свежести испытываемых мною ощущений».
Ну что? Быстро я обернулся? Не заждались еще? Нет? Вот и ладушки. Тогда продолжим. Меня поражает – с каким завидным постоянством мы подвержены мании твердой руки, наделяемой нами всеми властными полномочиями. При нашем хилом правосознании, полной гражданской безответственности и чудовищной политической необразованности ничего более внятного и толкового, кроме избирательного наказа о наведении должного порядка в стране, сформулировать нам так и не удается. И это-то при нашей начитанности и великом культурном наследии! И чем сильнее мы ощущаем собственное бесправие перед махиной разросшейся власти, перед чиновничьим произволом и олигархическим беспределом, тем трепетнее и с большей надеждой мы обращаем взоры к нашему ненаглядному избраннику, всей душой стремясь быть обласканными его могучей дланью. И его разнузданные ласки – безмерны. И слезы гордости наворачиваются на глаза, как только я проникаюсь мыслью, что живу в одно время с таким человечищем.
Несколько настораживает, однако, неизменность и однообразие наших помыслов в отношении твердой руки. Нет, я, конечно, понимаю – дело это полезное, даже в чем-то необходимое. Но чтобы настолько!.. Изгодавгод, извекаввек, какие бы формы государственного правления в России ни существовали! И это вам уже не какая-нибудь там нелепая случайность, а научно установленная закономерность. Совершенно очевидно, в нашем понимании плох и жалок тот государственный деятель, который манкирует в мирное время насильственными методами разрешения внутриполитических и социальных проблем в обществе, как-то: повсеместным террором против боярской измены путем учреждения опричнины и передела землевладения, показательными стрелецкими казнями, в которых и самому не грех рубануть с десяток забубённых голов, беспощадным подавлением бунта казацкой голытьбы, становлением советской власти посредством политики военного коммунизма и красного террора, поголовной чисткой партийных рядов и жесточайшими массовыми репрессиями, превращающими страну в общенародный ГУЛАГ, или вот как сейчас – антитеррористическими операциями, по ходу которых еще удается загнать несколько потрепанный в бомбежках электорат на избирательные участки для свободного волеизъявления. А то как же! Демократия всё ж таки! Отношение к такому миротворцу у нас явно неоднозначное, просто двойственное, не всякий и поймет такого, и, как результат, доверие к нему, конечно, падает, а уж про всенародную поддержку – и говорить нечего. И чем меньше при этом пролито крови, чем меньше проявлено решимости и твердости воли, тем, понятное дело, ниже рейтинг такого горе-политика.
С некоторым разочарованием должен, правда, заметить, что от всех перечисленных мер, направленных согласно нашим избирательным пожеланиям на борьбу с чиновниками-мздоимцами, властными коррупционерами, казнокрадами-олигархами, – им от этого ни жарко ни холодно. Но это так, к слову, всего лишь маленькая ремарка. Важно другое: не имеет значения, по отношению к кому применены эти воспитательные меры общественного воздействия; заслуживает внимания сам факт использования подобных мер, заставляющий биться наши пламенные сердца с удвоенной частотой, вплоть до инфаркта. Не будь этих праведных мер, вызванных всенародной инициативой покончить с творящимися в стране безобразиями, не было бы тогда у нас к такому государственному деятелю ни уважения, ни глубокой признательности, ни всеобщей симпатии.
Но к счастью, в наших суровых краях малахольные властители не приживаются. И уж если кто-то подобный и появляется на вершине власти вопреки народному негодованию, то дни его, считай, – сочтены. Вспомните хотя бы богомольного звонаря царя Федора – а говорят еще яблоко от яблони недалеко падает! куда там! его отец Иван Грозный, должно быть, в гробу перевернулся от такого наследника престола, – или вот гольштинского прикормыша Петра III, до конца дней своих так и не сумевшего утолить печали в связи с безвременной кончиной бедной тети Лизы, которую – вот поди ж ты! – угораздило помереть в самый канун Рождества, в преддверии долгожданных Святок, как раз тогда, когда капусту с квасом, сочево и кутью, а вместе с ними и поминальную скорбь Сочельника вот-вот уже готовы были сменить запеченный поросенок, копченый окорок и заливной студень из свиных ножек, ну а поутру – праздничное веселье святочного катания на расписных санях.
Не хочу быть неверно истолкованным, будто я, приветствуя избрание В.В.П... Президентом России, оплакиваю тем самым – упокой ее душу! – размытую тень почившей демократии. Да ничуть не бывало! Наоборот, я с твердым оптимизмом смотрю в наше светлое демократическое завтра, тем паче что ведут нас к нему такие закаленные бойцы КПСС, КГБ и ФСБ, которые еще вчера неустанной борьбой в рамках своих правозащитных организаций отстаивали попираемое антидемократическим сапогом право человека на инакомыслие. Нет и еще раз нет. Я верю в демократию. В нашу демократию. Со своим, российским, демократическим оскалом лица. Вместе с тем я допускаю, что наша демократия может оказаться несколько отличной от демократии в ее традиционном понимании. Ну что ж тут поделаешь. Так уж сложилось. Как-никак, за плечами целые века антидемократической истории запущенной болезни общества, генетически наследуемой каждым новым поколением избирателей.
Дабы придать монологу большую полемичность, я даже готов изобразить его в лицах, тут же поставив себе в упрек:
– Что же это за болезнь такая, которая длится столетиями, а больной всё жив и жив и даже потеть не собирается? Ведь, как известно, запотевание больного – верный признак наступающей агонии. Тогда никакая это уже не болезнь, а совершенно естественное состояние общественного организма.
– Ну, это ты уже чересчур хватил, – примирительно остужал я себя. – Ты пойми: несмотря на разрушительный гнев в наших сердцах и политический хаос в головах, вот уже в третий раз мы избираем себе президента путем всенародного демократического голосования. Ведь ничего подобного раньше не было. Точнее сказать, было, но эти единичные случаи отнюдь не портят наметившуюся ныне устойчивую тенденцию.
И действительно, припоминал я, как после подозрительно скоропостижной кончины царя Федора и случившейся несколькими годами ранее менее сомнительной смерти царевича Дмитрия – следственная комиссия официально признала, что царевич сам себя зарезал в припадке падучей, играя со своими сверстниками в ножички, – на престол взошел Борис Годунов, избранный по воле народа всем Земским собором – по десяти выборных от каждого города. Да и то сказать – взошел! Его еле упросили: угрожали отлучением от церкви, стращали запретом на совершение духовенством литургий; и только боязнь греха, что падет на его упорствующую душу, и толпы народа, криком умолявшего Бориса венчаться на царство, заставили его наконец согласиться. А уж насчет средств для достижения всенародной воли, направленной на демократические преобразования, – и вовсе можно не волноваться, тут судьба благосклонно предоставляет нам широкий выбор, начиная с уже упомянутого неосторожного обращения с острыми режущими предметами и кончая – согласно манифесту Екатерины – геморроидальной коликой, что неожиданно подстерегла Петра III,или апоплексическим ударом, что коварно настиг его сына – императора Павла Петровича, как указано в обнародованном сразу после кончины отца манифесте Александра I.
Но что мне эти исторические аллюзии, когда я вбил себе в голову, что нищета, мол, не лучшее поле для демократических посевов, что время для демократии еще не пришло, и перспективы для нее в России сейчас не самые радужные.
– А когда у нас вообще были хоть какие-то перспективы, тем более радужные? – отвечаю я себе в форме вопроса.
Однако и этот сильный довод меня почему-то не убеждает, и я продолжаю упорствовать, говоря о том, что, мол, коллективная психология мышления, единомыслие хороши для войн и восстановления разрушенного хозяйства, а в мирное время при построении демократического общества они служат помехой поиску новых социально-экономических путей развития.
– Ой мне эти глупости! – хватаюсь я обеими руками за голову. – В состоянии мирного времени мы пребываем лишь номинально, фактически же – мы никогда не прекращали военных действий, ведя нешуточную борьбу то с пережитками капитализма, то с каким-нибудь уклоном, то еще с чем-нибудь, но всегда за светлое будущее. Да, коллективная психология мышления и массовое сознание отражают демократию большинства. Ну и что? Именно на сознание большинства, имеющего свое большевистское представление о демократии, и будет опираться вновь избранный президент, в лице которого это самое большинство спит и видит достойного выразителя народного единства и символ национальной независимости. Ведь, если ты заметил, Отечество – снова в опасности, международный терроризм – не дремлет, посягая на самое святое – целостность и независимость нашей Родины.
Но и на этот раз мои весомые доводы не оказывают на меня должного воздействия, и я продолжаю что-то бубнить про нами же вскормленный международный терроризм, про какое-то там своеволие большинства над меньшинством, про компромисс между властью и народом, для которого узаконенной охранной грамотой, уберегающей его от произвола властей, как раз и служит демократия, про опасность авторитаризма, прикрывающегося принципом единовластия как основания государственной силы и порядка, про...
Я слушал себя и просто диву давался: откуда во мне столько предвзятости, столько сомнений либерального толка, столько неверия в правильность избранного нами пути? Можно подумать, что во времена своей юности, когда все мальчики и девочки жадно зачитывались романами Майна Рида, а старшее поколение с наслаждением упивалось бессмертной трилогией «Малой земли», «Возрождения» и «Целины», успевая еще на сон грядущий удовольствоваться перипетиями похождений бравого строителя коммунизма из одноименного «Кодекса», – я только тем и занимался, что с фонариком под одеялом подробнейшим образом штудировал Томаса Джефферсона и постигал в подлиннике отвлеченные философские рассуждения «L'Esprit des Lois» Шарля Луи Монтескье, размышляя «О духе законов» посредством не просто отчеркивания общих положений, а углубленного вникания в детали с пометками на полях. Откуда во мне столько чуждых идей, словно настольной книгой всю жизнь мне служила не «Расчетная книжка по коммунальным платежам», а, как минимум, «Европейская конвенция о правах человека»? Я же, наверняка, при таком способе чтения посадил себе зрение, отчего и не замечаю происходящих ныне в стране перемен. Или меня пугает возводимый будто бы на пустом месте храм демократии? Так вовсе не на пустом! Может, у нас и нет укоренившихся демократических традиций, зато тяга к демократии в отдельных представителях российского общества существовала с давних пор. Согласен, есть доля истины в том, что методы при этом использовались не вполне гуманные. И уж если так случалось, что в своих невинных шалостях ребята ненароком заходили слишком далеко, – ну, там, под карету что-нибудь швырнуть или еще что, – так это вовсе не со злобы или из-за какой-то личной неприязни. Это от безысходности! Вот скажите мне, что оставалось делать отчаявшейся от бесплодных законных попыток ослабить власть самодержавия скромной девушке из местечка Мозырь Минской губернии Гесе Гельфман, – рано лишившейся матери, выросшей на сочинениях Добролюбова, Писарева, Чернышевского, так и не пожелавшей насильно быть выданной замуж, – как не вступить агентом 2-й степени в тайный кружок молодежного творчества «Народная воля»? Ведь именно там, после долгих мытарств, сбылась ее давнишняя мечта – найти своего суженого и выйти замуж по любви, после чего и помирать было не страшно, отправляясь на четвертом месяце беременности на скамью подсудимых. Или вот Игнатию Гриневицкому, записавшемуся в тот же кружок по интересам в секцию бомбометания? И уж если тяга к демократии и народовластию заставляла членов кружка метать бомбы в Александра II – вот уж допекло так допекло! – «царя-освободителя, великого преобразователя, принесшего народу неведомые ему дотоле блага гражданственности», то какого же тогда еще более сурового наказания заслуживали все остальные?
Слушая себя, я задавался вопросом: «Как это так, чтобы в одном человеке сплелись воедино и преклонение перед народовольцами, простодушно полагавшими, что их дело – только начать, показать пример личного геройства, а уж дальше народ подхватит, и почитание заветов дедов и отцов, твердо стоявших на платформе разрушения всего мира насилия до основания, чтобы затем... и уважение к Европейской конвенции?»
И тут во мне, словно в человеке, в жилах которого течет много всякой крови, но более всего дает о себе знать та, что самая горячая, встрепенулся бунтарский дух: именно потому, что в сегодняшних наших деяниях присутствует некая незавершенность, половинчатость, размытость устремлений, мы и ограничиваемся в своих посягательствах на основы прогнившей власти лишь тем, что демонтируем памятник Дзержинскому, оставляя нетронутым даже фасад лубянского централа, в то время как куда менее решительно настроенные французы, призывавшие только отречься от старого мира, по кирпичику крушат оплот и символ ненавистной тирании – Бастилию, или немцы, что в пыль разносят Берлинскую стену, олицетворявшую собой мрачную страницу истории, преграду на пути к демократии.
Впрочем, хватит косить под придурка, изображая ради остроты полемики игру в психическое помешательство в лицах. Пора честно признаться себе в тех кощунственных подозрениях, что закрадываются в душу, – а способны ли мы в принципе к каким-либо общественным ЗАвоеваниям, и в частности демократическим? Нет, не во имя того, чтобы отстоять свое, оказать соПРОТИВление неприятелю, покусившемуся на ниспосланные нам «сверху» права и свободы, – это-то как раз пожалуйста, это запросто, это сколько угодно. А вот чтобы не «против», а «за», причем не потому «за», что «против» было бы еще хуже, а потому что «за» – это как раз то, что нужно. И, конечно, не ЗА размытое неопределенностью политических формулировок светлое будущее с еще более расплывчатыми способами его воплощения.
Так вот, по трезвому размышлению вынужден признаться: общественные завоевания нам не грозят. Разумеется, отважившись на такой неутешительный вывод, я просто обязан поставить вас в известность, что употребил выражение «по трезвому размышлению» – не для красного словца. Этим малопопулярным в российской глубинке словосочетанием я даю вам ясно понять, что решительным образом отвергаю всякие инсинуации относительно видимого мною в черном цвете прогноза на будущее якобы из-за беспрерывных пьянок на теплоходе и нашего захода в порт Касабланка, где, как и подобает приличному африканскому городу, вокруг всё черным-черно. Как бы не так! Эта чернуха посетила меня в погожий июльский день, длящийся в наших северных деревенских широтах до самых поздних сумерек, в те короткие мгновения полного просветления сознания и душевного катарсиса, которые изредка всё же перепадают человеку, когда он сидит на собственноручно сколоченной лавочке возле баньки под высокой березой и мелким орешником в обмотанном вокруг бедер полотенце, покуривая в перерыве между первым паром и вторым заходом желанную пахитоску. Именно в такие редкостные моменты бытия, когда едва ли кто из местных жителей осмелится потревожить распаренного дачника, дабы не прослыть в глазах односельчан повинным в том, что своим бесцеремонным вторжением в чужие пределы он нарушил очистительный акт благостного соития доброго соседа с природой, ко мне и пришло понимание написанной нам на роду безрадостной доли, обрекающей нас до скончания века плестись в хвосте общеевропейского демократического процесса. Если вам от этого будет легче, тогда некоторым утешением может послужить ссылка на то, что это скорее наша беда, чем вина. И зовется та напасть – русским перекошенным дуализмом, чья ущербная кривобокость не всегда даже заметна, ибо, как всякий физический изъян, который ради приличия люди стараются особо не выпячивать, как-то скрывать от посторонних глаз, прятать в искусном крое одежды, – дуализм успешно маскирует свой тяжелый недуг, напяливая на себя то просторную рясу священника, то широкую блузу добропорядочного славянофила, то большого размера косоворотку записного патриота, а то и вместительную телогрейку тихого агностика, отрицающего возможность познания русской души, российского разгильдяйства, а заодно уж и самой объективной действительности, но всё врожденное уродство дуализма тут же вылезает наружу, как только робкими призывами к материальному благополучию в интерьере демократических свобод мы тщимся уравнять в правах наше скромное бытие с непогрешимым великодержавным сознанием.
И вот уже с начала 90-х годов становится по меньшей мере дурным тоном, когда на церковной службе не присутствует кто-либо из первых лиц государства. В зависимости от политической конъюнктуры, экономической целесообразности, просто от времени года и состояния здоровья наши государственные мужи меняют свои идейно-религиозные воззрения с такой поспешностью, что у меня только голова идет кругом. Об этом не стоило бы и говорить – тоже мне, нашлись персонажи для серьезного эссе! – если бы не сосущая под ложечкой тревога по поводу той беспринципности, с какой уже нынешние лидеры демократического движения пытаются урвать себе кусочек от сладкого пирога власти. Их велеречивость, умение безупречно расставлять падежи и пользоваться сослагательным наклонением – уже служат поводом к настороженному отношению к ним. А вот способность гладко, без запинки отвечать на любые наболевшие вопросы, с бесстрастным видом формулировать западные рецепты буржуазной демократии, адаптированные к «неокультуренной» российской действительности, – это уже поважнее будет, это и в самом деле вызывает досадное чувство неловкости от своего преждевременного рождения, своей неполноценности. Аналогичное чувство охватывает меня, когда я вижу в телевизоре счастливую белозубую улыбку рекламной дивы, перепробовавшей все наслаждения на свете, но так и не нашедшей никакой другой отрады в жизни, никакого иного утешения, кроме суперпасты «Блендамед». Интересно – сохранилось бы у нее такое же выражение немереного счастья на лице и все 32 санированных зуба во рту, живи она, скажем, в деревне Горка Тверской области, где тамошние дамы, пренебрегая советами специалистов Института имени Ф. Ф. Эрисмана и продолжая пользоваться исключительно указательным пальцем, по-прежнему отдают предпочтение хозяйственному мылу или, в лучшем случае, дентопорошку «Особый»? Еще молодые, но уже дошлые и нахрапистые, в недалеком прошлом звонкоголосые глашатаи комсомольско-коммунистической морали, – они лишены той чертовщинки, той закваски духовной одержимости и всепожирающего пламени любовного сумасбродства, от которой поехала крыша у Майкла Джексона или благодаря которой князь Владимир обратил Русь в православие. Они флиртуют со страной подобно прожженным ловеласам, для которых высшей целью служит не страстная любовь к женщине и не стремление добиться ее расположения, а лишь сам факт обладания ею. Пронизывающая самое сердце боль мучительных страданий, бессонные ночи раздумий, неловкость ухаживаний на пути к ответному чувству, наконец, потеря аппетита и внешняя запущенность – все эти романтические спутники очумелой влюбленности напрочь отсутствуют у нынешних демократов, подчиняющихся трезвому расчету, в котором даже не предусмотрена весьма желательная обоюдная симпатия. Вспоминая недавнее прошлое и вглядываясь в уходящее настоящее, я замечаю – насколько сегодняшние казановы разительно отличаются от донжуанов старой школы, не способных толком ни излагать своих чувств, ни тем более очаровывать женщину, но глубоко и искренне преданных любви к ней, что пестуют, пусть не сердцем, так спинным мозгом, каждое слово, произнесенное в адрес дорогой избранницы. Оттого-то бедной женщине и кажется, что этот вымученный, выстраданный, корявый слог ее не достоин, потому что обращен он к ее уму, чести, совести – а где вы видели такие эрогенные зоны у женщины? – в то время как она любит ушами, глазами и нежной кожей. И если даже у такого благородного рыцаря и возникнет невзначай кое-какая утренняя озабоченность, то и тогда ее былая мощь всей своей ныне неприглядной боеголовкой будет нацелена – дабы не нанести столь жалким видом непоправимой душевной травмы впечатлительной возлюбленной – скорее в сторону условного политического противника, нежели жеманно потупившей взор сладкой чаровницы. И, конечно, охочей до любовных утех проказнице во сто крат милее звонкая соловьиная трель младореформатора, направо и налево приторговывающего ею перед власть предержащими, чем горькая, заунывная песнь верного облезлого ворона, съевшего собаку на псевдодемократических помойках нашей великой Родины.
Да простят мне мои читатели вольное обращение со временем, если я отступлю от хронологии описываемых событий и перенесусь в хмурое утро воскресенья 26-го дня марта 2000 года, когда – и это чистая правда, уж поверьте мне на слово, – я как раз пишу эти самые строки, ровно за 10 часов до всенародного избрания на пост второго Президента новой России В.В.П... Фу ты, черт! Чуть было под статью себя не подвел. Слава богу, вовремя опомнился, своевременно ударил себя по рукам – вот что значит преодолеть соблазн воскресного искушения и сохранить трезвость в ранние утренние часы выходного дня: реакция – молниеносная! Ведь агитация с позавчерашнего дня строго-настрого запрещена. Нуда вы и сами, наверное, догадались, о ком идет речь. Хотя, если я и дальше буду писать с той же скоростью, с какой мне дается настоящая глава, не исключено, что может возникнуть некоторая путаница, ибо к тому времени, когда я ее закончу, придет черед уже делиться впечатлениями о новом Президенте РФ. Впрочем, не стану ручаться, что предстоящие четыре года – это достаточный срок, чтобы поколебать нашу стойкую веру в сегодняшнего избранника. Похоже, для такого паскудного дела и двух сроков может не хватить. А пишу я медленно не оттого, что плохо представляю себе освещаемую тему, а исключительно потому, что руководствуюсь бережным к вам отношением, боюсь поранить своим беспристрастным упреком растерзанные чувства, коими продиктованы ваши самые лучшие побуждения, отчего мне и приходится заново переписывать уже готовый текст, вычеркивая из него целые абзацы грязных ругательств и матерной брани, – ну, наболело! – замену которым подыскать в русском языке, сами знаете, очень и очень сложно.
Так вот, я, конечно, не могу пройти мимо такого важного исторического события в жизни нашей страны. Вы, естественно, вправе задать мне вопрос: «Что ж ты, даже до завтра не можешь повременить, чтобы выразить свое восхищение актом всенародного избрания Президентом России В.В.П...? Неужто мы, как дети какие неразумные, не понимаем в чем дело и не подождем денек-другой, коль агитация запрещена!» – «Да как же можно до завтра, – недоумеваю я в ответ, – если чувства распирают прямо сейчас и страшно не терпится поскорее ими поделиться. Нет, до завтра никак нельзя. Ну что вы! Вот только отыщу запропастившийся еще с прошлой избирательной кампании паспорт, слетаю быстренько на избирательный участок и тут же назад, снова за перо, чтобы, ни капли не расплескав из амфоры переполняющих меня чувств, донести их до вас во всей первозданной свежести испытываемых мною ощущений».
Ну что? Быстро я обернулся? Не заждались еще? Нет? Вот и ладушки. Тогда продолжим. Меня поражает – с каким завидным постоянством мы подвержены мании твердой руки, наделяемой нами всеми властными полномочиями. При нашем хилом правосознании, полной гражданской безответственности и чудовищной политической необразованности ничего более внятного и толкового, кроме избирательного наказа о наведении должного порядка в стране, сформулировать нам так и не удается. И это-то при нашей начитанности и великом культурном наследии! И чем сильнее мы ощущаем собственное бесправие перед махиной разросшейся власти, перед чиновничьим произволом и олигархическим беспределом, тем трепетнее и с большей надеждой мы обращаем взоры к нашему ненаглядному избраннику, всей душой стремясь быть обласканными его могучей дланью. И его разнузданные ласки – безмерны. И слезы гордости наворачиваются на глаза, как только я проникаюсь мыслью, что живу в одно время с таким человечищем.
Несколько настораживает, однако, неизменность и однообразие наших помыслов в отношении твердой руки. Нет, я, конечно, понимаю – дело это полезное, даже в чем-то необходимое. Но чтобы настолько!.. Изгодавгод, извекаввек, какие бы формы государственного правления в России ни существовали! И это вам уже не какая-нибудь там нелепая случайность, а научно установленная закономерность. Совершенно очевидно, в нашем понимании плох и жалок тот государственный деятель, который манкирует в мирное время насильственными методами разрешения внутриполитических и социальных проблем в обществе, как-то: повсеместным террором против боярской измены путем учреждения опричнины и передела землевладения, показательными стрелецкими казнями, в которых и самому не грех рубануть с десяток забубённых голов, беспощадным подавлением бунта казацкой голытьбы, становлением советской власти посредством политики военного коммунизма и красного террора, поголовной чисткой партийных рядов и жесточайшими массовыми репрессиями, превращающими страну в общенародный ГУЛАГ, или вот как сейчас – антитеррористическими операциями, по ходу которых еще удается загнать несколько потрепанный в бомбежках электорат на избирательные участки для свободного волеизъявления. А то как же! Демократия всё ж таки! Отношение к такому миротворцу у нас явно неоднозначное, просто двойственное, не всякий и поймет такого, и, как результат, доверие к нему, конечно, падает, а уж про всенародную поддержку – и говорить нечего. И чем меньше при этом пролито крови, чем меньше проявлено решимости и твердости воли, тем, понятное дело, ниже рейтинг такого горе-политика.
С некоторым разочарованием должен, правда, заметить, что от всех перечисленных мер, направленных согласно нашим избирательным пожеланиям на борьбу с чиновниками-мздоимцами, властными коррупционерами, казнокрадами-олигархами, – им от этого ни жарко ни холодно. Но это так, к слову, всего лишь маленькая ремарка. Важно другое: не имеет значения, по отношению к кому применены эти воспитательные меры общественного воздействия; заслуживает внимания сам факт использования подобных мер, заставляющий биться наши пламенные сердца с удвоенной частотой, вплоть до инфаркта. Не будь этих праведных мер, вызванных всенародной инициативой покончить с творящимися в стране безобразиями, не было бы тогда у нас к такому государственному деятелю ни уважения, ни глубокой признательности, ни всеобщей симпатии.
Но к счастью, в наших суровых краях малахольные властители не приживаются. И уж если кто-то подобный и появляется на вершине власти вопреки народному негодованию, то дни его, считай, – сочтены. Вспомните хотя бы богомольного звонаря царя Федора – а говорят еще яблоко от яблони недалеко падает! куда там! его отец Иван Грозный, должно быть, в гробу перевернулся от такого наследника престола, – или вот гольштинского прикормыша Петра III, до конца дней своих так и не сумевшего утолить печали в связи с безвременной кончиной бедной тети Лизы, которую – вот поди ж ты! – угораздило помереть в самый канун Рождества, в преддверии долгожданных Святок, как раз тогда, когда капусту с квасом, сочево и кутью, а вместе с ними и поминальную скорбь Сочельника вот-вот уже готовы были сменить запеченный поросенок, копченый окорок и заливной студень из свиных ножек, ну а поутру – праздничное веселье святочного катания на расписных санях.
Не хочу быть неверно истолкованным, будто я, приветствуя избрание В.В.П... Президентом России, оплакиваю тем самым – упокой ее душу! – размытую тень почившей демократии. Да ничуть не бывало! Наоборот, я с твердым оптимизмом смотрю в наше светлое демократическое завтра, тем паче что ведут нас к нему такие закаленные бойцы КПСС, КГБ и ФСБ, которые еще вчера неустанной борьбой в рамках своих правозащитных организаций отстаивали попираемое антидемократическим сапогом право человека на инакомыслие. Нет и еще раз нет. Я верю в демократию. В нашу демократию. Со своим, российским, демократическим оскалом лица. Вместе с тем я допускаю, что наша демократия может оказаться несколько отличной от демократии в ее традиционном понимании. Ну что ж тут поделаешь. Так уж сложилось. Как-никак, за плечами целые века антидемократической истории запущенной болезни общества, генетически наследуемой каждым новым поколением избирателей.
Дабы придать монологу большую полемичность, я даже готов изобразить его в лицах, тут же поставив себе в упрек:
– Что же это за болезнь такая, которая длится столетиями, а больной всё жив и жив и даже потеть не собирается? Ведь, как известно, запотевание больного – верный признак наступающей агонии. Тогда никакая это уже не болезнь, а совершенно естественное состояние общественного организма.
– Ну, это ты уже чересчур хватил, – примирительно остужал я себя. – Ты пойми: несмотря на разрушительный гнев в наших сердцах и политический хаос в головах, вот уже в третий раз мы избираем себе президента путем всенародного демократического голосования. Ведь ничего подобного раньше не было. Точнее сказать, было, но эти единичные случаи отнюдь не портят наметившуюся ныне устойчивую тенденцию.
И действительно, припоминал я, как после подозрительно скоропостижной кончины царя Федора и случившейся несколькими годами ранее менее сомнительной смерти царевича Дмитрия – следственная комиссия официально признала, что царевич сам себя зарезал в припадке падучей, играя со своими сверстниками в ножички, – на престол взошел Борис Годунов, избранный по воле народа всем Земским собором – по десяти выборных от каждого города. Да и то сказать – взошел! Его еле упросили: угрожали отлучением от церкви, стращали запретом на совершение духовенством литургий; и только боязнь греха, что падет на его упорствующую душу, и толпы народа, криком умолявшего Бориса венчаться на царство, заставили его наконец согласиться. А уж насчет средств для достижения всенародной воли, направленной на демократические преобразования, – и вовсе можно не волноваться, тут судьба благосклонно предоставляет нам широкий выбор, начиная с уже упомянутого неосторожного обращения с острыми режущими предметами и кончая – согласно манифесту Екатерины – геморроидальной коликой, что неожиданно подстерегла Петра III,или апоплексическим ударом, что коварно настиг его сына – императора Павла Петровича, как указано в обнародованном сразу после кончины отца манифесте Александра I.
Но что мне эти исторические аллюзии, когда я вбил себе в голову, что нищета, мол, не лучшее поле для демократических посевов, что время для демократии еще не пришло, и перспективы для нее в России сейчас не самые радужные.
– А когда у нас вообще были хоть какие-то перспективы, тем более радужные? – отвечаю я себе в форме вопроса.
Однако и этот сильный довод меня почему-то не убеждает, и я продолжаю упорствовать, говоря о том, что, мол, коллективная психология мышления, единомыслие хороши для войн и восстановления разрушенного хозяйства, а в мирное время при построении демократического общества они служат помехой поиску новых социально-экономических путей развития.
– Ой мне эти глупости! – хватаюсь я обеими руками за голову. – В состоянии мирного времени мы пребываем лишь номинально, фактически же – мы никогда не прекращали военных действий, ведя нешуточную борьбу то с пережитками капитализма, то с каким-нибудь уклоном, то еще с чем-нибудь, но всегда за светлое будущее. Да, коллективная психология мышления и массовое сознание отражают демократию большинства. Ну и что? Именно на сознание большинства, имеющего свое большевистское представление о демократии, и будет опираться вновь избранный президент, в лице которого это самое большинство спит и видит достойного выразителя народного единства и символ национальной независимости. Ведь, если ты заметил, Отечество – снова в опасности, международный терроризм – не дремлет, посягая на самое святое – целостность и независимость нашей Родины.
Но и на этот раз мои весомые доводы не оказывают на меня должного воздействия, и я продолжаю что-то бубнить про нами же вскормленный международный терроризм, про какое-то там своеволие большинства над меньшинством, про компромисс между властью и народом, для которого узаконенной охранной грамотой, уберегающей его от произвола властей, как раз и служит демократия, про опасность авторитаризма, прикрывающегося принципом единовластия как основания государственной силы и порядка, про...
Я слушал себя и просто диву давался: откуда во мне столько предвзятости, столько сомнений либерального толка, столько неверия в правильность избранного нами пути? Можно подумать, что во времена своей юности, когда все мальчики и девочки жадно зачитывались романами Майна Рида, а старшее поколение с наслаждением упивалось бессмертной трилогией «Малой земли», «Возрождения» и «Целины», успевая еще на сон грядущий удовольствоваться перипетиями похождений бравого строителя коммунизма из одноименного «Кодекса», – я только тем и занимался, что с фонариком под одеялом подробнейшим образом штудировал Томаса Джефферсона и постигал в подлиннике отвлеченные философские рассуждения «L'Esprit des Lois» Шарля Луи Монтескье, размышляя «О духе законов» посредством не просто отчеркивания общих положений, а углубленного вникания в детали с пометками на полях. Откуда во мне столько чуждых идей, словно настольной книгой всю жизнь мне служила не «Расчетная книжка по коммунальным платежам», а, как минимум, «Европейская конвенция о правах человека»? Я же, наверняка, при таком способе чтения посадил себе зрение, отчего и не замечаю происходящих ныне в стране перемен. Или меня пугает возводимый будто бы на пустом месте храм демократии? Так вовсе не на пустом! Может, у нас и нет укоренившихся демократических традиций, зато тяга к демократии в отдельных представителях российского общества существовала с давних пор. Согласен, есть доля истины в том, что методы при этом использовались не вполне гуманные. И уж если так случалось, что в своих невинных шалостях ребята ненароком заходили слишком далеко, – ну, там, под карету что-нибудь швырнуть или еще что, – так это вовсе не со злобы или из-за какой-то личной неприязни. Это от безысходности! Вот скажите мне, что оставалось делать отчаявшейся от бесплодных законных попыток ослабить власть самодержавия скромной девушке из местечка Мозырь Минской губернии Гесе Гельфман, – рано лишившейся матери, выросшей на сочинениях Добролюбова, Писарева, Чернышевского, так и не пожелавшей насильно быть выданной замуж, – как не вступить агентом 2-й степени в тайный кружок молодежного творчества «Народная воля»? Ведь именно там, после долгих мытарств, сбылась ее давнишняя мечта – найти своего суженого и выйти замуж по любви, после чего и помирать было не страшно, отправляясь на четвертом месяце беременности на скамью подсудимых. Или вот Игнатию Гриневицкому, записавшемуся в тот же кружок по интересам в секцию бомбометания? И уж если тяга к демократии и народовластию заставляла членов кружка метать бомбы в Александра II – вот уж допекло так допекло! – «царя-освободителя, великого преобразователя, принесшего народу неведомые ему дотоле блага гражданственности», то какого же тогда еще более сурового наказания заслуживали все остальные?
Слушая себя, я задавался вопросом: «Как это так, чтобы в одном человеке сплелись воедино и преклонение перед народовольцами, простодушно полагавшими, что их дело – только начать, показать пример личного геройства, а уж дальше народ подхватит, и почитание заветов дедов и отцов, твердо стоявших на платформе разрушения всего мира насилия до основания, чтобы затем... и уважение к Европейской конвенции?»
И тут во мне, словно в человеке, в жилах которого течет много всякой крови, но более всего дает о себе знать та, что самая горячая, встрепенулся бунтарский дух: именно потому, что в сегодняшних наших деяниях присутствует некая незавершенность, половинчатость, размытость устремлений, мы и ограничиваемся в своих посягательствах на основы прогнившей власти лишь тем, что демонтируем памятник Дзержинскому, оставляя нетронутым даже фасад лубянского централа, в то время как куда менее решительно настроенные французы, призывавшие только отречься от старого мира, по кирпичику крушат оплот и символ ненавистной тирании – Бастилию, или немцы, что в пыль разносят Берлинскую стену, олицетворявшую собой мрачную страницу истории, преграду на пути к демократии.
Впрочем, хватит косить под придурка, изображая ради остроты полемики игру в психическое помешательство в лицах. Пора честно признаться себе в тех кощунственных подозрениях, что закрадываются в душу, – а способны ли мы в принципе к каким-либо общественным ЗАвоеваниям, и в частности демократическим? Нет, не во имя того, чтобы отстоять свое, оказать соПРОТИВление неприятелю, покусившемуся на ниспосланные нам «сверху» права и свободы, – это-то как раз пожалуйста, это запросто, это сколько угодно. А вот чтобы не «против», а «за», причем не потому «за», что «против» было бы еще хуже, а потому что «за» – это как раз то, что нужно. И, конечно, не ЗА размытое неопределенностью политических формулировок светлое будущее с еще более расплывчатыми способами его воплощения.
Так вот, по трезвому размышлению вынужден признаться: общественные завоевания нам не грозят. Разумеется, отважившись на такой неутешительный вывод, я просто обязан поставить вас в известность, что употребил выражение «по трезвому размышлению» – не для красного словца. Этим малопопулярным в российской глубинке словосочетанием я даю вам ясно понять, что решительным образом отвергаю всякие инсинуации относительно видимого мною в черном цвете прогноза на будущее якобы из-за беспрерывных пьянок на теплоходе и нашего захода в порт Касабланка, где, как и подобает приличному африканскому городу, вокруг всё черным-черно. Как бы не так! Эта чернуха посетила меня в погожий июльский день, длящийся в наших северных деревенских широтах до самых поздних сумерек, в те короткие мгновения полного просветления сознания и душевного катарсиса, которые изредка всё же перепадают человеку, когда он сидит на собственноручно сколоченной лавочке возле баньки под высокой березой и мелким орешником в обмотанном вокруг бедер полотенце, покуривая в перерыве между первым паром и вторым заходом желанную пахитоску. Именно в такие редкостные моменты бытия, когда едва ли кто из местных жителей осмелится потревожить распаренного дачника, дабы не прослыть в глазах односельчан повинным в том, что своим бесцеремонным вторжением в чужие пределы он нарушил очистительный акт благостного соития доброго соседа с природой, ко мне и пришло понимание написанной нам на роду безрадостной доли, обрекающей нас до скончания века плестись в хвосте общеевропейского демократического процесса. Если вам от этого будет легче, тогда некоторым утешением может послужить ссылка на то, что это скорее наша беда, чем вина. И зовется та напасть – русским перекошенным дуализмом, чья ущербная кривобокость не всегда даже заметна, ибо, как всякий физический изъян, который ради приличия люди стараются особо не выпячивать, как-то скрывать от посторонних глаз, прятать в искусном крое одежды, – дуализм успешно маскирует свой тяжелый недуг, напяливая на себя то просторную рясу священника, то широкую блузу добропорядочного славянофила, то большого размера косоворотку записного патриота, а то и вместительную телогрейку тихого агностика, отрицающего возможность познания русской души, российского разгильдяйства, а заодно уж и самой объективной действительности, но всё врожденное уродство дуализма тут же вылезает наружу, как только робкими призывами к материальному благополучию в интерьере демократических свобод мы тщимся уравнять в правах наше скромное бытие с непогрешимым великодержавным сознанием.