Задонский С.. Гонец из прошлого (Посыльный 'серой стаи' - 1)

   - Давайте, я сделаю с него копию, - предложил дипломат.
   - Но здесь же указано, что вся эта группа выехала!
   - Я все равно скопирую его, так, на всякий случай. Может быть, встретите этого человека где-то в России или просто сошлетесь на него в книге.
   На этом разговор об организации Трофимова закончился, пока Юрий Владимирович не отыскал во второй папке ещё одно его обращение.
   - Вот интересно! - удивился он. - Еще одно письмо Трофимова, но его подписали уже другие люди. И опять все они выехали из республики. Выходит, остается здесь только Трофимов? - не то себя, не то Михайлова спросил писатель.
   Сергею неудобно было отмалчиваться, и он рассказал Поляковскому об этой ветеранской организации под руководством Трофимова.
   - А вам не кажется, Сергей Альбертович, что это какая-то, если не мистическая, то во всяком случае виртуальная организация. И что это за намеки на некие несметные сокровища, которые этот, - он заглянул в бумаги, - Игорь Вячеславович готов предоставить нашей стране?
   - Я пару раз, в силу служебной необходимости, разговаривал с ним. Вначале я тоже подумал, что старик не совсем нормальный, но потом убедился в его полной вменяемости.
   - Хорошо, я доверяю вашим словам. Но откуда у него такие средства? недоумевал Поляковский.
   - Точно не знаю. Но он что-то говорил об архивах, которые можно изучать и по ним писать разные диссертации, научные статьи и книги. Наверное, этим он и его коллеги и зарабатывают?! - предположил Михайлов.
   - Дорогой Сергей Альбертович! Если бы вы знали, сколько в нашей стране зарабатывают научные работники, то ваши предположения не были бы столь наивными. Копейки! А настоящие деньги можно заработать только за рубежом. Вы не подумайте ничего плохого, - я считаю себя патриотом своей Родины. Но посудите сами, где сейчас наша умная, научная молодежь - все там. И поверьте, немногие из них горят желанием вернуться в Россию. А почему? Да потому, что там они чувствуют себя востребованными. Не деньги их там держат, хотя они в жизни значат немало, а во-стре-бо-ван-ность, - по слогам сказал писатель. - А что сейчас читают в Москве, да и в других городах России? Детективы и любовные романы. Историей и архивами интересуются только специалисты и любители - это я вам говорю уже как писатель. Так что деньги его никак, ну просто никак не могут быть доходами от издания архивов! - закончил свою речь Поляковский.
   - Но ведь архивы стоят хороших денег? - не сдавался Михайлов.
   - Стоят, - согласился Юрий Владимирович, - но только в определенных случаях.
   - Каких же?
   - Ну, во-первых, если они касаются каких-то событий, связанных с Западом. Там люди с трепетом относятся к своей истории и хотят знать о ней как можно больше. Поэтому и денег на такие материалы не жалеют. Во-вторых, если эти документы представляют какую-то сенсацию. В-третьих, если этими архивами можно скомпрометировать кого-то из сильных мира сего, их родственников или приближенных. В-четвертых, в мире существуют просто богатые коллекционеры, которым вовсе неинтересно, о чем тот или иной раритет, главное, чтобы это был подлинный архивный документ. И наконец, в-пятых, это секретные архивы, но располагать ими в полном объеме с целью продажи отдельных документов для оказания помощи нашему государству - это, согласитесь, Сергей Альбертович, абсурд!
   - Пожалуй, вы правы, Юрий Владимирович. Но если бы вы встретились с этим Трофимовым, то, как мне кажется, он сумел бы вас убедить в реальности своих планов, - не сдавался Михайлов.
   - Хорошо, если вы так настаиваете, сделайте с этих документов копии, а уж потом, по ходу работы посмотрим, стоит ли заниматься ветеранской организацией Трофимова. На том и порешим! - закончил их спор Поляковский.
   Вечером того же дня Юрий Владимирович позвонил по городскому телефону, номер которого дал ему при инструктаже Котов. После двух гудков трубку сняли и на том конце провода заговорили на местном языке.
   - Извините, я вас не понимаю. Если можно, говорите по-русски, попросил Поляковский.
   Абонент несколько секунд молчал, потом не очень дружелюбным тоном спросил по-русски:
   - Что вам нужно? Я вас слушаю!
   - Я бы хотел поговорить с господином Котэ Карловичем Сванидзе, который полвека назад проживал в Краснодаре в старой части города.
   Юрий Владимирович догадывался, что это условная фраза, однако смысла её не понимал.
   На том конце снова воцарилось молчание, но на этот раз было слышно участившееся дыхание.
   - Алло, алло! - несколько раз повторил Поляков-ский, боясь, что телефон в этот важный момент может отключиться.
   Наконец прозвучал голос абонента:
   - Здесь такие не проживают, - и трубку повесили.
   Поляковского предупредили заранее, что у обладателя этого голоса очень скверный характер, поэтому Юрий Владимирович снова набрал номер телефона. На этот раз трубку сняли сразу же, после первого гудка.
   - Слушаю, - ответили по-русски.
   - Извините, - начал Юрий Владимирович. - Может, вы меня неправильно поняли. Мне нужен Котэ Карлович Сванидзе, который в начале сороковых годов, находясь в отпуске, проживал в Краснодаре в старом городе, в семействе Бергманнов.
   В трубке опять ничего не было слышно.
   - Если его сейчас нет дома, то вы мне ска... - продолжил Поляковский, но его неожиданно прервали.
   - Кто вам дал этот номер телефона? - спросили недружелюбным голосом.
   - Насколько я понимаю, я имею честь разговаривать с самим Котэ Карловичем? - задал вопрос писатель.
   - Здесь под именем Котэ Карловича Сванидзе никто не живет. Так кто вам дал этот номер телефона? - не унимались на том конце провода.
   - Ну, раз такой здесь не проживает, придется обратиться в местную службу государственной безопасности. Я ведь прекрасно понимаю, идет война, люди находятся в движении, переезжая с места на место в поисках укромного уголка, а в этой службе ведь ведутся какие-то учеты. Тем более, что мне сказали, что по этому адресу, - Поляковский назвал адрес своего собеседника, - некто Сванидзе проживал ещё до войны. А меня его товарищ по фронтовой молодости просил навестить и передать радостную весть.
   - Какую ещё весть? - встрепенулся собеседник.
   - А почему я вам это должен говорить? Вы ведь не Сванидзе и даже не представились, - сделал замечание Юрий Владимирович.
   - Меня зовут Вано Георгиевич, можно просто батоно Вано - так у нас принято, - представился говоривший. - Так что там за приятная новость?
   - Я же вам сказал, что эта новость предназначается только для ушей Котэ Карловича, - стоял на своем Поляковский.
   - Ладно, хватит со мной играть. Говорите, что за новость. Я её сам Котэ Карловичу передам.
   - Ну хорошо, - смилостивился писатель. - Мой знакомый просил передать, что фотография Котэ Карловича, на которой он запечатлен в форме старшего лейтенанта с семейством Бергманн, скоро будет напечатана в иллюстрированном журнале по военной истории.
   Батоно Вано, немного помолчав, спросил:
   - Когда вам нужно увидеться с Котэ Карловичем?
   - По возможности, сегодня вечером. Я живу в гостинице на берегу реки. Охране пусть скажет, что он ветеран и пришел на беседу к писателю Поляковскому. По-ля-ков-ско-му, - по слогам повторил Юрий Владимирович. - А потом мы найдем укромное местечко, где обо всем переговорим.
   - Хорошо! Я к вам подъеду через час, - пообещал Вано Георгиевич.
   Глава 92
   Расставшись с Квасовым, Кононенко в первую очередь направился к своему товарищу и соседу по дому, заместителю начальника вычислительно-аналитической лаборатории столичного ГАИ майору Геннадию Евсееву.
   Майор встретил его поднятым кулаком, и Конон сразу же понял, что тот в очередной раз влип в какую-то передрягу. Но он не любил отступать, хотя и получал за это немалые шишки от начальства.
   После приветственного рукопожатия капитан спросил:
   - Ну что, Геша, я тебя опять ненароком подставил?
   - Не то слово. Я, как только услышал от тебя буквы номера, сразу понял, к какой организации относится эта машина. Ну, а потом, когда залез в наш компьютер, только подтвердил свои догадки: это оперативная машина нашей любимой организации под кодовым названием "шу-шу", - шепотом доложил Кононенко Евсеев.
   - Это что ещё за "шу-шу"? - также шепотом спросил Конон.
   - Знаешь анекдот? - опять же шепотом стал рассказывать гаишник. Поймало племя мумбо-юмбо американца, англичанина и русского, и его вождь поставил условие: если назовете слово и мы его не сможем объяснить, то отпустим, если наоборот - съедим. Понятно, что американца и англичанина племя съело. А русский им и говорит свое слово: "КГБ". Думали туземцы, думали - не могут объяснить. Отпустили они русского и просят, расскажи, мол, что означает это слово. А русский и говорит: "Это, как и ваше племя, посидели, подумали, шу-шу-шу, шу-шу-шу и нет человека!"
   - Я тебя, Геша, понял. Значит, машина бывших "фискалов" от слова ФСК. Что мне сейчас надо сделать, чтобы прикрыть тебя? - спросил Кононенко.
   Майор осмотрелся в лаборатории, отгороженной от коридора прозрачной плексигласовой стенкой, и сказал:
   - Ты уж извини, Василий, но, когда меня спрашивали, зачем мне нужны данные по этой машине, я сказал, что получил от тебя, вернее от вашего управления запрос на нее. Так что, будь другом, сделай срочно мне этот документ.
   Испуг на лице Евсеева был неподдельным. "Надо все же поговорить с Квасовым и Ткачуком: куда, интересно, мы всей нашей дружной компанией влипли, что даже Геша трясется, как осиновый лист!"
   Покинув лабораторию ГАИ, капитан Кононенко поехал к участковому, на территории которого проживал покойный Калашников.
   Капитан размышлял здраво: если бы органы проводили какую-нибудь операцию, то об этом окольными путями знал бы и участковый - каждый такой сотрудник имеет достаточно агентуры или сексотов из местных жителей.
   Старший лейтенант милиции Пашутин был участковым милиционером, если так можно выразиться, от рождения. На свой участок он пришел в семидесятых годах, после срочной службы, по примеру своего отца и ему на смену. Его отец, дослужившийся от рядового, пришедшего в милицию по комсомольскому набору, до младшего лейтенанта, в течение года передал сыну участок вместе со всей агентурой, а потом помогал ему становиться на ноги.
   Пашутина-младшего, который уже через год-другой готовился выйти на заслуженную пенсию, все продолжали звать "Младшим", его отца соответственно "Старшим". В районном отделе милиции друзья и товарищи по работе шутили, как будут называть сына "Младшего" Пашутина и внука "Старшего", который заканчивал срочную службу во внутренних войсках в Чечне и собирался писать рапорт о службе в качестве участкового инспектора вместо своего отца.
   "Младшего" Пашутина Кононенко застал дома за обедом. Жена старшего лейтенанта пригласила капитана за стол и накормила настоящим украинским борщом. За столом они разговаривали о пустяках, не затрагивая служебных вопросов.
   После сытного обеда жена "Младшего" оставила их одних в комнате сына. Кононенко сразу сказал, что пришел узнать, работала ли оперативная группа ФСБ на участке "Младшего", и выяснить все, что касается жизни "отставного" гинеколога Нахтигалиева.
   "Младший" тут же набрал номер телефона, связался со своим отцом и попросил его зайти на минутку по делу.
   - Старик придет через несколько минут; он об этом докторе может рассказать гораздо больше, чем я, - ведь Нахтигалиев появился в этом доме сразу же после войны. А по первому вопросу могу точно ответить, что ребята из ФСБ на моем участке не работали: официально меня они бы, естественно, не проинформировали, но мои добровольные помощники мне по этому поводу ничего не сообщали. Значит, людей не арестовывали, обыски и изъятия не проводили. Возможно, только за кем-то наблюдали, но в этом мои помощники бессильны бригады наружного наблюдения ФСБ работают чисто.
   - Значит, ты уверен, что на твоем участке ребята из этой конторы никаких активных мероприятий не проводили? - попросил ещё раз подтвердить Кононенко.
   - Конечно. Кроме того, после проведения подобных мероприятий фээсбэшники обычно нас через городское управление уведомляли.
   - Хорошо. А что ты можешь сказать о семье Калашниковых?
   - Все, что знал, сказал следователю и всех наших сударушек, которые хоть что-то знали о них, приволок на допрос. Извини, но ничего нового добавить не могу.
   - А эта парочка, Марина и Денис, друзья покойной Марии, больше не появлялись?
   - Думаю, что, узнав о смерти своей подруги и её мужа, они, если на них лежит какая-то вина, больше не появятся. Не вижу смысла им появляться даже в случае, если они не виновны, - тогда их через вас будут разыскивать и те, кто в действительности совершил это убийство.
   В дверь позвонили. "Старший" Пашутин, несмотря на возраст, метеором ворвался в комнату.
   - Наконец-то и обо мне вспомнили в управлении! - воскликнул старик. Видно, жена "Младшего" рассказала старику, кто находится у них в гостях.
   Узнав, что от него хотят услышать, "Старший" несколько поостыл.
   - Доктор Нахтигалиев появился в этом доме вместе с моим приходом в милицию. Правда, тогда он был не доктором, а демобилизованным с войны лейтенантом. Потом поступил в медицинский институт, а затем уже стал известным в столице гинекологом. Всю жизнь прожил и проработал, что называется, у меня, а потом у сына на глазах.
   - И за все это время ничего криминального за ним замечено не было? удивленно спросил Кононенко. - А подпольные аборты, а частная практика во времена строительства коммунизма - неужели и в этом он был абсолютно чист?
   - Представь себе, - заверил капитана "Старший", - ни разу за все это время не попался, и даже никто на него пальцем не указал.
   - А друзья, знакомые? - с надеждой спросил Конон.
   - Почти никого. С женой в разводе, но та лет пять назад вместе с новым мужем попала в автокатастрофу и потеряла память. Детей нет.
   - А откуда он родом? Кто родители? Имеются ли братья и сестры? Одноклассники по школе? Однокурсники по институту? Кто с ним работал в поликлинике или в больнице? - стал сыпать вопросами капитан. - Где-то же он должен был оставить следы.
   - Насколько я помню, - стал вспоминать "Старший", - им никто, я имею в виду из наших, не занимался. Но один случай припоминаю. Нет, пожалуй, два.
   - Ну-ну! - заинтересовался даже "Младший".
   - Первый произошел, когда Нахтигалиев ещё учился в институте. Помните дело кремлевских врачей? Вот тогда-то органы и занимались всеми медиками. Кто-то из следователей допрашивал его, и были какие-то неясности, но потом это дело закрыли.
   - А второй? - спросил Кононенко.
   - Это уже при получении паспорта нового образца, если помнишь, зеленого цвета. Так вот, у него были какие-то трудности с оформлением, но потом тоже все благополучно разрешилось.
   - Я же говорил - родственники, - обрадовался Кононенко. - Значит, ЗАГС и паспортный стол - вот моя задача. А вас попрошу опросить всех местных жителей: не видели ли они в день убийства Калашниковых четырех молодых людей... - и он описал их и помятый автомобиль.
   Глава 93
   "На острове Узедом, - продолжал свой рассказ Овчинников, - мы пробыли недолго. За неимением других помещений немцы поселили нас вместе с другими заключенными местного лагеря. Здесь в основном содержались пленные, которые обслуживали ракетную базу нацистов в Пенемюнде. Среди них были и сбитые в боях и попавшие в плен летчики Красной Армии.
   Потом, уже после войны и смерти Сталина, я узнал, что на острове примерно в то же время, что и мы, находился и летчик Девятаев со своими товарищами, которые сумели усыпить своим примерным поведением бдительность охраны и угнать немецкий бомбардировщик.
   Местные узники на нас смотрели как на предателей: мы по сравнению с ними были откормлены и не привлекались к лагерным работам. Там я понял, для каких целей отбирал военнопленных немецкий майор-врач.
   Больше всего нас поразила забота немецкого командования о наших жизнях. На время налетов английской и американской авиации на секретные объекты Пенемюнде нам отвели место за территорией лагеря, где мы для себя вырыли окопы и щели для укрытия от авиационных бомб.
   В этом лагере мы пробыли недолго, и нас перевели в наш постоянный, если так можно сказать, лагерь, который располагался недалеко от острова Узедом на каком-то безымянном островке. Здесь не было никаких военных объектов, кроме зенитно-артиллерийской батареи немцев, но зато весь остров был сплошным минным полем.
   Нас привели в подземный грот: что здесь было искусственным, а что сделано человеком, понять было нельзя. Всю группу заключенных провели узким полутемным тоннелем в длинное помещение, в стенах которого, как в Киево-Печерской лавре, в скальной породе были проделаны небольшие комнатки. В каждой комнатке стояли трехъярусные нары, рассчитанные на пятнадцать человек.
   На построении нашу группу разделили на две, примерно поровну. Нашу - в тридцать человек - поделили на два отделения, и каждому определили по одной комнатке, назначили старших групп; куда увели другую группу, мы не знали. Какие-то заключенные немцы, по всей видимости проштрафившиеся или осужденные за уголовные проступки, принесли нам постельные принадлежности и новые лагерные робы. Кроме того, - что никогда до этого ни в одном лагере не было, - выдали красноармейские ватники и сапоги.
   На следующий день мы прошли медицинскую комиссию и так называемое собеседование: немецкие врачи в морской форме внимательно нас осмотрели и выслушали, и наша группа вновь подверглась сортировке. Наиболее физически здоровые составили первую команду, с какими-то болезнями или отступлениями от немецких медицинских норм - две другие. Потом нас отвели в столовую для пленных, где покормили примерно так же, как и во время моей предыдущей службы в артиллерии.
   После обеда началось собеседование. Немецкие морские офицеры и офицеры в армейской форме (как мы узнали позже, они были из абвера) беседовали с каждым в отдельности.
   Суть беседы сводилась к следующему. Записав все наши метрические данные и получив согласие медицинской комиссии, они объявили, что нас отобрали для службы в одной из вспомогательных команд германских военно-морских сил. Для этой службы необходимо было наше добровольное согласие - в противном случае несогласившегося переведут в другой лагерь и будут использовать в другом качестве.
   Вы должны понять нас, Владимир Николаевич. После стольких лагерей, унижения и издевательств эсэсовской охраны и особенно молодчиков из украинской вспомогательной полиции не всякий бы захотел сменить довольно приличное отношение немецкой администрации на этом острове на вполне вероятную гибель в другом, сухопутном концентрационном лагере.
   Беседовавший со мной офицер, узнав, что я по гражданской профессии водолаз, подробно расспрашивал меня о системе подготовки водолазов в советском флоте и очень удивился тому, что меня призвали для прохождения службы не в военно-морской флот, а в артиллерию. Затем он сказал, что этот остров вовсе не лагерь для военнопленных, а одна из баз военно-морских сил Третьего Рейха. На обложке моего личного дела, заведенного ещё при первом отборе, этот офицер сделал какую-то надпись карандашом, а перьевой ручкой аккуратно вывел номер, который через несколько дней поставили мне на внутренней части предплечья.
   Затем нас на неделю оставили в покое. Только немецкие унтер-офицеры проводили занятия по изучению команд и некоторых терминов, используемых в немецком флоте. Еще через день нам представили пожилого лейтенанта военно-морских сил и объявили, что с этого момента мы переходим в полное его подчинение и должны выполнять все его приказы и команды - невыполнение каралось расстрелом. Офицер представился нам как лейтенант фон Бютнер, потомок известного морскими традициями германского рода.
   О моей жизни на базе можно рассказывать долго. Чтобы не утомлять вас подробностями, скажу только, что жили мы неплохо, а примерно через месяц ни календаря, ни часов у нас не было, иметь все это строжайше запрещалось мы приступили к изучению водолазного оборудования и практическим занятиям.
   Фон Бютнер в проведении занятий участия не принимал - их вели подчиненные ему унтер-офицеры - он же принимал зачеты и следил, чтобы мы в точности выполняли все, чему нас учили. В определенные часы фон Бютнер проводил с нами беседы, которые в Красной Армии назывались политическими занятиями, или политинформацией. По его словам, положение на фронтах стабилизировалось (к этому времени мы уже знали, что германские войска были разбиты под Москвой, Сталинградом и Курском, - нам об этих победах рассказал пленный офицер в форме с погонами, похожими на царские, которые мы видели только в кинофильмах у белогвардейских офицеров), и немецкие войска вновь наступают на Москву. Его словам мы верили, потому что видели в пересыльных пунктах и фильтрационных лагерях много пленных красноармейцев.
   Во время одной из таких политинформаций лейтенант сказал, что нас готовят в качестве водолазов спасательной службы для оказания помощи терпящим бедствие немецким подводным лодкам, а также для снятия мин с морских минных полей и проверки корпуса судов, стоящих в портах и базах.
   Таким образом мы узнали, к чему нас здесь готовят. Как потом, уже после войны, выяснилось, использование помощи военнопленных - не только русских, но и других национальностей - было вынужденной необходимостью для немцев из-за больших потерь среди специалистов-водолазов: несколько транспортов с личным составом водолазно-спасательной службы германских военно-морских сил было потоплено советскими подводниками.
   Еще через месяц мы приступили к практическим занятиям с реальным погружением. Сначала мы по ежедневному плану обследовали дно и поднимали брошенные и спрятанные с учебной целью вещи и предметы. Затем тренировались в проведении различного рода строительных фортификационных работ на дне моря. Экзаменом для нас было обследование залегшей на дно немецкой подводной лодки".
   "Что это была за лодка?" - впервые раздался голос военного атташе.
   "Старая немецкая субмарина (так нам по крайней мере рассказывал фон Бютнер). После взрыва в силовом отделении её кое-как восстановили, но использовать по прямому назначению не могли, а проведение капитального ремонта посчитали нецелесообразным. В общем, эта лодка приходила к острову во время наших занятий, залегала на дно, а мы отрабатывали практику по спасению её экипажа.
   Однажды нам действительно пришлось спасать команду этой субмарины. Один из курсантов другой команды (лейтенант фон Бютнер всех нас называл курсантами) неправильно приставил к лодке спасательный колокол и вскрыл переходной люк, в результате чего кормовой торпедный отсек тут же наполнился водой. Здесь мы уже реально спасали шестерых торпедистов. Все прошло благополучно, но спасенные немецкие моряки-подводники заболели кессонной болезнью и были направлены в госпиталь.
   После этого случая на базу прибыли гестаповцы. Они долго допрашивали весь личный состав курсантов того отделения, а потом уехали, забрав с собой провинившегося. С тех пор мы его не видели.
   После каждого занятия нас обследовали медики, а наши учителя все усиливали нагрузки. Особенно трудными были занятия по погружению на большие глубины, потому что после этого приходилось очень долго приходить в себя. Но и это время адаптации немцы постепенно стали сокращать. К примеру, если в начале занятий после глубинного погружения мы должны были в течение суток находиться в барокамере, а потом около двух суток отдыхать, то впоследствии немцы, доведя наши работы под водой до восьми часов в день, только двенадцать часов отводили на барокамеру и примерно столько же на отдых. Естественно, что не всякий организм такое выдерживал, и два наших товарища заболели кессонной болезнью и были списаны с базы; их судьба нам также неизвестна".
   "Кирилл Мефодиевич, а вас хоть выводили на поверхность острова?"
   "Да, ежедневные воздушные, солнечные и лунные ванны, как сейчас принято говорить, предписали немецкие врачи, и нас ежедневно выводили в определенное место на острове, где мы наслаждались свежим морским воздухом. Такие прогулки были трижды в день: утром, после завтрака, в полдень, после обеда, и ночная прогулка - все в течение тридцати минут".
   "Никто не пробовал бежать?" - спросил Голубев.
   "Нет! Нам сразу же во время первых прогулок продемонстрировали действие минных полей на острове".
   "Как это, продемонстрировали?"
   "Очень просто. Вызвали двух человек, приказали взять камни и бросить в любом направлении за огражденную колючей проволокой площадку для прогулки. После их падения тут же раздались взрывы - нам сразу стало понятно, что мысли о побеге нужно оставить, хотя, если честно признаться, мы об этом почти не думали".
   "А как вас охраняли в море?"
   "Никак. Вы же знаете, что для глубоководного погружения система питания дыхательной смесью вместе с насосами находится на водолазном катере, а без них из глубины не подняться".
   Глава 94
   Сообщение о нападении на частное сыскное агентство "Кристи и Пуаро" пришло в четыре часа утра. Когда группа быстрого реагирования вневедомственной охраны местного райотдела милиции прибыла по вызову охранной сигнализации, оперативникам предстала жуткая картина погрома. В эту ночь по какой-то роковой случайности произошло несколько нападений на видных политических деятелей, бизнесменов и журналистов. И весь состав дежурных оперативных групп уголовного розыска был уже задействован на местах происшествий. Поэтому начальник управления приказал вызвать из дома Квасова и его оперативников.