Задорнов Николай Павлович. Амур-батюшка

   – Это мы узнаем, плохо ли тут торговать, нет ли, – ответил ему старик.
   На другой день Савоська поставил свою лодку напротив лавки Синдана и стал раздавать товары в долг.
   – Зимой звери пойдут, тогда расплатимся, – говорили ноанцы. – Мы с тобой ведь родные. Сначала тебе отдадим, потом Синдану.
   Приказчик сидел в лавке и наблюдал через открытую дверь. Он волновался: хозяин станет бить его, если узнает, что в Ноане торговал другой купец. Но еще больше боялся он Бердышова, который со всяким мог поступить так же, как с Дыгеном.
   Когда толпа зашумела, приказчик не выдержал и выскочил на берег, желая знать, что там происходит. Он ужаснулся, увидев, что Савоська показывает красивые ситцы, а гольды берут их. Ему захотелось разогнать всех. Торгаш – рослый, красивый мужчина, в туфлях и халате, – дрожа, ходил маленькими шажками, и голова его тряслась.
   «Злой как черт, но осторожный, – подумал Савоська. – Надо его раздразнить».
   – Дай в долг, – просил Савоську плешивый ноанец.
   – А чем будешь отдавать? – не выдержал приказчик и подскочил к лодке. – Ты у нас в долгу. Зачем обманываешь? Обманываешь и его и нас!
   – Твоя торговля пропала, – сказал Савоська. – Что, не правда? Ты злой как собака… Как Синдан!
   Савоська бранил Синдана и его товары, кричал, грозился. Он словно нарочно лез на рожон. Приказчику хотелось ударить старика, избить его. Но он сдерживался, зная, что это будет величайшей оплошностью. Он знал: Савоська служит у Бердышова, что он тут всем родня.
   Савоська вдруг схватил приказчика за руку и, размахнувшись, ударил ею сам себя изо всей силы по щеке и дернулся всем телом, как бы не в силах удержаться на ногах.
   – Ой, ой, убил! – споткнулся он.
   Вся толпа пришла в движение.
   – Ой, ой, человека убили! – заорала какая-то старуха.
   – Чего дерешься? Зачем дерешься? – плаксиво, с обидой кричали со всех сторон на торгаша, но никто не смел подступиться к нему.
   – Ударил меня! – орал Савоська. – Все видели? Сюда больше не приеду!.. Я пришел на дедушкину могилу, а он меня бьет!..
   Приказчик побледнел и при виде сгрудившейся толпы застучал зубами от страха. Ссутулившись и злобно озираясь, он быстро пошел в лавку и скрылся в ней.
   – Сюда больше никогда не приеду! – продолжал кричать Савоська. – Отдавайте мои товары! – Он вырвал у плешивого старика сверток ситца, кинул в лодку и закрыл холстиной. – Меня обидели. Собирайтесь в дорогу, поедем! – велел он гребцам.
   Ноанцы просили прощения у Савоськи и умоляли его остаться.
   – Теперь мне дедушкину могилу из-за торгаша забыть надо, – плакал Савоська, стоя с шестом на корме лодки. – Дедушкина могила-а-а! – плакал он, и, глядя на него, лили слезы провожающие его ноанцы, хотя многие догадывались, что почтенный дядя Чумбока схитрил и, видно, ему надо было зачем-то все это. Но из чувства уважения к старшим никто не смел ему перечить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

   Чем выше, тем глуше и страшней становился Горюн. Река кипела на острых камнях. Скалы висели над протоками. Лес местами завалил реку. В плавниковых преградах гребцы с трудом находили узкие проходы и по ним перетаскивали лодки.
   На грудах мокрого хвойного гнилья, среди реки, росли березы. Запах лесной прели стоял в воздухе.
   – Тут еще жарче, чем на Амуре, – жаловался Васька.
   Он уж и не рад был, что поехал на Горюн, в такую тягость было ему все, но по-прежнему терпел. Когда Савоська уехал, мальчик очень жалел, что старик не рассказал еще одну сказку – про амба-лоча. Хотел рассказать, да не успел.
   Но вот настали такие тяготы, что уж и Ваське не до сказок. Он в душе клянет день и час, когда собрался на Горюн. Хочется к матери, готов зареветь, такая мука: жарко, тяжко, скучно. От воды прохлады нет. Тесно. Сопки сошлись, жгут живьем, скалы кажутся раскаленными.
   – Руки гудят, – молвил Илья.
   Иван засмеялся:
   – Гляди, и Бормотова проняло!
   На остановках гольды играли в карты, расположившись в лодке на груде товаров, где-нибудь под кустами, свесившимися с берега, или прямо на солнце, на отмели.
   – Всё играют? – спрашивал Иван у Ильи.
   Он шел на своей лодке впереди и лишь изредка дожидался остальных.
   – Как остановка, режутся вовсю! Жара, мошка, оводы, а им хоть что! Пот с них льет, дядя Ваня, а они кричат – чуть не дерутся.
   – Как, не устаете? – спросил Иван.
   – Как не устаем! Конечно, устаем! – отозвался гольд.
   – Отгони хоть слепней.
   – А ну их к чертям! – отмахнулся гребец и продолжал бить козырями.
   – Вот, Васька, людям в такой работе нужно какое-то утещенье. Это же убийство – вверх по Горюну товары подымать. Вот он толкается шестом – клянет и себя, и работу, и меня уж, не без того, но надеется, что остановка за мысом будет и он товарища обыграет в карты. Что поделаешь, люди!.. И я не препятствую, пусть утешаются, лишь бы на меня работали. Я тут как царь. Правда?
   Илюшка смеялся: дядя Ваня всегда шутит!
   Васька слушал серьезно.
   – А нам чего ждать? – вдруг спросил он.
   – А тебе что надо, ты сам достигни! Будешь водку пить, в карты играть, паря, да еще утешаться этим – век станешь шестом чужой товар толкать. Ну, поехали! – грозно крикнул Бердышов на гольдов.
   Как только близился перекат, сзади кричали:
   – Илюска, Илюска!
   Гольды выбивались из сил и льстили Илье, чтобы он постарался. Илья сверкал глазами, изо всей силы налегал на шест и приводил в восторг всех лодочников. Глядя на него, всем работалось веселей.
   Горюн разделился на чистый и мутный. Гольды объяснили Ваське, что мутная вода в рукаве оттого, что выше впадает желтая река. К полудню лодки подошли к ее устью. Откуда-то из густого лиственного леса валили мутно-глинистые тихие потоки воды. Вскоре в дубняках и ильмовниках открылся широкий вход в тихую реку с желтой водой. Гольды с облегчением вздохнули, бросили шесты и взялись за весла.
   – Теперь по этой реке пойдем. С Горюном прощаемся, – сказал Иван. – Тут тихое течение, будет людям легче.
   Холодный вид болот и редких берез открылся за лесом. На берегах исчезли дубы и липы. Виднелись лишь огромные кочки и кустарники, и все было желто, как и вода в речке.
   «На Горюне шум, звон, лес, плавники, как-то веселей, – думал Васька. – А тут словно зашли на край света, словно заехали в такое место, где уж осень наступила».
   Но вскоре местность снова оживилась. Далеко над желтым болотным кочажником, который протянулся от берега вдоль на целые версты, стала видна крутая, как стена, сопка с буйной дубовой рощей на вершине, а напротив нее, на другом берегу, из-за мыса понемногу появлялось большое стойбище со множеством юрт и свайных амбаров. Своры собак бродили вдоль берега. Видны стали лодки, котлы, связки сушеной рыбы, черепа зверей на вешалах и на деревьях, толпы людей в шкурах, с трубками и ножами, голые ребятишки, костры, а за стойбищем – вековой лес из высочайших кедров с раскидистыми ветвями.
   – Вот и Кондон! – молвил Бердышов.
   Юкану встречал гостей. Это старый друг Ивана, с которым когда-то вместе били Дыгена. Юкану краснолиц, бел как лунь, с длинными седыми усами. Он, казалось, был несколько смущен.
   Другой былой спутник и товарищ Ивана – Васька Диггар – вертелся тут же, заискивающе смеялся и помогал Ивану вылезти из лодки. Васька нынче зимой был в Уральском, хотел сватать Дельдику, устроил там гонки, менял с Айдамбо собак, они чуть тогда не перестрелялись. После того приезжал к Ивану и сам Юкану.
   – Вот я решил на Горюне побывать, – сказал ему Бердышов. – Думал, нынче не соберусь, а собрался все же. А вы, я гляжу, что-то невеселые? Не ждали нас?
   Юкану после убийства Дыгена покоя не знал. На Горюне поселился маньчжур Синдан и взял тут большую силу.
   Синдан не раз говорил Юкану, что знает все и, если старик не загладит своей вины, выдаст его маньчжурам, которые явятся сюда и расправятся с теми, кто виноват.
   Юкану пал духом. Все же нынче зимой он собрался на Амур, побывал у Ивана и рассказал про все свои беды. Иван ободрил его, уверил, что бояться не надо, и дал Юкану немного товару, чтобы роздал сородичам на Горюне и предупредил их, что скоро туда приедет русский купец.
   Юкану возвратился домой, стал было раздавать товар, но тут явился Синдан и запретил Юкану всякую торговлю.
   – Твои товары буду продавать сам!
   – Но ведь товар-то не мой! Как ты смеешь? – разъярился старик.
   Синдан сказал, что уж едет чиновник, друг Дыгена, уж скоро будет, страшная казнь ждет каждого, кто не слушается и дружит с русскими.
   – Но что я окажу, если Иван приедет?
   – Так далеко от своей деревни он не ездит! Кто узнает? Скажи, если боишься, что своим роздал! А торговать будем вместе. Я у тебя не отбираю. Ведь ты не умеешь торговать, а я сделаю так, что тебе будут выгоды и Бердышову. Он доволен останется.
   Синдан в самом деле был уверен, что ленивый русский купец на Горюн не заберется, что он только пугает.
   Юкану подчинился, хотя душа его не мирилась с Синданом, и старик чувствовал, что поступает дурно. Но он в самом деле не умел торговать, а Синдан умел. Васька Диггар принимал участие во всем этом деле, но держал, как всегда, сторону сильного.
   И вот Иван явился. И верно, сильно недоволен. «Да еще навез столько товара. Синдан взбесится. И перед Бердышовым надо держать ответ», – думал Юкану. Он еще надеялся, что, быть может, Иван про сделку с Синданом ничего не узнает, а долги Ивану ведь надо отдавать только осенью. К тому времени Синдан оплатит товар. Никто не ждал, что Иван летом явится.
   Иван видел, что в Кондоне все смолкают и смущаются, когда речь заходит о Синдане. Бердышов исподлобья глянул на Юкану.
   – Разве совесть у тебя не чиста?
   Проезжая по Горюну, он видел у жителей свои товары, которые послал с Юкану. Но горюнцы, оказывается, покупали их у Синдана и втридорога. Синдан торговал ими исполу с Юкану.
   Иван почувствовал, что Синдан сильно обнаглел. Это ему было даже на руку. Ясно, что Юкану вступил в стачку с лавочником.
   Иван нахмурил брови и, сделав страшное лицо, приблизился к Юкану.
   – Я все знаю! Ты хочешь в компании с Синданом жить? В общество к нему вступаешь?
   Гольды переглянулись. Юкану побледнел.
   – Мои товары с Синданом продаешь? Я с тебя шкуру спущу… Я малую цену велел брать, а ты что делаешь?
   – Ваня, пойдем… Я все скажу… Не говори так страшно.
   Юкану и гольды многое рассказали Ивану в этот вечер. Но, как он замечал, главное они утаивали. Он чувствовал, что Синдан сидит тут крепко.
   – С Синданом мне надо повидаться! – задушевно говорил он, сидя в доме Юкану. – Я с ним тоже дружбу хочу завести. И узнаю все. Может, это ты, Юкану, во всем виноват… Ты его подговорил меня обманывать…
   – Что ты! – Юкану задрожал от ужаса. – Он плохой! Как он тебя ругает!..
   – Синдан – вор и обманщик! – завизжал вдруг Васька Диггар. – Мы его убьем!
   Юкану стал жаловаться на Синдана. Наконец он решил все открыть, хотя ему это было запрещено под страхом смерти. Но иного выхода не было.
   Бердышову казалось, что и Синдану старик так же откровенно признавался, как был в Уральском, взял товар; вот так же чувствовал себя виноватым перед Синданом и юлил, как сейчас юлит перед ним. «А прежде был твердый, крепкий. Как он с копьем пошел на маньчжур! Не я ли виноват? Долго на Амуре возился, играл в карты, баловался, а тут меня обошли. Или я трусил сразу идти на Горюн? Еще и теперь страшновато было ехать под головой Рябчика». Показалось Ивану, что, когда шли на шестах под этими утесами, все гребцы старались не смотреть на него, а если и взглядывали, то с ужасом. А Ивану смешно стало, он подумал: «Как будто я страшен только на этом месте. Нет уж, кто страшен, так везде. Я и в другом месте, если придется, ловко ухвачу».
   – Синдан со своим приказчиком у тунгуса на озере парня избили, – решительно сказал маленький, тщедушный гольд.
   Юкану хотел остановить его, но, заметив взгляд Бердышова, осекся.
   – А парень помер, – продолжал гольд.
   «Признались! – подумал Иван. – Я и на озеро съезжу, кстати будет!»
   – Конечно, так было! – воскликнул Васька Диггар, сообразивший, что уже дальше нельзя молчать и надо как-то выкручиваться. – Что скрывать? Зачем скрывать? – обернулся он к сородичам. – Правда, так было?
   – Конечно, было! – отвечали гольды.
   – Синдан горячий, – как бы находя Синдану некоторое оправдание, проговорил Юкану. – Не может удержаться, когда злой. Словно зверь.
   – Синдан говорит, что скоро сюда маньчжуры приедут, что русские продают им Амур и он будет тут маньчжурским исправником, – заявил Васька Диггар.
   …В Кондоне заночевали.
   Вертлявый Васька Диггар с утра приставал к Ивану.
   – Ночью в тайгу ходил, – угодливо говорил он. – Лося стрелял. Для тебя.
   Иней блестел на широких сшитых полотнищах бересты, прикрывающих товары.
   «В эту пору на Додьге инея не бывает, тут холодней, – думает Вася Кузнецов. – А грязная какая речка! Течение тихое. Вода в пузырях, как проквашенная».
   Вася вчера сидел и не понимал, о чем в темной, мрачной юрте при свете жирника толковал Иван со здешними по-гольдски. Бердышов послал его спать в лодку. Мальчик выспался под пологом и рад, что сегодня не надо ехать дальше, можно отдохнуть, посидеть на утренней прохладе.
   – Попробуй. Как вкусно! – протягивает ему Диггар кусок мяса. – Это ноздря сохатого, большая такая! Це? Не хоцу? Ну, тебе тогда дадим вареный мясо.
   Иван ел сырые ноздри зверя.
   – Как сливочное масло, – говорил он. – Васька, ты только дивишься. А мы и губу сохатого съели.
   Древний старик Иренгену сидел рядом и рассказывал:
   – Тут место хорошее. Вот пузыри по реке – это от рыбы. Рыбы много! Когда мой дедушка сюда приехал, осень была. Холодный ветер дул с Эворона. У нас тут большое озеро близко, в тайге, называется Эвур, по-иному Эворон. Из него эта речка вытекает. Дедушка мой сидел как раз на этом месте. Услыхал: что-то шелестит. Он подумал: «Может быть, листья сухого дуба шелестят». Пошел на оморочке по реке и увидел в воде ямы, а в них полно чебаков. Чебаки шелестели, как сухие листья на дубах шелестят, когда холодный ветер дует с Эворона.
   Горюнцы отрубили лосю ноги, сняли с них шкуру, а кости разрубили. Юкану разбивал их топориком и, причмокивая, сосал мозг. Иван съел сердце. Илья угрюмо наблюдал. «Жилы еще трепещутся, – думал он, – а они жрут, не жуя глотают».
   – Сырое мясо кто ест, здоровей бывает, – как бы отозвался его мыслям Иван.
   В котле забурлила белая накипь, там варилось мясо. Илье и Ваське дали хлеба и похлебки.
   После завтрака началась работа. Товары выгружали на берег. Амурские гольды, приехавшие с Иваном, переносили их в свайный амбар Юкану, стоявший в тайге.
   – Отсюда поеду на Эворон, – говорил Иван. – А тебе потом скажу, что с этим товаром делать. Пока храни его, тут много продуктов, водка есть.
   Юкану все еще был сильно встревожен.
   – А как я этот товар хранить буду? – спросил он Ивана. – Что, если Синдан спросит? Что я отвечу?
   – Что скажешь? Да что есть, то и скажешь. Я тебе сказал зимой: «Не бойся!» – и сейчас скажу. А испугаешься – со мной, брат, теперь будут шутки плохи… Ты делай, что я велю! А то, знаешь, второй раз не прощу. Я ведь терплю, терплю, а чуть что, влеплю тебе пулю…
   Иван ударил Юкану по сутулой спине так, что у того внутри все загудело.
   Снизу пришла лодка. Приехал Савоська. Слезы катились по желтому тощему лицу старого гольда. Он кинулся к Юкану.
   – Я в Ноан на дедушкину могилу пришел. Я тут родился, давно не был, хотел сюда поехать, на дедушкину могилу помолиться, – Савоська вдруг подскочил, ударил себя кулаком в грудь и воскликнул с отчаянием: – А торговец меня избил! Ударил кулаком по лицу. Выгнал из Ноана. На моей маленькой сестре ездит в нарте, как собаку ее запрягает! – Савоська ухватил за халат древнего старика Иренгену и стал яростно трясти его. – Ты самый старый Самар. Твой род обижают! А ты чего даром живешь? Заступайся! Заступайся! Или вот дам тебе по морде!
   Кондонцы растерялись.
   – Какой ты начальник рода? А? Ты что смотрел? – орал Савоська, переходя на русский.
   Васька Диггар налил Савоське водки.
   – Вот выпей и успокойся.
   Савоська залпом выпил кружку.
   – Я больной, слабый, рука болит, нога болит, – стал он жаловаться, – а меня обижают!
   Юкану вопросительно поглядывал на Ивана.
   – Что теперь делать, как думаешь? – робко спросил он. – Я бы поехал в Ноан стрелять и Вана и Синдана, да оленей комар забивает. Надо стадо перегонять в гольцы.
   Савоська кричал, ругал сородичей.
   Иван понимал его, но молчал. «Савоське хочется возбудить в сородичах гордость, но не тут-то было! – думал он. – Очень уж горюнцы забиты. Какая у битого и голодного гордость!» Иван видел, что горюнцы ненавидят Синдана, но все терпят из-за мелочных выгод и страха. Он решил, что надо выручать Савоську, пока не дошло до ссоры.
   – Ну, хватит спорить! – сказал Иван.
   Он пошел к лодке, достал из-под бересты новое тульское ружье.
   – Вот, глядите лучше, какой товар я вам привез!
   Иван показал ружье, потом выпалил через реку в дуб на красном обрыве сопки. Толпа гольдов с криками кинулась в лодки. Они стали грести к обрыву.
   – Попал! – кричали они с другой стороны, рассматривая кору дерева.

* * *

   Наутро Бердышов на двух лодках готовился к путешествию на озеро.
   – Пойдешь со мной, – еще с вечера сказал он Юкану. – А товары оставь и амбар не закрывай. Все ведь и так знают, что товар мой, а чужого трогать нельзя.
   Бердышов поехал вверх по Желтой реке, держа путь на озеро. Впереди на оморочке шел Юкану.
   – Ты зачем вчера родовичей обидел? – спросил Иван у Савоськи.
   – А что они терпят! – отвечал старик зло.
   Иван догадывался, что драка в Ноане произошла неспроста. В другое бы время Савоська старался скрыть, что его побили. Отсылая его в Ноан, Иван уже знал: дело просто не обойдется. Иногда он сам удивлялся своему звериному нюху на такие дела.
   Иван в шляпе стоял на корме лодки с винчестером за плечом. Нал ним проплывали вековые ветвистые дубы, склоненные с прибрежных обрывов к реке.
   Выехали на озеро. Туман стлался полосами по бескрайному водному простору. Вдали проступали неясные вершины хребтов.
   – Пойдем вон в те сопки, – обращаясь к Ваське, показал Бердышов рукой вдаль. – Везде надо побывать. Правда?
   – Правда, дядя Ваня! – обрадовался мальчик.
   – Пойдешь?
   – Пойду…
   Ему до смерти надоели гольды с их делами. Вид озерной воды напоминал пареньку Амур.
   – Вот бы, Васька, тебе на море побывать! – толковал Иван. – А ты, Савоська, – засмеялся он, обращаясь к старому гольду, – не кручинься. Может, еще и недаром старался!.. Зря ничего не случается!
   Вид воды и гор в новом, необычайном сочетании был полон свежести и чистоты. Васька с замиранием сердца смотрел на открывшийся перед ним огромный новый мир.
   – А вон и белки видны.
   На вершинах хребтов белели снега. С той стороны пахнул холодный ветерок.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

   От синих лохматых лесистых берегов в озеро протянулся лысый мыс, редко уставленный берестяными юртами. Тунгусы обступили Бердышова. Савоська подвел к Ивану слепого старика.
   – Вот Суокина, тот самый старик, у которого ноанский торговец сына погубил.
   Тунгус тянул слабые руки, желая ощупать Ивана. Они дрожали, как ветви на ветру.
   – Кто хочет узнать, как погиб мой сын?
   Старик рассказал, что Синдан избил сына и парень долго хворал.
   – Их рода прозвание Ыйден, – говорил Савоська. – Ыйден – значит царь. Этот старик царского рода. У тунгусов давно цари были.
   – Вот до чего тунгусские цари дожили! – сказал Иван, обращаясь к Илье и Ваське. – Были цари, да одичали. А самого последнего торгаш насмерть, избил.
   Тунгус рассказал Ивану, что все они здесь крещеные. Еще до прихода русских ездили они за хребты, и на Бурукане крестил их поп в юрте с крестом.
   – Ну, а кто у вас царем был? – спросил Иван.
   Старик долго перечислял имена своих предков. Васька смотрел на тунгусов, и не верилось ему, чтобы такие оборванцы были царями.
   – Вот был царь так царь!.. – покачивал Иван головой, как бы неподдельно сожалея о судьбе тунгусских владык. – Провинились они в чем или их завоевали?
   Иван слыхал, что были случаи, когда царей свергали и рубили им головы. Похоже было, что и у тунгусов что-то стряслось с царями.
   – Паря, этот случай не худо бы всем царям знать!
   «Приеду домой, надо рассказать, что я тунгусского царя видел», – думал Илюшка.
   Ыйден пожаловался Ивану, что старухе его не хочется жить на озере. Говорит, в лесу теплей и не так страшно. Боится, что опять Синдан может прийти.
   – А русских не боится?
   – Нет, русских-то мы не боимся. Я молодой был, помогал русским, – тихо и, как показалось Ивану, с обидой сказал Ыйден. – Мы ждали, что жизни перемена будет…
   Слепой Суокина принял Ивана за офицера и благодарил, рассказал подробно, как погиб сын, просил, пусть русские осудят Синдана.
   Ночевали у подножья крутой сопки у стойбища самогиров, как называли родственное гольдам племя, жившее на этом озере. По их имени озеро Эворон называли Самогирским.
   С вечера Иван изрядно выпил и уснул на корме лодки. Ночью он проснулся, вылез из-под полога и уселся у борта. Черная блестящая вода уходила в бескрайную даль. Было прохладно, с озера тянул ветерок. На скалах высились кедры и ели, похожие на черные перья. Над их вершинами горела луна. Слышались удары бубна, крики. В одной из юрт блестел огонек – там шаманили.
   – Га-га!.. – доносился голос Савоськи.
   – Га-га!.. – кричали гольды.
   Шаману них был свой, но Савоська вызвался помочь вылечить больного.
   Ивана вдруг взяла тоска. Чувство это изредка, но с большой силой охватывало его.
   «Где я? В тайге, на озере, за тысячи верст от людей! – думал Бердышов. – Тут никогда никто не бывал, кроме меня да офицеров от Невельского…»
   Человек, привыкший к дикой жизни, выросший в тайге, Иван хотел поехать в людные места, в большой город, посмотреть разных людей, потолковать в живой толпе. Ум его не мирился с тем, что всю жизнь придется скитаться по глухим таежным трущобам. Ему казалось, что где-то есть место – многолюдное, яркое, веселое, назначенное ему, – от которого он почему-то отторгнут, и не он один, а весь его род. И вот Бердышовы всю жизнь таскаются по тайге и все не выберутся из нее домой. Иван тосковал по этому неведомому гнезду.
   «Я всю жизнь отступаюсь от того, чего хотел. Что толку, что я помогаю людям? Я не смею делать то, что хочу. А если рискнуть?» – подумал он. Душа защемила от того, что представилось ему. «Это было бы счастье! Неужели я не могу сделать то, что хочу? Только не надо бояться».
   Ивану давно уже и сильно нравилась Дуняша. Еще когда ей было тринадцать лет, а он бывал в Тамбовке у ее отца, ему все хотелось смотреть на нее. Теперь она подросла, ей шел семнадцатый год. Он сам понять не мог, что с ним делалось, когда он ее видел. Он все забывал: жену, семью. Он все ради нее бросил бы: и дела, торговлю, охоту. Он готов был ради нее еще бог знает что сделать, а не только бежать вровень с лошадьми по цельному снегу из Уральского до Мылок. Он чувствовал, что теперь ему не удержаться, его как понесло течением. Он еще сам не знал, как все сделает, уменье действовать силой и хитростью было у него в крови.
   Он, кажется, не всегда бы смог рассказать сам о своих мыслях и намерениях, как не мог он рассказать о многих приметах охоты на зверя: в его охотничьей душе была выработана почти звериная чуткость, и он знал такие уловки, для которых, кажется, и слов-то людских нет.
   – Га-га! – орали в юрте.
   «Сейчас пойду шаманить!» – решил Иван.
   Ему хотелось сильных движений, буйства, озорства. Он перепрыгнул с лодки на гальку. С разбегу распахнул дверь в юрту. Васька побежал за ним. Илья помчался тоже.
   – Га-га! – дико заорал Иван.
   – Га-га! – подхватили гольды. – Хорошо, хорошо, давай еще! – орали они из темноты. – Хорошо, русский! Заходи скорей!
   – Га-га! – заорал еще громче Иван.
   – Уже пошел, пошел, черт! Испугался!.. Вылезает из больного!
   Иван схватил бубен, пояс с погремушками и, притопывая, запел:

 
Она в Шилку пить ходила!
 

   Он завилял крестцом, как заправский шаман.
   – Хорошо, хорошо! Еще надо! – раздавались голоса.
   – Вылез черт! Готово! – вдруг закричали дружно гольды.
   Иван «перегнал черта» в соломенное чучело, выхватил револьвер и трижды полыхнул в него.
   – Готово! Все!
   Чучело вытащили. Иван зажег спичку и подпалил его. Гольды наперебой обнимали и целовали Бердышова.
   – Сразу вылечил, – говорили они. – Вот так лоча-шаман! Как песню запел, черт сразу бежал. Ты про попа пел? Ух, черт попа боится!
   – Как же, мой дедушка был амба-лоча! – говорил Иван.

* * *

   Вечером у костра Савоська рассказывал про амба-лоча:
   – Однажды, много-много лет назад, на Горюне появились амба-лоча. За ними гнались маньчжуры. Их не могли поймать. Амба-лоча уходили быстро, никак нельзя было догнать. Тогда маньчжуры позвали великого шамана. Тот шаманил долго и вызвал тучи. Сразу выпал снег. Это летом было. Амба-лоча уходили быстро, но следы стали видны на снегу. Их нагнали и всех убили…
   – Это наши деды были! – сказал Иван. – Тут их костей немало. Русских все ругают, и все хотят убить. Где бы что русский ни сделал – все плохо. Одно известно везде – русский вор и грабитель! Одна ему похвала – амба-лоча! Это нам с тобой, Васька.