Задорнов Николай Павлович. Амур-батюшка

   – Тебе золото дается не то что людям. Тайга тебе своя.
   От ее похвал Илья готов был хоть сейчас снова ехать на Еловый ключ.
   – А на других речках крупное, говорят, попадает. Не то что у нас. Сказывают, как бобы. Везде, говорят, есть.
   – Сегодня уж останься, – просила жена. – А маманя довольна!.. И тятя! Утром не велели подымать тебя. Завтра уж вместе поедем. И Татьяна с нами и Федька.

* * *

   – Законное ли дело – мыть золото? – спрашивал Пахом.
   – К чему такие разговоры! – восклицал Силин.
   – Конечно, незаконное, – отвечал Кузнецов.
   – Нашего добра не хватит заявки-то делать, – говорил Барабанов.
   – Да кому какое дело, что я золото мою! – сердился Силин. – Вон у меня золото на огороде оказалось. Где я картошку посеял – полоса пошла вниз, к озеру, и тут как раз золото. Кто же это запретить мне может Мыть у себя на огороде? Что я, умом рехнулся – на своем огороде заявку делать!
   – А эвон поп едет к нам, – заметил лодку дедушка Кондрат. – Чего-то учуял…
   – Сам гребет, – молвил Барабанов.
   – Его никто возить не соглашается. Он во все ключи, во все протоки лезет. Пусть сам старается! – воскликнул Силин.
   Поп подъехал, вылез на берег, вытащил лодку. Он был в черной рясе из китайского шелка с буддийским рисунком и в болотных охотничьих сапогах. Тяжело ступая по мокрому песку, он поднялся на высокий берег, к избе Кузнецовых, где на крыльце сидели мужики. Священник благословил их. Егор повел его в избу.
   – Где твое золото? – грубо спросил поп.
   – Все прознал!.. – покачал головой дед.
   Егору неприятно было признаваться в своем промысле, но он показал золото.
   – Как же, батюшка, теперь нам быть? – с подобострастием заговорил Федор. – Видишь, он сомневается, что, дескать, преступаем мы закон, хищничаем…
   – Помолчи! – строго прервал поп. – Где сын добыл?
   – На Додые.
   – Что же там, россыпь или косовое?
   – Да как бы сказать… – несколько растерялся Егор. – Пожалуй, что россыпь.
   – По бортам или в самом русле?
   – Да и в русле есть и по бортам. Полоска идет как бы прямо в речку, в самую глубь, так что его и не добудешь.
   – Видишь ты! – поп с укоризной покачал головой. – Господь знал, куда вложил богатство. Кому открыл! – с насмешкой оглядел он Егора. – А ты что? – поглядел на Федора поп, строго нахмурив брови.
   – Обзаведению подмога, – забормотал Федор, видимо готовый поспорить с попом. – Что же, что хищничаем.
   – Нишкни, окаянный! – рявкнул поп. – Не произноси такого слова. Тигр, волк – хищники. Кто тебе сказал про хищничество? А? Никакого хищничества нет, есть вольный промысел. Господь бог украсил землю, вложил в нее золото, серебро и драгоценные каменья на благо людям. Тут, под самой деревней, заложено в землю богатство. Предвидел он, что придут люди на новоселье, и захотел помочь. И вы мойте смело, укрепляйте свое хозяйство.
   Егор остолбенел.
   – А как же закон, батюшка?
   – Какой закон? Един закон от бога. Люди вольно должны золото добывать, вольно жить. Тут и пристав ездит по деревням и с крестьян золото собирает, часть ему дают с промывки. Новый пристав Телятев – молодой, умный человек. Он и к вам приедет. Кто золота не даст – того накажет, а не тех, кто моет. Мой, чадо, не бойся. Закон тебя не коснется. Волоса не упадет с головы твоей.
   – Да я не потому, что боюсь, а по разумению…
   – У тебя любой чиновник это золото скупит по разумению-то. Только покажи! Есть много людей нечестных, слабых духом, причастных к золоту. На грехи им драгоценность сия. А вам ли, простым мужикам, бояться соблазнов? В труде не до грехов, дыры бы заткнуть. Ты на это золото новую запашку сделаешь, нужную вещь прикупишь.
   – Святая речь! – в восторге воскликнул Федор.
   – А вот, к примеру, скажем, кому продавать? – спросил Силин. – Мы никак не придумаем. Можно ли китайцам?
   – Продавай смело, кому хочешь, кому придется. Сибирь и Россия не обеднеют от этого. У нас золота – горы, а добывать некому, переселенцы как приедут, первый год голодные сидят. А чем скорее люди станут на ноги, тем лучше. Покупайте и у китайцев, что вам требуется. Грешник из-за этого золота пойдет в геенну огненную, а праведнику послужит оно для славных дел. Вот это и все твое золото? – спросил поп у Кузнецова.
   – Да, тут все.
   – Немного ты намыл, хотя и открыл россыпь. Чтобы не сомневался ты, я возьму это золото и сам продам его, а тебе пришлю деньги. Еще намоешь – принеси на баркас или в лавку китайцу. Продавай, кому выгодней.
   Поп поднял рясу, достал из брюк мешочек с золотом.
   – Горюнское, гляди, похуже будет додьгинского. Я так и знал, что чем выше, тем золото богаче. Это все левые речки.
   Видно было, что поп с большим любопытством сравнивает разное золото, как заядлый приискатель.
   Поп поднялся и благословил Егора.
   – Крепи хозяйство свое, обзаведись, побольше добывай золота, помоги себе и детям своим в великом труде. Ну, во имя отца и сына…
   В сумерках поп уехал, с силой выгребая против течения.
   «Придется мыть», – решил Кузнецов.
   Ему ясно было одно, что на Амуре все моют вольно и никто заявок не делает.
   – Чего, Егор, поедешь мыть? – спрашивала Наталья.
   – Поеду.
   – Поп какой умница, – молвил дедушка Кондрат. – Вот поп так поп!
   – Да, это поп так поп, – согласился Егор, и ему вдруг пришло на ум, что как-никак, а поп-то хищник…

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

   Старый черный баркас-лавка, видимо купленный купцом по дешевке и назначенный в Николаевске на слом, подвалил к отмели.
   Обычно молодые женщины не поднимались одни на баркасы. Слухи были, что торгаши увозили баб и спускали их потом где-нибудь на пустынном мысу.
   Но на этот раз Дуняша и Татьяна смело взбежали по трапу.
   – Заходите, заходите, бабоньки… Про вас всего напасено, – встретил их низкорослый хозяин в красной рубахе.
   У него было плоское бледно-желтое лицо, безбородое, как у скопца.
   – Здравствуйте, дяденька! – поджимая губы, поклонилась Дуняша.
   – Ну, чего желательно? – спросил купец.
   – Ботиночки бы нам, – молвила Дуняша.
   – Со скрипом… – скромно сказала Таня, держась за подругу.
   Подошел приказчик – здоровый мужик с белокурым чубом и с могучим туловищем на кривых коротких ногах. У него были большие красные уши и толстые красные губы.
   – А малины-то насобирали?
   На баркасах скупали у жителей прибрежных деревень сушеную малину – для перепродажи в город и на Север.
   – А без малины? – ответила Татьяна.
   Чубатый нескромно оглядел бабенок и переглянулся с хозяином.
   – А ты знаешь, какая цена со скрипом-то? – посмеиваясь, спросил приказчик. – Чем расплачиваться станешь?
   – Знаю, дяденька, – застенчиво призналась Дуняша.
   Видимо, полагая, что такие дорогие покупки молоденьким бабенкам сделать не на что, оба торгаша обнаглели. Белобрысый подступил поближе.
   – А вы, дяденька, золотца не купите ли? – как бы стесняясь, уронила Дуняша.
   – Ах, язва! – игриво воскликнул белобрысый.
   – Откуда же у тебя золото? – насторожился хозяин.
   – Сами намыли! – строго ответила Таня.
   Ей не нравились разговоры и взгляды торгашей. Она подтолкнула подругу, чтобы та не мешкала.
   Дуняша приосанилась.
   – Гляди-ка ты! – вскинув брови, смело молвила она, обращаясь к хозяину и разворачивая узелок с золотым песком.
   – А ну, бабы, пожалуйте в лавку, – вдруг меняясь в лице и как бы сильно испугавшись, сказал хозяин. – Живо, Протасий!.. Живо!.. Покажи им товар, какой желательно. Ботинки-то… Да пошевеливайся!
   Торгаши засуетились. Белобрысый согнулся, словно старался казаться поменьше, игривости его как не бывало. Торгаши уже не смотрели на баб, а видели только золото.
   Хозяин достал маленькие весы.
   – Сейчас свесим. По семьдесят копеек золотник.
   – Ишь ты! – воскликнула Дуня. – Нет уж, по рубль двадцать. Так у нас покупают.
   Она заспорила с купцом.
   – Продажная твоя душа! Думаешь, баба – так и одурачишь!
   Торгаш возражал все слабее и, наконец, уступил. Кривоногий приказчик онемел и замер в угодливом поклоне.
   Золото потянуло на пятьдесят рублей. Молодухи взяли по паре ботинок, ситцу, пряников, чаю и сахару.
   – А ну, еще покажи ружье, – велела Дуня чубатому.
   – Вот, бабоньки, умоляю, возьмите, – тонким голосом просил хозяин, стоя у нижней полки на коленях и показывая какую-то материю. – Уверяю – наилучшее.
   Один патрон закатился под полку. Хозяин, пачкая свою красную рубаху, пытался достать его. Кривоногий встал на четвереньки и попробовал выгнать патрон железным аршином. Оба торгаша легли на брюхо.
   – Вы что, дяденьки, раскорячились? – сказала Дуняша и добавила насмешливо: – Плюньте! Я за этот патрон и так заплачу.
   – Премного благодарен, – отряхиваясь, поднялся хозяин.
   Дуня купила ружье и перекинула его на ремне через плечо.
   – Заходите еще, – провожая баб, кланялся торгаш. – Да скажите там людям: Иннокентий, мол, приехал. Я когда-то сплавщиком был. Мы эту деревню населяли. Скажите: Кешка-казак, сплавщик Афанасьев. Все знают меня.
   – Да на баркасы другие этак не ходите, – заметил чубатый, – обидеть могут.
   – Мы те обидим!.. – ответила Дуня, собирая покупки в узел. – Нынче это прошло – баб увозить. Вон телеграф за рекой – все идет по проволоке. Живо знать дадим, а из Тамбовки выедут тебе навстречу.
   Кривоногий хотел помочь Дуне сойти по трапу, но оступился и сам ухватился за нее.
   – Ах, извините… Чуть вас не столкнул.
   – Смотри ты!.. – строго сказала Дуня. – А то брякну по морде! – Она вдруг взглянула чубатому в глаза и прыснула. – Ухажер!..
   Бабы побежали домой.
   – Мать ты моя, греховодница! – изумился дед, увидав Татьянины покупки.
   – А тебе, дедушка, на шапку, а дяде Егору на штаны…
   – Вот Егоровы-то штаны!
   – А Павлухе – соски.
   Мужики, услыхав про Кешку, поспешили на баркас.
   – Вон они валят! – выкрикивал купец в красной рубахе, встречая мужиков на палубе и обнимая всех по очереди. – Уж я обрадовался, пермяки, вас встретивши!
   Крестьяне также были рады старому знакомому. Когда-то Кешка плыл на плотах вместе с ними и водворял их на релке, отмеривая на каждую семью по пятьдесят сажен вдоль берега.
   Крестьяне провели с Иннокентием целый день. Они позвали его к себе на релку, показывали избы и росчисти. Афанасьев рассказывал про город Благовещенск, про золотые прииски на Верхнем Амуре. У него в городе построен был свой дом. Услыхав от Егора, что тот хочет делать еще одну росчисть в глубине тайги, Иннокентий посоветовал ему поехать в город, купить хороших коней.
   – Там есть купцы-лошадники. Они ездят за сибирскими лошадьми в Томск и пригоняют целые табуны. Надо уметь захватить вовремя, а то, как баржи с лошадьми придут, их сразу раскупают: томские лошади славятся. Их с забайкальскими сравнить нельзя. Пахать, груз ли возить – томская лошадь сильней. Вот старайся, Егор, намывай золотишка и на тот год приезжай ко мне в Благовещенск. Сведу тебя с лошадниками. Поглядишь, как наши переселенцы живут. На Зее место ровное, мужики по пятьдесят десятин запахивают. Зерно продают, в тайгу ходят зимой, промышляют. Жизнь у нас полегче, земля черней, богаче, место потеплей, паря, повеселей. Ветры так людей не жгут, не сушат.
   – Когда же успели сделать такие росчисти? – спросил Егор.
   – Место выбрали хорошее, – отвечал Кешка. – Там равнина, степь. А вот у вас прииск, видно, небогатый. Россыпь, однако, пустяковая. Золото ладное, чистое, но небогатое. При хозяйстве, конечно, подмога. Кто хочет нажиться, надо в тайгу идти, искать настоящее золото. Но все же и это мойте, не бросайте.
   Глядя на полосы созревавших хлебов, Кешка вспоминал, какая тут была тайга, когда пристали плоты, и как, окуная головы в дым костра, чтобы не заели комары, рассказывал он в тот вечер про Бердышова. Тогда здесь стояло одно Иваново зимовье.
   – А нынче, говорят, у Ваньки свои прииски на Амгуни. Загнал будто бы туда народ. Моют ему золото пудами.
   – Он, если разбогатеет, – заметил Силин, – дел натворит!
   Егор рассуждал с Кешкой о ловле рыбы. Афанасьев уверял, что за ним идет пароход благовещенского купца Замятина. Едет на нем сам хозяин, раздает бочки и подряжает мужиков рыбу ловить, дает задатки.
   Егор давно задумал вязать большой невод. До сих пор он связывал свой старый, купленный когда-то у гольдов, с соседскими и гольдскими неводами в один большой, артельный. А ныне весной задумал Егор сделать для кетовой рыбалки сплошной артельный, посадил вязать стариков.
   Егор купил у Кешки всего, что нужно, чтобы окончить невод.
   Кешку слушали допоздна. Потом ходили провожать его. Слабая волна чуть слышно плескалась в борт баркаса. Темное судно пятном плыло в ночной мгле.
   На другой день, когда торгаши уехали, Егор подумал, что на самом деле надо бы намыть золота и отправиться в Благовещенск. Хотелось увидеть новый амурский город, прииски, запашки крестьян-новоселов по пятьдесят и по сто десятин.
   Он решил купить там лошадей и спуститься с ними по Амуру на плоту.
   Теперь, каждый из крестьян ехал на речку мыть золото, когда хотел сделать какую-нибудь покупку.
   Надо было Наталье платье – она шла в воскресенье на Додьгу. Побывали там и телеграфист и Сашка-китаец с женой Одакой. Сашка мыл золото вблизи новой росчисти Егора. Кузнецов давал ему свою бутарку. Один день китаец кайлил и подымал бадью, а Егор мыл, потом Егор кайлил, а Сашка с Одакой мыли.
   Жена телеграфиста умела обращаться с аппаратами, а сам он по воскресеньям бывал на Додьге.
   – У Кузнецовых амбар богатый. Всего накупишься, – говорил Тимошка, сидя в солнечный день на отмели и глядя на речку, на берегу которой тарахтели лопаты на бутарках, белели рубахи крестьян и берестяные шляпы гольдов. Тут же беглые, живущие у Федора, Ольга, все Кузнецовы, трое смуглых, голых до пояса китайцев в больших шляпах, Бормотовы молодые и старые.
   – «Егоровы штаны» да «Кузнецовых амбар»! – восклицал Силин.
   Название понравилось всем. Маленький прииск на Додьге с легкой Тимошкиной руки так и стали называть: «Кузнецовых амбар».

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

   В тени дремлют собаки. Рамы в окнах фанзы подняты – видны густые заросли шиповника, обрыв, лодки, протока и другой берег с широкой отмелью.
   Жара нестерпимая. Мухи липнут к потным лицам.
   Айдамбо с женой сидят за столом на табуретках. Перед ними чернильница и листы бумаги. Айдамбо переписывает с букваря, а жена с любопытством смотрит.
   Пришел Покпа.
   – Все пишешь? – нерешительно заговорил старик.
   – Еще буду писать. Не мешай мне. – Айдамбо наморщил лоб, что-то обдумывая. – Какие у нас мухи большие… зеленые…
   Айдамбо поймал муху.
   Отец видит, что Айдамбо размяк, что ему не до поповских занятий.
   – А на реке ветерок. Хорошо так! Я к русским ездил…
   Айдамбо с неприязнью глянул на отца, но смолчал. Ему самому хотелось поехать размяться.
   Покпа помолчал.
   – Егорка еще конопли купил, старики большой невод кончают вязать.
   Айдамбо отмахнулся.
   – Компанию собирают. Купец хочет кету покупать. Деньги дают, кто будет рыбу ловить. Не знаю, что будем делать…
   – Ну что же, тогда давай поедем, – вдруг решил обрадованный Айдамбо.
   – Егорка не обманывает, – поясняет Покпа. – Экспедиция кончила ходить. Улугу приехал к рыбалке, он тоже с нами.
   Дельдика оживилась. Семья стала собираться в Уральское.

* * *

   Осень. Вода спала. День солнечный, чуть ветреный. По воде слышно, как далеко-далеко у быков в прозрачной мгле стучит пароход. Под обрывом, ниже избы Егора, – рыбацкий стан.
   От песков отваливает лодка. Гребцы – гольды и русские – налегают изо всех сил, раздаются короткие, частые и гулкие удары весел. Гребцы рвут воду, стучат.
   Тимошке, оставшемуся на берегу с пятовой веревкой, кажется, что лодка стучит, как паровая машина.
   Закроешь глаза, и как будто пароход…
   Бородатый и могучий Егор правит стоя, озирает реку.
   Улугу, Айдамбо и Федюшка мерными движениями сбрасывают сетчатку невода в пляшущие волны. Мягко падают пробковые поплавки. Невод темными волнами уходит из-под рук рыбаков. Лодка сечет быстрину. Ее сносит. Вот уж за ней тянется дуга из частых поплавков. Егор круто поворачивает, и острый нос лодки несется обратно к берегу.
   «Дай бог захватить хороший косяк в артельный-то невод!» – загадывает Силин.
   Невод был. Собрали артель, взяли от скупщика деньги. В артель приняли и гольдов. Егор обещал им равную долю.
   Купец нынче должен был заехать за рыбой на своем пароходе.
   – Города, деревни населяются, а вверху кеты нет.
   – Выгодно рыбку-то ловить! – толковали мужики.
   – Новое дело, новый заработок – всем кстати. У гольдов зверя стало меньше, а нам на обзаведение, – радовался Егор.
   – Кета в лимане, а уж деньги в кармане, – шутил Тимоха.
   Никогда еще не было у него таких денег.

* * *

   Лодка с плеском сечет волны, вихри брызг обдают ее борта, она разваливает воду, оставляя усатый след, и вдруг с попутной волной, шурша о песок, врезается в косу.
   Рыбаки с грохотом кидают на дно весла, вскакивают, прыгают через борта в воду, а из кустов, оттуда, где дымит костер, появляются женщины.
   Все хватают веревку и, увязая в песке, тянут, наваливаясь всем телом. Все тяжело дышат, лица красные. Дугу невода, видимую по балберам и по верхней тетиве, дотягивают, хватают за края.
   – Есть! Уже есть! – радуется Васька.
   Видно, как рыбы испуганно носятся в воде вдоль тетивы. И острые спинки их, как ножами, с размаху секут воду. Вдруг метнутся они к сетчатке.
   Улугу забегает по грудь в воду, поднимает невод. Айдамбо споткнулся на гальке, бултыхнулся в воду и измок с ног до головы, но никто не улыбнулся.
   Невод тяжелеет. Все тянут с трудом. Мутный глаз Покпы прищурился на Егора: «Конечно, большим неводом больше поймаешь, а такого невода еще ни у кого не было».
   Вдруг раздался оглушительный плеск – и сотни серебряных с синью рыб заплясали в воде.
   – Бабы, граблями их! – кричит Егор.
   Набежали женщины, старухи, девчонки. Выгребают на косу рыбу.
   – Кета слабая, сразу засыпает.
   «Однако, тысяча штук есть!» – думает Улугу.
   – Ой, таймень, таймень!
   – О, сом!
   – На уху!
   В неводе, среди спокойной реки как бы бушевала яростная буря.
   – Наталья, на, вари, – кинул тайменя Улугу.
   Бабы принялись пластать рыб ножами, мыть их в деревянных ведрах, солить на досках и укладывать в бочки.
   – Ну, еще разок! – сказал Егор. – Теперь на юколу.
   Его слушались беспрекословно. Он придумал эту артель, дал всем заработок, научил, как связать такой невод, что сразу тянет по тысяче рыбин и больше и кормит всю деревню и соседей.
   Улугу, стоял на косе и вспоминал свое первое знакомство с Егором. Дул такой же ветер. «Только стога сена нет, и невод другой теперь…»
   Приехал поп.
   – Примите, сыны, и меня в артель.
   Голоногий, лохматый и могучий, тянул он конец наравне с гольдами и мужиками.
   – Тебе, батюшка, как прикажешь долю выдать, – полушутя спросил Егор, – рыбой или деньгами?
   – Да, понятно, деньгами. По скольку у вас приходится? Ну, да в придачу бочку рыбы соленой. Вот новенькую-то.
   – Это, батюшка, бочки-то не наши. Видишь, бочек у нас своих нет. Купец нам дал шестьдесят бочек со своей баржи, чтобы мы наловили и насолили. Бочки-то дороже рыбы.
   – Ну уж, сын, мне-то уж одну бочку не пожалей. Вот новенькую-то…
   – Пострел тебя возьми! – удивлялся дед. – Вот духовный-то!
   – Ах вы, окаянные! Жалеть? А кто «аз, буки, веди» долбит отпрыскам-то вашим?
   – Деньги просит? – потихоньку спросил Покпа, наклоняясь к уху Егора.
   – Попробуй-ка не дай ему, – сказал Егор, когда поп уехал и увез бочку рыбы, – он тебе волосья вытеребит.
   – Я думал, откажется, – сказал Силин.
   – Ладно, пусть уж одну бочку возьмет. Скажем, что разбили.
   – Артелью-то и попа прокормим, – согласился Тимоха.
   – Обманывает, – сердился Покпа. – Че его кормить? Его и так есть, что кушать.
   – Гольды артельное попу жалеют, а свое отдают, – сказал Тимоха.
   – Рыба крупная нынче! – восклицает Наталья. Она с трудом поднимает за хвост серебристо-лиловую тучную кетину с багровыми пятнами на боках.
   Под берегом широкие волнистые голые пески. Чернеет огнище от костра, торчат прутья. На корягах висят сети. К прутьям привязаны собаки. Гольды взяли их на откорм на рыбалку. Они держат псов вблизи русского селения на привязи. Свирепые охотничьи и нартовые псы чуть не загрызли однажды во время рыбалки корову в Уральском, приняв ее за лесного зверя. С тех пор установлен закон – вблизи русских деревень собак привязывать.
   С веревками через плечо мимо артельного стана идут мылкинские соседи. Они тянут лодки с рыбой, босые, с трубками в зубах, бредут по пескам и по заводям. Слепой старик, коренастый, с черными ногами, не отстает, держится за веревку.
   Гольды остановились, заговорили с Улугу и Покпой, стали осматривать артельный невод.
   – Картошку садить гольда не затащишь, – говорит Егор, – а рыбачить – столетний дед и тот сидит в лодке и тянет сетку.
   – Который год на Амуре рыбу ловим, а еще такой крупной ни разу не было, – замечает Тимошка. – Как на подбор! Все здоровые, замухрышек нет.
   – Амурская свинина, – согласился Егор. – Гляди, чем не поросенок?
   Он поднял за хвост огромную рыбину, кинул ее. Она плюхнулась на серебристую груду и подпрыгнула.
   – Живая еще…
   Егорова коса – самое лучшее место лова. Здесь в кетовую рыбалку собирается много народу. За день Егор поймал столько рыбы, что хватит на год.
   – А мне еще надо, – говорит Улугу. – Собачку надо зимой кормить.
   – А картошка у тебя выросла? – спрашивает Силин.
   – А что, пропала, што ли?! Конесно, выросла! А че, картошкой собаку кормить?
   Лето стояло дождливое. Улугу уверял, что когда такое лето, то приходит хорошая кета.
   «Рыба эта красная, у нее настоящее мясо, вкусное. Разве сравнишь ее с сазаном или со щукой?» – думает Егор.
   – Ветер-то, худо рыбачить! – восклицает Улугу. – Ветер невод обратно гонит, а когда тихонько – хорошо!
   Гольд стоит в песке на коленях и, пряча лицо под распахнутую полу куртки, пытается закурить на ветру.
   – Прошлый год в это время дули ветры, был кете разбой на ходу, – сидя за корягой, толковал Силин, кромсая ножом кетину. Он ткнул сырой красный кусок в деревянную солонку и с жадностью съел. – Рыба пришла ослабевшей, с трудом пробивалась. А нынче тихая погода, кета пришла вовремя.
   – Мы в Расее жили, рыбу в четыре фунта никогда не видали, – дивился Пахом.
   Мылкинские гольды подошли к Егору. Девяностолетний старик что-то сказал Улугушке. Тот рассердился.
   – Опять! – закричал он на старика. – Сколько раз я говорил!
   Старик этот спрашивал, можно ли тут ловить рыбу. Улугушка сказал, что можно.
   – А невод он тебе отдал? Не дерется Егорка?
   – Отдал! Иди к черту! – Улугу рассердился не на шутку. Он таких напоминаний терпеть не мог. Сколько лет этот старик все тот случай помнит!
   – У меня теперь невод большой.
   – Я видел… Вот мы хотим поговорить с тобой. А кто хозяин? Егорка?
   – Егорка! И я тоже!
   Гольды стали хвалить артельный невод, Егорку, а заодно и Улугушку.
   – Ты теперь хороший, не дерешься, – говорил, подходя к Егору, девяностолетний Сигади. – Стал добрый!
   Кузнецов позволил мылкинцам взять артельный невод и рыбачить.
   – Нам для собачек! – заискивающе говорил Покпа.
   Бабы заполнили бочки, а штук четыреста рыбин оставили развернутыми пластинами, потом их растянули по вешалам так, что весь берег покрылся красными полосами.
   Гольды остались на косе. Вечерами у костра рассказывали сказки.
   Васька сидел с ними. Он начинал понимать по-гольдски.
   Ночью было тихо, но вода плескалась непрерывно.
   – Рыбка ходит! – говорили старики.
   – Вон там тоже наша рыбка идет, – показывал Покпа на небо, на стайку белых дрожащих звезд. – Это Оринку. По этим звездам мы всегда узнаем, когда наша рыбка придет. Как эти звезды Оринку вон к этой сопке подошли, то значит, кета пришла. Утром есть рыбка – кидай невод… А вон амбар, – показывал старик на семь звезд Медведицы, – вон, видишь, четыре звезды по углам, четыре столба, а еще три ступеньки – лестница. В этот амбар потом придет медведь, полезет юколу доставать.
   – Медведица? – спросил Васька.
   – Медведь ли, медведица ли – все равно. Если всю ночь не спать и на небо смотреть, все небо видно. Когда с тобой на охоту пойдем, Васька, шестнадцать палок кругом в землю втыкаем, на них натянем парус, а наверху в середке небо видно. А у нас в середине огонь. Шибко холодно. Один бок горит, один мерзнет. Спать не могу. Когда потухнет, можно на небо смотреть и сказки рассказывать.
   – Ты уже большой, у тебя ноги длинный, – замечал Улугу. – Можешь бегать и охотиться. А наша на коротких ногах тоже бегает хорошо. Начальник экспедиции говорил: «Молодец!» Я отвечал: «Рад стараться!»
   Улугу, вытянувшись, приложил руку ко лбу.
   – Там на небе тоже течет Амур. Вон он… – проводил рукой Покпа, показывая на Млечный Путь.
   У костра Васька наслушался сказок. Шагая потом в темноте по гальке к обрыву, он думал, что, верно, скоро настанет счастливое время, когда и его возьмут охотиться на «больших» зверей, и пойдет он далеко-далеко, в самую дремучую тайгу. Он и сейчас уж чувствовал в себе силы, чувствовал, что подрос и окреп. «Ноги выросли у тебя!» – вспомнил Васька.