Задорнов Николай Павлович. Амур-батюшка

   Утро занялось над горами. Зарозовели туман и вода в озере.

* * *

   Дела шли к концу. Скоро-скоро уж ехать вниз по Горюну. У Ивана дух захватывало при мысли, что скоро все тут будет закончено и тогда можно повернуть лодки и начать спускаться. Он любил путешествия вниз по горным рекам. Вверх идешь – мука, вниз – отдых. Обратный путь весел, легок и скор. Но еще веселей оттого, что впереди душе отрада, надежда. Другая борьба, приятней этой…
   Сотню верст, что прошли с трудом, подымаясь против течения, толкаясь шестами о дно, вниз пронесешься за день-полтора, одну ночь ночуешь, и работы никакой, поглядывай только, чтоб не налететь на бык или корягу. Скалы полетят назад одна за другой, поплывет лес, прогрохочут перекаты, тряхнут раз-другой долбленый бат на порогах, на огромных каменных ступенях, прокатят вниз по прозрачной быстрине и по пене, над близким уступчатым каменным дном.
   Но прежде чем идти вниз и отдыхать, у Ивана было еще одно важное дело. Он намеревался отправить в эти места целую партию людей, но не по Горюну, а с другой стороны водораздела – по Амгуни. Часть товаров и продуктов он завез сам. Дело решил начинать в тайге, в глубине ее, между реками Горюном и Амгунью, за озером Эворон. Савоська знал обо всем. В Николаевске уж был надежный человек – старичок из забайкальских Бердышовых, когда-то бывавший тут с Иваном. Он должен подобрать десяток людей и идти с ними сюда. Ивану надо было побывать на месте самому, осмотреть все.
   Днем лодки шли по озеру под парусами, перевалили быстро, часа за три. На устье одной из горных речек Бердышов оставил лодки и гребцов. Он сказал Ваське, что вместе с Савоськой завтра идет в тайгу.
   – Пойдем с нами.
   Парнишка согласился с радостью: пойти в дремучую горную тайгу ему давно хотелось.
   Вечером из Кондона приехал нарочный на оморочке.
   – Синдан тебя ищет, – говорил он Бердышову. – К тебе хотел ехать поклониться, в гости звал.
   – Пусть ждет, – ответил Иван. – Мне надо в тайгу. Кланяйся ему, скажи, что я о нем соскучился.
   Оморочки Савоська взял у самогиров в той деревне, где шаманили.
   Утром по речке, а потом по болотам Бердышов, гольд и Васька пошли на оморочках. Васька сидел вместе с Бердышовым. Целый день пробирались по воде среди леса, иногда вылезали и волоком тянули оморочки. Заночевали на релочке под пологами и на другой день двинулись пешком по тропе. Зеленые мхи, как линяющие шкуры или заплесневелые меха, свисали с мертвых ветвей. Тропа потерялась на болоте. Дальше прыгали с кочки на кочку. Из-под кочек вздымались пузыри. В тайге, хлюпая по лужам, мелькнул олень.
   Иван, гольд и мальчик вышли на таежную реку. Бердышов показал ямы, заросшие травой.
   – Вот тут великое богатство. Видишь эту падь? Кругом сплошное золото. Скоро тут будет у меня прииск, заработают машины. Загоню сюда людей, станут они драть эту мокрую землю. Товар для них складывал в Кондоне.
   Васька понял, зачем Бердышов вез в верховья реки большой груз спирта, муки и круп.
   – Я боялся, что тропу забыл.
   Иван копал в старой яме песок, промывал его в лотке, который привез с собой, и показывал Ваське золото – маленькие, тусклые, но тяжелые желтые знаки.^[63]
   – Вот будем живы-здоровы, приедешь на это место, поглядишь, что тут будет! Я это золото давно знаю. Еще мой дядя лет двадцать тому назад первый в здешних местах это золото нашел. Возьми-ка лоток да поплещись сам.
   Васька погреб песок лопаткой, потащил лоток к ручью и, сидя на корточках, пускал в него струю, как это делал дядя Ваня.
   Савоська разбил палатку. Затрещал костер, дым пополз по чаще, сливаясь с бледно-зелеными висячими мхами на деревьях. Что-то варилось, вкусно попахивало.
   Ваське надоело мыть. Иван и Савоська ходили вокруг, копали, обсуждали, где и как ставить на будущий год амбар, где брать лес, где будут землянки и барак, как делать разрез, где и как лучше промывать золото.
   Люди должны были успеть прибыть в этом году и начать рубку леса и пробную промывку. Весной явится сюда сам Иван, а потом придет целая партия народа, и начнется промывка.
   Иван еще должен был съездить в город, сделать заявку, «справить бумаги».
   Бердышов и Савоська взяли топоры и стали делать зарубки на деревьях.
   – Теперь это место мое! – сказал Иван.
   Васька уже знал таежные законы. Отец на Додьге тоже зарубки делал.
   Иван сделал много зарубок, гораздо больше, чем отец.
   – Зачем ты так много затесываешь, дядя Ваня? – спросил мальчик. – Чтобы видно было?
   – Как же! Я тут все показал, где амбар строить, где барак, где бить шурфы. Колодцы, пески подымать и мыть из песков золотишко. Я этим топором разрисовал тут все, целую контору развел, как инженер. Люди зайдут, им сразу будет видно. А зимой я сюда нагряну, погляжу, как они: спят ли, золото моют ли в потемках, готовят ли лес. Лес ошкурят, высушат, построят дома хорошие.
   – Для рабочих?
   – Нет, кобылка сама себе сладит землянки. Строить надо амбары, контору. А уж потом и барак. Тут есть золото всюду, тут целый город можно построить. Нынче явятся сюда люди – у них будут продукты. Да еще запас оставил я у Юкану. Пусть лежит на всякий случай.
   – А если кто это место займет?
   – А никто не займет! Никто! Раз я сделал зарубки, это крепче документа… Тогда мы с Савоськой заедем и тому, кто займет, по пуле в оба глаза. Да того быть не может, еще не бывало. Теперь зарубки сделаны – секрета нет; можешь приехать, отцу рассказать.
   – А дядя Родион спросит?
   – Пусть спрашивает. Скажи и ему. Не ворованное!
   Иван все больше поражал Ваську. У него, оказывается, были какие-то люди, он распоряжался, приказывал. Ездил в город. Он действительно был как царь лесов, Горюна…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

   Из-за мыса, лязгая шестами, поднимались чужие люди.
   – Вон Синдан едет, – сказал Савоська.
   Стояло позднее лето. Бердышов с Юкану, с Васькой Диггаром и всеми своими спутниками держал теперь путь вниз по Горюну, на Амур.
   Накануне им встретились гольды, ехавшие снизу.
   – Синдан тебя везде ищет, – говорили они Ивану. – Хочет тебе поклониться.
   Пока Иван путешествовал по озерам, Синдан был в Кондоне, ждал, но не дождался и уехал вниз, на устье Горюна, за товаром, который пригнали для него на большой халке из Сан-Сина. Халка в Горюн не входила. Товары перегружали и везли вверх «на шестах».
   На лодках Синдана взмахивают шестами двадцать работников. Издали видно, как время от времени приказчик Ван понукает их, грозя палкой. Лодки быстро поднимаются по реке.
   – Синдан катит! Ух, он быстро ездит, как на курьерских!
   – Синдан едет! Синдан едет! – забеспокоились гольды.
   – Синдан едет – дерется палкой!
   Завидя палатку, Синдан велел остановиться. Лодки его одна за другой упирались в пески. Сняв соломенную шляпу, к Бердышову подошел широкоплечий человек с большим неприятным смеющимся лицом и с тяжелыми злыми глазами, сильное и хищное выражение которых он старался скрыть широкой улыбкой. Он был высок и сутулился, словно носил на спине тяжелую ношу: видимо, старался казаться пониже. Он поклонился, а взор его оставался жестким и колючим.
   – Здорово, Синдан!
   – Здорово…
   – Ну, ты от меня поклон получал? Вот Юкану все тебя хвалит! А я не верю!
   Юкану молчал.
   – Как вы тут вместе торговали моим товаром?..
   Юкану вздрогнул.
   Синдан оскалил зубы и замотал головой, как бы показывая, что не понимает.
   Иван то же самое сказал по-гольдски. Синдан кланялся, просил принять подарки и звал к себе в гости.
   Иван сел на корточки и закурил.
   – Здоровые кулачищи у тебя! Силы в тебе, как в хорошем быке, – сказал Бердышов.
   Синдан улыбался и кланялся.
   – Ловко ты притворяешься, – строго сказал Бердышов. – Ты когда Ыйдена бил, так же улыбался? Шибко вежливый! Ну, что делать будем? Тебе надо ехать вниз, – махнул он рукой.
   Торговец насторожился.
   – С ним сейчас ничего не сделаешь, – обращаясь к Илюшке, сказал Иван. – Попробуй ударь его, а он ляжет ничком, как перед хунхузами. А лежачего как бить?.. Что, общество составил? Компания есть? Ты не прикидывайся, я знаю: ты по-русски все понимаешь, Юкану пугал?
   Синдан кланялся.
   – Ты зачем девчонку отобрал и ездил на ней в нартах, как на собаке? Ты как думаешь, можно пугать людей, что русские Амур продают? Ты тут исправником от маньчжур быть собрался. Думаешь, можно пугать людей, что донесешь нойонам и что, мол, те придут и казнят?
   Синдан понял, что совершил ужасную ошибку, поверив зимой Гао, что Бердышов бродяга и ничтожество и скоро разорится.
   – Кто сказал тебе, Юкану, что русские Амур продают? Говорил он так? Подтверди!
   – Было! – крикнул Юкану, собрав все силы.
   – Теперь ты ни на одном языке ничего не понимаешь? – продолжал Бердышов, обращаясь к Синдану. – Ну, так вот, слушай! Ты больше на Горюн не ходи. Ты сам против нойонов, бежал от них, а людей хочешь запугать ими. Кровью велишь им клясться, чтобы с тобой были заодно. Так поворачивайся и уезжай на Амур. Там тебе выгодней торговать. Тебе больше торговать на Горюне нельзя.
   – Как так? – блеснул глазами Синдан. – Моя есть бумага, можно торгуй.
   – Такой бумаги нет, чтобы детей в нарты запрягать. Ты с Горюна уходи.
   Долгие дни Синдан в беспокойстве ожидал Ивана. Он подозревал, что Бердышов, путешествуя по стойбищам, рушит всю его торговлю, что он хитрит, когда говорит о дружбе и приятельстве. Ярость давно клокотала в душе Синдана, но он таил ее и надеялся, что все обойдется.
   Иван рушил его торговлю тем, что привез муки, привез хорошие ружья, каких никогда не продавал Синдан. У Ивана все было лучше. Гольды отворачивались от Синдана, смеялись над его торговлей, не хотели покупать. И вот в довершение всего Иван гонит его с Горюна, где за семь лет он разбогател. Он готов был на все, лишь бы не ссориться со страшным Ванькой Тигром. Но сейчас, слыша такую ужасную новость и видя близко его лицо, Синдан задрожал от злобы.
   – Ты, может, думаешь, я шучу? Нет, я и палку нашел, которой ты наказывал людей.
   Иван вытащил из-под полога длинную палку с иероглифами, которую Синдан узнал сразу: на ней была печать общества.
   – Я хотел и Юкану повесить за то, что он продался тебе, но пожалел старика. Вот, гляди, твоя палка!.. Кто у Суокина убил сына этой палкой?
   Синдан приподнялся, глаза его засверкали, согнутое тело как бы приготовилось к прыжку.
   – Вот когда ты стал самим собой, теперь я тебя узнаю. Здорово, паря!
   Гримаса злобы и жестокости исказила грубое лицо Синдана. Глаза его забегали.
   – Так признаешь свою палку? Вот на ней написано: «Бить до костей», грамотный я по вашему. А говорят, у всякой палки два конца.
   Иван размахнулся и ударил Синдана кулаком в зубы.
   Нож сверкнул в руке Синдана. Он зверем кинулся на Ивана. Бердышов нанес ему удар кулаком в грудь. И тут же палкой с иероглифами еще раз по голове, да так, что треснула палка. Торговец покатился по траве, но тут же вскочил, мотая головой: видно, оглушенный. Обезумев, он снова бросился вперед. Новый удар встретил его. Синдан взмахнул руками, оступился, подмытый песок обвалился, и торгаш слетел с обрыва в реку.
   Иван выхватил револьвер.
   Между тем Савоська, глядя на лодки с товаром, живо сообразил, что можно в один миг разорить Синдана. Он подбежал к берегу и с силой оттолкнул груженую лодку. Подскочил Илья и стал помогать ему рьяно. Огромные плоскодонные лодки одна за другой закачались на бурной реке. Их быстро потащило вниз, поворачивая к берегу то кормой, то носом. Лодки, убыстряя ход, понеслись к перекату.
   Приказчик с криками забегал по берегу. Передняя лодка ударилась о камни. Другую тащило по мелководью, било о гребни подводных скал. С разбегу она ударялась о коряги. Нос лодки погружался в воду, и волна захлестнула товары. Могучее течение покатило по всему перекату мешки с мукой и крупой. Мешки рвались, и белые пятна расползались по голубой воде. Третья лодка громыхала по перекату.
   Синдан поднялся и, тупо озираясь по сторонам, стоял под берегом по колено в воде.
   – Другой раз никогда на меня не бросайся! А теперь иди лови лодки и ступай с Горюна навсегда. Эта речка моя!
   – Суд надо, – прохрипел Синдан.
   – Ты и по-русски говорить сразу научился! Зачем мне суд? Вот тебе суд, – показал он револьвер. – Я сам могу с тобой управиться… Смотри: если хоть одного моего должника тронешь пальцем, я тебя разрежу на тысячу кусков, как сказано в вашем же уставе. А палку возьму себе. Кто войдет к торговцам в общество, – сказал Иван, обращаясь к гольдам, – того сразу повешу. Я теперь тут хозяин.
   – С твоим уставом я не согласен! – озираясь на Ивана, говорил Юкану поверженному торгашу.
   – Что ты с ним вежливо разговариваешь? Плюнь на него! – подскочил Савоська.
   Гольды выловили на перекате одну из лодок, подвели ее к берегу поодаль от стана. Синдан пошел туда, ни слова не говоря, быстро сел в лодку и проворно отъехал.
   Гольды качали головами, сожалея о гибели великого богатства. За эту муку сколько надо было бы отдать мехов…
   Бердышов остался ночевать на мысу.

* * *

   На другой день неслись по течению вниз. Поднимались до этого мыса пять дней, а вниз весь путь предполагали пройти за день. Гольды рассказывали, что Синдан вчера ездил, искал на берегах и на отмелях остатки своих товаров и, собирая их, плакал. А утром ушел вниз. Приказчик его ушел по берегу пешком вверх. У него была в Ноане жена гольдка.
   – Ну, Васька, теперь отдохнем! – говорил Бердышов, сидя на дне лодки, когда караван шел уже в низовьях и близка была заветная Тамбовка.
   Вот-вот над дальними полосами леса на пойме и на острове должны открыться деревянные серые крыши Тамбовки. Виден будет дом Спирьки Шишкина.
   Мимо проносились последние скалы. Над блекнущими прибрежными рощами высились одинокие рыжие каменные пики. Зелень тускнела и желтела от такой жары.
   Хотя Ваське драка здорово понравилась, но он теперь как-то побаивался Ивана и ничего не ответил. Вообще он первый раз в жизни видел, что так ловко и смело бьют и кулаком и палкой, и себя ударить не подпускают, и не жалеют чужой головы. Это и страшило и восхищало Ваську. При случае хотелось бы так же самому попробовать.
   – Вон и Амур видно! – вдруг радостно сказал Иван.
   Он с утра чисто выбрился, стал гладкий и веселый. Не боится, видно, что Синдан пойдет жаловаться.
   За множеством островов что-то блестело.
   – Отсюда кажется – узкая протока, а это самый Амур и есть. Сейчас на левой стороне будет Тамбовка… Гляди, вон крыша!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

   Давно не бывал Васька в настоящей русской деревне. После скитаний по дикому Горюну вид ее обрадовал мальчика. Ему казалось, что он уже видел эти бревенчатые избы, высокие крыши, ворота одностворчатые и двустворчатые с шатрами сверху, и был тогда такой же тихий вечер, так же девушки пели песни на краю села. Верилось, что люди живут здесь хорошо, дружно, что все они свои и примут их приветливо. Васька с нетерпением ожидал встречи со своей тамбовской родней.
   «А где я-то был!» – подумал он и вспомнил зеленую воду, бьющую сквозь груды бревен, коряги над водой, скалы, стволы, перевернутые иссохшими корнями вверх, вспомнил, как ели медвежатину и шаманили, как нашли золото и как тосковал он на озере, что далеко уехал.
   «А зря я тосковал! – подумал Васька. – Не так все страшно. Даже стыдно себе признаться, что струсил тогда».
   Темные фигуры тамбовцев брели по берегу. Здешние мужики любопытствовали, кто приехал.
   – Эй, Иван Карпыч, здравствуешь! – забрел в ичигах в воду великан Санька Овчинников. – Ты куда собрался, че везешь?
   – На Горюн! – ответил Бердышов.
   Чуть смеркалось.
   «Большое село», – подумал Васька, видя, что домов много и чем дальше идет лодка, тем больше изб появляется вдоль реки.
   – Почему с той-то стороны едешь? – спросил Котяй Овчинников, брат Саньки.
   В американской шляпе и в болотных сапогах, с револьвером за поясом, Иван вышел на берег.
   – Эй, дикий барин! – крикнул маленький вятич Ломов. – Теперь бы тебе клетчатые штаны. Винчестер да шляпа!
   – Паря, на мне как раз клетчатые были. Маленько, видно, выцвели, так теперь клеток незаметно. Да вы сами уж не расейские мужики, а амурские колонисты.
   – Не-ет! Это нам мало важности! Все равно душа русская, какое ружье в руки ни возьми.
   – Ты, Иван, продай товар нам, зачем далеко таскаться?
   – Да он уже побывал на нашем Горюне, – сказал светло-рыжий Спиридон Шишкин, подходя к разговаривающим. – Здорово, Ванча! Лодки-то пустые. Никак все распродал?
   – Ты где прошел? Как мы не видали? Что на нашей речке шляешься? – спросил Санька.
   – На ва-ашей! С каких пор она стала вашей, если ты сам на ней никогда не был выше быков?
   С обрыва сбежал Родион.
   – Ваня, приятель! Мы уж слыхали, что ты по Горюну ездишь. – Они расцеловались. – А это кто? Никак Васька?
   – Теперь Синдана нет, – объявил Иван громко, как на сходке. – Каждый, кто хочет, может заходить и торговать.
   – Смеется. С пустыми-то лодками пришел!
   Иван сказал, что Синдан хотел убить его, кинулся с ножом.
   – А старшина ни черта не знает! – молвил Савоська.
   – Ладно уж! – ответил Родион Шишкин недовольно.
   – Савоська, брат, ты ему не в бровь, а в глаз попал, – сказал Иван.
   – А где старшина Тамбовска волость? – воскликнул Савоська, обращаясь к толпе. – Моя надо старшина!
   – Чего тебе? – спросил Шишкин. – Я за старшину!
   Он был теперь старостой.
   – Крестьянина твоей волости обидели. Морда били.
   – Кто посмел? Кого? Не Ваньку ли Бердышова?
   – Нет, Ваньку Бердышова пока еще не били. Меня маленько били, – сказал Савоська.
   Все захохотали. Савоська продолжал, смеясь сквозь слезы:
   – Маньчжур прямо так оскорбляет, в морду ударил, потом говорил, русский старшина плохой, а будто у них своя старшина есть.
   – Ты не врешь?
   – Говорил; русский старшина ленивый, на Горюн не ездит, гольдов не защищает.
   И под тем предлогом, что все это якобы говорил какой-то маньчжур, Савоська выложил Родиону все, что сам думал про него.
   – Че, пороть не будешь?
   – Кого пороть-то?
   – Да Синдана!
   – Нет, ты, поди, так ему отплатил.
   – Ну ладно, – согласился Савоська. – Конечно, отплатил. Все отдал!
   – Вы прогнали только его?
   – Ты на Горюн ехал, почему не позвал нас с собой? – спрашивал Котяй у Бердышова.
   – Я нарочно протоками пробрался. Думал, ты уж там, а если в деревне останавливаться, так разъедемся.
   Родион позвал гостей к себе. Васька, проходя деревней, радовался: колодцы, журавли, на огородах зелень, грядки. Дома строены тесно, в деревне много скота, коней – во всем была радость для Васьки. Вот как у русских-то!
   – А садочки-то, садочки, не то что у нас на Додьге!
   – Это наши бабы-девки высадили из тайги сирень, акацию, яблоню, рябину, – говорил Родион. – Ведь мы тамбовские, у нас на родине сады большие, яблоки растут. Вот и сюда пришли – желают, чтобы и здесь все было, как на старых местах.
   В избе у Родиона чисто. Пол крашен и выстлан половиками, цветные пологи, огромная печь, зеркало. Горит керосиновая лампа, вокруг стекла во множестве вьется гнус, хотя окна и двери плотно закрыты.
   Петровна накрыла на стол. Чистая скатерть, посуда, ложки, самовар – после гольдских деревень все было чуть ли не в диковинку: приятно посмотреть. Повеяло домашним бабьим обиходом. Васька глядел на Петровну, как на родную мать.
   На столе появились щи, каша, пшеничный хлеб, свежие огурцы и редька – все свое, привычное. Казалось, вкусней не было еды на свете.
   – А мяса нынче нет. Ледник пустой, – рассказывал Родион. – Я эту зиму не охотился и совсем оголодал. Лоси куда-то ушли, а бегать за ними некогда – свадьбы играли… У нас говорят – лосей Спирька всех перебил. Лосиная Смерть. Он, дурак, ради хвастовства не жалеет зверя. Да у меня нынче весной коня медведь задрал, а жеребенок еще малый. Я до того дошел, что, как ваш китаец, сначала с Митькой тянул соху, а потом у Овчинникова коня взял. Он все не уступал, да делать нечего. Зимой придется отдавать соболями.
   – Так что, тебе богатство впрок не пошло? – спросил Иван.
   – Богатство! Я начальству сколько выпоил. Да еще вдвойне своего доложил. Но я не жалуюсь. Хотя и хватило меня нынче морозцем, но тут не старые места – живо отойду. Ну, Иван, давай выпьем! – Родион разливал водку. – А тебе, Васька, еще рано.
   – Пошто рано? – воскликнул Иван. – У нас в Забайкалье с шести лет напиваются. А грудным младенцам бабы нажуют хлеба, намочат в водке и сунут в рот, чтобы не орали. Те лежат-посасывают… Налей ему рюмку.
   Васька выпил. Вино ударило в голову. Он снова вспомнил дикую реку, зеленые тучи мошек, завалы колодника, грохот перекатов и приятно ощутил, что сидит в чистоте и удобствах. Подъезжая к Тамбовке, он выкупался вместе с Иваном и Ильей и надел чистую рубаху.
   – Давай, ребята, еще! – налил Иван.
   – Ну, твое здоровье! – чокнулся Савоська.
   Двери распахнулись.
   – Дяденька! – вбегая, воскликнула Дуняша.
   Иван уж давно ожидал этого мига.
   Высокая, тонкая в поясе, гибкая, разрумянившаяся, она замерла, завидя гостей. Следом вбежали другие девушки. Дуня села на лавку и мгновенно приняла вид серьезный. Пушистые темные брови ее дрожали, выдавая волнение. Девки стали подсаживаться к ней, и вскоре их набралась полная лавка.
   – Паря Родион, как у тебя племянница похорошела, – сказал Бердышов. – Это что такое? – подмигнул он ей. – И волосы потемнели? Были как лен, а стали черные.
   Дуняша зарделась и приосанилась. Ей приятно было слышать такие похвалы при Илюшке. Дуня уже всем разнесла, что приехал первый красавец на Амуре, и ее подруги бегали к Шишкиным под дверь и под окна. Глаза их сверкали, оглядывая Илью.
   Илья подтянулся, приободрился. В голове его шумело от вина и оттого, что девки смотрят.
   – Ну-ка, Илья, сказани им чего-нибудь, – молвил Иван, видя, что Дуняша с него глаз не сводит.
   Илье и самому хотелось что-нибудь сказать, но он сразу ничего не мог придумать.
   Иван ел с жадностью. Искоса глядя на Дуню, он снова воскликнул, не в силах сдержать восторга:
   – Шибко похорошела! Щеки-то! А говорят, на Амуре яблок нет!
   – А Танюшу давно видели? – спросила Дуня.
   – Мы давно из дому, – сказал Иван.
   – Уехала ее подружка дорогая, – молвила Петровна.
   Девки, видимо, нагляделись. Дуня подтолкнула локтем черноглазую Нюрку Овчинникову. Сорвавшись с места, она распахнула дверь, и все гурьбой посыпались за ней на улицу.
   – Вот бешеные, – покачала головой Петровна.
   В избу стали приходить мужики. Одни подсаживались к столу, другие устраивались на лавках. Иван весело, обращаясь более к Родиону, рассказал про горюнскую поездку и с подробностями про изгнание Синдана.
   – Много же ты там натворил! – удивлялись мужики.
   Рассказ Бердышова о том, как прогнали Синдана, произвел сильное впечатление. Тамбовские богачи поникли, чувствуя, что с Бердышовым им не тягаться. Санька Овчинников и тот присмирел. Казалось, он готов был примириться с тем, что Иван у него из-под носа вырвал и захватил Горюн. Санька уж придумывал, как бы задобрить Ивана, а то запретит на Горюне торговать.
   – Что там было, всего не перескажешь.
   – Гольды, поди, испугались? – спросил Родион.
   – Однако, не всякий на эту речку попадет, – ухмыльнулся Бердышов. – Наверху есть проходы в скалах, там Горюн черти караулят. Без потайного слова не проникнешь. Верно, Савватей Иванович?
   – Конечно! Обманываем, что ли! – хитро отвечал Савоська.
   Пришел Митька – сын Родиона. Слушая мужиков, он долго ерзал на лавке и, дождавшись, наконец, когда Илья и Васька отужинали, сказал им, что девушки велят идти на вечерку.
   – Значит, Илья, испытанье прошел, – сказал Родион. – Можешь идти смело.
   – Сходите поглядите, как наши ребята веселятся, – говорила Петровна.
   – Только смотри, Илья, не дерись! – строго предупредил Иван.
   Иван выставил водки. Мужики продолжали пить.
   – Надо и нам сходить на вечерку! – сказал вдруг Бердышов.
   – Нет, погоди! – ухватился за него Овчинников. – Вот ты мне скажи, как ты туда проник?

* * *

   В бревенчатом зимнике – шум, смех, музыка. Когда Митька, Илья и Васька вошли, пляска только что окончилась. Парни и девицы гурьбой обступили гостей. Илья сразу понравился девушкам: черноволос и румян, а глаза голубые, и лицо как налитое, загорелое.
   – Ах, как вы далеко ездили! – заговорила Дуняша.
   Девушки, румяные, веснушчатые, курносые, с навитыми кудряшками, беленькие и черненькие, в ярких платьях, красивые и некрасивые, такие, что казалось, кто-то повытягивал им лица одним вдоль, другим вширь, окружили Илью.
   – Ну, который на шестах Горюн прошел? Дайте поглядеть!
   Только сейчас Илья почувствовал, что значит летом проехать весь Горюн. Ему захотелось что-то сказать смело и умно и вообще показать себя.
   – Горюн – мошке столица! – выпалил он, невольно повторяя слова Ивана, и подумал: «Эх, да ведь я еще там тунгусского царя видал!»
   – Куда тебе, Андрей! – смеясь, сказал Митька, обращаясь к гостившему в эти дни в Тамбовке белобрысому контрабандисту Городилову и как бы гордясь своими гостями. – Вот они Горюн прошли весь и на озерах были!
   Андрей покраснел до корней волос, уши его побагровели. Он заморгал густыми белесыми веками и не нашелся, что ответить.
   – Чего уж там – Горюн прошли! – воскликнул Терешка Овчинников. – Поди, не сами, Иван их водил.