Задорнов Николай Павлович. Амур-батюшка

   Дед всхлипывал. Всем вспомнилась жизнь на старых местах.
   – Жаль старый край! Хорошо и там… А серость, кабала, беднота.
   Егор представил всю родню свою: дядю Степана, Семку, Анну, Пелагею, – все они воскресли в его памяти, измученные заботами и трудами. «Уж там бревна не достанешь. Лес любо-дорого посмотреть, а подойти к нему – нужно позволение!»
   – «Прошлую зиму женили мы Федюшку, – продолжал диктовать Кузнецов, – взяли невесту из соседней деревни. Осенью рыбачим большим неводом, артелью, со здешними жителями – гольдами. Один невод, бывает, тянет пять сотен рыбин, каждая фунтов по десяти, по пятнадцати и больше. Рыбы тут много всякой, и лови, кто сколько хочет, но мало соли и, если много наловишь, приходится вялить на ветру. Нынче построили мельницу и баню, а то мылись в печах. Хлеб свой…»
   «И то еще не все», – думал Егор. Не то хотелось написать ему. Не в том главное, что на Амуре есть зверь и рыба, что земля родит, церковь и мельница построены. Он понимал, что главное не в этом. Ему хотелось бы написать, что живет он тут наново, все создает сам, что это будит в нем небывалую силу, страсть к созиданию, какой никогда в нем прежде не бывало. Он хотел чувство своей радости от новой жизни переслать на родину. «…А от вас привезли поклон кандальники, сказали, что Семка ногу сломал. Мы дали им хлеба. Дедушка теперь все говорит про вас, и все мы часто вспоминаем. А земля и здесь хорошая. Была глухая тайга, а нынче места обтоптались, построилась деревня».
   Пришел Иван. Он только что возвратился из поездки по гольдским селениям.
   – Работает контора? Ты че, Сергей, в ярыги записался? – спросил он телеграфиста. – Смотри, я грамотный, сейчас все разберу. Мог бы сам написать соседям, да мне веры нет, они боятся, что я отвалю в их письме чего-нибудь… Не в Расею ли письма пишем? Ну-ка, настрочи им от Ваньки Бердышова: дескать, собирается на старые места, откуда они хотят податься. Пусть прочтут в письме, что есть на Амуре Ванька Бердышов, по прозванию Тигр, вышел из Забайкалья, родом ведется от расейских же поселенцев, но одичал. И желает заехать обратно в Расею, посмотреть, откуда произошли его дедушки. А почему такое прозвание – когда переселятся, узнают сами.
   – Напишет, не развалится, – кивая на телеграфиста, сказал Тимоха.
   Сергей молчал.
   Начал диктовать свое письмо Пахом. Когда он передавал поклоны близким и соседям, лицо его стало грустным, выражение глаз было детски робкое.
   – «Торговля тут не в пример нашей…» В наших-то местах торговли нету – как бы извиняясь, что пишет такое, обратился он к мужикам и к Бердышову. – Там, где мы жили, на деньги и не продают, только на обмен. Ничего не поделаешь!.. Мы не на Каме были, а двести верст в стороне. К нам купцы, бывало, приедут и без денег все возьмут.
   – На что деньги, когда и так даром все забрать можно! – подхватил Федор.
   – Ну, пиши: «По реке тут плавучие лавки ходят, и в них все есть, что только угодно, – можешь купить. И начальство не шибко притесняет… Мы живем от города далеко. Купили ружья, потому что звери подходят близко. Живем на самом берегу. Земля родит, только требует силы много…»
   Федор Барабанов в письме кланялся братьям, а про себя написал коротко. Помянув о материной могиле, он нахмурился и, отойдя в сторону, долго сидел задумавшись. У всех была тяжесть на душе от воспоминаний о былом.
   – Го-го-го! – вдруг вскочил Федюшка. – Уж они там живут! Уж, поди, в Расее всех передрали и недраных никого не осталось!
   Парни засмеялись.
   – Там реку-то, говорят, всю поделили.
   – Молодые вы, дураки! – рассердился дед.
   – Ну, Тимошка, пиши письмо, – сказал Егор.
   Силин махнул рукой.
   – Нечего писать…
   – Как нечего? Надо написать, – заговорил Сергей. – Урожай собрал на Амуре?
   – Это мало важности, что я урожай собрал. Я везде могу прокормиться. Я самый выгодный человек для царя. Меня на какое болото ни кинь – я проживу. Мне много не надо.
   – Чудак ты, Тимофей! Ну, тебе не нравится, так узнай, как дома живут, что там у них нового. Родина же там!
   – Вот ты, помнишь, спрашивал, откуда у меня такое прозвание, – обратился он к Бердышову. – У нас дедушка рассказывал, что еще его дед был прозван «Силин». Будто бы сильный был мужик. Невзрачный, а сильный. Клали полную телегу мешков с хлебом, а он подымал ее за колеса. И грыжи не нажил.
   – А внуки – те уж не в него, – язвительно промолвил дед.
   – Видишь, он был силен, а у нас уж той силы-то нет, род извелся от натуги да голода. Теперь только слава, что Силин, а уж без силы. На старых местах народ изникает, слабеет. Нечего туда и писать зря! Если туда писать, так надо им подвижку сделать. Призвать их к новому-то.
   – Вот и призови, – сказал телеграфист.
   – Не-ет! Я напишу сам, а то вы смеяться будете.
   – Как ты напишешь – ты неграмотный?
   – Почем ты знаешь? Туда писать – надо заманивать. Кто со старого места тронется по вашим письмам?
   – Народ ищет, где бы жизнь устроить по-новому. Куда бы уйти. Кто на Амур… В урманы… Беловодье какое-то появилось, – толковал дед. – А устроится на новых местах и думает: «Не зря ли старую-то землю кинули, хорошая там земля, кому она достанется, если вся родня оттуда выедет, может, там как-то надо устроиться?..»
   Верно, и там хорошо! Любил Егор и ту землю, и те горы, и ту реку. «Хорошо у нас там, сколько про горе ни вспоминай… Не отступился ли я от своего, перейдя сюда? Родина ли мне тут? Не там ли надо было стоять?»
   В зыбке закричал ребенок.
   – Вон наша родина-то орет, – кинулась к зыбке Наталья.
   Она ласково заговорила, утешая ребенка и расстегивая кофту.
   Егор просветлел. Сразу, одним словом жена направила по-новому все его мысли.
   «Да, Алешке уж тут родина!» – подумал Егор.
   Третий сын родился у него. «Один сын – не сын, – говаривал он, – два сына – полсына, три сына – сын. Моим детям уж тут родина».
   Силин начал, как и все, с поклонов, перечислил всю родню, описал, как построил дом, как завел пашню.
   – Да еще пиши так, – продолжал он, – пиши, пиши, не смейся: «Тут на телеге ездишь – колеса красные от ягоды. На деревьях пирожки растут. Весло в реку воткнешь – стоймя плывет, не тонет: рыбы много». Иначе их не зазовешь!.. – при общем хохоте заявил Тимошка.
   – Вот я не пойму, почему деды мои ушли из теплой стороны, от яблоков, – перебил его Бердышов. – Расейским хочется на Амур, а мне в Расею.
   Гости стали расходиться.
   – Ты бы взялся сына грамоте учить? – спросил Егор телеграфиста.
   – Пожалуй, – охотно согласился тот.
   Наутро Сергей увез письма в Экки, чтобы со станка отправить их первой почтой.

* * *

   Дедушке Кондрату сладу не было со внуками, когда речь заходила про жизнь на старых местах. Васька и Петрован плохо помнили, как там жилось, но ничто российское, по их мнению, в сравнении со здешним не шло.
   – Живете вы тут, верно, сытней и лучше, но старые-то места помнить надо.
   – В России ичигов нету, – говорил Петрован. – Зимой – лапоть, летом – лапоть… Да еще, дядя Ваня сказывал, лаптем щи хлебают.
   – Река – мелкая.
   – Соболя нету, только зайца лови.
   – Тебе хорошо, – отвечал дед, грозя белым дряблым пальцем. – Тебе уж после меня в землю ложиться. А мне-то как – первому: болота, глина, а я один буду… – Старик всхлипнул. – Тут и кладбища нет. Зароют на бугре. А потом какой-нибудь дурак кости вытряхнет… или водой их размечет…
   Расстроенный старик пошел запрягать коня, чтобы ехать за дровами. День был сумрачный, небо заволокло тучами.
   Едва дед завел Саврасого в оглобли, как в воротах появился Бердышов. Иван был навеселе. Мохнатая соболья шапка его в снегу.
   – Ну что, дедка? Письма уехали? Слава богу!.. Ты не серчай на меня. Ты ведь только говоришь про Расею, а сам, поди, рад, что выбрался оттуда.
   От волнения руки у старика затряслись, и он выронил оглоблю.
   – Нет, ты не думай так. – Дед отставил дугу в сторону. – Там земля, знаешь, вся сплошь запахана…
   Дед подозревал, что все неуважение к старой родине идет от Ваньки Бердышова.
   – Ну, что ты расстроился? – воскликнул Иван. – Я пошутил. Сам же я русский, всегда Расею помню и желаю туда съездить.
   Иван, тряся головой, пошел со двора.
   Старик огляделся, схватил бич и вдруг, размахнувшись, стегнул Ивана ниже спины так, что тот подпрыгнул.
   – Ты че это? – обернулся он. – Больно, дедка!
   – Ничего! – сурово ответил старик. – Иди с богом. Про Расею больше не шути!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

   Коротко подстриженный, в сапогах и в русской вышитой рубахе, Айдамбо стоял перед Иваном. С ним приехал Покпа.
   – Сватаемся, – коротко и добродушно сказал старик.
   – Здорово, Покпа.
   – Моя теперь не Покпа! Моя крестили, русское имя дали. Теперь моя другой имя… Мария!
   – Как, ты сказал, тебе новое имя? Повтори.
   – Мария меня назвал поп.
   – Мария? Что так?
   – Че Мария? – вспыхнул Айдамбо. – Я ему говорю: конечно, не Мария.
   – Че не Мария, что ли? – рассердился старик.
   – Да почему Мария? Поп, что ли, пьяный был?
   – Такой имя.
   – А старуху ты крестил?
   – Крестил! Его тоже рубаху надели. Моей старухи теперь имя Аникей.
   – Он Аникей, а она Мария, – недовольно оказал Айдамбо. Видно было, что ему уже надоело спорить об этом с отцом.
   – Мария – такое имя баба не годится, – рассуждал Покпа. – Конечно, лучше буду моя Мария! Че Аникей! Как баба.
   Покпа согласился креститься и все исполнял, как велел сын, но называться именем, по его мнению, похожим на бабье, он ни за что не хотел.
   – Нет, Аникей – то имя как раз баба попадает! – отвечал он на все уверения. – Мориэ^[68] – знаешь, че такое? Какой же баба Мориэ!
   – Ладно, паря, будешь Маруська, – смеялся Иван. – Это как кому понравится называться. Назови хоть горшком, только не сади в печку.
   – Моя теперь Мария. Сынка теперь чистый русский, грамота учит, поповская песня поет, на церковь работает, все понимает.
   – А как старуха… Аникей-то?
   – Аникей тоже так. Женить велит.
   Покпа встал на колени. Оба гольда низко поклонились Бердышову.
   – Я тебе скажу, Алексей, что ты мне теперь больше нравишься, чем в поповской одежде. А на охоту не ходил?
   Айдамбо дважды ходил в тайгу на промысел и оба раза возвращался домой с хорошей добычей. Часть пушнины он отдавал на церковь.
   – А ты кому меха отдаешь?
   – Попу!
   – А жениться едешь ко мне? Пусть поп тебе невесту ищет.
   – Он говорит: если подарка не таскаем – грех, – вступился Покпа. – Венчать не будем. Тебе тоже привезли! – делая вид, что вспомнил, воскликнул старик. – Поп правду учит. Правильно учит. И ты тоже правильно учишь. Но я знаю: без хорошей шкуры не проживешь.
   – Конечно! – весело воскликнул Иван.
   – Я лучше знаю, что хорошим людям надо. Теперь у нас два хозяина и два долга, – с простодушным видом продолжал старик. – И нам в два раза больше мехов надо добыть, чтобы домой на озеро уехать. Еще мы наша дом мыли! Разный барахло тряхали… Невеста чистенький дом поедет, – тянул Покпа. – Ну, говори, наша женили будет, нет ли? Че играешь? Я че даром чистился, рубаха менял?
   – Мне это не надо было. Для меня ты мог рубаху не менять. Ну, да ладно!
   Самые богатые женихи были приучены ездить к Ивану. Долго хлопотали они из-за девушки, но Иван так вел дело, что все надеялись, но никто не был уверен.
   Лишь Бердышов знал, какие выгоды были ему от Дельдики. Но нынче наступала пора отдавать ее замуж. Иван тянуть больше не собирался, но и выдать ее, полагал он, надо с умом. Айдамбо был лучший охотник во всей округе, и он любил ее.
   Иван позвал жену и Дельдику.
   Дельдика давно ждала этого дня. Она потупилась, но все же на миг взглянула на Айдамбо. Он стоял перед ней счастливый, растерянный, с любовью во взоре.
   – Вот Покпа из-за тебя даже бабье имя взял, – сказал ей Бердышов.
   – Че бабье? – возмутился Покпа.
   Все засмеялись.
   – Но уж уговор такой: оба должны сдавать пушнину мне, а не попу. Ладно?
   – Ладно, – покорно ответили отец с сыном.
   – И торо тебе за нее? – спросил Покпа.
   – И торо мне.
   – Ладно, ладно, – кивнул Айдамбо.
   Гольд отдал невесте подарки: колечко с камнем, шаль и башмаки, такие же, какие были у тетки Анны.
   В этот день Савоська съездил за Кальдукой.
   – Дочь твою за Айдамбо выдаем, – сказал ему Бердышов. – Созывай всех на свадьбу.
   Старичок ужаснулся:
   – А торо? А Денгура? Уй-уй! Меня убьют! Род войну откроет… Да вон и сам Денгура идет!

* * *

   В красной шубе и шелковой шапке Денгура подступил к Бердышову. За поясом у него был огромный нож. Толпа гольдов, скрипя рыбокожьей обувью по снегу, обступила Ивана. Куда бы ни глянул он с крыльца, везде виднелись остроскулые темные лица, меховые одежды.
   – Зачем обманываешь? – кричал Денгура. – Почему жениться не даешь?
   – Кто тебе жениться не дает? Ты одурел от старости.
   – Жениться мне обещал, а девку отдал другому.
   – Так иди женись! Что ты ко мне вяжешься?
   – Женись! – с насмешкой воскликнул старик.
   Он молча оглядел толпу, как бы призывая всех в свидетели, какой Иван обманщик.
   – Ты Кальдуке за девку платил? – спросил Иван. – Ты получил, Кальдука, торо? Верно?
   – Верно, – выбрался вперед Кальдука Маленький, насмерть перепуганный. Он боялся, что сейчас на нем, как на самом бедном и слабом, выместят зло и те и другие.
   – Верно, верно, – подтвердил, в свою очередь, Денгура.
   – Вот видишь, ты сам согласен. Ты дал калым, шибко богатый калым. Верно?
   – Конечно, богатый, – согласился Денгура.
   Толпа пришла в движение.
   – А теперь что тебе надо?
   – Жениться надо.
   – Ну и женись.
   – Какой ты хитрый! Как женись, когда невесты нету? Ты ее другому отдал.
   – Кого? – грозно спросил Иван.
   – Девку!
   – Э-э! Какой хитрый! Ты сватал одну, а хочешь жениться на другой. Нет, женись на той, которую сватал. Ты меня и Кальдуку обмануть хочешь? Это ты в старое время мог так обманывать. Помнишь, как ты всех дурачил? Вон у Писотьки жену увел, отдал Дыгену. Так было? Молчишь? Вот как ты обманывал! Зачем же ты врешь перед народом?
   – Как это врешь? – опешил Денгура.
   – Цо таки, цо таки! – пробирался вперед Писотька. – Конечно, обманывай его, – показал он на Денгуру, мгновенно забывая свое намерение вступиться за него. – Обманывай, обманывай! – перебил он бывшего родового старосту, вдруг вспомнив былые обиды.
   – Так на ком же я должен жениться? – закричал во весь голос Денгура.
   – Как на ком? На невесте!
   – А кто же моя невеста?
   – Косая Исенка!
   Толпа загрохотала.
   – А Дельдика? – слабым голосом спросил Денгура.
   – А Дельдика – моя дочь с тех пор, как бежала от китайцев. Ты лучше соглашайся, а то тебя будем судить. Дельдика помолвлена с парнем из вашего же рода. И ты не смей мешать ему, а то утащим тебя в церковь, отдадим попу, скажем, что ты опять шаманил.
   – Как же так? – недоумевал Денгура. – А ты еще говорил: «Смотри в окошко на нее…»
   – Ну да, Исенка гостила у нас, гуляла. Я как раз на нее показывал. Откуда же я мог знать, что ты не на ту смотришь?
   – Ладно, пусть Исенку! – вдруг воскликнул Кальдука с таким видом, будто его долго уговаривали и вот теперь он, наконец, согласился. – Еще даже в придачу можешь взять Одаку.
   – Одаку не отдавай, – сказал Иван. – Мы с тобой еще возьмем за нее торо.
   – Нет! – не сдавался Денгура. – Ты сказал: «Гляди в окно, она в бархатном салопе».
   – Ну, в салопе, в халате – какая разница?
   – Дельдика была в бархатном!
   – И косая тоже в бархатном, – быстро возразил Иван. – Только истерся бархат.
   – Конечно, так, так! – подхватил Маленький. – Шерсть истерлась, а шкура осталась. Самый бархат раньше был.
   – Теперь женись на косой Исенке! – воскликнул Савоська. – Я ей дядя и тебя убью, чтобы девушек не позорил!
   Денгура струсил. Он попробовал выговорить себе скидку.
   – Нет, ты дал нам слово заплатить полный торо, – возразил Бердышов. – Слово – закон! Если мы уступим, то получится, что не ты нас хотел обмануть, а мы тебя. Как обещал, все должен исполнить. А Исенка девка молодая, крепкая, приветливая, работница. Она хорошей женой будет. А ты умен и хитер, – польстил Иван старику.
   Кальдука был доволен. Торо не надо было отдавать, Покпа за Дельдику обещал новые подарки.
   – Смотри, тебе все почти даром обошлось. Ка-ак ты меня хотел обмануть! – покачал головой Иван, обнимая Денгуру и направляясь с ним в избу. – Исенка только косая, а девка она красивая, здоровая. Ты ей нравишься. Ей лет двадцать восемь, она тебе будет как раз. А на молоденьких жениться нехорошо. Молодая от тебя все равно убежит.
   Денгура глубоко задумался.
   «А может, в самом деле жениться на Исенке? Сделать вид, что это я хотел Ивана обмануть».
   Приехал тесть Ивана. Удога, или, как его все звали, Григорий Иванович, – высокий красивый седоусый старик. Он крепко обнял Ангу. Григорий Иванович явился, чтобы благословить Дельдику.
   – А я, Ваня, нынче тоже дело делал. Люди не хотели детей в школу отдавать, а я растолковал им, что грамоты страшиться не надо. Своего Охэ сам отдал в школу, первый вызвался. Я нынче много обид на себя от народа принял.
   – Ну, как твой конь?
   – На станке почту возит, – отвечал старик.
   Денгура и Кальдука покатили в Бельго решать свои дела.
   – Ты хорошо сделал, что проучил Денгуру, – сказал Григорий Иванович. – Ты, Ваня, всем угодил. Исенка с охотой пойдет за него, и он мужик еще крепкий. Может, будут хорошо жить.
   – И все смеются! – подхватила Анга.
   – Верно, всех развеселил! – воскликнул Бердышов. – Все довольны и меня же хвалят. Это надо уметь так обманывать!
   Айдамбо и Покпа поехали к попу уговариваться о дне свадьбы. Поп согласился венчать молодых гольдов.
   – Но с условием, чтобы меха вы сдавали не только Ваньке Бердышову, но и мне. Ладно?
   – Ладно! – чуть не плача, ответил Покпа.
   – Ты как-то отвечаешь неохотно, – сказал поп, хмуря рыжие брови.
   – Ладно, ладно! – крикнул Айдамбо, видя, что у отца уже глаза засверкали и он готов схватиться с попом. Ему казалось, что если придется добывать двойное количество пушнины, так и на то он согласен, лишь бы жениться на Дельдике.
   – Оба нам помогают, и оба с нас здорово шкуру дерут, – говорил Покпа сыну по дороге из церкви. – Так помогают, что мы скоро с голоду сдохнем.
   – Не сдохнем! – отвечал Айдамбо. – Только бы жениться, а там еще посмотрим!..

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

   Дул сильный ветер, низовик. Несло снег с деревьев. Поземка переметала путь. Ветер все крепчал, и громадная река была как в белом дыму.
   Дельдика, разодетая по-городскому, в шубке и пуховой шали, отъезжала в церковь. Анга благословила ее иконой. Дельдика перецеловалась со всеми.
   – Мужику-то не поддавайся, – приговаривала, обнимая ее, Татьяна.
   Дельдика расплакалась.
   – Ну, скорей едем, поп ждет! – весело крикнул Силин. – Жениться так жениться!
   Бабы всхлипывали. Татьяна и Наталья помогли Дельдике сесть в кошеву.
   – Ну, пора!
   Зазвенели бубенцы, кони тронулись. Тимоха гикнул, и кошева с грохотом помчалась с крутых съездов релки.
   Дельдика в последний раз махнула платочком.
   Следом за тройкой, лежа в санях, покатил на жеребце Бердышов.
   Свадьбу решено было справлять в Мылках, в новом доме Айдамбо. В этот день мимо Уральского проезжало много нарт с нарядными гольдами.
   Толпа уральцев, провожавшая Дельдику, расходилась по домам.
   «Скоро и я так поеду», – думал Илья.
   – Хорошая была девка, привыкли мы к ней, – говорили бабы.
   – Как своя!.. Такая славная у нас выросла, – оказала Бормотиха. – Не ваш бы Егор, была бы она больная от купцов. Так бы и высохла!
   После пурги потеплело. Голые вершины сопок, занесенные снегом, выступили из рыжей тайги. Илья вспомнил, как он бегал на эти хребты охотиться, приносил шкурки Дельдике. Казалось, это было так давно…
   Зазвенели колокольцы, снизу шла почта. Белые от мороза кони медленно тянули по сугробам тяжелые лубяные расшивы с громадными кожаными кошелями.

* * *

   С обозом вернулся из Софийска Андрей Сукнов. Телеграфист посылал его туда по делу.
   – Хороший солдат! Молодой, а бывалый, – говорил про него Егор.
   Он позвал солдата и Бормотовых к себе.
   – Когда же свадьба?
   Солдат ждал письма из дому.
   – Ну, рассказывай новости. Люблю тебя слушать.
   – Я тут привык, – тихо говорил Сукнов. – Здесь я положил годы. Мы, бывало, в тайгу придем – ранцы долой, ружья в козлы, палатки разобьем. Тайгу рубим, дома ставим, посты, станки… Много я тут повидал.
   Работал Андрей и на высоких скалах, в душистой южной тайге, где ставились первые дальнобойные батареи и где, бывало, тайфун достигал такой силы, что казалось, дышать нечем, не успеваешь ртом воздух хватать.
   Наталья и Татьяна, обе коренастые, босые, смуглые от загара, с белесыми бровями, обнявшись, слушали солдата.
   – А теперь желает осесть на Амуре! – с восторгом восклицал Тереха.
   Вечером бабы пряли, пели. Мужики рассказывали сказки.
   Андрей и Авдотья сидели на дровах за печкой. Солдат долго играл на балалайке.
   – Телеграмму можно отбить, куда желательно, – говорил он. – Полковник завсегда говорил, что телеграф – первое дело.
   Утром Сукнов съездил к попу, отдал ему документы и пакет от начальства.

* * *

   Из тайги вышел обоз оленных тунгусов. Заиндевелые рогатые олени, понуро опустив головы, целыми днями простаивали у дома Бердышова.
   С тунгусами пришли Юкану и трое русских, рослые, длиннобородые, одетые в дубленые полушубки и в старинные суконные полукафтанья.
   Тунгусы грузили в нарты тюки, бочки с маслом, ящики с инструментом, муку, спирт. Савоська, уже давно возвратившийся с устья Амгуни, распоряжался ими, кричал, показывал, что и как надо класть и перевязывать. И тунгусы и русские слушались его.
   Из Мылок со свадьбы вернулся Иван.
   Далекие леса синевой вползали на хребты к белым вершинам. Олени позванивали колокольцами.
   У бердышовской избы толпились мужики, гольды и ребятишки.
   – Еду в тайгу на прииски, – говорил Бердышов. – В такие места, где топко. Летом по болоту не доберешься. Вернее сказать, доберешься, но трудно грузы доставлять. Все завезти надо санным путем. А ты, Илья, все неженатый?
   – Погоди, вот скоро уж… – с неприязнью поглядывая на рогатых зверей и побаиваясь подступить ближе, отвечал за Илью Пахом.
   – Что ты боишься? Олень не страшней коровы. Тунгусы коров боятся, а ты оленя.
   Илья завидовал Бердышову. Он с большой охотой пошел бы вот так в тайгу на прииск.
   Иван оделся в оленью парку и в белые высокие торбаса.
   – Поедем далеко, до Тамбовки; там свернем на Горюн – и по нему в верховья, а потом по озерам и болотам.
   Морозный пар клубами валил из его рта.
   – У тебя, поди, уж и заявка сделана? – спросил Федор у Бердышова.
   – Не без того! – тряхнул головой Бердышов так, что замотались длинные уши его шапки. – Времена переменились: молодые женятся, а мы хватаемся за новые дела. И ты, если хочешь торгашить, брось все, завози товар. Успевай, Федор! – похлопал он мужика по плечу. – А то тут найдутся другие… А ты думал, что я век буду развешивать пшено да муку? Нет, я тоже хочу развернуться.
   – Где ты оленей-то нанял?
   – Пошто нанял? Купил! Это теперь мои олени, – весело ответил Бердышов. – А летом из Николаевска пароход потянет вверх по Амгуни баржи с людьми. Много людей я нанял.
   На разных речках Иваном еще в былые годы найдены были россыпи, богатые золотом. Теперь он чувствовал себя в силе, чтобы начать на них работы.
   Анга в старой шубейке хлопотала у возков. Она была счастлива. Ее Иван прямо и решительно шел к цели. Она радостно помогала ему готовиться, чувствуя, что нужна.
   – Чего еще ждать! – говорил Иван. – Дай пожить, пока не состарились.
   Анга напекла на дорогу пирогов, нажарила оленьего мяса и наморозила два куля пельменей.
   – А ты, Илья, слыхал, что под Тамбовкой барс объявился? – спросил Иван парня. – В деревне все испугались, и никто не смеет выйти в тайгу убить зверя. Я бы, если на прииски не ехал, проучил этих тамбошей.
   Желваки заиграли на скуластом лице Ильи. Он давно хотел показать тамбовцам, как надо охотиться.
   Бердышов рассказал про охоту на барса, как один смелый охотник ловко убил матку, подойдя к ней вплотную, а барсенка захватил живьем.
   Тоскливым взором наблюдал Илья сборы каравана. По виду его нетрудно было догадаться, что новость, сообщенная Иваном, не дает ему покоя.
   – Только барс – зверь чуткий: к нему надо подкрадываться в одиночку, осторожно. Но смотри не попадись ему. А то Дуня другому достанется. Зато если убьешь, она тебя шибко полюбит. А зверь тебя сгребет – тогда худо. Но если ты хороший охотник, зверь это чует, тебя испугается, никогда не сгребет, можешь подходить к нему.
   Иван отошел к оленям.
   – Онакер! Старик! – хлопал Иван по морде могучего оленя. – А вот Ыйден – Царь!
   Заслышав свои клички, широкогрудые звери вздрагивали.
   Тунгусы уселись в нарты. Иван поцеловал жену и девочку.
   – Ну, барыня, обнимай дедушку. – Савоська подставил маленькой Тане обмороженную щеку.
   Иван оглянулся на избы переселенцев. Егор с мальчишками стоял на бугре. Бердышов махнул им рукой.