Загребельный Павел Архипович. Разгон

   Людмила. Зачем же столько жертв?
   Иван. Но есть вещи, которые невозможно завоевать ни силой, ни достоинством, ничем. Сплошная загадочность и неопределенность. Например, девичья красота...
   Людмила. Юка любит повторять, что красота угнетает.
   Иван. Но, угнетая, возносит и, вознося, угнетает. У меня есть знакомый. Нейрохирург. Делает трепанации. Открывает череп и заглядывает в мозг. Не в электронный, как мы с Юрием, а в настоящий. Представляешь, какие перед ним открываются картины? Штука сильнее всех компьютеров на свете. Я не спрашивал его, но думаю, что у многих вместо мозга что-то подобное поролону.
   Людмила. Ты намекаешь на легкомыслие? Но смех - это еще не легкомыслие. Это просто веселье, радость...
   Иван. Я ни на что не намекаю.
   Пора было вспомнить о порядочности. Кучмиенко медленно встал, прошел к балкону, его никто не заметил - толкали его плечами, женские волосы касались его щек. Он мог бы расставить руки или прижать их, съежиться или кружиться по комнате, его бы не заметили. Чудеса! Он стоял, дышал прохладой с балкона, с залива, на той стороне Днепра, подсвеченные прожекторами, сияли золотые купола Лавры, плавали в темном воздухе, над киевскими огнями, киевскими ласковыми горами. Все-таки жизнь - чудесная вещь, только мертвые могут быть равнодушны ко всему, а человек, пока жив, жадно впитывает все живое: и образы, и звуки. Когда же судьба посылает тебе в дар вот такой вечер, как сегодня, грех им пренебречь, потому что побыть среди молодых - все равно что самому помолодеть вдвое!
   Кучмиенко опрометью бросился назад, его ухо направилось на Анастасию. Совинский тюфяк, если до сих пор льет слезы по Людмиле, имея под рукой такую девушку. Да, собственно, он всегда отличался неумением устроиться в жизни, оставил фирму Карналя, хотя его там высоко ценили, теперь где-то на металлургическом заводе запихивает вычислительный центр в барак, надеясь на успех, стал специалистом по внедрению АСУ и начинает с какого-то барака. Неудачник и никчемный человек. Нет, Кучмиенко хотел слушать теперь Анастасию, прежде всего Анастасию, может, только ее.
   Анастасия. Я не отношусь ни к белым воротничкам, ни к синим. Меня, собственно, не трогает ваша научно-техническая революция. Даже про академика Карналя я узнала совершенно случайно и совсем недавно. Моделировать и показывать модную одежду - это всегда вне конкуренции. Даже во время войны сменили у нас форму для солдат. Я сегодня возила Ивана по Киеву, и мы с ним заспорили. Он мне о высокой, сознательной роли рабочего класса, а я ему - о наших привилегиях. Кто-то чувствует себя неполноценным. Как ваш веселый сосед. Потому что он только танцовщик, хотя и считается членом вашего коллектива. Правда, смотреть на него собираются целые толпы, но только тогда, когда захочется им, а не самому танцору. Но вот возьмите специальность манекенщицы. Почему она оказалась поднятой на такую высоту? В Дом моделей приходят самые известные женщины. Героини Труда, народные артистки...
   Юрий. Уважают?
   Анастасия. Заискивают - вот в чем ужас.
   Юрий. Иван тоже заискивает.
   Анастасия. При чем тут Иван? Я о другом.
   Юрий. Недокумекал. Тот галстучек на нем - плоды чьей производственной деятельности?
   Анастасия. Мы только сегодня утром увиделись после Приднепровска. Кроме того, в Доме моделей я бываю теперь только по приглашению. Я работаю в газете. Кажется, уже говорила об этом...
   Слово "Приднепровск" ударило Кучмиенко чем-то тяжелым, почти металлическим. Блаженная расслабленность пропала мгновенно, мозг действовал точно, как вычислительная машина, перебирал варианты, отбрасывал ненужное, доискивался истины. Так, так, так... Приднепровск... Совинский... Комичная АСУ в здании военного периода... Телеграмма Карналю... Странная поездка... Таинственное возвращение... Плутовство Алексея Кирилловича... Сплошное плутовство. Всюду и во всем плутовство! Женщина. Всегда ищите женщину!.. Неужели эта?.. Нужно узнать! Немедленно! Не выходя из этой малометражной квартиры! Ох, академик! Вот так святой да божий! Вот так чистая наука! Вот так тоска по незабвенной Айгюль! Но ведь девушка стоит греха!
   Кучмиенко потер ладони. Скоростное потирание рук применял всегда перед решающим поступком. Вернулся к столу, налил себе рюмку. Трах! Для маскировки послушаем еще немного. Пищат, как желтые цыплята.
   Иван. Я часто задумываюсь вот над чем. Есть мужчины бездарные, лодыри, пьяницы, подхалимы, просто обманщики. Они что-то там комбинируют, крадут, выкручиваются, лгут, делают подлости, унижаются. Но у них есть жены и, наверное, любовь. Какая же это любовь? И что такие мужчины говорят женщине наедине? И верят ли им женщины? Ведь женщины так чутки!
   Людмила. Ты забыл, что и женщины могут быть всякие. Например, авантюристки.
   Иван. Но, кажется, это нехарактерно для нашею общества.
   Людмила. А мужчины - характерно? Или ты намекаешь на Юку?
   Кучмиенко готов был выскочить из-за стола и схватить Совинского за грудки. Какое нахальство - так говорить о его сыне! Ну, веселый, ну, несерьезный, чрезмерно разговорчивый, не всегда контролирует свои слова, но ведь не больше! И кто может заподозрить его сына в чем-то дурном?
   7
   И тут Юрий, точно прочитав мысли отца, вспомнил о его присутствии, заметил Кучмиенко, удивленно воскликнул:
   - Отец! Ты здесь? Откуда взялся?
   Нахальный мальчишка! Кучмиенко откашлялся, лихорадочно соображая, что бы сказать солидное и надлежаще поучительное, но его выручила Людмила.
   - Давайте пить чай, - сказала она, - в горле пересохло. Прошу к столу.
   И первому налила из самовара Кучмиенко.
   - Вот у меня невесточка, - растроганно промолвил он, - вот золотой человек! Вообще золотая у нас молодежь. Какими специальностями овладевает только подумать! Да разве только овладевает! Создает новые специальности, творит новый мир! Фантастика!
   - И ненаучная! - добавил Юрий, но Кучмиенко пренебрег его вмешательством, захваченный своею мыслью, которую непременно хотел досказать до конца.
   - Вот даже здесь присутствующие, - продолжал он, - взять вас четырех. Случайно собрались в одной квартире, но сразу сколько интересов, какое разнообразие! Электроника, лингвистика, проблемы мод...
   Он выразительно посмотрел на Анастасию, она усмехнулась.
   - Вы ошибаетесь, моды для меня уже в прошлом. Теперь я журналистка.
   - Но ведь я... Помню ваши снимки в журналах мод. Очевидно, Совинский именно из-за вас сбежал из нашей фирмы. От любви всегда убегают...
   Его выпытывание было столь неуклюже, что Анастасия даже покраснела, потому что сразу догадалась, куда клонит Кучмиенко. Но тут в разговор вмешался Совинский, ничего не знавший о предупреждении Алексея Кирилловича.
   - Когда я принес вам заявление об уходе, - сказал он хмуро, - я знал Анастасию так же, как и вы: из журнала мод. Если бы она не приехала в Приднепровск с академиком Карналем...
   - Так вы были в Приднепровске с академиком? - Кучмиенко мысленно потирал руки, но ведь мог теперь потирать и открыто!
   - Я ездила туда одна, по поручению редакции!
   - А возвращались? Возвращались тоже... одна или вместе... с академиком Карналем?
   - Это что, допрос? - Анастасия встала, прищурилась, зеленые огоньки в ее глазах зловеще сверкнули. - Кому какое дело, с кем я возвращалась и в каком поезде?
   - Садитесь, садитесь, - испугался Кучмиенко, - я пошутил. Действительно, кому какое дело. Да и не имеет это никакого значения. У вас такой прекрасный вечер, я и сам словно помолодел вместе с вами! Жаль, что здесь нет моего друга Петра Андреевича, мы бы вместе с ним...
   - И жаль, что нет "замечательного" соседа! - воскликнул Юрий. - Тогда бы можно было дернуть по рюмочке. А когда человек выпивает рюмочку, все обиды забываются. Даже Иван бы забыл.
   - Я пришел к тебе без обиды, - сказал Совинский.
   Анастасия села, вполголоса попросила прощения за свою вспышку. Кучмиенко понимающе кивнул. Молодость, а еще одиночество. Одиночество страшная вещь. Спасает только коллектив. Может, и он забрался сюда на Русановку, чтобы побыть хоть короткое время с молодежью. Потому что когда кончается работа, тогда куда? Они с академиком Карналем любят бывать вместе, беседовать о науке, о ее дальнейшем развитии, но иногда и они расходятся, как вот сегодня... Он бормотал на ухо Анастасии, и она не отодвигалась, наверное, чтобы загладить свою резкость, а Кучмиенко считал, что это уже начинают действовать чары его авторитетности и всемогущества.
   Юрий привязался к Совинскому. Как будто не только Кучмиенко, но и он слышал все, что Иван говорил Людмиле.
   - Если уж не с обидой, то с чем тогда ты пришел?
   - Оставь в покое Ивана, пей чай, - попыталась успокоить Юрия Людмила.
   - Но ведь при конструировании вычислительных систем исходят из того, что режим диалога с машиной считается удовлетворительным только тогда, когда время ожидания человеком очередного ответа составляет не более десяти секунд.
   - Ты сегодня просто несносный, - отвернулась от него Людмила. Но Совинский принял вызов.
   - Для нас важно другое время, - сказал он.
   - Какое именно?
   - Именно то, которое перерабатывается, превращается, конденсируется, перегоняется через наши машины. Быстрее, быстрее, быстрее! Достичь скорости света - и тогда будет ощущение нашего бессмертия. Вот мечта и сверхзадача. Быть со всеми. Поэтому мне, например, хочется жить не просто, а как бы сверх задачи. Быть со всеми. С теми, кому всего труднее. С космонавтами. С тюменскими нефтяниками. С бамовцами. А если не с ними, то чувствуешь словно бы вину или нечто вроде этого.
   Юрий замурлыкал:
   - "На борьбу за права человека поднялся молодой человек". Темный ты человек, Иван. Был темный и остался им, - продолжал он. - Время - это мы. Ем время, пью его, как воду, сплю во времени, а оно дремлет во мне, смеюсь и наслаждаюсь во времени, как в теплой ванне, и я доволен. Каков человек, таково и время. Все равно что квартира. Чем больше квартира, тем значительнее человек. Скажешь, неправда? Вот картина - она на стене. А у тебя ни стены, ни квартиры. Ты до сих пор живешь в общежитии. Спрашивается в задачнике Фалеева и Перышкина: чье время лучше?
   Кучмиенко сановито покашлял, позвенел ложечкой о чашку.
   - Позвольте вмешаться. Ты, Юрий, говоришь не то.
   - Тебе жаль Совинского? Тогда зачем же ты выгнал его из фирмы?
   - Я не выгонял, и фирма не моя, заруби себе на носу! У нас все государственное. Я на своей работе государственный человек!
   - А где начинается государство? С нас? А может, мы с него?
   - Люди часто не знают, где они могут принести больше пользы, поэтому нуждаются в контроле и руководстве, - поучительно произнес Кучмиенко.
   - Но руковожу не я тобой, а ты мной. Поэтому да здравствует правильная расстановка кадров! Вот Иван приехал из своего Приднепровска и заявляет, что я не какой-то там специалист, а просто лодырь, мечтающий о лучшем будущем. И не только я, а все мы под руководством академика Карналя и при твоем заместительстве, товарищ Кучмиенко.
   - Я тебе этого не говорил, - спокойно заметил Совинский.
   - Или, может, я не отношусь к тем, кто живет от приказа до приказа, а там ему хоть трава не расти!
   - Ты умеешь работать.
   Юрий откинулся на спинку стула, засмеялся.
   - В таком случае идеями обмениваться не будем, материальными ценностями - да.
   - Мальчишество, - обращаясь к Анастасии, вполголоса проронил Кучмиенко. - На что только растрачивается энергия! А между прочим, энергия каждого тоже принадлежит государству. Теперь модны дискуссии об источниках энергии, об экономном отношении к природным ресурсам. Кое-кто пробует запугать: мол, что будет, когда исчерпаем всю нефть, сожжем весь уголь, спилим все леса, опорожним газовые подземные кладовые. А я бы спросил таких запугивателей: задумались ли вы, какие запасы энергии таятся в душе прогрессивного человечества?
   Совинский переглянулся с Анастасией, которая смешно наморщила носик, слушая велеречивые разглагольствования Кучмиенко.
   - А что, разве есть и регрессивное человечество? - спросил он.
   - Не знаю, есть ли регрессивное, но прогрессивное действительно есть, мы в этом убеждаемся ежедневно! - запальчиво ответил Кучмиенко.
   - Прогрессивное человечество - это большинство, - пояснил Юрий. И непонятно было: смеется он над отцом или говорит серьезно.
   Но Совинский был в таком состоянии, когда все время ищут повода вновь и вновь сцепиться. Он не пропустил и нового повода, сразу же повернулся к Юрию:
   - Бывает большинство умное, а бывает...
   - Глупое? - ехидно уставился на него Юрий.
   - Большинство складывается из нас. Каждый его составляет.
   - Все, но не каждый. Я составляю, ты - нет.
   - Это почему же?
   - А потому, что я вкалываю, а ты сбежал. Кишка тонка, оказалось, не вынес морально-бытовых проблем. Я выпускаю машины, а ты...
   - Я бы на твоем месте отказался от подобных заявлений, - мрачно сказал Совинский. - Подумай лучше: что ты выпускаешь? Половина продукции устаревшие модели. Для кого это?
   Кучмиенко ринулся не столько на защиту сына, сколько самого себя.
   - А государственный план! Вы что же, не знаете, что есть государственная дисциплина? У нас тысячи рабочих, мы должны платить им зарплату. Мы не можем...
   - Не можете - откажитесь от своей должности! - резко сказал Совинский.
   - Сам отказывается, других тоже агитирует! - захохотал Юрий. - Да я уже однажды отказывался. Не от Люки, как тебе хотелось бы, - от высшего образования. Дошел до четвертого курса и бросил.
   - Мало чести, - заметил Совинский.
   - А почему бросил, знаешь? Потому что "никто не хотел умирать". Получишь диплом, поставят начальником смены или даже начальником цеха, а через три месяца, то есть в конце квартала, с треском снимут за невыполнение плана. Не выполнишь его из-за снабженцев, которые недодадут деталей, из-за таких передовиков, как ты, но виноват - начальник. Я отказался! И теперь кузнец собственной судьбы. Материальный уровень приличный, как говорит мой отец, моральное удовлетворение тоже есть. И никакой ответственности.
   - Ты бригадир, вспомни.
   - А что для меня так называемое бригадирство?
   - Люди становятся жалкими, когда пытаются скрывать свои слабости, неведомо кому тихо проговорила Анастасия. - А если они еще начинают рисоваться своими слабостями, то перестают быть интересными.
   Людмила подошла к магнитофону.
   - Юка, найди что-нибудь интересное. У тебя же столько записей.
   - Найду, найду. У меня страшно интересные записи. Но я хотел, чтобы Иван сделал свое тысяча восемьсот семьдесят первое предупреждение.
   Совинский пожал плечами.
   - Если уж ты хочешь говорить до конца, то могу тебе сказать... Я бы на твоем месте, с таким отношением... Просто пошел бы завтра и отказался от бригадирства. Какой же из тебя бригадир? Да еще, наверное, и бригада передовая. Я же знаю, что такое наладчики...
   - Угадал! - обрадованно воскликнул Юрий. - Комсомольская! Как в той песне: "Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым". И мы делаем свое дело, а ты? Приехал нас покритиковать? Видали мы таких критиков! Спроси у моего отца, товарища Кучмиенко. Он все знает. Я читал когда-то роман. Называется: "Калека, не сдавайся!"
   - Не читал ты такого романа, - Людмила подошла, повела его к магнитофону, - не выдумывай, не читал.
   - Ну, не читал. А роман такой есть. Кроме того, что такое бригадир? И что такое наладчик? Теперь интегральные схемы такие тебе отпечатают, что только меняй их, как перчатки, и все. А ты приехал... Завидуешь, что я зять академика Карналя? Так если хочешь знать - это рабство, которое не переборешь ничем. "А-а, это тот, что женат на дочке академика Карналя?", "А-а, это зять академика Карналя?" Единственный выход - самому стать академиком. Но это же, наверное, ужасная скука.
   - Прекрати, - тихо сказала Людмила.
   - Ну, ладно... Он все знает, я темный. Он сидит в Приднепровске и учится разговаривать с вычислительными машинами, а я отдаю предпочтение разговорам с женщинами.
   - Не вижу особых успехов, - подала голос Анастасия.
   Кучмиенко покряхтел. Он снова очутился на периферии заинтересованностей, его вытесняли безжалостно и постоянно, вся его значительность, которой он так гордился, слетела с него, как только он переступил порог этой квартиры, с ним не считался даже родной сын. Он попытался прикрикнуть на Юрия:
   - Да замолчи ты!
   Но Юрий уже вышел из-под контроля, и, пожалуй, не сегодня, а давно, он был запрограммирован таким, может, еще с детства. Кроме того, тут речь шла не о каких-то временных недоразумениях, не о делах сугубо производственных, за которые он и в самом деле не мог отвечать в такой степени, как это почему-то пытался ему приписать Совинский. Были и еще причины - более глубокие, более скрытые, известные лишь троим: Юрию, Людмиле, Ивану. Кучмиенко и Анастасия должны были довольствоваться ролью слушателей, им выпадало разве что время от времени ронять слово-другое, которые во внимание не принимались.
   - Я женился на Люке, - словно бы сам себе громко говорил Юрий, - но ведь она меня не любит. Она сожалеет, что отказала тогда Совинскому. Всю жизнь будет раскаиваться и сожалеть. Анастасия, вы знаете: Иван до сих пор любит Люку.
   - Любовь никогда никого не унижала, - спокойно ответила Анастасия.
   - Да, - воскликнул Юрий, - она поднимает человека, как математика. Она помогает человеку окончательно потерять обезьяний хвост. Вопрос: как вы относитесь к случайным половым связям?
   Людмила шлепнула его по щеке.
   - Замолчи! Как не стыдно!
   - Прости, Юра, - сказал сконфуженно Совинский, - я не хотел...
   - Ты привел Анастасию, чтобы посмотреть на выражения наших лиц, а затем кинулся еще обливать грязью всю нашу работу. Но я не хочу быть неблагодарным.
   Людмила встревожилась не на шутку:
   - Что ты хочешь сделать?
   - Найму небольшой эстрадный оркестр, чтобы нам было весело.
   Кучмиенко тоже встал и подошел к Юрию, сказал ему строго:
   - Юрий, ты пьян.
   - Он что-то задумал дурное, я его знаю, - еще больше встревожилась Людмила. Она схватила Юрия за руки, он вырвался, нагнулся над магнитофонными кассетами, лихорадочно перебирал их.
   - Пока дышу - думаю. Я добрый. Я хороший. Кроме того, я непревзойденный специалист по бытовой электронике. Так называемый бытовой гений. Какие последствия моей деятельности в этой отрасли? Они наглядны и сейчас будут вам продемонстрированы. Люка, не мешай, ты же просила поставить что-нибудь интересненькое.
   Анастасия кивнула Совинскому:
   - Нам пора идти.
   Совинский заколебался:
   - Оставить Юру в таком состоянии?
   - Если хотите, я могу вас проводить, - неожиданно вызвался Кучмиенко.
   - А как же Юрий? Вы можете его оставить в таком состоянии? Наверное, это в самом деле было бы нехорошо...
   Юрий с кассетой в руке подбежал к Анастасии, обнял ее одной рукой, заглянул в зеленоватые глаза.
   - Конечно же нельзя оставлять меня в таком реактивном состоянии, Анастасия! Хоть я и электронщик, и частично даже кибернетик, но я прежде всего человек. А что изменила в человеке и в мире вообще кибернетика? Может, мы стали быстрее запоминать таблицу умножения? Или дети рождаются у нас не через девять месяцев, а через три? Или трава изменила свой цвет и растет на камне? Или мяч, подпрыгнув в воздух, больше не падает на землю? Или какая-то машина разрешила хотя бы одну проблему, которую еще не решил человеческий мозг? Мудрецу отвечает молчание...
   Кучмиенко потирал руки. Ну, молокосос! Ну, желторотик! Выступать против НТР! Против прогресса! Против будущего!
   - Машина разгрузила человека от второстепенных исполнительских функций, - поучительно молвил он. - Она дает нам возможность сосредоточиться на главном!
   - А что главное? - ехидно допытывался Юрий.
   - Главное - это не просто жить, а осмысливать свою жизнь, быть хозяином труда и всей страны.
   Юрий небрежно махнул рукой, снова пошел к магнитофону.
   - Мы довольны собой, - бормотал он. - Мы не физики, мы лирики. Но лирики - это трата времени, сил, средств. Я же не тратил время. Я покажу вам кое-что. Как говорил поэт: "Я покажу тебе ужас в пригоршне пепла!"
   - Юка, я тебя предупреждаю, - издалека подала голос Людмила.
   Юрий не слушал никого. Говорил сам с собой.
   - Вопрос: имеет ли сегодня значение маленький внутренний мир человека в океане электроники и кибернетики? Ответ: имеет и всегда будет иметь. Если бы даже наше общество отказалось от поддержки и обогащения внутренней жизни каждого, то мы обогатили бы его сами. Да. Музыка? Типичное не то. Нам нужна не музыка, а истина. Хотя, к превеликому сожалению, я уже говорил, - так называемая истина не всегда полезна. Например, какая польза в той истине, что у моего отца кривой нос? Или истина, которая относится к разряду печальных: каждый год эпидемия гриппа. Спрашивается: как любить ближнего своего, когда у него вирусы? Сейчас я хочу продемонстрировать вам плоды своих рук. Нет ничего совершеннее человеческих рук, сказал я академику Карналю. Но ведь это же рука обезьяны, - ответил мне академик, забывая о том, что эта рука его кормит. А вот и так называемые плоды.
   Он наконец нашел нужную кассету, поставил ее на магнитофон, отошел в сторону, сложил руки на груди, потом подбежал к проигрывателю, поставил пластинку, с проигрывателя зазвучала тихая музыка, с магнитофона неожиданные голоса Совинского и Людмилы. Сначала никто ничего не мог понять, даже сама Людмила. Юрий торжествовал. Показывал рукой на магнитофон, мол: слушайте, наслаждайтесь, поглядите, на что бывает способен простой бытовой электронщик! Только Кучмиенко, который с такой настойчивостью добивался записывания всех разговоров академика Карналя на работе и не раз хвалился этим даже дома, кажется, начал понимать, что оно к чему, но тоже не трогался с места, прислушивался к выкраденным голосам Людмилы и Совинского, выкраденным коварно, тайно, преступно и теперь брошенным сюда.
   Голос Людмилы. Но разве мы не говорили откровенно?
   Голос Ивана. Есть откровенность окончательная.
   Голос Людмилы (сквозь смех). Вы уже думаете о делах окончательных? Может, о смерти?
   Голос Ивана. Напротив. Мне кажется, что я еще совсем не жил. Впечатление такое, будто жизнь только должна начаться, и все зависит от вас.
   Голос Людмилы. От меня?
   Людмила наконец стряхнула с себя оцепенение, решительно подошла к магнитофону и выключила. Юрий спокойно включил.
   - Что это означает? - спросила холодно Людмила.
   Юрий не отходил от магнитофона, заслоняя его от Людмилы.
   - Это, как говорят дипломаты, преамбула.
   - Ты можешь все-таки объяснить? - наступала на него Людмила.
   Голос Людмилы из магнитофона тоже спросил: "Вы могли бы объяснить?"
   Людмила снова прорвалась к магнитофону и выключила его:
   - Пойди открой, кто-то звонит!
   Юрий впустил соседа. Тот забегал глазами вокруг, съеженно нацелился на стул.
   - Кажется, я пришел вовремя.
   - Ты создан своими родителями именно для того, чтобы появляться некстати, - недовольно заметил Юрий.
   - Но в зоопарке утонул слон!
   - Хотя ты и "замечательный", но так называемую норму уже выпил.
   - Кто же устанавливает норму? - полюбопытствовал сосед.
   - Тот, кто наливает. Бери рюмку, выпивай и айда отсюда.
   Людмила встала на защиту.
   - Почему ты его прогоняешь? Пусть человек посидит с нами. Он ничего не ел.
   Но Юрий уперся:
   - Нет, садиться он не будет. Стоя, не глядя и до дна. Как там говорят в Приднепровске?..
   - При чем тут Приднепровск? - удивился сосед.
   - А при том, что там живет вот этот товарищ Совинский, а товарищ Совинский - рабочий класс. Дошло?
   - Я тоже рабочий класс, - засмеялся сосед. - Вон и товарищ Кучмиенко подтвердит.
   Кучмиенко нахмурился, даже как бы отвернулся от танцовщика. До чего уже дошло! Какой-то чуть ли не низкопробный пьянчуга ссылается на его авторитет!
   - Юрий, ты бы прекратил всю эту комедию! - строго прикрикнул он.
   - А что за комедия? Вот мой друг Иван утверждает, что человек, чтобы не попасть в зависимость от созданных им самим машин, должен стать самоцелью и самоценностью.
   - Го-го-го! - захохотал сосед, успевший уже опрокинуть рюмочку. - А как же тогда мои танцы? Я живу не ради себя, а ради танцев.
   - А ходить умеешь? - спросил неожиданно Юрий.
   - Ну?
   - Так иди знаешь куда!
   Он вытолкал соседа, запер за ним дверь, снова пошел к магнитофону. Людмила попыталась его остановить. Кучмиенко пришел ей на помощь.
   - Эта игра становится неприличной, Юрий.
   - А я не играю, - пьяно заявил Юрий. - Я начинаю бороться. Жить и умереть в борьбе - это смысл жизни целых поколений.
   - С кем же ты борешься? - спросил Совинский. - С нами, что ли?
   - С так называемыми условностями. Я хочу их одолеть!
   Он снова включил магнитофон, никто не догадался снять кассету и спрятать или попросту выбросить за окно. Снова было то же.
   Голос Ивана. Людмила, я должен наконец... Не могу больше молчать...
   Голос Людмилы. Но я же сказала... Мы никогда не молчали...
   Голос Ивана. Я не о том. Все это были просто разговоры. Без особого значения. Но теперь я должен вам сказать...
   Голос Людмилы. Должен? Так торжественно?
   Людмила потеряла малейшую надежду повлиять на Юрия, теперь она обращалась к Кучмиенко, он обязан был помочь.
   - Вы слышите? Что это такое?
   - Бытовая электроника, - спокойно пояснил Юрий.
   - Это подлость! - воскликнула Людмила. - Подлость и позор!
   - Так называемая, ты забыла добавить.
   А голоса продолжали звучать.
   Голос Людмилы. Я боюсь торжественного тона.
   Голос Ивана. Вы просто не хотите меня слушать.
   - А что, если я начну раздеваться? - неожиданно спросила неведомо у кого Анастасия, но то ли ее не услышали, то ли просто не поверили...