Страница:
- Поди, хватит поганому?
- А не лишку? - насупился Нетяга.
- В самый раз. Ордынец на малое не польстится. Спускайте сундук,
други.
Болотников приказал привести толмача и татарина. Когда тот
появился в курене, Иван высыпал на стол золото и каменья.
- Вот твоя добыча, поганый.
Глаза татарина алчно загорелись. Такой добычи он не мог бы взять
даже в самом удачном набеге: не так уж и много оставалось в чувале
после хана, темников и сотников. А на эти самоцветы и деньги он
заведет себе табун лошадей и стадо баранов. У него будут новые юрты и
много юных красивых жен. (Темник - военачальник, командующий туменом.)
Ордынец метнулся к столу и начал было сгребать добычу в карман,
но на его ладонь опустилась тяжелая рука Болотникова.
- Не торопись, поганый. Вначале об Орде поведай. Что замыслила
она противу Руси?
- Я все скажу, иноверец. Через десять дней всемогущий хан
Казы-Гирей сотрет с лица земли все ваши порубежные города и пойдет к
Москве. Он сожжет вашу столицу и положит к своим ногам Русь.
- Замолчи, собака! - подскочил к татарину Емоха, выхватив из
ножен саблю. Но Болотников остановил его движением руки.
- Не ярись. Сядь! - сохраняя спокойствие на лице, произнес он.
Емоха опустился на лавку, а Болотников встал подле татарина.
- Много ли у Казы-Гирея туменов?
- Много, урус. Пятнадцать темников съехались в Бахчисарай.
- А что юртджи искали в степи?
- Дороги для ханскою войска.
- Что еще?
- Мы хотели узнать, велика ли рать урусов стоит на засеке. Нам
нужен ясырь. (Ясырь - невольник, пленный.)
- Погнался за ломтем, да хлеб потерял, - усмехнулся Болотников. -
В ясырь-то сам угодил. Забирай свою добычу.
Татарин проворно подмел со стола самоцветы и золото, шагнул к
Болотникову.
- А теперь отпусти меня в степь, урус.
- В степь ты уйдешь позднее, когда пойдет на Русь войско
Казы-Гирея. А покуда посидишь у нас в полоне.
Иван выехал в Раздоры с Васютой, Юрко и Секирой. Спешно гнали по
степи коней: надо было как можно быстрее доставить весть главному
казачьему городу.
Мимо, через каждые две-три версты, мелькали сторожевые курганы;
на вершинах их стояли казачьи посты и зорко вглядывались в степь. Тут
же, у подножий курганов, разъезжали конные станичники, готовые по
первому приказу дозорного скакать в засечную крепость.
От Родниковской заставы до казачьей столицы - более двадцати
верст. Гнали лошадей без передышки, и вот за холмами показались
Раздоры, обнесенные высоким земляным валом и дубовым частоколом.
Крепость имела двое ворот и несколько деревянных башен с караулами. С
трех сторон Раздоры окружал глубокий водяной ров, а с четвертой -
крепость защищал Дон.
Степные ворота были закрыты: они распахивались лишь в день выхода
казачьего войска в набег или для отражения кочевников.
Обогнув крепость, поскакали к Засечным воротам. Через ров был
перекинут легкий мост на цепях, который в любой момент мог подняться к
башне и перекрыть ворота.
Караульные, заметив за кушаком Болотникова атаманский бунчук, не
мешкая, пропустили казаков в крепость. (Бунчук - символ власти, имеет
вид длинной трости с шаром, под которым прикреплялись волосы из
конскою хвоста.)
- У себя ли атаман? - придерживая лошадь, спросил Иван, зная, что
атаман Васильев часто выбирался в степь на охоту.
- В курене. Аль с худыми вестями? - спросил дозорный.
Но Болотников уже не слышал: огрев плеткой коня, он помчал к
атаманскому куреню.
Возле просторной и нарядной избы Богдана Васильева прохаживались
двое казаков с саблями и пистолями за синими кушаками. Иван спрыгнул с
коня и ступил к крыльцу, но караульные дальше не пропустили.
- Спит батька. Нельзя!
Болотников повел широким плечом - казаки отскочили в сторону.
- Не до сна, други.
Взбежал на крыльцо, пнул ногой дверь.
- Куда? Куда, чертов сын! - закричали караульные, но Болотников
уже входил в горницу.
Васильев почивал на широкой лавке, громко храпя на весь курень.
Иван потряс его за плечо.
- Проснись, атаман!
Васильев, позевывая и потягиваясь, поднялся.
- Чего прибыл, Болотников?
- Поймали юртджи, атаман.
- Юртджи?.. Что доносит лазутчик?
- Через десять дней Казы-Гирей выйдет из Бахчисарая. Намерен
двинуть пятнадцать туменов к Москве.
Лицо Васильева стало озабоченным, в темных глазах застыла
тревога.
- Не сбрехал лазутчик?
- Не сбрехал.
Васильев грохнул по столу тяжелым кулаком.
- Не сидится хану!
Распахнул оконце, окликнул караульного:
- Ромка! Зови Гришку Солому. Немедля зови!
Вскоре прибежал дюжий казак в зеленом кафтане и в рыжей овчинной
шапке.
- Слушаю, атаман.
- Посылай своих молодцев в засечные города с вестями.
- Татары, батько?
- Татары, - кивнул атаман и передал ему известие Болотникова. -
Отправляй немедля. И чтоб стрелой летели!
Солома выскочил из избы, а Васильев обеспокоенно заходил по
горнице. С Казы-Гиреем шутки плохи: воинственный хан, коварный. Биться
с ним нелегко. Если он выступит со всеми туменами, то сторожевые
городки будут разорены и уничтожены. Большая опасность угрожает и
Раздорам. В крепость можно стянуть лишь пять тысяч казаков. У Казы же
Гирея в тридцать раз больше. Силы неравны, выходить с таким войском в
поле нельзя, придется обороняться в крепости и выдерживать натиск
ордынцев, пока не подойдет от Засеки порубежная рать с московскими
воеводами... Да и пойдет ли царское войско? Борис Годунов недоволен
низовыми казаками. Не воспользуется ли он крымским набегом, чтобы
кинуть в лапы Казы-Гирея бунташную казачью столицу?
Васильев вновь подошел к окну.
- Ромка! Кличь старшину!
Глянул на Болотникова - грузный, крутоплечий, насупленный,
подавленный недоброй вестью.
- Как с оружием в станице?
- Сабли при казаках, а вот зелья и самопалов маловато.
- И у меня не густо... А с хлебом?
- Худо, атаман. Станица на Волгу идти помышляет.
- Опять на разбой?
- А чего ж казакам остается? Годунов нас хлебом не жалует. С
голоду пухнуть?
Васильев ничего не ответил, лишь еще больше наугрюмился. А тем
временем в горницу вошли старшины - семеро выборных казаков от
раздорского круга. Среди них был Федька Берсень, чернобородый,
сухотелый есаул лет под сорок; на широких плечах его - алая чуга,
опоясанная желтым кушаком, за опояской - два коротких турецких пистоля
с нарядными рукоятями в дорогих каменьях. Увидев в курене Болотникова,
Федька поспешно шагнул к нему, стиснул за плечи.
- Ну как родниковцы поживают, станичный? Не всю еще горилку
выпили?
Глаза приветливые, веселые. Рад Федька земляку, почитай, полгода
не виделись. Рад и Болотников раздорскому есаулу: как-никак, а оба из
одной вотчины, когда-то вместе у князя Андрея Телятевского за сохой
ходили.
- Присаживайтесь, - показал на лавку Васильев. - Гутарь,
Болотников.
Иван поведал старшине о пленном татарине. Писарь Устин Неверков,
едва выслушав до конца Болотникова, вскочил с лавки.
- Не зря запорожцы из Сечи доносили. Собирает орду Бахчисарай,
копит войско. Казы-Гирей уже три года не ходил в большой набег. Когда
это было, чтобы хан на пуховиках отлеживался? Верю я лазутчику. Не
сбрехал!
- И я верю, атаман, - кивнул Федька Берсень. - Волк долго в
логове не усидит. Надо готовить к бою крепость.
- Собирай в Раздоры станицы, Богдан Андреич, - молвил третий из
старшины - Григорий Солома, степенный казак с каштановой бородой.
- Добро. Но то решать кругу, - сказал Васильев и позвал из сеней
Ромку. - Беги на майдан и бей сполох.
Старшины потянулась из атаманского куреня, а Берсень вновь
подошел к Болотникову, подхватил под руку и повел к своей избе.
- Покуда казаки сходятся, пропустим по чаре.
Курень Федьки стоял неподалеку от майдана, откуда уже начади
доноситься частые, звонкие удары сполошного колокола.
В Раздорах многие казаки жили семьями, имел жену и Федька
Берсень.
- Агата! Встречай дорогого гостя! - закричал еще с базу есаул.
Агата, услышав зычный голос мужа, тотчас выскочила на крыльцо;
молодая, синеглазая, увидела Ивана, зарделась, поясно поклонилась.
- Милости прошу, Иван Исаевич.
Берсень ухмыльнулся: давно догадывался, что женке нравится
чернобровый, статный Болотников. Догадывался и втайне посмеивался над
своей половиной.
- Собери-ка что-нибудь, Агата.
Женка метнулась на баз, казаки же присели к столу, пытливо
глянули друг на друга.
- Как в есаулах ходится, Федор?
- По-всякому, брат. Не шибко любит меня Васильев. Грыземся.
- Отчего ж так?
- А ты будто не ведаешь? Васильев за домовитых горой, а они мне
поперек горла. Возьми нашего писаря Неверкова. Ух, хваткий мужик!
Глянь, какие хоромы себе отгрохал, глянь в окно. Зришь? Укрыл у себя
десятка два холопов и боярится. А сам Васильев? Один дьявол ведает,
сколь у него беглых. Кто на конюшне, а кто в степи табуны пасет да
сено косит.
- А чего ж беглые мирятся? У меня того в станице не заведено.
- У тебя. Сказал тоже. Ты на дозоре, станица твоя в степь
выдвинута. А тут, брат, домовитые жирком обрастают. Сидят себе в
куренях да меды попивают. Им по сторожам не ездить, с татарином не
биться... А беглые. Что беглые? Они и тому рады. Упрятались от бояр и
малым куском довольны. Привыкли на господ спину гнуть, вот и
пользуются их смирением домовитые. Не всякий мужик казаком рожден. А
мне от того тошно, тошно, Болотников! На Дону не должно быть холуев.
Вошла Агата. Поставила на стол вина и закуски.
- Угощайтесь.
Казаки выпили по чарке и вышли на баз. Со всех улиц и переулков
тянулись к майдану густые толпы донцов.
- Пошто сполох?
- Зачем собирает атаман?
- О чем будет круг, братцы?
Но никто ничего не ведал, теряясь в догадках. Вскоре казаки
запрудили огромный майдан. Мелькали зипуны, кафтаны, чуги, казакины.
Многие пришли на площадь без шапок и голые до пояса, но никто не забыл
в курене своей сабли. Казак без сабли - бесчестье кругу.
Пришли к майдану и молодые парни-донцы, не принятые еще в казаки.
Они толпились в сторонке: быть на кругу им не дозволялось. Их удел -
ждать своей поры, когда проявят себя в степи и покажут удаль в злой
сече с ордынцами. А сейчас они с любопытством вытягивали шеи и чутко
прислушивались к выкрикам с майдана.
В куренях остались одни женщины; они стайками собирались на
опустевших базах, ожидая прихода мужей. Ни одной из них нельзя было
показаться в казачьем кругу, то было бы великим поруганием всему
войску донскому.
Год назад казачка Ориша прибежала на круг за мужем; добралась до
самого помоста, где стоял атаман со старшиной; нашла у деревянного
возвышения своего казака и потянула за собой с круга.
- Поспеши, Сашко! Кобыла жеребится!
Круг порешил: высечь дерзкую женку арапником, а казака Сашко
выдворить с майдана.
Сашко заупрямился, но атаман веско изрек:
- Твоя баба - тебе за нее и ответ держать. Прочь с круга!
- Прочь! - дружно поддержали донцы...
Васильев взошел на помост, за ним поднялись Федька Берсень, Устим
Неверков и остальные старшины.
Васильев оглядел гудящий майдан, вскинул над головой атаманскую
булаву, и донцы притихли.
- Братья-казаки! Дозвольте слово молвить!
- Гутарь, атаман!
- Дошла в Раздоры худая весть. Хан Казы-Гирей собирается всей
ордой выступить из Бахчисарая. Хан жаждет добычи!
Сказан несколько слов и замолчал, шаря глазами по застывшим лицам
казаков.
- Далече ли собрался Гирей? - выкрикнул один из донцов.
- К Москве, братья-казаки, - ответил Васильев.
- К Москве? Вот и нехай его Годунов встречает! - зло воскликнул
все тот же донец.
- Верна-а-а! - пьяно качаясь, протяжно прокричал другой казак. -
Годунов наших собратов на кол сажает. Не пойдем за Годунова!
- Чушь несешь! Не о Годунове сейчас речь, - отделился от старшины
Федька Берсень. - Казы-Гирей мимо Раздор не пройдет. Какой же он будет
воин, коль позади себя целую вражескую рать оставит? Хреновина!
Казы-Гирей не впервой на Русь ходит. Он кинется всей ордой.
- Есаул дело гутарит, - поддержал Берсеня атаман. - Хан зол на
Раздоры. Припомните, донцы, сколь раз мы тревожили его кочевья? Сколь
табунов у хана отбили? Сколь дувана в улусах взяли?
- Зачем считать, батька? - прервал атамана стоявший подле
Болотникова длиннющий полуголый казак с отсеченным ухом. - Поганые на
нас ходят бессчетно. Разве мало от них урону? Разве мало станиц они в
крови потопили?
- Немало, казаки, - мотнул головой Васильев. - Немало мы лиха от
поганых натерпелись. А ноне новое лихо идет. Пятнадцать туменов собрал
Казы-Гирей в Бахчисарае. Как будем татар встречать, донцы?
- А сам-то как мекаешь, атаман? - вопросил Григорий Солома.
- Погутарили мы со старшинами. В поле выходить не будем, не
устоять нам противу всего ханского войска. Соберем станицы в Раздоры и
примем осаду.
- Выдюжим ли, батька?
- Выдюжим, донцы. Крепость добрая, отсидимся. А там, глядишь, и
засечная рать поспеет. Тогда ударим вкупе и наломаем бока поганым. Так
ли, донцы?
- Так, атаман!
- Кличь станицы в Раздоры!
- Примем осаду!
Васильев постоял, послушал и ударил булавой по красному перильцу.
- Так и порешим, донцы!
Атаман и старшины начали было сходить с помоста, но их остановил
громкий возглас казака, прискакавшего к майдану от Засечных ворот:
- Погодь, батька! Царев посол-боярин в гости прибыл. До тебя,
батька, просится!
Васильев приказал:
- Проводи боярина в мой курень.
Федька Берсень недовольно глянул на атамана и вновь взбежал на
помост.
- Пошто в курень? А не лучше ли здесь послушать царева боярина?
На круг его, донцы!
- На круг! - дружно воскликнули казаки.
По лицу атамана пробежала тень: хотелось погутарить с послом с
глазу на глаз. Но теперь уже поздно, против круга не попрешь.
- Сюда боярина!
Вскоре к майдану подъехал посольский поезд - крытый возок и
несколько груженых подвод в окружении полусотни стрельцов в голубых
кафтанах. Из возка сошел на землю царев посол в долгополой бархатной
ферязи. То был московский боярин Илья Митрофаныч Куракин - полнотелый,
среднего роста, с крупным мясистым носом. Приосанился, посмотрел на
казаков без опаски.
- Где тут ваш атаман?
- Я атаман, - дурашливо подбоченился Секира и, выпятив грудь
колесом, покручивая черный ус, шагнул к боярину.
- Рожей не вышел, - буркнул Куракин.
- А чем моя рожа плоха?
- Холопья твоя рожа. Не мельтеши!
Глаза Секиры сердито блеснули.
- Угадал, боярин, холопья. Когда-то у князя Масальского на
конюшне навоз месил. А ноне вот казак, и шапку перед тобой не ломаю.
Кланяйся мне!
- Прочь, смерд! - ощерился Куракин. - Прочь, голь перекатная!
- Братцы! - вскинулся Секира. - Боярин нас смердами лает! Собьем
спесь с боярина!
Казаки озлились, тесно огрудили Куракина. Секира подскочил к
боярину и сорвал с его головы высокую горлатную шапку; напялил на себя
и вновь подбоченился.
Куракин весь так и зашелся от неслыханного оскорбления.
- Рвань!.. В железа пса!
- Казака в железа?
Секира сверкнул перед лицом Куракина саблей.
- Стрельцы! - взревел боярин.
Стрельцы заслонили Куракина, замахали бердышами. И быть бы
кровопролитию, да атаман не позволил. Перекрывая шум, закричал:
- Стойте, донцы! Остыньте! Послов не трогают! Дорогу боярину!
Казаки нехотя расступились, пропуская боярина к помосту. Васильев
молвил миролюбиво:
- Ты уж прости мое войско, боярин. Горячий народец.
- Не прощу! - затряс посохом Куракин. - Не токмо мне - государю
хула и поруха. То воровство!
- Здесь те не Москва, боярин. Не ершись, - спокойно, но веско
произнес Федька Берсень.
Куракин глянул на казака, на взбудораженный круг и будто только
теперь понял, что он не у себя на Варварке, а в далекой степной
крепости с гордой, необузданной казачьей вольницей. И это его
несколько остудило.
- Отдайте боярину шапку! - приказал Васильев.
Секира нехотя снял дорогую боярскую шапку, и она, под улюлюканье
и насмешливые выкрики донцов, поплыла к помосту.
- Прости, боярин, - вновь промолвил Васильев, возвращая Куракину
горлатку.
Тот поперхнулся, побагровел и осерча нахлобучил шапку. Васильев
указал Куракину на помост.
- Прошу, боярин.
Куракин не спеша поднялся перед тысячами устремленных на него
усмешливых глаз. Никогда еще боярину не приходилось держать речь перед
таким многолюдьем. Площадь кишмя кишит. А лица! Разбойные, наглые,
дерзкие, никакого тебе почитания, так и норовят охальным словом
обесчестить. Смутьяны!
Вспомнились слова думного дьяка Посольского приказа Андрея
Щелкалова:
- Путь твой будет нелегок, Илья Митрофаныч. Нижние казаки на Дону
своевольны. Особо не задирайся, но и государеву наказу будь крепок. Не
давай Раздорам спуску. Пусть ведают - то земля великого государя, и он
на ней бог и судья. Держись атамана Богдана Васильева. Был от него
человек. Атаман хочет жить с Москвой в мире и помышляет призвать
казаков на службу государю.
"Призовешь таких, - невольно подумалось Куракину. - Крамольник на
крамольнике. На дыбе бы всех растянуть. Сам бы кнутом отстегал
каждого".
- Гутарь, боярин! - поторопил Берсень.
- Гутарь! - потребовал круг.
Куракин оглянулся на Васильева.
- Придется говорить, боярин. Теперь с круга не отпустят.
Куракин вытянул из-за пазухи бумажный столбец с царскими
печатями, сорвал их, развернул грамоту и принялся нараспев читать:
"От царя и великого князя Федора Ивановича, всея великий и малыя
и белыя Русии самодержца, в нашу отчину Раздоры низовым донским
атаманам..."
- Давно ли Раздоры московской вотчиной стали? - дерзко перебил
боярина Федька Берсень. - Нет, вы слышали, донцы?
- Слышали, Федька! Не согласны!
- То казачья земля!
- Брешет посланник! Не мог царь так отписать. То бояре в приказе
настрочили!
Чем больше кричали казаки, тем больше наливалось кровью лицо
Куракина.
- Замолчите, злодеи! На грамоте царевы печати!
Но визгливый голос боярина утонул в недовольном реве вольницы.
Атаман с досадой поглядывал на Берсеня.
"И чего лезет? Кто в Раздорах атаман - я или Федька? Дело дойдет
до того, что казаки побьют государева посланника".
Застучал булавой о помост.
- Уймитесь, братья-казаки! Дайте гутарить боярину!
Круг мало-помалу утихомирился. Но разгневанный Куракин уже не мог
читать грамоту: кудреватые буквы плясали в глазах. Свернул столбец и
запальчиво передал царев наказ своими словами:
- Повелел великий государь в верховые городки и на Волгу разбоем
не ходить, азовских людей не теснить, дабы жить царю в дружбе и мире с
турецким султаном. А еще повелел вам великий государь беглых холопей и
крестьян у себя на Дону не принимать и не укрывать, а тех, что сейчас
на Дону и в городках упрятались, немедля выдать прежним владельцам...
- Буде, боярин! То Бориски Годунова присказка. Много наслышаны, -
вновь оборвал посланника Федька Берсень. - Чуете, донцы, как нас в
капкан заманивают? На Волгу - не ступи! Азовцев - не задорь! Беглого
мужика - в железа и к боярину! Хотите так жить?
И вновь забушевало казачье море:
- Не хотим, Федька!
- Азовцы каждо лето войной ходят! В полон донцов берут!
- Туркам в неволю продают! Ужель обиды терпеть?
- Ходили и будем ходить!
Не удержался и Болотников. Закипел. Протолкался к самому помосту
и встал супротив посла, опустив тяжелую руку на серебряный эфес сабли.
- Ты вот что, боярин. Ты на нас оковы не надевай! Хватит с нас и
былой неволи. Вот так натерпелись! - чиркнул ребром ладони по шее. - О
беглых тут кричишь. А мы здесь все беглые, все из-под боярского кнута
бежали. Но теперь господам нас не достать. Кишка тонка, боярин! Ни
один беглый с Дона не уйдет. А коль силой сунетесь - головы посрубаем!
Так Бориске Годунову и передай. Не быть на Дону боярской неволе.
- Не быть! - взметнулись над головами тысячи сабель.
К Куракину метнулся Васька Шестак; выхватил бумажный столбец,
скомкал и бросил в круг. Грамоту подхватил Устим Секира и, не долго
думая, подбежал к боярскому возку и сунул царев наказ под рыжий
кобылий хвост.
Круг так и взревел от неудержимого хохота, а Куракин охнул и
что-то беззвучно зашлепал губами. Слепая, клокочущая ярость исказила
его лицо. Попытался что-то выкрикнуть, но спазмы перехватили горло.
Васильев, поняв, что казаки теперь и вовсе не будут слушать
боярина, высоко взметнул над головой булаву.
- Кончай круг, донцы!
Васюта, Юрко и Секира направились к кабаку. Болотников
предупредил:
- Шибко не напивайтесь. Позаутру в станицу тронем.
- На ногах будем, батько, - весело заверил Секира.
Берсень повел Болотникова в свой саманный курень. Был возбужден,
всю дорогу сердито выплескивал:
- Годунова проделки. Хочет казаку петлю накинуть.
Не угомонился Федька и у себя за столом. Опрокидывал чарку за
чаркой и все так же сердито гутарил:
- Годунов нас, как волков, обложил. Ни проходу, ни проезду.
Сунулись как-то в верховые городки за товаром - не пропустили. На
годуновские заставы наткнулись. От ворот поворот. Это нас-то, казаков?
Нас, кои от поганых и янычар Русь заслоняют? Нет, ты чуешь, Иван?
- Чую, Федор. Годунов лишь верховых служилых жалует, тех, что
волю на хомут сменяли.
- Воистину на хомут. Слышал: в Ельце, Воронеже и Курске казаков
вынудили на государя ниву пахать. Казаков!
- И в Осколе десятинная пашня. Весной десяток казаков в станицу
прискакали. Сбежали из Оскола. Не захотели сохой степь ковырять. Так
их было в острог, едва на дыбе не растянули. Добро, из крепости
удалось выбраться, а то бы гнить в застенке. Вот как служилых зажали,
- хмуро проронил Болотников. (Назначение десятинной пашни -
производство хлеба на южных окраинах Руси, продажа его на деньги и
выдача денег городовым служилым людям и казакам порубежных крепостей.
Превращая земли, принадлежавшие местному населению, в государеву
десятинную пашню и облагая служилых своеобразной барщиной в виде
обработки этой пашни, правительство Годунова выступало в своей
политике по отношению к населению южных районов как выразитель
интересов класса феодалов-крепостников, и эта политика, несшая
служилым людям русского Поля феодальный гнет и насилие, не могла не
вызвать со стороны населения этих районов недовольства крепостническим
государством.)
- Не всех. Много лизоблюдов развелось да прихлебателей боярских.
Годунова доброхоты! Им и деньги, и хлеб, и оружие.
- А нам, низовым, лишь брань да угрозы. Ни зипуна, ни зелья, ни
хлеба. Как хочешь, так и крутись. Так ужель нам по куреням сидеть?
- Не станем сидеть!
- Не станем, Федор. Саблей зипуны добудем!
Оба разгорячились, зашумели.
В горницу вошла Агата. Поставила кувшин на стол, молвила с
улыбкой:
- На весь баз крик подняли. Лучше бы песню спели
- Не до песен, женка. Сгинь! - прикрикнул Федька.
Но Агата не "сгинула". Уселась рядом с Берсенем, коснулась мягкой
ладонью его кучерявой головы.
- Не гони. Я тебя, почитай, и не вижу. То в степи, то на майдане.
Не домовитый ты, Федор. Все тебя куда-то носит.
- А я перекати-поле, женка, - смягчил голос Берсень, Придвинул к
себе кувшин, налил в деревянный ковш холодного квасу, жадно выпил.
- Перекати-горе ты, - вновь улыбнулась Агата. - И зачем только
меня с засеки сманил?
Оглянулась на Болотникова, при этом в больших синих глазах ее
блеснули ласковые искорки.
- Помнишь, Иван, как он меня улещал?.. Кочетом ходил. Оседло-де
жить буду. А что вышло? И десяти седмиц вместе не побыли. Нужна ли ему
жена? Он давно ее на коня променял. А ведь на засеке иное гутарил.
Помнишь ли, Иван?
ЛЕСНАЯ ЗАСЕКА
Болотников встретился с Федькой Берсенем в то самое лето, когда
они с Васютой Шестаком, бежав от боярской неволи, доплыли на
купеческом насаде до Тетюшей. Но дальше плыть не довелось: в городе
Иван столкнулся с торговым человеком князя Телятевского. То был
приказчик Гордей, прибывший в Тетюши с княжьими товарами.
...Болотников неторопливо тянул из медной кружки сбитень, когда к
нему вдруг шагнул черный дородный мужик. Лицо округлое, глаза
пронырливые, пушистая борода до ушей. На мужике суконный кафтан,
опоясанный зеленым кушаком, и сапоги из мягкой, дорогой юфти.
- Так вот ты куда убег, Ивашка... Ну здорово, здорово,
страдничек. Не признаешь?
Болотников вгляделся в мужика; где-то он видел это лицо. Но где?
Уж не в Москве ли боярской?
Молча допил сбитень, отдал деньгу и кружку походячему торговцу и
вновь зорко глянул на мужика. Но припомнить так и не смог.
- Не ведаю тебя.
- Не ведаешь, стало быть... Аль в бегах-то память отшибло? А я
вот тебя сразу признал. Как такого молодца не приметить?
- Не петляй, - насупился Болотников. - Сказывай толком или
проходи мимо.
- Ишь, какой ловкий, - ухмыльнулся мужик и цепко ухватил Ивана за
рукав кафтана. - Пошто мимо, милок? Тебя, чать, князь ждет не
дождется.
"Княжий приказчик!" - наконец-то вспомнил Болотников. Когда-то он
видел Гордея на московском подворье Телятевского.
- Эгей, служилые! Хватай беглого!
Болотников двинул Гордея в мясистый подбородок, и тот отлетел к
лавке. Иван же метнулся в густую толпу.
- Стой! Куды-ы-ы! - рявкнули стрельцы, но Болотников затерялся
среди посадских. Запетлял по слободам, а затем выбрался на откос и
споро зашагал к насаду. Поманил Васюту.
- Уходить надо, друже.
- Как уходить? - беззаботно переспросил Васюта. - Купец не
забижает, поплывем до Астрахани.
- Приплыли, друже. На торгу с приказчиком Телятевского
повстречался. Теперь меня стрельцы ищут.
- Худое дело, - обеспокоенно протянул Васюта, но, глянув на
купеческое судно, оживился. - Так то в городе. Пущай себе ищут, а мы в
насаде побудем.
- А не лишку? - насупился Нетяга.
- В самый раз. Ордынец на малое не польстится. Спускайте сундук,
други.
Болотников приказал привести толмача и татарина. Когда тот
появился в курене, Иван высыпал на стол золото и каменья.
- Вот твоя добыча, поганый.
Глаза татарина алчно загорелись. Такой добычи он не мог бы взять
даже в самом удачном набеге: не так уж и много оставалось в чувале
после хана, темников и сотников. А на эти самоцветы и деньги он
заведет себе табун лошадей и стадо баранов. У него будут новые юрты и
много юных красивых жен. (Темник - военачальник, командующий туменом.)
Ордынец метнулся к столу и начал было сгребать добычу в карман,
но на его ладонь опустилась тяжелая рука Болотникова.
- Не торопись, поганый. Вначале об Орде поведай. Что замыслила
она противу Руси?
- Я все скажу, иноверец. Через десять дней всемогущий хан
Казы-Гирей сотрет с лица земли все ваши порубежные города и пойдет к
Москве. Он сожжет вашу столицу и положит к своим ногам Русь.
- Замолчи, собака! - подскочил к татарину Емоха, выхватив из
ножен саблю. Но Болотников остановил его движением руки.
- Не ярись. Сядь! - сохраняя спокойствие на лице, произнес он.
Емоха опустился на лавку, а Болотников встал подле татарина.
- Много ли у Казы-Гирея туменов?
- Много, урус. Пятнадцать темников съехались в Бахчисарай.
- А что юртджи искали в степи?
- Дороги для ханскою войска.
- Что еще?
- Мы хотели узнать, велика ли рать урусов стоит на засеке. Нам
нужен ясырь. (Ясырь - невольник, пленный.)
- Погнался за ломтем, да хлеб потерял, - усмехнулся Болотников. -
В ясырь-то сам угодил. Забирай свою добычу.
Татарин проворно подмел со стола самоцветы и золото, шагнул к
Болотникову.
- А теперь отпусти меня в степь, урус.
- В степь ты уйдешь позднее, когда пойдет на Русь войско
Казы-Гирея. А покуда посидишь у нас в полоне.
Иван выехал в Раздоры с Васютой, Юрко и Секирой. Спешно гнали по
степи коней: надо было как можно быстрее доставить весть главному
казачьему городу.
Мимо, через каждые две-три версты, мелькали сторожевые курганы;
на вершинах их стояли казачьи посты и зорко вглядывались в степь. Тут
же, у подножий курганов, разъезжали конные станичники, готовые по
первому приказу дозорного скакать в засечную крепость.
От Родниковской заставы до казачьей столицы - более двадцати
верст. Гнали лошадей без передышки, и вот за холмами показались
Раздоры, обнесенные высоким земляным валом и дубовым частоколом.
Крепость имела двое ворот и несколько деревянных башен с караулами. С
трех сторон Раздоры окружал глубокий водяной ров, а с четвертой -
крепость защищал Дон.
Степные ворота были закрыты: они распахивались лишь в день выхода
казачьего войска в набег или для отражения кочевников.
Обогнув крепость, поскакали к Засечным воротам. Через ров был
перекинут легкий мост на цепях, который в любой момент мог подняться к
башне и перекрыть ворота.
Караульные, заметив за кушаком Болотникова атаманский бунчук, не
мешкая, пропустили казаков в крепость. (Бунчук - символ власти, имеет
вид длинной трости с шаром, под которым прикреплялись волосы из
конскою хвоста.)
- У себя ли атаман? - придерживая лошадь, спросил Иван, зная, что
атаман Васильев часто выбирался в степь на охоту.
- В курене. Аль с худыми вестями? - спросил дозорный.
Но Болотников уже не слышал: огрев плеткой коня, он помчал к
атаманскому куреню.
Возле просторной и нарядной избы Богдана Васильева прохаживались
двое казаков с саблями и пистолями за синими кушаками. Иван спрыгнул с
коня и ступил к крыльцу, но караульные дальше не пропустили.
- Спит батька. Нельзя!
Болотников повел широким плечом - казаки отскочили в сторону.
- Не до сна, други.
Взбежал на крыльцо, пнул ногой дверь.
- Куда? Куда, чертов сын! - закричали караульные, но Болотников
уже входил в горницу.
Васильев почивал на широкой лавке, громко храпя на весь курень.
Иван потряс его за плечо.
- Проснись, атаман!
Васильев, позевывая и потягиваясь, поднялся.
- Чего прибыл, Болотников?
- Поймали юртджи, атаман.
- Юртджи?.. Что доносит лазутчик?
- Через десять дней Казы-Гирей выйдет из Бахчисарая. Намерен
двинуть пятнадцать туменов к Москве.
Лицо Васильева стало озабоченным, в темных глазах застыла
тревога.
- Не сбрехал лазутчик?
- Не сбрехал.
Васильев грохнул по столу тяжелым кулаком.
- Не сидится хану!
Распахнул оконце, окликнул караульного:
- Ромка! Зови Гришку Солому. Немедля зови!
Вскоре прибежал дюжий казак в зеленом кафтане и в рыжей овчинной
шапке.
- Слушаю, атаман.
- Посылай своих молодцев в засечные города с вестями.
- Татары, батько?
- Татары, - кивнул атаман и передал ему известие Болотникова. -
Отправляй немедля. И чтоб стрелой летели!
Солома выскочил из избы, а Васильев обеспокоенно заходил по
горнице. С Казы-Гиреем шутки плохи: воинственный хан, коварный. Биться
с ним нелегко. Если он выступит со всеми туменами, то сторожевые
городки будут разорены и уничтожены. Большая опасность угрожает и
Раздорам. В крепость можно стянуть лишь пять тысяч казаков. У Казы же
Гирея в тридцать раз больше. Силы неравны, выходить с таким войском в
поле нельзя, придется обороняться в крепости и выдерживать натиск
ордынцев, пока не подойдет от Засеки порубежная рать с московскими
воеводами... Да и пойдет ли царское войско? Борис Годунов недоволен
низовыми казаками. Не воспользуется ли он крымским набегом, чтобы
кинуть в лапы Казы-Гирея бунташную казачью столицу?
Васильев вновь подошел к окну.
- Ромка! Кличь старшину!
Глянул на Болотникова - грузный, крутоплечий, насупленный,
подавленный недоброй вестью.
- Как с оружием в станице?
- Сабли при казаках, а вот зелья и самопалов маловато.
- И у меня не густо... А с хлебом?
- Худо, атаман. Станица на Волгу идти помышляет.
- Опять на разбой?
- А чего ж казакам остается? Годунов нас хлебом не жалует. С
голоду пухнуть?
Васильев ничего не ответил, лишь еще больше наугрюмился. А тем
временем в горницу вошли старшины - семеро выборных казаков от
раздорского круга. Среди них был Федька Берсень, чернобородый,
сухотелый есаул лет под сорок; на широких плечах его - алая чуга,
опоясанная желтым кушаком, за опояской - два коротких турецких пистоля
с нарядными рукоятями в дорогих каменьях. Увидев в курене Болотникова,
Федька поспешно шагнул к нему, стиснул за плечи.
- Ну как родниковцы поживают, станичный? Не всю еще горилку
выпили?
Глаза приветливые, веселые. Рад Федька земляку, почитай, полгода
не виделись. Рад и Болотников раздорскому есаулу: как-никак, а оба из
одной вотчины, когда-то вместе у князя Андрея Телятевского за сохой
ходили.
- Присаживайтесь, - показал на лавку Васильев. - Гутарь,
Болотников.
Иван поведал старшине о пленном татарине. Писарь Устин Неверков,
едва выслушав до конца Болотникова, вскочил с лавки.
- Не зря запорожцы из Сечи доносили. Собирает орду Бахчисарай,
копит войско. Казы-Гирей уже три года не ходил в большой набег. Когда
это было, чтобы хан на пуховиках отлеживался? Верю я лазутчику. Не
сбрехал!
- И я верю, атаман, - кивнул Федька Берсень. - Волк долго в
логове не усидит. Надо готовить к бою крепость.
- Собирай в Раздоры станицы, Богдан Андреич, - молвил третий из
старшины - Григорий Солома, степенный казак с каштановой бородой.
- Добро. Но то решать кругу, - сказал Васильев и позвал из сеней
Ромку. - Беги на майдан и бей сполох.
Старшины потянулась из атаманского куреня, а Берсень вновь
подошел к Болотникову, подхватил под руку и повел к своей избе.
- Покуда казаки сходятся, пропустим по чаре.
Курень Федьки стоял неподалеку от майдана, откуда уже начади
доноситься частые, звонкие удары сполошного колокола.
В Раздорах многие казаки жили семьями, имел жену и Федька
Берсень.
- Агата! Встречай дорогого гостя! - закричал еще с базу есаул.
Агата, услышав зычный голос мужа, тотчас выскочила на крыльцо;
молодая, синеглазая, увидела Ивана, зарделась, поясно поклонилась.
- Милости прошу, Иван Исаевич.
Берсень ухмыльнулся: давно догадывался, что женке нравится
чернобровый, статный Болотников. Догадывался и втайне посмеивался над
своей половиной.
- Собери-ка что-нибудь, Агата.
Женка метнулась на баз, казаки же присели к столу, пытливо
глянули друг на друга.
- Как в есаулах ходится, Федор?
- По-всякому, брат. Не шибко любит меня Васильев. Грыземся.
- Отчего ж так?
- А ты будто не ведаешь? Васильев за домовитых горой, а они мне
поперек горла. Возьми нашего писаря Неверкова. Ух, хваткий мужик!
Глянь, какие хоромы себе отгрохал, глянь в окно. Зришь? Укрыл у себя
десятка два холопов и боярится. А сам Васильев? Один дьявол ведает,
сколь у него беглых. Кто на конюшне, а кто в степи табуны пасет да
сено косит.
- А чего ж беглые мирятся? У меня того в станице не заведено.
- У тебя. Сказал тоже. Ты на дозоре, станица твоя в степь
выдвинута. А тут, брат, домовитые жирком обрастают. Сидят себе в
куренях да меды попивают. Им по сторожам не ездить, с татарином не
биться... А беглые. Что беглые? Они и тому рады. Упрятались от бояр и
малым куском довольны. Привыкли на господ спину гнуть, вот и
пользуются их смирением домовитые. Не всякий мужик казаком рожден. А
мне от того тошно, тошно, Болотников! На Дону не должно быть холуев.
Вошла Агата. Поставила на стол вина и закуски.
- Угощайтесь.
Казаки выпили по чарке и вышли на баз. Со всех улиц и переулков
тянулись к майдану густые толпы донцов.
- Пошто сполох?
- Зачем собирает атаман?
- О чем будет круг, братцы?
Но никто ничего не ведал, теряясь в догадках. Вскоре казаки
запрудили огромный майдан. Мелькали зипуны, кафтаны, чуги, казакины.
Многие пришли на площадь без шапок и голые до пояса, но никто не забыл
в курене своей сабли. Казак без сабли - бесчестье кругу.
Пришли к майдану и молодые парни-донцы, не принятые еще в казаки.
Они толпились в сторонке: быть на кругу им не дозволялось. Их удел -
ждать своей поры, когда проявят себя в степи и покажут удаль в злой
сече с ордынцами. А сейчас они с любопытством вытягивали шеи и чутко
прислушивались к выкрикам с майдана.
В куренях остались одни женщины; они стайками собирались на
опустевших базах, ожидая прихода мужей. Ни одной из них нельзя было
показаться в казачьем кругу, то было бы великим поруганием всему
войску донскому.
Год назад казачка Ориша прибежала на круг за мужем; добралась до
самого помоста, где стоял атаман со старшиной; нашла у деревянного
возвышения своего казака и потянула за собой с круга.
- Поспеши, Сашко! Кобыла жеребится!
Круг порешил: высечь дерзкую женку арапником, а казака Сашко
выдворить с майдана.
Сашко заупрямился, но атаман веско изрек:
- Твоя баба - тебе за нее и ответ держать. Прочь с круга!
- Прочь! - дружно поддержали донцы...
Васильев взошел на помост, за ним поднялись Федька Берсень, Устим
Неверков и остальные старшины.
Васильев оглядел гудящий майдан, вскинул над головой атаманскую
булаву, и донцы притихли.
- Братья-казаки! Дозвольте слово молвить!
- Гутарь, атаман!
- Дошла в Раздоры худая весть. Хан Казы-Гирей собирается всей
ордой выступить из Бахчисарая. Хан жаждет добычи!
Сказан несколько слов и замолчал, шаря глазами по застывшим лицам
казаков.
- Далече ли собрался Гирей? - выкрикнул один из донцов.
- К Москве, братья-казаки, - ответил Васильев.
- К Москве? Вот и нехай его Годунов встречает! - зло воскликнул
все тот же донец.
- Верна-а-а! - пьяно качаясь, протяжно прокричал другой казак. -
Годунов наших собратов на кол сажает. Не пойдем за Годунова!
- Чушь несешь! Не о Годунове сейчас речь, - отделился от старшины
Федька Берсень. - Казы-Гирей мимо Раздор не пройдет. Какой же он будет
воин, коль позади себя целую вражескую рать оставит? Хреновина!
Казы-Гирей не впервой на Русь ходит. Он кинется всей ордой.
- Есаул дело гутарит, - поддержал Берсеня атаман. - Хан зол на
Раздоры. Припомните, донцы, сколь раз мы тревожили его кочевья? Сколь
табунов у хана отбили? Сколь дувана в улусах взяли?
- Зачем считать, батька? - прервал атамана стоявший подле
Болотникова длиннющий полуголый казак с отсеченным ухом. - Поганые на
нас ходят бессчетно. Разве мало от них урону? Разве мало станиц они в
крови потопили?
- Немало, казаки, - мотнул головой Васильев. - Немало мы лиха от
поганых натерпелись. А ноне новое лихо идет. Пятнадцать туменов собрал
Казы-Гирей в Бахчисарае. Как будем татар встречать, донцы?
- А сам-то как мекаешь, атаман? - вопросил Григорий Солома.
- Погутарили мы со старшинами. В поле выходить не будем, не
устоять нам противу всего ханского войска. Соберем станицы в Раздоры и
примем осаду.
- Выдюжим ли, батька?
- Выдюжим, донцы. Крепость добрая, отсидимся. А там, глядишь, и
засечная рать поспеет. Тогда ударим вкупе и наломаем бока поганым. Так
ли, донцы?
- Так, атаман!
- Кличь станицы в Раздоры!
- Примем осаду!
Васильев постоял, послушал и ударил булавой по красному перильцу.
- Так и порешим, донцы!
Атаман и старшины начали было сходить с помоста, но их остановил
громкий возглас казака, прискакавшего к майдану от Засечных ворот:
- Погодь, батька! Царев посол-боярин в гости прибыл. До тебя,
батька, просится!
Васильев приказал:
- Проводи боярина в мой курень.
Федька Берсень недовольно глянул на атамана и вновь взбежал на
помост.
- Пошто в курень? А не лучше ли здесь послушать царева боярина?
На круг его, донцы!
- На круг! - дружно воскликнули казаки.
По лицу атамана пробежала тень: хотелось погутарить с послом с
глазу на глаз. Но теперь уже поздно, против круга не попрешь.
- Сюда боярина!
Вскоре к майдану подъехал посольский поезд - крытый возок и
несколько груженых подвод в окружении полусотни стрельцов в голубых
кафтанах. Из возка сошел на землю царев посол в долгополой бархатной
ферязи. То был московский боярин Илья Митрофаныч Куракин - полнотелый,
среднего роста, с крупным мясистым носом. Приосанился, посмотрел на
казаков без опаски.
- Где тут ваш атаман?
- Я атаман, - дурашливо подбоченился Секира и, выпятив грудь
колесом, покручивая черный ус, шагнул к боярину.
- Рожей не вышел, - буркнул Куракин.
- А чем моя рожа плоха?
- Холопья твоя рожа. Не мельтеши!
Глаза Секиры сердито блеснули.
- Угадал, боярин, холопья. Когда-то у князя Масальского на
конюшне навоз месил. А ноне вот казак, и шапку перед тобой не ломаю.
Кланяйся мне!
- Прочь, смерд! - ощерился Куракин. - Прочь, голь перекатная!
- Братцы! - вскинулся Секира. - Боярин нас смердами лает! Собьем
спесь с боярина!
Казаки озлились, тесно огрудили Куракина. Секира подскочил к
боярину и сорвал с его головы высокую горлатную шапку; напялил на себя
и вновь подбоченился.
Куракин весь так и зашелся от неслыханного оскорбления.
- Рвань!.. В железа пса!
- Казака в железа?
Секира сверкнул перед лицом Куракина саблей.
- Стрельцы! - взревел боярин.
Стрельцы заслонили Куракина, замахали бердышами. И быть бы
кровопролитию, да атаман не позволил. Перекрывая шум, закричал:
- Стойте, донцы! Остыньте! Послов не трогают! Дорогу боярину!
Казаки нехотя расступились, пропуская боярина к помосту. Васильев
молвил миролюбиво:
- Ты уж прости мое войско, боярин. Горячий народец.
- Не прощу! - затряс посохом Куракин. - Не токмо мне - государю
хула и поруха. То воровство!
- Здесь те не Москва, боярин. Не ершись, - спокойно, но веско
произнес Федька Берсень.
Куракин глянул на казака, на взбудораженный круг и будто только
теперь понял, что он не у себя на Варварке, а в далекой степной
крепости с гордой, необузданной казачьей вольницей. И это его
несколько остудило.
- Отдайте боярину шапку! - приказал Васильев.
Секира нехотя снял дорогую боярскую шапку, и она, под улюлюканье
и насмешливые выкрики донцов, поплыла к помосту.
- Прости, боярин, - вновь промолвил Васильев, возвращая Куракину
горлатку.
Тот поперхнулся, побагровел и осерча нахлобучил шапку. Васильев
указал Куракину на помост.
- Прошу, боярин.
Куракин не спеша поднялся перед тысячами устремленных на него
усмешливых глаз. Никогда еще боярину не приходилось держать речь перед
таким многолюдьем. Площадь кишмя кишит. А лица! Разбойные, наглые,
дерзкие, никакого тебе почитания, так и норовят охальным словом
обесчестить. Смутьяны!
Вспомнились слова думного дьяка Посольского приказа Андрея
Щелкалова:
- Путь твой будет нелегок, Илья Митрофаныч. Нижние казаки на Дону
своевольны. Особо не задирайся, но и государеву наказу будь крепок. Не
давай Раздорам спуску. Пусть ведают - то земля великого государя, и он
на ней бог и судья. Держись атамана Богдана Васильева. Был от него
человек. Атаман хочет жить с Москвой в мире и помышляет призвать
казаков на службу государю.
"Призовешь таких, - невольно подумалось Куракину. - Крамольник на
крамольнике. На дыбе бы всех растянуть. Сам бы кнутом отстегал
каждого".
- Гутарь, боярин! - поторопил Берсень.
- Гутарь! - потребовал круг.
Куракин оглянулся на Васильева.
- Придется говорить, боярин. Теперь с круга не отпустят.
Куракин вытянул из-за пазухи бумажный столбец с царскими
печатями, сорвал их, развернул грамоту и принялся нараспев читать:
"От царя и великого князя Федора Ивановича, всея великий и малыя
и белыя Русии самодержца, в нашу отчину Раздоры низовым донским
атаманам..."
- Давно ли Раздоры московской вотчиной стали? - дерзко перебил
боярина Федька Берсень. - Нет, вы слышали, донцы?
- Слышали, Федька! Не согласны!
- То казачья земля!
- Брешет посланник! Не мог царь так отписать. То бояре в приказе
настрочили!
Чем больше кричали казаки, тем больше наливалось кровью лицо
Куракина.
- Замолчите, злодеи! На грамоте царевы печати!
Но визгливый голос боярина утонул в недовольном реве вольницы.
Атаман с досадой поглядывал на Берсеня.
"И чего лезет? Кто в Раздорах атаман - я или Федька? Дело дойдет
до того, что казаки побьют государева посланника".
Застучал булавой о помост.
- Уймитесь, братья-казаки! Дайте гутарить боярину!
Круг мало-помалу утихомирился. Но разгневанный Куракин уже не мог
читать грамоту: кудреватые буквы плясали в глазах. Свернул столбец и
запальчиво передал царев наказ своими словами:
- Повелел великий государь в верховые городки и на Волгу разбоем
не ходить, азовских людей не теснить, дабы жить царю в дружбе и мире с
турецким султаном. А еще повелел вам великий государь беглых холопей и
крестьян у себя на Дону не принимать и не укрывать, а тех, что сейчас
на Дону и в городках упрятались, немедля выдать прежним владельцам...
- Буде, боярин! То Бориски Годунова присказка. Много наслышаны, -
вновь оборвал посланника Федька Берсень. - Чуете, донцы, как нас в
капкан заманивают? На Волгу - не ступи! Азовцев - не задорь! Беглого
мужика - в железа и к боярину! Хотите так жить?
И вновь забушевало казачье море:
- Не хотим, Федька!
- Азовцы каждо лето войной ходят! В полон донцов берут!
- Туркам в неволю продают! Ужель обиды терпеть?
- Ходили и будем ходить!
Не удержался и Болотников. Закипел. Протолкался к самому помосту
и встал супротив посла, опустив тяжелую руку на серебряный эфес сабли.
- Ты вот что, боярин. Ты на нас оковы не надевай! Хватит с нас и
былой неволи. Вот так натерпелись! - чиркнул ребром ладони по шее. - О
беглых тут кричишь. А мы здесь все беглые, все из-под боярского кнута
бежали. Но теперь господам нас не достать. Кишка тонка, боярин! Ни
один беглый с Дона не уйдет. А коль силой сунетесь - головы посрубаем!
Так Бориске Годунову и передай. Не быть на Дону боярской неволе.
- Не быть! - взметнулись над головами тысячи сабель.
К Куракину метнулся Васька Шестак; выхватил бумажный столбец,
скомкал и бросил в круг. Грамоту подхватил Устим Секира и, не долго
думая, подбежал к боярскому возку и сунул царев наказ под рыжий
кобылий хвост.
Круг так и взревел от неудержимого хохота, а Куракин охнул и
что-то беззвучно зашлепал губами. Слепая, клокочущая ярость исказила
его лицо. Попытался что-то выкрикнуть, но спазмы перехватили горло.
Васильев, поняв, что казаки теперь и вовсе не будут слушать
боярина, высоко взметнул над головой булаву.
- Кончай круг, донцы!
Васюта, Юрко и Секира направились к кабаку. Болотников
предупредил:
- Шибко не напивайтесь. Позаутру в станицу тронем.
- На ногах будем, батько, - весело заверил Секира.
Берсень повел Болотникова в свой саманный курень. Был возбужден,
всю дорогу сердито выплескивал:
- Годунова проделки. Хочет казаку петлю накинуть.
Не угомонился Федька и у себя за столом. Опрокидывал чарку за
чаркой и все так же сердито гутарил:
- Годунов нас, как волков, обложил. Ни проходу, ни проезду.
Сунулись как-то в верховые городки за товаром - не пропустили. На
годуновские заставы наткнулись. От ворот поворот. Это нас-то, казаков?
Нас, кои от поганых и янычар Русь заслоняют? Нет, ты чуешь, Иван?
- Чую, Федор. Годунов лишь верховых служилых жалует, тех, что
волю на хомут сменяли.
- Воистину на хомут. Слышал: в Ельце, Воронеже и Курске казаков
вынудили на государя ниву пахать. Казаков!
- И в Осколе десятинная пашня. Весной десяток казаков в станицу
прискакали. Сбежали из Оскола. Не захотели сохой степь ковырять. Так
их было в острог, едва на дыбе не растянули. Добро, из крепости
удалось выбраться, а то бы гнить в застенке. Вот как служилых зажали,
- хмуро проронил Болотников. (Назначение десятинной пашни -
производство хлеба на южных окраинах Руси, продажа его на деньги и
выдача денег городовым служилым людям и казакам порубежных крепостей.
Превращая земли, принадлежавшие местному населению, в государеву
десятинную пашню и облагая служилых своеобразной барщиной в виде
обработки этой пашни, правительство Годунова выступало в своей
политике по отношению к населению южных районов как выразитель
интересов класса феодалов-крепостников, и эта политика, несшая
служилым людям русского Поля феодальный гнет и насилие, не могла не
вызвать со стороны населения этих районов недовольства крепостническим
государством.)
- Не всех. Много лизоблюдов развелось да прихлебателей боярских.
Годунова доброхоты! Им и деньги, и хлеб, и оружие.
- А нам, низовым, лишь брань да угрозы. Ни зипуна, ни зелья, ни
хлеба. Как хочешь, так и крутись. Так ужель нам по куреням сидеть?
- Не станем сидеть!
- Не станем, Федор. Саблей зипуны добудем!
Оба разгорячились, зашумели.
В горницу вошла Агата. Поставила кувшин на стол, молвила с
улыбкой:
- На весь баз крик подняли. Лучше бы песню спели
- Не до песен, женка. Сгинь! - прикрикнул Федька.
Но Агата не "сгинула". Уселась рядом с Берсенем, коснулась мягкой
ладонью его кучерявой головы.
- Не гони. Я тебя, почитай, и не вижу. То в степи, то на майдане.
Не домовитый ты, Федор. Все тебя куда-то носит.
- А я перекати-поле, женка, - смягчил голос Берсень, Придвинул к
себе кувшин, налил в деревянный ковш холодного квасу, жадно выпил.
- Перекати-горе ты, - вновь улыбнулась Агата. - И зачем только
меня с засеки сманил?
Оглянулась на Болотникова, при этом в больших синих глазах ее
блеснули ласковые искорки.
- Помнишь, Иван, как он меня улещал?.. Кочетом ходил. Оседло-де
жить буду. А что вышло? И десяти седмиц вместе не побыли. Нужна ли ему
жена? Он давно ее на коня променял. А ведь на засеке иное гутарил.
Помнишь ли, Иван?
ЛЕСНАЯ ЗАСЕКА
Болотников встретился с Федькой Берсенем в то самое лето, когда
они с Васютой Шестаком, бежав от боярской неволи, доплыли на
купеческом насаде до Тетюшей. Но дальше плыть не довелось: в городе
Иван столкнулся с торговым человеком князя Телятевского. То был
приказчик Гордей, прибывший в Тетюши с княжьими товарами.
...Болотников неторопливо тянул из медной кружки сбитень, когда к
нему вдруг шагнул черный дородный мужик. Лицо округлое, глаза
пронырливые, пушистая борода до ушей. На мужике суконный кафтан,
опоясанный зеленым кушаком, и сапоги из мягкой, дорогой юфти.
- Так вот ты куда убег, Ивашка... Ну здорово, здорово,
страдничек. Не признаешь?
Болотников вгляделся в мужика; где-то он видел это лицо. Но где?
Уж не в Москве ли боярской?
Молча допил сбитень, отдал деньгу и кружку походячему торговцу и
вновь зорко глянул на мужика. Но припомнить так и не смог.
- Не ведаю тебя.
- Не ведаешь, стало быть... Аль в бегах-то память отшибло? А я
вот тебя сразу признал. Как такого молодца не приметить?
- Не петляй, - насупился Болотников. - Сказывай толком или
проходи мимо.
- Ишь, какой ловкий, - ухмыльнулся мужик и цепко ухватил Ивана за
рукав кафтана. - Пошто мимо, милок? Тебя, чать, князь ждет не
дождется.
"Княжий приказчик!" - наконец-то вспомнил Болотников. Когда-то он
видел Гордея на московском подворье Телятевского.
- Эгей, служилые! Хватай беглого!
Болотников двинул Гордея в мясистый подбородок, и тот отлетел к
лавке. Иван же метнулся в густую толпу.
- Стой! Куды-ы-ы! - рявкнули стрельцы, но Болотников затерялся
среди посадских. Запетлял по слободам, а затем выбрался на откос и
споро зашагал к насаду. Поманил Васюту.
- Уходить надо, друже.
- Как уходить? - беззаботно переспросил Васюта. - Купец не
забижает, поплывем до Астрахани.
- Приплыли, друже. На торгу с приказчиком Телятевского
повстречался. Теперь меня стрельцы ищут.
- Худое дело, - обеспокоенно протянул Васюта, но, глянув на
купеческое судно, оживился. - Так то в городе. Пущай себе ищут, а мы в
насаде побудем.