Страница:
додуматься".
- Чего ж молчишь, батька? - нетерпеливо вопросил Григорий Солома.
Васильев уселся на свое атаманское место, окинул взглядом казаков
и наконец молвил:
- Мудрено будет галеры взорвать. Но коль атаманы гутарят "любо" -
я согласен. Пошлю казаков.
- Кого снарядим, батька? - пристально глянул в глаза Васильева
писарь Устин Неверков.
- Кого? - Васильев призадумался. Дело не шутейное: вылазка
опасная, люди пойдут на верную смерть.
"Кого же? - напряженно морщил лоб Васильев. - Кого ж послать на
гибель?.. А вот кого, тут и кумекать неча. Смутьянов из голытьбы! Тех,
кто на домовитых замахивается и казаков подбивает. Вот они оба тут.
Обоих и послать, да еще Тереху Рязанца. Тоже из своевольных..."
- Дозвольте мне, братья-атаманы, к галерам прогуляться, - прервал
затянувшееся молчание Болотников. - Не подведу. Сожгу галеры!
- Добро, - охотно согласился Васильев. - А в помощь тебе дам
отважного казака Федора Берсеня. Такой не подкачает... Ну, а
пушкарскому голове Рязанцу сам бог велел. Пусть зелье и фитили
готовит. Так ли, атаманы-молодцы?
- Так, батька!
Немало казаков из родниковской станицы было ранено Тяжело
посеченных отнесли в землянки, а те, кто еще мог держаться на ногах,
лечили свои раны давно испытанным казачьим средством. Наливали из
баклажки чарку горилки, размешивали в ней заряд пороху и пили; порохом
же врачевали и открытые раны.
Еще ночью ядовитая татарская стрела угодила Секире в плечо.
Казаки знали, что ордынцы снабдили свои стрелы не только горящей
паклей, пугающими свистульками, но и отравленным зельем. Однако же и
от такой беды наловчились донцы избавляться. Вот так и Секира.
Выдернул он стрелу из плеча, высыпал из рога-пороховницы на ладонь
щепотку зелья, перемешал его с землей и посыпал на кровавую рану.
- Ужалили? - подсел к нему Нечайка.
В бойницу залетела огненная стрела. Секира поднял ее и приложил
горящей паклей к ране. Порох вспыхнул, запахло жареным мясом.
- Поджигает, Устюха?
- Ниче, Нечайка. Бог терпел и нам велел. Выдюжу. Не быть поганому
яду в моей кровушке!
Секира отбросил горящую паклю и как ни в чем не бывало вновь
заторопился к стене, на которую с воем и визгом лезли татары. То была
тяжелая ночь...
После полудня орда вновь пошла на приступ, и вновь ударили с
турецких галер кулеврины. Не остывшие от огня Раздоры потонули в
черных клубах пожарищ. Огненные ядра оглушительно ухали на улицах и
переулках, поджигая срубы.
Жарко было и на стенах. Казаки, не зная устали, отражали натиск
врагов. Янычары и крымчаки сотнями падали под дымящуюся крепость.
Не упрятались по землянкам и женщины. В укрытиях остались лишь
самые малые дети и дряхлые старики. Казачки тушили пожары, варили в
медных котлах кипяток и смолу, перевязывали раненых, подносили
защитникам крепости пищу и оружие. За Агатой неотступно следовала
Любава; их цветастые сарафаны мелькали и среди раненых, и среди
тушильщиков, и среди самих казаков, носивших на стены кипяток и смолу.
Залив огнем город, капычеи переключились на стены. Турки и
крымчаки отошли за ров, и на тын посыпались десятки тяжелых ядер.
Капычеям ответил Тереха Рязанец, решившись послать несколько ядер
на галеры. Порох был крайне нужен на ночную вылазку, но Рязанец не
утерпел и выпалил по судам из "трои", "единорога" и "соловья". Одно из
ядер плюхнулось на корме галеры. Судно загорелось.
Ахмет-паша встревожился: он не ожидал такого ответа от русских
пушкарей. Тотчас последовал приказ:
- Всем галерам отойти к берегу!
Санджак-беки кинулись в трюмы и принялись хлестать плетками
гребцов-невольников, прикованных цепями к жестким деревянным сиденьям.
- Быстрее, быстрее, шайтаны!
Невольники налегли на весла, и вскоре все галеры подплыли к
левому берегу. На горящем судне метались янычары, огонь подбирался к
пороховому отсеку. Несколько янычар прыгнули в воду. Под угрозой казни
Ахмет-паша послал на галеру сотню тушильщиков. Покинувших же корабль
янычар он приказал расстрелять из пистолей.
- Подлые трусы! Вам нет места в моем славном войске. Вы
останетесь в Тане! - кричал Ахмет-паша, наблюдая, как санджак-беки
расправляются с перепугавшимися янычарами.
Галеру с великим трудом удалось потушить.
"Слава аллаху! Гяурам не пришлось увидеть, как тонет мой корабль.
Это добрая примета. Мои кулеврины спасены, и они сегодня же добьют
урусов", - ободрился паша.
Однако Ахмет стал осторожен: он уже не подставлял корабли под
пушки урусов. Два часа паша в нерешительности простоял на берегу, а
затем послал одну из галер к середине Тана, другие же четыре
продолжали тихо покачиваться на якорях.
Рявкнули пушки, ядра с шипом и гулом бухнулись о стены, пробивая
бревна до третьего ряда.
Казаки молчали. Ни одна из пушек не выстрелила в ответ. Турки
осмелели и придвинулись еще на десяток саженей. Ядра корежили стену,
вгрызаясь все глубже и глубже в тын.
Казаки молчали.
"Почему урусы не стреляют? Почему бездействуют их пушки?" -
озадаченно пожимал плечами паша.
Об этом же раздумывал и мурза Давлет, стоявший рядом с азовским
наместником.
- Ночью в городе был большой взрыв. Уж не попали ли ядра твоих
капычеев, славный паша, в пороховой склад гяуров? - предположил
Давлет.
- Я слышал взрыв, - слегка кивнул Ахмет. - Это дело моих
капычеев. Да, мурза, это я приказал подорвать пороховой склад. И
теперь он уничтожен! - твердо произнес паша, укрепившись в мысли, что
казаки действительно остались без пороха.
- Слава твоя не померкнет века, несравненный паша. Но почему же
твои остальные галеры не плывут к крепости? - с иронией спросил
Давлет.
- Так угодно аллаху и моим помыслам, - ответил Ахмет. - Мои
галеры отошли к берегу, чтобы пополнить запасы ядер, - схитрив,
добавил он.
- И когда ж они вернутся под стены?
- Скоро, мурза, скоро. Сегодняшний день запомнит вся Турция. Я
пробью стены и войду с моими янычарами в крепость, - напыщенно сказал
паша.
Подождав еще с полчаса, Ахмет приблизил к крепости и другие
галеры. Теперь уже все турецкие пушки ударили по Раздорам.
Казаки молчали.
Рязанец едва не плакал: теперь он не мог ответить янычарам и
единым зарядом. Весь порох засыпали в кожаные мешочки и спрятали под
землю.
- Ниче, ниче, Тереха. Придет и твое время, - успокаивал пушкаря
Федька Берсень.
- Мочи нет, - тихо вздыхал Рязанец. - Уж скорее бы ночь!
Но до ночи было еще далеко. Капычеи, осмелев, били по крепости в
упор. И вот стены не выдержали, в двух местах появились бреши; их
завалили камнями и бревнами, но бреши появлялись все в новых и новых
местах. А вскоре рухнула стена возле Засечных ворот. Капычеи
прекратили пальбу, и в пролом кинулась конница темника Давлета.
Казаки встретили татар в мечи, сабли и копья, разя крымчаков и их
коней в проломе. Но ордынцы, предвкушая скорую победу, яростно лезли
вперед.
Это был страшный час для раздорцев. На помощь казакам пришли
подростки, старики и женщины. Агата и Любава, нахлобучив на головы
шеломы, также поднялись на стены. Агата вскоре очутилась обок с
Болотниковым.
- Ушла бы... Тяжко тут! - крикнул ей Иван, прикрывая казачку от
разящей сабли ордынца.
- Не уйду! - решительно блеснула глазами Агата, опуская саблю на
татарина.
Храбро держалась на стене и Любава. Когда-то отец научил ее метко
стрелять из пистоля, и теперь это сгодилось. Немало ордынцев пало
после ее выстрелов. А когда кончились заряды, Любава принялась лить на
татар горячую смолу.
Девушку приметил Васюта и поспешил стать к ней поближе.
Покрикивал:
- Ай да Любушка! Так их, поганых!
А Любава нет-нет да и взглянет на рослого детину. Был он удал и
ловок, сокрушал врагов с лихостью и озорством, будто вышел не на злую
сечу, а на игрище.
Когда на стене стало особенно жарко, Васюта спас Любаву от двух
наскочивших янычар. Он с такой яростью накинулся на врагов, с таким
желанием защитить Любаву, что турки в страхе отпрянули от девушки, и
полегли от неистового меча Васюты.
Лютая битва продолжалась у пролома. Тут донцы сражались во главе
с есаулами Федором Берсенем и Григорием Соломой. Бились остервенело,
насмерть, понимая, что отступить нельзя и на пядь. Стоит слегка
дрогнуть, поддаться - и лавина врагов сомнет защитников и бурным
речным потоком заполонит город. И тогда уже никто и ничто не спасет
Раздоры.
Берсень разил татар длинным увесистым топором и после каждого
удара протяжно крякал, будто колол не ордынские головы, а чурбаки.
Подле наседал на крымчаков Григорий Солома, в руках его был тяжелый
шестопер, гулявший направо и налево по черным бараньим шапкам
степняков.
Богдан Васильев в сече не участвовал: он руководил обороной из
Войсковой избы, перебрасывая казачьи станицы то в одно, то в другое
горячее место. А таких мест было вдоволь: и на стенах, и у брешей, и у
многочисленных пожарищ.
До самых потемок продолжалась битва, но янычарам, спахам и
крымчакам так и не удалось одолеть казаков. Они вновь отступили,
оставив у стен крепости тысячи убитых.
- Слава богу, продержались! - перекрестился Тереха Рязанец.
- Выстояли, - облегченно передохнул Богдан Васильев.
- Не гулять поганым по Раздорам! - молвило казачье войско.
Донцы заделали проломы и бреши и, выставив ночные караульные
дозоры, повалились на отдых. Казачки же поспешили к раненым и увечным
- таких немало было в каждой станице. Свыше пятисот казаков потеряли
Раздоры. Родниковцы недосчитались тридцати донцов; молодые казаки Юрко
и Деня получили тяжелые раны.
Получил отметину от янычарского ятагана и Иван Болотников, но, к
счастью, рана оказалась неглубокой. Болотников так же, как и Секира,
прижег рану порохом и начал готовиться к ночной вылазке.
Вскоре к нему пришел Федька Берсень. Увидев перевязанную лоскутом
рубахи руку, нахмурился.
- Нельзя те на вылазку. Оставайся здесь.
- Чудишь, Федор. И не подумаю... Ты лучше скажи, готовы ли твои
люди?
- Готовы. Васильев нам четыре сотни выделил.
- Четыре сотни?.. Много, пожалуй, Федор. Как бы шуму не наделать.
Обойдемся и двумя.
- А не мало?
- Хватит, Федор. Поплывем на пяти стругах. Только бы ночка не
подкачала.
- Авось не подкачает. Сиверко тянет. Добро бы Илья прогневался.
Уж так бы кстати!
Подошел Рязанец. Покуда шел бой, он готовил к вылазке снаряжение:
кожаные мешочки для пороха, фитили, огниво, веревки, багры и крючья.
- Дело за вами, молодцы.
- Идем, Терентий. А с собой беру Нечайку, Секиру, Васюту да
Мирона Нагибу. Казаки надежные, - молвил Болотников.
Перед вылазкой Иван еще раз проверил отобранных казаков.
- Пойдем налегке. Ничего лишнего не брать. По паре пистолей,
саблю, огниво - и довольно. И замок на роток. Мы должны быть невидимы
и неслышимы. Ранят - терпи, погибать станешь - терпи! Иначе и галеры
не взорвем, и себя загубим, - строго напутствовал Болотников.
- Не подведем, батько! - заверил Мирон Нагиба.
Провожала донцов вся казачья старшина во главе с атаманом
Васильевым. Пришел и поп Никодим, благословив казаков на ратный подвиг
медной иконкой.
- Да поможет вам господь и Николай-чудотворец. Возвращайтесь с
победой, сыны!
По подкопу шли с горящими факелами. Тайный лаз вывел на правый
берег реки, густо поросший высоким камышом. Здесь, в плавнях, и были
припрятаны казачьи струги.
- Не забудьте уключины смазать, - напомнил Иван.
Болотников и Берсень решили сесть в разные струги.
- С богом, Иван, - обнял Болотникова Федька.
- С богом, Федор.
Облобызались и другие казаки. Знали - шли в самое пекло, может,
более и свидеться не придется на белом свете.
- А ночка-то не подкачала, слава те господи, - размашисто осенил
себя крестом Рязанец и спросил напоследок. - Не запамятовали, братцы,
как огнивом фитили запалить?
- Не запамятовали, Тереха. Взорвем сатану.
- Поплыли, донцы, - скомандовал Болотников.
Выбрались из плавней и тихо направили струги к левобережью.
Струги бежали легко и быстро: сопутствовал сиверко. По черным волнам
сеял дождь-бусинец.
А ночь и в самом деле не подвела, была она черна, как донце
казана; и ветер пошумливал. Левобережье мигало ордынскими кострами, но
их становилось все меньше и меньше: степняки укладывались на ночлег.
Вскоре показались смутные очертания галер. Казаки сбавили ход и,
без единого всплеска начали подкрадываться к кораблям.
Кругом было тихо, капычеи спали в каютах. Ахмет-паша еще с вечера
покинул корабль и ушел отдыхать на берег, в свой шатер, где его
поджидала наложница.
Казачьих стругов было пять, столько же было и турецких судов с
пушками. Донцы вплотную приблизились к кораблям. Болотников направил
свой струг на среднее судно: так легче было проследить за остальными
казачьими судами.
Струг глухо ткнулся бортом о галеру.
- На корабль, донцы! - чуть слышно приказал Болотников.
Десятки багров и крючьев вгрызлись в галеру. Казаки, не мешкая,
по-кошачьи полезли на корабль.
- О, аллах! Урусы! - запоздало закричал караульный турок, но
казаки уже перевалили на палубу.
Болотников сверкнул саблей, и голова дозорного шлепнулась за
борт. Однако испуганный возглас турка услыхали в каютах, из них
выскочили полуголые янычары с ятаганами. Но дерзок и стремителен был
натиск повольницы. Янычар смяли.
- В трюмы! - гаркнул Болотников.
И казаки ринулись в трюмы. Там тускло чадили факелы, скупо
освещая прикованных к веслам гребцов-невольников.
- Надо пороховник искать, батько! - крикнул Мирон Нагиба.
- Поспешим! - вторил ему Васюта.
Болотников знал - времени в обрез. На помощь галерам могли прийти
каторги, но он не хотел подрывать корабль вместе с невольниками.
- Расковать! - крикнул он.
Часть казаков метнулась к рабам, другая же - к пороховому трюму.
Несколько донцов тянули за собой длинные фитили с привязанными к ним
зелейными мешочками.
У порохового трюма казаки натолкнулись на два десятка янычар во
главе с могучим санджак-беком. Был он в золоченом китайском шлеме и в
сверкающем панцире. Бился ловко и свирепо, повергая ятаганом
повольников.
К санджак-беку рванулся Нечайка; в руке его оказалась тяжелая
цепь с раскованного невольника.
- Донцов бить, собака! - зычно рявкнул он и что было сил хлестнул
санджак-бека по шелому. Тот выронил ятаган и с гулким звоном грохнулся
на пол. После этого быстро расправились и с остальными янычарами.
В зелейном трюме обнаружили восемь бочек с порохом. Их начали
было обматывать фитилями Васюта и Секира, но Болотников распорядился
по-иному:
- Семь бочек на струг! Одну - на взрыв!
- Разумно, батька! - закричали донцы.
Бочки потащили из трюма. Болотников шагнул к невольникам.
- Вы свободны, други. Прыгайте с галеры и плывите к крепости.
Казаки откроют вам ворота. Быстро!
Невольники закивали головами и полезли из трюма наверх.
Болотников выбил из бочки донце и воткнул фитиль в порох.
- На струг, донцы!
К нему подбежал Секира.
- Я запалю, батька.
Но Болотников оттолкнул Устима.
- Я сам. Ступай из трюма! Да не мешкай же, дьявол!
Секира убрался, а Болотников еще раз осмотрел промасленные
фитили, тянувшиеся в кормовые отсеки и трюмы корабля.
"Кажись, все ладно", - подумал он и выбрался на палубу. Внизу, в
струге, ожидали казаки. Иван достал огниво и принялся высекать искру.
- Поганые зашевелились, батько! - крикнул из струга Нечайка.
Болотников уже и сам услышал, что орда на берегу пришла в
движение. Видимо, турок и крымчаков привлек шум на кораблях.
Болотников раздул трут, поджег размочаленный фитиль и метнулся к
другому.
"Долго! Успею ли?" - с беспокойством мелькнуло в голове, и тотчас
он вспомнил о факелах в трюме невольников.
Кинулся вниз, вырвал из поставца факел и поджег оставшиеся
фитили. Спрыгнул в струг.
- Греби!
Донцы налегли на весла, спеша отплыть в безопасное место. А на
помощь кораблю уже шла каторга, переполненная турками. Но тут
громыхнул оглушающий взрыв, обломки галеры посыпались на каторгу,
уничтожая столпившихся на бортах янычар.
Вскоре раздались еще три мощных взрыва. Дон озарился багровым
светом полыхавших останков кораблей.
- Последний остался... Ну, чего ж там?.. Чего мешкают? -
затревожились казаки, быстро отходящие в плавни.
А на последнем корабле продолжалась лютая сеча. На галере
оказалось более трехсот янычар, и казакам пришлось туго. Надо либо
отступать, либо пробираться к пороховому трюму напролом.
- Вспять не пойдем! Прорвемся, браточки! - восклицал Емоха.
Он не попал в число отобранных для вылазки донцов и крепко
осерчал. С обидой подошел к Болотникову.
- Чего ж ты, батька, меня не берешь? Аль я худо саблей владею?
Аль когда за чужую спину ховался?
- Не держи на меня сердце, Емоха. Славный ты казак, о том всему
Дону ведомо. Но на галеры не возьму.
- Да почему ж, батька?!
- Ранен ты.
- Да какая ж то рана? - заершился Емоха. - Эко дело, ухо отсекли.
Руки-то у меня целехоньки. Сам-от небось идешь?
- Иду, Емоха. Иду, потому что сам на это дело напросился. А тебе
велю на стенах быть. И не гневайся.
Но Емоха атамана не послушал. Он таем проскользнул в подкоп и
затерялся среди казаков.
Теперь Емоха прорубался с повольницей к трюму. Его сабля то и
дело опускалась на головы янычар. Да и остальные казаки были неистовы,
они все ближе и ближе продвигались к пороховому отсеку. Но врагов было
слишком много, силы казаков таяли. В трюм ворвалась лишь горстка
повольников, другие полегли под ятаганами янычар.
- Тут зелье, Емоха! - прокричал один из окровавленных донцов.
- Вырубай днище! - приказал казаку Емоха, обрушивая саблю на
очередного турка.
- Отсель не выбраться, братцы! - воскликнул, осатаневший от ярой
сечи казак в рыжей шапке-кудлатке.
- А пущай! - отчаянно сверкнул белками Емоха. - Ведали, на что
шли! Загнием, но корабль взорвем! Так ли, донцы?
- Любо, Емоха! - отозвались казаки.
Янычары попытались было оттеснить повольников от бочек, но тут
Емоха подхватил с полу упавший факел и ринулся с ним к зелью. Янычары
с ужасом кинулись к выходу.
В пороховом отсеке остались лишь одни казаки. Их было шестеро,
шестеро отважных повольников.
- Попрощаемся, донцы, - молвил Емоха.
Казаки скинули трухменки, ступили друг к другу, обнялись.
- Мы не посрамили вольного Дона. Не гулять басурманам по Дикому
Полю! - горячо воскликнул Емоха, подходя с факелом к пороховой бочке.
- Не гулять!
- Смерть, поганым!
- Слава Дону!
Емоха метнул в бочку факел.
От страшного взрыва корабль разнесло на части. Обломки
взметнулись в небо на добрую сотню саженей. Вместе с галерой погибли и
две каторги, подплывшие к кораблю на помощь. Сотни янычар обрели
смерть в донских водах.
Кровавый свет озарил реку, но казачьи струги были уже вне
опасности. Повольники сняли шапки: они поняли - донцы с последнего
струга взорвались вместе с турецким кораблем.
ЗЛОЙ, ОРДЫНЕЦ
Страх и уныние царили в ордынском войске.
Мурза Джанибек истязал плетью невольника. Обезумев от ярости, он
хлестал раба до тех пор, пока в изнеможении не пал на мягкие шелковые
подушки.
- Презренные гяуры!.. Собаки! - грызя зубами подушку, захрипел
он. А потом, чуть передохнув, вновь поднялся и ударил раба жильной
плетью.
Невольник не вскрикнул и не шелохнулся; он покорно распластался у
ног разъяренного мурзы, ткнувшись лицом в бухарский ковер. Носком
сапога Джанибек перевернул невольника на спину. Раб был мертв.
- Вынесите эту падаль! - закричал мурза.
Телохранители выбросили невольника за полог шатра. Нукеры
завернули мертвое тело раба в кошму и поволокли к Тану.
Разгневан был и Ахмет-паша. Он вымещал свою ярость на любимой
наложнице, ради которой покинул вечером галеры.
- Если бы я остался на корабле, урусам не удалось бы отнять мои
галеры! - кричал паша. - Мои янычары прогнали бы гяур прочь. Это ты во
всем виновата, подлая! Ты чересчур греховна, днем и ночью тянешь меня
на ложе. Я прикажу кинуть тебя янычарам!
- Прости меня, солнце Востока. Но за мной вины нет. Неужели
любовь моя принесла несчастье? Смилуйся и сжалься надо мной. Ты не
найдешь прекрасней и желанней наложницы. Ты...
- Замолчи, презренная!
Ахмет-паша оттолкнул ногой наложницу и рывком распахнул золотой
полог шатра, за которым толпились три десятка телохранителей с
обнаженными ятаганами.
- Халима ваша!
Телохранители переглянулись и не сдвинулись с места.
- У вас что, отнялись ноги? Выполняйте приказ, шакалы!
Телохранители повиновались. Они молча вошли в шатер и вытащили из
него перепуганную наложницу.
- Хорзы мне! - крикнул Ахмет.
Но вино не принесло утешения. Похмелье было еще более горьким.
"Султан Магомет не простит мне такой оплошности. Он отрубит мою
голову, - мрачно раздумывал Ахмет, стискивая ладонями виски. - Теперь
надо либо взять Раздоры, либо умереть".
Но умирать паше не хотелось. Он был еще довольно молод и жаждал
денег, почета и власти. Он хотел стать верховным визирем, вторым лицом
великой Османской империи. Султан Магомет и визирь Ахмет должны
управлять народами Азии, Кавказа и Востока. Мечте, казалось, суждено
было сбыться. Теперешний визирь был наместником Азова. Но сейчас он
стар и немощен, и не сегодня - завтра отправится к Аллаху. Султан
Магомет захочет увидеть своим ближним советчиком Ахмет-пашу... Захочет
ли теперь? Султан капризен и мстителен, он не пощадит за потерю
турецкого флота и двадцати восьми тяжелых осадных кулевринов. Не
пощадит!
"О, великий пророк, помоги мне! Помоги осилить крепость урусов. Я
буду тебе горячо молиться. Все свое золото я раздам муллам и
дервишам..." (Дервиш - странствующий нищий.)
Сотворив намаз, Ахмет-паша направил своего чауша к шатру
Джанибека.
- Передай мурзе, что я верю в воинов ислама. Мы должны осаждать
Раздоры днем и ночью. Гяуры не выдержат, их не так уж и много в
крепости. Мы возьмем Раздоры! Сейчас же я пошлю янычар на стены
урусов. Пусть кинет свои тумены и мурза Джанибек.
Джанибек ответил согласием. Другого выхода не было: или орда
берет Раздоры, или бесславно уходит в Бахчисарай.
Крымчаки, спахи и янычары вновь пошли на приступ. Штурм
продолжался до следующего утра. Но казачья крепость выстояла.
Ахмет-паша приказал не кормить воинов.
- От сытой собаки - худая охота, - сказал он.
Янычары приуныли, но "столп правоверия и гроза язычников" показал
им ятаганом на Раздоры.
- На стены! Опрокиньте урусов - и все будет ваше. На стены,
янычары!
Три дня и три ночи штурмовали обозленные воины крепость, но
опрокинуть урусов так и не удалось. К тому же у казаков вновь ожил
пушечный наряд, который осыпал осаждавших воинов смертоносным дробом.
Орда несла большой урон.
Ахмет-паша и мурза Джанибек, отчаявшись взять крепость, решили
дать передышку войску.
Из черного войлочного шатра, стоявшего на широкой походной арбе,
валил дым. Невольник сидел возле очага и варил в медном казане
баранину. В шатре воняло кожами, засаленной одеждой, дымом и варевом
из котла.
Вокруг кибитки, несколькими кругами, дымили костры уставших от
осады воинов. Смуглые лица их были хмуры; не слышалось воинственных
возгласов и победных песен; ордынцы молчали. Одни перевязывали раны,
латали бычьей кожей щиты и панцири, другие точили терпугами стрелы,
сабли и наконечники копий, третьи варили в котлах салму и жареное
просо, либо же доедали остатки сушеного мяса, запивая кобыльим
молоком...
Раб насторожился: возле кибитки послышались почтительные голоса
нукеров, приветствовавших темника Давлета. Тот рывком откинул
войлочный полог и вошел в шатер. Невольник вскочил с верблюжьей кошмы,
низко поклонился.
Темник снял с бараньего рога бурдюк с водой, напился; с голодным
блеском в глазах взглянул на казан. Он был молод, здоров и всегда
по-волчьи накидывался на мясо. Таким помнил себя с детства, когда
из-за лакомого куска дрался с братьями.
Отец его, грузный крутоплечий сотник Туфан, наблюдая за сварой
сыновей, говорил:
- Вы - дети степей, а в степи выживает лишь сильнейший. Пейте
кумыс, вдоволь ешьте мясо, и вас ждет слава багатуров.
Когда Давлету исполнилось три года, отец посадил его на коня.
- Держись зубами за гриву - и скачи! Джигих без коня, что орел
без степи!
И с того дня Давлет уже с коня не слезал. Его манил простор
ковыльных степей, полных неслыханных богатств и суровой
таинственности; его влекли птицы и звери, дикие табуны коней и далекие
загадочные курганы с серыми каменными истуканами. Иногда на холмах,
усеянных белыми костями лошадей, виднелись длинные шесты, обвитые
черным войлоком.
- Здесь захоронен джигит. Он погиб в схватке с урусами, - пояснял
отец.
Таких курганов было немало в степи, но они не отпугивали Давлета,
напротив, сердце его ожесточалось.
- Я никогда не паду от меча уруса. Моя сабля покарает любого, кто
войдет в наше кочевье! - громко кричал Давлет.
Туфан оценивающе смотрел на подрастающего сына и довольно скалил
зубы:
- Ты зол на урусов, волчонок. Якши! Московиты - наши лютые враги.
Но они сильны и храбры.
- Я храбрее урусов!
- Якши, волчонок. Якши! Видит аллах, быть тебе багатуром.
Давлет рос сильным, отважным и сметливым.
В пятнадцать лет не было искуснее наездника в улусе. На полном
скаку он выхватывал из мехового колчана красную оперенную стрелу,
натягивал тугую тетиву и бил без промаха птицу и зверя.
Давлет привык к кочевой жизни и лишениям.
Он не любил своих братьев: те покинули кочевья и жаждали славы в
- Чего ж молчишь, батька? - нетерпеливо вопросил Григорий Солома.
Васильев уселся на свое атаманское место, окинул взглядом казаков
и наконец молвил:
- Мудрено будет галеры взорвать. Но коль атаманы гутарят "любо" -
я согласен. Пошлю казаков.
- Кого снарядим, батька? - пристально глянул в глаза Васильева
писарь Устин Неверков.
- Кого? - Васильев призадумался. Дело не шутейное: вылазка
опасная, люди пойдут на верную смерть.
"Кого же? - напряженно морщил лоб Васильев. - Кого ж послать на
гибель?.. А вот кого, тут и кумекать неча. Смутьянов из голытьбы! Тех,
кто на домовитых замахивается и казаков подбивает. Вот они оба тут.
Обоих и послать, да еще Тереху Рязанца. Тоже из своевольных..."
- Дозвольте мне, братья-атаманы, к галерам прогуляться, - прервал
затянувшееся молчание Болотников. - Не подведу. Сожгу галеры!
- Добро, - охотно согласился Васильев. - А в помощь тебе дам
отважного казака Федора Берсеня. Такой не подкачает... Ну, а
пушкарскому голове Рязанцу сам бог велел. Пусть зелье и фитили
готовит. Так ли, атаманы-молодцы?
- Так, батька!
Немало казаков из родниковской станицы было ранено Тяжело
посеченных отнесли в землянки, а те, кто еще мог держаться на ногах,
лечили свои раны давно испытанным казачьим средством. Наливали из
баклажки чарку горилки, размешивали в ней заряд пороху и пили; порохом
же врачевали и открытые раны.
Еще ночью ядовитая татарская стрела угодила Секире в плечо.
Казаки знали, что ордынцы снабдили свои стрелы не только горящей
паклей, пугающими свистульками, но и отравленным зельем. Однако же и
от такой беды наловчились донцы избавляться. Вот так и Секира.
Выдернул он стрелу из плеча, высыпал из рога-пороховницы на ладонь
щепотку зелья, перемешал его с землей и посыпал на кровавую рану.
- Ужалили? - подсел к нему Нечайка.
В бойницу залетела огненная стрела. Секира поднял ее и приложил
горящей паклей к ране. Порох вспыхнул, запахло жареным мясом.
- Поджигает, Устюха?
- Ниче, Нечайка. Бог терпел и нам велел. Выдюжу. Не быть поганому
яду в моей кровушке!
Секира отбросил горящую паклю и как ни в чем не бывало вновь
заторопился к стене, на которую с воем и визгом лезли татары. То была
тяжелая ночь...
После полудня орда вновь пошла на приступ, и вновь ударили с
турецких галер кулеврины. Не остывшие от огня Раздоры потонули в
черных клубах пожарищ. Огненные ядра оглушительно ухали на улицах и
переулках, поджигая срубы.
Жарко было и на стенах. Казаки, не зная устали, отражали натиск
врагов. Янычары и крымчаки сотнями падали под дымящуюся крепость.
Не упрятались по землянкам и женщины. В укрытиях остались лишь
самые малые дети и дряхлые старики. Казачки тушили пожары, варили в
медных котлах кипяток и смолу, перевязывали раненых, подносили
защитникам крепости пищу и оружие. За Агатой неотступно следовала
Любава; их цветастые сарафаны мелькали и среди раненых, и среди
тушильщиков, и среди самих казаков, носивших на стены кипяток и смолу.
Залив огнем город, капычеи переключились на стены. Турки и
крымчаки отошли за ров, и на тын посыпались десятки тяжелых ядер.
Капычеям ответил Тереха Рязанец, решившись послать несколько ядер
на галеры. Порох был крайне нужен на ночную вылазку, но Рязанец не
утерпел и выпалил по судам из "трои", "единорога" и "соловья". Одно из
ядер плюхнулось на корме галеры. Судно загорелось.
Ахмет-паша встревожился: он не ожидал такого ответа от русских
пушкарей. Тотчас последовал приказ:
- Всем галерам отойти к берегу!
Санджак-беки кинулись в трюмы и принялись хлестать плетками
гребцов-невольников, прикованных цепями к жестким деревянным сиденьям.
- Быстрее, быстрее, шайтаны!
Невольники налегли на весла, и вскоре все галеры подплыли к
левому берегу. На горящем судне метались янычары, огонь подбирался к
пороховому отсеку. Несколько янычар прыгнули в воду. Под угрозой казни
Ахмет-паша послал на галеру сотню тушильщиков. Покинувших же корабль
янычар он приказал расстрелять из пистолей.
- Подлые трусы! Вам нет места в моем славном войске. Вы
останетесь в Тане! - кричал Ахмет-паша, наблюдая, как санджак-беки
расправляются с перепугавшимися янычарами.
Галеру с великим трудом удалось потушить.
"Слава аллаху! Гяурам не пришлось увидеть, как тонет мой корабль.
Это добрая примета. Мои кулеврины спасены, и они сегодня же добьют
урусов", - ободрился паша.
Однако Ахмет стал осторожен: он уже не подставлял корабли под
пушки урусов. Два часа паша в нерешительности простоял на берегу, а
затем послал одну из галер к середине Тана, другие же четыре
продолжали тихо покачиваться на якорях.
Рявкнули пушки, ядра с шипом и гулом бухнулись о стены, пробивая
бревна до третьего ряда.
Казаки молчали. Ни одна из пушек не выстрелила в ответ. Турки
осмелели и придвинулись еще на десяток саженей. Ядра корежили стену,
вгрызаясь все глубже и глубже в тын.
Казаки молчали.
"Почему урусы не стреляют? Почему бездействуют их пушки?" -
озадаченно пожимал плечами паша.
Об этом же раздумывал и мурза Давлет, стоявший рядом с азовским
наместником.
- Ночью в городе был большой взрыв. Уж не попали ли ядра твоих
капычеев, славный паша, в пороховой склад гяуров? - предположил
Давлет.
- Я слышал взрыв, - слегка кивнул Ахмет. - Это дело моих
капычеев. Да, мурза, это я приказал подорвать пороховой склад. И
теперь он уничтожен! - твердо произнес паша, укрепившись в мысли, что
казаки действительно остались без пороха.
- Слава твоя не померкнет века, несравненный паша. Но почему же
твои остальные галеры не плывут к крепости? - с иронией спросил
Давлет.
- Так угодно аллаху и моим помыслам, - ответил Ахмет. - Мои
галеры отошли к берегу, чтобы пополнить запасы ядер, - схитрив,
добавил он.
- И когда ж они вернутся под стены?
- Скоро, мурза, скоро. Сегодняшний день запомнит вся Турция. Я
пробью стены и войду с моими янычарами в крепость, - напыщенно сказал
паша.
Подождав еще с полчаса, Ахмет приблизил к крепости и другие
галеры. Теперь уже все турецкие пушки ударили по Раздорам.
Казаки молчали.
Рязанец едва не плакал: теперь он не мог ответить янычарам и
единым зарядом. Весь порох засыпали в кожаные мешочки и спрятали под
землю.
- Ниче, ниче, Тереха. Придет и твое время, - успокаивал пушкаря
Федька Берсень.
- Мочи нет, - тихо вздыхал Рязанец. - Уж скорее бы ночь!
Но до ночи было еще далеко. Капычеи, осмелев, били по крепости в
упор. И вот стены не выдержали, в двух местах появились бреши; их
завалили камнями и бревнами, но бреши появлялись все в новых и новых
местах. А вскоре рухнула стена возле Засечных ворот. Капычеи
прекратили пальбу, и в пролом кинулась конница темника Давлета.
Казаки встретили татар в мечи, сабли и копья, разя крымчаков и их
коней в проломе. Но ордынцы, предвкушая скорую победу, яростно лезли
вперед.
Это был страшный час для раздорцев. На помощь казакам пришли
подростки, старики и женщины. Агата и Любава, нахлобучив на головы
шеломы, также поднялись на стены. Агата вскоре очутилась обок с
Болотниковым.
- Ушла бы... Тяжко тут! - крикнул ей Иван, прикрывая казачку от
разящей сабли ордынца.
- Не уйду! - решительно блеснула глазами Агата, опуская саблю на
татарина.
Храбро держалась на стене и Любава. Когда-то отец научил ее метко
стрелять из пистоля, и теперь это сгодилось. Немало ордынцев пало
после ее выстрелов. А когда кончились заряды, Любава принялась лить на
татар горячую смолу.
Девушку приметил Васюта и поспешил стать к ней поближе.
Покрикивал:
- Ай да Любушка! Так их, поганых!
А Любава нет-нет да и взглянет на рослого детину. Был он удал и
ловок, сокрушал врагов с лихостью и озорством, будто вышел не на злую
сечу, а на игрище.
Когда на стене стало особенно жарко, Васюта спас Любаву от двух
наскочивших янычар. Он с такой яростью накинулся на врагов, с таким
желанием защитить Любаву, что турки в страхе отпрянули от девушки, и
полегли от неистового меча Васюты.
Лютая битва продолжалась у пролома. Тут донцы сражались во главе
с есаулами Федором Берсенем и Григорием Соломой. Бились остервенело,
насмерть, понимая, что отступить нельзя и на пядь. Стоит слегка
дрогнуть, поддаться - и лавина врагов сомнет защитников и бурным
речным потоком заполонит город. И тогда уже никто и ничто не спасет
Раздоры.
Берсень разил татар длинным увесистым топором и после каждого
удара протяжно крякал, будто колол не ордынские головы, а чурбаки.
Подле наседал на крымчаков Григорий Солома, в руках его был тяжелый
шестопер, гулявший направо и налево по черным бараньим шапкам
степняков.
Богдан Васильев в сече не участвовал: он руководил обороной из
Войсковой избы, перебрасывая казачьи станицы то в одно, то в другое
горячее место. А таких мест было вдоволь: и на стенах, и у брешей, и у
многочисленных пожарищ.
До самых потемок продолжалась битва, но янычарам, спахам и
крымчакам так и не удалось одолеть казаков. Они вновь отступили,
оставив у стен крепости тысячи убитых.
- Слава богу, продержались! - перекрестился Тереха Рязанец.
- Выстояли, - облегченно передохнул Богдан Васильев.
- Не гулять поганым по Раздорам! - молвило казачье войско.
Донцы заделали проломы и бреши и, выставив ночные караульные
дозоры, повалились на отдых. Казачки же поспешили к раненым и увечным
- таких немало было в каждой станице. Свыше пятисот казаков потеряли
Раздоры. Родниковцы недосчитались тридцати донцов; молодые казаки Юрко
и Деня получили тяжелые раны.
Получил отметину от янычарского ятагана и Иван Болотников, но, к
счастью, рана оказалась неглубокой. Болотников так же, как и Секира,
прижег рану порохом и начал готовиться к ночной вылазке.
Вскоре к нему пришел Федька Берсень. Увидев перевязанную лоскутом
рубахи руку, нахмурился.
- Нельзя те на вылазку. Оставайся здесь.
- Чудишь, Федор. И не подумаю... Ты лучше скажи, готовы ли твои
люди?
- Готовы. Васильев нам четыре сотни выделил.
- Четыре сотни?.. Много, пожалуй, Федор. Как бы шуму не наделать.
Обойдемся и двумя.
- А не мало?
- Хватит, Федор. Поплывем на пяти стругах. Только бы ночка не
подкачала.
- Авось не подкачает. Сиверко тянет. Добро бы Илья прогневался.
Уж так бы кстати!
Подошел Рязанец. Покуда шел бой, он готовил к вылазке снаряжение:
кожаные мешочки для пороха, фитили, огниво, веревки, багры и крючья.
- Дело за вами, молодцы.
- Идем, Терентий. А с собой беру Нечайку, Секиру, Васюту да
Мирона Нагибу. Казаки надежные, - молвил Болотников.
Перед вылазкой Иван еще раз проверил отобранных казаков.
- Пойдем налегке. Ничего лишнего не брать. По паре пистолей,
саблю, огниво - и довольно. И замок на роток. Мы должны быть невидимы
и неслышимы. Ранят - терпи, погибать станешь - терпи! Иначе и галеры
не взорвем, и себя загубим, - строго напутствовал Болотников.
- Не подведем, батько! - заверил Мирон Нагиба.
Провожала донцов вся казачья старшина во главе с атаманом
Васильевым. Пришел и поп Никодим, благословив казаков на ратный подвиг
медной иконкой.
- Да поможет вам господь и Николай-чудотворец. Возвращайтесь с
победой, сыны!
По подкопу шли с горящими факелами. Тайный лаз вывел на правый
берег реки, густо поросший высоким камышом. Здесь, в плавнях, и были
припрятаны казачьи струги.
- Не забудьте уключины смазать, - напомнил Иван.
Болотников и Берсень решили сесть в разные струги.
- С богом, Иван, - обнял Болотникова Федька.
- С богом, Федор.
Облобызались и другие казаки. Знали - шли в самое пекло, может,
более и свидеться не придется на белом свете.
- А ночка-то не подкачала, слава те господи, - размашисто осенил
себя крестом Рязанец и спросил напоследок. - Не запамятовали, братцы,
как огнивом фитили запалить?
- Не запамятовали, Тереха. Взорвем сатану.
- Поплыли, донцы, - скомандовал Болотников.
Выбрались из плавней и тихо направили струги к левобережью.
Струги бежали легко и быстро: сопутствовал сиверко. По черным волнам
сеял дождь-бусинец.
А ночь и в самом деле не подвела, была она черна, как донце
казана; и ветер пошумливал. Левобережье мигало ордынскими кострами, но
их становилось все меньше и меньше: степняки укладывались на ночлег.
Вскоре показались смутные очертания галер. Казаки сбавили ход и,
без единого всплеска начали подкрадываться к кораблям.
Кругом было тихо, капычеи спали в каютах. Ахмет-паша еще с вечера
покинул корабль и ушел отдыхать на берег, в свой шатер, где его
поджидала наложница.
Казачьих стругов было пять, столько же было и турецких судов с
пушками. Донцы вплотную приблизились к кораблям. Болотников направил
свой струг на среднее судно: так легче было проследить за остальными
казачьими судами.
Струг глухо ткнулся бортом о галеру.
- На корабль, донцы! - чуть слышно приказал Болотников.
Десятки багров и крючьев вгрызлись в галеру. Казаки, не мешкая,
по-кошачьи полезли на корабль.
- О, аллах! Урусы! - запоздало закричал караульный турок, но
казаки уже перевалили на палубу.
Болотников сверкнул саблей, и голова дозорного шлепнулась за
борт. Однако испуганный возглас турка услыхали в каютах, из них
выскочили полуголые янычары с ятаганами. Но дерзок и стремителен был
натиск повольницы. Янычар смяли.
- В трюмы! - гаркнул Болотников.
И казаки ринулись в трюмы. Там тускло чадили факелы, скупо
освещая прикованных к веслам гребцов-невольников.
- Надо пороховник искать, батько! - крикнул Мирон Нагиба.
- Поспешим! - вторил ему Васюта.
Болотников знал - времени в обрез. На помощь галерам могли прийти
каторги, но он не хотел подрывать корабль вместе с невольниками.
- Расковать! - крикнул он.
Часть казаков метнулась к рабам, другая же - к пороховому трюму.
Несколько донцов тянули за собой длинные фитили с привязанными к ним
зелейными мешочками.
У порохового трюма казаки натолкнулись на два десятка янычар во
главе с могучим санджак-беком. Был он в золоченом китайском шлеме и в
сверкающем панцире. Бился ловко и свирепо, повергая ятаганом
повольников.
К санджак-беку рванулся Нечайка; в руке его оказалась тяжелая
цепь с раскованного невольника.
- Донцов бить, собака! - зычно рявкнул он и что было сил хлестнул
санджак-бека по шелому. Тот выронил ятаган и с гулким звоном грохнулся
на пол. После этого быстро расправились и с остальными янычарами.
В зелейном трюме обнаружили восемь бочек с порохом. Их начали
было обматывать фитилями Васюта и Секира, но Болотников распорядился
по-иному:
- Семь бочек на струг! Одну - на взрыв!
- Разумно, батька! - закричали донцы.
Бочки потащили из трюма. Болотников шагнул к невольникам.
- Вы свободны, други. Прыгайте с галеры и плывите к крепости.
Казаки откроют вам ворота. Быстро!
Невольники закивали головами и полезли из трюма наверх.
Болотников выбил из бочки донце и воткнул фитиль в порох.
- На струг, донцы!
К нему подбежал Секира.
- Я запалю, батька.
Но Болотников оттолкнул Устима.
- Я сам. Ступай из трюма! Да не мешкай же, дьявол!
Секира убрался, а Болотников еще раз осмотрел промасленные
фитили, тянувшиеся в кормовые отсеки и трюмы корабля.
"Кажись, все ладно", - подумал он и выбрался на палубу. Внизу, в
струге, ожидали казаки. Иван достал огниво и принялся высекать искру.
- Поганые зашевелились, батько! - крикнул из струга Нечайка.
Болотников уже и сам услышал, что орда на берегу пришла в
движение. Видимо, турок и крымчаков привлек шум на кораблях.
Болотников раздул трут, поджег размочаленный фитиль и метнулся к
другому.
"Долго! Успею ли?" - с беспокойством мелькнуло в голове, и тотчас
он вспомнил о факелах в трюме невольников.
Кинулся вниз, вырвал из поставца факел и поджег оставшиеся
фитили. Спрыгнул в струг.
- Греби!
Донцы налегли на весла, спеша отплыть в безопасное место. А на
помощь кораблю уже шла каторга, переполненная турками. Но тут
громыхнул оглушающий взрыв, обломки галеры посыпались на каторгу,
уничтожая столпившихся на бортах янычар.
Вскоре раздались еще три мощных взрыва. Дон озарился багровым
светом полыхавших останков кораблей.
- Последний остался... Ну, чего ж там?.. Чего мешкают? -
затревожились казаки, быстро отходящие в плавни.
А на последнем корабле продолжалась лютая сеча. На галере
оказалось более трехсот янычар, и казакам пришлось туго. Надо либо
отступать, либо пробираться к пороховому трюму напролом.
- Вспять не пойдем! Прорвемся, браточки! - восклицал Емоха.
Он не попал в число отобранных для вылазки донцов и крепко
осерчал. С обидой подошел к Болотникову.
- Чего ж ты, батька, меня не берешь? Аль я худо саблей владею?
Аль когда за чужую спину ховался?
- Не держи на меня сердце, Емоха. Славный ты казак, о том всему
Дону ведомо. Но на галеры не возьму.
- Да почему ж, батька?!
- Ранен ты.
- Да какая ж то рана? - заершился Емоха. - Эко дело, ухо отсекли.
Руки-то у меня целехоньки. Сам-от небось идешь?
- Иду, Емоха. Иду, потому что сам на это дело напросился. А тебе
велю на стенах быть. И не гневайся.
Но Емоха атамана не послушал. Он таем проскользнул в подкоп и
затерялся среди казаков.
Теперь Емоха прорубался с повольницей к трюму. Его сабля то и
дело опускалась на головы янычар. Да и остальные казаки были неистовы,
они все ближе и ближе продвигались к пороховому отсеку. Но врагов было
слишком много, силы казаков таяли. В трюм ворвалась лишь горстка
повольников, другие полегли под ятаганами янычар.
- Тут зелье, Емоха! - прокричал один из окровавленных донцов.
- Вырубай днище! - приказал казаку Емоха, обрушивая саблю на
очередного турка.
- Отсель не выбраться, братцы! - воскликнул, осатаневший от ярой
сечи казак в рыжей шапке-кудлатке.
- А пущай! - отчаянно сверкнул белками Емоха. - Ведали, на что
шли! Загнием, но корабль взорвем! Так ли, донцы?
- Любо, Емоха! - отозвались казаки.
Янычары попытались было оттеснить повольников от бочек, но тут
Емоха подхватил с полу упавший факел и ринулся с ним к зелью. Янычары
с ужасом кинулись к выходу.
В пороховом отсеке остались лишь одни казаки. Их было шестеро,
шестеро отважных повольников.
- Попрощаемся, донцы, - молвил Емоха.
Казаки скинули трухменки, ступили друг к другу, обнялись.
- Мы не посрамили вольного Дона. Не гулять басурманам по Дикому
Полю! - горячо воскликнул Емоха, подходя с факелом к пороховой бочке.
- Не гулять!
- Смерть, поганым!
- Слава Дону!
Емоха метнул в бочку факел.
От страшного взрыва корабль разнесло на части. Обломки
взметнулись в небо на добрую сотню саженей. Вместе с галерой погибли и
две каторги, подплывшие к кораблю на помощь. Сотни янычар обрели
смерть в донских водах.
Кровавый свет озарил реку, но казачьи струги были уже вне
опасности. Повольники сняли шапки: они поняли - донцы с последнего
струга взорвались вместе с турецким кораблем.
ЗЛОЙ, ОРДЫНЕЦ
Страх и уныние царили в ордынском войске.
Мурза Джанибек истязал плетью невольника. Обезумев от ярости, он
хлестал раба до тех пор, пока в изнеможении не пал на мягкие шелковые
подушки.
- Презренные гяуры!.. Собаки! - грызя зубами подушку, захрипел
он. А потом, чуть передохнув, вновь поднялся и ударил раба жильной
плетью.
Невольник не вскрикнул и не шелохнулся; он покорно распластался у
ног разъяренного мурзы, ткнувшись лицом в бухарский ковер. Носком
сапога Джанибек перевернул невольника на спину. Раб был мертв.
- Вынесите эту падаль! - закричал мурза.
Телохранители выбросили невольника за полог шатра. Нукеры
завернули мертвое тело раба в кошму и поволокли к Тану.
Разгневан был и Ахмет-паша. Он вымещал свою ярость на любимой
наложнице, ради которой покинул вечером галеры.
- Если бы я остался на корабле, урусам не удалось бы отнять мои
галеры! - кричал паша. - Мои янычары прогнали бы гяур прочь. Это ты во
всем виновата, подлая! Ты чересчур греховна, днем и ночью тянешь меня
на ложе. Я прикажу кинуть тебя янычарам!
- Прости меня, солнце Востока. Но за мной вины нет. Неужели
любовь моя принесла несчастье? Смилуйся и сжалься надо мной. Ты не
найдешь прекрасней и желанней наложницы. Ты...
- Замолчи, презренная!
Ахмет-паша оттолкнул ногой наложницу и рывком распахнул золотой
полог шатра, за которым толпились три десятка телохранителей с
обнаженными ятаганами.
- Халима ваша!
Телохранители переглянулись и не сдвинулись с места.
- У вас что, отнялись ноги? Выполняйте приказ, шакалы!
Телохранители повиновались. Они молча вошли в шатер и вытащили из
него перепуганную наложницу.
- Хорзы мне! - крикнул Ахмет.
Но вино не принесло утешения. Похмелье было еще более горьким.
"Султан Магомет не простит мне такой оплошности. Он отрубит мою
голову, - мрачно раздумывал Ахмет, стискивая ладонями виски. - Теперь
надо либо взять Раздоры, либо умереть".
Но умирать паше не хотелось. Он был еще довольно молод и жаждал
денег, почета и власти. Он хотел стать верховным визирем, вторым лицом
великой Османской империи. Султан Магомет и визирь Ахмет должны
управлять народами Азии, Кавказа и Востока. Мечте, казалось, суждено
было сбыться. Теперешний визирь был наместником Азова. Но сейчас он
стар и немощен, и не сегодня - завтра отправится к Аллаху. Султан
Магомет захочет увидеть своим ближним советчиком Ахмет-пашу... Захочет
ли теперь? Султан капризен и мстителен, он не пощадит за потерю
турецкого флота и двадцати восьми тяжелых осадных кулевринов. Не
пощадит!
"О, великий пророк, помоги мне! Помоги осилить крепость урусов. Я
буду тебе горячо молиться. Все свое золото я раздам муллам и
дервишам..." (Дервиш - странствующий нищий.)
Сотворив намаз, Ахмет-паша направил своего чауша к шатру
Джанибека.
- Передай мурзе, что я верю в воинов ислама. Мы должны осаждать
Раздоры днем и ночью. Гяуры не выдержат, их не так уж и много в
крепости. Мы возьмем Раздоры! Сейчас же я пошлю янычар на стены
урусов. Пусть кинет свои тумены и мурза Джанибек.
Джанибек ответил согласием. Другого выхода не было: или орда
берет Раздоры, или бесславно уходит в Бахчисарай.
Крымчаки, спахи и янычары вновь пошли на приступ. Штурм
продолжался до следующего утра. Но казачья крепость выстояла.
Ахмет-паша приказал не кормить воинов.
- От сытой собаки - худая охота, - сказал он.
Янычары приуныли, но "столп правоверия и гроза язычников" показал
им ятаганом на Раздоры.
- На стены! Опрокиньте урусов - и все будет ваше. На стены,
янычары!
Три дня и три ночи штурмовали обозленные воины крепость, но
опрокинуть урусов так и не удалось. К тому же у казаков вновь ожил
пушечный наряд, который осыпал осаждавших воинов смертоносным дробом.
Орда несла большой урон.
Ахмет-паша и мурза Джанибек, отчаявшись взять крепость, решили
дать передышку войску.
Из черного войлочного шатра, стоявшего на широкой походной арбе,
валил дым. Невольник сидел возле очага и варил в медном казане
баранину. В шатре воняло кожами, засаленной одеждой, дымом и варевом
из котла.
Вокруг кибитки, несколькими кругами, дымили костры уставших от
осады воинов. Смуглые лица их были хмуры; не слышалось воинственных
возгласов и победных песен; ордынцы молчали. Одни перевязывали раны,
латали бычьей кожей щиты и панцири, другие точили терпугами стрелы,
сабли и наконечники копий, третьи варили в котлах салму и жареное
просо, либо же доедали остатки сушеного мяса, запивая кобыльим
молоком...
Раб насторожился: возле кибитки послышались почтительные голоса
нукеров, приветствовавших темника Давлета. Тот рывком откинул
войлочный полог и вошел в шатер. Невольник вскочил с верблюжьей кошмы,
низко поклонился.
Темник снял с бараньего рога бурдюк с водой, напился; с голодным
блеском в глазах взглянул на казан. Он был молод, здоров и всегда
по-волчьи накидывался на мясо. Таким помнил себя с детства, когда
из-за лакомого куска дрался с братьями.
Отец его, грузный крутоплечий сотник Туфан, наблюдая за сварой
сыновей, говорил:
- Вы - дети степей, а в степи выживает лишь сильнейший. Пейте
кумыс, вдоволь ешьте мясо, и вас ждет слава багатуров.
Когда Давлету исполнилось три года, отец посадил его на коня.
- Держись зубами за гриву - и скачи! Джигих без коня, что орел
без степи!
И с того дня Давлет уже с коня не слезал. Его манил простор
ковыльных степей, полных неслыханных богатств и суровой
таинственности; его влекли птицы и звери, дикие табуны коней и далекие
загадочные курганы с серыми каменными истуканами. Иногда на холмах,
усеянных белыми костями лошадей, виднелись длинные шесты, обвитые
черным войлоком.
- Здесь захоронен джигит. Он погиб в схватке с урусами, - пояснял
отец.
Таких курганов было немало в степи, но они не отпугивали Давлета,
напротив, сердце его ожесточалось.
- Я никогда не паду от меча уруса. Моя сабля покарает любого, кто
войдет в наше кочевье! - громко кричал Давлет.
Туфан оценивающе смотрел на подрастающего сына и довольно скалил
зубы:
- Ты зол на урусов, волчонок. Якши! Московиты - наши лютые враги.
Но они сильны и храбры.
- Я храбрее урусов!
- Якши, волчонок. Якши! Видит аллах, быть тебе багатуром.
Давлет рос сильным, отважным и сметливым.
В пятнадцать лет не было искуснее наездника в улусе. На полном
скаку он выхватывал из мехового колчана красную оперенную стрелу,
натягивал тугую тетиву и бил без промаха птицу и зверя.
Давлет привык к кочевой жизни и лишениям.
Он не любил своих братьев: те покинули кочевья и жаждали славы в