Страница:
- Пустое речешь, друже. Тут нам еще два дня торчать. Когда-то
купчина с торгом распрощается. А у Телятевского приказчики не дураки,
все суда со стрельцами обшарят. Не отсидеться нам в насаде. Так что
поспешим, друже.
- Куда ж пойдем, Иванка?
- Покуда Волгой, а потом в леса свернем.
Шли Волгой с версту, а когда миновали слободы, тянувшиеся вдоль
реки, то выбрались на крутой, обрывистый берег. Постояли недолго,
любуясь открывшимися далями.
- Прощай, Волга-матушка. Авось еще и свидимся, - негромко
произнес Болотпиков.
Углубились в лес; было тихо и сумеречно, солнце едва пробивалось
сквозь густые, лохматые вершины. Духовито пахло смолой, хвоей и
травами.
- Экая тут глухомань. Не закружить бы, - молвил Васюта.
- Выберемся. Здесь леса не такие уж и великие. Глухомань, поди,
кончится.
- Так не сбиться бы.
- Не собьемся. Солнца не видно - по деревьям пойдем. На них
приметы верные. Примечай зорче.
На шестой день пути нежданно-негаданно наткнулись на огромный
лесной завал. Повсюду, насколько хватало глаз, торчали срубленные
деревья; на высоченных, в рост человека, пнях лежали суковатые ели и
сосны, обращенные вершинами на солнцепек.
- Чудно, - хмыкнул Васюта. - Кто ж так деревья рубит? Глянь,
Иванка, какие пни. Не менее сажени, надумаешься срубить. И деревья
зачем-то на пни подняли. К чему вся эта канитель? Ты чего-нибудь
разумеешь?
Болотников отмолчался: он не знал, что и ответить Васюте. Лесной
завал был и в самом деле необычен. Пни-надолбы и поваленные верхушками
вперед сосны и ели составляли непроходимую полосу, через которую ни
конному, ни пешему не пробраться. Но кому такой завал понадобился? Уж
не разбойной ли ватаге, которая, возможно, шастает по этим дремучим
лесам? Но уж больно велика заграда. Ого-го сколько тут мужиков надо!
Едва ли ватага примется за такое тяжкое дело, тут чуть ли не на версту
лес вырублен.
- Обогнем, - сказал Болотников.
Пошли вдоль завала, а когда он кончился, то перед ними вдруг
предстал крепкий, высокий частокол из толстенных сосновых бревен.
- Крепостица! - удивленно присвистнул Васюта. - Это в такой-то
глуши. Да кто ж обосновался здесь?
Не успел Васюта проговорить, как с крепостицы послышались звонкие
удары сторожевого колокола, видимо, незнакомых людей приметил
дозорный. За частоколом раздался чей-то выкрик, заскрипели окованные
медью ворота. Из городка высыпал десяток воинов в кольчугах.
Васюта попятился в лес, но Болотников продолжал стоять на месте.
- Кто такие? - громко вопросил один из воинов.
- Странники, - коротко отозвался Болотников.
- А может, лазутчики вражьи? А ну вяжи их, ребята!
- Пошто вязать? Сами пойдем. Айда, Васюта.
Васюта вышел из леса, но ступил к крепости с неохотой. Угрюмо
подумал:
"Иванка на рожон лезет. Один бог ведает, что это за люди. Тут
недолго и башку потерять".
Воины окружили парней и повели в крепость. Болотников шел
спокойно и с любопытством разглядывал деревянный городок, усеянный
приземистыми сосновыми срубами. Посреди крепости высился дубовый храм
со шлемовидными куполами и шатровой звонницей.
- Куды поведем, Тереха? В пытошную аль к воеводе? - спросил
вожака-десятника шедший подле Болотникова воин.
Тереха еще раз оглядел парней, почесал загривок и порешил:
- Успеют в пытошную. Пущай допрежь сотник опросит.
Вскоре Болотников и Васюта предстали перед огненно-рыжим
бородачом в суконном темно-синем кафтане с золотыми петлицами. Был он
плотен, с коротким приплюснутым носом и с острыми цепкими глазами,
которые не просто смотрели, а буравили, пронизывали насквозь.
- Что делали на засеке, милочки? - прищурив колючие глаза,
вкрадчиво вопросил сотник.
- А ничего не делали, - пожал плечами Болотников. - Шли себе - и
вдруг завал.
- Не шли, а таем пробирались. Добры люди по дороге ходят, вы же
засеку доглядывали и воровской умысел держали.
- Навет, батюшка, шли мы с чистыми помыслами. Клянусь богом! -
размашисто перекрестился Васюта.
- Полно, полно, милок. Оставь бога в покое. Лихие вы людишки.
Небось, засеку норовили спалить? Поганым продались!
Голос сотника загремел по Воеводской избе, а глаза стали еще
более злыми и ехидными.
- Напраслину несешь, сотник. Ужель за врагов нас принял? - резко
бросил Болотников.
- А про то кнут сведает. В пытошную лазутчиков!
Караульные вытолкали парней из Воеводской и потянули в застенок.
"Вот и дошли до Поля", - с горечью подумал Болотников.
Васюта шел понурив голову. Глядел в гривастый затылок Терехи и
так же с угрюмой обреченностью раздумывал:
"Отгуляли. От Багрея вырвались, от стрельцов ушли, а тут сами под
топор сунулись".
Впереди показался вершник в нарядной одежде. На всаднике -
охабень зеленого бархата, с отложным воротником, шитым красным шелком
и тонкими серебряными нитями; полы опушены бобром и низаны мелким
жемчугом. Под охабнем виднелся малиновый кафтан, опоясанный желтым
кушаком с кручеными кистями в бисере. За кушаком - чеканный пистоль с
короткой рукоятью в дорогих каменьях. (Охабень - длинная и широкая
старинная верхняя одежда в виде кафтана с четырехугольным отложным
воротником.)
Воины посторонились, толкнули парней к обочине, сияли шапки.
- Здрав будь, воевода!
- Здорово, молодцы! Кого ведете?
- Да вот у засеки пымали. В пытошную, Тимофей Егорыч.
Болотников глянул на воеводу, и глаза его изумленно поползли на
лоб.
"Бог ты мой! Да это же..."
- В пы...
Воевода поперхнулся. Спрыгнул с копя и торопливо шагнул к
Болотникову.
- Иванка!.. Вот так встреча!
Обернулся к воинам.
- Отпустить! То мои люди.
Наступил черед удивляться караульным. Растерянно захлопали
глазами, а воевода громко повелел:
- Ступайте! Все ступайте!
Караульные обескураженно повернули вспять, а воевода крепко обнял
Болотникова.
- Вот уж не чаял с тобой свидеться. Знать, сам бог тебя послал.
Ну, обрадовал!
- Здорово, Федор. А тебя и не узнать, боярином ходишь.
Федька Берсень тотчас оглянулся по сторонам и чуть слышно молвил:
- Забудь мое имя, Иванка, иначе ни тебе, ни мне головы не
сносить. Здесь я для всех воевода Тимофей Егорыч Веденеев... А это кто
с тобой?
- Побратим мой - Васюта Шестак. От смерти меня спас, а теперь вот
вместе по Руси бредем да горе мыкаем.
Федька крепко обнял и Васюту, а затем взметнул на коня и повел
рукой в сторону нарядного терема с шатрами, крыльцами и перевяслами,
украшенными затейливой резьбой.
- То мои хоромы. Идите за мной.
У крыльца встретила Федьку многочисленная челядь, согнувшись в
низком поклоне.
Федька кинул поводья холопу и приказал:
- Тащите в покои снедь и вино. Да попроворней!
Пригласил Болотникова и Васюту в свою горницу, скинул на лавку
охабень с кафтаном и опустился на лавку, оставшись в голубой шелковой
рубахе.
- Запарился, братцы. Надоела боярская одежда, да высок чин
требует... Что по первости прикажете, други? Гуся жареного али пирогов
с осетром?
Глаза Федьки весело искрились, и по всему было видно, что он
несказанно рад нежданной встрече.
- Опосля пир. Ты бы нас в баньку, воевода. Ух, как охота! Грязи
на нас по пуду. Почитай, забыли, когда и веником хлестались. Уж ты
прикажи, отец родной, - с улыбкой произнес Болотников.
- Прикажу, немедля прикажу!
Поднялся с лавки, толкнул ногой низкую сводчатую дверь, крикнул:
- Эй, Викешка!.. Викешка, дьявол! Приготовь мыльню. И чтоб не
мешкал!
Еще никогда не доводилось Ивану и Васюте пировать по-боярски. И
чего только не было на столах! Жареные гуси, начиненные гречневой
кашей, рябчики, тетерева и куропатки, приправленные молоком; пироги с
дичиной, с капустой, с грибами, с ягодами и вареньем, пироги подовые
из квасного теста и пряженые, жаренные в масле, с начинкой из сига,
осетрины, вязиги, с творогом и яйцами; сдобные караваи, левашники,
оладьи с патокой и сотовым медом; рыба свежая, вяленая, сухая,
паровая, подваренная, копченая; икра паюсная, мешочная, мятая,
зернистая осетровая, приправленная уксусом, перцем, мелким луком и
маслом; меды вареные и ставленые, водка простая, добрая и боярская...
Сверкали серебром и позолотой кружки, чаши и кубки, корцы, ковши и
чарки.
- Да тут и артели не приесть! - ахнул Васюта.
- Зело богат ты, воевода, - крутнул головой Болотников. - Ужель
всегда так кормишься?
- А что мне не кормиться, - подбоченился Федька. - Мало ли дичи и
рыбы в моих владениях? Мало ли медов и вин в воеводских погребах? А ну
садись за честной пир, други мои любые!
Иван и Васюта, чистые и румяные, в красных шелковых рубахах и
голубых суконных кафтанах, шагнули к столу.
Федька зачерпнул из серебряной братины ковш вина и наполнил
кубки. Поднял дорогой сосуд и тепло молвил:
- Пью за твое здоровье, Иван Болотников, и твое, Василий Шестак.
Великую радость вы мне доставили. Шли вы в Дикое Поле, а явились в
порубежную крепость, где волею судьбы и бога я ноне поставлен
воеводой. Будем же вкупе на ратной службе. Пьем, други!
Осушили кубки и навалились на снедь. Федька с улыбкой поглядывал
на парней, говорил:
- Поотощали в бегах. Кожа да кости. Ничего, у меня быстро в силу
войдете. Ешьте, други, не жалейте снеди. Вино пейте! Мало будет, еще
повелю поставить. Чего-чего, а снеди у воеводы вдоволь.
Болотников отпил из кубка ячменной водки, закусил рябчиком,
придвинулся к Федьке.
- Не томи, воевода. Поведай нам, как в боярскую шкуру влез.
- Э-э, брат, - усмехнулся Берсень. - Стрелял в воробья, а попал в
журавля. Знать, на роду так было написано.
Федька вылез из-за стола, распахнул дверь и шагнул в сени.
Негромко позвал:
- Викешка!
- Тут я, воевода.
- Побудь в сенях и никого не пущай.
Берсень плотно закрыл дверь и сказал:
- То мой человек.
Глянул на застолицу, но на лавку не сел. Крепкий, плечистый, не
спеша заходил по горнице, устланной заморскими коврами. В покоях было
светло от дюжины восковых свечей в медных шандалах.
- Мы ведь с тобой, Иванка, с прошлого лета не виделись. Помнишь,
как кабальные грамоты жгли?
- Как не помнить. Ты после того в Дикое Поле подался.
- Подался, Иван. И до Поля дошел. Успел и с погаными повоевать.
Федька обнажил плечо.
- Зришь отметину? То от сабли басурманской. Добро еще руку
ордынец не отсек... Потом на Волгу с ватагой сходил, купчишек тряхнул.
А когда назад в Поле возвращался, на боярский поезд напоролся. Богатый
поезд, одних возов более десяти. Однако и стрельцов было немало. Но не
струхнули, навалились на обоз. Стрельцов и боярина посекли, но и своих
гораздо потеряли.
Федька помолчал, выпил чару вина, закусил осетровой икрой и
продолжал:
- Добрую добычу взяли. Вез боярин и зипуны, и вино, и оружие.
Кубки и чары, из коих пьете, тоже из тех подвод. Нашли при боярине
грамоту с царскими печатями. Норовили вскрыть, да стрелец помешал.
Живым мы его оставили, чтоб о поезде выведать. Служилый-то перепугался
и все нам выложил. С грамотой-де Тимофей Егорыч Веденеев на воеводство
послан. Сам-то он из Рязани, ехал в засечную крепость с государевой
отпиской. Выслушали мы стрельца, а Викешка, есаул мой, возьми да
ляпни:
"А что, Федька, не поехать ли тебе воеводой в крепостицу?"
Вроде бы бакулину пустил, но ватага поддержала:
"Идем, Федька. И мы с тобой побояримся. Надоело по степи да по
лесам рыскать. Охота нам в теплых избах пожить да баб потискать.
Облачайся в боярский кафтан, мы же стрелецкие на себя напялим. Веди,
Федька, в крепость!"
Призадумался я. А что, ежели и в самом деле на засеку с царевой
грамотой явиться? Ватага грязная, немытая, самая пора на отдых встать.
Однако и опаска брала. А что как заметят в крепости подмену? Тогда
головы не сносить. А ватага знай задорит:
"Не робей, атаман. В случае чего назад из крепости махнем. Нас же
боле двух сотен, выберемся. Езжай на воеводство!"
Ступил я тогда вновь к стрельцу, пытаю:
"Далече ли до крепости и велико ли в ней царево войско?"
Стрелец же отвечает:
"До крепости верст тридцать, войско в ней, должно быть, не
велико, понеже крепость только срублена".
Тогда облачился я в боярскую одежду, а ватаге повелел в служилых
наряжаться. А тем, кому кафтанов не хватило, наказал:
"Скажитесь челядью. В городе не задирайтесь, ведите себя смирно
да учтиво. И всюду помните, что вы холопы боярские".
"Будем помнить, атаман!"
"Не атаман, дурни, а отец-воевода Тимофей Егорыч Веденеев. То
накрепко зарубите".
На коней сели. Стрелец до засеки дорогу указывал, а потом
пришлось его пристукнуть: выдал бы нас в крепости служилый, и
отпустить нельзя. В тот же час в город вступили. И вот пяту седмицу
воеводствую, - заключил Федька,
- Выходит, поверили царевой грамоте? - спросил Болотников.
- А то как же. Грамота с печатями. С такой подорожной меня даже
батюшка на воеводство благословил, - ухмыляясь и заполняя чарки вином,
произнес Федька.
- А как дворяне? Они-то ни в чем не заподозрили?
- Поначалу хлебом и солью встретили, на пир позвали, лисой
крутились, а теперь, чую, поохладели. Особливо пушкарский голова да
сотник Лукьян Потылицын.
- Чего ж так?
- Воеводство мое не по нраву. Я ведь тут иные порядки завел.
Колодников из темниц выпустил, батоги отмени и, мздоимство пресек.
Многих из приказных повелел на площади кнутом бить, а кое-кого и вовсе
из Воеводской выгнал. Вот и осерчали на меня лихоимцы, готовы живьем
проглотить. Да не выйдет. Вся крепость, почитай, за меня.
- А стрельцы?
- И служилые мной довольны. Я-то их сразу утихомирил.
- Ужель словом? - хохотнул Васюта.
- Стрелец - не девка, словом не прельстишь. Хлебное и денежное
жалованье вперед за год отвалил. Возрадовались! В ножки теперь
кланяются, - Берсень лихо крутнул ус и продолжал похваляться. - Тут у
меня не только стрельцы. Есть и пушкари, и затинщики, и городовые
казаки. Те, что служилые по прибору. Никого не обидел, всех пожаловал.
- А дьяк, поди, горюет, - рассмеялся Болотников.
- Горюет приказный, еще как горюет. Всю-де государеву казну
опростал, быть мне в опале, хе-хе.
- Горазд ты, воевода. В един миг казну размотал, - закатился от
смеха Васюта.
- Не свою - цареву. Пущай народ потешится... Ну, а вы-то как,
други мои любые? Как по Руси побродяжили?
- Тут длинный сказ, Федор. Кажись, не были только у черта на
рогах, - молвил Болотников.
- А вот и поведайте. Любо мне будет послушать вас.
АГАТА
К вечеру изрядно захмелели; сидели в обнимку и горланили песни. А
потом Федька позвал парней в светлицу.
- К девкам, други! Разговеемся!
В светлице девки сидели за прялками; увидев воеводу, встали и
поясно поклонились.
- Киньте прялки! Гулять будем! - гаркнул Берсень. В одной руке
его кувшин, в другой - серебряная чарка.
Девки потупились, будто к полу приросли. Лишь одна из них,
статная и синеглазая, смотрела на воеводу спокойно и без всякой
робости.
Федька налил вина в чарку и поднес крайней девке.
- Жалую тебя, Фекла!
Девка вновь поклонилась, чарку приняла, но не пригубила,
замешкалась: уж больно дело-то диковинное, в кои-то веки боярин
холопке вино подносил.
- Пей! - прикрикнул Федька.
Девка не ослушалась, осушила чарку и сморщилась, замахала рукой.
- Крепко зеленое. Ниче... А ну целуй ее в уста, Васька! Это
вместо закуси. Целуй! - захохотал Федька.
Васюта тут как тут. Облапил ядреную девку, крепко поцеловал. А
Берсень ступил дальше, к статной и синеглазой.
- Жалую, Агата!
Но Агата чарки не приняла.
- Спасибо за честь, воевода. Однако ж прости, не пью я.
- Не пьешь?.. Так одну чарку, ладушка. Не откажи.
- Богу зарок дала, воевода. Не неволь и не гневайся, - с легким
поклоном молвила Агата.
- Так и не будешь? - пьяно качнулся Федька.
- Не буду, воевода, - тихо, но твердо сказала Агата.
Федьке упрямство девки не понравилось, в темных глазах его
полыхнул огонь.
- Не будешь? Это мне-то перечить? Кинь гордыню, Агата, силом
заставлю. А ну-ка, Иван, помоги ей выпить!
Болотников глянул на девку, та стояла отчужденная и неприступная;
большие синие глаза были холодны. Тяжелая русая коса легла на высокую
грудь.
"Будто Василиса моя", - невольно подумалось Ивану.
- Чего ж ты, друже? - подтолкнул Федька.
- Оставь ее, воевода. Зачем же силком?
Агата благодарно глянула на Болотникова, но к ней тотчас
подскочил Васюта, полез целоваться.
- Приголублю тебя, молодушка.
Иван оттолкнул Шестака от девки, но тот опять полез. Тогда
почему-то обозлился Федька.
- Прочь! Убью, Васька!
Отшвырнул Шестака к стене, опустил тяжелую руку на турецкий
пистоль.
- Порешу за Агату... То лада моя. Крепко запомни. Васька.
- Ошалел, воевода, - потирая ушибленный затылок, незлобиво
вымолвил Васюта. - Твоя так твоя. Для меня ж и Феклуша в утеху. Так
ли, любушка?
Подошел к девке, ущипнул за крутой зад. Фекла хихикнула, игриво
блеснула влажными глазами.
- Грешно, батюшка.
- Без греха веку не изживешь, без стыда рожи не износишь,
Феклушка. Где грех, там и сладость, - вывернул Васюта и потянул девку
в темные сени.
Болотников молчаливо пошатывался возле прялки; голова была
тяжелой, плясали трепетные огоньки свечей в затуманенных глазах.
- Прилягу я, воевода.
- Почивай, Иван... Палашка! Проводи молодого князя в покои.
- Провожу, батюшка-воевода, - охотно кивнула девка и шагнула
следом за Болотниковым.
Федька тяжело плюхнулся на лавку, повел мутными очами по
светлице. Девки все еще стояли, ожидая воеводского слова.
- И вы почивайте. Ступайте в подклет... А ты побудь здесь,
Агатушка, побудь, голубица.
Девки вышли, и в светлице стало тихо. Слышалась лишь веселая
возня из сеней, где миловался с Феклой Васюта.
Берсень поднял хмельную голову. Агата, опустив руки, стояла, все
так же спокойно и отрешенно посматривая на Федьку.
Берсень протянул к ней руку, усадил подле себя.
- Когда ласкова ко мне будешь, Агатушка?
- Не ведаю, воевода.
- Аль что худое тебе содеял?
- Нет, воевода. До самой смерти за тебя буду молиться, что от
злых басурман вызволил. Мыкать бы мне горе на чужой сторонушке.
- Мыкать, Агатушка. Надругались бы над тобой поганые, ох,
надругались. Вон ты какая ладная... Хочешь, златом, серебром тебя
одарю?
- Ничего мне не надобно, воевода, - с грустью молвила Агата. -
Отпустил бы ты меня из терема. В родную отчину к матушке хочу.
- К матушке ли? - насупился Федька. - А, может, к суженому? Не он
ли тебе сердце иссушил?
- Нет у меня суженого, воевода. По матушке соскучилась, по
подружкам веселым да игрищам. Тут же скучно у тебя, воевода. Кручина
меня гнет. Отпусти!
- Кручина гнет? - поднялся с лавки Федька. - Да я тебя враз
развеселю! Девок-песенниц соберу, скоморохов кликну. Прикажи,
Агатушка!
- Мне ли, крестьянской девке, боярину приказывать, - улыбнулась
краешками губ Агата.
- Боярину? Да кой я боярин, - рассмеялся Федька, но тотчас
опомнился, согнал ухмылку с лица. - Воевода я, Агата. Над крепостью и
ратниками государем поставлен.
Придвинулся к Агате, положил руки на плечи, заглянул в глаза.
- Аль не мил я тебе, лебедушка?
Агата очей не опустила, глаза ее были пристальны.
- Сильный ты и отважный. Зрела, как басурман мечом разил. А вот
каков ты душой - не ведаю.
- А ты полюби и поведаешь. Не так уж и плох я, Агатушка. Народ в
крепости мною доволен. Жалую я простолюдина, а приказных мздоимцев
кнутом потчую. Аль не слышала?
- Наслышана, батюшка. Праведно воеводствуешь. Ратный люд к тебе
льнет.
- Вот-вот. Одна лишь ты, Агатушка, меня сторонишься. А ты полюби,
согрей душу мою.
Федька прижался к Агате, поцеловал в губы. Но та но ответила на
ласку, отстранилась, встала под божницу.
- Не надо, воевода. Богом тебя прошу!
Федька тяжко вздохнул и молча вышел из светлицы.
...Перед святой Троицей мать послала Агату в соседнюю деревню
Якимовку.
- Добеги, дочка, до сестрицы. Пущай к нам на Троицу придет.
- Добегу, матушка, покличу.
До Якимовки версты три. Дорога тянулась боярской пашней, по
которой сновали мужики с лукошками. Страдники сеяли яровые.
В Якимовке Агата бывала часто: там жила ее родная тетка. Были в
деревне и задушевные подружки, с которыми Агата гуляла не одно красное
дето.
Вечером девки и парни собрались на околице; качались на качелях,
вели хороводы. Вдруг от березового перелеска послышались пронзительные
гортанные выкрики. Парни и девки примолкли, повернулись к зеленому
перелеску.
- Татары! - испуганно ахнула Агата.
До Якимовки рукой подать, однако добежать не успели: татары
молнией неслись на резвых длинногривых конях. Настигли у самых изб.
Парни выхватили из плетня по орясине, но тотчас были зарублены острыми
кривыми саблями. Девок же повязали ремнями.
С ветхой деревянной колокольни ударили в набат. С вилами и
топорами выскочили мужики из изб, отчаянно преградили путь ордынцам.
Но схватка была короткой: уж слишком много татар навалилось на
деревню. Все мужики были перебиты, в избах остались лишь одни дряхлые
старики и старухи, но и их не пощадили ордынцы.
Деревню разграбили, спалили, а девок повели в далекий полон.
Агата, привязанная арканом к седлу, брела подле низкорослой лохматой
лошади и горько думала:
"Беда-то какая, господи! Даже малых не пожалели. Жестокие люди!
Ох, не зря ж говорят: нет злей и свирепей степного ордынца". Вот он
сидит на лошади. Желтолицый, узкоглазый, с длинной жильной плетью в
руке. Хищно, скалит в кривой улыбке крепкие зубы, говорит татарину в
лисьей шапке:
- Якши, девка. Якши!
Тот кивает и что-то долго говорит, издавая резкие звуки. Потом
спрыгивает с лошади и подходит к Агате. Губы слюнявые, глаза быстрые и
похотливые.
- Якши.
Вскидывает за подбородок лицо Агаты, откровенно любуясь синевой
больших глаз, и затем тянется жадной, липкой ладонью к высокой
девичьей груди.
- Якши, ясырка. Якши!
Агата с силой отталкивает ордынца прочь. В ответ - злобный выкрик
и хлесткий удар плетью по спине. Татарин взмахивает на лошадь и
пускает ее легкой рысью. Агате приходится бежать, иначе аркан
стискивает шею, а ордынец, ощерив рот, все понукает и понукает коня.
Так продолжается до тех пор, пока вконец обессиленная Агата не падает
в горький полынный бурьян.
Несколько дней гнали полонянок по знойной степи. Потрескались
ступни босых ног, почернели от жаркого солнца осунувшиеся лица. Мучила
жажда. Татары возвращались в Бахчисарай Муравским шляхом и берегли
воду. Лишь раз в сутки они подводили ясырок к бурдюкам, но три-четыре
глотка теплой протухшей воды еще больше увеличивали жажду.
Ордынцы спешили в Бахчисарай, там они получат отдых, чистую
родниковую воду и деньги за русских полонянок. Набив карманы золотыми
монетами, они вновь разъедутся по своим кочевьям, покуда какой-нибудь
мурза, князек или сам хан не позовет их в новый набег.
На седьмой день, когда ордынцы остановились на ночлег в одном из
скрытных урочищ, из-за холмов внезапно скатились казаки в зипунах и
кафтанах, с саблями, мечами и копьями наперевес. Натиск их был
страшен, ни один ордынец не выбрался живым из урочища.
Полонянки со слезами радости кинулись к своим избавителям.
- Родные!.. Желанные! - заголосили девки, обнимая казаков.
Предводителем войска был Федька Берсень. Еще в самый разгар сечи
заприметил он рослую синеокую полонянку. Та подхватила саблю убитого
ордынца, перерезала аркан и той же саблей зарубила двух татар,
наседавших на Берсеня.
- Ай да девка, ай да молодица! Так их, дьяволов! - весело кричал
Федька, сокрушая очередного татарина.
Когда схватка кончилась, Берсень, раскрасневшийся и возбужденный,
спрыгнул с коня, сбросил с головы шапку и порывисто шагнул к Агате.
- Люба ты мне!
Прижал к груди и крепко расцеловал. Агата потупилась. Один из
казаков подтолкнул ее локтем.
- То воевода наш, Тимофей Егорыч. Кланяйся.
Агата поклонилась, отвесили поклон и остальные девки. Воевода
довольно рассмеялся.
- Что, натерпелись страху? Теперь не бойтесь. На засеку вас
заберу, на служилых женю. А кто захочет домой возвернуться, пусть идет
с богом.
Вскоре прибыли в засечную крепость. Федька пригнал в город
огромный табун татарских коней и тысячную отару овец, молвил:
- С конями и с мясом будем, служилые!
Воеводу и войско торжественно встретили оставшиеся в городе
стрельцы, пушкари и казаки. Кидали вверх шавки, кричали:
- Слава воеводе! Слава Тимофею Егорычу!
Поход был удачен. Федька закатил большой пир. Приказал достать из
воеводского погреба пять бочонков вина и меду хмельного. Служилые пили
да воеводу похваливали:
- Добр и отважен Тимофей Егорыч.
Якимовские девки надумали остаться в городе. Да и что делать?
Деревня разорена, родители полегли под басурманскими саблями. Ждет на
родной сторонушке один лишь черный пепел от сгоревших изб. А тут
веселье, озорные молодцы проходу не дают, один другого краше.
Одна Агата не захотела остаться в крепости. Днем и ночью перед ее
глазами была Малиновка с матушкой ласковой да подружками задушевными.
- Уйду я, девоньки. В Малиновку хочу.
- Осталась бы, - уговаривали девки. - В крепости нас приветили. И
воевода жалует. А тебя особливо, глаз не сводит.
- Нет, подруженьки. Уйду я, - твердо решила Агата.
Собрала узелок, простилась с девками, горячо помолилась и пошла
из крепости.
Воротные сторожа помехи не чинили: ведали воеводский указ -
выпускать из крепостицы девок, ежели они того пожелают. Увидели Агату,
головами покачали.
- Ай да краса-девица. Шла бы вспять.
Но Агата молча ступила мимо. Шла до сутеми по одинокой угрюмой
дороге и тихо шептала молитву:
- Помоги, матерь божья, до родительского дома добраться. Порадей,
купчина с торгом распрощается. А у Телятевского приказчики не дураки,
все суда со стрельцами обшарят. Не отсидеться нам в насаде. Так что
поспешим, друже.
- Куда ж пойдем, Иванка?
- Покуда Волгой, а потом в леса свернем.
Шли Волгой с версту, а когда миновали слободы, тянувшиеся вдоль
реки, то выбрались на крутой, обрывистый берег. Постояли недолго,
любуясь открывшимися далями.
- Прощай, Волга-матушка. Авось еще и свидимся, - негромко
произнес Болотпиков.
Углубились в лес; было тихо и сумеречно, солнце едва пробивалось
сквозь густые, лохматые вершины. Духовито пахло смолой, хвоей и
травами.
- Экая тут глухомань. Не закружить бы, - молвил Васюта.
- Выберемся. Здесь леса не такие уж и великие. Глухомань, поди,
кончится.
- Так не сбиться бы.
- Не собьемся. Солнца не видно - по деревьям пойдем. На них
приметы верные. Примечай зорче.
На шестой день пути нежданно-негаданно наткнулись на огромный
лесной завал. Повсюду, насколько хватало глаз, торчали срубленные
деревья; на высоченных, в рост человека, пнях лежали суковатые ели и
сосны, обращенные вершинами на солнцепек.
- Чудно, - хмыкнул Васюта. - Кто ж так деревья рубит? Глянь,
Иванка, какие пни. Не менее сажени, надумаешься срубить. И деревья
зачем-то на пни подняли. К чему вся эта канитель? Ты чего-нибудь
разумеешь?
Болотников отмолчался: он не знал, что и ответить Васюте. Лесной
завал был и в самом деле необычен. Пни-надолбы и поваленные верхушками
вперед сосны и ели составляли непроходимую полосу, через которую ни
конному, ни пешему не пробраться. Но кому такой завал понадобился? Уж
не разбойной ли ватаге, которая, возможно, шастает по этим дремучим
лесам? Но уж больно велика заграда. Ого-го сколько тут мужиков надо!
Едва ли ватага примется за такое тяжкое дело, тут чуть ли не на версту
лес вырублен.
- Обогнем, - сказал Болотников.
Пошли вдоль завала, а когда он кончился, то перед ними вдруг
предстал крепкий, высокий частокол из толстенных сосновых бревен.
- Крепостица! - удивленно присвистнул Васюта. - Это в такой-то
глуши. Да кто ж обосновался здесь?
Не успел Васюта проговорить, как с крепостицы послышались звонкие
удары сторожевого колокола, видимо, незнакомых людей приметил
дозорный. За частоколом раздался чей-то выкрик, заскрипели окованные
медью ворота. Из городка высыпал десяток воинов в кольчугах.
Васюта попятился в лес, но Болотников продолжал стоять на месте.
- Кто такие? - громко вопросил один из воинов.
- Странники, - коротко отозвался Болотников.
- А может, лазутчики вражьи? А ну вяжи их, ребята!
- Пошто вязать? Сами пойдем. Айда, Васюта.
Васюта вышел из леса, но ступил к крепости с неохотой. Угрюмо
подумал:
"Иванка на рожон лезет. Один бог ведает, что это за люди. Тут
недолго и башку потерять".
Воины окружили парней и повели в крепость. Болотников шел
спокойно и с любопытством разглядывал деревянный городок, усеянный
приземистыми сосновыми срубами. Посреди крепости высился дубовый храм
со шлемовидными куполами и шатровой звонницей.
- Куды поведем, Тереха? В пытошную аль к воеводе? - спросил
вожака-десятника шедший подле Болотникова воин.
Тереха еще раз оглядел парней, почесал загривок и порешил:
- Успеют в пытошную. Пущай допрежь сотник опросит.
Вскоре Болотников и Васюта предстали перед огненно-рыжим
бородачом в суконном темно-синем кафтане с золотыми петлицами. Был он
плотен, с коротким приплюснутым носом и с острыми цепкими глазами,
которые не просто смотрели, а буравили, пронизывали насквозь.
- Что делали на засеке, милочки? - прищурив колючие глаза,
вкрадчиво вопросил сотник.
- А ничего не делали, - пожал плечами Болотников. - Шли себе - и
вдруг завал.
- Не шли, а таем пробирались. Добры люди по дороге ходят, вы же
засеку доглядывали и воровской умысел держали.
- Навет, батюшка, шли мы с чистыми помыслами. Клянусь богом! -
размашисто перекрестился Васюта.
- Полно, полно, милок. Оставь бога в покое. Лихие вы людишки.
Небось, засеку норовили спалить? Поганым продались!
Голос сотника загремел по Воеводской избе, а глаза стали еще
более злыми и ехидными.
- Напраслину несешь, сотник. Ужель за врагов нас принял? - резко
бросил Болотников.
- А про то кнут сведает. В пытошную лазутчиков!
Караульные вытолкали парней из Воеводской и потянули в застенок.
"Вот и дошли до Поля", - с горечью подумал Болотников.
Васюта шел понурив голову. Глядел в гривастый затылок Терехи и
так же с угрюмой обреченностью раздумывал:
"Отгуляли. От Багрея вырвались, от стрельцов ушли, а тут сами под
топор сунулись".
Впереди показался вершник в нарядной одежде. На всаднике -
охабень зеленого бархата, с отложным воротником, шитым красным шелком
и тонкими серебряными нитями; полы опушены бобром и низаны мелким
жемчугом. Под охабнем виднелся малиновый кафтан, опоясанный желтым
кушаком с кручеными кистями в бисере. За кушаком - чеканный пистоль с
короткой рукоятью в дорогих каменьях. (Охабень - длинная и широкая
старинная верхняя одежда в виде кафтана с четырехугольным отложным
воротником.)
Воины посторонились, толкнули парней к обочине, сияли шапки.
- Здрав будь, воевода!
- Здорово, молодцы! Кого ведете?
- Да вот у засеки пымали. В пытошную, Тимофей Егорыч.
Болотников глянул на воеводу, и глаза его изумленно поползли на
лоб.
"Бог ты мой! Да это же..."
- В пы...
Воевода поперхнулся. Спрыгнул с копя и торопливо шагнул к
Болотникову.
- Иванка!.. Вот так встреча!
Обернулся к воинам.
- Отпустить! То мои люди.
Наступил черед удивляться караульным. Растерянно захлопали
глазами, а воевода громко повелел:
- Ступайте! Все ступайте!
Караульные обескураженно повернули вспять, а воевода крепко обнял
Болотникова.
- Вот уж не чаял с тобой свидеться. Знать, сам бог тебя послал.
Ну, обрадовал!
- Здорово, Федор. А тебя и не узнать, боярином ходишь.
Федька Берсень тотчас оглянулся по сторонам и чуть слышно молвил:
- Забудь мое имя, Иванка, иначе ни тебе, ни мне головы не
сносить. Здесь я для всех воевода Тимофей Егорыч Веденеев... А это кто
с тобой?
- Побратим мой - Васюта Шестак. От смерти меня спас, а теперь вот
вместе по Руси бредем да горе мыкаем.
Федька крепко обнял и Васюту, а затем взметнул на коня и повел
рукой в сторону нарядного терема с шатрами, крыльцами и перевяслами,
украшенными затейливой резьбой.
- То мои хоромы. Идите за мной.
У крыльца встретила Федьку многочисленная челядь, согнувшись в
низком поклоне.
Федька кинул поводья холопу и приказал:
- Тащите в покои снедь и вино. Да попроворней!
Пригласил Болотникова и Васюту в свою горницу, скинул на лавку
охабень с кафтаном и опустился на лавку, оставшись в голубой шелковой
рубахе.
- Запарился, братцы. Надоела боярская одежда, да высок чин
требует... Что по первости прикажете, други? Гуся жареного али пирогов
с осетром?
Глаза Федьки весело искрились, и по всему было видно, что он
несказанно рад нежданной встрече.
- Опосля пир. Ты бы нас в баньку, воевода. Ух, как охота! Грязи
на нас по пуду. Почитай, забыли, когда и веником хлестались. Уж ты
прикажи, отец родной, - с улыбкой произнес Болотников.
- Прикажу, немедля прикажу!
Поднялся с лавки, толкнул ногой низкую сводчатую дверь, крикнул:
- Эй, Викешка!.. Викешка, дьявол! Приготовь мыльню. И чтоб не
мешкал!
Еще никогда не доводилось Ивану и Васюте пировать по-боярски. И
чего только не было на столах! Жареные гуси, начиненные гречневой
кашей, рябчики, тетерева и куропатки, приправленные молоком; пироги с
дичиной, с капустой, с грибами, с ягодами и вареньем, пироги подовые
из квасного теста и пряженые, жаренные в масле, с начинкой из сига,
осетрины, вязиги, с творогом и яйцами; сдобные караваи, левашники,
оладьи с патокой и сотовым медом; рыба свежая, вяленая, сухая,
паровая, подваренная, копченая; икра паюсная, мешочная, мятая,
зернистая осетровая, приправленная уксусом, перцем, мелким луком и
маслом; меды вареные и ставленые, водка простая, добрая и боярская...
Сверкали серебром и позолотой кружки, чаши и кубки, корцы, ковши и
чарки.
- Да тут и артели не приесть! - ахнул Васюта.
- Зело богат ты, воевода, - крутнул головой Болотников. - Ужель
всегда так кормишься?
- А что мне не кормиться, - подбоченился Федька. - Мало ли дичи и
рыбы в моих владениях? Мало ли медов и вин в воеводских погребах? А ну
садись за честной пир, други мои любые!
Иван и Васюта, чистые и румяные, в красных шелковых рубахах и
голубых суконных кафтанах, шагнули к столу.
Федька зачерпнул из серебряной братины ковш вина и наполнил
кубки. Поднял дорогой сосуд и тепло молвил:
- Пью за твое здоровье, Иван Болотников, и твое, Василий Шестак.
Великую радость вы мне доставили. Шли вы в Дикое Поле, а явились в
порубежную крепость, где волею судьбы и бога я ноне поставлен
воеводой. Будем же вкупе на ратной службе. Пьем, други!
Осушили кубки и навалились на снедь. Федька с улыбкой поглядывал
на парней, говорил:
- Поотощали в бегах. Кожа да кости. Ничего, у меня быстро в силу
войдете. Ешьте, други, не жалейте снеди. Вино пейте! Мало будет, еще
повелю поставить. Чего-чего, а снеди у воеводы вдоволь.
Болотников отпил из кубка ячменной водки, закусил рябчиком,
придвинулся к Федьке.
- Не томи, воевода. Поведай нам, как в боярскую шкуру влез.
- Э-э, брат, - усмехнулся Берсень. - Стрелял в воробья, а попал в
журавля. Знать, на роду так было написано.
Федька вылез из-за стола, распахнул дверь и шагнул в сени.
Негромко позвал:
- Викешка!
- Тут я, воевода.
- Побудь в сенях и никого не пущай.
Берсень плотно закрыл дверь и сказал:
- То мой человек.
Глянул на застолицу, но на лавку не сел. Крепкий, плечистый, не
спеша заходил по горнице, устланной заморскими коврами. В покоях было
светло от дюжины восковых свечей в медных шандалах.
- Мы ведь с тобой, Иванка, с прошлого лета не виделись. Помнишь,
как кабальные грамоты жгли?
- Как не помнить. Ты после того в Дикое Поле подался.
- Подался, Иван. И до Поля дошел. Успел и с погаными повоевать.
Федька обнажил плечо.
- Зришь отметину? То от сабли басурманской. Добро еще руку
ордынец не отсек... Потом на Волгу с ватагой сходил, купчишек тряхнул.
А когда назад в Поле возвращался, на боярский поезд напоролся. Богатый
поезд, одних возов более десяти. Однако и стрельцов было немало. Но не
струхнули, навалились на обоз. Стрельцов и боярина посекли, но и своих
гораздо потеряли.
Федька помолчал, выпил чару вина, закусил осетровой икрой и
продолжал:
- Добрую добычу взяли. Вез боярин и зипуны, и вино, и оружие.
Кубки и чары, из коих пьете, тоже из тех подвод. Нашли при боярине
грамоту с царскими печатями. Норовили вскрыть, да стрелец помешал.
Живым мы его оставили, чтоб о поезде выведать. Служилый-то перепугался
и все нам выложил. С грамотой-де Тимофей Егорыч Веденеев на воеводство
послан. Сам-то он из Рязани, ехал в засечную крепость с государевой
отпиской. Выслушали мы стрельца, а Викешка, есаул мой, возьми да
ляпни:
"А что, Федька, не поехать ли тебе воеводой в крепостицу?"
Вроде бы бакулину пустил, но ватага поддержала:
"Идем, Федька. И мы с тобой побояримся. Надоело по степи да по
лесам рыскать. Охота нам в теплых избах пожить да баб потискать.
Облачайся в боярский кафтан, мы же стрелецкие на себя напялим. Веди,
Федька, в крепость!"
Призадумался я. А что, ежели и в самом деле на засеку с царевой
грамотой явиться? Ватага грязная, немытая, самая пора на отдых встать.
Однако и опаска брала. А что как заметят в крепости подмену? Тогда
головы не сносить. А ватага знай задорит:
"Не робей, атаман. В случае чего назад из крепости махнем. Нас же
боле двух сотен, выберемся. Езжай на воеводство!"
Ступил я тогда вновь к стрельцу, пытаю:
"Далече ли до крепости и велико ли в ней царево войско?"
Стрелец же отвечает:
"До крепости верст тридцать, войско в ней, должно быть, не
велико, понеже крепость только срублена".
Тогда облачился я в боярскую одежду, а ватаге повелел в служилых
наряжаться. А тем, кому кафтанов не хватило, наказал:
"Скажитесь челядью. В городе не задирайтесь, ведите себя смирно
да учтиво. И всюду помните, что вы холопы боярские".
"Будем помнить, атаман!"
"Не атаман, дурни, а отец-воевода Тимофей Егорыч Веденеев. То
накрепко зарубите".
На коней сели. Стрелец до засеки дорогу указывал, а потом
пришлось его пристукнуть: выдал бы нас в крепости служилый, и
отпустить нельзя. В тот же час в город вступили. И вот пяту седмицу
воеводствую, - заключил Федька,
- Выходит, поверили царевой грамоте? - спросил Болотников.
- А то как же. Грамота с печатями. С такой подорожной меня даже
батюшка на воеводство благословил, - ухмыляясь и заполняя чарки вином,
произнес Федька.
- А как дворяне? Они-то ни в чем не заподозрили?
- Поначалу хлебом и солью встретили, на пир позвали, лисой
крутились, а теперь, чую, поохладели. Особливо пушкарский голова да
сотник Лукьян Потылицын.
- Чего ж так?
- Воеводство мое не по нраву. Я ведь тут иные порядки завел.
Колодников из темниц выпустил, батоги отмени и, мздоимство пресек.
Многих из приказных повелел на площади кнутом бить, а кое-кого и вовсе
из Воеводской выгнал. Вот и осерчали на меня лихоимцы, готовы живьем
проглотить. Да не выйдет. Вся крепость, почитай, за меня.
- А стрельцы?
- И служилые мной довольны. Я-то их сразу утихомирил.
- Ужель словом? - хохотнул Васюта.
- Стрелец - не девка, словом не прельстишь. Хлебное и денежное
жалованье вперед за год отвалил. Возрадовались! В ножки теперь
кланяются, - Берсень лихо крутнул ус и продолжал похваляться. - Тут у
меня не только стрельцы. Есть и пушкари, и затинщики, и городовые
казаки. Те, что служилые по прибору. Никого не обидел, всех пожаловал.
- А дьяк, поди, горюет, - рассмеялся Болотников.
- Горюет приказный, еще как горюет. Всю-де государеву казну
опростал, быть мне в опале, хе-хе.
- Горазд ты, воевода. В един миг казну размотал, - закатился от
смеха Васюта.
- Не свою - цареву. Пущай народ потешится... Ну, а вы-то как,
други мои любые? Как по Руси побродяжили?
- Тут длинный сказ, Федор. Кажись, не были только у черта на
рогах, - молвил Болотников.
- А вот и поведайте. Любо мне будет послушать вас.
АГАТА
К вечеру изрядно захмелели; сидели в обнимку и горланили песни. А
потом Федька позвал парней в светлицу.
- К девкам, други! Разговеемся!
В светлице девки сидели за прялками; увидев воеводу, встали и
поясно поклонились.
- Киньте прялки! Гулять будем! - гаркнул Берсень. В одной руке
его кувшин, в другой - серебряная чарка.
Девки потупились, будто к полу приросли. Лишь одна из них,
статная и синеглазая, смотрела на воеводу спокойно и без всякой
робости.
Федька налил вина в чарку и поднес крайней девке.
- Жалую тебя, Фекла!
Девка вновь поклонилась, чарку приняла, но не пригубила,
замешкалась: уж больно дело-то диковинное, в кои-то веки боярин
холопке вино подносил.
- Пей! - прикрикнул Федька.
Девка не ослушалась, осушила чарку и сморщилась, замахала рукой.
- Крепко зеленое. Ниче... А ну целуй ее в уста, Васька! Это
вместо закуси. Целуй! - захохотал Федька.
Васюта тут как тут. Облапил ядреную девку, крепко поцеловал. А
Берсень ступил дальше, к статной и синеглазой.
- Жалую, Агата!
Но Агата чарки не приняла.
- Спасибо за честь, воевода. Однако ж прости, не пью я.
- Не пьешь?.. Так одну чарку, ладушка. Не откажи.
- Богу зарок дала, воевода. Не неволь и не гневайся, - с легким
поклоном молвила Агата.
- Так и не будешь? - пьяно качнулся Федька.
- Не буду, воевода, - тихо, но твердо сказала Агата.
Федьке упрямство девки не понравилось, в темных глазах его
полыхнул огонь.
- Не будешь? Это мне-то перечить? Кинь гордыню, Агата, силом
заставлю. А ну-ка, Иван, помоги ей выпить!
Болотников глянул на девку, та стояла отчужденная и неприступная;
большие синие глаза были холодны. Тяжелая русая коса легла на высокую
грудь.
"Будто Василиса моя", - невольно подумалось Ивану.
- Чего ж ты, друже? - подтолкнул Федька.
- Оставь ее, воевода. Зачем же силком?
Агата благодарно глянула на Болотникова, но к ней тотчас
подскочил Васюта, полез целоваться.
- Приголублю тебя, молодушка.
Иван оттолкнул Шестака от девки, но тот опять полез. Тогда
почему-то обозлился Федька.
- Прочь! Убью, Васька!
Отшвырнул Шестака к стене, опустил тяжелую руку на турецкий
пистоль.
- Порешу за Агату... То лада моя. Крепко запомни. Васька.
- Ошалел, воевода, - потирая ушибленный затылок, незлобиво
вымолвил Васюта. - Твоя так твоя. Для меня ж и Феклуша в утеху. Так
ли, любушка?
Подошел к девке, ущипнул за крутой зад. Фекла хихикнула, игриво
блеснула влажными глазами.
- Грешно, батюшка.
- Без греха веку не изживешь, без стыда рожи не износишь,
Феклушка. Где грех, там и сладость, - вывернул Васюта и потянул девку
в темные сени.
Болотников молчаливо пошатывался возле прялки; голова была
тяжелой, плясали трепетные огоньки свечей в затуманенных глазах.
- Прилягу я, воевода.
- Почивай, Иван... Палашка! Проводи молодого князя в покои.
- Провожу, батюшка-воевода, - охотно кивнула девка и шагнула
следом за Болотниковым.
Федька тяжело плюхнулся на лавку, повел мутными очами по
светлице. Девки все еще стояли, ожидая воеводского слова.
- И вы почивайте. Ступайте в подклет... А ты побудь здесь,
Агатушка, побудь, голубица.
Девки вышли, и в светлице стало тихо. Слышалась лишь веселая
возня из сеней, где миловался с Феклой Васюта.
Берсень поднял хмельную голову. Агата, опустив руки, стояла, все
так же спокойно и отрешенно посматривая на Федьку.
Берсень протянул к ней руку, усадил подле себя.
- Когда ласкова ко мне будешь, Агатушка?
- Не ведаю, воевода.
- Аль что худое тебе содеял?
- Нет, воевода. До самой смерти за тебя буду молиться, что от
злых басурман вызволил. Мыкать бы мне горе на чужой сторонушке.
- Мыкать, Агатушка. Надругались бы над тобой поганые, ох,
надругались. Вон ты какая ладная... Хочешь, златом, серебром тебя
одарю?
- Ничего мне не надобно, воевода, - с грустью молвила Агата. -
Отпустил бы ты меня из терема. В родную отчину к матушке хочу.
- К матушке ли? - насупился Федька. - А, может, к суженому? Не он
ли тебе сердце иссушил?
- Нет у меня суженого, воевода. По матушке соскучилась, по
подружкам веселым да игрищам. Тут же скучно у тебя, воевода. Кручина
меня гнет. Отпусти!
- Кручина гнет? - поднялся с лавки Федька. - Да я тебя враз
развеселю! Девок-песенниц соберу, скоморохов кликну. Прикажи,
Агатушка!
- Мне ли, крестьянской девке, боярину приказывать, - улыбнулась
краешками губ Агата.
- Боярину? Да кой я боярин, - рассмеялся Федька, но тотчас
опомнился, согнал ухмылку с лица. - Воевода я, Агата. Над крепостью и
ратниками государем поставлен.
Придвинулся к Агате, положил руки на плечи, заглянул в глаза.
- Аль не мил я тебе, лебедушка?
Агата очей не опустила, глаза ее были пристальны.
- Сильный ты и отважный. Зрела, как басурман мечом разил. А вот
каков ты душой - не ведаю.
- А ты полюби и поведаешь. Не так уж и плох я, Агатушка. Народ в
крепости мною доволен. Жалую я простолюдина, а приказных мздоимцев
кнутом потчую. Аль не слышала?
- Наслышана, батюшка. Праведно воеводствуешь. Ратный люд к тебе
льнет.
- Вот-вот. Одна лишь ты, Агатушка, меня сторонишься. А ты полюби,
согрей душу мою.
Федька прижался к Агате, поцеловал в губы. Но та но ответила на
ласку, отстранилась, встала под божницу.
- Не надо, воевода. Богом тебя прошу!
Федька тяжко вздохнул и молча вышел из светлицы.
...Перед святой Троицей мать послала Агату в соседнюю деревню
Якимовку.
- Добеги, дочка, до сестрицы. Пущай к нам на Троицу придет.
- Добегу, матушка, покличу.
До Якимовки версты три. Дорога тянулась боярской пашней, по
которой сновали мужики с лукошками. Страдники сеяли яровые.
В Якимовке Агата бывала часто: там жила ее родная тетка. Были в
деревне и задушевные подружки, с которыми Агата гуляла не одно красное
дето.
Вечером девки и парни собрались на околице; качались на качелях,
вели хороводы. Вдруг от березового перелеска послышались пронзительные
гортанные выкрики. Парни и девки примолкли, повернулись к зеленому
перелеску.
- Татары! - испуганно ахнула Агата.
До Якимовки рукой подать, однако добежать не успели: татары
молнией неслись на резвых длинногривых конях. Настигли у самых изб.
Парни выхватили из плетня по орясине, но тотчас были зарублены острыми
кривыми саблями. Девок же повязали ремнями.
С ветхой деревянной колокольни ударили в набат. С вилами и
топорами выскочили мужики из изб, отчаянно преградили путь ордынцам.
Но схватка была короткой: уж слишком много татар навалилось на
деревню. Все мужики были перебиты, в избах остались лишь одни дряхлые
старики и старухи, но и их не пощадили ордынцы.
Деревню разграбили, спалили, а девок повели в далекий полон.
Агата, привязанная арканом к седлу, брела подле низкорослой лохматой
лошади и горько думала:
"Беда-то какая, господи! Даже малых не пожалели. Жестокие люди!
Ох, не зря ж говорят: нет злей и свирепей степного ордынца". Вот он
сидит на лошади. Желтолицый, узкоглазый, с длинной жильной плетью в
руке. Хищно, скалит в кривой улыбке крепкие зубы, говорит татарину в
лисьей шапке:
- Якши, девка. Якши!
Тот кивает и что-то долго говорит, издавая резкие звуки. Потом
спрыгивает с лошади и подходит к Агате. Губы слюнявые, глаза быстрые и
похотливые.
- Якши.
Вскидывает за подбородок лицо Агаты, откровенно любуясь синевой
больших глаз, и затем тянется жадной, липкой ладонью к высокой
девичьей груди.
- Якши, ясырка. Якши!
Агата с силой отталкивает ордынца прочь. В ответ - злобный выкрик
и хлесткий удар плетью по спине. Татарин взмахивает на лошадь и
пускает ее легкой рысью. Агате приходится бежать, иначе аркан
стискивает шею, а ордынец, ощерив рот, все понукает и понукает коня.
Так продолжается до тех пор, пока вконец обессиленная Агата не падает
в горький полынный бурьян.
Несколько дней гнали полонянок по знойной степи. Потрескались
ступни босых ног, почернели от жаркого солнца осунувшиеся лица. Мучила
жажда. Татары возвращались в Бахчисарай Муравским шляхом и берегли
воду. Лишь раз в сутки они подводили ясырок к бурдюкам, но три-четыре
глотка теплой протухшей воды еще больше увеличивали жажду.
Ордынцы спешили в Бахчисарай, там они получат отдых, чистую
родниковую воду и деньги за русских полонянок. Набив карманы золотыми
монетами, они вновь разъедутся по своим кочевьям, покуда какой-нибудь
мурза, князек или сам хан не позовет их в новый набег.
На седьмой день, когда ордынцы остановились на ночлег в одном из
скрытных урочищ, из-за холмов внезапно скатились казаки в зипунах и
кафтанах, с саблями, мечами и копьями наперевес. Натиск их был
страшен, ни один ордынец не выбрался живым из урочища.
Полонянки со слезами радости кинулись к своим избавителям.
- Родные!.. Желанные! - заголосили девки, обнимая казаков.
Предводителем войска был Федька Берсень. Еще в самый разгар сечи
заприметил он рослую синеокую полонянку. Та подхватила саблю убитого
ордынца, перерезала аркан и той же саблей зарубила двух татар,
наседавших на Берсеня.
- Ай да девка, ай да молодица! Так их, дьяволов! - весело кричал
Федька, сокрушая очередного татарина.
Когда схватка кончилась, Берсень, раскрасневшийся и возбужденный,
спрыгнул с коня, сбросил с головы шапку и порывисто шагнул к Агате.
- Люба ты мне!
Прижал к груди и крепко расцеловал. Агата потупилась. Один из
казаков подтолкнул ее локтем.
- То воевода наш, Тимофей Егорыч. Кланяйся.
Агата поклонилась, отвесили поклон и остальные девки. Воевода
довольно рассмеялся.
- Что, натерпелись страху? Теперь не бойтесь. На засеку вас
заберу, на служилых женю. А кто захочет домой возвернуться, пусть идет
с богом.
Вскоре прибыли в засечную крепость. Федька пригнал в город
огромный табун татарских коней и тысячную отару овец, молвил:
- С конями и с мясом будем, служилые!
Воеводу и войско торжественно встретили оставшиеся в городе
стрельцы, пушкари и казаки. Кидали вверх шавки, кричали:
- Слава воеводе! Слава Тимофею Егорычу!
Поход был удачен. Федька закатил большой пир. Приказал достать из
воеводского погреба пять бочонков вина и меду хмельного. Служилые пили
да воеводу похваливали:
- Добр и отважен Тимофей Егорыч.
Якимовские девки надумали остаться в городе. Да и что делать?
Деревня разорена, родители полегли под басурманскими саблями. Ждет на
родной сторонушке один лишь черный пепел от сгоревших изб. А тут
веселье, озорные молодцы проходу не дают, один другого краше.
Одна Агата не захотела остаться в крепости. Днем и ночью перед ее
глазами была Малиновка с матушкой ласковой да подружками задушевными.
- Уйду я, девоньки. В Малиновку хочу.
- Осталась бы, - уговаривали девки. - В крепости нас приветили. И
воевода жалует. А тебя особливо, глаз не сводит.
- Нет, подруженьки. Уйду я, - твердо решила Агата.
Собрала узелок, простилась с девками, горячо помолилась и пошла
из крепости.
Воротные сторожа помехи не чинили: ведали воеводский указ -
выпускать из крепостицы девок, ежели они того пожелают. Увидели Агату,
головами покачали.
- Ай да краса-девица. Шла бы вспять.
Но Агата молча ступила мимо. Шла до сутеми по одинокой угрюмой
дороге и тихо шептала молитву:
- Помоги, матерь божья, до родительского дома добраться. Порадей,