Страница:
и легко перекинулся на красное седло. Огрел коня плетью и выскочил из
балки.
- Много ли поганых?
- Два десятка, батько.
Быстро доскакали до кургана. Дозорные казаки готовились запалить
костер, чтобы оповестить о татарах другие сторожи.
- Зрите ли поганых? - спросил Болотников, осадив коня.
- Не зрим, батько, - ответил черноусый коренастый казак в синем
зипуне.
- Никак в лощине упрятались, - молвил второй, высокий и
сухотелый, в одних красных штанах. На смуглой груди болтался на
крученом гайтане серебряный крест.. - Поджигать сушняк, атаман?
(Гайтан - плетеный шнурок или тесьма для нательного креста.)
- Погодь, Юрко. Успеем дозоры взбулгачить. Татары малым войском
на Русь не ходят. То юртджи. Где приметил их, Деня? (Юртджи - военная
разведка татар.)
Деня, казак молодой, с короткой русой бородкой по круглому лицу,
указал саблей в сторону Волчьего буерака.
- Там, батько.
Станичный атаман на минуту задумался. До Волчьею буерака около
трех верст. Татары скрытно пробрались в него по урочищам и, видимо,
встали на отдых. Костры они разводить не будут: дым заметят сторожи, и
тогда им прядется вновь убираться к своим улусам. (Улус - становище
кочевников.)
- Что порешил, батько? - нетерпеливо вопросил Деня.
- Скачи до Бакеевской балки и поднимай станицу.
Будем окружать. Поспешай, Деня.
- Лечу, батько!
Казак пришпорил коня и помчал к балке, а Болотников въехал на
курган. Отсюда на многие версты были видны туманные дали. В степи, в
разных концах, рыскали конные сторожи - по два казака на дозор.
- А не собрать ли разъезды, атаман? Так-то спорее будет, -
предложил Юрко.
- Опасно. Татары хитры. Они, может, только и ждут, чтоб мы сняли
разъезды.
Вот уже пять лет Болотников в Диком Поле, и он хорошо изведал
повадки татар. Иной раз они нарочно показывались донцам. Ехали дерзко,
открыто, дразня разъезды; те не выдерживали бусурманской наглости,
снимались с дозоров и устраивали погоню. А тем временем по урочищам
шло никем не замеченное ордынское войско и внезапно нападало на
засечную крепость. Потом разъезды снимать не стали.
Сметливыми и коварными были у татар юртджи. Это опытные,
искушенные воины. Ездили всегда одним или двумя десятками Они были
ловки, подвижны и неуловимы. Редкая станица могла похвастать казачьему
кругу о полоне ордынских лазутчиков.
Вскоре к кургану прискакала станица из Бакеевской балки. Каждый
день она пряталась в этом урочище и ждала своего часа, чтобы
неожиданно появиться в степи и завязать бой с татарами, если их отряд
не превышал двухсот-трехсот сабель. При большем же войске вспыхивали
сигнальные костры на дозорных курганах, и тогда уже выходила в Поле
рать из порубежной крепости.
- В буераке татары. Их надо окружить и захватить, - произнес
Болотников.
- Возьмем, батько! - задорно прокричал казак Емоха, порывистый,
горячий детина с длинным, горбатым носом.
- Твой десяток пойдет со мной. Попробуем отсечь ордынцев.
Остальные - к буераку. С богом, молодцы!
Казаки полетели по степи. Болотников же, с двумя десятками,
поскакал в обход лощиной. Неслись молча, чтобы не вспугнуть раньше
времени татар.
Ордынцы станицу заметили, тотчас высыпали из буерака и пустили
коней вспять, к своим кочевьям; наперехват им стремительно мчались
казаки Болотникова.
- Ги! - охваченный азартом погони, громко воскликнул атаман.
- Ги! Ги! - подхватили казаки.
Кольцо вокруг татар все сужалось, еще минута-другая - и улусники
окажутся в гуще станичников. Но вот татары на полном скаку
перепрыгнули на бежавших обок лошадей и начали постепенно удаляться от
казаков.
- Уйдут, уйдут, батько! - прокричал Емоха.
- Достанем! - упрямо тряхнул смоляными кудрями Болотников.
Татарские кони приземисты, толстоноги и длинногривы, они быстры и
выносливы. Но и казачьи лошади не уступают ордынским.
Все ближе и ближе татарские наездники. Они в чекменях, в черных
овчинных шапках с отворотами. (Чекмень - верхняя мужская одежда
восточного покроя, сшитая халатом.)
Внезапно ордынцы обернулись и метко пустили из тугих луков
красные стрелы. Трое казаков свалились с коней.
Болотников выхватил из-за кушака пистоль, зычно и коротко
скомандовал:
- Пали!
Казаки выстрелили. Несколько татар было убито, другие же с воем
рассыпались по степи, но их настигали казаки, паля из самопалов и
пистолей.
Ордынцы отвечали стрелами. Еще четверо станичников были выбиты из
седла, но все меньше оставалось и улусников. Поняв наконец, что от
казаков не оторваться, татары приняли бой на саблях. Они повернули
коней и остервенело набросились на донцов, решив погибнуть в сече.
- Не рубить! Брать в полон! - прокричал Болотников.
Но сделать это было не просто: татары в плен не сдавались. С
хриплыми устрашающими воплями ордынцы отчаянно лезли на донцов, норовя
сокрушить их острыми кривыми саблями. Один из них, верткий и
приземистый, бесстрашно наскочил на Болотникова, но тот успел
прикрыться щитом, а затем плашмя ударил тяжелой саблей ордынца по
голове. Татарин рухнул в бурьян, Болотников спрыгнул с лошади и связал
кочевнику руки.
- Ловко ты его, батька! - соскочив с коня, проговорил Емоха,
вытирая о траву окровавленную саблю. - Всех порубили. Добро хоть этого
взяли. Жив ли поганый?
Иван толкнул татарина в спину, тот очнулся, взвизгнул, поднялся
на ноги и свирепо метнулся к Болотникову, норовя вцепиться в него
зубами. Иван отшиб его кулаком.
- Прочь, пес! Свяжите ему ноги.
Пока ордынца вязали, он извивался ужом и рычал, кусая в кровь
губы.
- Злой народ, жестокий, - насупленно бросил Болотников.
- А посечь его, батько. Вон сколь наших полегло, - подскочил с
обнаженной саблей Емоха.
- Не трожь! Он нам живой надобен. Орда что-то замышляет. Повезем
к толмачу1. На коня его.
Татарина кинули поперек лошади.
Болотников приказал собрать убитых казаков. Семь станичников не
вернутся в свои курени. Дорого даются битвы с ордынцами.
Иван взметнул на коня и оглядел степь. Невдалеке тянулись
невысокие, опаленные солнцем, рыжие холмы. Степь казалась убаюканной и
спокойной, но Иван знал, что в любой момент могут показаться из-за
холмов татары и вновь начнется лютая сеча.
Оглянулся. Дозорный курган едва виднелся в синей дали. Сейчас на
кургане стоит передовая сторожа и с нетерпением ждет от станицы
вестей.
"Далече ускакали", - подумал Болотников, направляя копя к
ближнему холму. Въехал на вершину, напряженно всматриваясь в сторону
крымских кочевий.
"Отсюда хорошо видно. Самое место новому дозорному кургану".
Болотников поехал по разъездам, маячившим в разных концах степи.
Вначале направил коня в сторону понизовья, к правому берегу Дона.
Проехал с полверсты и вступил в густую высокую траву, доходившую до
плеч. Здесь начинался один из самых тревожных дозоров: разъезды
терялись в бурьяне и зачастую не видели татар, набегавших с крымских
степей. Ордынцы, на своих низкорослых конях, прятались в траве, как
суслики, не было заметно даже их черных овчинных шапок.
Застава беспокойная, опасная; чуть зазевался - и ткнешься в
бурьян, сраженный стрелой татарина. Ехал чутко, осторожно,
прислушиваясь к каждому незнакомому шороху.
В бурьяне тонко пищали бекасы, голосисто и звонко бормотали
куропатки, не умолкая трещали кузнечики; высоко над головой с
протяжными криками пролетала к Дону стая диких гусей, а где-то в
низине, из тихого озерца, донесся крик лебедя...
Привычные, родные звуки Дикого Поля. Болотников давно уже
научился слушать и понимать степь со всеми ее свистами, криками и
отголосками, с ее удивительной красотой и богатырскими просторами.
Неподалеку тихо заржал конь. Болотников остановил Гнедка, тяжелая
рука опустилась на пистоль.
Кто?.. Ордынец или свой казак-дозорный?
Конь вновь заржал, видимо, почуял лошадь Болотникова. Иван
спрыгнул в траву: не подставлять же башку под ордынскую стрелу.
- И-ойе! Уррагах! - устрашающе донеслось вдруг из бурьяна. То был
воинский клич татар. Но Болотников всердцах сплюнул, вскочил на Гнедка
и смело тронул коня в сторону дикого возгласа.
- Опять степь булгачишь, Секира!
Голос Ивана был сердит: не первый раз пугает его этот дозорный.
Секира, ухмыляясь, вышел из бурьяна.
- Здорово жили, Иван Исаевич!
- Тебе что, делать нечего? Сколь раз упреждал - не верещи. Память
отшибло?
- Отшибло, батько. Бей!
Устим Секира заголил спину, ткнулся на карачки. Болотников
вытянул из голенища сапога плетку, хлестнул. Секира поднялся,
поблагодарил:
- Спасибо, батько. Больше не буду.
- А коль вдругорядь заорешь - на круг поставлю. Ты ж на стороже
стоишь, дурень. Таем стоишь. А тебя за три версты слышно. Аль тебе
дозорный наказ не ведом?
- Ведом, батько. Прости.
- Ну смотри, Секира, - погрозил кулаком Болотников. - Все ли тут
улежно?
- Улежно, батько. Поганых не зрели.
- А где второй?
- Да вон же батько... Подле тебя.
Глаза Секиры были смешливы, смех так и гулял по его загорелой
лукавой роже.
Болотников огляделся, но никого не приметил.
- Брешешь, Секира.
- Да нет же, батько. Явись атаману, Нечайка.
Совсем рядом шевельнулся бурьян, над которым поплыл зеленый пук
травы.
- Тут я, батько.
Перед Болотниковым предстал могутный молодой казак с копной
молочая на голове. В пяти шагах дозорный сливался со степью.
Иван одобрил:
- Похвально, Нечайка.
- Ни один поганый не узрит, батько, - молвил Секира. - На него
даже коршун сел, норовил гнездо свить, да Нечай чихнул, спугнул птицу.
А потом, батько...
- Будет, - оборвал словоохотливого казака Болотников. - Степь
доглядай.
- Доглядим, батько, - заверил Секира, а Болотников поехал к
новому дозору.
СТАНИЦА
Кончались запасы рыбы. Станичный атаман приказал раскинуть невод.
Казаки направились к Гаруне, старому донцу, знавшему богатые рыбой
тони.
Гаруня лежал у своего шалаша, обняв пустую бутыль из-под горилки.
Казаки вздохнули.
- Не рыбак, старой.
Растолкали Гаруню, усадили, привалив к шалашу, позвали:
- Айда невод тянуть, Иван Демьяныч.
Гаруня поднял мутные глаза на донцов, молвил тихо:
- Айда, хлопцы.
Встал, замотался, но никто из донцов не поддержал деда: любой
казак, как бы он пьян ни был, посчитает за великую обиду, если его
поведут под руки.
Гаруня осилил два шага и рухнул в лопухи. Подложив ладонь под
голову, бормотнул:
- Ступайте к Ваське.
Казаки пошли к Ваське. Тот был в своем курене и тискал
смуглолицую турчанку. Добыл ее в набеге и вот уже два года держал у
себя.
Дверь в курень открыта настежь. Вошли Юрко и Деня. Полуголая
турчанка метнулась было в темный закут, но Васька удержал ее за подол
сарафана.
- Казаки к неводу кличут, Васька.
- Ступайте к Гаруне, - позевывая, ответил станичник.
- Гаруня недужит.
Васька Шестак отпихнул полонянку, поднялся, натянул рубаху: когда
Гаруня "недужил", он выходил вместо него на Дон, садился в челн и
выбирал казакам тони.
Деня тихо греб веслами, а Васюта стоял на носу челна и глядел на
воду. Никто лучше его не ведал рыбьих становищ, которые он определял
по одному ему известным приметам.
На берегу дожидали казаки.
- Ну как, Васька, будем ли с рыбой?
- Будем. Тащите невод, за лещом нонче пойдем.
Казаки весело загалдели:
- Лещ - рыба добрая.
- И сушить и вялить.
- И под чарку!
Уложили невод, сели на челны и поплыли. Вблизи тони Васюта
высадил казаков на берег и приказал, чтобы держали рот на веревочке.
Казаки кивнули и молча застыли у камышей. Один из донцов привычно вбил
в землю саженный кол с арканом.
- Трогай, - кивнул гребцу Васюта.
Челн медленно поплыл к заводи, а Шестак начал полегоньку
выбрасывать в воду невод. Сперва плыли против течения, потом поперек
заводи. Достигнув середины тони, Васюта глянул на верхнюю подбору с
мотней. Над водой колыхались черные плуты. Сеть хорошо легла на дно,
перекрывая нижней подборой заводь. Над мотней чуть покачивался
деревянный бочонок: если много рыбы зайдет в снасть, то бочонок не
позволит утянуть подбору в воду. (Плут - поплавок к сетям.)
Окружив неводом тоню, Шестак стал приближаться к берегу. Кинул
конец аркана казакам.
- Тяни, братцы!
Казаки потянули.
- Тяжело идет. С рыбой, донцы! - выкрикнул Емоха.
- С рыбой, - повеселел Деня и оглянулся на Шестака. - А ты страху
нагонял. Не един пуд прем. Ай да Васька!
Казаки тянули вначале за аркан, а потом ухватились за крылья
невода. Шестак стоял на корме и довольно посмеивался. Богатую тоню
захватили! Едва тянут казаки.
- Ух, тяжко! Уж не сома ли пымали? Дружней, братцы! - кричал
Емоха.
Показалась мотня из воды.
- Боже! -: испуганно ахнул Юрко. - Да мы ж мертвяка словили,
станишники!
Средь густого клубка трепыхавшейся рыбы торчала черная человечья
голова с длинными обвисшими усами.
- Да то Секира, братцы! - изумился Нечайка Бобыль.
Вытянув мотню на берег, извлекли утопленника из спасти. Нечайка,
первый со друг Секиры, сокрушенно закачал головой:
- Как же так, донцы? Доброго казака потеряли. Кто ж его сразил,
какой злодей в реку кинул?
- А может, откачаем? Берись за руки, братцы, - скомандовал Емоха.
Казаки принялись откачивать Секиру, а Нечайка все причитал:
- Шесть налетий с ним в Поле. Сколь вкупе басурман перебили,
сколь горилки выпили.
- Уважал горилку казак, - тяжко вздохнув, поддакнул Емоха.
- Уважал, донцы. Намедни в кабаке сидели. Бутыль мне задолжал...
- Это я-то задолжал? Брешешь, черт шелудивый! - открыв глаза,
рявкнул вдруг Секира.
Казаки вначале опешили, а затем дружно грохнули, да так, что
распугали птицу и рыбу на три версты. Больше всех хохотал Емоха:
давясь от смеха, ходил вприсядку, а затем, обхватив руками живот,
покатился по траве.
- Ну, скоморох! Ну, прокудник!
Когда смех начал стихать, казаки обступили Секиру, который с
невинным, отрешенным видом сидел на берегу и выжимал красные портки.
- Как тебя угораздило? - вопросил Нечайка.
- Не все те ведать, - огрызнулся Секира.
А было так. Надумал подшутить казак. Взял да скрытно и поднырнул
из камышей в мотню. Утонуть Секира не боялся: наловчился подолгу
сидеть под водой, да и нож с собой прихватил на всякий случай. На
берегу же прикинулся мертвецом.
- Нет, ты все ж поведай, поведай, как в мотню угодил? -
прицепился Емоха.
Но Секира так и отмолчался. Емоха плюнул и позвал донцов
разбирать рыбу. Улов оказался отменным: пудов десять леща покидали в
лодку-рыбницу. А Васюта тем временем выискивал новую тоню.
После полудня казаки варили уху. И вновь здесь верховодил Васюта,
бывший тяглый патриарший рыбак с ростовского озера Неро.
Варили в больших котлах. Вначале, по совету Шестака, в котлы
кидали мелких ершей и окуней. Отварили, вычерпали, а затем в дело
пошла рыба покрупней: язи, окуни, налимы. Вновь сварили и вычерпали, а
в тот же отвар опустили карасей, щук и лещей. Не забыл Васюта и о
приправе: укропе, петрушке, луке... В самый последний момент он
набросал в котлы жгучего турецкого перца.
По станице духовито пахло ухой. Казаки подходили к котлам,
крякали, нетерпеливо поглядывали на Васюту. Но тот не спешил, стоял у
котла с деревянной ложкой, деловито, со смаком пробовал душистый
отвар, томил казаков.
- Пора! - молвил наконец. - Кличьте станичного.
Деня побежал за Болотниковым, а все другие с мисками и баклажками
тесно огрудили котлы.
Явился атаман. Ему первому поднесли дымящуюся миску с ложкой.
- Сними пробу, батько.
Казаки притихли, застыл Васюта: ежели уха атаману не понравится,
не верховодить больше Шестаку у рыбацкого котла. Таков казачий обычай.
Болотников хлебнул ложку, другую, выглянул из-под густых кудрей
на Васюту, скривил губы.
Васюта весь поджался. Все! Сейчас атаман швырнет ложку оземь, и
станица поднимет его на смех.
- Знатно сварил, дьявол!
Васюта распялил рот в ухмылке, а по станице полетели
одобрительные возгласы:
- С ухой, батько!
- Наливай, Васька!
- Быть те атаманом!
И загулял черпак по котлам!
Мигом заполнили миски, достали баклажки с горилкой. Болотников
поднялся на бочонок, сверкнула на солнце золотая серьга в левом ухе.
Зажав в руке чарку, тихо молвил:
- Вначале содругов своих помянем... Славные были казаки.
Донцы встали, посуровели смуглые, иссеченные шрамами лица. А
Болотников продолжал:
- Они погибли в ратном поединке и теперь спят под курганом. Но
пусть знают наши содруги верные, что казачьи сабли еще не раз погуляют
по татарским шеям. Не ходить поганым по Дикому Полю!
- Не ходить, батько! - дружно прокричали донцы.
- Не сломить поганым казачьей воли!
- Не сломить, батько!
Казаки зашумели, замахали обнаженными саблями; что-то могучее и
грозное было в их гневных и зычных выкриках.
Переждав, когда смолкнет станица, Болотников вновь поднял чарку.
- Помянем, донцы!
Болотников осушил до дна оловянную чару и спрыгнул с бочонка.
Казаки тотчас хлебнули из баклажек и дружно налегли на уху.
В Родниковской станице обитало триста донцов. Домовитые казаки
жили в куренях, а большинство ютилось в шалашах и землянках, не имея
ни кола, ни двора. То была голытьба, самая что ни на есть воинственная
и дерзкая вольница, готовая по первому зову атамана пойти хоть на край
света, хоть к черту в пекло. Из голытьбы верстались дозоры и разъезды,
из голытьбы подбирались казачьи сотни для степных набегов.
Прибыл из своего шалаша проспавшийся дед Гаруня. В походы он
давно не ходил, однако донцы почитали его за прежние заслуги - и не
только в Диком Поле, но и в Сечи, где запорожец провел не один десяток
лет. Иван Гаруня был одним из тех казаков, чья острая сабля гуляла и
по татарам, и по ногаям, и по турецким янычарам. Много видел за свою
долгую жизнь старый казак. Не раз бывал он и станичным атаманом.
(Ногаи - поволжские татары. Янычары - турецкие пехотинцы.)
Казаки потеснились, усадили Гаруню подле Болотникова. Иван
Демьяныч скинул с головы трухменку, повел по лицам донцов приунывшими
очами.
- Сухо в баклажке, дети.
Гаруне протянули сразу несколько баклажек.
- Плесни в душу грешную.
Гаруня отпил полбаклажки и вмиг повеселел, молодцевато крутнув
длинный серебряный ус.
- Знатная горилка, хлопцы.
Достал из штанов кисет и короткую черную деревянную трубку с
медными насечками, насыпал в нее табаку, раскурил от уголька.
В станице "богомерзкое зелье" курили многие: наловчились от
запорожцев, которых немало перебывало на Дону. Вот и сейчас тут и там
потянулись над лохматыми головами повольников едкие сизые дымки.
Устим Секира, сидевший обок с Мироном Нагибой, молвил с
подковыркой:
- Ну что, есаул, добра ли горилка?
Мирон поперхнулся: вечно сунется этот чертов казак!
Недавно Нагиба дюже провинился. В пролетье набежала на
Родниковский городок малая татарская рать в триста сабель. Станица
приняла бой, который длился от утренней зари до вечера. Удало рубился
Мирон Нагиба, более десятка татар развалил своей саблей. Ночью же,
вопреки приказу атамана, завалился в курень и осушил с устали полведра
горилки. А чуть свет вновь набежали татары, но Мирон Нагиба,
возглавлявший сотню донцов, на бой не явился. Лишившись атамана,
повольники потеряли многих казаков и с превеликим трудом оттеснили
ордынцев в степь. Мирона Нагибу нашли спящим в курене. Круг огневался
и порешил: лишить Мирона чарки до следующего набега. А набега не было
три месяца. Казаки мирно ловили рыбу, выбирались в степи на оленей и
вепрей и каждый божий день попивали горилку. Мирон удрученно
поглядывал на захмелевших станичников и, сглатывая слюну, уходил со
смертной тоски далеко в степь, дабы не слышать веселых песен донцов.
Таем же он выпить не мог: на Дону в одиночку не пьют, да и учуять
могли, винный запах въедлив, его ни чертом, ни дьяволом из нутра не
выбьешь. Учуют - и прощай тихий Дон. Тех, кто рушил повеленье круга,
сурово наказывали. Могли из станицы выгнать, да так, что нигде тебя
больше в казаки не примут. А могло быть и того хуже: в куль - и в
воду. Вот и терпел казак до самого Ивана Купалы, покуда на
Родниковскую станицу вновь не напали ордынцы. Тогда сабля его была
самой ярой.
Круг сказал:
- Лихо бился Нагиба. Допустить к чаре.
Теперь Мирон Нагиба весело сидел у котла и блаженно потягивал из
баклажки.
Но чем больше хлебали донцы ухи, тем все меньше оставалось
горилки в баклажках.
Устим Секира, глянув в пустую чару, пощипал смоляные усы, малость
покумекал и, прищурив глаза, обратился к Болотникову:
- Дозволь слово молвить, атаман?
- Молви, Секира.
Казак поднялся на бочонок, скинул с плеч зипун, а затем сбросил с
себя и рубаху. Ухватился руками за голый пуп, скорчился, страдальчески
закатил глаза.
- Аль приспичило, Секира? - загоготал Емоха.
- Приспичило, братцы. Ой, пузу мому тошно!
- Никак рожать собрался.
- Хуже, братцы. Черт в пузе завелся. Мучает, окаянный!
- Так избавься, Секира!
- Пытал, братцы. Сидит!.. А ну послухай, Бобыль.
Нечайка подошел, приложил ухо к животу.
- Сидит, донцы!
- Во! Чуете, братцы. Каково мне, вольному казаку, черта терпеть!
Ой, тошно, станишники! - пуще прежнего заорал Секира.
К нему подошел Емоха, ткнул в пуп рукоять сабли.
- Дай вызволю.
- Не! Черт сабли не боится.
- А чего ж он боится?
Секира картинно подбоченился, крикнул задорно:
- А ну скажи, скажи, казаки, чего нечистый боится?
- Горилки, - изрек вдруг дотоле молчавший Гаруня.
- Горилки!.. Горилки! - громогласно понеслось по станице.
Секира молитвенно воздел руки к небу.
- И до чего ж разумное войско у тебя, господи!
Спрыгнул с бочонка и ступил к Болотникову.
- Горилки треба, батько. Иначе не выбить черта. Дозволь из
погребка бочонок выкатить. Дозволь на христово дело.
Так в погребе же последний.
- Ведаю, батько. Но ужель казаку с чертом ходить?
Секира пал на колени, сотворил скорбную рожу.
- Избавь от нечистого, батько!
Болотников рассмеялся, обратился к кругу:
- Мучается казак, донцы. Избавить ли его от сатаны?
- Избавить, батько! - рявкнуло воинство.
- Кати бочку, Секира! - махнул рукой атаман.
До перетемок гуляли казаки: плясали, боролись, горланили песни...
А по мглистой степи разъезжали сторожевые дозоры, оберегая станицы от
басурманских набегов.
РАЗДОРЫ
Пленный татарин так ничего толмачу и не поведал. Не испугала его
и сабля Емохи, когда тот захотел отрубить ордынцу голову. Закричал,
забрызгал слюной.
- Что он лопочет? - спросил Болотников.
- Лается, атаман. Называет нас презренными шакалами и шелудивыми
собаками, - пояснил толмач.
- Дерзок ордынец.
Емоха вновь подступил к татарину с саблей.
- Не пора ли к аллаху отправить, батько?
- Аллах подождет, Емоха, - остановил его Болотников. - Нам
татарский умысел надобен. Неспроста юртджи в Поле лезли.
- А может, на огне его поджарить?
- Этот и на огне не заговорит.
Болотников прошелся по куреню. Упрям ордынец! Свиреп, отважен, и
погибель ему не страшна.
- Уведи его пока, Емоха, и покличь мне старшину.
Вскоре в курень явились старшина - пятеро выборных от круга.
Среди них был и Гаруня.
- Нужен совет, донцы, - приступил к делу Болотников. - Ордынец
уперся. Ничего не скажет он и под пыткой. Как быть?
Казаки не спешили: атаман ждет от них разумного совета.
Первым заговорил домовитый станичник Степан Нетяга, пожилой казак
лет пятидесяти.
- Дозоры молчат, атаман. Татар в степи нет. Мыслю, пока нам
нечего опасаться... А поганого посади в яму, и не давай ему ни воды,
ни пищи. Не пройдет и двух дней, как он все выложит.
Выборные согласно закивали головами, один лишь Гаруня окаменело
застыл на лавке.
- А ты что молвишь? - обратился к нему Болотников.
- Нельзя мешкать, хлопцы. Лазутчики зря к заставам не полезут.
Надо, чтобы поганый заговорил немедля.
- Но татарин и под пыткой ничего не выдаст, - пожал плечами
Нетяга.
- Выдаст... Выдаст за деньги. Надо отдать поганому часть нашего
дувана. Не было еще татарина, чтобы на золою не позарился, -
проговорил Болотников. (Дуван - добыча.)
- Дуван... поганому?! - вскинулись выборные.
- Не дело гутаришь, атаман. Дуван мы большой кровью добывали.
Сколь добрых казаков за него положили. И теперь выкинуть басурману? -
осуждающе высказал Нетяга.
- Не дело? - посуровел Болотников. - А дело будет, коли Орда на
Русь хлынет. Ежели мы разгадаем помыслы татар, то успеем упредить все
засечные крепости. И тогда спешно соберется рать. Соберется и достойно
встретит поганых в Поле. Ни один ордынец не погуляет по Руси. Так
неужель своих полтин пожалеем?
- Добро гутаришь, атаман, - молвил Гаруня. - На что казаку злато?
Был бы конь, степь да трубка. Нехай берет злато татарин. Он его
повсюду рыщет, он за него и башку потеряет. Нехай!
- Знатно молвил, Гаруня. Знатно.
- Так ли, донцы?
- Так, атаман, - согласилась старшина.
Однако Болотников заметил, что Нетяга кивнул неохотно: жаден был
казак на деньги.
Подняли из подполья окованный медью сундук, отомкнули замок,
откинули крышку. Резанули глаза самоцветы, золотые кубки и чаши,
серьги, перстни и кольца, подвески и ожерелья.
- Добрая казна, - крякнул Емоха.
Степан Нетяга молча ткнулся на колени и запустил руки в дорогие
каменья; пальцы его слегка дрожали.
- Богат, богат сундук, станишники.
- Тьфу! - равнодушно сплюнул Гаруня, едко дымя люлькой. - Бабам
на побрякушки.
Болотников отсыпал в карман три горсти золотых монет и горсть
самоцветов.
балки.
- Много ли поганых?
- Два десятка, батько.
Быстро доскакали до кургана. Дозорные казаки готовились запалить
костер, чтобы оповестить о татарах другие сторожи.
- Зрите ли поганых? - спросил Болотников, осадив коня.
- Не зрим, батько, - ответил черноусый коренастый казак в синем
зипуне.
- Никак в лощине упрятались, - молвил второй, высокий и
сухотелый, в одних красных штанах. На смуглой груди болтался на
крученом гайтане серебряный крест.. - Поджигать сушняк, атаман?
(Гайтан - плетеный шнурок или тесьма для нательного креста.)
- Погодь, Юрко. Успеем дозоры взбулгачить. Татары малым войском
на Русь не ходят. То юртджи. Где приметил их, Деня? (Юртджи - военная
разведка татар.)
Деня, казак молодой, с короткой русой бородкой по круглому лицу,
указал саблей в сторону Волчьего буерака.
- Там, батько.
Станичный атаман на минуту задумался. До Волчьею буерака около
трех верст. Татары скрытно пробрались в него по урочищам и, видимо,
встали на отдых. Костры они разводить не будут: дым заметят сторожи, и
тогда им прядется вновь убираться к своим улусам. (Улус - становище
кочевников.)
- Что порешил, батько? - нетерпеливо вопросил Деня.
- Скачи до Бакеевской балки и поднимай станицу.
Будем окружать. Поспешай, Деня.
- Лечу, батько!
Казак пришпорил коня и помчал к балке, а Болотников въехал на
курган. Отсюда на многие версты были видны туманные дали. В степи, в
разных концах, рыскали конные сторожи - по два казака на дозор.
- А не собрать ли разъезды, атаман? Так-то спорее будет, -
предложил Юрко.
- Опасно. Татары хитры. Они, может, только и ждут, чтоб мы сняли
разъезды.
Вот уже пять лет Болотников в Диком Поле, и он хорошо изведал
повадки татар. Иной раз они нарочно показывались донцам. Ехали дерзко,
открыто, дразня разъезды; те не выдерживали бусурманской наглости,
снимались с дозоров и устраивали погоню. А тем временем по урочищам
шло никем не замеченное ордынское войско и внезапно нападало на
засечную крепость. Потом разъезды снимать не стали.
Сметливыми и коварными были у татар юртджи. Это опытные,
искушенные воины. Ездили всегда одним или двумя десятками Они были
ловки, подвижны и неуловимы. Редкая станица могла похвастать казачьему
кругу о полоне ордынских лазутчиков.
Вскоре к кургану прискакала станица из Бакеевской балки. Каждый
день она пряталась в этом урочище и ждала своего часа, чтобы
неожиданно появиться в степи и завязать бой с татарами, если их отряд
не превышал двухсот-трехсот сабель. При большем же войске вспыхивали
сигнальные костры на дозорных курганах, и тогда уже выходила в Поле
рать из порубежной крепости.
- В буераке татары. Их надо окружить и захватить, - произнес
Болотников.
- Возьмем, батько! - задорно прокричал казак Емоха, порывистый,
горячий детина с длинным, горбатым носом.
- Твой десяток пойдет со мной. Попробуем отсечь ордынцев.
Остальные - к буераку. С богом, молодцы!
Казаки полетели по степи. Болотников же, с двумя десятками,
поскакал в обход лощиной. Неслись молча, чтобы не вспугнуть раньше
времени татар.
Ордынцы станицу заметили, тотчас высыпали из буерака и пустили
коней вспять, к своим кочевьям; наперехват им стремительно мчались
казаки Болотникова.
- Ги! - охваченный азартом погони, громко воскликнул атаман.
- Ги! Ги! - подхватили казаки.
Кольцо вокруг татар все сужалось, еще минута-другая - и улусники
окажутся в гуще станичников. Но вот татары на полном скаку
перепрыгнули на бежавших обок лошадей и начали постепенно удаляться от
казаков.
- Уйдут, уйдут, батько! - прокричал Емоха.
- Достанем! - упрямо тряхнул смоляными кудрями Болотников.
Татарские кони приземисты, толстоноги и длинногривы, они быстры и
выносливы. Но и казачьи лошади не уступают ордынским.
Все ближе и ближе татарские наездники. Они в чекменях, в черных
овчинных шапках с отворотами. (Чекмень - верхняя мужская одежда
восточного покроя, сшитая халатом.)
Внезапно ордынцы обернулись и метко пустили из тугих луков
красные стрелы. Трое казаков свалились с коней.
Болотников выхватил из-за кушака пистоль, зычно и коротко
скомандовал:
- Пали!
Казаки выстрелили. Несколько татар было убито, другие же с воем
рассыпались по степи, но их настигали казаки, паля из самопалов и
пистолей.
Ордынцы отвечали стрелами. Еще четверо станичников были выбиты из
седла, но все меньше оставалось и улусников. Поняв наконец, что от
казаков не оторваться, татары приняли бой на саблях. Они повернули
коней и остервенело набросились на донцов, решив погибнуть в сече.
- Не рубить! Брать в полон! - прокричал Болотников.
Но сделать это было не просто: татары в плен не сдавались. С
хриплыми устрашающими воплями ордынцы отчаянно лезли на донцов, норовя
сокрушить их острыми кривыми саблями. Один из них, верткий и
приземистый, бесстрашно наскочил на Болотникова, но тот успел
прикрыться щитом, а затем плашмя ударил тяжелой саблей ордынца по
голове. Татарин рухнул в бурьян, Болотников спрыгнул с лошади и связал
кочевнику руки.
- Ловко ты его, батька! - соскочив с коня, проговорил Емоха,
вытирая о траву окровавленную саблю. - Всех порубили. Добро хоть этого
взяли. Жив ли поганый?
Иван толкнул татарина в спину, тот очнулся, взвизгнул, поднялся
на ноги и свирепо метнулся к Болотникову, норовя вцепиться в него
зубами. Иван отшиб его кулаком.
- Прочь, пес! Свяжите ему ноги.
Пока ордынца вязали, он извивался ужом и рычал, кусая в кровь
губы.
- Злой народ, жестокий, - насупленно бросил Болотников.
- А посечь его, батько. Вон сколь наших полегло, - подскочил с
обнаженной саблей Емоха.
- Не трожь! Он нам живой надобен. Орда что-то замышляет. Повезем
к толмачу1. На коня его.
Татарина кинули поперек лошади.
Болотников приказал собрать убитых казаков. Семь станичников не
вернутся в свои курени. Дорого даются битвы с ордынцами.
Иван взметнул на коня и оглядел степь. Невдалеке тянулись
невысокие, опаленные солнцем, рыжие холмы. Степь казалась убаюканной и
спокойной, но Иван знал, что в любой момент могут показаться из-за
холмов татары и вновь начнется лютая сеча.
Оглянулся. Дозорный курган едва виднелся в синей дали. Сейчас на
кургане стоит передовая сторожа и с нетерпением ждет от станицы
вестей.
"Далече ускакали", - подумал Болотников, направляя копя к
ближнему холму. Въехал на вершину, напряженно всматриваясь в сторону
крымских кочевий.
"Отсюда хорошо видно. Самое место новому дозорному кургану".
Болотников поехал по разъездам, маячившим в разных концах степи.
Вначале направил коня в сторону понизовья, к правому берегу Дона.
Проехал с полверсты и вступил в густую высокую траву, доходившую до
плеч. Здесь начинался один из самых тревожных дозоров: разъезды
терялись в бурьяне и зачастую не видели татар, набегавших с крымских
степей. Ордынцы, на своих низкорослых конях, прятались в траве, как
суслики, не было заметно даже их черных овчинных шапок.
Застава беспокойная, опасная; чуть зазевался - и ткнешься в
бурьян, сраженный стрелой татарина. Ехал чутко, осторожно,
прислушиваясь к каждому незнакомому шороху.
В бурьяне тонко пищали бекасы, голосисто и звонко бормотали
куропатки, не умолкая трещали кузнечики; высоко над головой с
протяжными криками пролетала к Дону стая диких гусей, а где-то в
низине, из тихого озерца, донесся крик лебедя...
Привычные, родные звуки Дикого Поля. Болотников давно уже
научился слушать и понимать степь со всеми ее свистами, криками и
отголосками, с ее удивительной красотой и богатырскими просторами.
Неподалеку тихо заржал конь. Болотников остановил Гнедка, тяжелая
рука опустилась на пистоль.
Кто?.. Ордынец или свой казак-дозорный?
Конь вновь заржал, видимо, почуял лошадь Болотникова. Иван
спрыгнул в траву: не подставлять же башку под ордынскую стрелу.
- И-ойе! Уррагах! - устрашающе донеслось вдруг из бурьяна. То был
воинский клич татар. Но Болотников всердцах сплюнул, вскочил на Гнедка
и смело тронул коня в сторону дикого возгласа.
- Опять степь булгачишь, Секира!
Голос Ивана был сердит: не первый раз пугает его этот дозорный.
Секира, ухмыляясь, вышел из бурьяна.
- Здорово жили, Иван Исаевич!
- Тебе что, делать нечего? Сколь раз упреждал - не верещи. Память
отшибло?
- Отшибло, батько. Бей!
Устим Секира заголил спину, ткнулся на карачки. Болотников
вытянул из голенища сапога плетку, хлестнул. Секира поднялся,
поблагодарил:
- Спасибо, батько. Больше не буду.
- А коль вдругорядь заорешь - на круг поставлю. Ты ж на стороже
стоишь, дурень. Таем стоишь. А тебя за три версты слышно. Аль тебе
дозорный наказ не ведом?
- Ведом, батько. Прости.
- Ну смотри, Секира, - погрозил кулаком Болотников. - Все ли тут
улежно?
- Улежно, батько. Поганых не зрели.
- А где второй?
- Да вон же батько... Подле тебя.
Глаза Секиры были смешливы, смех так и гулял по его загорелой
лукавой роже.
Болотников огляделся, но никого не приметил.
- Брешешь, Секира.
- Да нет же, батько. Явись атаману, Нечайка.
Совсем рядом шевельнулся бурьян, над которым поплыл зеленый пук
травы.
- Тут я, батько.
Перед Болотниковым предстал могутный молодой казак с копной
молочая на голове. В пяти шагах дозорный сливался со степью.
Иван одобрил:
- Похвально, Нечайка.
- Ни один поганый не узрит, батько, - молвил Секира. - На него
даже коршун сел, норовил гнездо свить, да Нечай чихнул, спугнул птицу.
А потом, батько...
- Будет, - оборвал словоохотливого казака Болотников. - Степь
доглядай.
- Доглядим, батько, - заверил Секира, а Болотников поехал к
новому дозору.
СТАНИЦА
Кончались запасы рыбы. Станичный атаман приказал раскинуть невод.
Казаки направились к Гаруне, старому донцу, знавшему богатые рыбой
тони.
Гаруня лежал у своего шалаша, обняв пустую бутыль из-под горилки.
Казаки вздохнули.
- Не рыбак, старой.
Растолкали Гаруню, усадили, привалив к шалашу, позвали:
- Айда невод тянуть, Иван Демьяныч.
Гаруня поднял мутные глаза на донцов, молвил тихо:
- Айда, хлопцы.
Встал, замотался, но никто из донцов не поддержал деда: любой
казак, как бы он пьян ни был, посчитает за великую обиду, если его
поведут под руки.
Гаруня осилил два шага и рухнул в лопухи. Подложив ладонь под
голову, бормотнул:
- Ступайте к Ваське.
Казаки пошли к Ваське. Тот был в своем курене и тискал
смуглолицую турчанку. Добыл ее в набеге и вот уже два года держал у
себя.
Дверь в курень открыта настежь. Вошли Юрко и Деня. Полуголая
турчанка метнулась было в темный закут, но Васька удержал ее за подол
сарафана.
- Казаки к неводу кличут, Васька.
- Ступайте к Гаруне, - позевывая, ответил станичник.
- Гаруня недужит.
Васька Шестак отпихнул полонянку, поднялся, натянул рубаху: когда
Гаруня "недужил", он выходил вместо него на Дон, садился в челн и
выбирал казакам тони.
Деня тихо греб веслами, а Васюта стоял на носу челна и глядел на
воду. Никто лучше его не ведал рыбьих становищ, которые он определял
по одному ему известным приметам.
На берегу дожидали казаки.
- Ну как, Васька, будем ли с рыбой?
- Будем. Тащите невод, за лещом нонче пойдем.
Казаки весело загалдели:
- Лещ - рыба добрая.
- И сушить и вялить.
- И под чарку!
Уложили невод, сели на челны и поплыли. Вблизи тони Васюта
высадил казаков на берег и приказал, чтобы держали рот на веревочке.
Казаки кивнули и молча застыли у камышей. Один из донцов привычно вбил
в землю саженный кол с арканом.
- Трогай, - кивнул гребцу Васюта.
Челн медленно поплыл к заводи, а Шестак начал полегоньку
выбрасывать в воду невод. Сперва плыли против течения, потом поперек
заводи. Достигнув середины тони, Васюта глянул на верхнюю подбору с
мотней. Над водой колыхались черные плуты. Сеть хорошо легла на дно,
перекрывая нижней подборой заводь. Над мотней чуть покачивался
деревянный бочонок: если много рыбы зайдет в снасть, то бочонок не
позволит утянуть подбору в воду. (Плут - поплавок к сетям.)
Окружив неводом тоню, Шестак стал приближаться к берегу. Кинул
конец аркана казакам.
- Тяни, братцы!
Казаки потянули.
- Тяжело идет. С рыбой, донцы! - выкрикнул Емоха.
- С рыбой, - повеселел Деня и оглянулся на Шестака. - А ты страху
нагонял. Не един пуд прем. Ай да Васька!
Казаки тянули вначале за аркан, а потом ухватились за крылья
невода. Шестак стоял на корме и довольно посмеивался. Богатую тоню
захватили! Едва тянут казаки.
- Ух, тяжко! Уж не сома ли пымали? Дружней, братцы! - кричал
Емоха.
Показалась мотня из воды.
- Боже! -: испуганно ахнул Юрко. - Да мы ж мертвяка словили,
станишники!
Средь густого клубка трепыхавшейся рыбы торчала черная человечья
голова с длинными обвисшими усами.
- Да то Секира, братцы! - изумился Нечайка Бобыль.
Вытянув мотню на берег, извлекли утопленника из спасти. Нечайка,
первый со друг Секиры, сокрушенно закачал головой:
- Как же так, донцы? Доброго казака потеряли. Кто ж его сразил,
какой злодей в реку кинул?
- А может, откачаем? Берись за руки, братцы, - скомандовал Емоха.
Казаки принялись откачивать Секиру, а Нечайка все причитал:
- Шесть налетий с ним в Поле. Сколь вкупе басурман перебили,
сколь горилки выпили.
- Уважал горилку казак, - тяжко вздохнув, поддакнул Емоха.
- Уважал, донцы. Намедни в кабаке сидели. Бутыль мне задолжал...
- Это я-то задолжал? Брешешь, черт шелудивый! - открыв глаза,
рявкнул вдруг Секира.
Казаки вначале опешили, а затем дружно грохнули, да так, что
распугали птицу и рыбу на три версты. Больше всех хохотал Емоха:
давясь от смеха, ходил вприсядку, а затем, обхватив руками живот,
покатился по траве.
- Ну, скоморох! Ну, прокудник!
Когда смех начал стихать, казаки обступили Секиру, который с
невинным, отрешенным видом сидел на берегу и выжимал красные портки.
- Как тебя угораздило? - вопросил Нечайка.
- Не все те ведать, - огрызнулся Секира.
А было так. Надумал подшутить казак. Взял да скрытно и поднырнул
из камышей в мотню. Утонуть Секира не боялся: наловчился подолгу
сидеть под водой, да и нож с собой прихватил на всякий случай. На
берегу же прикинулся мертвецом.
- Нет, ты все ж поведай, поведай, как в мотню угодил? -
прицепился Емоха.
Но Секира так и отмолчался. Емоха плюнул и позвал донцов
разбирать рыбу. Улов оказался отменным: пудов десять леща покидали в
лодку-рыбницу. А Васюта тем временем выискивал новую тоню.
После полудня казаки варили уху. И вновь здесь верховодил Васюта,
бывший тяглый патриарший рыбак с ростовского озера Неро.
Варили в больших котлах. Вначале, по совету Шестака, в котлы
кидали мелких ершей и окуней. Отварили, вычерпали, а затем в дело
пошла рыба покрупней: язи, окуни, налимы. Вновь сварили и вычерпали, а
в тот же отвар опустили карасей, щук и лещей. Не забыл Васюта и о
приправе: укропе, петрушке, луке... В самый последний момент он
набросал в котлы жгучего турецкого перца.
По станице духовито пахло ухой. Казаки подходили к котлам,
крякали, нетерпеливо поглядывали на Васюту. Но тот не спешил, стоял у
котла с деревянной ложкой, деловито, со смаком пробовал душистый
отвар, томил казаков.
- Пора! - молвил наконец. - Кличьте станичного.
Деня побежал за Болотниковым, а все другие с мисками и баклажками
тесно огрудили котлы.
Явился атаман. Ему первому поднесли дымящуюся миску с ложкой.
- Сними пробу, батько.
Казаки притихли, застыл Васюта: ежели уха атаману не понравится,
не верховодить больше Шестаку у рыбацкого котла. Таков казачий обычай.
Болотников хлебнул ложку, другую, выглянул из-под густых кудрей
на Васюту, скривил губы.
Васюта весь поджался. Все! Сейчас атаман швырнет ложку оземь, и
станица поднимет его на смех.
- Знатно сварил, дьявол!
Васюта распялил рот в ухмылке, а по станице полетели
одобрительные возгласы:
- С ухой, батько!
- Наливай, Васька!
- Быть те атаманом!
И загулял черпак по котлам!
Мигом заполнили миски, достали баклажки с горилкой. Болотников
поднялся на бочонок, сверкнула на солнце золотая серьга в левом ухе.
Зажав в руке чарку, тихо молвил:
- Вначале содругов своих помянем... Славные были казаки.
Донцы встали, посуровели смуглые, иссеченные шрамами лица. А
Болотников продолжал:
- Они погибли в ратном поединке и теперь спят под курганом. Но
пусть знают наши содруги верные, что казачьи сабли еще не раз погуляют
по татарским шеям. Не ходить поганым по Дикому Полю!
- Не ходить, батько! - дружно прокричали донцы.
- Не сломить поганым казачьей воли!
- Не сломить, батько!
Казаки зашумели, замахали обнаженными саблями; что-то могучее и
грозное было в их гневных и зычных выкриках.
Переждав, когда смолкнет станица, Болотников вновь поднял чарку.
- Помянем, донцы!
Болотников осушил до дна оловянную чару и спрыгнул с бочонка.
Казаки тотчас хлебнули из баклажек и дружно налегли на уху.
В Родниковской станице обитало триста донцов. Домовитые казаки
жили в куренях, а большинство ютилось в шалашах и землянках, не имея
ни кола, ни двора. То была голытьба, самая что ни на есть воинственная
и дерзкая вольница, готовая по первому зову атамана пойти хоть на край
света, хоть к черту в пекло. Из голытьбы верстались дозоры и разъезды,
из голытьбы подбирались казачьи сотни для степных набегов.
Прибыл из своего шалаша проспавшийся дед Гаруня. В походы он
давно не ходил, однако донцы почитали его за прежние заслуги - и не
только в Диком Поле, но и в Сечи, где запорожец провел не один десяток
лет. Иван Гаруня был одним из тех казаков, чья острая сабля гуляла и
по татарам, и по ногаям, и по турецким янычарам. Много видел за свою
долгую жизнь старый казак. Не раз бывал он и станичным атаманом.
(Ногаи - поволжские татары. Янычары - турецкие пехотинцы.)
Казаки потеснились, усадили Гаруню подле Болотникова. Иван
Демьяныч скинул с головы трухменку, повел по лицам донцов приунывшими
очами.
- Сухо в баклажке, дети.
Гаруне протянули сразу несколько баклажек.
- Плесни в душу грешную.
Гаруня отпил полбаклажки и вмиг повеселел, молодцевато крутнув
длинный серебряный ус.
- Знатная горилка, хлопцы.
Достал из штанов кисет и короткую черную деревянную трубку с
медными насечками, насыпал в нее табаку, раскурил от уголька.
В станице "богомерзкое зелье" курили многие: наловчились от
запорожцев, которых немало перебывало на Дону. Вот и сейчас тут и там
потянулись над лохматыми головами повольников едкие сизые дымки.
Устим Секира, сидевший обок с Мироном Нагибой, молвил с
подковыркой:
- Ну что, есаул, добра ли горилка?
Мирон поперхнулся: вечно сунется этот чертов казак!
Недавно Нагиба дюже провинился. В пролетье набежала на
Родниковский городок малая татарская рать в триста сабель. Станица
приняла бой, который длился от утренней зари до вечера. Удало рубился
Мирон Нагиба, более десятка татар развалил своей саблей. Ночью же,
вопреки приказу атамана, завалился в курень и осушил с устали полведра
горилки. А чуть свет вновь набежали татары, но Мирон Нагиба,
возглавлявший сотню донцов, на бой не явился. Лишившись атамана,
повольники потеряли многих казаков и с превеликим трудом оттеснили
ордынцев в степь. Мирона Нагибу нашли спящим в курене. Круг огневался
и порешил: лишить Мирона чарки до следующего набега. А набега не было
три месяца. Казаки мирно ловили рыбу, выбирались в степи на оленей и
вепрей и каждый божий день попивали горилку. Мирон удрученно
поглядывал на захмелевших станичников и, сглатывая слюну, уходил со
смертной тоски далеко в степь, дабы не слышать веселых песен донцов.
Таем же он выпить не мог: на Дону в одиночку не пьют, да и учуять
могли, винный запах въедлив, его ни чертом, ни дьяволом из нутра не
выбьешь. Учуют - и прощай тихий Дон. Тех, кто рушил повеленье круга,
сурово наказывали. Могли из станицы выгнать, да так, что нигде тебя
больше в казаки не примут. А могло быть и того хуже: в куль - и в
воду. Вот и терпел казак до самого Ивана Купалы, покуда на
Родниковскую станицу вновь не напали ордынцы. Тогда сабля его была
самой ярой.
Круг сказал:
- Лихо бился Нагиба. Допустить к чаре.
Теперь Мирон Нагиба весело сидел у котла и блаженно потягивал из
баклажки.
Но чем больше хлебали донцы ухи, тем все меньше оставалось
горилки в баклажках.
Устим Секира, глянув в пустую чару, пощипал смоляные усы, малость
покумекал и, прищурив глаза, обратился к Болотникову:
- Дозволь слово молвить, атаман?
- Молви, Секира.
Казак поднялся на бочонок, скинул с плеч зипун, а затем сбросил с
себя и рубаху. Ухватился руками за голый пуп, скорчился, страдальчески
закатил глаза.
- Аль приспичило, Секира? - загоготал Емоха.
- Приспичило, братцы. Ой, пузу мому тошно!
- Никак рожать собрался.
- Хуже, братцы. Черт в пузе завелся. Мучает, окаянный!
- Так избавься, Секира!
- Пытал, братцы. Сидит!.. А ну послухай, Бобыль.
Нечайка подошел, приложил ухо к животу.
- Сидит, донцы!
- Во! Чуете, братцы. Каково мне, вольному казаку, черта терпеть!
Ой, тошно, станишники! - пуще прежнего заорал Секира.
К нему подошел Емоха, ткнул в пуп рукоять сабли.
- Дай вызволю.
- Не! Черт сабли не боится.
- А чего ж он боится?
Секира картинно подбоченился, крикнул задорно:
- А ну скажи, скажи, казаки, чего нечистый боится?
- Горилки, - изрек вдруг дотоле молчавший Гаруня.
- Горилки!.. Горилки! - громогласно понеслось по станице.
Секира молитвенно воздел руки к небу.
- И до чего ж разумное войско у тебя, господи!
Спрыгнул с бочонка и ступил к Болотникову.
- Горилки треба, батько. Иначе не выбить черта. Дозволь из
погребка бочонок выкатить. Дозволь на христово дело.
Так в погребе же последний.
- Ведаю, батько. Но ужель казаку с чертом ходить?
Секира пал на колени, сотворил скорбную рожу.
- Избавь от нечистого, батько!
Болотников рассмеялся, обратился к кругу:
- Мучается казак, донцы. Избавить ли его от сатаны?
- Избавить, батько! - рявкнуло воинство.
- Кати бочку, Секира! - махнул рукой атаман.
До перетемок гуляли казаки: плясали, боролись, горланили песни...
А по мглистой степи разъезжали сторожевые дозоры, оберегая станицы от
басурманских набегов.
РАЗДОРЫ
Пленный татарин так ничего толмачу и не поведал. Не испугала его
и сабля Емохи, когда тот захотел отрубить ордынцу голову. Закричал,
забрызгал слюной.
- Что он лопочет? - спросил Болотников.
- Лается, атаман. Называет нас презренными шакалами и шелудивыми
собаками, - пояснил толмач.
- Дерзок ордынец.
Емоха вновь подступил к татарину с саблей.
- Не пора ли к аллаху отправить, батько?
- Аллах подождет, Емоха, - остановил его Болотников. - Нам
татарский умысел надобен. Неспроста юртджи в Поле лезли.
- А может, на огне его поджарить?
- Этот и на огне не заговорит.
Болотников прошелся по куреню. Упрям ордынец! Свиреп, отважен, и
погибель ему не страшна.
- Уведи его пока, Емоха, и покличь мне старшину.
Вскоре в курень явились старшина - пятеро выборных от круга.
Среди них был и Гаруня.
- Нужен совет, донцы, - приступил к делу Болотников. - Ордынец
уперся. Ничего не скажет он и под пыткой. Как быть?
Казаки не спешили: атаман ждет от них разумного совета.
Первым заговорил домовитый станичник Степан Нетяга, пожилой казак
лет пятидесяти.
- Дозоры молчат, атаман. Татар в степи нет. Мыслю, пока нам
нечего опасаться... А поганого посади в яму, и не давай ему ни воды,
ни пищи. Не пройдет и двух дней, как он все выложит.
Выборные согласно закивали головами, один лишь Гаруня окаменело
застыл на лавке.
- А ты что молвишь? - обратился к нему Болотников.
- Нельзя мешкать, хлопцы. Лазутчики зря к заставам не полезут.
Надо, чтобы поганый заговорил немедля.
- Но татарин и под пыткой ничего не выдаст, - пожал плечами
Нетяга.
- Выдаст... Выдаст за деньги. Надо отдать поганому часть нашего
дувана. Не было еще татарина, чтобы на золою не позарился, -
проговорил Болотников. (Дуван - добыча.)
- Дуван... поганому?! - вскинулись выборные.
- Не дело гутаришь, атаман. Дуван мы большой кровью добывали.
Сколь добрых казаков за него положили. И теперь выкинуть басурману? -
осуждающе высказал Нетяга.
- Не дело? - посуровел Болотников. - А дело будет, коли Орда на
Русь хлынет. Ежели мы разгадаем помыслы татар, то успеем упредить все
засечные крепости. И тогда спешно соберется рать. Соберется и достойно
встретит поганых в Поле. Ни один ордынец не погуляет по Руси. Так
неужель своих полтин пожалеем?
- Добро гутаришь, атаман, - молвил Гаруня. - На что казаку злато?
Был бы конь, степь да трубка. Нехай берет злато татарин. Он его
повсюду рыщет, он за него и башку потеряет. Нехай!
- Знатно молвил, Гаруня. Знатно.
- Так ли, донцы?
- Так, атаман, - согласилась старшина.
Однако Болотников заметил, что Нетяга кивнул неохотно: жаден был
казак на деньги.
Подняли из подполья окованный медью сундук, отомкнули замок,
откинули крышку. Резанули глаза самоцветы, золотые кубки и чаши,
серьги, перстни и кольца, подвески и ожерелья.
- Добрая казна, - крякнул Емоха.
Степан Нетяга молча ткнулся на колени и запустил руки в дорогие
каменья; пальцы его слегка дрожали.
- Богат, богат сундук, станишники.
- Тьфу! - равнодушно сплюнул Гаруня, едко дымя люлькой. - Бабам
на побрякушки.
Болотников отсыпал в карман три горсти золотых монет и горсть
самоцветов.