Страница:
Вяло ворочал вилами, выкидывая навоз из конского стойла. Пришел
Евстигней, поглядел, молвил ворчливо:
- Ленив ты, Гаврила. И пошто держу дармоеда.
Гаврила разогнулся, воткнул вилы в навоз. Кисло, страдальчески
глянул на хозяина.
- Ты бы винца мне, Саввич. Муторно.
- Кнута те! Ишь рожа-то опухла. У-у, каналья! Чтоб до обедни
стойла вычистил. Да не стой колодой. Харю-то скривил!
- Дык, не нальешь?
- Тьфу, колоброд! Послал господь работничка. Я тебе что сказываю?
Гаврила скорбно вздохнул и взялся за вилы. А Евстигней, бубня в
бороду, вышел из конюшни.
"Давно согнать пора. Одно вино в дурьей башке... Да как
прогонишь?" - подумал, почесав затылок Евстигней.
Нет, не мог он выпроводить с постоялого двора Гаврилу: уж больно
много всего тот ведал. Мало ли всяких, дел с ним вытворяли. Взять того
же купчину гостиной сотни. Без кушака уехал Федот Сажин. Гаврила ходил
и посмеивался.
- Ловок же ты, Евстигней Саввич. Мне бы вовек не скумекать.
Норовил схитрить, отвести от себя лихое дело:
- Полно, Гаврила. Удал скоморох кушак снес.
- Скоморох... А из опары-то что вытряхивал? Хе...
Евстигней так и присел: углядел-таки, леший! И когда только
успел? Поди, за вином крался: в присенке бражка стояла. Надо было
засов накинуть. Ну, Гаврила!
- Ты вот что... Не шибко помелом-то болтай. Ступай на ворота.
- Плеснул бы чарочку, Саввич. Почитай, всю ночь Федоткиных
мужиков стерег.
Глаза у Гаврилы плутовские, с лукавиной, и все-то они ведают.
- Будет чарка, Гаврила. Айда в горницу. Варька!.. Неси меды и
брагу.
Напоил в тот день Гаврилу до маковки, даже три полтины не
пожалел.
- Прими за радение, Гаврила. И чтоб язык на замок!
Гаврила довольно мотал головой, лез лобызаться.
- Помру за тя, Саввич... Все грехи на себя приму, благодетель.
Нешто меня не ведаешь?
Видел Евстигней: будет нем Гаврила, одной веревочкой связаны.
Ежели чего выплывет, то и ему несдобровать...
Евстигней пошел от конюшни к воротам. Выглянул из калитки на
дорогу. Пустынно. Обезлюдела Русь, оскудела. Бывало, постоялый двор от
возов ломился, не знаешь, куда проезжих разместить - и подклет, и сени
забиты. Зато утешно: плывет в мошну денежка.
Ныне же - ни пешего, ни конного, торговые обозы стали редки. Лихо
купцам в дальний путь пускаться: кругом разбой. Того гляди и постоялый
двор порушат.
Перекрестился и повел глазами на Панкратьев холм. Вот и там
безлюдье, не шумит мельница, не машет крыльями, не клубится из ворот
мучная пыль. Мужик летом голодует, весь хлеб давно съеден, пуст сусек,
надо жить до нови. А и ждать нечего: на Егория, почитай, ниву и не
засевали, - остались на селе без овса и ржицы. Побежал мужик в леса,
на Дон да за Волгу. Худое время, нет мошне прибытку.
Евстигней, заложив руки за спину, пошел в горницу. В сенцах
столкнулся с Варькой. Та пыталась увернуться, но в сенцах тесно, вмиг
угодила в сильные, цепкие руки.
- Не надо... Пусти!
- Не ори, дуреха. В храм завтре пойдем. Беру тебя в жены.
ССЫЛЬНЫЙ КОЛОКОЛ
Позади послышались громкие выкрики:
- Но-о-о! Тяни-и-и!.. Тяни, леший вас забери!
В ельнике мелькнула фигура всадника в красном кафтане.
- Стрельцы, - насторожился Васюта.
Сошли с дороги в заросли, притаились. Показался обоз. Впереди, по
трое в ряд, ехали стрельцы с бердышами; за ними следовала подвода с
железной клеткой.
- Господи боже... Что это? - изумленно и оробело прошептал
Васюта.
Обоз и в самом деле был необычным. В клетке везли не татя лихого,
не государева преступника, а... колокол в черном покрывале. Три мощных
гривастых бахмата тащили по размытой дороге диковинную телегу.
За подводой шла густая толпа увечных колодников, нищих, слепцов,
калик перехожих, юродивых во христе. Звон цепей и вериг, заунывные
вопли и стенания, глухой ропот; рваные ветхие армяки и дерюги, сермяги
и рубища; медные кресты на грязных шеях; торбы, сумы переметные,
суковатые палки, клюки и посохи.
Парни перекрестились.
- Что же это, а? - вновь недоуменно молвил Васюта. - Пошто
колокол в клеть заключили?
Иванка кивнул на дорогу.
- Пошли.
- Там же стрельцы. Схватят.
- Не схватят. Людно тут. И чую, не для сыска стрельцы посланы. Не
робей, друже.
Незаметно сунулись в толпу. Шли молча, слушая молитвы и возгласы:
- Великий боже, смилуйся! Пощади христово стадо. Отведи беду от
мира, даруй милость, господи!
- Грех, велик грех содеялся! Не простит владыка небесный.
- Святой храм поруган. Богохульство, православные!
- Все беды от Годунова!
- Святотатец! Младого царевича не пожалел.
- А Углич, хрещеные? Разорен град, пусто ныне в слободах.
- Посадских исказнил смертию, душегуб...
Обок с Болотниковым, припадая на левую ногу, тащился квелый
калика в разбитых лаптях; брел молчком, дышал хрипло и натужно,
опираясь костлявой рукой на рогатый посох.
- Куда колокол везут, отец? - спросил его Болотников.
Калика не ответил, глаза его блеснули лихорадочным огнем, лицо
ожесточилось.
- Не пытай его, сыне. Борискины каты язык у него вырвали, -
угрюмо ответил старый нищий.
- За что? - живо обернулся к нему Болотников.
- За слово праведное, сыне. Из Углича мы. Вот и Микита с нами
бредет. На торгу о Годунове рек. Хулил его яро. Истцы в темницу
сволокли, а там палачи потешились. Ныне к нам пристал. А бредем мы в
град Ростов чудотворцу Авраамию помолиться.
- А этих за что? Пошто колодки вдели?
- То слобожане наши. Колодки им Годунов пожаловал. Поди,
наслышан, сыне, о царевиче Димитрии? Годунов к нему своих убивцев
подослал. Прибыли в Углич дьяк Битяговский, сын его Данила да родич их
Никита Качалов. Злыдни, сыне. Всех их повидал. Я-то у храма
Преображения с каликами по пятницам стаивал. Не единожды убивцев зрел.
Худые люди, особенно Михаила Битяговский. Обличием страшен, зверолик.
Пужалась его царица Марья и пуще глаз стерегла наследника, не
разлучалась с ним ни днем, ни ночью. Кормила из своих рук, не вверяла
ни злой мамке, ни кормилице. И все ж не устерегла затворница Димитрия.
Некому было остановить лиходеев, но присутствовал всевышний мститель!
Пономарь соборной церкви, поп вдовый Федот Огурец в вековой колокол
ударил. В этот самый, кой на телеге. Народ ко дворцу прибег, узрел
царевича мертвого на дворе, а подле мать и кормилицу. Марья убийц
назвала. Михаила Битяговский на колокольню кинулся, норовил было
звонаря скинуть, да не вышло. Народ схватил и порешил Михаилу, а вкупе
с ним и сына его, и содругов.
Осерчал люто Бориска. Нагнал в Углич стрельцов, дабы народ
усмирить. Слобожан многих сказнили. Другим отрезали языки и в Сибирь
погнали. Запустел ныне град Углич.
- Выходит, и набатный колокол сослали?
- Сослали, сыне. За Камень, в град Тобольск. Повелел Годунов
именовать сей колокол бунташным. (Камень - Уральские горы.)
- И колодников в Сибирь?
- Туда, сыне. Убоги они, немы.
Болотников понурился, на душу навалилась глыба. Кругом неволя,
кровь, горе людское. Тяжко на Руси, в железах народ. Даже колокол в
клеть посадили.
Подле загремел веригами блаженный, завопил истошно:
- На кол Бориску! На кол ирода-а-а!
Услыхали стрельцы. Разгоняя толпу нагайками, наехали на
блаженного.
Блаженный захихикал, сел в лужу, извлек из нее горсть грязи,
кинул в служилого и завопил пуще прежнего:
- На кол Бориску-у-у! На ко-о-ол!
Стрелец ощерился, привстал на стременах и полоснул нагайкой
юродивого. Болотников метнулся было к убогому, но его вовремя удержал
Васюта.
- Не лезь. Посекут.
Нищая братия сгрудилась вокруг блаженного, взроптала: "Юродивых
во христе даже цари не смеют трогать".
- Грешно, стрельче.
- Тиша-а-а! - рявкнул служилый, но больше нагайки не поднял.
Чертыхнулся и осадил коня. А толпа полезла к телеге. Совали руки меж
решеток, тянулись к колоколу, бормотали молитвы.
Вскоре вышли к реке, на другом берегу которой стоял одноглавый
деревянный храм и небольшой приземистый сруб с двумя оконцами.
- То река Ишня, - молвил Васюта.
Река была широкой, саженей в пятьдесят.
Стрелецкий пристав вышел на откос, гулко крикнул:
- Эгей, в избушке! Давай перевоз!
Из темного сруба вывалились монастырские служки - владела
перевозом ростовская Авраамиева обитель - кинулись к челнам. Но
пристав осадил:
- Куды? Не вишь колокол!.. Струг подавай!
Служки глянули на телегу и потянулись к стругу. Сели за весла.
Стрельцы спешились; колодники устало повалились наземь, а пристав
шагнул в толпу.
- Помогай, православные. Тяни колокол к воде.
Нищая братия густо облепила клетку, стащила с телеги и понесла к
берегу. Юрод Андрей, подобрав цепи, шел сзади, плакал:
- Нельзя в воду царевича. Студено ноженькам... Пошто младенца в
воду?
Поставили клетку на песчаной отмели. Братия упала на колени,
истово, со слезами лобзала решетки.
Служки гребли споро: возрадовались. Людно на берегу, немалая
деньга осядет в монастырскую казну. Скрипели уключины, весла дружно
бороздили реку.
Иванка и Васюта отступили к Ишне, ополоснули лица. День был
теплый, погожий, на воде искрились солнечные блики.
Опустились в траву. Васюта скинул с плеча котомку, перекрестился
на храм.
- Давай-ка пожуем, Иванка. Тут последки, а там уж чего бог
пошлет. Теперь в Ростове кормиться будем. Почитай, пришли.
Снедь была еще из скита отшельника Назария. Иванка вспомнил его
согбенную старческую фигуру, темную келью, куда почти не проникало
солнце, и с горечью молвил:
- Заживо себя в домовину упрятал, затворился в склепе. Ужель в
том счастье?
- Не тронь его, Иванка. Великий праведник и боголюбец скитник.
Бог ему судья.
А тем временем колокол уже перевезли на тот берег. Служки на
челнах и струге переправляли стрельцов, колодников и нищую братию.
Направились к челну и Болотников с Васютой. Дебелый, розовощекий
служка огладил курчавую бороду, молвил:
- Денежки, православные, на святую обитель.
- Без денег мы, отче, - развел руками Болотников.
Служка недовольно оттолкнулся веслом от берега.
- Пошто я челн гнал? Не возьму без денег, плохо бога чтите.
Прочь!
- Да погодь ты, отче, - уцепился за корму Васюта. - Нешто в беде
оставишь? Негоже. Сын божий что изрекал? Помоги сирому и убогому, будь
бессребреником. А ты нас прочь гонишь. Не по Христу, отче. Перевези, а
мы за тебя помолимся.
Служка молча уставился на Васюту, а Болотников забрался в челн.
- Давай весло, отче.
Служка крутнул головой.
- Хитронырлив народец.
Отдал весло Болотникову, сам уселся на корму. Пытливо глянул на
Васюту.
- Обличье твое знакомо. Как будто в монастыре тебя видел. Бывал в
обители Авраамия?
Васюта признал монастырского служку, однако и вида не подал.
Вдруг Багрей и в самом деле патриарха об убийстве государева купца
уведомил. Тот душегубства не потерпит, митрополиту ростовскому
отпишет. Варлаам, сказывают, крут на расправу, речами тих, да сердцем
лих. Колодки на руки - и в "каменный мешок". Есть, говорят, такое
узилище во Владычном дворе.
- Путаешь, отче. Не ведаю сей обители.
Служка хмыкнул, сдвинул скуфью на патлатую гриву, глаза его были
недоверчивы.
- Однако, зело схож, парень. Не от лукавого ли речешь?
- Упаси бог, отче. Кто лукавит, того черт задавит, а мне еще Русь
поглядеть охота, - нашелся Васюта.
Выпрыгнув на берег, поблагодарили служку и пошли к церкви.
Васюта шагнул было в храм, но его остановил Болотников.
- Недосуг, друже. Дале пойдем.
Васюта кивнул, и они вновь зашагали по дороге. А впереди, в
полуверсте от них, везли в ссылку набатный колокол.
РОСТОВ ВЕЛИКИЙ
На холме высился белокаменный собор Успения богородицы. Плыл по
Ростову малиновый звон. По слободам, переулкам и улицам тянулись в
приходские церкви богомольцы.
- Знатно звонят, - перекрестился на храм Успения Васюта.
Вступили в Покровскую слободу. У церкви Рождества пресвятой
богородицы, что на Горицах, толпились нищие. Слобожане степенно шли к
обедне, снимали шапки перед храмом, совали в руки нищим милостыню.
Показались трое конных стрельцов. Зорко оглядели толпу и
повернули к Рождественской слободке, спускавшейся с Гориц к озеру.
- Ищут кого-то, - молвил Болотников и тронул Васюту за плечо. -
Нельзя тебе в город, друже. Багрей мужик лютый, не простит он тебе
побега.
- Ростовского владыку уведомил?
- Может, и так.
- А сам? Сам чего стрельцов не таишься? Тебя ж князь Телятевский
по всей Руси сыскивает.
- Сыскивает да не здесь. Он своих истцов к югу послал, а я ж на
север подался. Не ждут меня здесь.
Присели подле курной избенки, подпертой жердями. Из сеней, тыча
перед собой посохом, вышел крепкий, коренастый старик в чунях и
посконной рубахе. Лицо его было медно от загара, глаза под седыми
щетинистыми бровями вскинуты к небу.
- Фролка! - позвал старик. - Фролка!.. Куды убрел, гулена.
- Никак, слепец, - негромко молвил Васюта.
- Слепец, чадо, - услышал старик и приблизился к парням. -
Поводыря мово не видели?
- Не видели, отец, - сказал Болотников.
- Поди, к храму убрел, - незлобиво произнес старик, присаживаясь
к парням на завалину. Подтолкнул Болотникова в плечо, спросил:
- Так ли в Московском уезде звонят?
Иванка с удивлением глянул па старика.
- Как прознал, что я из-под Москвы?
- Жизнь всему научит, чадо. Ты вон из-под града стольного, а друг
твой - молодец здешний.
Парни еще больше поразились. Уж не ведун ли слепец?
- Ведаю, ведаю ваши помыслы, - улыбнулся старик. - Не ведун я,
молодшие.
Парни переглянулись: калика читал их мысли. Вот тебе и слепец!
- А слепец боле зрячего видит, - продолжал удивлять старик. -
Идемте в избу, чать, притомились с дороги.
- Прозорлив ты, старче, - крутнул головой Болотников.
Калика не ответил и молча повел парней в избу. Там было пусто и
убого, чадила деревянным маслом лампадка у закопченного образа Спаса.
На столе - глиняный кувшин, оловянные чарки, миски с капустой, пучок
зеленого луку.
- Воскресение седни. Можно и чару пригубить. Садись, молодшие.
- Спасибо, отец. Как звать-величать прикажешь? - вопросил Иванка.
- Меня-то? А твое имя хитро ли?
- Куда как хитро, - рассмеялся Болотников. - Почитай, проще и не
бывает.
- Вот и меня зовут Иваном. Наливай чару, тезка... А в миру меня
Лапотком кличут.
- Отчего ж так?
- Должно быть, за то, что три воза лаптей износил. Я ить,
ребятки, всю Русь не единожды оббегал... Давай-кось по малой.
Лапоток выпил, благодатно крякнул, бороду надвое расправил. Парни
также осушили по чаре.
- Никак, один отец? - вопросил Иванка.
- Ой нет, сыне. У меня цела артель. К обедне убрели... Давай-кось
еще по единой.
Видно, Лапоток зелену чару уважал, но не пьянел. Сидел прямо,
степенно поглаживая бороду. Когда кувшин опорожнили, Лапоток поднялся
и пошел в сени.
- Медовухи принесу.
Убрел без посоха, не пошатнувшись. Васюта любовно глянул вслед.
- Здоров, дед!
- Послушай меня, друже. Я схожу в город, а ты побудь здесь.
Посиди с Лапотком, - сказал Иванка.
- Вместе пойдем. Ты города не знаешь.
- Ничего, тут не Москва.
- В драку не встревай. Ростовские мужики шебутные, - предупредил
Васюта.
Иванка вышел на улицу. Пошагал слободой. Курные избенки
прилепились к пыльной, немощеной дороге. За каждой избой - огород с
луком, огурцами и чесноком, темные срубы мыленок.
Дорога стала подниматься к холму, на котором возвышалась
деревянная крепость с воротами и стрельницами. Дубовые бревна
почернели от ветхости, ров осыпался и обмелел; кое-где тын зиял
саженными проломами; осела, накренилась башня с воротами.
"Худая крепость, любой ворог осилит. Приведись татарский набег -
пропал город", - покачал головой Болотников, минуя никем не охраняемые
Петровские ворота.
Затем шел Ладанной слободкой. Здесь уже избы на подклетах, с
повалушами и белыми светелками; каждый двор огорожен тыном. Народ тут
степенный да благочинный: попы, монахи, дьячки, пономари, владычные
служки.
Чем ближе к кремлю, тем шумней и многолюдней. Повсюду возы с
товарами, оружная челядь, стрельцы, нищие, скоморохи.
Но вот и Вечевая площадь. Иванка остановился и невольно
залюбовался высоким белокаменным пятиглавым собором.
"Чуден храм, - подумал он. - Видно, знатные мастера ставили.
Воистину люди сказывают: Василий Блаженный да Успение Богородицы Русь
украшают".
Торг оглушил зазывными выкриками. Торговали все: кузнецы,
бронники, кожевники, гончары, огородники, стрельцы, монахи, крестьяне,
приехавшие из сел и деревенек. Тут же сновали объезжие головы,
приставы и земские ярыжки, цирюльники и походячие торговцы с лотками и
коробьями. (Объезжие головы - выборные посадские люди, смотревшие за
порядком на улицах.)
Торговые ряды раскинулись на всю Вечевую площадь. Здесь же, возле
деревянного храма Всемилостивого Спаса, секли батогами мужика. Дюжий
рыжебородый кат в алой, закатанной до локтей рубахе бил мужика по
обнаженным икрам.
- За что его? - спросил Иванка.
- Земскому старосте задолжал. Другу неделю на правеже стоит, -
ответил посадский. (Правеж - править, взыскать. Ежедневное битье
батогами несостоятельного должника, являвшееся средством принуждения к
уплате долга. Чем больше был долг, тем длиннее срок правежа. В случае
неуплаты долга по истечении срока правежа должники (за исключением
служилых людей) отдавались в холопы истцу.)
Подскочил земский ярыжка. Поглазел, захихикал:
- Зять тестя лупцует, хе-хе. Глянь, православные!
Ростовцам не в новость, зато набежали зеваки из приезжих.
- Что плетешь? Какой зять?
- Обыкновенный. Не видишь, Селивана потчует. То Фомка - кат.
Летось Селиванову дочку замуж взял.
- Да как же это? Негоже тестя бить, - молвил один из мужиков.
- А ему что. Ишь, зубы скалит. Ай да Фомка, ай да зятек!
Селиван корчился грыз зубами веревку на руках.
- Полегче, ирод. Мочи нет, - хрипло выдавил он, охая после
каждого удара.
- Ниче, тятя. Бог терпел и нам велел, - посмеивался Фомка.
Иванка пошел торговыми рядами: калачным, пирожным, москательным,
сапожным, суконным, холщовым... В рыбном ряду остановился, пригляделся
к торговцам. Мужики и парни завалили лотки сушеной, вяленой и копченой
рыбой. Тут же в дощатых чанах плавал и живец, только что доставленный
с озера: щука, карась, лещ, окунь, язь...
- Налетай, православные! Рыба коптец, с чаркой под огурец!
- Пироги из рыбы! Сам бы съел, да деньжонки любы!
Верткмй, высоченный торговец ухватил длинной рукой Иванку за
рубаху.
- Бери всю кадь. За два алтына отдам. Бери, паря!
- Где ловил?
- Как где? - вытаращил глаза торговец. Чать, одно у нас озеро.
- Но и ловы разные, Поди, под Ростовым сеть закидывал?
- Ну.
- А мне из Угожей надо. Там, бают, рыба вкусней.
Угожане торговали с возов, меж которых сновал десятский из
Таможенной избы: взимал пошлину - по деньге с кади рыбы. Один из
мужиков заупрямился:
- За что берешь-то, милый? Кадь-то пустая.
- А на дне?
- Так всего пяток рыбин. Не ушли, вишь.
- Хитришь, борода. Дорогой продал.
- Вот те крест! Кому ж в дороге рыба нужна? Неправедно берешь.
- Неправедно? - насупился десяткий и грозно насел на мужика. -
Царев указ рушить! А ну поворачивай оглобли! Нет места на торгу.
Мужик сплюнул и полез в карман.
Получив пошлину, десятский пошел дальше, а к мужику ступил
Болотников.
- Из Угожей приехал?
Мужик косо глянул на парня, но потом спохватился: авось
покупатель. Выдавил улыбку.
- Из Угожей, паря. Рыба утреннего лову. Сколь тебе?
Болотников оглянулся - нет ли подле истца или ярыги земского -
понизив голос, молвил:
- Поклон вам шлют, угожанам.
- Кой поклон? - нахмурился мужик, подозрительно глянув на
Болотникова. - Ты либо бери, либо гуляй.
- Ужель за татя принял? - усмехнулся Иванка.
- Ярыгу кликну!
- Да не шебуршись ты. Я ж с добром... Васюта Шестак велел поклон
передать.
Мужик разом притих, оттаял лицом.
- Нешто жив Васька?
- Жив.
- А мы его всем миром ждем. Думали, до патриарха не добрался,
сгубили тати в дороге.
- Попом ждете?
- А что? Васька на миру без греха жил. Пущай теперь в батюшках
ходит. Худо нам, паря, без попа. А где ж Васька-то?
- На Москве его видел.
- Чего ж он в село не идет?
- Стыдобится. Не благословил его владыка. Поди, в Москве остался.
Мужик огорченно покачал головой.
- Выходит, не показался патриарху. Что ж нам теперь, паря, без
батюшки жить? Храм-то пустеет... А может, ты грамоте горазд? Отрядим
тебя к святейшему.
- Э, нет, батя. Плохой из меня поп, грехов много, - рассмеялся
Болотников.
- Сам откуда? - полюбопытствовал мужик.
- С Вшивой горки на Петровке, не доходя Покровки, - отшутился
Иванка и нырнул в толпу. На душе его повеселело: Васюта может выйти в
город, здесь стрельцы его пока не ждут.
Возле храма Спаса яро забранились. Шел посадский мимо лотков и
нечаянно опрокинул наземь коробейку с яйцами. Торговец, здоровый
мужичина в суконной однорядке, выскочил из-за лотка и свирепо
накинулся на посадского.
- Плати, Гурейка! Шесть алтын с тебя! Плати, стерва!
Гурейка развел руками.
- Нету денег, Демьян Силыч. Прости, ради Христа.
- Нету? А вот это зришь?
Сиделец взмахнул перед носом Гурейки кулачищем.
- Клянусь богом, нету. Опосля отдам.
- Опосля-я-я? - затряс Гурейку сиделец. - Порешу! Гурейка
вывернулся и метнулся было в Иконный ряд, где монахи торговали
Николаем-Чудотворцем и Всемилостивым Спасом, но тут подоспели
Демьяновы дружки. Навалились на Гурейку, содрали сапоги и кафтан.
Посадский понуро побрел по Калачному ряду. Торг смеялся, улюлюкал. Но
не успел Гурейка отойти от храма, как дорогу ему преградил дюжий
пекарь в гороховой чуйке.
- Ты что ж, остолоп, кафтан-то отдал, а? - истошно заорал он,
потрясая кулаками. - Ты ж мне за калачи задолжал. Мне надлежало с тебя
кафтан сорвать. Мне!
- Не гневи бога, Митрич. Аль не видел? Силком взяли.
- Мой кафтан, остолоп! - взревел пекарь и подмял под себя
Гурейку. Отволтузил, напинал под бока и потащил в Съезжую.
МОРЕ ТИННОЕ
Обогнув Митрополичий двор, Иванка пошел мимо Архиерейского сада,
обнесенного дубовым частоколом, а затем пересек владычное кладбище,
где покоились иноки Григорьевского монастыря.
Вышел на берег реки Пижермы, где стояла деревянная церковь Бориса
и Глеба. Здесь начались избы Рыболовной слободки. На плетях и заборах
сушились сети, бредни и мережи, пахло сушеной и свежей рыбой.
Открылось озеро, тихое, спокойное, простиравшееся вдаль на много
верст.
"Да это и впрямь море. Не зря Васюта хвастал. Экий простор!
Берегов не видно", - залюбовался озером Болотников.
У причалов, с вбитыми в землю дубовыми сваями, стояли на якорях
струги и насады, мокшаны и расшивы; среди них возвышалось огромное
двухъярусное судно с резным драконом на носу.
"Нешто корабль?" - подивился Иванка. О кораблях он слышал только
по рассказам стариков да калик перехожих.
- Что, паря, в диковину? - услышал он подле себя чей-то веселый
голос. Обок стоял чернобородый мужик с топором на плече.
- В диковину, - признался Иванка. - Впервой вижу.
- Выходит, не ростовец? А мы-то всяких тут нагляделись. Этот из
Хвалынского моря приплыл, товаров заморских привез. У нас купцы, брат,
ухватистые... Вишь мужика в зеленом кафтане? У струга с работными
лается. То Мефодий Кузьмич, купец гостиной сотни. Нонче в Астрахань
снаряжается.
- В Астрахань? - заинтересованно переспросил Болотников.
- В Астрахань, милок. Ну, бывай, тороплюсь, паря. Избу надо
рубить.
- Погоди, друже. Совет надобен.
- Сказывай.
- Пришелец я. Без денег, гол, как сокол. К кому бы тут наняться?
Мужик с ног до головы оглядел парня, а потом увесисто - рука
тяжелая - хлопнул Иванку по плечу.
- Могутен ты. Такому молодцу любая артель будет рада. Ступай к
Мефодию. Сгодишься.
Мужик зашагал в слободку, а Иванка спустился к берегу. Мефодий
Кузьмин стоял возле сходней и поторапливал работных:
- Веселей, веселей, мужики!
Работные таскали в насад тюки и кули, катили по сходням бочки.
Сюда, к стругам, то и дело подъезжали подводы с товаром. Возницы
шумели, покрикивали друг на друга.
На сходни ступил мужик с тюком, да, знать, взвалил ношу не по
силе, зашатался, вот-вот свалится в воду.
- Держись! Держись, свиное рыло! Загубишь товар! - закричал
Мефодий Кузьмич.
К работному подоспел Иванка. Подхватил тюк, играючи вскинул на
плечи и легко пошагал по настилу. Отнес в трюм насада, вернулся на
берег.
- Кто таков? - шагнул к нему купчина.
- Богомолец я. Пришел в Ростов святым мощам поклониться, -
схитрил Иванка.
- Богомолец? Аль зело грешен, детинушка? - глаза купца были
веселыми.
- А кто богу не грешен да царю не виноват?
- Воистину... Однако ж, выкрутной ты. Получай деньгу!
- Потом отдашь.
- Это когда потом?
- А к вечеру. Товару у тебя, вишь, сколь навозили.
- В работные хочешь?
- Хочу, хозяин. Застоялся, как конь в стойле.
Купец подтолкнул Иванку к тюкам.
- Затейлив ты, детинушка. Беру!
До самых сумерек заполняли насад. Укладывали в трюм сукна, кожи,
хлеб в кулях, стоведерные бочки с медами, меха, воск, сало, лен,
пеньку, смолу, деготь... Насад был просторен, вмещал десятки тысяч
пудов груза.
Купчина не обидел, заплатил Иванке вдвойне.
- Может, обождешь к богу-то? Горазд ты, парень, на работу. Пойдем
со мной в Астрахань.
- Пошел бы, хозяин, да не один я. С содругом.
- Стар ли годами твой содруг?
- А навроде меня. И силушкой бог не обидел.
Купчина на минуту призадумался: лишних людей ему брать не
хотелось, но уж больно парень молодецкий, за троих ломил. А ежели и
содруг его так же ловок.
- Ладно, пущай приходит. Да не проспите. Спозаранку выйдем.
Евстигней, поглядел, молвил ворчливо:
- Ленив ты, Гаврила. И пошто держу дармоеда.
Гаврила разогнулся, воткнул вилы в навоз. Кисло, страдальчески
глянул на хозяина.
- Ты бы винца мне, Саввич. Муторно.
- Кнута те! Ишь рожа-то опухла. У-у, каналья! Чтоб до обедни
стойла вычистил. Да не стой колодой. Харю-то скривил!
- Дык, не нальешь?
- Тьфу, колоброд! Послал господь работничка. Я тебе что сказываю?
Гаврила скорбно вздохнул и взялся за вилы. А Евстигней, бубня в
бороду, вышел из конюшни.
"Давно согнать пора. Одно вино в дурьей башке... Да как
прогонишь?" - подумал, почесав затылок Евстигней.
Нет, не мог он выпроводить с постоялого двора Гаврилу: уж больно
много всего тот ведал. Мало ли всяких, дел с ним вытворяли. Взять того
же купчину гостиной сотни. Без кушака уехал Федот Сажин. Гаврила ходил
и посмеивался.
- Ловок же ты, Евстигней Саввич. Мне бы вовек не скумекать.
Норовил схитрить, отвести от себя лихое дело:
- Полно, Гаврила. Удал скоморох кушак снес.
- Скоморох... А из опары-то что вытряхивал? Хе...
Евстигней так и присел: углядел-таки, леший! И когда только
успел? Поди, за вином крался: в присенке бражка стояла. Надо было
засов накинуть. Ну, Гаврила!
- Ты вот что... Не шибко помелом-то болтай. Ступай на ворота.
- Плеснул бы чарочку, Саввич. Почитай, всю ночь Федоткиных
мужиков стерег.
Глаза у Гаврилы плутовские, с лукавиной, и все-то они ведают.
- Будет чарка, Гаврила. Айда в горницу. Варька!.. Неси меды и
брагу.
Напоил в тот день Гаврилу до маковки, даже три полтины не
пожалел.
- Прими за радение, Гаврила. И чтоб язык на замок!
Гаврила довольно мотал головой, лез лобызаться.
- Помру за тя, Саввич... Все грехи на себя приму, благодетель.
Нешто меня не ведаешь?
Видел Евстигней: будет нем Гаврила, одной веревочкой связаны.
Ежели чего выплывет, то и ему несдобровать...
Евстигней пошел от конюшни к воротам. Выглянул из калитки на
дорогу. Пустынно. Обезлюдела Русь, оскудела. Бывало, постоялый двор от
возов ломился, не знаешь, куда проезжих разместить - и подклет, и сени
забиты. Зато утешно: плывет в мошну денежка.
Ныне же - ни пешего, ни конного, торговые обозы стали редки. Лихо
купцам в дальний путь пускаться: кругом разбой. Того гляди и постоялый
двор порушат.
Перекрестился и повел глазами на Панкратьев холм. Вот и там
безлюдье, не шумит мельница, не машет крыльями, не клубится из ворот
мучная пыль. Мужик летом голодует, весь хлеб давно съеден, пуст сусек,
надо жить до нови. А и ждать нечего: на Егория, почитай, ниву и не
засевали, - остались на селе без овса и ржицы. Побежал мужик в леса,
на Дон да за Волгу. Худое время, нет мошне прибытку.
Евстигней, заложив руки за спину, пошел в горницу. В сенцах
столкнулся с Варькой. Та пыталась увернуться, но в сенцах тесно, вмиг
угодила в сильные, цепкие руки.
- Не надо... Пусти!
- Не ори, дуреха. В храм завтре пойдем. Беру тебя в жены.
ССЫЛЬНЫЙ КОЛОКОЛ
Позади послышались громкие выкрики:
- Но-о-о! Тяни-и-и!.. Тяни, леший вас забери!
В ельнике мелькнула фигура всадника в красном кафтане.
- Стрельцы, - насторожился Васюта.
Сошли с дороги в заросли, притаились. Показался обоз. Впереди, по
трое в ряд, ехали стрельцы с бердышами; за ними следовала подвода с
железной клеткой.
- Господи боже... Что это? - изумленно и оробело прошептал
Васюта.
Обоз и в самом деле был необычным. В клетке везли не татя лихого,
не государева преступника, а... колокол в черном покрывале. Три мощных
гривастых бахмата тащили по размытой дороге диковинную телегу.
За подводой шла густая толпа увечных колодников, нищих, слепцов,
калик перехожих, юродивых во христе. Звон цепей и вериг, заунывные
вопли и стенания, глухой ропот; рваные ветхие армяки и дерюги, сермяги
и рубища; медные кресты на грязных шеях; торбы, сумы переметные,
суковатые палки, клюки и посохи.
Парни перекрестились.
- Что же это, а? - вновь недоуменно молвил Васюта. - Пошто
колокол в клеть заключили?
Иванка кивнул на дорогу.
- Пошли.
- Там же стрельцы. Схватят.
- Не схватят. Людно тут. И чую, не для сыска стрельцы посланы. Не
робей, друже.
Незаметно сунулись в толпу. Шли молча, слушая молитвы и возгласы:
- Великий боже, смилуйся! Пощади христово стадо. Отведи беду от
мира, даруй милость, господи!
- Грех, велик грех содеялся! Не простит владыка небесный.
- Святой храм поруган. Богохульство, православные!
- Все беды от Годунова!
- Святотатец! Младого царевича не пожалел.
- А Углич, хрещеные? Разорен град, пусто ныне в слободах.
- Посадских исказнил смертию, душегуб...
Обок с Болотниковым, припадая на левую ногу, тащился квелый
калика в разбитых лаптях; брел молчком, дышал хрипло и натужно,
опираясь костлявой рукой на рогатый посох.
- Куда колокол везут, отец? - спросил его Болотников.
Калика не ответил, глаза его блеснули лихорадочным огнем, лицо
ожесточилось.
- Не пытай его, сыне. Борискины каты язык у него вырвали, -
угрюмо ответил старый нищий.
- За что? - живо обернулся к нему Болотников.
- За слово праведное, сыне. Из Углича мы. Вот и Микита с нами
бредет. На торгу о Годунове рек. Хулил его яро. Истцы в темницу
сволокли, а там палачи потешились. Ныне к нам пристал. А бредем мы в
град Ростов чудотворцу Авраамию помолиться.
- А этих за что? Пошто колодки вдели?
- То слобожане наши. Колодки им Годунов пожаловал. Поди,
наслышан, сыне, о царевиче Димитрии? Годунов к нему своих убивцев
подослал. Прибыли в Углич дьяк Битяговский, сын его Данила да родич их
Никита Качалов. Злыдни, сыне. Всех их повидал. Я-то у храма
Преображения с каликами по пятницам стаивал. Не единожды убивцев зрел.
Худые люди, особенно Михаила Битяговский. Обличием страшен, зверолик.
Пужалась его царица Марья и пуще глаз стерегла наследника, не
разлучалась с ним ни днем, ни ночью. Кормила из своих рук, не вверяла
ни злой мамке, ни кормилице. И все ж не устерегла затворница Димитрия.
Некому было остановить лиходеев, но присутствовал всевышний мститель!
Пономарь соборной церкви, поп вдовый Федот Огурец в вековой колокол
ударил. В этот самый, кой на телеге. Народ ко дворцу прибег, узрел
царевича мертвого на дворе, а подле мать и кормилицу. Марья убийц
назвала. Михаила Битяговский на колокольню кинулся, норовил было
звонаря скинуть, да не вышло. Народ схватил и порешил Михаилу, а вкупе
с ним и сына его, и содругов.
Осерчал люто Бориска. Нагнал в Углич стрельцов, дабы народ
усмирить. Слобожан многих сказнили. Другим отрезали языки и в Сибирь
погнали. Запустел ныне град Углич.
- Выходит, и набатный колокол сослали?
- Сослали, сыне. За Камень, в град Тобольск. Повелел Годунов
именовать сей колокол бунташным. (Камень - Уральские горы.)
- И колодников в Сибирь?
- Туда, сыне. Убоги они, немы.
Болотников понурился, на душу навалилась глыба. Кругом неволя,
кровь, горе людское. Тяжко на Руси, в железах народ. Даже колокол в
клеть посадили.
Подле загремел веригами блаженный, завопил истошно:
- На кол Бориску! На кол ирода-а-а!
Услыхали стрельцы. Разгоняя толпу нагайками, наехали на
блаженного.
Блаженный захихикал, сел в лужу, извлек из нее горсть грязи,
кинул в служилого и завопил пуще прежнего:
- На кол Бориску-у-у! На ко-о-ол!
Стрелец ощерился, привстал на стременах и полоснул нагайкой
юродивого. Болотников метнулся было к убогому, но его вовремя удержал
Васюта.
- Не лезь. Посекут.
Нищая братия сгрудилась вокруг блаженного, взроптала: "Юродивых
во христе даже цари не смеют трогать".
- Грешно, стрельче.
- Тиша-а-а! - рявкнул служилый, но больше нагайки не поднял.
Чертыхнулся и осадил коня. А толпа полезла к телеге. Совали руки меж
решеток, тянулись к колоколу, бормотали молитвы.
Вскоре вышли к реке, на другом берегу которой стоял одноглавый
деревянный храм и небольшой приземистый сруб с двумя оконцами.
- То река Ишня, - молвил Васюта.
Река была широкой, саженей в пятьдесят.
Стрелецкий пристав вышел на откос, гулко крикнул:
- Эгей, в избушке! Давай перевоз!
Из темного сруба вывалились монастырские служки - владела
перевозом ростовская Авраамиева обитель - кинулись к челнам. Но
пристав осадил:
- Куды? Не вишь колокол!.. Струг подавай!
Служки глянули на телегу и потянулись к стругу. Сели за весла.
Стрельцы спешились; колодники устало повалились наземь, а пристав
шагнул в толпу.
- Помогай, православные. Тяни колокол к воде.
Нищая братия густо облепила клетку, стащила с телеги и понесла к
берегу. Юрод Андрей, подобрав цепи, шел сзади, плакал:
- Нельзя в воду царевича. Студено ноженькам... Пошто младенца в
воду?
Поставили клетку на песчаной отмели. Братия упала на колени,
истово, со слезами лобзала решетки.
Служки гребли споро: возрадовались. Людно на берегу, немалая
деньга осядет в монастырскую казну. Скрипели уключины, весла дружно
бороздили реку.
Иванка и Васюта отступили к Ишне, ополоснули лица. День был
теплый, погожий, на воде искрились солнечные блики.
Опустились в траву. Васюта скинул с плеча котомку, перекрестился
на храм.
- Давай-ка пожуем, Иванка. Тут последки, а там уж чего бог
пошлет. Теперь в Ростове кормиться будем. Почитай, пришли.
Снедь была еще из скита отшельника Назария. Иванка вспомнил его
согбенную старческую фигуру, темную келью, куда почти не проникало
солнце, и с горечью молвил:
- Заживо себя в домовину упрятал, затворился в склепе. Ужель в
том счастье?
- Не тронь его, Иванка. Великий праведник и боголюбец скитник.
Бог ему судья.
А тем временем колокол уже перевезли на тот берег. Служки на
челнах и струге переправляли стрельцов, колодников и нищую братию.
Направились к челну и Болотников с Васютой. Дебелый, розовощекий
служка огладил курчавую бороду, молвил:
- Денежки, православные, на святую обитель.
- Без денег мы, отче, - развел руками Болотников.
Служка недовольно оттолкнулся веслом от берега.
- Пошто я челн гнал? Не возьму без денег, плохо бога чтите.
Прочь!
- Да погодь ты, отче, - уцепился за корму Васюта. - Нешто в беде
оставишь? Негоже. Сын божий что изрекал? Помоги сирому и убогому, будь
бессребреником. А ты нас прочь гонишь. Не по Христу, отче. Перевези, а
мы за тебя помолимся.
Служка молча уставился на Васюту, а Болотников забрался в челн.
- Давай весло, отче.
Служка крутнул головой.
- Хитронырлив народец.
Отдал весло Болотникову, сам уселся на корму. Пытливо глянул на
Васюту.
- Обличье твое знакомо. Как будто в монастыре тебя видел. Бывал в
обители Авраамия?
Васюта признал монастырского служку, однако и вида не подал.
Вдруг Багрей и в самом деле патриарха об убийстве государева купца
уведомил. Тот душегубства не потерпит, митрополиту ростовскому
отпишет. Варлаам, сказывают, крут на расправу, речами тих, да сердцем
лих. Колодки на руки - и в "каменный мешок". Есть, говорят, такое
узилище во Владычном дворе.
- Путаешь, отче. Не ведаю сей обители.
Служка хмыкнул, сдвинул скуфью на патлатую гриву, глаза его были
недоверчивы.
- Однако, зело схож, парень. Не от лукавого ли речешь?
- Упаси бог, отче. Кто лукавит, того черт задавит, а мне еще Русь
поглядеть охота, - нашелся Васюта.
Выпрыгнув на берег, поблагодарили служку и пошли к церкви.
Васюта шагнул было в храм, но его остановил Болотников.
- Недосуг, друже. Дале пойдем.
Васюта кивнул, и они вновь зашагали по дороге. А впереди, в
полуверсте от них, везли в ссылку набатный колокол.
РОСТОВ ВЕЛИКИЙ
На холме высился белокаменный собор Успения богородицы. Плыл по
Ростову малиновый звон. По слободам, переулкам и улицам тянулись в
приходские церкви богомольцы.
- Знатно звонят, - перекрестился на храм Успения Васюта.
Вступили в Покровскую слободу. У церкви Рождества пресвятой
богородицы, что на Горицах, толпились нищие. Слобожане степенно шли к
обедне, снимали шапки перед храмом, совали в руки нищим милостыню.
Показались трое конных стрельцов. Зорко оглядели толпу и
повернули к Рождественской слободке, спускавшейся с Гориц к озеру.
- Ищут кого-то, - молвил Болотников и тронул Васюту за плечо. -
Нельзя тебе в город, друже. Багрей мужик лютый, не простит он тебе
побега.
- Ростовского владыку уведомил?
- Может, и так.
- А сам? Сам чего стрельцов не таишься? Тебя ж князь Телятевский
по всей Руси сыскивает.
- Сыскивает да не здесь. Он своих истцов к югу послал, а я ж на
север подался. Не ждут меня здесь.
Присели подле курной избенки, подпертой жердями. Из сеней, тыча
перед собой посохом, вышел крепкий, коренастый старик в чунях и
посконной рубахе. Лицо его было медно от загара, глаза под седыми
щетинистыми бровями вскинуты к небу.
- Фролка! - позвал старик. - Фролка!.. Куды убрел, гулена.
- Никак, слепец, - негромко молвил Васюта.
- Слепец, чадо, - услышал старик и приблизился к парням. -
Поводыря мово не видели?
- Не видели, отец, - сказал Болотников.
- Поди, к храму убрел, - незлобиво произнес старик, присаживаясь
к парням на завалину. Подтолкнул Болотникова в плечо, спросил:
- Так ли в Московском уезде звонят?
Иванка с удивлением глянул па старика.
- Как прознал, что я из-под Москвы?
- Жизнь всему научит, чадо. Ты вон из-под града стольного, а друг
твой - молодец здешний.
Парни еще больше поразились. Уж не ведун ли слепец?
- Ведаю, ведаю ваши помыслы, - улыбнулся старик. - Не ведун я,
молодшие.
Парни переглянулись: калика читал их мысли. Вот тебе и слепец!
- А слепец боле зрячего видит, - продолжал удивлять старик. -
Идемте в избу, чать, притомились с дороги.
- Прозорлив ты, старче, - крутнул головой Болотников.
Калика не ответил и молча повел парней в избу. Там было пусто и
убого, чадила деревянным маслом лампадка у закопченного образа Спаса.
На столе - глиняный кувшин, оловянные чарки, миски с капустой, пучок
зеленого луку.
- Воскресение седни. Можно и чару пригубить. Садись, молодшие.
- Спасибо, отец. Как звать-величать прикажешь? - вопросил Иванка.
- Меня-то? А твое имя хитро ли?
- Куда как хитро, - рассмеялся Болотников. - Почитай, проще и не
бывает.
- Вот и меня зовут Иваном. Наливай чару, тезка... А в миру меня
Лапотком кличут.
- Отчего ж так?
- Должно быть, за то, что три воза лаптей износил. Я ить,
ребятки, всю Русь не единожды оббегал... Давай-кось по малой.
Лапоток выпил, благодатно крякнул, бороду надвое расправил. Парни
также осушили по чаре.
- Никак, один отец? - вопросил Иванка.
- Ой нет, сыне. У меня цела артель. К обедне убрели... Давай-кось
еще по единой.
Видно, Лапоток зелену чару уважал, но не пьянел. Сидел прямо,
степенно поглаживая бороду. Когда кувшин опорожнили, Лапоток поднялся
и пошел в сени.
- Медовухи принесу.
Убрел без посоха, не пошатнувшись. Васюта любовно глянул вслед.
- Здоров, дед!
- Послушай меня, друже. Я схожу в город, а ты побудь здесь.
Посиди с Лапотком, - сказал Иванка.
- Вместе пойдем. Ты города не знаешь.
- Ничего, тут не Москва.
- В драку не встревай. Ростовские мужики шебутные, - предупредил
Васюта.
Иванка вышел на улицу. Пошагал слободой. Курные избенки
прилепились к пыльной, немощеной дороге. За каждой избой - огород с
луком, огурцами и чесноком, темные срубы мыленок.
Дорога стала подниматься к холму, на котором возвышалась
деревянная крепость с воротами и стрельницами. Дубовые бревна
почернели от ветхости, ров осыпался и обмелел; кое-где тын зиял
саженными проломами; осела, накренилась башня с воротами.
"Худая крепость, любой ворог осилит. Приведись татарский набег -
пропал город", - покачал головой Болотников, минуя никем не охраняемые
Петровские ворота.
Затем шел Ладанной слободкой. Здесь уже избы на подклетах, с
повалушами и белыми светелками; каждый двор огорожен тыном. Народ тут
степенный да благочинный: попы, монахи, дьячки, пономари, владычные
служки.
Чем ближе к кремлю, тем шумней и многолюдней. Повсюду возы с
товарами, оружная челядь, стрельцы, нищие, скоморохи.
Но вот и Вечевая площадь. Иванка остановился и невольно
залюбовался высоким белокаменным пятиглавым собором.
"Чуден храм, - подумал он. - Видно, знатные мастера ставили.
Воистину люди сказывают: Василий Блаженный да Успение Богородицы Русь
украшают".
Торг оглушил зазывными выкриками. Торговали все: кузнецы,
бронники, кожевники, гончары, огородники, стрельцы, монахи, крестьяне,
приехавшие из сел и деревенек. Тут же сновали объезжие головы,
приставы и земские ярыжки, цирюльники и походячие торговцы с лотками и
коробьями. (Объезжие головы - выборные посадские люди, смотревшие за
порядком на улицах.)
Торговые ряды раскинулись на всю Вечевую площадь. Здесь же, возле
деревянного храма Всемилостивого Спаса, секли батогами мужика. Дюжий
рыжебородый кат в алой, закатанной до локтей рубахе бил мужика по
обнаженным икрам.
- За что его? - спросил Иванка.
- Земскому старосте задолжал. Другу неделю на правеже стоит, -
ответил посадский. (Правеж - править, взыскать. Ежедневное битье
батогами несостоятельного должника, являвшееся средством принуждения к
уплате долга. Чем больше был долг, тем длиннее срок правежа. В случае
неуплаты долга по истечении срока правежа должники (за исключением
служилых людей) отдавались в холопы истцу.)
Подскочил земский ярыжка. Поглазел, захихикал:
- Зять тестя лупцует, хе-хе. Глянь, православные!
Ростовцам не в новость, зато набежали зеваки из приезжих.
- Что плетешь? Какой зять?
- Обыкновенный. Не видишь, Селивана потчует. То Фомка - кат.
Летось Селиванову дочку замуж взял.
- Да как же это? Негоже тестя бить, - молвил один из мужиков.
- А ему что. Ишь, зубы скалит. Ай да Фомка, ай да зятек!
Селиван корчился грыз зубами веревку на руках.
- Полегче, ирод. Мочи нет, - хрипло выдавил он, охая после
каждого удара.
- Ниче, тятя. Бог терпел и нам велел, - посмеивался Фомка.
Иванка пошел торговыми рядами: калачным, пирожным, москательным,
сапожным, суконным, холщовым... В рыбном ряду остановился, пригляделся
к торговцам. Мужики и парни завалили лотки сушеной, вяленой и копченой
рыбой. Тут же в дощатых чанах плавал и живец, только что доставленный
с озера: щука, карась, лещ, окунь, язь...
- Налетай, православные! Рыба коптец, с чаркой под огурец!
- Пироги из рыбы! Сам бы съел, да деньжонки любы!
Верткмй, высоченный торговец ухватил длинной рукой Иванку за
рубаху.
- Бери всю кадь. За два алтына отдам. Бери, паря!
- Где ловил?
- Как где? - вытаращил глаза торговец. Чать, одно у нас озеро.
- Но и ловы разные, Поди, под Ростовым сеть закидывал?
- Ну.
- А мне из Угожей надо. Там, бают, рыба вкусней.
Угожане торговали с возов, меж которых сновал десятский из
Таможенной избы: взимал пошлину - по деньге с кади рыбы. Один из
мужиков заупрямился:
- За что берешь-то, милый? Кадь-то пустая.
- А на дне?
- Так всего пяток рыбин. Не ушли, вишь.
- Хитришь, борода. Дорогой продал.
- Вот те крест! Кому ж в дороге рыба нужна? Неправедно берешь.
- Неправедно? - насупился десяткий и грозно насел на мужика. -
Царев указ рушить! А ну поворачивай оглобли! Нет места на торгу.
Мужик сплюнул и полез в карман.
Получив пошлину, десятский пошел дальше, а к мужику ступил
Болотников.
- Из Угожей приехал?
Мужик косо глянул на парня, но потом спохватился: авось
покупатель. Выдавил улыбку.
- Из Угожей, паря. Рыба утреннего лову. Сколь тебе?
Болотников оглянулся - нет ли подле истца или ярыги земского -
понизив голос, молвил:
- Поклон вам шлют, угожанам.
- Кой поклон? - нахмурился мужик, подозрительно глянув на
Болотникова. - Ты либо бери, либо гуляй.
- Ужель за татя принял? - усмехнулся Иванка.
- Ярыгу кликну!
- Да не шебуршись ты. Я ж с добром... Васюта Шестак велел поклон
передать.
Мужик разом притих, оттаял лицом.
- Нешто жив Васька?
- Жив.
- А мы его всем миром ждем. Думали, до патриарха не добрался,
сгубили тати в дороге.
- Попом ждете?
- А что? Васька на миру без греха жил. Пущай теперь в батюшках
ходит. Худо нам, паря, без попа. А где ж Васька-то?
- На Москве его видел.
- Чего ж он в село не идет?
- Стыдобится. Не благословил его владыка. Поди, в Москве остался.
Мужик огорченно покачал головой.
- Выходит, не показался патриарху. Что ж нам теперь, паря, без
батюшки жить? Храм-то пустеет... А может, ты грамоте горазд? Отрядим
тебя к святейшему.
- Э, нет, батя. Плохой из меня поп, грехов много, - рассмеялся
Болотников.
- Сам откуда? - полюбопытствовал мужик.
- С Вшивой горки на Петровке, не доходя Покровки, - отшутился
Иванка и нырнул в толпу. На душе его повеселело: Васюта может выйти в
город, здесь стрельцы его пока не ждут.
Возле храма Спаса яро забранились. Шел посадский мимо лотков и
нечаянно опрокинул наземь коробейку с яйцами. Торговец, здоровый
мужичина в суконной однорядке, выскочил из-за лотка и свирепо
накинулся на посадского.
- Плати, Гурейка! Шесть алтын с тебя! Плати, стерва!
Гурейка развел руками.
- Нету денег, Демьян Силыч. Прости, ради Христа.
- Нету? А вот это зришь?
Сиделец взмахнул перед носом Гурейки кулачищем.
- Клянусь богом, нету. Опосля отдам.
- Опосля-я-я? - затряс Гурейку сиделец. - Порешу! Гурейка
вывернулся и метнулся было в Иконный ряд, где монахи торговали
Николаем-Чудотворцем и Всемилостивым Спасом, но тут подоспели
Демьяновы дружки. Навалились на Гурейку, содрали сапоги и кафтан.
Посадский понуро побрел по Калачному ряду. Торг смеялся, улюлюкал. Но
не успел Гурейка отойти от храма, как дорогу ему преградил дюжий
пекарь в гороховой чуйке.
- Ты что ж, остолоп, кафтан-то отдал, а? - истошно заорал он,
потрясая кулаками. - Ты ж мне за калачи задолжал. Мне надлежало с тебя
кафтан сорвать. Мне!
- Не гневи бога, Митрич. Аль не видел? Силком взяли.
- Мой кафтан, остолоп! - взревел пекарь и подмял под себя
Гурейку. Отволтузил, напинал под бока и потащил в Съезжую.
МОРЕ ТИННОЕ
Обогнув Митрополичий двор, Иванка пошел мимо Архиерейского сада,
обнесенного дубовым частоколом, а затем пересек владычное кладбище,
где покоились иноки Григорьевского монастыря.
Вышел на берег реки Пижермы, где стояла деревянная церковь Бориса
и Глеба. Здесь начались избы Рыболовной слободки. На плетях и заборах
сушились сети, бредни и мережи, пахло сушеной и свежей рыбой.
Открылось озеро, тихое, спокойное, простиравшееся вдаль на много
верст.
"Да это и впрямь море. Не зря Васюта хвастал. Экий простор!
Берегов не видно", - залюбовался озером Болотников.
У причалов, с вбитыми в землю дубовыми сваями, стояли на якорях
струги и насады, мокшаны и расшивы; среди них возвышалось огромное
двухъярусное судно с резным драконом на носу.
"Нешто корабль?" - подивился Иванка. О кораблях он слышал только
по рассказам стариков да калик перехожих.
- Что, паря, в диковину? - услышал он подле себя чей-то веселый
голос. Обок стоял чернобородый мужик с топором на плече.
- В диковину, - признался Иванка. - Впервой вижу.
- Выходит, не ростовец? А мы-то всяких тут нагляделись. Этот из
Хвалынского моря приплыл, товаров заморских привез. У нас купцы, брат,
ухватистые... Вишь мужика в зеленом кафтане? У струга с работными
лается. То Мефодий Кузьмич, купец гостиной сотни. Нонче в Астрахань
снаряжается.
- В Астрахань? - заинтересованно переспросил Болотников.
- В Астрахань, милок. Ну, бывай, тороплюсь, паря. Избу надо
рубить.
- Погоди, друже. Совет надобен.
- Сказывай.
- Пришелец я. Без денег, гол, как сокол. К кому бы тут наняться?
Мужик с ног до головы оглядел парня, а потом увесисто - рука
тяжелая - хлопнул Иванку по плечу.
- Могутен ты. Такому молодцу любая артель будет рада. Ступай к
Мефодию. Сгодишься.
Мужик зашагал в слободку, а Иванка спустился к берегу. Мефодий
Кузьмин стоял возле сходней и поторапливал работных:
- Веселей, веселей, мужики!
Работные таскали в насад тюки и кули, катили по сходням бочки.
Сюда, к стругам, то и дело подъезжали подводы с товаром. Возницы
шумели, покрикивали друг на друга.
На сходни ступил мужик с тюком, да, знать, взвалил ношу не по
силе, зашатался, вот-вот свалится в воду.
- Держись! Держись, свиное рыло! Загубишь товар! - закричал
Мефодий Кузьмич.
К работному подоспел Иванка. Подхватил тюк, играючи вскинул на
плечи и легко пошагал по настилу. Отнес в трюм насада, вернулся на
берег.
- Кто таков? - шагнул к нему купчина.
- Богомолец я. Пришел в Ростов святым мощам поклониться, -
схитрил Иванка.
- Богомолец? Аль зело грешен, детинушка? - глаза купца были
веселыми.
- А кто богу не грешен да царю не виноват?
- Воистину... Однако ж, выкрутной ты. Получай деньгу!
- Потом отдашь.
- Это когда потом?
- А к вечеру. Товару у тебя, вишь, сколь навозили.
- В работные хочешь?
- Хочу, хозяин. Застоялся, как конь в стойле.
Купец подтолкнул Иванку к тюкам.
- Затейлив ты, детинушка. Беру!
До самых сумерек заполняли насад. Укладывали в трюм сукна, кожи,
хлеб в кулях, стоведерные бочки с медами, меха, воск, сало, лен,
пеньку, смолу, деготь... Насад был просторен, вмещал десятки тысяч
пудов груза.
Купчина не обидел, заплатил Иванке вдвойне.
- Может, обождешь к богу-то? Горазд ты, парень, на работу. Пойдем
со мной в Астрахань.
- Пошел бы, хозяин, да не один я. С содругом.
- Стар ли годами твой содруг?
- А навроде меня. И силушкой бог не обидел.
Купчина на минуту призадумался: лишних людей ему брать не
хотелось, но уж больно парень молодецкий, за троих ломил. А ежели и
содруг его так же ловок.
- Ладно, пущай приходит. Да не проспите. Спозаранку выйдем.