Зинделл Дэвид. Сломанный бог

   — Но мы, как известно, преследуем только чувственные цели, а не политические, — с улыбкой произнесла Тамара. — Терпеть не могу политику.
   — Многие гетеры говорят так, но потом, с годами… вы ведь знаете, как говорят наши мастера?
   — Нет, не знаю.
   — "Найдешь любовницу — потеряешь душу".
   Тамара снова рассмеялась.
   — Какой же вы циник. Меня учили, что наше Общество основали как раз для того, чтобы помешать мужчинам терять свои души.
   На самом деле Общество Куртизанок возникло в 1018 году как кооператив для защиты капиталов нескольких десятков женщин, необычайно искусных в любви. А заодно и для защиты их жизни. Вновь учрежденное общество начало скупать недвижимость в Квартале Пришельцев и самостоятельно распоряжаться своими финансами, разорвав все связи с прежними сутенерами.
   В отместку эти склонные к насилию и паразитизму субъекты избивали женщин, а иногда даже пытали нейроножами, заставлявшими биться в конвульсиях их красивые тела. Не одна куртизанка погибла таким образом. Поэтому основательницы Общества сложились и наняли убийц, но те, изничтожив сутенеров, предали своих заказчиц и потребовали себе три четверти годовых доходов Общества, угрожая в противном случае перебить всех куртизанок одну за другой. Это было гораздо больше, чем брали сутенеры, и куртизанки решили не платить, а послать самую одаренную свою диву Наташу Урит на планету Квааллар. Там Наташа заключила коварный договор с воинами-поэтами. В обмен на их смертоносные услуги куртизанки обязались изучить необычную религию Квааллара и по мере возможности обращать в нее мастеров и главных специалистов Ордена. В то время воины-поэты проповедовали свое учение во всех Цивилизованных Мирах и убивали из чистого удовольствия испытать близость со смертью и с жизнью. Они стремились научить этой интенсивности бытия всех людей, а в особенности ученых Ордена, ценивших только знание и разум. Наташа Урит пообещала приставить к мужчинам Ордена молодых куртизанок, чтобы те с помощью своего искусства открыли сердца ученых навстречу новому опыту. Ключом к сердцам служило наслаждение, и куртизанки за две тысячи лет овладели этим искусством в совершенстве. Воины-поэты давно уже истребили всех прочих наемных убийц в Городе, их проповедническое рвение остыло, и договор утратил силу, но в куртизанках пламя их веры не угасло, и они сохранили особые отношения с Орденом. Общество росло и развивалось, но его послушниц по-прежнему обучали искусству тантры, сексуального танца, музыке, майтхуне и пластике. Послушницы же на протяжении веков подрастали, становились гетерами и соблазняли всех молодых членов Ордена, могущих позволить себе такую роскошь. Старея, гетеры омолаживали свои тела и становились подругами мастеров и старых лордов, с юных лет познавших вкус их любви. Орден запрещал своим пилотам и другим специалистам вступать в брак, и вместо жен они обзаводились любовницами. Некоторые женщины даже рожали детей — нелегально, разумеется, и были лорды, которые старались добыть деньги, чтобы содержать свои тайные семьи в роскоши. Они с повышенным вниманием прислушивались к советам своих подруг и теряли если не душу, то независимость. Однако лучшие из куртизанок, будь то любовницы, дивы или гетеры, продолжали использовать свое искусство лишь в высших целях.
   — Если бы наше Общество действительно хотело повлиять на Орден, — улыбнулась Хануману Тамара, — мы учили бы мужчин доставлять удовольствие женщинам. Ведь женщины составляют почти половину Ордена.
   — Это верно — но семеро из десяти лордов мужчины.
   Данло откинул волосы с глаз. Ему приходилось почти кричать, чтобы быть услышанным за музыкой и гулом голосов.
   — Вы правда это можете — научить мужчин доставлять женщинам удовольствие? — Тамара тихо засмеялась в ответ и кивнула.
   — Мне кажется, в этом и заключается секрет их искусства, — сказал Хануман. — Лучший способ соблазнить мужчину — это польстить его тщеславию.
   — Боюсь, вы не совсем понимаете, — сказала Тамара, и они с Хануманом занялись словесным фехтованием, словно два послушника, гоняющие туда-сюда хоккейную шайбу. Хануман, мрачный, но собранный, изображал молодого кадета, которому услуги куртизанок недоступны и которого обуревают почтение, возмущение, чувство вины и плохо скрытое желание. Но он только разыгрывал эти эмоции, как это водится у цефиков. Скорее всего он пытался одержать над Тамарой верх, сорвать блистательный покров ее шарма и показать ослепленному любовью Данло грани ее характера, которые тот иначе не разглядел бы.
   Но Тамара осталась непоколебима, как алмаз, и, несмотря на все ухищрения и завуалированные атаки Ханумана, продолжала улыбаться и блистать.
   — Уверена, что вы, когда станете полноправным цефиком, найдете себе куртизанку, которая научит вас величайшему из всех удовольствий.
   — Смею ли я спросить, в чем оно заключается?
   — Думаю, вы уже знаете, в чем.
   Хануман выдавил из себя смех.
   — Да, мне, как цефику, полагается знать подобные вещи.
   Последовала долгая пауза, которую нарушил Данло, спросив:
   — Так что же это за величайшее из всех удовольствий?
   — Давать удовольствие другим, конечно. — Тамара перевела взгляд с Данло на Ханумана. — Хотя для некоторых мужчин самое большое удовольствие состоит в том, чтобы причинять боль.
   Ее слова явно застали Ханумана врасплох. Его лицо, побагровев, выразило бешенство, обиду и стыд — он редко проявлял такие эмоции открыто.
   — Ты должен знать, Данло, что куртизанки очень остры на язык. Даже цефику есть чему у них поучиться.
   — Благодарю вас, вы очень любезны.
   — Столь многому можно научиться, и столь мало ночей на это отпущено. — Хануман поклонился Тамаре со своей замороженной цефической улыбкой. — Этой ночью мы с Данло пришли сюда поучиться мнемонике. Мы вынуждены покинуть вас, чтобы засвидетельствовать свое почтение Бардо. — Он снова поклонился — чуть ниже, чем следовало — и сказал Данло: — Интересно, потолстел ли он еще больше за пять лет.
   Данло сознавал, что им в самом деле следует найти Бардо, но что-то в темных блестящих глазах Тамары удерживало его на месте.
   — Данло! — Тихий, подчеркнуто сдержанный голос Ханумана затерялся среди сотни других голосов. — Ты идешь?
   — Нет пока. Ты передай Бардо привет от меня. Я найду тебя… после.
   Он по-прежнему не сводил глаз с Тамары и потому не видел бешенства, мелькнувшего на лице Ханумана. Ему не пришло в голову, что Хануман тоже мог влюбиться в Тамару с первого взгляда, как и он. Данло даже не подозревал, что Хануман может быть способен на такое всепоглощающее чувство.
   Хануман вышел из комнаты, и Данло признался Тамаре:
   — Иногда ему нравится причинять людям боль, это верно. Но я не вижу, зачем он мог бы захотеть сделать больно вам.
   Кто-то толкнул Данло сзади, заставив приблизиться к Тамаре. Народу в комнате прибывало, и становилось очень душно.
   Многие курили семена трийи, семечки громко щелкали, и под всеми тремя люстрами клубился лиловатый дым, щиплющий глаза и дурманящий голову. Тамара стояла под самой люстрой, и электрический свет, отражаясь в хрустальных подвесках, одевал ее в сиреневые тона. Данло она представлялась статуей богини, изваянной на планете Гемина. Но тут ее гибкие мускулы дрогнули под голубовато-сиреневой пижамой, и он остро осознал, что она живая, из плоти и крови, и дыхание у нее сладкое и горячее.
   — Иногда мне кажется, что у куртизанок и цефиков слишком много общего, — сказала Тамара. — И они, и мы слишком хорошо сознаем силу слов.
   Они стояли теперь так близко, что Данло ощущал влажность ее дыхания и мог говорить, не повышая голоса.
   — Я слышал, что куртизанки мастерски владеют искусством вести разговор.
   — Беседа — это третье из величайших удовольствий.
   — Но я еще ни разу… не разговаривал с куртизанкой.
   — А я еще ни разу не встречала таких, как вы, — улыбнулась Тамара.
   — Но, наверно, слышали обо мне, да?
   — Хануман рассказал мне, как вы добирались до Невернеса. Как вам пришлось съесть собак, чтобы выжить. По-моему, он питает к вам некоторое почтение.
   — А не рассказывал он вам, как и где я родился?
   — Я слышала эту историю. Нелегко, мне думается, быть сыном Мэллори Рингесса.
   — О, это не так уж трудно. Жить в городе, где люди способны поклоняться человеку, ставшему богом, — вот что тяжело.
   — Я думаю, что люди во всех городах примерно одинаковы.
   — Цивилизованные — да. Но есть люди, которые живут по-другому.
   В ее взгляде он увидел понимание.
   — Вы говорите об алалоях?
   — Да.
   — Но разве вам нельзя когда-нибудь вернуться к ним? К их образу жизни?
   Данло потер лоб и потрогал перо в волосах.
   — Я никому об этом не говорил, но я часто мечтаю о том, чтобы вернуться.
   — Потому что алалои живут проще, чем мы?
   — Нет, не в этом дело. Не только в простоте. Всю жизнь я ищу красоту, которую называю «халла». Халла — это… гармония жизни. Связанность всего сущего, паутина, то, как каждая вещь становится собой только во взаимодействии со всеми другими. Я видел эту красоту… пару раз, в детстве, в тихие звездные ночи.
   Тамара протянула руку в пространство между ними там, где ее пижама почти соприкасалась с камелайкой у него на бедре, и переплела свои длинные пальцы с его.
   — Несколько лет назад я слышала в записи один из алалойских диалектов, и этот язык показался мне красивым.
   — Вы знаете много языков?
   — Я впечатала себе, если правильно помню, четырнадцать и выучила обычным способом еще три.
   Тамара, как и многие куртизанки, предпочитала общаться с клиентами на их родном языке. Знающие об этом иногда отзывались о куртизанках — обычно с непристойным подтекстом — как о мастерицах языковедения.
   — А из алалойского вы что-нибудь помните?
   — Нет, но мне нравится, когда на нем говорят.
   Данло сжал ее пальцы. Она стояла совсем близко, глаза в глаза, и он впитывал чистый запах ее волос.
   — Халла лос ли девани ки-шарара ли пелафи нис ни мансе.
   — А что это значит?
   — Халла та женщина, которая зажигает в мужчине благословенный огонь.
   Тамара засмеялась с откровенным восторгом.
   — Ты красивый мужчина, и мне нравится говорить с тобой. Но хорошо, что ты не сказал этого при своем друге. По-моему, он чувствует к тебе сильную ревность.
   — Кто, Хануман?
   Тамара со вздохом кивнула.
   — Мне думается, он уже собирался предложить мне контракт, когда ты подошел к нам.
   — Но он кадет — разве ваше Общество заключает контракты с кадетами?
   — Общество нет. Но некоторые кадеты, несмотря на свой обет — надеюсь, я никого этим не оскорблю, — имеют при себе деньги, и некоторые куртизанки тайно заключают с ними контракты.
   — Чтобы заработать, да?
   — Не делясь при этом с Обществом. Таких куртизанок, конечно, наказывают, если поймают, но тем не менее это случается.
   — Не знаю, откуда у Ханумана могли взяться деньги.
   — Это не так уж важно. Боюсь, мне пришлось бы разочаровать его, с деньгами или без.
   — У такой красивой женщины, как ты, должно быть много контрактов.
   — Мое Общество обеспечило меня контрактами на пятнадцать ночей вперед.
   Данло высвободил свою руку, снял, не заботясь ни о чем, перчатки и сунул их в карман. А после осторожно снял тугие шелковые перчатки с рук Тамары. На среднем пальце левой руки она носила золотое кольцо в виде змеи, кусающей собственный хвост, но Данло почти не обратил на это внимание.
   Соприкосновение их горячих обнаженных пальцев привело его в восторг, и он дерзко осведомился:
   — Но на эту ночь у тебя контракта нет?
   — На эту нет. — Она сжала его пальцы и улыбнулась.
   — У меня нет денег… и никогда не было.
   — Иначе ты предложил бы их мне?
   — Деньги — это ведь просто символ, правда? Бессмысленно предлагать их в качестве подарка. Если бы я мог подарить тебе что-то, это была бы жемчужина, чтобы носить ее на шее. Ты видела те, которые находят в раковинах пальпульвы? Они красивые и очень редкие.
   — Данло, не нужно обещать невозможное.
   — Что же мне тогда тебе подарить?
   Вместо ответа Тамара притянула его руки к своему животу.
   — Как ты красив. Я еще ни разу не заключала контракта с мужчиной из-за одной красоты.
   Тогда он засмеялся, легко и радостно, как иногда случалось с ним в моменты наивысшего восторга. Этот звук среди смеха десятков людей, куривших психоделические семена трийи, мог бы остаться незамеченным, но Тамара засмеялась тоже, и их взаимная страсть привлекла многочисленные взгляды. Данло было все равно — он не видел никого, кроме Тамары. Они смотрели друг другу в глаза, как будто были одни в этой комнате, а может быть, и во вселенной. Они смотрели и глубоко понимали друг друга умом и сердцем: им обоим казалось очень забавным стоять вот так, на виду, держаться за руки и влюбляться все больше. Это понимание было как нельзя более реальным — реальнее даже, чем даже запах Тамариных мускусных духов и едкого пота Данло. Оно уводило его в блистающее дикое будущее, которое осуществлялось прямо сейчас, в ее прекрасных глазах.
   — Побыть бы вдвоем, — сказал он.
   — Да, хорошо бы. У меня дом на Северном Берегу — можно пойти туда.
   — Слишком далеко. Долго идти.
   — Куда же нам тогда податься? — засмеялась она.
   — Я слышал, что в этом доме тридцать спален. Не могут же они все быть заняты в этот час.
   — Ты предлагаешь осуществить наш контракт прямо здесь и сейчас?
   — Да — а что?
   — Это неосмотрительно. Мне нужно подготовиться.
   Данло внутренне поморщился при слове «подготовиться». Со времени своего поступления в Борху он соблазнил немало молодых женщин Ордена, а девушки похрабрее — акашики, холистки, скраеры и даже пилоты — соблазняли его. Они перед сексом тоже занимались приготовлениями. Каждая из них носила пессарий, вкладыш, предохраняющий от беременности и заболеваний.
   Как он ненавидел эту холодную противную штуку! Но цивилизованные женщины опасались инфекции пуще смерти и предохранялись, как только могли. А многие, как женщины, так и мужчины, вообще отказывались от секса. Предполагалось, что кадеты всех специальностей должны получать удовлетворение путем мастурбации или виртуальной реальности. Данло презирал оба этих способа, как шайду, ведущую к ложному экстазу. Оба акта требовали насыщения мозга обманными образами, и не имело особого значения, что их порождает — собственная фантазия или компьютер. Данло ценил естественное совокупление не меньше, чем саму жизнь, и искал его, где только мог.
   — Побудем неосмотрительными хоть один раз, — сказал он Тамаре.
   — Ты хочешь, чтобы я забеременела.
   — Значит, таков будет результат нашего контракта.
   — А тебе бы хотелось?
   Данло коснулся ее длинных волос.
   — Я слышал, что куртизанки всегда следят за своим циклом и способны его контролировать, да?
   — Некоторые из нас способны, это верно.
   — Тогда ты должна знать, опасный у тебя сегодня день или нет.
   — Конечно, опасный. Он всегда опасный.
   — Да, но насколько опасный?
   — Ты хочешь знать процент? — Она улыбнулась, вся эта беседа явно развлекала ее. — Этой ночью наш шанс зачать ребенка очень невелик.
   — Если это случится, я выйду из Ордена, и мы заключим брачный контракт.
   Она посмеялась и сказала:
   — Не надо обещать того, что ты не готов сделать.
   — А если я правда хочу на тебе жениться? Я пообещал себе это, как только увидел тебя.
   — Какие сладкие слова — но не будем пока говорить о браке.
   — О чем же тогда? О любви?
   — Ну нет, это еще хуже.
   — Тогда не будем говорить совсем и проявим неосмотрительность.
   Он коснулся ее лба, и трепет пробежал по его пальцам. Он коснулся век, щеки, длинной шеи, а потом сила жизни, стремящейся к новым горизонтам, охватила их обоих, как пожар, и она сказала:
   — Хорошо.
   Держась за руки, они стали пробираться к выходу. На пути им встречалось много женщин: поэтесса-хариджанка, чье старое морщинистое лицо было смутно знакомо Данло, толстая жена торгового магната, тощая курильщица тоалача с умными, но будто выжженными глазами. Данло в своем любовном тумане в каждой из них находил какие-то милые черты. Все женщины прекрасны, думал он — он мог бы жениться почти на любой, будь он свободен. Так он говорил себе, проходя через нарядную толпу в недра дома Бардо. Они миновал я большой зал с высокими сводами и окнами и поднялись по лестнице в северное крыло. Здесь потолочные окошки были алмазными и стены переливались бликами органического камня.
   Комнаты для гостей тянулись по обе стороны коридора, и все двери, вытесанные из цельных плах дерева джи и натертые лимонным воском, были закрыты. Данло выбрал одну наугад, взглянул на Тамару и постучал костяшками пальцев по блестящему, гулко резонирующему дереву. Стук, показавшийся ему очень громким, разнесся по всему коридору, но ответа на него не последовало, и Данло открыл дверь. В комнате уже явно кто-то побывал этим вечером: окна были открыты, и в камине еще тлели угли. Пахло лимоном, семенами трийи и снежными далиями, растущими на лужайке внизу, и эти чудесные запахи побудили Данло войти. Смеясь, он втянул за собой Тамару, захлопнул ногой дверь и почувствовал запах хороших вещей; дыма, чистого нового меха и густых волос Тамары, Ему все нравилось в этой комнате, хотя из-за темноты он почти ничего не видел.
   Здесь были красивые алмазные окна и сундуки из ценного дерева. На лакированных столиках чего только не было: трубки, чаши с семенами трийи, графины с вином, коробки с черным тоалачем и еще полдюжины наркотиков, которые нюхают, курят или пьют. Перед камином лежал огромный футон, покрытый шкурами шегшея. Данло стал над ним, ища во мраке глаза Тамары. Он ни на миг не отпускал ее руки и теперь притянул ее к себе, чтобы видеть ее лицо.
   — Давай подышим вместе, — сказала она. И коснулась его губ своими.
   Данло никогда еще не целовался с женщинами — у алалоев, как и у большинства цивилизованных людей, это не практиковалось. Игру ртов и быстро скользящих языков он нашел странной, но очень возбуждающей. У него даже дыхание перехватило от этого нежданного удовольствия. Тамара прижалась к нему, и их тела слились воедино. Ее шелковая пижама терлась о его шерстяную камелайку, заряжая электричеством ту или другую ткань. Когда Данло расстегнул пижаму и отбросил ее прочь, во мраке комнаты вспыхнули голубовато-зеленые искры. Камелайка снялась не настолько легко — не из-за разрядов, покалывающих пальцы, а из-за того, что очень туго обтягивала мускулы, вздувшиеся от прилива крови. Но наконец оба остались нагими и самозабвенно отдались объятиям и поцелуям. Она провела пальцами по его члену и удивленно ахнула, ощутив на нем твердые маленькие шрамы. Они долго стояли так, лаская друг друга, а потом Тамара потянула Данло вниз, и они упали на застилающие футон шкуры. Они тяжело дышали, стонали и обливались потом в неистовом порыве любви. Тамара, совсем еще юная, всего на пару лет старше Данло, была сильной и дикой, как молодое животное. Подложив под нее руки, он чувствовал, как играют мускулы на ее спине и ягодицах, чувствовал тугое, напряженное кольцо ануса.
   Она не надела пессария, и ее шелковистый, восхитительно влажный захват увлекал Данло все глубже и глубже. Они двигались в такт, и он уже не знал, где кончается его тело и начинается ее. Было так, будто его клетки любят ее клетки — или, вернее, будто они вспомнили какое-то давнее блаженство и наконец-то обрели его вновь. Тамара, вскрикивая, крепко обнимала его и погружала все глубже в эту кипучую радость, в наивысший риск жизни. Был момент, когда Данло полностью подчинился и умер для себя самого, как будто стал маленьким, одиноким атомом сознания, завершающим какой-то вселенский план. Потом он вскрикнул, дрожь пронизала его, и это был истинный союз, истинное возвращение. Их голоса слились в один протяженный вопль — ему хотелось бы продолжать это вечно, но удовольствие перешло в боль, и пришлось перестать.
   Некоторое время они лежали в изнеможении. Струящийся в окно холодок остудил их потные тела и заставил укрыться меховым одеялом. Он спросил, не разжечь ли огонь. Она сказала «да», и Данло, положив поленья на тлеющие угли, разворошил трескучее рыжее пламя. Скоро им стало жарко, и они откинули меха прочь. Лежа в обнимку перед огнем, они говорили о всяких пустяках вроде хорошей погоды и отменного ужина, который подал гостям Бардо. Постепенно их разговор стал более серьезным. Данло рассказал о причинах, побудивших его прийти в Невернес, и попытался объяснить, почему он подружился с Хануманом ли Тошем. Но слушать он умел лучше, чем говорить, рассказ Тамары о ее нерадостном детстве в семье астриеров и посвящении в секреты искусства куртизанок захватил его целиком. Ему открылся блеск ее ума. Она вполне могла бы вступить в Орден и стать цефиком или мнемоником, но ее родители, как хорошие астриеры и Архитекторы, не позволили ей получить школьное образование — поэтому она еще в ранней юности ушла из дома и была принята в Общество Куртизанок. Она считалась талантливой гетерой, и многие прочили ей карьеру дивы. Все свои способности, мыслительные и чувственные, она подчинила одной цели: делать жизнь, свою и чужую, полнее и ярче. По тому, как она смотрела на Данло, ему вскоре стало ясно, что больше всего она любит в нем его дикость и его собственную пламенную любовь к жизни.
   — Какой ты горячий. — Она провела пальцами по черной поросли на его животе и лобке, коснулась жемчужной капли на конце его члена, поласкала открытую головку и насечки на стволе. Голова ее лежала у него на груди, и она рассматривала разноцветные шрамы внизу. — Тебе, наверно, было очень больно, когда это делали.
   Данло вспомнил, как лежал на спине под звездами, пока Трехпалый Соли кромсал его, и ответил:
   — Да… очень.
   — Алалои все украшают себя таким образом?
   — Только мужчины.
   — Как странно. Это для того, чтобы доставить женщине больше удовольствия?
   — Нет, причина не в этом.
   — В чем же тогда?
   Он погладил ее волосы.
   — Я не хочу секретничать, но не могу тебе этого сказать. Мне нельзя. — Обрезание и татуировка мужского члена описывается в двадцать девятом стихе Песни Жизни, который запрещено открывать кому бы то ни было.
   Данло, казалось, давно уже отрекся от верований своего детства, но глубинная его часть приказывала ему хранить молчание.
   — А может быть, они хотят понизить свою чувствительность?
   — То есть как?
   — Я знала нескольких мужчин, сделавших себе обрезание, — в основном червячников. Кожа на головке потом высыхает, и это снижает чувствительность — так они по крайней мере думают.
   Данло стиснул челюсти.
   — Но зачем кому-то надо делать себе обрезание… из-за этого?
   — Чтобы продлить любовный акт. Чтобы и женщина успела испытать оргазм тоже.
   — Но таким способом ничего продлить нельзя. Я, как видишь, обрезан, и все взрослые алалои тоже. Все знают, что мужчина достигает оргазма раньше женщины.
   — Оставляя ее неудовлетворенной?
   Данло, глядя, как пляшут блики огня на ее нагом теле, провел пальцами по ее бедру.
   — Нас еще мальчиками учат, как ласкать женщину, чтобы она испытала экстаз. Если бы мое мгновение настало раньше твоего, я не оставил бы тебя неудовлетворенной.
   Она улыбнулась и поцеловала его в пупок.
   — Есть разные степени удовлетворения.
   — Может быть — но вселенная устроена так, а не иначе, правда? Мужчины так устроены. Все самцы. Ты видела когда-нибудь, как шегшей кроет самку?
   — Нет, не пришлось.
   — Весь акт продолжается около десяти секунд. Десять секунд трения и рева — вот и все. Ты хотела бы изменить то, что установлено природой?
   — А ты — нет? — Она улыбнулась так, словно прочла его мысли, и они оба рассмеялись.
   — Я часто думал об этом. Почему мужская и женская страсть так не совпадают? И если и он, и она — дети природы, разве это не доказывает, что вся вселенная — шайда?
   — Шайда — это противоположность халлы?
   — Не совсем. Шайда — это… левая рука халлы.
   — Понимаю. Ты признаешь только то, что естественно. — Она села, выпрямив спину и поджав под себя ноги, и сжала своей левой рукой его правую.
   Немного погодя он спросил:
   — Ты думаешь, мужчине нужно задержать свой оргазм, чтобы добиться синхронности с женщиной?
   Она с улыбкой потрогала шрам у него на лбу.
   — Некоторые мужчины считают, что такая задержка только усиливает экстаз. А потом один экстаз умножается на другой — возможности между мужчиной и женщиной бесконечны, так говорят.
   — Не знаю, как это может быть еще сильнее.
   — Моя страсть не всегда поспевает за твоей — да я и не хотела бы догонять, даже если могла бы.
   — Но как это возможно — сдержать такую силищу? Когда момент настает, это все равно что помешать звезде взорваться.
   — Показать тебе как?
   — А ты можешь?
   — И с большим удовольствием.
   Она снова стала целовать его — губы, глаза, все тело от шеи до колен, а он целовал ее. После долгих поцелуев и ласк он лег на нее, как раньше, но она уперлась ладонями ему в грудь и уложила его на спину. Став над ним на колени, она стиснула его грудь, опустилась на него и стала двигаться вверх и вниз. Этим она не помогла ему замедлить оргазм — просто Тамара, как куртизанка, подчинялась правилам Общества, предписывающим постоянную смену (и равенство) поз. Ей было бы даже проще показать Данло нужную технику, лежа снизу, но она не собиралась нарушать правила ради своего удобства. Она скользила туда-сюда все быстрее, нажимая на него своим лоном.