Амнуэль Песах. Тривселенная

   Женщины улыбнулись и последовали примеру мужчин с тем отличием, что раскрасили свои накидки цветами собственной фантазии по преимуществу эротического содержания — Ариман нахмурился, но встретил призывный взгляд Даэны, ощутил жаждущее тепло ее тела и успокоился: Даэна была с ним, Даэна была его частью, частью их общей сути, она знала, как нужно предстать перед Минозисом.
   Миньян успокоился и расслабился. Как попасть в апартаменты Ученого, он не знал, но был уверен, что активные действия Минозис предпримет сам.
   Время, однако, шло, и ничего не менялось. Солнце поднималось к зениту, далекий, висевший на горизонте, будто фата-моргана, Калган блестел крышами и выглядел, если не приглядываться, огромной посудной лавкой, где на столах лежали доньями вверх и сверкали чистотой кастрюли, сковороды, тарелки плоские и глубокие, и Миньян всеми своими десятью потоками мысли вспомнил, как жил в этом городе, долго и недолго жил, хорошо и не очень, и воспоминание это, видимо, освободило тот запас внутренней энергии, который был необходим Минозису для перемещения гостя к месту встречи.
   В следующее мгновение Миньян ощутил себя стоящим на мягкой, холодной и ворсистой поверхности, но ощущение это исчезло сразу, как только возникло зрительное восприятие новой реальности. Реальность апартаментов Минозиса оказалась похожа на лабораторию алхимика земного средневековья, да еще не настоящего, а такого, каким изображали его писатели, обладавшие фантазией, но не очень хорошо знавшие историю Европы.
   Это было довольно большое помещение с узкими, уходившими к невидимому в полумраке потолку высокими витражными окнами. Витражи бросились в глаза Миньяну в первую очередь, потому что только сквозь них в комнату проникал свет дня — а может, это был уже вечер или еще утро?
   Несколько длинных столов протянулись вдоль стен, на столах были расставлены в беспорядке многочисленные сосуды, аппараты для возгонки и перегонки, реторты покоились на изящных металлических штативах, в колбах пенились разноцветные жидкости, что-то булькало и переливалось, а в дальнем углу, почти в полном мраке стояла и тускло светилась темно-багровым светом, будто раскаленная до точки Кюри, фигура, напоминавшая, как и положено в подобной обстановке, пражского Голема — даже надпись «эмет» начертана была на лбу монстра, темная на багровом фоне, как и глаза, пылавшие мраком, и как разверстый безгубый рот, и две ноздри, которые придавали лицу комичное и в то же время страшноватое выражение.
   — Барух ата адонай, — вырвалось у Миньяна, от неожиданности распавшегося на составные части, но сразу вновь совместившего себя в себе. Возглас прозвучал, будто приветствие хозяину кабинета, отразившееся от стен, как от огромных плоских акустических зеркал. Ответом стал низкий рокочущий звук, и Голем сдвинулся с места, но не стал подходить ближе к Миньяну, он лишь освободил проход из другого помещения, откуда и вышел Минозис — деловитый, не склонный придавать никакого значения обстановке.
   — Ты весь здесь? — спросил Ученый, хотя прекрасно видел, что Миньян явился на встречу, не утратив ни одной из своих частей.
   Ответа не последовало, и Минозис сделал еще одну странную вещь — взял за руку Даэну, а другую руку положил на плечо Аримана. Миньян понял, чего ждал от него Ученый, и завершил цепь, образовав посреди гулкого помещения живой круг.
   Теперь можно было говорить — впрочем, теперь-то как раз можно было и не разговаривать вовсе, а только вслушиваться в себя, поскольку Ученый отдал свое сознание и стал такой же частью Миньяна, как Ариман с Даэной, Антарм с Ормуздом, Виктор с Владом, Генрих с Натали, Чухновский с Абрамом. Парные домены Миньяна дополнились одиночной структурой, взошедшей над ними, но не управлявшей, а обнявшей их своим мыслительным полем и понявшей их так, как они сами себя не понимали никогда в прежней и нынешней жизни.
   — Ты хотел моей смерти, — сказал Миньян.
   — Было ли смертью то, что произошло с тобой? — возразил Минозис.
   — Ты утверждал, что энергия моей памяти разрушает мир, — сказал Миньян. — Я восстановил эту энергию и накопил новую. Ты выступишь против меня?
   — Ученые никогда не выступали против тебя, — возразил Минозис. — Ты был опасен, потому что помнил не все, что должен был, и не так, как это было необходимо. Энергия может быть разрушительной, но она же, направленная в нужную сторону, способна созидать.
   — Я больше не опасен? — спросил Миньян.
   — Теперь лишь ты можешь ответить на этот вопрос, — сказал Минозис. — Я не знаю, что произошло с тобой во Вселенной, где нет материи. Мы ничего об этом мире не знаем, кроме того, что он ДОЛЖЕН существовать. Ты восстановил свою память, более того, ты помнишь сейчас и то, чего не мог помнить, уходя. У тебя есть ответ на главный вопрос мироздания. Ты знаешь. Мы — нет.
   — Сколько времени прошло после того, как ты уничтожил меня на полях Иалу? — спросил Миньян.
   — После? — усмехнулся Минозис. — Ты еще не ушел, но ты уже вернулся. Только ты можешь помочь мне сразиться с тобой на полях Иалу. Ты вернулся. Помоги себе уйти.
   Резким движением Минозис выдернул себя из круга. Подойдя к Голему, он кистью руки стер со лба глинянного исполина букву «алеф».
   Миньян подался вперед, Чухновский и Абрам отделились от группы и приблизились к монстру, застывшему в нелепой позе, когда имя его сократилось на одну букву. Буква эта, точнее — идея буквы, мысль о ней, висела в воздухе на уровне груди раввина, он мог взять ее — а взяв, непременно получил бы возможность управлять жизнью и смертью глиняного существа, созданного, конечно, не в лаборатории Бен-Бецалеля, а мысленным усилием Минозиса или кого-то из его коллег.
   — Ну же, — подтолкнул Чухновского Ученый. — Ты знаешь, что делать.
   Чухновский действительно знал это. Миньян это знал — в его сознании сложилась мозаика воспоминаний, мозаика общих представлений и те идеи, что он вынес из Третьего мира. Миньян вздохнул — впервые после возвращения его легкие наполнились воздухом, а сердца забились в унисон, будто синхронизованные движением времени, — и Чухновский протянул наконец ладонь и положил в нее то, что символизировала буква «алеф», а ладонь поднес ко рту, будто хотел съесть символ, и лишь в последнее мгновение передумал: буква растаяла в его ладони, а содержавшийся в ней смысл перетек в сознание Миньяна.
   Минозис широко улыбнулся. Легкой походкой он подошел к длинному столу, уставленному алхимической аппаратурой, и сел на его край, будто учитель, только что задавший ученику сложную научную задачу и ожидавший теперь правильного решения.
   — Битва на поле Иалу, — сказал Миньян. — Поле выглядело сожженным, когда я вернулся. Это было поле ПОСЛЕ сражения. Я не мог вернуться раньше, чем ушел.
   — Ты хочешь, чтобы я непременно разъяснил тебе этот небольшой парадокс? — улыбнулся Минозис.
   — Закон Бортана! — воскликнул Ормузд, на мгновение перетянув к себе сознание Миньяна. Он сразу отступил, но переданное по мысленной цепочке решение больше не требовало разъяснений.
   — Именно так, — кивнул Минозис. — Время лишь там является простой последовательностью событий, где материя не способна переходить в состояние духа. Ты мог бы понять это тогда, когда для достижения своей цели Ариман направил стрелу времени в прошлое и приложил свою ладонь к груди человека, жившего двумя столетиями раньше. Или когда пытался убить себя прежде, чем был готов к уходу. Авария на трассе перед встречей с Натальей Раскиной…
   — Похоже, — сказал Миньян, — ты знаешь обо мне гораздо больше, чем мне казалось при нашей прежней встрече.
   — Сейчас я знаю о тебе все, — пожал плечами Минозис. — Я же был тобой. Должен сказать, что это трудно для одиночного разума.
   — Если ты все знаешь, — заявил Миньян, — то имеет ли смысл наша встреча на полях Иалу и твоя победа?
   — И опять ты неправ, — сказал Ученый. — Если говорить об информации, то смысла в сражении нет, поскольку я уже знаю все то, что знаешь ты. Подумай, однако, сам: время может иметь несколько измерений, но причинно-следственные связи все равно остаются основой всякого многомерного движения. Причина может предшествовать следствию, как это всегда бывает в линейном времени материального мира. Причина может возникнуть одновременно со следствием, после него или даже в другом пространственно-временном слое, но причина должна быть всегда. Твое появление в Третьем мире создало множество следствий, в том числе и для твоей материальной Вселенной. Ты хочешь погубить свой мир вместо того, чтобы спасти?
   — Не весь я, похоже, родился в материальном мире, — заявил Миньян. — Что скажешь об Ормузде и Антарме?
   — Почему об этом должен говорить я? — удивился Ученый.
   Миньян наклонил головы и принял встречный вопрос, ставший очевидным и ожидаемым ответом.
   Ормузд посмотрел в глаза Ариману, Антарм встретился взглядом с Виктором, мысли соприкоснулись и открылись. Даэна встала между мужчинами, образовался почти равносторонний пятиугольник, и воспоминание, хранившееся в их общей генетической памяти, всплыло из глубин подсознания.
   Энергия этого воспоминания дала о себе знать даже прежде, чем образ был воспринят и понят. Воздух комнаты будто раскалился и начал светиться. Минозис сделал шаг и застыл в нелепой, казалось бы, позе — наклонившись вперед, Ученый полулежал на уплотнившемся воздухе, будто на невидимой подушке.
   Миньян сгруппировался, образовав круг, в центре которого оказался лишенный возможности двигаться Ученый. В сгустившемся до осязаемости воздухе комнаты возник участок поля Иалу — тот, где в мир пришел Ариман.
   Он и сейчас был здесь, обнимая Даэну, а рядом стоял мальчишка Ормузд, и неожиданно из мрака, будто из-за кулис импровизированной сцены, возникли тени, мгновением спустя сформировавшие раввина Чухновского и Абрама Подольского. Генрих Подольский появился об руку с Натальей Раскиной, а с краю, будто неприкаянные, но равно необходимые, уже проявлялись Антарм, Виктор и Влад. Метальников рвался в бой — похоже, только он один и понимать ничего не хотел, его вела ситуация: на него и его друзей нападали, он должен был защищаться, и если придется, то пожертвовать собой.
   «Ты видишь теперь?» — спросил Ормузд, Учитель, так хотевший научить Аримана добру — природным законам, управлявшим этим миром.
   «Вижу, — пробормотал Ариман. — Поздно, Ормузд. Что сделано, то сделано. К тому же, мы проиграли».
   Это было не так. Память будущего Миньяна, вспрыснутая в пространство-время Второй Вселенной, лишь ненамного ускорила бег времени, а Ученые, не сумев удержать Аримана и его воинство в камере купола, использовали другое средство — впрочем, разве это сделали они?
   Миньян боролся сам с собой, Минозис лишь наблюдал за этим процессом.
   «Барух ата адонай»… — это был голос Виктора, странно звучавший под куполом поля Иалу, а голос раввина Чухновского повторил:
   «Благословен будь, господь наш»…
   Миньян боролся сам с собой — и победил.

Глава восемнадцатая

   Минозис сидел на краешке стола и покачивал ногой, на которой то появлялась, то исчезала тяжелая кожаная туфля — сначала Миньян решил было, что подобное впечатление производит странная игра света и тени, но Ариман подумал, Ормузд согласился, а остальные приняли во внимание, что для Ученого это была игра — так Виктор, разговаривая с посетителями в прошлой жизни, любил подбрасывать в правой руке тяжелый металлический шарик. Игра Минозиса не то чтобы раздражала, но отвлекала — особенно остро реагировал Влад с его сугубо практичным подходом к реальности.
   — Хорошо, не буду, — улыбнулся Минозис, поймав взгляды Миньяна, и во время дальнейшего разговора нога Ученого оставалась босой.
   — Уничтожая меня на поле Иалу, — сказал Миньян голосом Аримана, — ты знал уже, что мне доведется попасть в Третий мир и вернуться назад? Это было твоей целью?
   — Только ли моей? Ты сделал это с собой сам. Впрочем, конечно, мы, Ученые, предвидели то, что случится, потому что такого развития событий требовали законы природы.
   — Мне не известны такие законы! — воскликнул Миньян голосом Ормузда.
   — Конечно, — легко согласился Минозис. — Ты изучал физику мироздания так, как ее изучают Учителя: достаточно глубоко, чтобы понимать преподаваемую дисциплину, но слишком поверхностно, чтобы заниматься исследовательской работой. Особенно — работой по спасению Тривселенной, важнее которой нет ничего во всех мирах.
   Миньян переглянулся и сказал голосами Аримана, Генриха и Раскиной:
   — Я знаком с этой идеей. Она зовется Спасителем, и кроме него был еще Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, но потом из него возникла Вдохновенная-Любовь-Управляющая-Вселенной.
   — Ты говоришь о тех, кто живет в Третьем мире? — с интересом спросил Минозис и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Полагаю, что да. В духовном мире обязаны существовать разумные идеи, как в нашем сущестуем мы, и как в твоем мире существует человечество.
   — Ученый, — сказал Миньян голосами Ормузда и Антарма, — ты уже не в первый раз говоришь обо мне, как о существе, пришедшем из Первой Вселенной. Весь ли я пришел оттуда?
   Минозис некоторое время молчал, переводя взгляд с Антарма на Ормузда. То ли Ученый пытался правильно сформулировать уже имевшееся у него знание, то ли раздумывал над вопросом, ранее не занимавшим его внимания.
   — Я понимаю ход твоих мыслей, — сказал он наконец. — Тебе кажется странным, что ты сам себя встречал на поле Иалу и сам обучал себя известным законам мироздания, и сам себя выслеживал, и сам себя убивал. Могли ли Ариман и Ормузд явиться из одной и той же Вселенной — это занимает тебя?
   — Да, — подтвердил Миньян голосами Ормузда и Аримана.
   — Отвечаю: могли и явились. И это обстоятельство, кстати, больше всего обрадовало нас — я имею в виду не только себя, но всю корпорацию Ученых. Это означало, что в Тривселенной, не обладающей, по всей видимости, собственным разумом, существует все-таки закон природы, соответствующий инстинкту самосохранения.
   — Ты говоришь о гибели, — перебил Ученого Миньян голосом Генриха Подольского. — Вдохновенный-Ищущий-Невозможного тоже говорил о том, что Вселенная погибнет, а потом возник Спаситель. И он, и другие идеи Третьего мира не сомневались в том, что конец мироздания близок. Но так ли это на самом деле? Можно ли говорить о конце Вселенной, если время способно возвращаться вспять?
   — Да, — сказал Минозис. — Тривселенная может погибнуть в любое мгновение. Она может погибнуть так же просто, как погибает это материальное существо, если стереть с его лба нематериальную букву «алеф».
   Минозис махнул рукой в сторону стоявшего неподвижно Голема с надписью «смерть» на лбу, и существо это, будто от невидимого толчка, наклонилось, а потом с грохотом повалилось на пол и рассыпалось на куски, один из которых, покатившись, оказался под ногами Аримана. Миньян подался назад — странно было видеть у ног своих мертвый глаз, смотревший с безжизненной укоризной.
   — Вот так же и Тривселенная, как мы с некоторых времен предполагаем, может прекратить существование. Достаточно измениться — очень ненамного! — одному-единственному физическому закону в Первой Вселенной, и она перестанет существовать, как единое материальное целое. Я говорю о законе тяготения, который в Первом мире определяет его структуру. Человек погибнет в числе первых. Чуть более долгой окажется жизнь планет и звезд. Еще какое-то время займут взрывы черных дыр. Потом все кончится.
   — Законы природы не могут меняться, — заговорил Миньян голосом Генриха Подольского, а голос Натальи Раскиной вступал в монолог изредка, оттеняя отдельные слова и мысли. — Физические законы — закон тяготения в том числе — возникли в момент Большого взрыва и с тех пор не менялись. Я не был специалистом в области космологии, но знаю достаточно для того, чтобы понимать неизменность законов природы.
   — Ты был бы прав, — сказал Минозис, делая круговое движение рукой, будто собирая что-то, распыленное в воздухе комнаты, и обломки Голема, беспорядочно разбросанные по полу, исчезли, а рядом с дверью, которая вела в невидимое отсюда помещение, возник, собранный из мысленных блоков, живой и невредимый Голем с надписью «эмет» на глиняном лбу, — ты был бы прав, если бы Первая Вселенная была единственной, возникшей в Большом взрыве. Сейчас ты знаешь, что это не так. Да, в каждой из трех Вселенных свои физические законы, и даже если они аналогичны по содержанию, по сути они различны. Закон сохранения энергии есть и в Первом мире, и в нашем, — но как по-разному они проявляют себя!
   — Есть аналог этому закону и в Третьей Вселенной, — добавил Миньян голосом Натальи Раскиной. — Это перетекание духовной сути из пустых оболочек в разумные структуры.
   — Ты подтверждаешь мою мысль, — кивнул Минозис. — Возникнув в момент Большого взрыва, три Вселенные развивались затем раздельно друг от друга, ничто не объединяло их. Ничто — кроме общей судьбы. Родились они вместе, вместе и погибнут. Погибнут вместе несмотря на то, что обладают очень разными скоростями развития и находятся на принципиально различных стадиях существования. Третья Вселенная — и ты подтверждаешь это — близка к своему концу. Когда Третий мир погибнет, то же произойдет с остальными двумя, и совершенно неважно, на какой из собственных стадий существования они будут в это время находиться. Я уже сказал тебе, как это случится. Скачкообразное изменение постоянной тяготения. Возможно — других мировых постоянных. И — все. Это в Первом мире. В моем это может быть резкое уменьшение скорости перехода между материей и духом. Обрушатся все законы природы, и мир, в котором я живу, перестанет быть.
   — Не может мгновенно исчезнуть мир, протяженность которого исчисляется миллиардами световых лет, — сказал Миньян голосом Генриха Подольского, и никто больше не поддержал его, потому что в глубине сознания Миньян понимал правоту Ученого.
   — Все относительно, — философски заметил Минозис, едва заметно усмехнувшись: он обратил внимание на неуверенность Миньяна. — Тривселенная возникла в результате Большого взрыва. Что было ДО ЭТОГО?
   — Кокон, — сказал Миньян. — Хаос.
   — Да — с точки зрения внешнего наблюдателя: нас с тобой, к примеру. А с точки зрения тех, кто жил внутри этого кокона? С точки зрения тех, кто являлся частью хаоса? Я не знаю, что происходило там. Состояла ли та Вселенная, как и наша, из трех составляющих? Была ли материя? Был ли дух? Это не имеет значения для нас. Тот мир перестал существовать, и возникла Тривселенная. Мы полагаем, что наш мир огромен, но взгляни с точки зрения внешнего наблюдателя. Что такое Тривселенная, если смотреть снаружи? Кокон. Хаос. Однажды этот кокон взорвется. Мы, живущие внутри него, не можем себе вообразить, что возникнет, когда Тривселенная вывернется наизнанку.
   Минозис запнулся, будто прислушался к чему-то, и Миньян понял, что в разговоре участвуют другие Ученые, чьи мысли и соображения высказывает сейчас их коллега. Их мысли витали в воздухе комнаты, вот почему здесь был полумрак, хотя из больших окон в помещение лился яркий дневной свет. Минозис кивнул будто сам себе и внимательно посмотрел в глаза Миньяну — в каждую пару глаз и во все вместе.
   — Большой взрыв, — сказал Ученый, — случается не тогда, когда Вселенная сжимается в математическую точку. Большой взрыв происходит, когда одна из составляющих энергии — материальная или духовная — достигает критической величины. Третий мир близок к этому состоянию. И потому неважно, на какой стадии развития находятся Первая и Вторая Вселенные. Мы возникли из Кокона. Мы сами живем в Коконе. И в Коконе — ином по физической природе, но таком же по сути — будут жить те, кто придет после нас. Мы, Ученые, давно поняли это — собственно, тогда, когда Эз Араках предложил свою космологическую теорию Тривселенной, оказавшуюся правильной.
   — Теория Эз Аракаха не была принята за истину, — напомнил Миньян голосом Ормузда.
   — Конечно, — согласился Минозис. — Это была гениальная догадка, которую не удавалось доказать. Сейчас мы оба знаем, что Эз Араках был прав.
   — Не хочешь ли ты сказать, — произнес Миньян голосом Даэны, — что в любое мгновение… сейчас… минуту спустя… или день… все может исчезнуть? Весь этот мир? Земля? Звезды? Идеи? Мысли? Чувства? Любовь, наконец?
   — В любое мгновение, — кивнул Минозис. — Мы живем в постоянном страхе неожиданного конца. Мы не знаем, когда это случится и как произойдет. Возможно, мы ничего не успеем ощутить — просто исчезнем. Возможно, это будет мучительная гибель в пламени катастрофы, когда обрушатся законы природы, погребая под собой физическую суть мира: океаны выйдут из берегов, недра планеты провалятся к центру, пространство сожмется… Тривселенная не может спастись, пока каждый из трех миров существует и развивается сам по себе. После Большого взрыва связи между ними прервались почти повсеместно.
   — Не совсем, — прервал Миньян голосом Генриха Подольского. — Люди, умершие в Первой Вселенной, переходят во Вторую и живут здесь, не помня прошлого. Более того, люди в Первой Вселенной знают о существовании такой связи и такого перехода. Представления о потустороннем мире есть у любой цивилизации, а египтяне, к примеру, даже и называли свой загробный мир полями Иалу — каким-то образом ведь им стало известно истинное название места, где люди являются во Второй мир!
   — Представление о сложности миров, о духовном мире, о сфирот, соединяющих человека с творцом, — все это есть в Каббале, — добавил Миньян голосом раввина Чухновского. — Откуда эти знания, если миры разобщены?
   — От тебя, полагаю, — невозмутимо заявил Минозис. — Мы, Ученые, как ты понимаешь, не очень сведущи, если не сказать больше, в истории твоей планеты в Первой Вселенной. Но ответ напрашивается. Существует единственное явление природы, объединяющее три мира. Единственное явление природы, способное эти три мира спасти.
   — Явление природы? — спросил Миньян всеми своими голосами, и децимет прозвучал в унисон под сводами комнаты, подобно началу божественного хорала в христианском храме. — Такое явление действительно существует?
   — Да, — сказал Минозис. — Это явление — ты.
   — Это явление — я, — повторил Миньян.
   — Ты. Не десять человек, помнящих себя и своих предков. Ты — личность.
   — Я — личность, — повторил Миньян.
   Он запнулся, потому что в его мозгу — одновременно в каждом из десяти — возникли смутные картины, которые Миньян пока не мог разглядеть, но ощущение отгаданной наконец истины оказалось таким острым, что он на короткое время потерял себя, распавшись на десять личностей, каждая из которых реагировала на новое знание согласно собственной человеческой сути. Это продолжалось недолго, Миньян опять стал собой и сказал голосом Антарма:
   — Ты прав. Я помню. Теперь я помню все.

Глава девятнадцатая

   Он не мог вспомнить себя в те времена, когда материальная Вселенная представляла собой бульон из высокотемпературной водородной плазмы, перемешанный с горячими фотонами и другими частицами с нулевой массой покоя.
   Он не мог себя помнить, потому что энергия памяти, энергия упорядоченного восстановления прошлого была в первые мгновения жизни Тривселенной близка к нулю. Энергия памяти материи возрастала со временем, и так же возрастала и усложнялась память этого существа — распыленной на многие парсеки туманности, воспринимавшей мир отчужденно, не будучи в состоянии понять ни окружавшую реальность, ни даже себя. Разума в Миньяне было тогда не больше, чем в амебе.
   Газопылевая туманность, в которой Миньян был плотным сгустком, сжималась в глубине третьего галактического рукава, и по мере того, как в центре туманности разгоралось будущее светило (несколько миллиардов лет спустя оно получило собственное имя — Солнце), память Миньяна усложнялась, энергия ее возрастала, но так бы никогда и не нашла себе применения в Первом мире, если бы изменившиеся обстоятельства не заставили его претерпеть очередную структурную метаморфозу.
   Когда газопылевое облако распалось на планеты, Миньян был уже достаточно физически организованной структурой, чтобы самому выбрать место и способ ожидания. Его личное колллективное бессознательное, присутствовавшее всегда, даже тогда, когда людей Миньяна связывали непростые, порой даже враждебные взаимоотношения, заставляло их стремиться друг к другу, быть рядом и во времени, и в пространстве. Личное коллективное бессознательное существовало во все времена — после Большого взрыва оно было рассеяно, как поток частиц высоких энергий в пространстве материального пузыря. Вселенная, не будучи ни в коей мере разумной, все же обладала инстинктом самосохранения, поскольку была изначально достаточно сложным образованием.
   Миньян очень долго не проявлял себя и не мог проявить, потому что формирование его, как отдельной материальной единицы разума определялось наличием во Вселенной ситуации, способной погубить мир и вернуть его в состояние хаоса. Он знал, что смысл его жизни — спасение Тривселенной. Миньян приступил к этой миссии, когда настало время.
   Он вспомнил, как впервые осознал свое я. Это произошло, когда нарождавшаяся на Земле жизнь могла погибнуть из-за неожиданной вспышки Сверхновой на довольно близком расстоянии от Солнечной системы. Тогда на планете не было организмов сложнее амеб, настолько глупых, что они даже не обладали инстинктом, способным погнать их с поверхности океана в глубины, куда не проникало жесткое излучение звездного взрыва. Миньян не знал, почему так важно для сохранения Вселенной спасение именно этих, ничего не соображавших и ни к чему не пригодных тварей, но инстинкт требовал сделать все, чтобы амеб не убило излучение из космоса.