Страница:
— Что это означает? — спросил Аркадий. Голос прозвучал вне зависимости от его сознания, и на какое-то мгновение Аркадий испугался самого себя, но это ощущение вмиг прошло, и все вернулось на свои места — он владел собой, он был собой, и что же с ним сейчас происходило? Не было времени думать об этом.
— Объясню, — сказал Подольский. — Видите ли, прапрадед — наш общий с Генрихом прапрадед — был польским евреем. Он погиб при странных обстоятельствах… Дело было в Умани, это городок такой, где… Ну, неважно… Он умер в тысяча восемьсот девяносто третьем, почти два века назад. Как-то утром его обнаружили в собственной кровате заколотым. Комната была заперта изнутри на ключ, тело обнаружил его секретарь, прадед был богатым человеком, владел двумя фабриками… Секретарь — его звали Яковом — пришел, как всегда, в девять, в доме в это время никого не было, жена прадеда, Фейга, ушла с детьми в сад, а Абрам, вернувшись домой после утренней молитвы, пошел отдохнуть, он ночью поздно работал… Обычно Яков будил Абрама, если тот спал, и они просматривали утреннюю почту…
— Послушайте, — не выдержал Виктор, — что вы нам…
— Виктор, помолчи! — резко сказал Аркадий, сам не ожидая от себя такой вспышки. Он понимал, что Подольскому нужно хотя бы сейчас дать выговориться, его нельзя прерывать, какую бы чушь он ни нес, а потом, прослушивая запись, попробовать отсеять лишнюю информацию. В ресторане Подольский так и не решился заговорить, видимо, гибель Раскиной подействовала на него, как запирающий ключ, а сейчас он начал, по-видимому, издалека или даже вовсе не о том, но ведь он все равно дойдет до сути…
Выпада со стороны Аркадия Виктор не потерпел бы, но Чухновский тоже сделал шаг вперед и выкрикнул:
— Послушайте, как вас там! Не мешайте ему говорить!
Виктор пожал плечами.
— А… — протянул Подольский и провел рукой по лицу. — О чем это… Да, они просматривали почту. А в тот день Абрам не ответил на стук, и дверь оказалась против обыкновения заперта изнутри. Секретарь начал звать Абрама, но тот не отвечал, и это было очень странно… В общем, Яков взломал дверь, не став дожидаться возвращения Фейги с детьми. И обнаружил хозяина в постели с ножом в груди. Э… Так, во всяком случае, сказал секретарь. Но полиция не поверила, знаете ли. Якова арестовали по обвинению в убийстве…
— Почему? — быстро вставил Аркадий.
— Ну… — протянул Подольский. — Его слова о том, что комната была заперта, показались неубедительными. То есть, она действительно была заперта и замок действительно был взломан, но полиция не поверила тому, что нож уже торчал в груди Абрама, когда Яков вошел в спальню. Видите ли, если дверь действительно была заперта, в комнату никто не мог ни войти, ни выйти. Никто и никак. Слишком крепкие стены, слишком высокие окна, запертые, к тому же, изнутри. И дверь… Секретаря сразу заподозрили в том, что он убил, а потом взломал дверь, чтобы отвести от себя подозрения.
Виктор, стоя в нескольких шагах от Подольского, начал опять проявлять признаки нетерпения, и Аркадий понял, что, если Льва Николаевича прервут еще раз, нить будет потеряна, пожалуй, надолго. Он передвинул на середину стола коробочку компьютера, наклонился вперед и, чтобы Виктору было хорошо слышно, сказал:
— Официальный допрос ведет детектив Винокур Аркадий Валентинович, личный номер семнадцать двадцать три.
С этой минуты рассказ Подольского приобретал характер официального протокольного признания, которое могло быть использовано и в суде, Аркадий становился единственным человеком, официально имевшим право задавать вопросы, а Виктор с Чухновским — свидетелями, которым также могло быть в суде предоставлено слово, но только для того, чтобы удостоверить, что допрос проводился без отклонения от стандартной процедуры. Виктор, конечно, взъестся, с ним еще придется выяснять отношения, но сейчас он будет вынужден принять условия игры.
Взгляд Виктора ничего хорошего не сулил. Но и возразить Хрусталев не мог, а потому сложил руки на груди, пожал плечами и отошел в сторону. Он как бы говорил: ну поиграй, если есть охота.
Подольский не обратил внимания на игру нервов, продолжавшуюся несколько секунд и закончившуюся временной победой Аркадия. Он продолжал говорить:
— Нож, конечно, не нашли. Якова арестовали. У него были, как выяснилось, причины для того, чтобы ненавидеть собственного хозяина. Давняя история… В молодости он любил одну девушку. Они ведь были с Абрамом из одного местечка, и возраст почти одинаковый… Яков хотел на ней жениться, а Абрам девушку отбил. Не потому, что был в нее влюблен, а просто… Чтобы насолить Якову. То ли на спор, то ли… В общем, никто не знает. И никто не знает, что было потом. Как бы то ни было, девушка… э… покончила с собой. И Яков… Ну, это понятно. Через много лет он приехал в Умань, явился к Абраму, сказал, что, мол, кто старое помянет… И все такое… У него было очень сложное положение, жена умерла, детей нет, работу потерял… И Абрам то ли пожалел Якова, то ли действительно чувствовал свою вину перед ним. Он взял Якова к себе секретарем, снял ему комнату неподалеку от своего дома. Понимаете? Полиция решила, что Яков специально ждал случая, и вот…
Подольский развел руками.
— Наверно, — продолжал он, — если бы все это происходило на сто лет раньше, Якова действительно засудили бы. Про отпечатки пальцев, впрочем, и в конце девятнадцатого века никто не знал, во всяком случае, в Умани. Но судебно-медицинская служба уже кое-что понимала… В общем, врач утверждал, что удар ножом нанесли, когда Абрам был уже мертв. Понимаете? Он умер рано утром от разрыва сердца, как тогда говорили. Обширный инфаркт, как сказали бы потом. А ножом ударили в мертвое тело. И никто, к тому же, не смог доказать, что Яков не взламывал дверь. В общем, в деле были только косвенные улики, но главное — то, что умер Абрам от инфаркта. Вот…
Подольский замолчал. Он смотрел почему-то не на Аркадия, а на раввина, Чухновский же в это время занимался странным делом — снимал с полок книги, перелистывал и ставил на место.
— Какое отношение, — спросил Аркадий, — имеет эта давняя история к гибели Генриха Натановича Подольского и к его появлению в вашей квартире год назад?
— А? — непонимающе спросил Лев Николаевич, думая о своем. — Ну да, появление… Он произнес эту фразу и вошел в комнату, хотя я стоял на пороге и вовсе не собирался его впускать… Вошел и сказал: «Я раскопал это. Нашего прапрадеда казнили. И я знаю — кто».
У раввина упала книга, но он не стал ее поднимать, так и застыл с протянутой рукой.
— Понимаете, эта история с прадедом… Она была вроде как наша семейная тайна. Ну, как английские аристократы передают из поколения в поколение какие-нибудь родовые неразгаданные тайны, так и Абрам был… Мы с Генрихом, когда еще были дружны, много раз обсуждали — ударил Яков ножом или нет? И почему Абрама вдруг хватил инфаркт — он же был крепким и здоровым мужчиной… Много еще лет назад у нас возникла версия о том, что Абрама могли отравить — сейчас-то всем известно, что существуют яды, действие которых по симптомам аналогично инфаркту, и, если не знать наверняка, что человека отравили, вполне можно перепутать. А в те времена и говорить нечего… И тогда история становится еще таинственнее, ведь появляется новый претендент на роль убийцы: тот, кто пришел с Абрамом в дом, когда он возвращался с утренней молитвы, дал ему яд и ушел, оставив прапрадеда умирать. Кто? И почему? Вы понимаете, что пищи для воображения здесь было более чем достаточно, а для того, чтобы открыть истину… Не эксгумировать же на самом деле труп Абрама! В общем, когда Генрих сказал о яде, я понял о чем именно идет речь. Я подумал: может, он нашел какие-то документы… открылись какие-то обстоятельства. Я впустил его из любопытства, а оказалось…
Подольский опять замолчал, и раввин только теперь заметил, что уронил книгу. Он нагнулся, поднял том, аккуратно поставил на полку и взял следующий, продолжив свое бессмысленное занятие, начавшее действовать Аркадию на нервы.
— Что же оказалось? — спросил Аркадий.
— А?.. Вот в том-то и дело… Я все время к этому подхожу, но… Вы не поверите, потому что… Ну, не знаю… Для вас смерть Генриха — это просто уголовное дело, а на самом деле… Нет, на самом деле это, конечно, уголовное дело, кто спорит, но только… Как бы это сказать…
— Дело, которое не находится в вашей компетенции, — подсказал Чухновский, не оборачиваясь.
— Вот-вот… — обрадовался Подольский. — Именно так! По сути, Генрих убил себя сам… То есть, не сам, это не самоубийство, если быть точным, его убил тот же человек, что убил Абрама, но руками самого Генриха, точнее… м-м… точнее даже не руками, а… Нет, вы все равно…
Подольский окончательно сбился и замолчал.
— Я ничего не понял, — искренне сказал Аркадий. — Давайте я буду задавать вам конкретные вопросы, а вы отвечайте по возможности короче. Свидетелей, — Аркадий посмотрел на Виктора и Чухновского, — попрошу на время перекрестного допроса воздержаться от комментариев и дополнений.
Виктор демонстративно пожал плечами, а раввин, достав очередную книгу, начал ее внимательно читать с первой страницы.
— Вы утверждаете, что смерть вашего родственника каким-то образом связана со смертью Генриха Натановича Подольского?
— Да, — кивнул Лев Николаевич.
— Вы утверждаете, что Генриха Натановича убил потомок того, кто в свое время убил Абрама Подольского?
— Что?.. Нет, конечно! — Лев Николаевич округлил глаза. — Не потомок, я разве сказал — потомок? Он же и убил. Не своими руками… Хотя… Это как посмотреть, может, и своими…
— Минуту. Уточните. Вы утверждаете, что Генриха Натановича Подольского убил тот же человек, который двести лет назад убил вашего предка Абрама Подольского?
— Мм… Ну, если хотите, именно так.
— Что значит — если хотите? Вы это утверждаете или нет?
— Ну… Да, утверждаю.
— Вы понимаете, конечно, что Абрама Подольского убили двести лет назад, и никто не мог прожить столько времени…
— Конечно! Именно в этом вся проблема! Именно поэтому и погибла Наталья Леонидовна! Это как круги на воде — если бросаешь камень, круги все равно появляются, как бы ты ни старался быть аккуратным…
— Стоп, — сказал Аркадий, — к Раскиной мы еще вернемся. Если я правильно вас понимаю, смерть Генриха Натановича непосредственно связана с его деятельностью в институте? Я имею в виду то, что вы назвали исследованием реинкарнаций.
— Да! Господи, я это уже три часа пытаюсь объяснить! — с неожиданным жаром воскликнул Подольский. — То есть, у меня нет, конечно, никаких доказательств, но все, что я знаю, начиная с характера некробиота, убеждает меня именно в этом! Я не понимал только, как это произошло с маской… Ну, я имею в виду эту ужасную… И то, что она исчезла… Вы знаете, о чем я…
— Да, — сказал Аркадий. — Вы хотите сказать, что сейчас понимаете и это?
— Конечно! Здесь не обошлось без потусторонних сил, это очевидно!
Аркадий шумно вздохнул и поднял глаза к потолку. Он уже сложил в уме определенную мозаику, в ней было место и для обоих Подольских, и для Раскиной, и для раввина, и даже для религии. Но не для потусторонних сил, в конце-то концов! Если этот Лев Николаевич намерен городить новые глупости вместо того, чтобы разобраться в старых…
Виктор хихикнул и бросил на помощника иронический взгляд, говоривший: ну что, попробовал сам, убедился, что тебя водят за нос, почему бы не освободить место для более квалифицированного специалиста?
— Видите ли, — раздумчиво сказал Аркадий, — легче всего объяснить появление и исчезновение ожога на лице Подольского действием потусторонних сил. И еще Рас…
Он встретил яростный взгляд Виктора, запнулся на полуслове и продолжил:
— Я знаю в Москве сотню человек, которые так бы и поступили. В Кармическом институте этот случай вызвал бы восторг… Почему вы пришли с этим объяснением ко мне?
— А куда я должен был идти? — удивился Лев Николаевич. — Расследованием занимаетесь вы, я и пошел к вам. Тем более, что вы меня все равно нашли бы.
— Тогда не нужно говорить глупости.
— Почему глупости? — вздохнул Подольский. — Знаете, я тоже человек рациональный, но есть рацио более широкое… С философом я бы это обсудил в категориях мистического, а с вами нужна конкретика, так я ее и придерживаюсь. Вот, скажем, не была ли похожа эта, как вы говорите, маска на лице Генриха… не была ли она похожа на… э-э… след человеческой ладони?
— Откуда вы об этом знаете? — насторожился Аркадий. Вряд ли Подольский мог ознакомиться с материалами дела, тем более, с результатами судмедэкспертизы, секретными, как и все, что находится в пределах следственного дознания. Значит, кто-то сказал. Виктор? Раввин? Но раввин и сам не мог знать о такой детали… Кто?
— Оттуда! — огрызнулся Подольский. — Если бы ваш кругозор был более широк, вы бы не спрашивали.
— Ладонь смерти, — подал голос Чухновский, — это жаркая ладонь демона, которой он помечает тех, кто нарушил заповеди небесные, без соблюдения коих…
— Стоп, — сказал Аркадий. — Давайте останемся в рамках здравого смысла. Я спросил, откуда вам стало известно, какой именно формы было ожоговое пятно на лице Подольского?
— То есть, вы подтверждаете, что они имело форму ладони? — уточнил Лев Николаевич, а Чухновский даже сделал два шага к столу, чтобы не пропустить ни слова.
— Вопросы задаю я, — недовольно сказал Аркадий, чувствуя, что процедура допроса уже потеряла смысл, но еще не поняв, когда именно он упустил из рук инициативу. — Мне спросить в третий раз или вы ответите сразу?
— Отвечу сразу. Если вы читали труды профессора Джейкобса, я имею в виду хотя бы его «Нейропсихологию инкарнаций»… Там сказано…
— Я не читал Джейкобса, он не имеет отношения к этому делу. Я спрашиваю…
— Так ведь Лев Николаевич и пытается вам ответить! — неожиданно вступил раввин. — А вы не слушаете его, как не хотели два часа назад слушать меня.
— Я вас внимательно слушал.
— Но не слышали, — с горечью сказал Чухновский. — Поймите наконец: Подольский узнал причину гибели своего предка и потому погиб. К сожалению, в некоторой степени я стал его оружием, поскольку совершил по его просьбе обряд пульса де нура.
— Что совершили? — переспросил Аркадий.
— Обряд обращения к Всевышнему с просьбой наказать еврея, порвавшего связи со своим народом. Творец откликнулся незамедлительно…
Аркадий услышал хриплый смех — Виктор присел на стул в голове кровати и откровенно развлекался, ему доставляло удовольствие видеть, как два важных свидетеля, один из которых вполне мог оказаться убийцей, морочат голову следователю.
— Вы не ответили на мой вопрос о том, откуда вам стало известно об ожоговом следе в форме ладони, — сухо сказал Аркадий. — Вы не ответили уже на три заданных мной вопроса, представляющих важность для следствия. Как официальный свидетель по делу вы несете ответственность…
— Я ответил! — вскипел Подольский, а раввин закивал головой и сделал еще один шаг вперед.
— …И потому, — продолжал Аркадий, — согласно уголовно-процессуальному кодексу, статья семьдесят три-бис, вы можете быть подвергнуты задержанию в административном порядке на срок до сорока восьми часов. В течение этого времени вы будете содержаться в КПЗ с предоставлением всех положенных условий и обдумывать…
— Вы с ума сошли? — изумился Подольский. — Я все время стараюсь объяснить вам суть произошедшего… конечно, как я ее понимаю… а вы не слушаете.
— Лев Николаевич, — мягко сказал Аркадий, — меня не интересуют ваши интерпретации. Меня не интересует, как вы тут что понимаете. Меня интересуют конкретные ответы на конкретные вопросы. В частности, откуда вам стало известно об ожоговом следе в форме…
— Так я же сказал вам! Это описано в книге Джейкобса!
— Что описано? — вскричал Аркадий. — Гибель вашего родственника?
— Генриха? Это частный случай…
— Может быть, не будете спорить впустую? — вмешался Чухновский. — Если позволите, я зачитаю вам…
Он поднес к глазам книгу, которую он держал в руке — видимо нашел-таки на полке после долгих поисков именно то, что искал. Книга была из старых, в картонном, а не пластиковом переплете, издание, скорее всего, до тридцатого года, когда всю книжную промышленность перевели на новый тип производства.
— Вот… — сказал раввин. — «Если Творец отмечает кого-то из людей недостойных или преступивших, или в будущем способных принести в мир преступные и богопротивные идеи, Он делает это одним из множества способов, желая показать людям, что…» Погодите, это не совсем… Ага, вот… «Дьявольская ладонь. Ожог на теле, имеющий форму беспалой ладони. Возникает при использовании колдовства или иных форм воздействия на материальную сущность живого. Обычно наблюдается на животе или спине, но встречаются и более экзотические случаи, как, например, наказание графа Сиднея Мюррея в 1736 году, отмеченного дьявольской ладонью в области затылка, в результате чего Мюррею были нанесены непоправимые повреждения мозга, которые привели к смерти. Граф был наказан за то, что…» Это тоже неважно, граф был христианином, тут совсем другое… Вот еще. «Иудейская религия не содержит понятия Дьявола как антитезы Богу и потому в рамках иудаизма я не могу дать определения дьявольской ладони. Отмечено всего три случая появления этого эффекта в качестве наказания. Первый: печать на спине бывшего раввина Иегуды Хареля, перешедшего в ислам. Второй: печать на груди торговца из Кастилии Моше Герреро, выдавшего инквизиции семь своих соплеменников, облыжно обвиненных в сотрудничестве с дьяволом. И третий: печать на левой щеке Зосимы Бугендольфа, наказанного за убийство раввина Зальцмана в Кракове…» Ну, тут приведены и числа, если хотите… Кстати, этот Бугендольф умер в присутствии многочисленной родни и врача, который его пользовал. Именно врач впоследствии и описал этот случай, так что Джейкобс ссылается на вполне конкретный источник.
— Дайте, — Аркадий протянул руку, и раввин передал ему открытую книгу. Аркадий посмотрел на обложку: это действительно было довольно старое издание, 2026 год, издательство «Вагриус». Издательство, насколько помнил Аркадий, солидное, но время от времени все же вынужденное для поправки финансовых дел издавать и оккультную литературу. Автор — Арнольд Джейкобс. Что там про него написано на обложке? Профессор. Ясное дело — все они профессора. Ректор Института Откровения, Филадельфия. Название подходящее. Все у них так: Институт Откровения, Институт Сущности Человека, Тантрический институт, в одной Москве таких штук пятьдесят, и все кормятся на извечной человеческой страсти объяснять необъясненное необъяснимым. Вполне возможно, что истории с этим графом и остальными действительно происходили, невозможно же упомнить все странные криминалистические ситуации. Объяснения, конечно, чушь. Божественное наказание, м-да… Но случай с Полонским не единственный в своем роде. Что ж, хорошо хоть это. Есть прецедент. Значит, и объяснение должно быть. И, ясное дело, без привлечения технических новинок, эту интерпретацию можно опустить, сразу сужается поле обзора гипотез. Если уж двести лет назад преступники умудрялись проделывать такие штучки…
Кстати, когда умер этот Зосима? Аркадий открыл книгу на странице, заложенной Чухновским. 1736 год. Давно. Но если это не первый случай в криминалистике, почему компьюьтер МУРа не выдал на его запрос всей этой информации, которую раввин Чухновский без проблем и по памяти вытащил из книги, изданной, кстати, уже тогда, когда база данных МУРа находилась далеко не в стадии накопления? Объяснение, пожалуй, одно: все эти случаи при анализе не были признаны криминальными. Загадочными — возможно. Но не криминальными.
Зазвонил телефон. Звонок доносился из внутреннего кармана, и Аркадий в первое мгновение не понял, что, собственно, произошло — он точно знал, что блокировал связь перед началом допроса. Если звонок все-таки раздался, значит, аппарат принял сигнал, отменяющий все режимы отключения, и тогда…
— Допрос прерван в связи с возникновением дополнительных обстоятельств, — сказал Аркадий. В комнате все сразу задвигалось, зашумело, Виктор производил больше шума, чем Чухновский с Подольским, но Аркадию сейчас было не до них, потому что перед глазами возникло лицо дочери. Белое, искаженное ужасом.
— Папа… — сказала Марина, с трудом шевеля губами, — папа… Мама…
Она разрыдалась, изображение начало расплываться, дочь билась перед аппаратом в истерике, и камера не могла держать фокус.
— Спокойно, пожалуйста, — сказал Аркадий. — Ты можешь сказать, что случилось?
— Мама… умерла, — шепот дочери был слышен на противоположном конце комнаты, и все повернулись к Аркадию. Никто не видел, конечно, того, что видел он, но звук не фокусировался в его ушах, как изображение на сетчатке его глаз. Виктор неожиданно оказался рядом, положил руки ему на плечи и сдавил их.
— Как? Когда? О чем ты? — вопросы были банальны, в иных обстоятельствах Аркадий не стал задавать именно такие вопросы, это было непрофессионально, но все вылетело у него из головы, сейчас он ощущал себя таким же обывателем, как Подольский или любой другой из десятка миллионов москвичей.
— Не знаю… Я вернулась только что, а мама… лежит…
— Покажи, — резко сказал Аркадий, взяв наконец себя в руки. — Поверни камеру и покажи. И не плачь.
Изображение в его глазах дернулось, мелькнул потолок, это была гостиная, свет горел вполнакала, и видно было плохо. Руки у девочки дрожали, фокус размывался, женщина, лежавшая на полу, не была Аленой, не могла ею быть, Аркадий увидел чужое лицо, открытые безумные глаза, неподвижный взгляд, жена безусловно была мертва, нужно вызвать скорую, хотя это не имеет смысла, но все равно нужно вызвать, а он должен лететь, но как там Марина будет все это время одна — наедине с…
— Выйди, — четко сказал Аркадий, — выйди из квартиры, запри дверь, пойди к Безугловым и побудь у них, пока я не приеду. Я буду через полчаса, может, быстрее. Выйди немедленно и ничего не трогай.
Это его недомогание полчаса назад… Он не понял, что с ним произошло, а это был некробиот, ослабленный, потому что связь между ним и Аленой в последнее время была, как перетершийся шпагат… Значит, она умерла полчаса назад, и все это время он вел допрос, так и не поняв…
Но — почему?!
— Дай! — жестко сказал Виктор и протянул руку за аппаратом. Аркадий передал Хрусталеву телефон и встал.
— Сиди, — сказал Виктор. Подольский и раввин смотрели непонимающе, у них были свои проблемы. Виктор переключил аппарат на повтор разговора, изображение видел только он, Аркадий не хотел, чтобы Марина говорила кому-то еще о смерти матери, но и забрать аппарат у Хрусталева не было сил. Или желания? Или еще чего-то?
— Поезжай, — сказал Виктор, закончив просмотр. Судя по жестам, он остановил кадры с мертвой Аленой, рассматривая тело. — Поезжай, я свяжусь с МУРом сам, они будут там раньше тебя, так надо. Скорую тоже вызову.
— А что… — начал Подольский.
— Я задерживаю вас обоих в административном порядке для проведения допросов по делу, — сказал Виктор. — Мы будем здесь до прибытия конвоя. КПЗ на Фонтанной вас устроит? Там вполне сносные условия.
— Я должен молиться! — воскликнул раввин. — У меня должна быть кошерная пища! Я не могу…
Виктор сказал что-то в ответ, Аркадий не расслышал, он шел к выходу, как призрак по замку — натыкаясь на стены и, кажется, даже проходя сквозь них. Во всяком случае, когда минуту спустя он обнаружил, что сидит в машине и дает полный газ, Аркадий не помнил, как спустился вниз. Просто был в комнате Подольского, а очутился здесь.
Машина взмыла в ночное небо — сразу во второй эшелон.
— Объясню, — сказал Подольский. — Видите ли, прапрадед — наш общий с Генрихом прапрадед — был польским евреем. Он погиб при странных обстоятельствах… Дело было в Умани, это городок такой, где… Ну, неважно… Он умер в тысяча восемьсот девяносто третьем, почти два века назад. Как-то утром его обнаружили в собственной кровате заколотым. Комната была заперта изнутри на ключ, тело обнаружил его секретарь, прадед был богатым человеком, владел двумя фабриками… Секретарь — его звали Яковом — пришел, как всегда, в девять, в доме в это время никого не было, жена прадеда, Фейга, ушла с детьми в сад, а Абрам, вернувшись домой после утренней молитвы, пошел отдохнуть, он ночью поздно работал… Обычно Яков будил Абрама, если тот спал, и они просматривали утреннюю почту…
— Послушайте, — не выдержал Виктор, — что вы нам…
— Виктор, помолчи! — резко сказал Аркадий, сам не ожидая от себя такой вспышки. Он понимал, что Подольскому нужно хотя бы сейчас дать выговориться, его нельзя прерывать, какую бы чушь он ни нес, а потом, прослушивая запись, попробовать отсеять лишнюю информацию. В ресторане Подольский так и не решился заговорить, видимо, гибель Раскиной подействовала на него, как запирающий ключ, а сейчас он начал, по-видимому, издалека или даже вовсе не о том, но ведь он все равно дойдет до сути…
Выпада со стороны Аркадия Виктор не потерпел бы, но Чухновский тоже сделал шаг вперед и выкрикнул:
— Послушайте, как вас там! Не мешайте ему говорить!
Виктор пожал плечами.
— А… — протянул Подольский и провел рукой по лицу. — О чем это… Да, они просматривали почту. А в тот день Абрам не ответил на стук, и дверь оказалась против обыкновения заперта изнутри. Секретарь начал звать Абрама, но тот не отвечал, и это было очень странно… В общем, Яков взломал дверь, не став дожидаться возвращения Фейги с детьми. И обнаружил хозяина в постели с ножом в груди. Э… Так, во всяком случае, сказал секретарь. Но полиция не поверила, знаете ли. Якова арестовали по обвинению в убийстве…
— Почему? — быстро вставил Аркадий.
— Ну… — протянул Подольский. — Его слова о том, что комната была заперта, показались неубедительными. То есть, она действительно была заперта и замок действительно был взломан, но полиция не поверила тому, что нож уже торчал в груди Абрама, когда Яков вошел в спальню. Видите ли, если дверь действительно была заперта, в комнату никто не мог ни войти, ни выйти. Никто и никак. Слишком крепкие стены, слишком высокие окна, запертые, к тому же, изнутри. И дверь… Секретаря сразу заподозрили в том, что он убил, а потом взломал дверь, чтобы отвести от себя подозрения.
Виктор, стоя в нескольких шагах от Подольского, начал опять проявлять признаки нетерпения, и Аркадий понял, что, если Льва Николаевича прервут еще раз, нить будет потеряна, пожалуй, надолго. Он передвинул на середину стола коробочку компьютера, наклонился вперед и, чтобы Виктору было хорошо слышно, сказал:
— Официальный допрос ведет детектив Винокур Аркадий Валентинович, личный номер семнадцать двадцать три.
С этой минуты рассказ Подольского приобретал характер официального протокольного признания, которое могло быть использовано и в суде, Аркадий становился единственным человеком, официально имевшим право задавать вопросы, а Виктор с Чухновским — свидетелями, которым также могло быть в суде предоставлено слово, но только для того, чтобы удостоверить, что допрос проводился без отклонения от стандартной процедуры. Виктор, конечно, взъестся, с ним еще придется выяснять отношения, но сейчас он будет вынужден принять условия игры.
Взгляд Виктора ничего хорошего не сулил. Но и возразить Хрусталев не мог, а потому сложил руки на груди, пожал плечами и отошел в сторону. Он как бы говорил: ну поиграй, если есть охота.
Подольский не обратил внимания на игру нервов, продолжавшуюся несколько секунд и закончившуюся временной победой Аркадия. Он продолжал говорить:
— Нож, конечно, не нашли. Якова арестовали. У него были, как выяснилось, причины для того, чтобы ненавидеть собственного хозяина. Давняя история… В молодости он любил одну девушку. Они ведь были с Абрамом из одного местечка, и возраст почти одинаковый… Яков хотел на ней жениться, а Абрам девушку отбил. Не потому, что был в нее влюблен, а просто… Чтобы насолить Якову. То ли на спор, то ли… В общем, никто не знает. И никто не знает, что было потом. Как бы то ни было, девушка… э… покончила с собой. И Яков… Ну, это понятно. Через много лет он приехал в Умань, явился к Абраму, сказал, что, мол, кто старое помянет… И все такое… У него было очень сложное положение, жена умерла, детей нет, работу потерял… И Абрам то ли пожалел Якова, то ли действительно чувствовал свою вину перед ним. Он взял Якова к себе секретарем, снял ему комнату неподалеку от своего дома. Понимаете? Полиция решила, что Яков специально ждал случая, и вот…
Подольский развел руками.
— Наверно, — продолжал он, — если бы все это происходило на сто лет раньше, Якова действительно засудили бы. Про отпечатки пальцев, впрочем, и в конце девятнадцатого века никто не знал, во всяком случае, в Умани. Но судебно-медицинская служба уже кое-что понимала… В общем, врач утверждал, что удар ножом нанесли, когда Абрам был уже мертв. Понимаете? Он умер рано утром от разрыва сердца, как тогда говорили. Обширный инфаркт, как сказали бы потом. А ножом ударили в мертвое тело. И никто, к тому же, не смог доказать, что Яков не взламывал дверь. В общем, в деле были только косвенные улики, но главное — то, что умер Абрам от инфаркта. Вот…
Подольский замолчал. Он смотрел почему-то не на Аркадия, а на раввина, Чухновский же в это время занимался странным делом — снимал с полок книги, перелистывал и ставил на место.
— Какое отношение, — спросил Аркадий, — имеет эта давняя история к гибели Генриха Натановича Подольского и к его появлению в вашей квартире год назад?
— А? — непонимающе спросил Лев Николаевич, думая о своем. — Ну да, появление… Он произнес эту фразу и вошел в комнату, хотя я стоял на пороге и вовсе не собирался его впускать… Вошел и сказал: «Я раскопал это. Нашего прапрадеда казнили. И я знаю — кто».
У раввина упала книга, но он не стал ее поднимать, так и застыл с протянутой рукой.
— Понимаете, эта история с прадедом… Она была вроде как наша семейная тайна. Ну, как английские аристократы передают из поколения в поколение какие-нибудь родовые неразгаданные тайны, так и Абрам был… Мы с Генрихом, когда еще были дружны, много раз обсуждали — ударил Яков ножом или нет? И почему Абрама вдруг хватил инфаркт — он же был крепким и здоровым мужчиной… Много еще лет назад у нас возникла версия о том, что Абрама могли отравить — сейчас-то всем известно, что существуют яды, действие которых по симптомам аналогично инфаркту, и, если не знать наверняка, что человека отравили, вполне можно перепутать. А в те времена и говорить нечего… И тогда история становится еще таинственнее, ведь появляется новый претендент на роль убийцы: тот, кто пришел с Абрамом в дом, когда он возвращался с утренней молитвы, дал ему яд и ушел, оставив прапрадеда умирать. Кто? И почему? Вы понимаете, что пищи для воображения здесь было более чем достаточно, а для того, чтобы открыть истину… Не эксгумировать же на самом деле труп Абрама! В общем, когда Генрих сказал о яде, я понял о чем именно идет речь. Я подумал: может, он нашел какие-то документы… открылись какие-то обстоятельства. Я впустил его из любопытства, а оказалось…
Подольский опять замолчал, и раввин только теперь заметил, что уронил книгу. Он нагнулся, поднял том, аккуратно поставил на полку и взял следующий, продолжив свое бессмысленное занятие, начавшее действовать Аркадию на нервы.
— Что же оказалось? — спросил Аркадий.
— А?.. Вот в том-то и дело… Я все время к этому подхожу, но… Вы не поверите, потому что… Ну, не знаю… Для вас смерть Генриха — это просто уголовное дело, а на самом деле… Нет, на самом деле это, конечно, уголовное дело, кто спорит, но только… Как бы это сказать…
— Дело, которое не находится в вашей компетенции, — подсказал Чухновский, не оборачиваясь.
— Вот-вот… — обрадовался Подольский. — Именно так! По сути, Генрих убил себя сам… То есть, не сам, это не самоубийство, если быть точным, его убил тот же человек, что убил Абрама, но руками самого Генриха, точнее… м-м… точнее даже не руками, а… Нет, вы все равно…
Подольский окончательно сбился и замолчал.
— Я ничего не понял, — искренне сказал Аркадий. — Давайте я буду задавать вам конкретные вопросы, а вы отвечайте по возможности короче. Свидетелей, — Аркадий посмотрел на Виктора и Чухновского, — попрошу на время перекрестного допроса воздержаться от комментариев и дополнений.
Виктор демонстративно пожал плечами, а раввин, достав очередную книгу, начал ее внимательно читать с первой страницы.
— Вы утверждаете, что смерть вашего родственника каким-то образом связана со смертью Генриха Натановича Подольского?
— Да, — кивнул Лев Николаевич.
— Вы утверждаете, что Генриха Натановича убил потомок того, кто в свое время убил Абрама Подольского?
— Что?.. Нет, конечно! — Лев Николаевич округлил глаза. — Не потомок, я разве сказал — потомок? Он же и убил. Не своими руками… Хотя… Это как посмотреть, может, и своими…
— Минуту. Уточните. Вы утверждаете, что Генриха Натановича Подольского убил тот же человек, который двести лет назад убил вашего предка Абрама Подольского?
— Мм… Ну, если хотите, именно так.
— Что значит — если хотите? Вы это утверждаете или нет?
— Ну… Да, утверждаю.
— Вы понимаете, конечно, что Абрама Подольского убили двести лет назад, и никто не мог прожить столько времени…
— Конечно! Именно в этом вся проблема! Именно поэтому и погибла Наталья Леонидовна! Это как круги на воде — если бросаешь камень, круги все равно появляются, как бы ты ни старался быть аккуратным…
— Стоп, — сказал Аркадий, — к Раскиной мы еще вернемся. Если я правильно вас понимаю, смерть Генриха Натановича непосредственно связана с его деятельностью в институте? Я имею в виду то, что вы назвали исследованием реинкарнаций.
— Да! Господи, я это уже три часа пытаюсь объяснить! — с неожиданным жаром воскликнул Подольский. — То есть, у меня нет, конечно, никаких доказательств, но все, что я знаю, начиная с характера некробиота, убеждает меня именно в этом! Я не понимал только, как это произошло с маской… Ну, я имею в виду эту ужасную… И то, что она исчезла… Вы знаете, о чем я…
— Да, — сказал Аркадий. — Вы хотите сказать, что сейчас понимаете и это?
— Конечно! Здесь не обошлось без потусторонних сил, это очевидно!
Аркадий шумно вздохнул и поднял глаза к потолку. Он уже сложил в уме определенную мозаику, в ней было место и для обоих Подольских, и для Раскиной, и для раввина, и даже для религии. Но не для потусторонних сил, в конце-то концов! Если этот Лев Николаевич намерен городить новые глупости вместо того, чтобы разобраться в старых…
Виктор хихикнул и бросил на помощника иронический взгляд, говоривший: ну что, попробовал сам, убедился, что тебя водят за нос, почему бы не освободить место для более квалифицированного специалиста?
— Видите ли, — раздумчиво сказал Аркадий, — легче всего объяснить появление и исчезновение ожога на лице Подольского действием потусторонних сил. И еще Рас…
Он встретил яростный взгляд Виктора, запнулся на полуслове и продолжил:
— Я знаю в Москве сотню человек, которые так бы и поступили. В Кармическом институте этот случай вызвал бы восторг… Почему вы пришли с этим объяснением ко мне?
— А куда я должен был идти? — удивился Лев Николаевич. — Расследованием занимаетесь вы, я и пошел к вам. Тем более, что вы меня все равно нашли бы.
— Тогда не нужно говорить глупости.
— Почему глупости? — вздохнул Подольский. — Знаете, я тоже человек рациональный, но есть рацио более широкое… С философом я бы это обсудил в категориях мистического, а с вами нужна конкретика, так я ее и придерживаюсь. Вот, скажем, не была ли похожа эта, как вы говорите, маска на лице Генриха… не была ли она похожа на… э-э… след человеческой ладони?
— Откуда вы об этом знаете? — насторожился Аркадий. Вряд ли Подольский мог ознакомиться с материалами дела, тем более, с результатами судмедэкспертизы, секретными, как и все, что находится в пределах следственного дознания. Значит, кто-то сказал. Виктор? Раввин? Но раввин и сам не мог знать о такой детали… Кто?
— Оттуда! — огрызнулся Подольский. — Если бы ваш кругозор был более широк, вы бы не спрашивали.
— Ладонь смерти, — подал голос Чухновский, — это жаркая ладонь демона, которой он помечает тех, кто нарушил заповеди небесные, без соблюдения коих…
— Стоп, — сказал Аркадий. — Давайте останемся в рамках здравого смысла. Я спросил, откуда вам стало известно, какой именно формы было ожоговое пятно на лице Подольского?
— То есть, вы подтверждаете, что они имело форму ладони? — уточнил Лев Николаевич, а Чухновский даже сделал два шага к столу, чтобы не пропустить ни слова.
— Вопросы задаю я, — недовольно сказал Аркадий, чувствуя, что процедура допроса уже потеряла смысл, но еще не поняв, когда именно он упустил из рук инициативу. — Мне спросить в третий раз или вы ответите сразу?
— Отвечу сразу. Если вы читали труды профессора Джейкобса, я имею в виду хотя бы его «Нейропсихологию инкарнаций»… Там сказано…
— Я не читал Джейкобса, он не имеет отношения к этому делу. Я спрашиваю…
— Так ведь Лев Николаевич и пытается вам ответить! — неожиданно вступил раввин. — А вы не слушаете его, как не хотели два часа назад слушать меня.
— Я вас внимательно слушал.
— Но не слышали, — с горечью сказал Чухновский. — Поймите наконец: Подольский узнал причину гибели своего предка и потому погиб. К сожалению, в некоторой степени я стал его оружием, поскольку совершил по его просьбе обряд пульса де нура.
— Что совершили? — переспросил Аркадий.
— Обряд обращения к Всевышнему с просьбой наказать еврея, порвавшего связи со своим народом. Творец откликнулся незамедлительно…
Аркадий услышал хриплый смех — Виктор присел на стул в голове кровати и откровенно развлекался, ему доставляло удовольствие видеть, как два важных свидетеля, один из которых вполне мог оказаться убийцей, морочат голову следователю.
— Вы не ответили на мой вопрос о том, откуда вам стало известно об ожоговом следе в форме ладони, — сухо сказал Аркадий. — Вы не ответили уже на три заданных мной вопроса, представляющих важность для следствия. Как официальный свидетель по делу вы несете ответственность…
— Я ответил! — вскипел Подольский, а раввин закивал головой и сделал еще один шаг вперед.
— …И потому, — продолжал Аркадий, — согласно уголовно-процессуальному кодексу, статья семьдесят три-бис, вы можете быть подвергнуты задержанию в административном порядке на срок до сорока восьми часов. В течение этого времени вы будете содержаться в КПЗ с предоставлением всех положенных условий и обдумывать…
— Вы с ума сошли? — изумился Подольский. — Я все время стараюсь объяснить вам суть произошедшего… конечно, как я ее понимаю… а вы не слушаете.
— Лев Николаевич, — мягко сказал Аркадий, — меня не интересуют ваши интерпретации. Меня не интересует, как вы тут что понимаете. Меня интересуют конкретные ответы на конкретные вопросы. В частности, откуда вам стало известно об ожоговом следе в форме…
— Так я же сказал вам! Это описано в книге Джейкобса!
— Что описано? — вскричал Аркадий. — Гибель вашего родственника?
— Генриха? Это частный случай…
— Может быть, не будете спорить впустую? — вмешался Чухновский. — Если позволите, я зачитаю вам…
Он поднес к глазам книгу, которую он держал в руке — видимо нашел-таки на полке после долгих поисков именно то, что искал. Книга была из старых, в картонном, а не пластиковом переплете, издание, скорее всего, до тридцатого года, когда всю книжную промышленность перевели на новый тип производства.
— Вот… — сказал раввин. — «Если Творец отмечает кого-то из людей недостойных или преступивших, или в будущем способных принести в мир преступные и богопротивные идеи, Он делает это одним из множества способов, желая показать людям, что…» Погодите, это не совсем… Ага, вот… «Дьявольская ладонь. Ожог на теле, имеющий форму беспалой ладони. Возникает при использовании колдовства или иных форм воздействия на материальную сущность живого. Обычно наблюдается на животе или спине, но встречаются и более экзотические случаи, как, например, наказание графа Сиднея Мюррея в 1736 году, отмеченного дьявольской ладонью в области затылка, в результате чего Мюррею были нанесены непоправимые повреждения мозга, которые привели к смерти. Граф был наказан за то, что…» Это тоже неважно, граф был христианином, тут совсем другое… Вот еще. «Иудейская религия не содержит понятия Дьявола как антитезы Богу и потому в рамках иудаизма я не могу дать определения дьявольской ладони. Отмечено всего три случая появления этого эффекта в качестве наказания. Первый: печать на спине бывшего раввина Иегуды Хареля, перешедшего в ислам. Второй: печать на груди торговца из Кастилии Моше Герреро, выдавшего инквизиции семь своих соплеменников, облыжно обвиненных в сотрудничестве с дьяволом. И третий: печать на левой щеке Зосимы Бугендольфа, наказанного за убийство раввина Зальцмана в Кракове…» Ну, тут приведены и числа, если хотите… Кстати, этот Бугендольф умер в присутствии многочисленной родни и врача, который его пользовал. Именно врач впоследствии и описал этот случай, так что Джейкобс ссылается на вполне конкретный источник.
— Дайте, — Аркадий протянул руку, и раввин передал ему открытую книгу. Аркадий посмотрел на обложку: это действительно было довольно старое издание, 2026 год, издательство «Вагриус». Издательство, насколько помнил Аркадий, солидное, но время от времени все же вынужденное для поправки финансовых дел издавать и оккультную литературу. Автор — Арнольд Джейкобс. Что там про него написано на обложке? Профессор. Ясное дело — все они профессора. Ректор Института Откровения, Филадельфия. Название подходящее. Все у них так: Институт Откровения, Институт Сущности Человека, Тантрический институт, в одной Москве таких штук пятьдесят, и все кормятся на извечной человеческой страсти объяснять необъясненное необъяснимым. Вполне возможно, что истории с этим графом и остальными действительно происходили, невозможно же упомнить все странные криминалистические ситуации. Объяснения, конечно, чушь. Божественное наказание, м-да… Но случай с Полонским не единственный в своем роде. Что ж, хорошо хоть это. Есть прецедент. Значит, и объяснение должно быть. И, ясное дело, без привлечения технических новинок, эту интерпретацию можно опустить, сразу сужается поле обзора гипотез. Если уж двести лет назад преступники умудрялись проделывать такие штучки…
Кстати, когда умер этот Зосима? Аркадий открыл книгу на странице, заложенной Чухновским. 1736 год. Давно. Но если это не первый случай в криминалистике, почему компьюьтер МУРа не выдал на его запрос всей этой информации, которую раввин Чухновский без проблем и по памяти вытащил из книги, изданной, кстати, уже тогда, когда база данных МУРа находилась далеко не в стадии накопления? Объяснение, пожалуй, одно: все эти случаи при анализе не были признаны криминальными. Загадочными — возможно. Но не криминальными.
Зазвонил телефон. Звонок доносился из внутреннего кармана, и Аркадий в первое мгновение не понял, что, собственно, произошло — он точно знал, что блокировал связь перед началом допроса. Если звонок все-таки раздался, значит, аппарат принял сигнал, отменяющий все режимы отключения, и тогда…
— Допрос прерван в связи с возникновением дополнительных обстоятельств, — сказал Аркадий. В комнате все сразу задвигалось, зашумело, Виктор производил больше шума, чем Чухновский с Подольским, но Аркадию сейчас было не до них, потому что перед глазами возникло лицо дочери. Белое, искаженное ужасом.
— Папа… — сказала Марина, с трудом шевеля губами, — папа… Мама…
Она разрыдалась, изображение начало расплываться, дочь билась перед аппаратом в истерике, и камера не могла держать фокус.
— Спокойно, пожалуйста, — сказал Аркадий. — Ты можешь сказать, что случилось?
— Мама… умерла, — шепот дочери был слышен на противоположном конце комнаты, и все повернулись к Аркадию. Никто не видел, конечно, того, что видел он, но звук не фокусировался в его ушах, как изображение на сетчатке его глаз. Виктор неожиданно оказался рядом, положил руки ему на плечи и сдавил их.
— Как? Когда? О чем ты? — вопросы были банальны, в иных обстоятельствах Аркадий не стал задавать именно такие вопросы, это было непрофессионально, но все вылетело у него из головы, сейчас он ощущал себя таким же обывателем, как Подольский или любой другой из десятка миллионов москвичей.
— Не знаю… Я вернулась только что, а мама… лежит…
— Покажи, — резко сказал Аркадий, взяв наконец себя в руки. — Поверни камеру и покажи. И не плачь.
Изображение в его глазах дернулось, мелькнул потолок, это была гостиная, свет горел вполнакала, и видно было плохо. Руки у девочки дрожали, фокус размывался, женщина, лежавшая на полу, не была Аленой, не могла ею быть, Аркадий увидел чужое лицо, открытые безумные глаза, неподвижный взгляд, жена безусловно была мертва, нужно вызвать скорую, хотя это не имеет смысла, но все равно нужно вызвать, а он должен лететь, но как там Марина будет все это время одна — наедине с…
— Выйди, — четко сказал Аркадий, — выйди из квартиры, запри дверь, пойди к Безугловым и побудь у них, пока я не приеду. Я буду через полчаса, может, быстрее. Выйди немедленно и ничего не трогай.
Это его недомогание полчаса назад… Он не понял, что с ним произошло, а это был некробиот, ослабленный, потому что связь между ним и Аленой в последнее время была, как перетершийся шпагат… Значит, она умерла полчаса назад, и все это время он вел допрос, так и не поняв…
Но — почему?!
— Дай! — жестко сказал Виктор и протянул руку за аппаратом. Аркадий передал Хрусталеву телефон и встал.
— Сиди, — сказал Виктор. Подольский и раввин смотрели непонимающе, у них были свои проблемы. Виктор переключил аппарат на повтор разговора, изображение видел только он, Аркадий не хотел, чтобы Марина говорила кому-то еще о смерти матери, но и забрать аппарат у Хрусталева не было сил. Или желания? Или еще чего-то?
— Поезжай, — сказал Виктор, закончив просмотр. Судя по жестам, он остановил кадры с мертвой Аленой, рассматривая тело. — Поезжай, я свяжусь с МУРом сам, они будут там раньше тебя, так надо. Скорую тоже вызову.
— А что… — начал Подольский.
— Я задерживаю вас обоих в административном порядке для проведения допросов по делу, — сказал Виктор. — Мы будем здесь до прибытия конвоя. КПЗ на Фонтанной вас устроит? Там вполне сносные условия.
— Я должен молиться! — воскликнул раввин. — У меня должна быть кошерная пища! Я не могу…
Виктор сказал что-то в ответ, Аркадий не расслышал, он шел к выходу, как призрак по замку — натыкаясь на стены и, кажется, даже проходя сквозь них. Во всяком случае, когда минуту спустя он обнаружил, что сидит в машине и дает полный газ, Аркадий не помнил, как спустился вниз. Просто был в комнате Подольского, а очутился здесь.
Машина взмыла в ночное небо — сразу во второй эшелон.
Глава десятая
«Я должен был»… Мысль кружилась в голове по стационарной орбите и была единственной, которую он осознавал, все остальное не вмещалось в памяти и существовало как бы отдельно от его личной вселенной. «Я должен был, я должен был»… Что — должен? Вернуться домой посреди дня, чтобы успокоить впавшую в транс жену? Успокоить женщину, изменявшую ему не первый месяц? Ну погиб твой Метальников, так ведь работа такая, не бери в голову… Бред. Если бы он вернулся домой вовремя, сейчас они с Аленой занимались бы выяснением отношений и наверняка довыяснялись бы до бросания посуды и оскорблений, переходящих в рукоприкладство. И все это — при дочери, которая заперлась бы в своей комнате и вздрагивала при каждом резком звуке… Да, но Алена осталась бы жива! Она осталась бы жива, а все остальное не имеет значения, не играет роли и вообще не в счет. А он носился по Москве и вспоминал о жене только тогда, когда никаких мыслей по поводу нелепой истории с Подольским не приходило в голову…
И теперь она мертва.
Он виноват.
Машина приземлилась слишком резко, и рессоры взвизгнули так, будто обругали нерадивого водителя всеми нецензурными словами великого и могучего русского языка. Подлетая к дому, Аркадий видел, что оперативники и медики уже на месте: мигалки двух типов мерно мерцали на подъездной дороге.
На этаже, когда Аркадий вышел из лифта, его встретил, однако, не дежурный патрульный эксперт, а репортер — знакомое лицо, знакомый голос, но кто именно? Аркадий не расслышал вопроса, отодвинул представителя прессы (почему он вообще здесь оказался, неужели в МУРе решили, что о смерти Алены можно писать в газеты?) и ворвался в собственную квартиру, как в осажденную крепость.
И теперь она мертва.
Он виноват.
Машина приземлилась слишком резко, и рессоры взвизгнули так, будто обругали нерадивого водителя всеми нецензурными словами великого и могучего русского языка. Подлетая к дому, Аркадий видел, что оперативники и медики уже на месте: мигалки двух типов мерно мерцали на подъездной дороге.
На этаже, когда Аркадий вышел из лифта, его встретил, однако, не дежурный патрульный эксперт, а репортер — знакомое лицо, знакомый голос, но кто именно? Аркадий не расслышал вопроса, отодвинул представителя прессы (почему он вообще здесь оказался, неужели в МУРе решили, что о смерти Алены можно писать в газеты?) и ворвался в собственную квартиру, как в осажденную крепость.