Страница:
— Да не отравлена водичка, не бзди! — фыркнул эсэсовец. — Вы ж нам живыми нужны, соколики, кто вас травить будет?
Осторожно отвинтив пробку, понюхав, Браток пожал плечами:
— Вода:
— А тебе что, шампанского туда надо было набулькать? Перебьёшься, детинушка: Пей давай.
Браток страдальчески оглянулся. Остальные смотрели на него с живым и, признаться, нехорошим интересом. Он постоял с бутылкой в руке, решился. Закинул голову, надолго присосался к горлышку.
— Ладно, дорвался:— хмуро вмешался Синий, уже стоя со своей жестяной кружкой. — Не отравят, это точно, жаба поперёк горла встанет. Может, у меня в запечье ещё полведра брюликов заховано:
— Ты не умничай, расписной, — вяло огрызнулся охранник. — А то водичку-то отыму:
Разлили по кружкам, выпили, дали не способному самостоятельно передвигаться Доценту. Прислушались к ощущениям в организме и, судя по одинаковому выражению на лицах, не обнаружили признаков чего-то необычного. Осушили по второй.
— Мясом пахнет, бля буду:— втянув воздух расширенными ноздрями, заявил Браток.
Он вытащил из сумки, окончательно после этого опустевшей, газетный свёрток, от которого и в самом деле шибануло по всему бараку приятнейшим ароматом вареного мяса, так что согласно павловскому рефлексу слюна пошла потоком. Зашуршала газета, покрытая жирными пятнами. Кто-то тихо, непроизвольно выругался.
В общем, завтрак как две капли воды походил на ободранного, выпотрошенного и обезглавленного кролика, которого сварили целиком до полной готовности — вот только у этого кролика имелся нетронутый хвост. Судя по длине и слипшейся серобелой шерсти, принадлежать он мог исключительно кошке и никому другому. Браток стоял с вареной тушкой в руке. С неё бесшумно отваливались и падали на пол кольца разваренного лука.
— С лучком, с перчиком, с морковочкой! — прокомментировал эсэсовец. — Сам бы ел, да должностью не вышел. Чего стоите, гости дорогие? Наворачивайте! А то: Забыли насчёт сортира?
— А! — с наигранной бесшабашностью воскликнул Синий посреди томительной тишины. — И не такое жрать приходилось. Не хуже кролика, в конце-то концов: Он поднялся, отобрал у Братка белую тушку, решительно отломал мясистую заднюю лапу, сел на нары и принялся жевать за обе щеки — похоже, и в самом деле без особых внутренних препятствий. Пробурчал с набитым ртом, косясь на стоявшую в дверях троицу:
— Нифево, что я кофти на пол плюю?
— Ничего, соколик. Лишь бы не сблевал, а то — извини:
— Ну уж хрен, — заверил Синий. — Буду я добрую хаванинку наружу пускать: Давайте, орлы, наворачивайте. Кролик, он и есть кролик.
Удивительно, но первым за своей долей потянулся Борман. Как уж он там управлялся, Вадим не видел, собравшись внутренне, передал кусок Доценту, поднёс свой ко рту. Пахло совершеннейшим кроликом, ничего противного. Запустил зубы в мясо, оторвал кусок и, полупрожевав, проглотил.
Могло быть и хуже. В желудок прошло нормально и улеглось там, не выказывая желания попроситься наружу. Главное было — не смотреть в ту сторону, где на газетке красовался хвост. Все остальные, судя по звукам, тоже втянулись, жевали, глотали, не слышно было пока что ни единого звука, свидетельствовавшего бы, что кто-то оплошал.
— Я в деревне сусликов ел, — сообщил Эмиль в пространство. — Ничего, если прожарить и с черемшой.
— А я что говорю? — поддержал Синий. — Тут крыс жрать доводилось. Вообще, если прикинуть, самое поганое животное — это свинья. Мечет всякую дрянь. Однако ж мы свининку за обе щеки хаваем:
— А чего я в Таиланде лопал, вы б знали:— Браток, уловив общее настроение, старался не ударить в грязь лицом. — И в Индонезии: Ох, я там оттянулся. Есть у них остров Бали, слышали? Вот мы с пацанами, где ни увидим это «Бали» ихними буквами, тут же к нему спереди «Е» приписываем. Местные ни хера просечь не могут, а мы от хохота клонимся:
Даже сумрачный Борман подал голос, сообщив, что лично он в Испании отпробовал бычьи яйца под каким-то соусом — и ничего, не помер.
— Пищевой консерватизм, в общем, совершенно неуместен, — слабым голосом завершил Доцент. — Вот человечину, конечно, я бы есть отказался: Короче говоря, все шло совершенно вопреки расчётам охранников — что недвусмысленно отражалось на их поскучневших рожах. И все же они не спешили покинуть место действия, торчали в проёме, покуривали, один то и дело смотрел на часы. Вполне возможно, сюрпризы на этом и не кончились — им давно бы следовало убраться восвояси, не словив ожидаемого кайфа:
— Герр эсэсман, разрешите обратиться? — почти весело спросил Синий. — У вас, часом, ещё кролика не найдётся? Оголодали малость на казённых харчах:
— Будет тебе и кролик, и какава:— рассеянно отозвался эсэсовец, уже не отводя взгляда от часов.
Э_т_о подступило без всяких предварительных симптомов и неприятных ощущений.
Только что Вадим сидел на нарах, старательно выбирая из последней, полупустой пачки сигаретку получше, — и вдруг в мгновение ока под ним стало мокро. Он вскочил — по ногам уже текло вовсю, — стал растерянно озираться, как будто причина была не в нем, а в окружающем. И наконец осознал происходящее во всей неприглядности.
Эсэсовцы ржали так, что с потолка, казалось, вот-вот обрушится штукатурка, Василюк от них не отставал. Сзади, на нарах, прямо-таки взвыл Доцент, сгоряча попытавшийся вскочить, забыв о ране.
Тут как раз начал ощущаться запашок — воняло, признаться, немилосердно. Все ещё не справившись с растерянностью, они нелепо, неуклюже топтались возле нар, а понос никак не унимался, штаны, казалось, промокли насквозь, на пол уже вовсю текло и капало.
— Вода? — прорычал Синий, переступая с ноги на ногу, будто дрессированный медведь.
— Она, родимая, — охотно просветил верзила, похрюкивая от избытка чувств и смахивая слезы. — Аш-два-о плюс современная химия из аптечки фрейлейн Маргариты: Ребятки, о вас же заботимся, что вы, как дикари: Никогда не слышали про такую методику — удаление шлаков из организма? Все шлаки с дерьмом выходят, точно вам говорю, у фрейлейн медицинское образование, уж она-то знает лучше: Ну забыл я, забыл вас предупредить, чтобы заблаговременно скинули штаны. И без вас забот полон рот, серьёзными делами заворачиваем:
У Вадима осталось впечатление, что этот тип гораздо умнее, чем кажется, лишь прячется за личину тупого хама. То, что он собственноручно смахнул бензопилой голову бедняге Красавчику, такой версии ничуть не противоречило.
Правда, некогда было думать и строить версии. Нужно было что-то делать, вот только что? Извержение вулкана явно шло на убыль, но до финала пока что далеко: Как ни удивительно, первым сориентировался Браток. Пока остальные топтались в такт Синему, словно целое стадо цыганских медведей прошлых времён, он быстренько скинул ботинки, штаны, сграбастал с нар принадлежавшую покойному Красавчику простыню и принялся вытираться, матерясь сквозь зубы, то и дело заглядывая себе за спину. Троица в дверях помирала от хохота.
Вадим оглянулся, но не смог определить в растерянности, где постели живых, а где — покойников. Схватил свою собственную простыню с тощего матрасика— в конце концов, не до роскоши, — стал обтирать ноги. Остальные, шипя и ругаясь, последовали его примеру.
— Ещё кто-нибудь водички хочет? — отсмеявшись, спросил верзила. — Вроде бы осталось полбутылки: Точно.
Его любезное предложение дружно проигнорировали, возясь с простынями. Испачканные штаны там и сям валялись на полу. Один Доцент беспомощно лежал в дерьме, ругаясь от бессильной злобы, — пытаясь скинуть штаны, непременно бы растревожил рану.
Кое-каких словечек, им использованных, Вадим не слыхивал вовсе. Он поносил стоявших в дверях ублюдков столь смачно и качественно, что даже Синий уважительно покрутил головой. Когда раненый дошёл до сексуальных привычек Василюка, получивших должный комментарий, капо, мрачный, как туча, стал было тащить из чехла на поясе дубинку, но верзила придержал его за шкирку:
— Охолонись, юный друг пограничников: Кому сказал? А вам должно быть стыдно — интеллигентный человек, ай-яй-яй: Такие словечки употребляете: Доцент изрёк ещё пару сложносочинённых фраз.
— Это ты зря, — безмятежно сказал верзила. — Пули в лоб ты от меня все равно не дождёшься, хитрован. И нечего скулить, мон шер. Уж если садился играть в такие игры, следовало бы знать, что однажды может выпрыгнуть хреновая карта:
— Я и не хнычу, — прохрипел Доцент. — Просто-напросто обидно сознавать, что тебя переиграла тупая сволочь:
Эсэсовец блеснул великолепными зубами:
— Раз переиграла, значит, сволочь не столь уж и тупая? А? Логично? Ладно, в другой раз доспорим, нам ещё предстоят душевные беседы: Собирайся, — он поманил пальцем Вадима. — Влезай в свои говнодавы, пойдём побеседуем с герром комендантом. Он уже заждался:
Вот оно. Настал черёд. Смешно, но вместо страха Вадим в первую очередь ощутил раздражение — момент казался самым неподходящим. Неудачнее и выбрать нельзя.
Он растерянно оглянулся на свои штаны, вонючей кучкой лежавшие на полу. И думать нечего в них влезать.
— Вот видишь, как все удачно сложилось, — сказал верзила. — После душевной беседы с гер-ром комендантом ты, скотина, мог и в штаны наделать, пришлось бы их сбрасывать. А так — ты уже без порток. Значительная экономия времени и усилий. Хочешь — обувайся, не хочешь — шлёпай босиком, мне без разницы.
— Но:
Глаза верзилы сузились, он грозно прошипел:
— Тебе, козёл, два раза повторять?! Марш! Вздохнув, Вадим влез в корявые ботинки, завязал шнурки — желудок, слава богу, успокоился — и направился к двери, одёргивая пониже бушлат, чувствуя, как от него воняет.
Осторожно отвинтив пробку, понюхав, Браток пожал плечами:
— Вода:
— А тебе что, шампанского туда надо было набулькать? Перебьёшься, детинушка: Пей давай.
Браток страдальчески оглянулся. Остальные смотрели на него с живым и, признаться, нехорошим интересом. Он постоял с бутылкой в руке, решился. Закинул голову, надолго присосался к горлышку.
— Ладно, дорвался:— хмуро вмешался Синий, уже стоя со своей жестяной кружкой. — Не отравят, это точно, жаба поперёк горла встанет. Может, у меня в запечье ещё полведра брюликов заховано:
— Ты не умничай, расписной, — вяло огрызнулся охранник. — А то водичку-то отыму:
Разлили по кружкам, выпили, дали не способному самостоятельно передвигаться Доценту. Прислушались к ощущениям в организме и, судя по одинаковому выражению на лицах, не обнаружили признаков чего-то необычного. Осушили по второй.
— Мясом пахнет, бля буду:— втянув воздух расширенными ноздрями, заявил Браток.
Он вытащил из сумки, окончательно после этого опустевшей, газетный свёрток, от которого и в самом деле шибануло по всему бараку приятнейшим ароматом вареного мяса, так что согласно павловскому рефлексу слюна пошла потоком. Зашуршала газета, покрытая жирными пятнами. Кто-то тихо, непроизвольно выругался.
В общем, завтрак как две капли воды походил на ободранного, выпотрошенного и обезглавленного кролика, которого сварили целиком до полной готовности — вот только у этого кролика имелся нетронутый хвост. Судя по длине и слипшейся серобелой шерсти, принадлежать он мог исключительно кошке и никому другому. Браток стоял с вареной тушкой в руке. С неё бесшумно отваливались и падали на пол кольца разваренного лука.
— С лучком, с перчиком, с морковочкой! — прокомментировал эсэсовец. — Сам бы ел, да должностью не вышел. Чего стоите, гости дорогие? Наворачивайте! А то: Забыли насчёт сортира?
— А! — с наигранной бесшабашностью воскликнул Синий посреди томительной тишины. — И не такое жрать приходилось. Не хуже кролика, в конце-то концов: Он поднялся, отобрал у Братка белую тушку, решительно отломал мясистую заднюю лапу, сел на нары и принялся жевать за обе щеки — похоже, и в самом деле без особых внутренних препятствий. Пробурчал с набитым ртом, косясь на стоявшую в дверях троицу:
— Нифево, что я кофти на пол плюю?
— Ничего, соколик. Лишь бы не сблевал, а то — извини:
— Ну уж хрен, — заверил Синий. — Буду я добрую хаванинку наружу пускать: Давайте, орлы, наворачивайте. Кролик, он и есть кролик.
Удивительно, но первым за своей долей потянулся Борман. Как уж он там управлялся, Вадим не видел, собравшись внутренне, передал кусок Доценту, поднёс свой ко рту. Пахло совершеннейшим кроликом, ничего противного. Запустил зубы в мясо, оторвал кусок и, полупрожевав, проглотил.
Могло быть и хуже. В желудок прошло нормально и улеглось там, не выказывая желания попроситься наружу. Главное было — не смотреть в ту сторону, где на газетке красовался хвост. Все остальные, судя по звукам, тоже втянулись, жевали, глотали, не слышно было пока что ни единого звука, свидетельствовавшего бы, что кто-то оплошал.
— Я в деревне сусликов ел, — сообщил Эмиль в пространство. — Ничего, если прожарить и с черемшой.
— А я что говорю? — поддержал Синий. — Тут крыс жрать доводилось. Вообще, если прикинуть, самое поганое животное — это свинья. Мечет всякую дрянь. Однако ж мы свининку за обе щеки хаваем:
— А чего я в Таиланде лопал, вы б знали:— Браток, уловив общее настроение, старался не ударить в грязь лицом. — И в Индонезии: Ох, я там оттянулся. Есть у них остров Бали, слышали? Вот мы с пацанами, где ни увидим это «Бали» ихними буквами, тут же к нему спереди «Е» приписываем. Местные ни хера просечь не могут, а мы от хохота клонимся:
Даже сумрачный Борман подал голос, сообщив, что лично он в Испании отпробовал бычьи яйца под каким-то соусом — и ничего, не помер.
— Пищевой консерватизм, в общем, совершенно неуместен, — слабым голосом завершил Доцент. — Вот человечину, конечно, я бы есть отказался: Короче говоря, все шло совершенно вопреки расчётам охранников — что недвусмысленно отражалось на их поскучневших рожах. И все же они не спешили покинуть место действия, торчали в проёме, покуривали, один то и дело смотрел на часы. Вполне возможно, сюрпризы на этом и не кончились — им давно бы следовало убраться восвояси, не словив ожидаемого кайфа:
— Герр эсэсман, разрешите обратиться? — почти весело спросил Синий. — У вас, часом, ещё кролика не найдётся? Оголодали малость на казённых харчах:
— Будет тебе и кролик, и какава:— рассеянно отозвался эсэсовец, уже не отводя взгляда от часов.
Э_т_о подступило без всяких предварительных симптомов и неприятных ощущений.
Только что Вадим сидел на нарах, старательно выбирая из последней, полупустой пачки сигаретку получше, — и вдруг в мгновение ока под ним стало мокро. Он вскочил — по ногам уже текло вовсю, — стал растерянно озираться, как будто причина была не в нем, а в окружающем. И наконец осознал происходящее во всей неприглядности.
Эсэсовцы ржали так, что с потолка, казалось, вот-вот обрушится штукатурка, Василюк от них не отставал. Сзади, на нарах, прямо-таки взвыл Доцент, сгоряча попытавшийся вскочить, забыв о ране.
Тут как раз начал ощущаться запашок — воняло, признаться, немилосердно. Все ещё не справившись с растерянностью, они нелепо, неуклюже топтались возле нар, а понос никак не унимался, штаны, казалось, промокли насквозь, на пол уже вовсю текло и капало.
— Вода? — прорычал Синий, переступая с ноги на ногу, будто дрессированный медведь.
— Она, родимая, — охотно просветил верзила, похрюкивая от избытка чувств и смахивая слезы. — Аш-два-о плюс современная химия из аптечки фрейлейн Маргариты: Ребятки, о вас же заботимся, что вы, как дикари: Никогда не слышали про такую методику — удаление шлаков из организма? Все шлаки с дерьмом выходят, точно вам говорю, у фрейлейн медицинское образование, уж она-то знает лучше: Ну забыл я, забыл вас предупредить, чтобы заблаговременно скинули штаны. И без вас забот полон рот, серьёзными делами заворачиваем:
У Вадима осталось впечатление, что этот тип гораздо умнее, чем кажется, лишь прячется за личину тупого хама. То, что он собственноручно смахнул бензопилой голову бедняге Красавчику, такой версии ничуть не противоречило.
Правда, некогда было думать и строить версии. Нужно было что-то делать, вот только что? Извержение вулкана явно шло на убыль, но до финала пока что далеко: Как ни удивительно, первым сориентировался Браток. Пока остальные топтались в такт Синему, словно целое стадо цыганских медведей прошлых времён, он быстренько скинул ботинки, штаны, сграбастал с нар принадлежавшую покойному Красавчику простыню и принялся вытираться, матерясь сквозь зубы, то и дело заглядывая себе за спину. Троица в дверях помирала от хохота.
Вадим оглянулся, но не смог определить в растерянности, где постели живых, а где — покойников. Схватил свою собственную простыню с тощего матрасика— в конце концов, не до роскоши, — стал обтирать ноги. Остальные, шипя и ругаясь, последовали его примеру.
— Ещё кто-нибудь водички хочет? — отсмеявшись, спросил верзила. — Вроде бы осталось полбутылки: Точно.
Его любезное предложение дружно проигнорировали, возясь с простынями. Испачканные штаны там и сям валялись на полу. Один Доцент беспомощно лежал в дерьме, ругаясь от бессильной злобы, — пытаясь скинуть штаны, непременно бы растревожил рану.
Кое-каких словечек, им использованных, Вадим не слыхивал вовсе. Он поносил стоявших в дверях ублюдков столь смачно и качественно, что даже Синий уважительно покрутил головой. Когда раненый дошёл до сексуальных привычек Василюка, получивших должный комментарий, капо, мрачный, как туча, стал было тащить из чехла на поясе дубинку, но верзила придержал его за шкирку:
— Охолонись, юный друг пограничников: Кому сказал? А вам должно быть стыдно — интеллигентный человек, ай-яй-яй: Такие словечки употребляете: Доцент изрёк ещё пару сложносочинённых фраз.
— Это ты зря, — безмятежно сказал верзила. — Пули в лоб ты от меня все равно не дождёшься, хитрован. И нечего скулить, мон шер. Уж если садился играть в такие игры, следовало бы знать, что однажды может выпрыгнуть хреновая карта:
— Я и не хнычу, — прохрипел Доцент. — Просто-напросто обидно сознавать, что тебя переиграла тупая сволочь:
Эсэсовец блеснул великолепными зубами:
— Раз переиграла, значит, сволочь не столь уж и тупая? А? Логично? Ладно, в другой раз доспорим, нам ещё предстоят душевные беседы: Собирайся, — он поманил пальцем Вадима. — Влезай в свои говнодавы, пойдём побеседуем с герром комендантом. Он уже заждался:
Вот оно. Настал черёд. Смешно, но вместо страха Вадим в первую очередь ощутил раздражение — момент казался самым неподходящим. Неудачнее и выбрать нельзя.
Он растерянно оглянулся на свои штаны, вонючей кучкой лежавшие на полу. И думать нечего в них влезать.
— Вот видишь, как все удачно сложилось, — сказал верзила. — После душевной беседы с гер-ром комендантом ты, скотина, мог и в штаны наделать, пришлось бы их сбрасывать. А так — ты уже без порток. Значительная экономия времени и усилий. Хочешь — обувайся, не хочешь — шлёпай босиком, мне без разницы.
— Но:
Глаза верзилы сузились, он грозно прошипел:
— Тебе, козёл, два раза повторять?! Марш! Вздохнув, Вадим влез в корявые ботинки, завязал шнурки — желудок, слава богу, успокоился — и направился к двери, одёргивая пониже бушлат, чувствуя, как от него воняет.
Глава девятая
Лицом к лицу
Лагерь казался вымершим — ни единой живой души. Козлы с трупом тоже исчезли. На мачте лениво болтался «Весёлый Роджер», временами улыбка разворачивалась во всю свою жутковатую ширь.
— Шагай, шагай! — покрикивал второй конвоир. — Пинка б тебе дать, да пачкаться неохота:
Верзила, напротив, и не думал подгонять Вадима, шагал в отдалении, насвистывая и громко мурлыча под нос:
Завидев их, по ту сторону ворот запрыгал на короткой привязи кавказец, оглушительно залаял. Из будки тут же выскочил часовой с автоматом, откинул половинку ворот.
У Вадима вспыхнула сумасшедшая надежда неизвестно даже, на что — впервые оказался на в_о_л_е. Во мгновение ока перед глазами пронеслась вереница пленительных сцен: сшибает одного, уворачивается от второго, несётся в тайгу: Бред. Ничего не получилось бы. Не спецназовец: К тому же на запястьях тут же защёлкнули наручники с прикреплённой к ним длинной цепочкой,прикрикнули:
— Марш!
— Аллее! — уточнил верзила. — Аллее, швайн!
Он прошёл мимо страшной цистерны — то ли примерещилось, то ли и в самом деле от неё тянуло остро-химическим запахом, вызывавшим животный страх.
— Искупнуться не желаешь? — заржал верзила, перехватив его взгляд.
— Только после вас:— проворчал он сквозь зубы.
За что тут же получил оглушительный подзатыльник. Верзила без особой злобы бросил:
— В молодогвардейца захотел поиграть, сволочь? Сраку порву:
Повернули налево, прошли вдоль колючей проволоки, держась от неё поодаль.
— А то, может, на проволоку прыгнешь? — поинтересовался верзила. — В рамках гордой несгибаемости?
Подошли к бараку, где обосновался комендант. Сразу же поднялись внутрь.
Верзила обогнал его, постучал в дверь. Когда изнутри что-то неразборчиво ответили, распахнул её, щёлкнул каблуками и рявкнул:
— Герр штандартенфюрер, заключённый доставлен!
— Давайте, — послышался голос Мейзенбурга, в котором явственно слышалось нехорошее предвкушение.
Вадима пихнули внутрь. Ничего особенно пугающего там не обнаружилось — стол, за которым восседал герр комендант в расстёгнутом френче (рядом, у торца, сидела пускавшая дым Маргарита), несколько старомодных стульев из металлических трубок, явно оставшихся со времён пионерлагеря, шкафчик и телевизор в углу. На столе не было ни плёток, ни каких-либо страшненьких приспособлений для вырывания ногтей и прочего активного следствия. Наоборот, там стояла полная бутылка «Хеннесси» и разнообразная закуска на тарелках. Комендант как раз отложил на блюдце надкусанный бутерброд.
— Кто к нам зашёл на огонёк! — расплылся комендант в деланной улыбке. — Проходите, дорогой мой, садитесь вон на тот стульчик: Гейнц, вы куда?
— Прошу прощения, герр штандартенфюрер, — ответил шагавший к шкафчику верзила. — Сначала надо клееночку подстелить:
— Это зачем? — деланно изумился комендант.
— Его степенство, господин купец первой гильдии, изволили ненароком обкакаться:
— То-то я запашок обоняю: Правильно, голубчик. Если каждый будет грязной жопой на казённые стулья плюхаться, никакой мебели не напасёшься. А что с ним такое?
— Это он съел что-нибудь, — сказал верзила, сноровисто застилая стул клеёнкой. — Садитесь, ваше степенство.
— Железки с него снимите, — поморщился комендант. — Нужно же нам соблюдать Женевскую конвенцию: или Гаагскую? Все время их путаю, что-то с памятью моей стало:
— Хрен ему в жопу, а не конвенцию, — безмятежно улыбаясь, протянула Маргарита.
Троица перебрасывалась репликами, как хорошо сыгранный оркестр. Верзила Гейнц снял с Вадима наручники и положил их куда-то в угол, но из комнаты не ушёл, остался торчать за спиной в опасной близости.
— Коньячку? — любезно предложил комендант. — Фрейлейн, не поухаживаете ли за гостем? Сам он стесняется: Хоть и воняет от него дерьмом на три версты, а все же гость:
Маргарита без тени неудовольствия гибко встала, налила довольно большую рюмку коньяку, поставила перед Вадимом, в два счета разложила на большой тарелке тонко нарезанную ветчину, сыр, красную рыбу.
— Чем богаты, по-походному, — пояснил комендант. — Угощайтесь, гостенек дорогой. Прозит!
Вадим медлил — и в ожидании подвоха, и опасаясь первым же проглоченным кусочком вновь вызвать бунт в желудке.
— Положительно, это хамство, — обиженно протянул комендант. — Нами откровенно брезгуют, господа, полное впечатление. Мы эту свинью усадили за стол, как порядочного, а он жрать не желает:
Удар сзади ладонями по ушам поневоле заставил Вадима взвыть и согнуться.
Вроде бы и не сильно, но больно до ужаса, даже слезы из глаз брызнули.
— Когда предлагает герр комендант, надо жрать, — наставительно пробасил над головой Гейнц. — Тебя, паскуда, нешуточной чести удостаивают: Ещё двинуть? Выпрямившись, смаргивая слезы, Вадим осторожно взял с тарелки ломтик сыра — ив следующий миг шумно впечатался физиономией в эту самую тарелку, раздавив и разбросав все, что там было. Кувыркнулась рюмка, коньяк потёк на щеку. Гейнц, все ещё держа его за шиворот, рывком вздёрнул голову:
— Тебя в каком хлеву воспитывали, сволочь? Воспитанный человек, прежде чем хватать еду руками, сначала вежливо интересуется, где можно помыть руки:
— Фрейлейн, уберите это, — поморщился комендант. — Поставьте новый прибор:
Во мгновение ока появилась новая наполненная рюмка и новая тарелка. Вадим сидел неподвижно.
— Что же вы не кушаете? — радушно предложил комендант.
— Руки немытые, — угрюмо отозвался Вадим.
— Бог ты мой, какие пустяки! — воскликнул комендант. — К чему эти китайские церемонии меж старыми приятелями? Ну? Я горячо настаиваю!
— Жри, падаль, пока предлагают, — ободрил Гейнц. — А то по почкам схлопочешь: Ну?
После долгих колебаний Вадим рискнул поднести ко рту самый маленький ломтик сыра, заранее сжавшись в ожидании удара. Удара, однако, не последовало — ему дали прожевать.
— Коньячку? — любезно предложил комендант.
Казалось, тут-то и подвох. Нет, опять-таки удалось выпить рюмку без постороннего вмешательства.
— До чего приятно посидеть вот так, запросто, без чинов:— умилился комендант. — Но, к моему превеликому сожалению, эту идиллию не удастся затянуть надолго. Вас много, а я один, знаете ли, и времени на каждого уходит несказанное количество. Вам хоть кол на голове тёши, как ни объясняй, что преисподняя для новых русских — это всерьёз и надолго, ломаетесь, запираетесь, беспочвенные надежды питаете:— Он закурил и откинулся в кресле. — Итак, что мы имеем? А имеем мы Вадима Аркадьевича Баскакова собственной персоной. И магазины у него по всему Шантарску, и акций-то у него, и посты-то у него в разных наблюдательных советах, и квартирками-то он вовсю поторговывает, и автомобильчиками, и бензинчиком. А все почему? Потому что папочка у него генерал, сынишку в обиду не даёт: Легко делать бизнес, имя папу в лампасах:
— Нужно ещё и голову иметь:— пробурчал Вадим, вновь заранее сгруппировавшись.
Удара и на сей раз не последовало. Комендант расплылся в улыбке:
— Дискутируйте, голубчик, дискутируйте. Истина, как ей и положено, рождается в спорах. Что там насчёт головы?
— Папины лампасы — они, знаете ли, далеко не всегда помогают, — сказал Вадим, тщательно подбирая слова. — При полном отсутствии мозгов и способностей получится:
Он умолк, заёрзал на клеёнке — по ногам вновь потекло, в желудке урчало.
Комендант демонстративно зажал нос, отшатнулся:
— Только-только наладилась светская беседа, как вам опять приспичило покакать:
Маргарита заливисто хохотала, закинув голову. Вадим на миг ослеп от бессильной ярости и стыда, ударивших в виски горячей волной. Что печальнее, он прекрасно понимал: в его нынешнем положении ни за что не удастся дискутировать на равных, можно говорить сколь угодно убедительно, разнести противника наголову — но все это выглядит невероятно смешно в устах человека, сидящего без штанов, испачканного жидким дерьмом:
— С чего бы это вдруг его понесяо? — размышлял вслух герр комендант. — Гейнц, неужели коньячок?
— Мой грех, гёрр штандартенфюрер, — откликнулся Гейнц без малейшего раскаяния в голосе.
— Ах, Рэба, Рэба, опять ваши штучки, это вы испачкали благородного дона:
— Но вы же не заставите меня чистить ему седалище?
— Господь с вами, Гейнц, как вам такое в голову взбрело? Вы у нас отличный служака, к чему? Пусть уж сидит и воняет, коли ничего другого не в состоянии придумать, пребывая за столом с приличными людьми. Шутник вы, Гейнц, я уж было сам собрался отпробовать коньячку:— Он согнал с лица улыбку. — Мозги, говорите? По-моему, это ещё хуже. В конце концов, дело не в мозгах и не в словесных играх, а в результатах. Вы, жирные коты, заполонили, испоганили и испаскудили все, до чего могли дотянуться, а дотянулись вы решительно до всего:— На сей раз он не гаерствовал и не притворялся, глаза горели дикой злобой. — Не хочу я в собственной стране чувствовать себя рабом, понятно тебе?! — Он едва не задохнулся, с превеликими трудами овладел собой. — Расползлись, гниды, как мандавошки: А вот не угодно ли преисподнюю, господа хорошие? Молчишь? Ну, хрюкни что-нибудь. Про твоих великолепных адвокатов, про пачки акций, про спутниковые телефоны:
— Про красивенькие машины, — вкрадчиво добавила Маргарита, встав со стула и мягким кошачьим шагом приближаясь. — В которые затаскиваете девочек и трахаете кучей на дачах:— Быстрым движением она рванула застёжку кобуры, выхватила пистолет и крепко упёрла дуло Вадиму в лоб. — Нравится?
Глаза у неё были злобные и совершенно безумные — с расширенными до предела зрачками. Оцепенев, боясь двинуть и пальцем, Вадим проговорил, боясь встретиться с ней взглядом:
— Я в машину силком никого не затаскивал:
— Не ты, так такие же, как ты, — злым полушёпотом сказала она. — Какая разница?
Дуло прямо-таки вдавливалось в лоб над правой бровью. Она шумно дышала над головой, тонкие пальцы на рукоятке пистолета подрагивали.
— Гейнц:— обронил комендант. Верзила подошёл, осторожно отвёл руку Маргариты и столь же мягко заставил опустить пистолет, приговаривая:
— Держите себя в руках, фрейлейн доктор, не стоит так расстраиваться из-за каждой сволочи: Получит своё, куда он денется? Садитесь, а я вам сейчас плесну натурального коньячку, без ваших порошочков:
Она залпом выпила, застегнула кобуру, поправила великолепные волосы и почти спокойным тоном поинтересовалась:
— Можно мне будет и этого кастрировать? Не сама реплика пугала, а слово «и»:
— Там видно будет, — сказал комендант. — Смотря как себя поведёт его степенство господин Баскаков: Давайте, друзья мои, кончать с дешёвым театром. Не время. Так вот, любезный мой, пришло для вас времечко платить по счетам. Пожили в своё удовольствие — и хватит. Если вы человек верующий, считайте, что это черти вынырнули из преисподней и потащили вас на спрос и ответ. Если атеист, думайте, что хотите, мне, право, безразлично: Главное, вбейте в ваши заплывшие сальцем мозги: поезд дальше не пойдёт. Ку-ку, приехали. Вместо пустых дискуссий и пикировок будем ставить ясные и конкретные вопросы, не допускающие двусмысленных ответов: Где доллары?
— Какие? — спросил Вадим.
— Триста тысяч долларов, — преспокойно сказал комендант. — Или, выражаясь вашим поганым жаргоном, чёрный нал. Та захороночка, которую вы собрали и намеревались по накатанному пути перегнать в иностранный банк. Насколько мне известно, все это великолепие уместилось в большом «дипломате», там у вас главным образом сотенные, полтинников меньше. Всего-то пачек сорок или около того. А ещё мне достовернейше известно, что Шантарск эти денежки ещё не покинули, — вы этим собирались заняться, когда вернётесь из отпуска, сиречь из нашего весёлого заведения:
«Интересно, кто?» — подумал Вадим. Кто заложил? Не так уж и много народа знали о точной сумме и самом факте существования денежек, но и не так уж мало:
Смешно, но в первый момент он ощутил не злость или растерянность, а скорее уж брезгливое превосходство. Его тюремщики и в самом деле на поверку оказались не более чем мелкой шпаной. По рожам видно, что эта сумма, триста тысяч баксов, их прямо-таки гипнотизировала: наличными! в «дипломате»! под чьим-то диваном!
Быдло. Человек с размахом, с масштабом в первую очередь стал бы интересоваться счетами — какие ни принимай меры предосторожности, как ни страхуйся кодовыми словами и «особыми условиями», все равно человек понимающий в конце концов может устроить так, что его люди высосут твой счёт досуха — сам рано или поздно растолкуешь, как это можно проделать.
Шпана. Быдло. Но его положение от этого не лучше:
— Ну? — спросил комендант. — Только, я вас умоляю, не нужно мне вкручивать, что деньги уже упорхнули из Шантарска. Они в Шантарске, хороший мой. Не в банке, не в обороте, лежат себе, полёживают:
— А что я получаю взамен? — спросил Вадим, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Девять грамм в затылок без всяких выкрутасов, — преспокойно сказал комендант. — Вам до сих пор кажется, что этого мало? Это так много: Неужели до сих пор не прониклись здешней приятной атмосферой? Настолько глупы? Расскажете, где денежки — проживёте ещё денька три-четыре. Суну в отдельный барак, все это время жрать и пить будете хоть в три горла, супругу к вам подселю, натрахае-тесь, как хомяк. Царские условия. А если предпочитаете юлить — рано или поздно наши мальчики из вас все равно выбьют, подробнейшую информацию. Только при таком раскладе проживёте эти три-четыре дня качественно иначе — с обрезанными яйцами, с выдернутыми ногтями, с содранной шкурой и прочими прелестями. А рядом будет ползать ваша жёнушка в том же состоянии.
Гейнц, надавив ему на затылок широкой ладонью, спокойно дополнил:
— Знаешь, сучонок, меня всегда интересовало — с какой физиономией человек жрёт своё собственное ухо, поджаренное на маргарине. Я тебя просто умоляю: потрепыхайся, козёл, а? В Зою Космодемьянскую поиграй, в Олега Кошевого, в подпольщиков и кого там ещё:
— Присоединяюсь к предыдущему оратору, — широко улыбнулась Маргарита. — Позапирайся, сволочь, ладно? Так мне хочется с тобой поработать, спасу нет. Я тебя умоляю, сделай женщине одолжение:
Жуть накатывала от всего происходящего, от их спокойных лиц и чуть ли не равнодушных голосов, от неправильности всего происходящего. Не должно было такого случиться, не должно! Все равно, как если бы взбунтовались покорные прежде ксероксы, автомобили или двери домов. Это наше время, это наша страна, все неправильно!
Но в то же время, даже пересиливая ужас, в душе бунтовала та самая, подмеченная классиками, вековая ненависть богача к грабителю. Мразь, завистливая и бездарная погань покушалась на заработанные нелёгким трудом деньги:
Но все эмоции приходилось держать при себе. Эти шутить не собирались.
Слишком многое здесь пришлось увидеть и пережить, чтобы сомневаться в реальности самых жутких угроз. А посему нужно было напрячь интеллект до предела — пока меж ним и спасительным подземным ходом сплошная череда неодолимых препятствий.
В конце-то концов, неужели современный молодой бизнесмен не в состоянии обыграть подобную шпану? Пример Синего с Доцентом убеждает: можно выиграть время. Если поведёшь себя правильно. Этим сволочам понадобится какое-то время, чтобы проверить показания, дотянуться до добычи. И время это не такое уж и короткое, судя по всему:
— Шагай, шагай! — покрикивал второй конвоир. — Пинка б тебе дать, да пачкаться неохота:
Верзила, напротив, и не думал подгонять Вадима, шагал в отдалении, насвистывая и громко мурлыча под нос:
Вадиму на миг стало жутковато — именно эту псевдоэсэсовскую песенку они сами в щенячьем возрасте горланили под гитару во дворе, за что однажды получили по шеям от ветерана с большущей орденской колодкой — в те времена ветераны, ясное дело, были покрепче, иные вполне могли надавать по шее наглым акселератам:
Захожу я в первый русский дом,
там сидит старуха с стариком.
В ноги кинулась старуха, я её прикладом в ухо,
старика прикончил сапогом:
Завидев их, по ту сторону ворот запрыгал на короткой привязи кавказец, оглушительно залаял. Из будки тут же выскочил часовой с автоматом, откинул половинку ворот.
У Вадима вспыхнула сумасшедшая надежда неизвестно даже, на что — впервые оказался на в_о_л_е. Во мгновение ока перед глазами пронеслась вереница пленительных сцен: сшибает одного, уворачивается от второго, несётся в тайгу: Бред. Ничего не получилось бы. Не спецназовец: К тому же на запястьях тут же защёлкнули наручники с прикреплённой к ним длинной цепочкой,прикрикнули:
— Марш!
— Аллее! — уточнил верзила. — Аллее, швайн!
Он прошёл мимо страшной цистерны — то ли примерещилось, то ли и в самом деле от неё тянуло остро-химическим запахом, вызывавшим животный страх.
— Искупнуться не желаешь? — заржал верзила, перехватив его взгляд.
— Только после вас:— проворчал он сквозь зубы.
За что тут же получил оглушительный подзатыльник. Верзила без особой злобы бросил:
— В молодогвардейца захотел поиграть, сволочь? Сраку порву:
Повернули налево, прошли вдоль колючей проволоки, держась от неё поодаль.
— А то, может, на проволоку прыгнешь? — поинтересовался верзила. — В рамках гордой несгибаемости?
Подошли к бараку, где обосновался комендант. Сразу же поднялись внутрь.
Верзила обогнал его, постучал в дверь. Когда изнутри что-то неразборчиво ответили, распахнул её, щёлкнул каблуками и рявкнул:
— Герр штандартенфюрер, заключённый доставлен!
— Давайте, — послышался голос Мейзенбурга, в котором явственно слышалось нехорошее предвкушение.
Вадима пихнули внутрь. Ничего особенно пугающего там не обнаружилось — стол, за которым восседал герр комендант в расстёгнутом френче (рядом, у торца, сидела пускавшая дым Маргарита), несколько старомодных стульев из металлических трубок, явно оставшихся со времён пионерлагеря, шкафчик и телевизор в углу. На столе не было ни плёток, ни каких-либо страшненьких приспособлений для вырывания ногтей и прочего активного следствия. Наоборот, там стояла полная бутылка «Хеннесси» и разнообразная закуска на тарелках. Комендант как раз отложил на блюдце надкусанный бутерброд.
— Кто к нам зашёл на огонёк! — расплылся комендант в деланной улыбке. — Проходите, дорогой мой, садитесь вон на тот стульчик: Гейнц, вы куда?
— Прошу прощения, герр штандартенфюрер, — ответил шагавший к шкафчику верзила. — Сначала надо клееночку подстелить:
— Это зачем? — деланно изумился комендант.
— Его степенство, господин купец первой гильдии, изволили ненароком обкакаться:
— То-то я запашок обоняю: Правильно, голубчик. Если каждый будет грязной жопой на казённые стулья плюхаться, никакой мебели не напасёшься. А что с ним такое?
— Это он съел что-нибудь, — сказал верзила, сноровисто застилая стул клеёнкой. — Садитесь, ваше степенство.
— Железки с него снимите, — поморщился комендант. — Нужно же нам соблюдать Женевскую конвенцию: или Гаагскую? Все время их путаю, что-то с памятью моей стало:
— Хрен ему в жопу, а не конвенцию, — безмятежно улыбаясь, протянула Маргарита.
Троица перебрасывалась репликами, как хорошо сыгранный оркестр. Верзила Гейнц снял с Вадима наручники и положил их куда-то в угол, но из комнаты не ушёл, остался торчать за спиной в опасной близости.
— Коньячку? — любезно предложил комендант. — Фрейлейн, не поухаживаете ли за гостем? Сам он стесняется: Хоть и воняет от него дерьмом на три версты, а все же гость:
Маргарита без тени неудовольствия гибко встала, налила довольно большую рюмку коньяку, поставила перед Вадимом, в два счета разложила на большой тарелке тонко нарезанную ветчину, сыр, красную рыбу.
— Чем богаты, по-походному, — пояснил комендант. — Угощайтесь, гостенек дорогой. Прозит!
Вадим медлил — и в ожидании подвоха, и опасаясь первым же проглоченным кусочком вновь вызвать бунт в желудке.
— Положительно, это хамство, — обиженно протянул комендант. — Нами откровенно брезгуют, господа, полное впечатление. Мы эту свинью усадили за стол, как порядочного, а он жрать не желает:
Удар сзади ладонями по ушам поневоле заставил Вадима взвыть и согнуться.
Вроде бы и не сильно, но больно до ужаса, даже слезы из глаз брызнули.
— Когда предлагает герр комендант, надо жрать, — наставительно пробасил над головой Гейнц. — Тебя, паскуда, нешуточной чести удостаивают: Ещё двинуть? Выпрямившись, смаргивая слезы, Вадим осторожно взял с тарелки ломтик сыра — ив следующий миг шумно впечатался физиономией в эту самую тарелку, раздавив и разбросав все, что там было. Кувыркнулась рюмка, коньяк потёк на щеку. Гейнц, все ещё держа его за шиворот, рывком вздёрнул голову:
— Тебя в каком хлеву воспитывали, сволочь? Воспитанный человек, прежде чем хватать еду руками, сначала вежливо интересуется, где можно помыть руки:
— Фрейлейн, уберите это, — поморщился комендант. — Поставьте новый прибор:
Во мгновение ока появилась новая наполненная рюмка и новая тарелка. Вадим сидел неподвижно.
— Что же вы не кушаете? — радушно предложил комендант.
— Руки немытые, — угрюмо отозвался Вадим.
— Бог ты мой, какие пустяки! — воскликнул комендант. — К чему эти китайские церемонии меж старыми приятелями? Ну? Я горячо настаиваю!
— Жри, падаль, пока предлагают, — ободрил Гейнц. — А то по почкам схлопочешь: Ну?
После долгих колебаний Вадим рискнул поднести ко рту самый маленький ломтик сыра, заранее сжавшись в ожидании удара. Удара, однако, не последовало — ему дали прожевать.
— Коньячку? — любезно предложил комендант.
Казалось, тут-то и подвох. Нет, опять-таки удалось выпить рюмку без постороннего вмешательства.
— До чего приятно посидеть вот так, запросто, без чинов:— умилился комендант. — Но, к моему превеликому сожалению, эту идиллию не удастся затянуть надолго. Вас много, а я один, знаете ли, и времени на каждого уходит несказанное количество. Вам хоть кол на голове тёши, как ни объясняй, что преисподняя для новых русских — это всерьёз и надолго, ломаетесь, запираетесь, беспочвенные надежды питаете:— Он закурил и откинулся в кресле. — Итак, что мы имеем? А имеем мы Вадима Аркадьевича Баскакова собственной персоной. И магазины у него по всему Шантарску, и акций-то у него, и посты-то у него в разных наблюдательных советах, и квартирками-то он вовсю поторговывает, и автомобильчиками, и бензинчиком. А все почему? Потому что папочка у него генерал, сынишку в обиду не даёт: Легко делать бизнес, имя папу в лампасах:
— Нужно ещё и голову иметь:— пробурчал Вадим, вновь заранее сгруппировавшись.
Удара и на сей раз не последовало. Комендант расплылся в улыбке:
— Дискутируйте, голубчик, дискутируйте. Истина, как ей и положено, рождается в спорах. Что там насчёт головы?
— Папины лампасы — они, знаете ли, далеко не всегда помогают, — сказал Вадим, тщательно подбирая слова. — При полном отсутствии мозгов и способностей получится:
Он умолк, заёрзал на клеёнке — по ногам вновь потекло, в желудке урчало.
Комендант демонстративно зажал нос, отшатнулся:
— Только-только наладилась светская беседа, как вам опять приспичило покакать:
Маргарита заливисто хохотала, закинув голову. Вадим на миг ослеп от бессильной ярости и стыда, ударивших в виски горячей волной. Что печальнее, он прекрасно понимал: в его нынешнем положении ни за что не удастся дискутировать на равных, можно говорить сколь угодно убедительно, разнести противника наголову — но все это выглядит невероятно смешно в устах человека, сидящего без штанов, испачканного жидким дерьмом:
— С чего бы это вдруг его понесяо? — размышлял вслух герр комендант. — Гейнц, неужели коньячок?
— Мой грех, гёрр штандартенфюрер, — откликнулся Гейнц без малейшего раскаяния в голосе.
— Ах, Рэба, Рэба, опять ваши штучки, это вы испачкали благородного дона:
— Но вы же не заставите меня чистить ему седалище?
— Господь с вами, Гейнц, как вам такое в голову взбрело? Вы у нас отличный служака, к чему? Пусть уж сидит и воняет, коли ничего другого не в состоянии придумать, пребывая за столом с приличными людьми. Шутник вы, Гейнц, я уж было сам собрался отпробовать коньячку:— Он согнал с лица улыбку. — Мозги, говорите? По-моему, это ещё хуже. В конце концов, дело не в мозгах и не в словесных играх, а в результатах. Вы, жирные коты, заполонили, испоганили и испаскудили все, до чего могли дотянуться, а дотянулись вы решительно до всего:— На сей раз он не гаерствовал и не притворялся, глаза горели дикой злобой. — Не хочу я в собственной стране чувствовать себя рабом, понятно тебе?! — Он едва не задохнулся, с превеликими трудами овладел собой. — Расползлись, гниды, как мандавошки: А вот не угодно ли преисподнюю, господа хорошие? Молчишь? Ну, хрюкни что-нибудь. Про твоих великолепных адвокатов, про пачки акций, про спутниковые телефоны:
— Про красивенькие машины, — вкрадчиво добавила Маргарита, встав со стула и мягким кошачьим шагом приближаясь. — В которые затаскиваете девочек и трахаете кучей на дачах:— Быстрым движением она рванула застёжку кобуры, выхватила пистолет и крепко упёрла дуло Вадиму в лоб. — Нравится?
Глаза у неё были злобные и совершенно безумные — с расширенными до предела зрачками. Оцепенев, боясь двинуть и пальцем, Вадим проговорил, боясь встретиться с ней взглядом:
— Я в машину силком никого не затаскивал:
— Не ты, так такие же, как ты, — злым полушёпотом сказала она. — Какая разница?
Дуло прямо-таки вдавливалось в лоб над правой бровью. Она шумно дышала над головой, тонкие пальцы на рукоятке пистолета подрагивали.
— Гейнц:— обронил комендант. Верзила подошёл, осторожно отвёл руку Маргариты и столь же мягко заставил опустить пистолет, приговаривая:
— Держите себя в руках, фрейлейн доктор, не стоит так расстраиваться из-за каждой сволочи: Получит своё, куда он денется? Садитесь, а я вам сейчас плесну натурального коньячку, без ваших порошочков:
Она залпом выпила, застегнула кобуру, поправила великолепные волосы и почти спокойным тоном поинтересовалась:
— Можно мне будет и этого кастрировать? Не сама реплика пугала, а слово «и»:
— Там видно будет, — сказал комендант. — Смотря как себя поведёт его степенство господин Баскаков: Давайте, друзья мои, кончать с дешёвым театром. Не время. Так вот, любезный мой, пришло для вас времечко платить по счетам. Пожили в своё удовольствие — и хватит. Если вы человек верующий, считайте, что это черти вынырнули из преисподней и потащили вас на спрос и ответ. Если атеист, думайте, что хотите, мне, право, безразлично: Главное, вбейте в ваши заплывшие сальцем мозги: поезд дальше не пойдёт. Ку-ку, приехали. Вместо пустых дискуссий и пикировок будем ставить ясные и конкретные вопросы, не допускающие двусмысленных ответов: Где доллары?
— Какие? — спросил Вадим.
— Триста тысяч долларов, — преспокойно сказал комендант. — Или, выражаясь вашим поганым жаргоном, чёрный нал. Та захороночка, которую вы собрали и намеревались по накатанному пути перегнать в иностранный банк. Насколько мне известно, все это великолепие уместилось в большом «дипломате», там у вас главным образом сотенные, полтинников меньше. Всего-то пачек сорок или около того. А ещё мне достовернейше известно, что Шантарск эти денежки ещё не покинули, — вы этим собирались заняться, когда вернётесь из отпуска, сиречь из нашего весёлого заведения:
«Интересно, кто?» — подумал Вадим. Кто заложил? Не так уж и много народа знали о точной сумме и самом факте существования денежек, но и не так уж мало:
Смешно, но в первый момент он ощутил не злость или растерянность, а скорее уж брезгливое превосходство. Его тюремщики и в самом деле на поверку оказались не более чем мелкой шпаной. По рожам видно, что эта сумма, триста тысяч баксов, их прямо-таки гипнотизировала: наличными! в «дипломате»! под чьим-то диваном!
Быдло. Человек с размахом, с масштабом в первую очередь стал бы интересоваться счетами — какие ни принимай меры предосторожности, как ни страхуйся кодовыми словами и «особыми условиями», все равно человек понимающий в конце концов может устроить так, что его люди высосут твой счёт досуха — сам рано или поздно растолкуешь, как это можно проделать.
Шпана. Быдло. Но его положение от этого не лучше:
— Ну? — спросил комендант. — Только, я вас умоляю, не нужно мне вкручивать, что деньги уже упорхнули из Шантарска. Они в Шантарске, хороший мой. Не в банке, не в обороте, лежат себе, полёживают:
— А что я получаю взамен? — спросил Вадим, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Девять грамм в затылок без всяких выкрутасов, — преспокойно сказал комендант. — Вам до сих пор кажется, что этого мало? Это так много: Неужели до сих пор не прониклись здешней приятной атмосферой? Настолько глупы? Расскажете, где денежки — проживёте ещё денька три-четыре. Суну в отдельный барак, все это время жрать и пить будете хоть в три горла, супругу к вам подселю, натрахае-тесь, как хомяк. Царские условия. А если предпочитаете юлить — рано или поздно наши мальчики из вас все равно выбьют, подробнейшую информацию. Только при таком раскладе проживёте эти три-четыре дня качественно иначе — с обрезанными яйцами, с выдернутыми ногтями, с содранной шкурой и прочими прелестями. А рядом будет ползать ваша жёнушка в том же состоянии.
Гейнц, надавив ему на затылок широкой ладонью, спокойно дополнил:
— Знаешь, сучонок, меня всегда интересовало — с какой физиономией человек жрёт своё собственное ухо, поджаренное на маргарине. Я тебя просто умоляю: потрепыхайся, козёл, а? В Зою Космодемьянскую поиграй, в Олега Кошевого, в подпольщиков и кого там ещё:
— Присоединяюсь к предыдущему оратору, — широко улыбнулась Маргарита. — Позапирайся, сволочь, ладно? Так мне хочется с тобой поработать, спасу нет. Я тебя умоляю, сделай женщине одолжение:
Жуть накатывала от всего происходящего, от их спокойных лиц и чуть ли не равнодушных голосов, от неправильности всего происходящего. Не должно было такого случиться, не должно! Все равно, как если бы взбунтовались покорные прежде ксероксы, автомобили или двери домов. Это наше время, это наша страна, все неправильно!
Но в то же время, даже пересиливая ужас, в душе бунтовала та самая, подмеченная классиками, вековая ненависть богача к грабителю. Мразь, завистливая и бездарная погань покушалась на заработанные нелёгким трудом деньги:
Но все эмоции приходилось держать при себе. Эти шутить не собирались.
Слишком многое здесь пришлось увидеть и пережить, чтобы сомневаться в реальности самых жутких угроз. А посему нужно было напрячь интеллект до предела — пока меж ним и спасительным подземным ходом сплошная череда неодолимых препятствий.
В конце-то концов, неужели современный молодой бизнесмен не в состоянии обыграть подобную шпану? Пример Синего с Доцентом убеждает: можно выиграть время. Если поведёшь себя правильно. Этим сволочам понадобится какое-то время, чтобы проверить показания, дотянуться до добычи. И время это не такое уж и короткое, судя по всему: