Страница:
правда, поводу: «Все печки-лавочки, Макарыч:» Пей, родной. Пей от души. А если не
станешь пить или будешь сие амонтильядо назад выбрасывать, я определённо нож
выну, верно тебе говорю. Вероника, пошуруй на телеге, там где-то виднелся хлебушек
и ещё что-то немудрёное. Степан Макарыч гулять изволят.
— А она не цапнет? — опасливо поёжилась Ника. — Лошадь?
— Не цапнет, — усмехнулся Эмиль. — С чего бы ей человека цапать:
— Да она тихая, дети под брюхо лазят, — вмешался пленник. Судя по всему, включился могучий рефлекс исконно русского человека, и осознание предстоящей обильной выпивки отсекло все посторонние чувства, включая страх перед загадочными незнакомцами, так неожиданно сграбаставшими в полон. — Ты там в тряпке посмотри, я туда лук клал и сиг вяленый должен валяться, если его Прошка не вытащил: Белая такая тряпка, в задке:
Ника принесла и свёрток, и сыскавшийся в телеге грязный гранёный стакан.
Пленника начали накачивать отравой — в глотку не лили, но и долгих пауз меж стаканами не допускали, Эмиль в случае малейшей заминки поигрывал ножом.
Макарыч и в самом деле не собирался выбрасывать назад жуткое пойло, хмелел быстро, в какой-то момент полностью перестал понимать, где он и с кем, называл Эмиля с Вадимом Михалычем и Серёгой, лез целоваться и жаловался на бабу, на детей, на сватью, на сельсовет, на весь окружающий мир. По дороге пару раз проезжали машины, но не останавливались. С дороги сидящих не было видно, а если бы и увидели, наверняка не заподозрили бы ничего плохого и подошли только в том случае, если бы сами рассчитывали на выпивку.
Потом у Макарыча сработал ещё один старинный русский рефлекс — он начал
длинно, путано и цветисто врать, что на самом деле никакой он не механизатор, а секретный майор, вышедший в отставку месяц назад и поселившийся в здешнем тихом захолустье исключительно потому, что его преследовали американские шпионы, не дававшие покоя носителю глобальных секретов и на почётной пенсии. Врал, конечно, как сивый мерин — оба некогда служили в армии и быстро сообразили по некоторым деталям, что их пленник в самом лучшем случае отбывал действительную в рядах серой пехтуры, а в худшем — украшал своей персоной какое-нибудь подсобное хозяйство части, если не стройбат. Какие уж там именные пистолеты от Жукова, с которым Макарыч просто физически не мог состыковаться на армейских стёжках, — сам проговорился, что от роду ему сорок три годочка. Когда он достиг призывного возраста, Жуков давно уже был выпнут Лысым в позорную отставку:
Пришлось сидеть и терпеливо слушать. Настал, наконец, момент, когда Макарыч оборвал на полуслове уже совершенно невнятное бол-ботанье, рухнул лицом в мать сыру землю и отказался просыпаться, как ни трясли и даже пинали.
— Готов, — сказал Эмиль. — Пошли. Он снял с телеги ящик с остатками
портвейна, отнёс к тому месту, где бесчувственным кулём покоился Макарыч. Подумал и отнёс второй. Пояснил:
— Будет ему хорошая опохмелочка. К вечеру продерёт глаза, хлебнёт ещё и опять пойдёт в аут. Про нас местные узнают только завтра — если вообще вспомнит, куда лошадь подевал и откуда взялась полосатка:
Подстелил Макарычеву фуфайку, кивнул Нике:
— Прошу. Экипаж подан.
— Мы что, на ней поедем?
— Ну, не столько на ней, сколько на телеге: Все быстрее, чем пешком. — Он ловко отвязал вожжи. — И главное, кое-какой информацией разжились, больше не будем тыкаться слепыми котятами. В случае чего — мы друзья Степана свет Макарыча из Чебаков, одолжили у него лошадёнку и пустились на ней в Шкарытово по делам. Легенда не самая убогая: А до Шкарыто-ва — километров тридцать, между прочим. Всего-то. Правда, на дороге ещё река будет, а где мост и как к нему добраться, я, честно скажу, плохо понял — этот алкаш вспомнил про реку, когда уже начинал отрубаться, сами слышали. Но-о!
Лошадёнка вздохнула и затрусила как раз в ту сторону, откуда Макарыч приехал. Вадим устроился в задке телеги согласно все той же нехитрой диспозиции.
Ничего романтичного в езде на настоящей деревенской телеге не оказалось.
Трясло немилосердно из-за отсутствия какого бы то ни было аналога амортизаторов, зубы щёлкали сплошной пулемётной очередью, как ни укладывайся. Пришлось сесть, свесив ноги — так было чуточку полегче, больше доставалось заднице, однако зубы лязгать перестали. Нике на свёрнутой фуфайке было не в пример уютнее.
— А потом? — спросила она.
— Потом:— протянул Эмиль. — Потом будет полегче.
— Там вроде железная дорога есть, — вмешался Вадим.
— Нет, это ты перепутал. Железка кончается в Бужуре, а до него от Шкарытово километров сорок. Но все равно, в Шкарытове от многих хлопот избавимся: (Ника непроизвольно взглянула на него, и Вадим этот взгляд великолепно понял, но не показал виду.) Убогий, но городишко. Найдём способ поменять доллары, доберёмся до Бужура, возьмём самые дешёвые места, сядем на поезд: Да, в общем, куча возможностей. На худой конец машину можно угнать. И добраться до Манска — тамто уже сыщутся знакомые, и влиятельные, взять хотя бы Фирсанова:
— В ванну:— мечтательно протянула Ника. — И шампанского:
«Очень мило, — подумал Вадим. — Дураку ясно, что это за хлопоты такие, от
которых вы избавитесь в Шкарытово в первую очередь. Безымянный труп на окраине,
а? Нет уж, постараемся побрыкаться, на тот свет как-то неохота, лучше уж отправить
вас показывать дорогу».
станешь пить или будешь сие амонтильядо назад выбрасывать, я определённо нож
выну, верно тебе говорю. Вероника, пошуруй на телеге, там где-то виднелся хлебушек
и ещё что-то немудрёное. Степан Макарыч гулять изволят.
— А она не цапнет? — опасливо поёжилась Ника. — Лошадь?
— Не цапнет, — усмехнулся Эмиль. — С чего бы ей человека цапать:
— Да она тихая, дети под брюхо лазят, — вмешался пленник. Судя по всему, включился могучий рефлекс исконно русского человека, и осознание предстоящей обильной выпивки отсекло все посторонние чувства, включая страх перед загадочными незнакомцами, так неожиданно сграбаставшими в полон. — Ты там в тряпке посмотри, я туда лук клал и сиг вяленый должен валяться, если его Прошка не вытащил: Белая такая тряпка, в задке:
Ника принесла и свёрток, и сыскавшийся в телеге грязный гранёный стакан.
Пленника начали накачивать отравой — в глотку не лили, но и долгих пауз меж стаканами не допускали, Эмиль в случае малейшей заминки поигрывал ножом.
Макарыч и в самом деле не собирался выбрасывать назад жуткое пойло, хмелел быстро, в какой-то момент полностью перестал понимать, где он и с кем, называл Эмиля с Вадимом Михалычем и Серёгой, лез целоваться и жаловался на бабу, на детей, на сватью, на сельсовет, на весь окружающий мир. По дороге пару раз проезжали машины, но не останавливались. С дороги сидящих не было видно, а если бы и увидели, наверняка не заподозрили бы ничего плохого и подошли только в том случае, если бы сами рассчитывали на выпивку.
Потом у Макарыча сработал ещё один старинный русский рефлекс — он начал
длинно, путано и цветисто врать, что на самом деле никакой он не механизатор, а секретный майор, вышедший в отставку месяц назад и поселившийся в здешнем тихом захолустье исключительно потому, что его преследовали американские шпионы, не дававшие покоя носителю глобальных секретов и на почётной пенсии. Врал, конечно, как сивый мерин — оба некогда служили в армии и быстро сообразили по некоторым деталям, что их пленник в самом лучшем случае отбывал действительную в рядах серой пехтуры, а в худшем — украшал своей персоной какое-нибудь подсобное хозяйство части, если не стройбат. Какие уж там именные пистолеты от Жукова, с которым Макарыч просто физически не мог состыковаться на армейских стёжках, — сам проговорился, что от роду ему сорок три годочка. Когда он достиг призывного возраста, Жуков давно уже был выпнут Лысым в позорную отставку:
Пришлось сидеть и терпеливо слушать. Настал, наконец, момент, когда Макарыч оборвал на полуслове уже совершенно невнятное бол-ботанье, рухнул лицом в мать сыру землю и отказался просыпаться, как ни трясли и даже пинали.
— Готов, — сказал Эмиль. — Пошли. Он снял с телеги ящик с остатками
портвейна, отнёс к тому месту, где бесчувственным кулём покоился Макарыч. Подумал и отнёс второй. Пояснил:
— Будет ему хорошая опохмелочка. К вечеру продерёт глаза, хлебнёт ещё и опять пойдёт в аут. Про нас местные узнают только завтра — если вообще вспомнит, куда лошадь подевал и откуда взялась полосатка:
Подстелил Макарычеву фуфайку, кивнул Нике:
— Прошу. Экипаж подан.
— Мы что, на ней поедем?
— Ну, не столько на ней, сколько на телеге: Все быстрее, чем пешком. — Он ловко отвязал вожжи. — И главное, кое-какой информацией разжились, больше не будем тыкаться слепыми котятами. В случае чего — мы друзья Степана свет Макарыча из Чебаков, одолжили у него лошадёнку и пустились на ней в Шкарытово по делам. Легенда не самая убогая: А до Шкарыто-ва — километров тридцать, между прочим. Всего-то. Правда, на дороге ещё река будет, а где мост и как к нему добраться, я, честно скажу, плохо понял — этот алкаш вспомнил про реку, когда уже начинал отрубаться, сами слышали. Но-о!
Лошадёнка вздохнула и затрусила как раз в ту сторону, откуда Макарыч приехал. Вадим устроился в задке телеги согласно все той же нехитрой диспозиции.
Ничего романтичного в езде на настоящей деревенской телеге не оказалось.
Трясло немилосердно из-за отсутствия какого бы то ни было аналога амортизаторов, зубы щёлкали сплошной пулемётной очередью, как ни укладывайся. Пришлось сесть, свесив ноги — так было чуточку полегче, больше доставалось заднице, однако зубы лязгать перестали. Нике на свёрнутой фуфайке было не в пример уютнее.
— А потом? — спросила она.
— Потом:— протянул Эмиль. — Потом будет полегче.
— Там вроде железная дорога есть, — вмешался Вадим.
— Нет, это ты перепутал. Железка кончается в Бужуре, а до него от Шкарытово километров сорок. Но все равно, в Шкарытове от многих хлопот избавимся: (Ника непроизвольно взглянула на него, и Вадим этот взгляд великолепно понял, но не показал виду.) Убогий, но городишко. Найдём способ поменять доллары, доберёмся до Бужура, возьмём самые дешёвые места, сядем на поезд: Да, в общем, куча возможностей. На худой конец машину можно угнать. И добраться до Манска — тамто уже сыщутся знакомые, и влиятельные, взять хотя бы Фирсанова:
— В ванну:— мечтательно протянула Ника. — И шампанского:
«Очень мило, — подумал Вадим. — Дураку ясно, что это за хлопоты такие, от
которых вы избавитесь в Шкарытово в первую очередь. Безымянный труп на окраине,
а? Нет уж, постараемся побрыкаться, на тот свет как-то неохота, лучше уж отправить
вас показывать дорогу».
Глава шестая
Изаура и остальные
Если не считать полного отсутствия комфорта, экзотическое путешествие на
телеге протекало около часа безопасно и мирно. К дороге то подступали перелески, то она, расширившись, тянулась в чистом поле, иногда нетронутом цивилизацией, иногда представлявшим собой жёлтые пространства, сплошь покрытые странной, совсем невысокой травой, подстриженной прямо-таки под гребёнку, словно английские газоны. Эмиль кратко объяснил удивившейся Нике, повидавшей английские газоны, что это называется «стерня» и является бывшим пшеничным полем, с которого все сжали-смолотили (Вадим припомнил классическое «только не сжата полоска одна:», приходилось что-то такое заучивать в младших классах).
Однажды навстречу попались голубые «Жигули» с резиновой лодкой на крыше.
Однажды обогнал мотоцикл, а потом — грузовик, нагруженный какими-то бочками. Никто не обращал на них внимания, словно телега оказалась под шапкой-невидимкой. А потом шапка, должно быть, куда-то пропала:
Обогнавшая было «Газель» с серым металлическим коробом вместо кузова вдруг притормозила метрах в тридцати впереди, и из кабины полезли люди.
Перегородили дорогу. Что самое скверное, один из троих был вооружён помповушкой, держал её на манер киношных шерифов — дуло на сгибе локтя. Он и стоял посередине, а у его спутников оружия вроде бы не было. Однако троица недвусмысленно загораживала проезжую часть:
— Спокойней:— тихо распорядился Эмиль. — Авось выпутаемся согласно легенде. Тпр-ру!
Лошадёнку не пришлось долго упрашивать — охотно остановилась после первого
же окрика, понурив голову. Трое молча, с непонятным выражением лиц разглядывали
телегу и пассажиров (или как там именуются те, кто на телеге ездит — седоки, что
ли?). С первого взгляда было видно, что на пропойцу Макарыча эти трое похожи мало: физиономии не особенно обременены интеллектом, но чисто выбритые, сытые, не носившие ни малейших следов пристрастия к зеленому змию. Да и одеты чуть иначе — в хороших, пусть и выцветших джинсах, аккуратных хромовых сапогах, недешёвых куртках. В Шантарске они все равно смотрелись бы заезжей деревней, но для здешних мест, надо полагать, прикинуты были более чем богато.
Один вдруг с тем же безразличным выражением лица отошёл к кабине, вытянул за приклад двустволку-вертикалку и вернулся к спутникам.
Ружьё, правда, держал не столь картинно — попросту опустил стволом вниз. Немая сцена зловеще затягивалась.
— Куда едем? — спросил, наконец, человек в помповушкой. Лет на пять
постарше Вадима с Эмилем, густые вислые усы, во всей позе, в голосе — спокойное превосходство.
Вадим понял, что наган ни за что не успеет выхватить — вмиг изрешетят.
Нехорошее что-то в воздухе витает:
— В Шкарытово, — сказал Эмиль почти безмятежно. — По делам.
— У тебя ещё и дела есть?
— Как не быть.
— Лошадь чья?
— Степан Макарыча, — сказал Эмиль. — Из Чебаков. Одолжил вот: А мы ему водочки привезём. Знаете такого — Макарыча?
— Встречались:— он сделал пару шагов влево, оглядел Вадима. — Интересно,
когда ж это ты успел у него лошадь одолжить, если я часа два назад его обгонял, когда
он ехал в совершенно противоположную сторону — как раз к Чеба-кам? — усмехнулся
почти весело. — Никак не успел бы до Чебаков обернуться и отдать вам телегу: А
одежонку, что на нем была, тоже одолжил? И часики? — он мотнул головой, указывая
на запястье Эмиля, где красовались снятые с Макарыча часы, поцарапанные, чуть ли не первого послевоенного выпуска.
«Влипли», — пронеслось у Вадима в голове. Тут же с неуловимой быстротой
мелькнул ружейный приклад — это второй, незаметно подкравшийся слева, двинул им
Эмилю под ребра, заставив вмиг согнуться пополам. Схватил за волосы и сдёрнул наземь.
— Смирно сидеть, твари:— прошипел он, взяв Нику с Вадимом на прицел.
Усатый — чрезвычайно походило на то, что он у них главарь — вразвалочку подошёл к Эмилю и ткнул его в щеку дулом:
— Лежи, сука: Что с Макарычем сделали? Я тебя, рвань бичевская, живым в землю закопаю, если будешь вилять:
— Убери пушку! — прямо-таки завизжал Эмиль, защищая ладонями лицо. — Ничего мы ему не делали! Ружьё убери, говорю:
Вряд ли он мог быть напуган и растерян до такой степени, бесстрастно оценил Вадим. Просто разыгрывает трусливого и забитого бича, которого с первого взгляда можно считать совершенно неопасным:
— А телега? Одежда?
— Ты что, мент? — с истерическим блатным надрывом вскрикнул Эмиль.
Усатый пнул его носком начищенного сапога:
— Я для тебя похуже мента. Мент посадит в кэпэзуху и будет гуманно кормить баландой, а я тебе прикладом яйца в лепёшку разуделаю, если будешь врать:— Пнул ещё раз, с расстановкой, тщательно прицелившись. — Где Макарыч? Замочили?
— Да кому он нужен, мочить его? — завопил Эмиль с теми же панически-
блатными интонациями. — Вышку на себя вешать из-за этого жука навозного?! Мы его
на дороге встретили, попросили пузырь, как у человека, у него ж там два ящика: А он с нами сам квасить сел! И вырубился:
— Ага:— протянул усатый. — И вы бедола-гу, стало быть, обшмонали по самое
дальше некуда? Лирическое у вас отношение к частной собственности, я смотрю: Не звездишь?
— Говорю тебе, на кой нам черт вышку зарабатывать?! В лесу твой Макарыч спит, в жопу пьяный ! Могу место показать, поехали проверим!
— Ну, смотри:— сказал усатый. — Проверить, сам понимаешь, можно быстренько. Недалеко вы отъехали:
— Вот и проверь! — огрызнулся Эмиль. — Вези нас в милицию. Есть тут у вас где-нибудь милиция? В Шкарытово хотя бы? Пусть проверяют на сто кругов, мы его не мочили, бояться нечего:
— Вова, а ведь не врёт, похоже? — спросил тот, что с вертикалкой.
— Да, похоже, — задумчиво ответил усатый. — Нет в нем никакого покаянного
страха перед возмездием, что-то не просматривается. Нас он ссыт малость, а вот милицейской проверочки не особенно и опасается, не та у него рожа: Кто такие? Бичева?
— Мы из Шантарска, — быстро ответил Эмиль. — Ездили тут к кенту в
Мотылино, назад добираться не на что, двинулись на перекладных до Шкарытово. Там решили подкалымить, на дорогу:
— Документы есть?
— Нету, — упавшим голосом признался Эмиль. — Да вы везите нас в шкарытовскую милицию, они разберутся:
— Нет, не боится он милиции, Вова, — сказал мужик с вертикалкой. — Бля буду,
не боится. Да и не слышно было, чтобы этакая вот троица безобразила в округе. Про дезертира предупреждали, того, что положил караул на точке. А о таких речи не было:
— Нет за нами никаких хвостов! — заявил Эмиль.
— То есть как это — нету? — картинно удивился усатый Вова. — А грабёж
лошади с телегой, одежды и часов у честного крестьянина? Хоть тот крестьянин, откровенно говоря, создание жалкое и ничтожное, пьянь подзаборная, а факт остаётся фактом: Прикинь-ка, сколько за этакие художества полагается. Многовато. Бушлаты, кстати, где спёрли? Новёхонькие, хоть вы и успели их засрать да пошоркать:
— В Мотылино променяли, — сообщил Эмиль. — У меня часы были хорошие, настоящие японские, а у жены — колечко:
— Ты смотри, — резюмировал третий. — Приличный человек, жену с собой возит, у неё даже колечко водилось: Культурный бич пошёл:
— Как ни крути, а за грабёж и культурному много чего полагается, — сказал мужик с вертикалкой.
— Вот и везите в милицию, — сказал Эмиль.
— Уговорил, — ухмыльнулся усатый. — Придётся. Лезьте в кузов, вшивая команда:— Повернулся к тому, что был без ружья. — Васек, бери телегу и возвращайся той дорогой. Погляди, где там Макарыч. Что-то я им до конца не верю: Прошу, гости дорогие! До самоходу!
Вадим быстро и где-то даже весело первым направился к дверце,
предупредительно распахнутой для него усатым. Как раз его такой расклад устраивал вполне, в его положении лучше КПЗ в шкарытовской милиции ничего и представить невозможно. Это Эмиль насупился, вряд ли только из-за пары пинков и неожиданного пленения — трещит по швам кровожадный планчик, случая убить не представится, похоже, а в Шантарске Вадим сможет что-нибудь придумать:
Дверь захлопнулась за ними, стукнул засов. В железном ящике стояла полутьма,
но немного света все же проникало сквозь подобия окон в боковых стенках. Конечно, это были не настоящие окошечки: с полдюжины горизонтальных прорезей на каждой стороне, для вентиляции, видимо:
В углу сидел ещё один пленник — и он-то как две капли воды походил на опустившегося бродягу, какими, увы, полон и стольный град Шантарск: одежонка имеет такой вид, словно её носили, не снимая, со времён крепостного права, соответствующее густое амбре.
Эмиль сразу прилип к прорезям — смотрел на дорогу.
— О! — без особого интереса констатировал незнакомый оборванец. — А вы на чем погорели?
— А ты? — спросил Вадим.
— Да ни на чем таком особенном. Занесло в Парнуху, пока картошку копали, было где подкалымить, а потом лафа отошла. Приехал участковый сегодня утром, сцапал и отдал этим:
— То есть как это отдал? — удивился Вадим. — Мы что, не в милицию едем?
— Непохоже что-то, — сказал оборванец. — Никакого разговора про милицию не было. Участковому они литру поставили:
Вадим понял, что радоваться рано: похоже, начинались какие-то непонятные неприятности:
:Ехали не так уж и долго (Эмиль на всем протяжении пути торчал у прорезей). Двигатель замолк, послышались шаги, звонко откинули засов:
— Выходи, бичевня!
Они спрыгнули на землю, оглядываясь не без любопытства. Машина стояла на просторном дворе, недалеко от большого дома, сложенного из толстых брёвен. Вокруг — разнообразные хозяйственные постройки, названия и предназначения которых Вадим попросту не знал. Телеантенна на высоченном, метров десять, столбе, удерживаемом стальными тросами-распорками. В дальнем углу — снятая с бензовоза и установленная на огромные деревянные козлы цистерна с надписью «Огнеопасно». Сразу три собачьих будки — отверстия закрыты толстыми досками-заслонками, слышно, как внутри возятся и зло ворчат псы, судя по размерам будок, здоровенные. Во дворе — прямо-таки идеальная чистота и порядок, напомнившие Вадиму немецкие деревеньки: никакого хлама, ни клочка бумаги или мятой сигаретной пачки, ни кусочка ржавой проволоки. Чистая, ухоженная усадьба, прямо-таки перенесённая в сибирскую глубинку из какой-нибудь Баварии — конечно, с учётом местных реалий: Послышался громкий многоголосый выкрик:
— С приездом, господин хозяин!
Вадим обернулся в ту сторону — и вот тут-то по-настоящему стало жутко:
Там, у аккуратного забора, стояли человек шесть — судя по облику, такие же несчастные маргиналы, как их вонючий попутчик. Держа обеими руками жестяные миски, они отвешивали усатому самые натуральные поясные поклоны.
И у каждого на ногах были натуральнейшие кандалы — похоже, смастерённые здешними умельцами из толстых собачьих цепей, но надёжные даже на вид. В таких широко не шагнёшь, будешь семенить, как китаянки в те времена, когда им бинтовали ноги:
В сторонке, с ружьём на плече, сидел отрок лет восемнадцати, тоже сытенький и крепкий, с пушком на верхней губе и наглой уверенностью в себе во взоре.
— Как оно? — мимоходом спросил усатый.
— Нормалёк, батя. Жрут за обе щеки.
— Жрать-то они умеют, быдло: Ворота закрой, — и усатый повернулся к
пленной четвёрке. — Ну-с, господа нищеброды, в темпе пройдём политграмоту: Если что будет непонятно, переспрашивайте сразу, повторять потом не буду. Вот: Существа вы все, по большому счёту, пакостные и никчёмные, — говорил он без всякой злобы, скорее равнодушно, — а поскольку, во-первых, труд сделал из обезьяны человека, а во-вторых, в такую пору каждая пара рук на счёту, придётся вам потрудиться на совесть, от рассвета и до заката, от забора и до позднего ужина: Пока не зарядили дожди, будем копать картошку. Да и помимо картошки будет ещё масса дел по ударной подготовке к зиме. У меня не заскучаете.
— А картошки-то сколько? — поинтересовался вонючий сосед Вадима.
— Мало, — обнадёжил усатый Вова. — Всего-то гектара полтора. За недельку управитесь, если будете трудиться по-стахановски. Её ещё сушить-перебирать придётся, потом — или параллельно — нужно будет управиться с дровишками, заготовить леса на сарай, провернуть ещё кучу всяких крестьянских дел: В общем, за месяц, я так думаю, осилите. Кормить буду без дураков, вон, посмотрите, в мисках мясцо, ложка торчком стоит. Спиртного, не взыщите, не держим — несовместимо с крестьянским трудом: Заодно и от алкоголизма вылечитесь. А через месячишко или там через два пойдёте себе восвояси и даже по бутылке получите. Другого вознаграждения, честно скажу, не обещаю — я вам, если подумать, устраиваю самый настоящий санаторий на вольном воздухе со здоровым крестьянским трудом и нормальным питанием. Только душевно вас прошу: не дурите. Убежать в таких браслетиках все равно далеко не убежите, а если начнёте отлынивать от работы — нагаеч-ки попробуете. Эй, организм, продемонстрируй!
Тот, к кому он обращался, торопливо поставил миску на землю и, суетясь, повернулся спиной, задрал рубаху. Вадим охнул про себя — спина была разрисована уже начавшими подживать широкими вздувшимися полосами:
— Хватило одного урока, — небрежно ткнул пальцем Вова. — Сначала
ерепенился, а после вразумления стал полезным членом общества. Другие на него равняются: Все уяснили, отбросы?
— Да это же рабство какое-то! — вырвалось у Ники.
— Во-первых, не какое-то, а доподлинное, правда, временное, — спокойно сказал усатый. — А во-вторых, некого винить, кроме самих себя. Вы на себя только посмотрите: Кто вы есть? Совершенно бесполезное быдло, порхаете перелётными птичками, чтобы только набить брюхо да нажраться одеколона: Читал я одну полезную книжку — в Англии, лет четыреста назад, таким, как вы, уши рубили, железом клеймили: И правильно. Человек должен быть приспособлен к делу, а если он бездельничает, то крепкий хозяин его имеет полное право запрячь в соху и пахать на нем поле. Потому что на поле-то хлебушек растёт, который вы, небось, в три глотки жрёте: Я из вас людей сделаю, рвань поганая:
Отрок, давно слышавший папаню с заметным уважением, во все глаза пялился на
Нику. Не выдержал, протянул:
—Бать:
— Не мешай воспитывать, — сказал усатый. — Короче говоря, быдло вы этакое,
трудиться будете, как следует. Иначе могу нагайкой не ограничиться, вздёрну любого из вас на суку — ещё сто лет никто не обеспокоится и претензий не предъявит, кому вы нужны, вшивые?
Он цедил слова лениво, со спокойным сознанием превосходства, как человек,
считающий себя стопроцентно правым. Ни капельки злобы — холодное, властное
превосходство:
Вадиму вдруг показалось, что он глядится в некое волшебное зеркало, где видит
самого себя. Разница только в лексиконе и окружающих декорациях — усатый Вова,
благополучный куркуль, всего лишь излагал чуть коряво и примитивно то, что считали своей жизненной философией сам Вадим и его братья по классу. Правда, выражалось это в более цивилизованных формулировках, но суть от этого ничуть не менялась.
Были справные хозяева, благодаря уму и энергии имевшие полное право управлять, и были зачуханные совки, навечно обречённые на подчинённую роль.
Дикая несправедливость заключалась в одном-единственном: как смела эта
кулацкая морда применять те же самые правила к хозяину жизни, ворочавшему делами, по сравнению с которыми этот хутор был кучей дерьма?! Но ведь не поверит, ничему не поверит!
— Бать:— протянул отрок.
— Не гони лошадей, — проворчал усатый Вова. — Всему своё время, я же тоже не педераст какой, природа требует:— Он расплылся в хозяйской улыбке, широкой мозолистой ладонью приподнял подбородок Ники, повернул её голову вправо-влево. — Не переживай, подруга, я тебя, может, и не стану на сельхозработы посылать. Я, понимаешь, вдовствую, а Мишук, соответственно, сиротствует, — кивнул он на мордастенького отрока. — Чует моё сердце — если тебя малость подмазать и приодеть, смотреться будешь неплохо. И будешь ты у нас форменная рабыня Изаура, которую на жатву вовсе и не гоняли, другие у неё функции: Мишук, ты не топчись. Все равно завтра приедет доктор, будет смотреть новеньких на предмет какой-нибудь инфекции, заодно и эту белоручку, — он мимоходом оглядел холёные ладони Ники, — проверит, нет ли у неё какой-нибудь спирохеты. Если все чисто, найдём применение. Не спеши, Мишук, она у нас долго гостить будет: Неси-ка лучше кандальчики, нужно сразу гостей принарядить.
— Три штуки, бать?
Вадим присмотрелся — «браслеты» кандалов представляли собой снятые с
цепочек наручники, добротно приваренные к цепям. То-то у отрока висит на поясе два маленьких ключа:
— Четыре, Мишук, четыре, — с ласковой отеческой укоризной поправил
усатый. — Вдруг эта бичевка очень быстро бегает: Во всем нужен порядок. Куда б мы
её потом ни приспособили, без цепочки пускать не стоит:
— Ясно, бать!
«Это конец, — панически подумал Вадим. — В таких кандалах не побегаешь,
придётся горбатиться неизвестно сколько, если:»
Х-хэп!
Вадим попросту не успел заметить броска — не смотрел по сторонам. Усатый
вдруг оказался стоящим на коленях — ружьё валялось рядом, а выкрутивший ему руку
Эмиль прижимал к горлу широкое лезвие штык-ножа. Потом негромко крикнул:
— Ружьё брось, щенок!
Отрок обернулся, челюсть отвисла до пупа, лицо приняло совсем детское, страдальческие выражение, тут же сменившееся растерянностью и страхом. Он машинально перехватил ружьё, но Эмиль прикрикнул злее:
— Положи ружьё, сучонок! А то сделаю из твоего папаши голову профессора Доуэля:
— Ложи, Мишук:— прохрипел усатый. Парнишка, не отрывая взгляда от пленённого батьки, положил ружьё дулом вперёд.
— Кто ещё в доме? — резко бросил Эмиль, прикрываясь усатым. — Кроме этого гандона, что с батей приехал?
— Ник-кого:— пролепетал отрок Мишук.
— Зови его, быстро!
— Дядя Сема! — отчаянно заорал отрок. Дядя Сема показался на крыльце, что-то преспокойно и смачно дожёвывая, мгновенно изменился в лице, дёрнулся было назад, но Эмиль прикрикнул:
— Двигай сюда, козёл! А то он у меня без головы останется! Ключи от «Газели»
где? Ага, брось их на сиденье, а сам подними ручки и встань на коленочки, живенько: Так, теперь ложись мордой вниз и руки на голову: Ты, кула-чонок, тебя тоже это касается! В машину! Эй, а ты куда? — заорал он на их четвёртого нежданного собрата по несчастью. — Пошёл вон!
После удара ребром ладони усатый закатил глаза и медленно завалился лицом вперёд. Подхватив с земли его помповушку, Эмиль подошёл к лежащим, сорвал у отрока с пояса ключи и кинул скованным, сбившимся в тесную испуганную кучку:
— Я вам не Стенька Разин, орлы, так что на подвиги не поведу. Сами разбирайтесь:
Держа ружьё одной рукой наизготовку, при-/ близился к кабине, заглянул внутрь:
— Вадик, включи зажигание: Ага, вот тут-то горючки прилично.
Вадим с Никой уже сидели в кабине. По спине ползали нетерпеливые мурашки, побуждавшие бежать сломя голову:
В конурах заливались собаки, почуявшие что-то неладное. Попутчик растерянно топтался поодаль, а скованные, сталкиваясь головами, рвали друг у друга ключи.
— Эмиль!!! — истерически вскрикнула Ника.
Эмиль резко развернулся, приседая. Оглушительно грохнули выстрелы, ружьё у него в руках плюнуло дымком. Дядя Сема, не вскрикнув, медленно заваливался навзничь, рубашка у него на груди была изодрана картечью, сплошь покрыта липким, красным. Из ладони вывернулся, упал рядом чёрный «ТТ» — ага, достал украдкой из широких штанин, когда на него перестали смотреть, решил разыграть из себя Рэмбо, идиот:
Эмиль с дико исказившимся лицом выстрелил ещё два раза — скованный ужасом
телеге протекало около часа безопасно и мирно. К дороге то подступали перелески, то она, расширившись, тянулась в чистом поле, иногда нетронутом цивилизацией, иногда представлявшим собой жёлтые пространства, сплошь покрытые странной, совсем невысокой травой, подстриженной прямо-таки под гребёнку, словно английские газоны. Эмиль кратко объяснил удивившейся Нике, повидавшей английские газоны, что это называется «стерня» и является бывшим пшеничным полем, с которого все сжали-смолотили (Вадим припомнил классическое «только не сжата полоска одна:», приходилось что-то такое заучивать в младших классах).
Однажды навстречу попались голубые «Жигули» с резиновой лодкой на крыше.
Однажды обогнал мотоцикл, а потом — грузовик, нагруженный какими-то бочками. Никто не обращал на них внимания, словно телега оказалась под шапкой-невидимкой. А потом шапка, должно быть, куда-то пропала:
Обогнавшая было «Газель» с серым металлическим коробом вместо кузова вдруг притормозила метрах в тридцати впереди, и из кабины полезли люди.
Перегородили дорогу. Что самое скверное, один из троих был вооружён помповушкой, держал её на манер киношных шерифов — дуло на сгибе локтя. Он и стоял посередине, а у его спутников оружия вроде бы не было. Однако троица недвусмысленно загораживала проезжую часть:
— Спокойней:— тихо распорядился Эмиль. — Авось выпутаемся согласно легенде. Тпр-ру!
Лошадёнку не пришлось долго упрашивать — охотно остановилась после первого
же окрика, понурив голову. Трое молча, с непонятным выражением лиц разглядывали
телегу и пассажиров (или как там именуются те, кто на телеге ездит — седоки, что
ли?). С первого взгляда было видно, что на пропойцу Макарыча эти трое похожи мало: физиономии не особенно обременены интеллектом, но чисто выбритые, сытые, не носившие ни малейших следов пристрастия к зеленому змию. Да и одеты чуть иначе — в хороших, пусть и выцветших джинсах, аккуратных хромовых сапогах, недешёвых куртках. В Шантарске они все равно смотрелись бы заезжей деревней, но для здешних мест, надо полагать, прикинуты были более чем богато.
Один вдруг с тем же безразличным выражением лица отошёл к кабине, вытянул за приклад двустволку-вертикалку и вернулся к спутникам.
Ружьё, правда, держал не столь картинно — попросту опустил стволом вниз. Немая сцена зловеще затягивалась.
— Куда едем? — спросил, наконец, человек в помповушкой. Лет на пять
постарше Вадима с Эмилем, густые вислые усы, во всей позе, в голосе — спокойное превосходство.
Вадим понял, что наган ни за что не успеет выхватить — вмиг изрешетят.
Нехорошее что-то в воздухе витает:
— В Шкарытово, — сказал Эмиль почти безмятежно. — По делам.
— У тебя ещё и дела есть?
— Как не быть.
— Лошадь чья?
— Степан Макарыча, — сказал Эмиль. — Из Чебаков. Одолжил вот: А мы ему водочки привезём. Знаете такого — Макарыча?
— Встречались:— он сделал пару шагов влево, оглядел Вадима. — Интересно,
когда ж это ты успел у него лошадь одолжить, если я часа два назад его обгонял, когда
он ехал в совершенно противоположную сторону — как раз к Чеба-кам? — усмехнулся
почти весело. — Никак не успел бы до Чебаков обернуться и отдать вам телегу: А
одежонку, что на нем была, тоже одолжил? И часики? — он мотнул головой, указывая
на запястье Эмиля, где красовались снятые с Макарыча часы, поцарапанные, чуть ли не первого послевоенного выпуска.
«Влипли», — пронеслось у Вадима в голове. Тут же с неуловимой быстротой
мелькнул ружейный приклад — это второй, незаметно подкравшийся слева, двинул им
Эмилю под ребра, заставив вмиг согнуться пополам. Схватил за волосы и сдёрнул наземь.
— Смирно сидеть, твари:— прошипел он, взяв Нику с Вадимом на прицел.
Усатый — чрезвычайно походило на то, что он у них главарь — вразвалочку подошёл к Эмилю и ткнул его в щеку дулом:
— Лежи, сука: Что с Макарычем сделали? Я тебя, рвань бичевская, живым в землю закопаю, если будешь вилять:
— Убери пушку! — прямо-таки завизжал Эмиль, защищая ладонями лицо. — Ничего мы ему не делали! Ружьё убери, говорю:
Вряд ли он мог быть напуган и растерян до такой степени, бесстрастно оценил Вадим. Просто разыгрывает трусливого и забитого бича, которого с первого взгляда можно считать совершенно неопасным:
— А телега? Одежда?
— Ты что, мент? — с истерическим блатным надрывом вскрикнул Эмиль.
Усатый пнул его носком начищенного сапога:
— Я для тебя похуже мента. Мент посадит в кэпэзуху и будет гуманно кормить баландой, а я тебе прикладом яйца в лепёшку разуделаю, если будешь врать:— Пнул ещё раз, с расстановкой, тщательно прицелившись. — Где Макарыч? Замочили?
— Да кому он нужен, мочить его? — завопил Эмиль с теми же панически-
блатными интонациями. — Вышку на себя вешать из-за этого жука навозного?! Мы его
на дороге встретили, попросили пузырь, как у человека, у него ж там два ящика: А он с нами сам квасить сел! И вырубился:
— Ага:— протянул усатый. — И вы бедола-гу, стало быть, обшмонали по самое
дальше некуда? Лирическое у вас отношение к частной собственности, я смотрю: Не звездишь?
— Говорю тебе, на кой нам черт вышку зарабатывать?! В лесу твой Макарыч спит, в жопу пьяный ! Могу место показать, поехали проверим!
— Ну, смотри:— сказал усатый. — Проверить, сам понимаешь, можно быстренько. Недалеко вы отъехали:
— Вот и проверь! — огрызнулся Эмиль. — Вези нас в милицию. Есть тут у вас где-нибудь милиция? В Шкарытово хотя бы? Пусть проверяют на сто кругов, мы его не мочили, бояться нечего:
— Вова, а ведь не врёт, похоже? — спросил тот, что с вертикалкой.
— Да, похоже, — задумчиво ответил усатый. — Нет в нем никакого покаянного
страха перед возмездием, что-то не просматривается. Нас он ссыт малость, а вот милицейской проверочки не особенно и опасается, не та у него рожа: Кто такие? Бичева?
— Мы из Шантарска, — быстро ответил Эмиль. — Ездили тут к кенту в
Мотылино, назад добираться не на что, двинулись на перекладных до Шкарытово. Там решили подкалымить, на дорогу:
— Документы есть?
— Нету, — упавшим голосом признался Эмиль. — Да вы везите нас в шкарытовскую милицию, они разберутся:
— Нет, не боится он милиции, Вова, — сказал мужик с вертикалкой. — Бля буду,
не боится. Да и не слышно было, чтобы этакая вот троица безобразила в округе. Про дезертира предупреждали, того, что положил караул на точке. А о таких речи не было:
— Нет за нами никаких хвостов! — заявил Эмиль.
— То есть как это — нету? — картинно удивился усатый Вова. — А грабёж
лошади с телегой, одежды и часов у честного крестьянина? Хоть тот крестьянин, откровенно говоря, создание жалкое и ничтожное, пьянь подзаборная, а факт остаётся фактом: Прикинь-ка, сколько за этакие художества полагается. Многовато. Бушлаты, кстати, где спёрли? Новёхонькие, хоть вы и успели их засрать да пошоркать:
— В Мотылино променяли, — сообщил Эмиль. — У меня часы были хорошие, настоящие японские, а у жены — колечко:
— Ты смотри, — резюмировал третий. — Приличный человек, жену с собой возит, у неё даже колечко водилось: Культурный бич пошёл:
— Как ни крути, а за грабёж и культурному много чего полагается, — сказал мужик с вертикалкой.
— Вот и везите в милицию, — сказал Эмиль.
— Уговорил, — ухмыльнулся усатый. — Придётся. Лезьте в кузов, вшивая команда:— Повернулся к тому, что был без ружья. — Васек, бери телегу и возвращайся той дорогой. Погляди, где там Макарыч. Что-то я им до конца не верю: Прошу, гости дорогие! До самоходу!
Вадим быстро и где-то даже весело первым направился к дверце,
предупредительно распахнутой для него усатым. Как раз его такой расклад устраивал вполне, в его положении лучше КПЗ в шкарытовской милиции ничего и представить невозможно. Это Эмиль насупился, вряд ли только из-за пары пинков и неожиданного пленения — трещит по швам кровожадный планчик, случая убить не представится, похоже, а в Шантарске Вадим сможет что-нибудь придумать:
Дверь захлопнулась за ними, стукнул засов. В железном ящике стояла полутьма,
но немного света все же проникало сквозь подобия окон в боковых стенках. Конечно, это были не настоящие окошечки: с полдюжины горизонтальных прорезей на каждой стороне, для вентиляции, видимо:
В углу сидел ещё один пленник — и он-то как две капли воды походил на опустившегося бродягу, какими, увы, полон и стольный град Шантарск: одежонка имеет такой вид, словно её носили, не снимая, со времён крепостного права, соответствующее густое амбре.
Эмиль сразу прилип к прорезям — смотрел на дорогу.
— О! — без особого интереса констатировал незнакомый оборванец. — А вы на чем погорели?
— А ты? — спросил Вадим.
— Да ни на чем таком особенном. Занесло в Парнуху, пока картошку копали, было где подкалымить, а потом лафа отошла. Приехал участковый сегодня утром, сцапал и отдал этим:
— То есть как это отдал? — удивился Вадим. — Мы что, не в милицию едем?
— Непохоже что-то, — сказал оборванец. — Никакого разговора про милицию не было. Участковому они литру поставили:
Вадим понял, что радоваться рано: похоже, начинались какие-то непонятные неприятности:
:Ехали не так уж и долго (Эмиль на всем протяжении пути торчал у прорезей). Двигатель замолк, послышались шаги, звонко откинули засов:
— Выходи, бичевня!
Они спрыгнули на землю, оглядываясь не без любопытства. Машина стояла на просторном дворе, недалеко от большого дома, сложенного из толстых брёвен. Вокруг — разнообразные хозяйственные постройки, названия и предназначения которых Вадим попросту не знал. Телеантенна на высоченном, метров десять, столбе, удерживаемом стальными тросами-распорками. В дальнем углу — снятая с бензовоза и установленная на огромные деревянные козлы цистерна с надписью «Огнеопасно». Сразу три собачьих будки — отверстия закрыты толстыми досками-заслонками, слышно, как внутри возятся и зло ворчат псы, судя по размерам будок, здоровенные. Во дворе — прямо-таки идеальная чистота и порядок, напомнившие Вадиму немецкие деревеньки: никакого хлама, ни клочка бумаги или мятой сигаретной пачки, ни кусочка ржавой проволоки. Чистая, ухоженная усадьба, прямо-таки перенесённая в сибирскую глубинку из какой-нибудь Баварии — конечно, с учётом местных реалий: Послышался громкий многоголосый выкрик:
— С приездом, господин хозяин!
Вадим обернулся в ту сторону — и вот тут-то по-настоящему стало жутко:
Там, у аккуратного забора, стояли человек шесть — судя по облику, такие же несчастные маргиналы, как их вонючий попутчик. Держа обеими руками жестяные миски, они отвешивали усатому самые натуральные поясные поклоны.
И у каждого на ногах были натуральнейшие кандалы — похоже, смастерённые здешними умельцами из толстых собачьих цепей, но надёжные даже на вид. В таких широко не шагнёшь, будешь семенить, как китаянки в те времена, когда им бинтовали ноги:
В сторонке, с ружьём на плече, сидел отрок лет восемнадцати, тоже сытенький и крепкий, с пушком на верхней губе и наглой уверенностью в себе во взоре.
— Как оно? — мимоходом спросил усатый.
— Нормалёк, батя. Жрут за обе щеки.
— Жрать-то они умеют, быдло: Ворота закрой, — и усатый повернулся к
пленной четвёрке. — Ну-с, господа нищеброды, в темпе пройдём политграмоту: Если что будет непонятно, переспрашивайте сразу, повторять потом не буду. Вот: Существа вы все, по большому счёту, пакостные и никчёмные, — говорил он без всякой злобы, скорее равнодушно, — а поскольку, во-первых, труд сделал из обезьяны человека, а во-вторых, в такую пору каждая пара рук на счёту, придётся вам потрудиться на совесть, от рассвета и до заката, от забора и до позднего ужина: Пока не зарядили дожди, будем копать картошку. Да и помимо картошки будет ещё масса дел по ударной подготовке к зиме. У меня не заскучаете.
— А картошки-то сколько? — поинтересовался вонючий сосед Вадима.
— Мало, — обнадёжил усатый Вова. — Всего-то гектара полтора. За недельку управитесь, если будете трудиться по-стахановски. Её ещё сушить-перебирать придётся, потом — или параллельно — нужно будет управиться с дровишками, заготовить леса на сарай, провернуть ещё кучу всяких крестьянских дел: В общем, за месяц, я так думаю, осилите. Кормить буду без дураков, вон, посмотрите, в мисках мясцо, ложка торчком стоит. Спиртного, не взыщите, не держим — несовместимо с крестьянским трудом: Заодно и от алкоголизма вылечитесь. А через месячишко или там через два пойдёте себе восвояси и даже по бутылке получите. Другого вознаграждения, честно скажу, не обещаю — я вам, если подумать, устраиваю самый настоящий санаторий на вольном воздухе со здоровым крестьянским трудом и нормальным питанием. Только душевно вас прошу: не дурите. Убежать в таких браслетиках все равно далеко не убежите, а если начнёте отлынивать от работы — нагаеч-ки попробуете. Эй, организм, продемонстрируй!
Тот, к кому он обращался, торопливо поставил миску на землю и, суетясь, повернулся спиной, задрал рубаху. Вадим охнул про себя — спина была разрисована уже начавшими подживать широкими вздувшимися полосами:
— Хватило одного урока, — небрежно ткнул пальцем Вова. — Сначала
ерепенился, а после вразумления стал полезным членом общества. Другие на него равняются: Все уяснили, отбросы?
— Да это же рабство какое-то! — вырвалось у Ники.
— Во-первых, не какое-то, а доподлинное, правда, временное, — спокойно сказал усатый. — А во-вторых, некого винить, кроме самих себя. Вы на себя только посмотрите: Кто вы есть? Совершенно бесполезное быдло, порхаете перелётными птичками, чтобы только набить брюхо да нажраться одеколона: Читал я одну полезную книжку — в Англии, лет четыреста назад, таким, как вы, уши рубили, железом клеймили: И правильно. Человек должен быть приспособлен к делу, а если он бездельничает, то крепкий хозяин его имеет полное право запрячь в соху и пахать на нем поле. Потому что на поле-то хлебушек растёт, который вы, небось, в три глотки жрёте: Я из вас людей сделаю, рвань поганая:
Отрок, давно слышавший папаню с заметным уважением, во все глаза пялился на
Нику. Не выдержал, протянул:
—Бать:
— Не мешай воспитывать, — сказал усатый. — Короче говоря, быдло вы этакое,
трудиться будете, как следует. Иначе могу нагайкой не ограничиться, вздёрну любого из вас на суку — ещё сто лет никто не обеспокоится и претензий не предъявит, кому вы нужны, вшивые?
Он цедил слова лениво, со спокойным сознанием превосходства, как человек,
считающий себя стопроцентно правым. Ни капельки злобы — холодное, властное
превосходство:
Вадиму вдруг показалось, что он глядится в некое волшебное зеркало, где видит
самого себя. Разница только в лексиконе и окружающих декорациях — усатый Вова,
благополучный куркуль, всего лишь излагал чуть коряво и примитивно то, что считали своей жизненной философией сам Вадим и его братья по классу. Правда, выражалось это в более цивилизованных формулировках, но суть от этого ничуть не менялась.
Были справные хозяева, благодаря уму и энергии имевшие полное право управлять, и были зачуханные совки, навечно обречённые на подчинённую роль.
Дикая несправедливость заключалась в одном-единственном: как смела эта
кулацкая морда применять те же самые правила к хозяину жизни, ворочавшему делами, по сравнению с которыми этот хутор был кучей дерьма?! Но ведь не поверит, ничему не поверит!
— Бать:— протянул отрок.
— Не гони лошадей, — проворчал усатый Вова. — Всему своё время, я же тоже не педераст какой, природа требует:— Он расплылся в хозяйской улыбке, широкой мозолистой ладонью приподнял подбородок Ники, повернул её голову вправо-влево. — Не переживай, подруга, я тебя, может, и не стану на сельхозработы посылать. Я, понимаешь, вдовствую, а Мишук, соответственно, сиротствует, — кивнул он на мордастенького отрока. — Чует моё сердце — если тебя малость подмазать и приодеть, смотреться будешь неплохо. И будешь ты у нас форменная рабыня Изаура, которую на жатву вовсе и не гоняли, другие у неё функции: Мишук, ты не топчись. Все равно завтра приедет доктор, будет смотреть новеньких на предмет какой-нибудь инфекции, заодно и эту белоручку, — он мимоходом оглядел холёные ладони Ники, — проверит, нет ли у неё какой-нибудь спирохеты. Если все чисто, найдём применение. Не спеши, Мишук, она у нас долго гостить будет: Неси-ка лучше кандальчики, нужно сразу гостей принарядить.
— Три штуки, бать?
Вадим присмотрелся — «браслеты» кандалов представляли собой снятые с
цепочек наручники, добротно приваренные к цепям. То-то у отрока висит на поясе два маленьких ключа:
— Четыре, Мишук, четыре, — с ласковой отеческой укоризной поправил
усатый. — Вдруг эта бичевка очень быстро бегает: Во всем нужен порядок. Куда б мы
её потом ни приспособили, без цепочки пускать не стоит:
— Ясно, бать!
«Это конец, — панически подумал Вадим. — В таких кандалах не побегаешь,
придётся горбатиться неизвестно сколько, если:»
Х-хэп!
Вадим попросту не успел заметить броска — не смотрел по сторонам. Усатый
вдруг оказался стоящим на коленях — ружьё валялось рядом, а выкрутивший ему руку
Эмиль прижимал к горлу широкое лезвие штык-ножа. Потом негромко крикнул:
— Ружьё брось, щенок!
Отрок обернулся, челюсть отвисла до пупа, лицо приняло совсем детское, страдальческие выражение, тут же сменившееся растерянностью и страхом. Он машинально перехватил ружьё, но Эмиль прикрикнул злее:
— Положи ружьё, сучонок! А то сделаю из твоего папаши голову профессора Доуэля:
— Ложи, Мишук:— прохрипел усатый. Парнишка, не отрывая взгляда от пленённого батьки, положил ружьё дулом вперёд.
— Кто ещё в доме? — резко бросил Эмиль, прикрываясь усатым. — Кроме этого гандона, что с батей приехал?
— Ник-кого:— пролепетал отрок Мишук.
— Зови его, быстро!
— Дядя Сема! — отчаянно заорал отрок. Дядя Сема показался на крыльце, что-то преспокойно и смачно дожёвывая, мгновенно изменился в лице, дёрнулся было назад, но Эмиль прикрикнул:
— Двигай сюда, козёл! А то он у меня без головы останется! Ключи от «Газели»
где? Ага, брось их на сиденье, а сам подними ручки и встань на коленочки, живенько: Так, теперь ложись мордой вниз и руки на голову: Ты, кула-чонок, тебя тоже это касается! В машину! Эй, а ты куда? — заорал он на их четвёртого нежданного собрата по несчастью. — Пошёл вон!
После удара ребром ладони усатый закатил глаза и медленно завалился лицом вперёд. Подхватив с земли его помповушку, Эмиль подошёл к лежащим, сорвал у отрока с пояса ключи и кинул скованным, сбившимся в тесную испуганную кучку:
— Я вам не Стенька Разин, орлы, так что на подвиги не поведу. Сами разбирайтесь:
Держа ружьё одной рукой наизготовку, при-/ близился к кабине, заглянул внутрь:
— Вадик, включи зажигание: Ага, вот тут-то горючки прилично.
Вадим с Никой уже сидели в кабине. По спине ползали нетерпеливые мурашки, побуждавшие бежать сломя голову:
В конурах заливались собаки, почуявшие что-то неладное. Попутчик растерянно топтался поодаль, а скованные, сталкиваясь головами, рвали друг у друга ключи.
— Эмиль!!! — истерически вскрикнула Ника.
Эмиль резко развернулся, приседая. Оглушительно грохнули выстрелы, ружьё у него в руках плюнуло дымком. Дядя Сема, не вскрикнув, медленно заваливался навзничь, рубашка у него на груди была изодрана картечью, сплошь покрыта липким, красным. Из ладони вывернулся, упал рядом чёрный «ТТ» — ага, достал украдкой из широких штанин, когда на него перестали смотреть, решил разыграть из себя Рэмбо, идиот:
Эмиль с дико исказившимся лицом выстрелил ещё два раза — скованный ужасом