Страница:
Вадим залпом осушил свою кружку и встал. Перехватив удивлённые взгляды сотрапезников, сбивчиво пояснил:
—Я тут: это:
И побыстрее выскочил со двора. Примитивные собутыльники, убогая кухонька, «какава» — все вдруг показалось невероятно далёким, словно смотрел в перевёрнутый бинокль. Хмель сделал своё, но голова все же была довольно ясная. Зигзаги мышления неисповедимы — он ни с того ни с сего пожалел, что подбил Васю отправить телеграмму: мало что из прочитанного в детстве врезалось в память столь прочно, как финал «Тома Сойера» — не сам финал, если точно, не торжественно плюхнутое на стол золото, а то место, где считавшиеся погибшими сорванцы, мнимые утопленники, вдруг появляются в церкви на панихиде по самим себе. Бахрушин, их с Эмилем третий компаньон, человек всерьёз верующий, вполне способен заказать панихиду по ним троим — знать бы точно срок, могло бы кончиться эффектнейшим финалом:
Должно быть, в столь игривое расположение мыслей его привело нежданное
известие о том, что «суровый мент» оказался на самом деле классическим деревенским дурачком — надо же, а они и не заподозрили ничего такого, решили, что здесь, в глуши, милиция попросту донашивает старую форму: Конечно, дело Эмиля висит на нем по-прежнему, но, во-первых, бесповоротно отпало «преднамеренное убийство милиционера», а во-вторых, укрепилась уверенность, что убивца ищут среди постоянных обитателей Шкарытово — зять-старлей явно не получал ориентировок на розыск бородатого шатена в камуфляжном бушлате и его светловолосой спутницы. Стоп-стоп, тут ничего ещё не ясно. Может, и получил — но не приходит в голову разыскивать таковых среди геологов. Или все страхи напрасны? И случай с концлагерем заслонил всю мелкую рутину? В Шантарск пора убираться, вот что. Но не мешало бы сначала выяснить, отчего Пабло ведёт себя так странно, чутьё вещует, тут что-то нечисто:
В летней кухоньке, где столовались бригады, никого не было, а судя по чистым мискам на столе, никто на ужин и не приходил. Ника, гремевшая посудой у плиты, обернулась к нему с явным облегчением:
— Ну вот, хоть один явился: Иисус с Худым помчались на ручей, крикнули мимоходом, что карась пошёл, как крести козыри. Мухомор где-то запропастился: Она выпалила все это с прежней непринуждённостью — словно они были абсолютно чужими людьми, только что сведёнными судьбой в геологическом отряде. На миг ему показалось, что так оно и обстоит. Вадим едва отогнал эту шизофреническую мысль, но за ней нагрянула следующая, из того же ящика: а что, если ему вся прошлая жизнь только приснилась, пригрезились — и фирма, и таиландские отели, и все остальное, а на самом деле он как раз и есть шан-тарский бич Вадик, пригревшийся в геофизике? Черт, какая ерунда спьяну в голову лезет:
— Так тебе суп наливать? — как ни в чем не бывало спросила Ника.-Только на меня сивушными маслами не дыши, с ног сбивает:
— Да какой там суп:— сказал он, усаживаясь на угол лавки.-Слушай, это же сюрреализм чистейшей воды:
— Что именно? — с невиннейшим выражением лица поинтересовалась Ника, совершенно по-крестьянски скрестив руки под грудью.
— Все происходящее, — ответил он сердито. — Ты себя ведёшь, как:
— Как кто? — спросила она, не моргнув глазом.
— Как дешёвая блядь, — сказал он.
— О-о: И чем же я столь галантное обхождение заслужила?
— Тебе объяснять?
— Объясни, а то я в толк не возьму, — невинно округлила она глаза.
— Ну что, очаровала плебейчика? Чует моё сердце, что для этого особых трудов прилагать не пришлось, примитивен объект-то:
— Ах-ах-ах:— протянула она, картинно закатив глаза к потолку. — Какие словеса:
— Хватит! — зло прикрикнул Вадим. — Уж здесь-то тебя никто насильно раком не ставил:
— Меня здесь вообще раком не ставили, — перебила она с ослепительной улыбкой. — Если тебя интересуют такие тонкости: Тебе как, полный перечень позиций, имевших место за последние дни? Только давай баш на баш — ты мне взамен расскажешь, в какие позы ставил эту белобрысую шлюху, которую вы всем коллективом пользовали: Она хоть о минете имеет представление, это дитё непуганой природы?
Он смутился, пробормотал:
— Ну, это совсем другое дело:
— Да-а?
— Ты же первая начала:
— Вот и не будем, — спокойно сказала Ника. — Давай считать, что все это происходит в совершенно другой реальности. Виртуальной. Шантарск — одно, а виртуальная реальность:
— Ага, а пока ты будешь:
— Как и ты, милый, как и ты:— протянула Ника с невинной улыбкой. — Тебе не
кажется, что как-то глупо в данной ситуации сводить счёты? Надеюсь, ты ей хотя бы не обещал жениться и увезти в Шантарск? А то мне тут предлагали нечто аналогичное:
— А ты? — вырвалось у него. — Что, горишь желанием стать хозяйкой гденибудь в хрущевке?
— Не особенно, — призналась она. — Хотя Пашка мне и рисовал крайне
завлекательные перспективы, обещал золотом осыпать. Но что-то мне плохо верится, успела уже кое в чем разобраться — если они и ищут золото, то бывает его в породах примерно шесть грамм на тонну. Что-то не прельщает меня такое золото:
— А возможность кое-что снять с души прельщает? — спросил он. — Могу
обрадовать: тот мент, в деревне, оказался вовсе не ментом, а деревенским дурачком. И живёхонек, всего лишь сотрясение мозга:
— Знать бы раньше:
— Повод для радости номер два, — продолжал он. — Та крашеная блондинка добралась-таки до людей. В Шантарске шум до небес из-за концлагеря, мы все в списках погибших числимся:
Она по-детски приоткрыла рот от удивления. Он торопливо, в нескольких фразах, пересказал новости. Вид у Ники был такой, словно через секунду собиралась объявить, что изобрела очередной вечный двигатель. Не радость и удивление, а что-то другое:
— Дай сигаретку, — сказала она. — Интересно дела заворачиваются.
— А кто тебе сказал про:
— Про Томку? Это же деревня, милый, на одном конце пернешь, а на другом носы зажимают:
— Поздравляю, — скривился он, — Неплохо вписалась в ландшафт.
— Мимикрия, милый: Волею обстоятельств. Знаешь, что мне пришло в голову?
Все равно не сегодня-завтра возвращаться в Шантарск, Пашка так и говорил час назад: Говоришь, мы все в глазах света мёртвые? Вот и отлично. Будем считать, что все это произошло с нами в загробной жизни. Чем она хуже «виртуальности»? В Шантарске загробная жизнь кончится, а пока, как говаривали деды, — война все спишет:
— Что, так хорошо трахается? — спросил он с кривой улыбочкой.-Не хуже некоторых.
— Ох, другой на моем месте разрисовал бы тебе мордашку в хорошем стиле импрессионистов:
Ника нехорошо прищурилась:
— Тут, хозяйка говорит, участковый появился, чей-то там родственник: Другая
на моем месте пошла бы к этому участковому и рассказала в деталях о том, что не так давно произошло в населённом пункте под названием Шкарыто-во:— Ника звонко и весело расхохоталась. — А ты испугался, Вадик, у тебя глазыньки забегали и рученьки задёргались: Хочешь, посажу? Вдруг да и не отмотаешься? И в любом случае запачкаешься так, что: Уж тут-то, в деревне, ты меня ни за что не убьёшь — в доме хозяйка, да и револьвера у тебя больше нет: Не рискнёшь.
— Шантажировать собралась? — угрюмо спросил он.
— Как знать, дорогой, как знать:— пропела Ника. — Там видно будет. В любом случае, мне бы не хотелось и в дальнейшем выслушивать в свой адрес хамские эпитеты. Учёл? В особенности от субъекта, который вовсю утешается со здешней Мессалиной, а допрежь того всерьёз вешал жену с любовником:. А потом ещё и: Как он ни кипел внутренне, приходилось терпеть — мало ли что придёт в голову стерве, следует сбавить обороты:
— Ладно, — сказал он примирительно. — Что мы, в самом-то деле, цапаемся, как дураки:
— Я не начинала:
— Ладно, — повторил он, встав и подойдя совсем близко. — А ты, я смотрю, совсем оправилась, похорошела:
Он вовсе не кривил душой — она и в самом деле выглядела прекрасно, нагулявшая здоровый румянец на свежем воздухе и деревенской сме-танке, подмазанная и причёсанная, в новеньких джинсах и рубашке навыпуск. Шевельнулись прежние желания. Вадим оттеснил её в уголок и прижал, бормоча что-то глупое, но, едва стал расстёгивать на ней рубашку, Ника принялась всерьёз отбиваться.
— Не дури:— пропыхтел он, справившись-таки с парой пуговиц. — Законный муж как-никак:
Ника отпихнула его так, что он отлетел к столу, едва не сшиб его спиной, миски звонко посыпались на пол, раскатились.
— Ты чего тут творишь? — раздался за спиной склочный голос хозяйки. — Верка,
он что, к тебе пристаёт? Двинь ты ему меж глаз поварёшкой, с ними, кобелями, так и надо:
— Успеется, — фыркнула Ника, торопливо застёгивая рубашку. — Все равно больше не полезет.
— Ах, так ты уже и Верка? — покривил губы Вадим. — Даже имечко другое? Поздравляю:
— Ты или есть садись, или уматывай! — напустилась на него хозяйка,
загораживая массивной фигурой не столь уж узкий дверной проем. — Что к девчонке пристал? Девочка красивая, работящая, порядочная, нужны ей такие, как ты вот, бичева перелётная! Начальнику пожалуюсь, если ещё возле Верки увижу!
Вадиму вдруг стало невероятно смешно, и он, присев на угол лавки,
расхохотался — ситуация была нелепейшая, особенно умиляло обещание этой святой простоты пожаловаться хахалю на законного мужа.
— Да он же в зюзю пьяный:— понимающе заключила хозяйка. — От, ироды!
Эти, что уехали, Славка с тем бритым, соседке продали ящик тушёнки, а когда открыли, оказалось, никакая это и не тушёнка — каша перловая: Где их теперь ловить? Она Паше пожаловалась, да что толку? Ищи ветра в Шантарске: Вер, гони ты его, чтоб не приставал, алкаш мозгоблудский:
— Непременно, теть Лида, — фыркнула Ника, схватила упомянутую поварёшку и замахнулась: — Вали отсюда, алкаш мозгоблудский! Не видать тебе лёгкой добычи! Не отпробуешь ты моего девичьего тела, охальник!
Она откровенно забавлялась, но простодушная хозяйка все это принимала за неподдельный праведный гнев и наставительно подзуживала:
— От так его! Двинь поварёшкой по наглой морде, в самом-то деле! Будет тут охальничать!
Вадим, решив не связываться, сделал им обеим ручкой и пошёл со двора.
Возвращаться допивать честно заработанную «какаву» что-то не тянуло, коли уж можно было продолжить вечер более приятным образом, и он направился на другой конец деревушки — к Томкиному дому. «Хонда» стояла на том же месте, возле Пашиной резиденции, и это натолкнуло Вадима на мысль об очередном кусочке здешней головоломки, который столь неожиданно, сама о том не ведая, подсунула Ника:
Томка его встретила со всем радушием, выставила пару бутылок «Стервецкой», и вскоре после парочки обязательных ради соблюдения минимума приличий фраз они оказались на старомодном диване, поверх кусачего шерстяного одеяла. Свои наблюдения Вадим, понятное дело, держал при себе, но он уже давненько подметил, что белокурая продавщица в тесном общении с мужчиной вовсю демонстрирует отнюдь не примитивный деревенский стиль, а, в общем, хороший класс, далёкий от незатейливых крестьянских изысков. Учитывая, что видаков здесь не имелось, коекаких штучек и позиций она могла нахвататься только на городском асфальте — разумеется, не в буквальном смысле слова. Чувствовалась раскованная городская школа, оконченная с отличием.
Встреча проходила в тёплой, дружественной обстановке — так что диван
скрежетал и скрипел, словно корабль в бурю. Стемнело, но корабль ещё долго носился по штормовому морю, треща всеми шпангоутами.
Бабка заявилась, когда они уже наплавались вволю и лениво тискали друг друга, пребывая в том неопределённом состоянии, когда и вставать вроде бы пора, и обрывать жалко. Стукнула дверь. Вадим притих, как мышка, но Томка самым спокойным тоном громко предупредила:
— Бабка, сюда не лезь, у меня кавалер смущается:
Бабка зажгла тусклую лампочку в другой комнате и принялась там возиться, побрякивая посудой без особенной злости, потом проворчала:
— Идите жрать, что ли, кувыркаетесь, поди, три часа:
Томка проворно влезла в халатик и отправилась туда. В темпе одевшись, Вадим последовал следом, испытывая некоторое смущение от конфузности момента. Бабка, однако, возилась с ужином и особо на него не таращилась, принимая действительность с отрешённой философичностью буддийского даоса. Собственно говоря, Томке она приходилась не бабкой, а родной тёткой, но вступила уже в тот возраст, когда деревенских женщин бесповоротно зачисляют в бабки. Она что-то ворчала, конечно, выставляя на стол большую банку с неизменной «какавой», — про бесстыжих девок, про городских ветрогонов, у которых одно на уме, про всеобщее и окончательное повреждение нравов, но душу в это не вкладывала, так, создавала шумовой фон.
— Шурши, бабка, шурши:— отозвалась Томка без всякого почтения.-
Рассказывал мне дед Стёпа, как ты в хрущёвские времена на пару с бригадиром все стога в округе разворошила:
— Так грех-то сладок, а человек падок, — отозвалась бабка.
— Вот то-то и оно. Одна радость — перед зимой с мужиками пообщаться. Потом снег ляжет, будет у нас скука и отсутствие всяких развлечений:
— Родителям в Бужур напишу, — равнодушно пообещала бабка.
— Пиши.
Бабка кивнула на Вадима:
— Он хошь не никонианин?
— Что? — не понял он.
— В какую церковь ходишь?
— Да ни в какую, откровенно говоря, — признался он.
— Все же легче. Ладно, хоть не щепотник. Безбожник ещё может душу спасти, в у никонианского щепотника и души нет, как у собаки. Собака хоть дом сторожит, а от никонианина и этого нету.
— Бабка у нас староверка упёртая, — пояснила Томка. — Здесь раньше все староверами были, деревня в царские времена, говорят, была здоровущая:
— То-то и оно, что безбожник, — ворчала бабка, наливая себе «какавы». — Были бы с крестом на шее, не полезли бы в Калауровскую падь. Федор сегодня мимо ехал, видел, как вы там со своими проводами бегали. Вот этот твой сухарник[2], — она ткнула пальцем в Вадима, — даже поссать в чистом поле остановился.
Вадим припомнил, что и в самом деле проезжала невдалеке телега. Пожал плечами:
— А что,нельзя?
— Дурак, — сказала бабка. — Там вся падь[3] в покойниках — и хакасы калауровские, и мотылинская казачня, и красные. Говорят, ещё и комиссары, которых Калауров вверх ногами в землю закапывал — вроде бы их гайдаровские не всех потом выкопали, кого-то и не нашли: Давно разговоры идут, что ночами, бывает, ходят:
— То-то, что одни разговоры, — фыркнула Томка. — Чуть ли не все пацаны в своё время специально ночью бегали — и никаких тебе ходячих покойников.
Она прижалась тёплым бедром к ноге Вадима, недвусмысленно намекая на готовность вновь пуститься в плавание на старом, рассохшемся корабле, но он не обратил внимания, охваченный тем азартом, что сродни золотоискательскому. Как знать, вдруг и не в переносном смысле вовсе: Замаячил некий узелок, куда все ниточки и сходятся: Он спросил с непритворным интересом:
— А кто такой Калауров? И что там такого особенного в той пади происходило? Бабка-тётка сама всего этого видеть не могла, поскольку родилась лет через пятнадцать после событий, но от матери и прочей родни наслушалась достаточно: Иван Калауров когда-то считался этаким некоронованным королём здешнего края — ухарь-купец, гонявший верблюжьи караваны в Китай, золотопромышленник, приятель знаменитого Иваницкого. С отступлением Колчака и приходом красных, как легко догадаться, время для Калаурова наступило невесёлое, но в Маньчжурию или Монголию, как сделали многие другие, он почему-то не ушёл, а сколотил отряд (наполовину состоявший из бывших красных партизан, очень быстро разошедшихся с новой властью) и вместе с легендарным Соловьёвым принялся чувствительно щипать комиссаров, налетая даже на небольшие города типа Манска. Какое-то время дела шли неплохо, но потом сюда перебросили отборных чоновских карателей с Аркадием Гайдаром во главе. Восемнадцатилетний будущий писатель уже тогда, судя по воспоминаниям старожилов, был полным и законченным шизофреником — и лютовал с пугавшей сибирские окраины изобретательностью, самолично расстреливая ни в чем не повинных заложников и штемпелюя донесения в губернию печатью, которую прикладывал к глубоким порезам на собственной руке. Война началась вовсе уж людоедская — Калауров сдирал шкуру с выловленных гайдаровских сексотов чуть ли не самолично, Гайдар, согнав деревенских на открытое место, резал кинжалом глотки тем, в ком подозревал калауровских сторонников. Схватка была неравная — за Аркашкой стояла набиравшая силу власть, от партизан понемногу отступалось запуганное чоновскими зверствами население. Уже погиб Соловьёв, уже поймал пулю на скаку его начальник разведки Астанаев. Кольцо сжималось.
Финал, как заверяла бабка, развернулся как раз в той пади. Калауров, отчего-то упорно крутившийся вблизи Каранголя, решил в конце концов прорываться в Монголию с остатком верных людей. Вероятнее всего, кто-то донёс. Калауров с телохранителями-хакасами и горсткой мотылинских казаков угодил под перекрёстный огонь чоновских ручных пулемётов — быть может, на том самом месте, где бригада сегодня обедала. Живым не ушёл никто, тело Калаурова привезли в деревню для опознания, а остальных закопали там же, в пади, о чем Гайдар триумфально сообщил по начальству (увы, подвиги юного большевика оказались неоценёнными по достоинству — шёл двадцать второй год, Аркашкины садистские выходки даже для того времени показались чрезмерными, и вместо того, чтобы вручить обещанный орден, вышестоящее начальство передало юнца в руки психиатров, а те написали такое заключение, что Гайдар покинул ряды Красной Армии со скоростью пушечного снаряда:)
— Говорили, Ванька Калауров в землю зарыл три котла с золотом, — сообщила бабка. — Дом у него стоял на той стороне озера, только там за семьдесят лет перекопали все на десять метров в землю, а найти ничего не нашли.
— У Федора рубль где-то до сих пор валяется, — возразила Томка. — Если блесну не сделал — все собирался: Там Николай Второй и ещё какой-то старинный царь, чистое серебро:
— Вот то-то, — хмыкнула бабка. — Нашли пару серебряных рублишек да
полкопейки медью. То, что, скорей всего, под половицы когда-то закатилось. А денег у Калаурова было малость побольше, чем две серебрушки. Мать рассказывала, году в пятнадцатом, когда у него сын родился, он по Каранголю на бричке ехал и такие же серебряные рубли из ведра горстью разбрасывал. Наверняка не последнее швырял. Каралинский прииск был ихний с Иваницким, половина на половину, вот и прикинь:
—Я тут: это:
И побыстрее выскочил со двора. Примитивные собутыльники, убогая кухонька, «какава» — все вдруг показалось невероятно далёким, словно смотрел в перевёрнутый бинокль. Хмель сделал своё, но голова все же была довольно ясная. Зигзаги мышления неисповедимы — он ни с того ни с сего пожалел, что подбил Васю отправить телеграмму: мало что из прочитанного в детстве врезалось в память столь прочно, как финал «Тома Сойера» — не сам финал, если точно, не торжественно плюхнутое на стол золото, а то место, где считавшиеся погибшими сорванцы, мнимые утопленники, вдруг появляются в церкви на панихиде по самим себе. Бахрушин, их с Эмилем третий компаньон, человек всерьёз верующий, вполне способен заказать панихиду по ним троим — знать бы точно срок, могло бы кончиться эффектнейшим финалом:
Должно быть, в столь игривое расположение мыслей его привело нежданное
известие о том, что «суровый мент» оказался на самом деле классическим деревенским дурачком — надо же, а они и не заподозрили ничего такого, решили, что здесь, в глуши, милиция попросту донашивает старую форму: Конечно, дело Эмиля висит на нем по-прежнему, но, во-первых, бесповоротно отпало «преднамеренное убийство милиционера», а во-вторых, укрепилась уверенность, что убивца ищут среди постоянных обитателей Шкарытово — зять-старлей явно не получал ориентировок на розыск бородатого шатена в камуфляжном бушлате и его светловолосой спутницы. Стоп-стоп, тут ничего ещё не ясно. Может, и получил — но не приходит в голову разыскивать таковых среди геологов. Или все страхи напрасны? И случай с концлагерем заслонил всю мелкую рутину? В Шантарск пора убираться, вот что. Но не мешало бы сначала выяснить, отчего Пабло ведёт себя так странно, чутьё вещует, тут что-то нечисто:
В летней кухоньке, где столовались бригады, никого не было, а судя по чистым мискам на столе, никто на ужин и не приходил. Ника, гремевшая посудой у плиты, обернулась к нему с явным облегчением:
— Ну вот, хоть один явился: Иисус с Худым помчались на ручей, крикнули мимоходом, что карась пошёл, как крести козыри. Мухомор где-то запропастился: Она выпалила все это с прежней непринуждённостью — словно они были абсолютно чужими людьми, только что сведёнными судьбой в геологическом отряде. На миг ему показалось, что так оно и обстоит. Вадим едва отогнал эту шизофреническую мысль, но за ней нагрянула следующая, из того же ящика: а что, если ему вся прошлая жизнь только приснилась, пригрезились — и фирма, и таиландские отели, и все остальное, а на самом деле он как раз и есть шан-тарский бич Вадик, пригревшийся в геофизике? Черт, какая ерунда спьяну в голову лезет:
— Так тебе суп наливать? — как ни в чем не бывало спросила Ника.-Только на меня сивушными маслами не дыши, с ног сбивает:
— Да какой там суп:— сказал он, усаживаясь на угол лавки.-Слушай, это же сюрреализм чистейшей воды:
— Что именно? — с невиннейшим выражением лица поинтересовалась Ника, совершенно по-крестьянски скрестив руки под грудью.
— Все происходящее, — ответил он сердито. — Ты себя ведёшь, как:
— Как кто? — спросила она, не моргнув глазом.
— Как дешёвая блядь, — сказал он.
— О-о: И чем же я столь галантное обхождение заслужила?
— Тебе объяснять?
— Объясни, а то я в толк не возьму, — невинно округлила она глаза.
— Ну что, очаровала плебейчика? Чует моё сердце, что для этого особых трудов прилагать не пришлось, примитивен объект-то:
— Ах-ах-ах:— протянула она, картинно закатив глаза к потолку. — Какие словеса:
— Хватит! — зло прикрикнул Вадим. — Уж здесь-то тебя никто насильно раком не ставил:
— Меня здесь вообще раком не ставили, — перебила она с ослепительной улыбкой. — Если тебя интересуют такие тонкости: Тебе как, полный перечень позиций, имевших место за последние дни? Только давай баш на баш — ты мне взамен расскажешь, в какие позы ставил эту белобрысую шлюху, которую вы всем коллективом пользовали: Она хоть о минете имеет представление, это дитё непуганой природы?
Он смутился, пробормотал:
— Ну, это совсем другое дело:
— Да-а?
— Ты же первая начала:
— Вот и не будем, — спокойно сказала Ника. — Давай считать, что все это происходит в совершенно другой реальности. Виртуальной. Шантарск — одно, а виртуальная реальность:
— Ага, а пока ты будешь:
— Как и ты, милый, как и ты:— протянула Ника с невинной улыбкой. — Тебе не
кажется, что как-то глупо в данной ситуации сводить счёты? Надеюсь, ты ей хотя бы не обещал жениться и увезти в Шантарск? А то мне тут предлагали нечто аналогичное:
— А ты? — вырвалось у него. — Что, горишь желанием стать хозяйкой гденибудь в хрущевке?
— Не особенно, — призналась она. — Хотя Пашка мне и рисовал крайне
завлекательные перспективы, обещал золотом осыпать. Но что-то мне плохо верится, успела уже кое в чем разобраться — если они и ищут золото, то бывает его в породах примерно шесть грамм на тонну. Что-то не прельщает меня такое золото:
— А возможность кое-что снять с души прельщает? — спросил он. — Могу
обрадовать: тот мент, в деревне, оказался вовсе не ментом, а деревенским дурачком. И живёхонек, всего лишь сотрясение мозга:
— Знать бы раньше:
— Повод для радости номер два, — продолжал он. — Та крашеная блондинка добралась-таки до людей. В Шантарске шум до небес из-за концлагеря, мы все в списках погибших числимся:
Она по-детски приоткрыла рот от удивления. Он торопливо, в нескольких фразах, пересказал новости. Вид у Ники был такой, словно через секунду собиралась объявить, что изобрела очередной вечный двигатель. Не радость и удивление, а что-то другое:
— Дай сигаретку, — сказала она. — Интересно дела заворачиваются.
— А кто тебе сказал про:
— Про Томку? Это же деревня, милый, на одном конце пернешь, а на другом носы зажимают:
— Поздравляю, — скривился он, — Неплохо вписалась в ландшафт.
— Мимикрия, милый: Волею обстоятельств. Знаешь, что мне пришло в голову?
Все равно не сегодня-завтра возвращаться в Шантарск, Пашка так и говорил час назад: Говоришь, мы все в глазах света мёртвые? Вот и отлично. Будем считать, что все это произошло с нами в загробной жизни. Чем она хуже «виртуальности»? В Шантарске загробная жизнь кончится, а пока, как говаривали деды, — война все спишет:
— Что, так хорошо трахается? — спросил он с кривой улыбочкой.-Не хуже некоторых.
— Ох, другой на моем месте разрисовал бы тебе мордашку в хорошем стиле импрессионистов:
Ника нехорошо прищурилась:
— Тут, хозяйка говорит, участковый появился, чей-то там родственник: Другая
на моем месте пошла бы к этому участковому и рассказала в деталях о том, что не так давно произошло в населённом пункте под названием Шкарыто-во:— Ника звонко и весело расхохоталась. — А ты испугался, Вадик, у тебя глазыньки забегали и рученьки задёргались: Хочешь, посажу? Вдруг да и не отмотаешься? И в любом случае запачкаешься так, что: Уж тут-то, в деревне, ты меня ни за что не убьёшь — в доме хозяйка, да и револьвера у тебя больше нет: Не рискнёшь.
— Шантажировать собралась? — угрюмо спросил он.
— Как знать, дорогой, как знать:— пропела Ника. — Там видно будет. В любом случае, мне бы не хотелось и в дальнейшем выслушивать в свой адрес хамские эпитеты. Учёл? В особенности от субъекта, который вовсю утешается со здешней Мессалиной, а допрежь того всерьёз вешал жену с любовником:. А потом ещё и: Как он ни кипел внутренне, приходилось терпеть — мало ли что придёт в голову стерве, следует сбавить обороты:
— Ладно, — сказал он примирительно. — Что мы, в самом-то деле, цапаемся, как дураки:
— Я не начинала:
— Ладно, — повторил он, встав и подойдя совсем близко. — А ты, я смотрю, совсем оправилась, похорошела:
Он вовсе не кривил душой — она и в самом деле выглядела прекрасно, нагулявшая здоровый румянец на свежем воздухе и деревенской сме-танке, подмазанная и причёсанная, в новеньких джинсах и рубашке навыпуск. Шевельнулись прежние желания. Вадим оттеснил её в уголок и прижал, бормоча что-то глупое, но, едва стал расстёгивать на ней рубашку, Ника принялась всерьёз отбиваться.
— Не дури:— пропыхтел он, справившись-таки с парой пуговиц. — Законный муж как-никак:
Ника отпихнула его так, что он отлетел к столу, едва не сшиб его спиной, миски звонко посыпались на пол, раскатились.
— Ты чего тут творишь? — раздался за спиной склочный голос хозяйки. — Верка,
он что, к тебе пристаёт? Двинь ты ему меж глаз поварёшкой, с ними, кобелями, так и надо:
— Успеется, — фыркнула Ника, торопливо застёгивая рубашку. — Все равно больше не полезет.
— Ах, так ты уже и Верка? — покривил губы Вадим. — Даже имечко другое? Поздравляю:
— Ты или есть садись, или уматывай! — напустилась на него хозяйка,
загораживая массивной фигурой не столь уж узкий дверной проем. — Что к девчонке пристал? Девочка красивая, работящая, порядочная, нужны ей такие, как ты вот, бичева перелётная! Начальнику пожалуюсь, если ещё возле Верки увижу!
Вадиму вдруг стало невероятно смешно, и он, присев на угол лавки,
расхохотался — ситуация была нелепейшая, особенно умиляло обещание этой святой простоты пожаловаться хахалю на законного мужа.
— Да он же в зюзю пьяный:— понимающе заключила хозяйка. — От, ироды!
Эти, что уехали, Славка с тем бритым, соседке продали ящик тушёнки, а когда открыли, оказалось, никакая это и не тушёнка — каша перловая: Где их теперь ловить? Она Паше пожаловалась, да что толку? Ищи ветра в Шантарске: Вер, гони ты его, чтоб не приставал, алкаш мозгоблудский:
— Непременно, теть Лида, — фыркнула Ника, схватила упомянутую поварёшку и замахнулась: — Вали отсюда, алкаш мозгоблудский! Не видать тебе лёгкой добычи! Не отпробуешь ты моего девичьего тела, охальник!
Она откровенно забавлялась, но простодушная хозяйка все это принимала за неподдельный праведный гнев и наставительно подзуживала:
— От так его! Двинь поварёшкой по наглой морде, в самом-то деле! Будет тут охальничать!
Вадим, решив не связываться, сделал им обеим ручкой и пошёл со двора.
Возвращаться допивать честно заработанную «какаву» что-то не тянуло, коли уж можно было продолжить вечер более приятным образом, и он направился на другой конец деревушки — к Томкиному дому. «Хонда» стояла на том же месте, возле Пашиной резиденции, и это натолкнуло Вадима на мысль об очередном кусочке здешней головоломки, который столь неожиданно, сама о том не ведая, подсунула Ника:
Томка его встретила со всем радушием, выставила пару бутылок «Стервецкой», и вскоре после парочки обязательных ради соблюдения минимума приличий фраз они оказались на старомодном диване, поверх кусачего шерстяного одеяла. Свои наблюдения Вадим, понятное дело, держал при себе, но он уже давненько подметил, что белокурая продавщица в тесном общении с мужчиной вовсю демонстрирует отнюдь не примитивный деревенский стиль, а, в общем, хороший класс, далёкий от незатейливых крестьянских изысков. Учитывая, что видаков здесь не имелось, коекаких штучек и позиций она могла нахвататься только на городском асфальте — разумеется, не в буквальном смысле слова. Чувствовалась раскованная городская школа, оконченная с отличием.
Встреча проходила в тёплой, дружественной обстановке — так что диван
скрежетал и скрипел, словно корабль в бурю. Стемнело, но корабль ещё долго носился по штормовому морю, треща всеми шпангоутами.
Бабка заявилась, когда они уже наплавались вволю и лениво тискали друг друга, пребывая в том неопределённом состоянии, когда и вставать вроде бы пора, и обрывать жалко. Стукнула дверь. Вадим притих, как мышка, но Томка самым спокойным тоном громко предупредила:
— Бабка, сюда не лезь, у меня кавалер смущается:
Бабка зажгла тусклую лампочку в другой комнате и принялась там возиться, побрякивая посудой без особенной злости, потом проворчала:
— Идите жрать, что ли, кувыркаетесь, поди, три часа:
Томка проворно влезла в халатик и отправилась туда. В темпе одевшись, Вадим последовал следом, испытывая некоторое смущение от конфузности момента. Бабка, однако, возилась с ужином и особо на него не таращилась, принимая действительность с отрешённой философичностью буддийского даоса. Собственно говоря, Томке она приходилась не бабкой, а родной тёткой, но вступила уже в тот возраст, когда деревенских женщин бесповоротно зачисляют в бабки. Она что-то ворчала, конечно, выставляя на стол большую банку с неизменной «какавой», — про бесстыжих девок, про городских ветрогонов, у которых одно на уме, про всеобщее и окончательное повреждение нравов, но душу в это не вкладывала, так, создавала шумовой фон.
— Шурши, бабка, шурши:— отозвалась Томка без всякого почтения.-
Рассказывал мне дед Стёпа, как ты в хрущёвские времена на пару с бригадиром все стога в округе разворошила:
— Так грех-то сладок, а человек падок, — отозвалась бабка.
— Вот то-то и оно. Одна радость — перед зимой с мужиками пообщаться. Потом снег ляжет, будет у нас скука и отсутствие всяких развлечений:
— Родителям в Бужур напишу, — равнодушно пообещала бабка.
— Пиши.
Бабка кивнула на Вадима:
— Он хошь не никонианин?
— Что? — не понял он.
— В какую церковь ходишь?
— Да ни в какую, откровенно говоря, — признался он.
— Все же легче. Ладно, хоть не щепотник. Безбожник ещё может душу спасти, в у никонианского щепотника и души нет, как у собаки. Собака хоть дом сторожит, а от никонианина и этого нету.
— Бабка у нас староверка упёртая, — пояснила Томка. — Здесь раньше все староверами были, деревня в царские времена, говорят, была здоровущая:
— То-то и оно, что безбожник, — ворчала бабка, наливая себе «какавы». — Были бы с крестом на шее, не полезли бы в Калауровскую падь. Федор сегодня мимо ехал, видел, как вы там со своими проводами бегали. Вот этот твой сухарник[2], — она ткнула пальцем в Вадима, — даже поссать в чистом поле остановился.
Вадим припомнил, что и в самом деле проезжала невдалеке телега. Пожал плечами:
— А что,нельзя?
— Дурак, — сказала бабка. — Там вся падь[3] в покойниках — и хакасы калауровские, и мотылинская казачня, и красные. Говорят, ещё и комиссары, которых Калауров вверх ногами в землю закапывал — вроде бы их гайдаровские не всех потом выкопали, кого-то и не нашли: Давно разговоры идут, что ночами, бывает, ходят:
— То-то, что одни разговоры, — фыркнула Томка. — Чуть ли не все пацаны в своё время специально ночью бегали — и никаких тебе ходячих покойников.
Она прижалась тёплым бедром к ноге Вадима, недвусмысленно намекая на готовность вновь пуститься в плавание на старом, рассохшемся корабле, но он не обратил внимания, охваченный тем азартом, что сродни золотоискательскому. Как знать, вдруг и не в переносном смысле вовсе: Замаячил некий узелок, куда все ниточки и сходятся: Он спросил с непритворным интересом:
— А кто такой Калауров? И что там такого особенного в той пади происходило? Бабка-тётка сама всего этого видеть не могла, поскольку родилась лет через пятнадцать после событий, но от матери и прочей родни наслушалась достаточно: Иван Калауров когда-то считался этаким некоронованным королём здешнего края — ухарь-купец, гонявший верблюжьи караваны в Китай, золотопромышленник, приятель знаменитого Иваницкого. С отступлением Колчака и приходом красных, как легко догадаться, время для Калаурова наступило невесёлое, но в Маньчжурию или Монголию, как сделали многие другие, он почему-то не ушёл, а сколотил отряд (наполовину состоявший из бывших красных партизан, очень быстро разошедшихся с новой властью) и вместе с легендарным Соловьёвым принялся чувствительно щипать комиссаров, налетая даже на небольшие города типа Манска. Какое-то время дела шли неплохо, но потом сюда перебросили отборных чоновских карателей с Аркадием Гайдаром во главе. Восемнадцатилетний будущий писатель уже тогда, судя по воспоминаниям старожилов, был полным и законченным шизофреником — и лютовал с пугавшей сибирские окраины изобретательностью, самолично расстреливая ни в чем не повинных заложников и штемпелюя донесения в губернию печатью, которую прикладывал к глубоким порезам на собственной руке. Война началась вовсе уж людоедская — Калауров сдирал шкуру с выловленных гайдаровских сексотов чуть ли не самолично, Гайдар, согнав деревенских на открытое место, резал кинжалом глотки тем, в ком подозревал калауровских сторонников. Схватка была неравная — за Аркашкой стояла набиравшая силу власть, от партизан понемногу отступалось запуганное чоновскими зверствами население. Уже погиб Соловьёв, уже поймал пулю на скаку его начальник разведки Астанаев. Кольцо сжималось.
Финал, как заверяла бабка, развернулся как раз в той пади. Калауров, отчего-то упорно крутившийся вблизи Каранголя, решил в конце концов прорываться в Монголию с остатком верных людей. Вероятнее всего, кто-то донёс. Калауров с телохранителями-хакасами и горсткой мотылинских казаков угодил под перекрёстный огонь чоновских ручных пулемётов — быть может, на том самом месте, где бригада сегодня обедала. Живым не ушёл никто, тело Калаурова привезли в деревню для опознания, а остальных закопали там же, в пади, о чем Гайдар триумфально сообщил по начальству (увы, подвиги юного большевика оказались неоценёнными по достоинству — шёл двадцать второй год, Аркашкины садистские выходки даже для того времени показались чрезмерными, и вместо того, чтобы вручить обещанный орден, вышестоящее начальство передало юнца в руки психиатров, а те написали такое заключение, что Гайдар покинул ряды Красной Армии со скоростью пушечного снаряда:)
— Говорили, Ванька Калауров в землю зарыл три котла с золотом, — сообщила бабка. — Дом у него стоял на той стороне озера, только там за семьдесят лет перекопали все на десять метров в землю, а найти ничего не нашли.
— У Федора рубль где-то до сих пор валяется, — возразила Томка. — Если блесну не сделал — все собирался: Там Николай Второй и ещё какой-то старинный царь, чистое серебро:
— Вот то-то, — хмыкнула бабка. — Нашли пару серебряных рублишек да
полкопейки медью. То, что, скорей всего, под половицы когда-то закатилось. А денег у Калаурова было малость побольше, чем две серебрушки. Мать рассказывала, году в пятнадцатом, когда у него сын родился, он по Каранголю на бричке ехал и такие же серебряные рубли из ведра горстью разбрасывал. Наверняка не последнее швырял. Каралинский прииск был ихний с Иваницким, половина на половину, вот и прикинь:
Глава пятая
Шантарский Том Сойер
— С-сука! — с чувством сказал Паша. — Стебарь хренов, я ж ему наказывал,
чтобы непременно вернулся. Конечно, заночевал у той прошмандовки, утром скажет,
что ломался, и поди выведи его на чистую воду:
— Может, все-таки на моей? — предложил тот, незнакомый.
— Твоя там не пройдёт, Витек, есть парочка поганых мест.
— И что, никакого объезда?
После короткого молчания Паша чуть смущённо признался:
— Понимаешь, сам я за баранкой по профилям не мотался: Может, и есть дорога получше, но я её не знаю:
— Ладно. Пойду лопаты принесу.
Этот примечательный разговор происходил во дворе, возле ветерана-грузовика, развёрнутого теперь носом к дороге. А всего в трех метрах от беседующих, о чем они и не подозревали, за углом сараюшки, боясь дышать громко, примостился непрошеный свидетель, шантарский бизнесмен, а ныне геофизический бич господин Баскаков: Душа у Вадима ликовала и пела. Приятно было сознавать, что интеллект удачливого предпринимателя, отточенный в битвах с законами, постановлениями, чиновниками, налоговиками и прочими монстрами эпохи первоначального накопления, безошибочно ухватился за разрозненные кусочки мозаики — в ту пору, когда из них просто невозможно было сложить мало-мальски толковой картинки. Нюхом почуял запах золота — и нюх не подвёл:
Теперь никаких сомнений не оставалось. Разговор с бабкой окончательно
расставил все на свои места. Все получало объяснение — странное служебное рвение Паши, уделившего необычное внимание зауряднейшему участку, моментально вышвырнутый в Шантарск Бакурин, некстати развязавший язык, исчезнувшие на семьдесят пять лет, так никогда и не всплывшие на свет божий купеческие сокровища: и очень уж кстати происшедший несчастный случай с Женей, тоже распустившим язык. Трудно говорить с уверенностью, но нельзя исключать, что треснуться затылком о неизвестный твёрдый предмет ему помог сам Паша. Женя недвусмысленно лез в долю, чересчур уж гладко для случайного совпадения:
Дня три назад Мухомор выпросил у Паши полистать старую книжку с
примечательным названием «Геофизика в археологии» — от скуки. Никто в ней ничего
не понял, очень уж специальным языком была написана, полна графиков и схем, но
вывод был сформулирован в предисловии так, что его понял бы и кретин — как раз та
самая электроразведка помогает без особого труда обнаружить в земле закопанный клад, остатки старых укреплений, даже пригоршню монет:
Теперь и книжка заняла своё законное место среди кусочков мозаики.
Неизвестно, кто навёл Пашу на какое-то конкретное место в Калауровской пади, но об этом, собственно, не стоит и гадать. Гораздо важнее результат: под видом стандартнейших полевых работ Паша старательно искал калауровский клад: и, практически нет сомнений, нашёл место. Только что состоявшийся разговор убедил в этом окончательно: попросту не найти другого объяснения странному желанию этих двух отправиться заполночь на профиль, к тому же вооружившись лопатами:
А потом? Если клад существует? Скорее всего, завтра же утречком Паша объявит,
что участок закрыт и вся орава едет в Шантарск. Ценности окажутся под замком в его вьючнике — том самом обитом железом сундуке, играющем роль полевого сейфа, к которому работягам и подходить-то не следует. Ни одна живая душа ничего и не заподозрит. Сотоварищи по бригаде радостно примутся лопать водочку — не зря в багажнике «Хонды» полная коробка «Абсолюта» — никому и в голову не придёт задавать вопросы, выискивать странности, а все бросившиеся в глаза несообразности благополучно забудутся в самом скором времени. А Паша с этим неприятным Витьком преспокойно поделят все, что запрятал ухарь Калауров, — должно быть, оттого и крутился так долго возле Каранголя, что искал удобного момента, чтобы вырыть клад, а когда, наконец, решился, было уже поздно, чоновцы с ночи залегли на опушке с пулемётами:
И возникает закономерный вопрос: достойны ли эти плебейские рожи нежданно свалившегося к ним в руки богатства?
Ответ отрицательный. Вадима вёл могучий рефлекс, тот самый, что загонял
людей в джунгли, в африканские пустыни, на Клондайк и в Колорадо, что заставлял горсточку людей очер-тя голову бросаться на огромные индейские армии, голодать в песках и плавать под чёрным флагом.
Рефлекс срабатывал при одном-единственном слове, едва ли не самом волнующем из всех придуманных человечеством. ЗОЛОТО.
А потому отступать он не собирался. Он представления не имел, как заставить их поделиться, но твёрдо решил это сделать. И что бы там ни было завтра, но сейчас Вадим просто не мог упустить их из виду. Магическое слово стучало в виски горячей кровью. Он был пьян ровно настолько, чтобы преисполниться бесшабашности: Ага! Вновь послышались шаги, один забрался на колесо, другой подал ему лопаты — не хотят лишнего шума, берегутся: Хлопнули обе дверцы, чахоточно застучал старенький мотор, грузовик тронулся с места.
Вадим в два прыжка догнал ещё не успевшую вывернуть со двора машину. Сзади к раме была приварена удобная лесенка в две ступеньки — чтобы легче было забираться в кузов. Она сейчас и помогла. Без труда нашарил подошвой ступеньку, ухватился руками за борт, перебросил тело в кузов.
Грузовик, натужно взрёвывая мотором, переваливался на колдобинах. Вадима,
конечно же, не заметили — с чего бы тем, кто сидит в кабине, бдительно таращиться в зеркала заднего вида? Это при полном-то отсутствии здесь уличного движения? Последние дома деревни остались позади. Вадим сидел на лавочке у заднего борта, крепко держась за него руками, когда машину в очередной раз подбрасывало, привставал на полусогнутых ногах, плавно опускался на скамейку, не производя ни малейшего шума. Грузовик двигался медленнее, чем позволяла дорога, — кто бы ни сидел там за рулём, Паша или Витек, у него, безусловно, не было опыта ночной езды по просёлочным стёжкам на таком вот драндулете.
Это была феерическая поездка. Вадиму, так и не протрезвевшему, временами
хотелось петь, орать. На небе сияли неисчислимые россыпи огромных звёзд, вокруг то простирались залитые серебристым лунным светом равнины, то подступали к самому кузову загадочные, тёмные стены тайги и косматые ветви хлестали по деревянной будке, в кабине сидели два идиота, не подозревавшие, что их замыслы успешно раскрыл недюжинного ума человек: Он обнаглел настолько, что даже закурил, правда, пряча сигарету в кулак, а кулак держа ниже кромки борта, чтобы не выдали случайные искры.
чтобы непременно вернулся. Конечно, заночевал у той прошмандовки, утром скажет,
что ломался, и поди выведи его на чистую воду:
— Может, все-таки на моей? — предложил тот, незнакомый.
— Твоя там не пройдёт, Витек, есть парочка поганых мест.
— И что, никакого объезда?
После короткого молчания Паша чуть смущённо признался:
— Понимаешь, сам я за баранкой по профилям не мотался: Может, и есть дорога получше, но я её не знаю:
— Ладно. Пойду лопаты принесу.
Этот примечательный разговор происходил во дворе, возле ветерана-грузовика, развёрнутого теперь носом к дороге. А всего в трех метрах от беседующих, о чем они и не подозревали, за углом сараюшки, боясь дышать громко, примостился непрошеный свидетель, шантарский бизнесмен, а ныне геофизический бич господин Баскаков: Душа у Вадима ликовала и пела. Приятно было сознавать, что интеллект удачливого предпринимателя, отточенный в битвах с законами, постановлениями, чиновниками, налоговиками и прочими монстрами эпохи первоначального накопления, безошибочно ухватился за разрозненные кусочки мозаики — в ту пору, когда из них просто невозможно было сложить мало-мальски толковой картинки. Нюхом почуял запах золота — и нюх не подвёл:
Теперь никаких сомнений не оставалось. Разговор с бабкой окончательно
расставил все на свои места. Все получало объяснение — странное служебное рвение Паши, уделившего необычное внимание зауряднейшему участку, моментально вышвырнутый в Шантарск Бакурин, некстати развязавший язык, исчезнувшие на семьдесят пять лет, так никогда и не всплывшие на свет божий купеческие сокровища: и очень уж кстати происшедший несчастный случай с Женей, тоже распустившим язык. Трудно говорить с уверенностью, но нельзя исключать, что треснуться затылком о неизвестный твёрдый предмет ему помог сам Паша. Женя недвусмысленно лез в долю, чересчур уж гладко для случайного совпадения:
Дня три назад Мухомор выпросил у Паши полистать старую книжку с
примечательным названием «Геофизика в археологии» — от скуки. Никто в ней ничего
не понял, очень уж специальным языком была написана, полна графиков и схем, но
вывод был сформулирован в предисловии так, что его понял бы и кретин — как раз та
самая электроразведка помогает без особого труда обнаружить в земле закопанный клад, остатки старых укреплений, даже пригоршню монет:
Теперь и книжка заняла своё законное место среди кусочков мозаики.
Неизвестно, кто навёл Пашу на какое-то конкретное место в Калауровской пади, но об этом, собственно, не стоит и гадать. Гораздо важнее результат: под видом стандартнейших полевых работ Паша старательно искал калауровский клад: и, практически нет сомнений, нашёл место. Только что состоявшийся разговор убедил в этом окончательно: попросту не найти другого объяснения странному желанию этих двух отправиться заполночь на профиль, к тому же вооружившись лопатами:
А потом? Если клад существует? Скорее всего, завтра же утречком Паша объявит,
что участок закрыт и вся орава едет в Шантарск. Ценности окажутся под замком в его вьючнике — том самом обитом железом сундуке, играющем роль полевого сейфа, к которому работягам и подходить-то не следует. Ни одна живая душа ничего и не заподозрит. Сотоварищи по бригаде радостно примутся лопать водочку — не зря в багажнике «Хонды» полная коробка «Абсолюта» — никому и в голову не придёт задавать вопросы, выискивать странности, а все бросившиеся в глаза несообразности благополучно забудутся в самом скором времени. А Паша с этим неприятным Витьком преспокойно поделят все, что запрятал ухарь Калауров, — должно быть, оттого и крутился так долго возле Каранголя, что искал удобного момента, чтобы вырыть клад, а когда, наконец, решился, было уже поздно, чоновцы с ночи залегли на опушке с пулемётами:
И возникает закономерный вопрос: достойны ли эти плебейские рожи нежданно свалившегося к ним в руки богатства?
Ответ отрицательный. Вадима вёл могучий рефлекс, тот самый, что загонял
людей в джунгли, в африканские пустыни, на Клондайк и в Колорадо, что заставлял горсточку людей очер-тя голову бросаться на огромные индейские армии, голодать в песках и плавать под чёрным флагом.
Рефлекс срабатывал при одном-единственном слове, едва ли не самом волнующем из всех придуманных человечеством. ЗОЛОТО.
А потому отступать он не собирался. Он представления не имел, как заставить их поделиться, но твёрдо решил это сделать. И что бы там ни было завтра, но сейчас Вадим просто не мог упустить их из виду. Магическое слово стучало в виски горячей кровью. Он был пьян ровно настолько, чтобы преисполниться бесшабашности: Ага! Вновь послышались шаги, один забрался на колесо, другой подал ему лопаты — не хотят лишнего шума, берегутся: Хлопнули обе дверцы, чахоточно застучал старенький мотор, грузовик тронулся с места.
Вадим в два прыжка догнал ещё не успевшую вывернуть со двора машину. Сзади к раме была приварена удобная лесенка в две ступеньки — чтобы легче было забираться в кузов. Она сейчас и помогла. Без труда нашарил подошвой ступеньку, ухватился руками за борт, перебросил тело в кузов.
Грузовик, натужно взрёвывая мотором, переваливался на колдобинах. Вадима,
конечно же, не заметили — с чего бы тем, кто сидит в кабине, бдительно таращиться в зеркала заднего вида? Это при полном-то отсутствии здесь уличного движения? Последние дома деревни остались позади. Вадим сидел на лавочке у заднего борта, крепко держась за него руками, когда машину в очередной раз подбрасывало, привставал на полусогнутых ногах, плавно опускался на скамейку, не производя ни малейшего шума. Грузовик двигался медленнее, чем позволяла дорога, — кто бы ни сидел там за рулём, Паша или Витек, у него, безусловно, не было опыта ночной езды по просёлочным стёжкам на таком вот драндулете.
Это была феерическая поездка. Вадиму, так и не протрезвевшему, временами
хотелось петь, орать. На небе сияли неисчислимые россыпи огромных звёзд, вокруг то простирались залитые серебристым лунным светом равнины, то подступали к самому кузову загадочные, тёмные стены тайги и косматые ветви хлестали по деревянной будке, в кабине сидели два идиота, не подозревавшие, что их замыслы успешно раскрыл недюжинного ума человек: Он обнаглел настолько, что даже закурил, правда, пряча сигарету в кулак, а кулак держа ниже кромки борта, чтобы не выдали случайные искры.