Страница:
Вадим немного успокоился, видя, что пока его не собираются уродовать. Спросил быстро:
— Что там?
— А полный успех, — тем же горячечным, отрешённым шёпотом откликнулся Синий, словне в бреду. — Только вот мента нашего сразу током дёрнуло, скаканул ток по воде — и прямиком в ведро, оно ж железное, так что мусорок откинул ласты. Ладно, я ему шанс давал, плеснул бы малость порезвее, мог и выжить, такая у него была гнилая фортуна: Ну, лось махом снёс пару рядков:— Он захлёбывался, голос звучал весело, без малейшей враждебности. Синий приглашал абсолютно всех порадоваться своей хватке, мозгам и везучести. — Народишко, то бишь лось с той бабой, дружно ломанулся в дыру, тут пошла пальба, кого-то из них срезали, кто-то второй вроде бы и юркнул в лес, но дальше уж мы это кино не глядели, побежали за тобой. Решили, так оно надёжнее. И правы оказались. Сейчас вертухаи начнут рыскать по лесу возле дырки, а сюда ни одна падла сунуться не догадается: Но ты гад:— протянул он со смешанным чувством восхищения и злобы. — Молчал и отсиживался, ловил момент:
— У каждого был шанс, — сказал Вадим, совсем успокоившись.
— Оно-то так: А если бы я не толкнул идею? Смылся бы один-одинёшенек:
— А ты на моем месте что бы сделал? — спросил Вадим. — Ты мне брат? Или сват? Или отец родной?
— Ну, вообще-то, каждый и впрямь за себя:— протянул Синий без прежнего напора. — Так уж оно исстари: Умри ты сегодня, а я завтра: Но ты ж жёнушку бросил, кента бросил:
— После того, как они мне этакий сюрпризец преподнесли? — фыркнул Вадим.
Слава богу, теперь у него было надёжнейшее оправдание:
— Тонкая ты у нас натура:— сказал Синий. — Ладно. Что будем делать? С одной стороны, надо бы посидеть часок, а с другой: Невтерпёж.
— Что, если кто-то все же ушёл? — вслух предположил Вадим. — Даже если один-единственный: Собачка у них вряд ли ходит по следу, да и трудновато будет ловить кого-то ночью по чащобе: Я бы на их месте начал тут же, в хорошем темпе, сворачивать лагерь. Закрывать заведение. Понимаешь, про что я?
— Понимаю, — хмыкнул Синий.
—Действительно, — мрачно сказал Эмиль. — Даже если до ближайшего цивилизованного жилья путь неблизкий — все равно в этом их сучьём деле лучше перестраховаться.
— Знаете, что я думаю? — спросил Вадим, полностью овладев собой и совершенно успокоившись. — По-моему, первой скрипкой тут вовсе не комендант. И вполне может оказаться, что меньшая часть «чёрных» большую часть живенько отправит на тот свет, когда все будет кончено.
— А что, убедительно, — подумав, согласился Синий. — Игра с болваном, или побег с «коровой»: Та же механика. Умный ты у нас, мудило, убивать пора: Не ссы, шучу. Хотя, как Гришан решит. Гришан, что думаешь?
— Я с ним потом поговорю, — почти спокойно откликнулся Эмиль.
— Ну, тады живи, — заключил Синий. Наугад, впотьмах ткнул Вадима кулаком под ребра. — Это же мой земеля, понял? Мы с Гришаном из одной деревни, сто лет не виделись, он пошёл по вольным далям, я — по «хозяевам», и тут вдруг пересеклись.
Чего только в жизни не бывает: Узнали друг друга, вспомнили детство золотое, а потом начали на пару за тобой присматривать и ломать голову, отчего ты такой спокойный, поспокойнее многих прочих, откуда ты возвращался и где мог бабу трахать. Когда прокачали все варианты, сошлись на одном: есть какой-то ход. Жизнь меня кой-чему научила, сообразил: на что-то ты, гад, крепко надеешься, нет в тебе всеобщей безысходности:— Он хрипло рассмеялся. — Безысходности нет потому, что есть ход: Каламбур сочинился, надо же.
— Семеныч, — позвал Эмиль. — Может, двинемся в кухню? Осмотримся, наберём припасов — ив тайгу? Скоро начнёт светать. И если они в самом деле будут сворачивать табор, могут запалить все бараки ради пущщей надёжности:
— Точно, — отозвался Синий, щёлкнул зажигалкой. — Пошли.
— Что там?
— А полный успех, — тем же горячечным, отрешённым шёпотом откликнулся Синий, словне в бреду. — Только вот мента нашего сразу током дёрнуло, скаканул ток по воде — и прямиком в ведро, оно ж железное, так что мусорок откинул ласты. Ладно, я ему шанс давал, плеснул бы малость порезвее, мог и выжить, такая у него была гнилая фортуна: Ну, лось махом снёс пару рядков:— Он захлёбывался, голос звучал весело, без малейшей враждебности. Синий приглашал абсолютно всех порадоваться своей хватке, мозгам и везучести. — Народишко, то бишь лось с той бабой, дружно ломанулся в дыру, тут пошла пальба, кого-то из них срезали, кто-то второй вроде бы и юркнул в лес, но дальше уж мы это кино не глядели, побежали за тобой. Решили, так оно надёжнее. И правы оказались. Сейчас вертухаи начнут рыскать по лесу возле дырки, а сюда ни одна падла сунуться не догадается: Но ты гад:— протянул он со смешанным чувством восхищения и злобы. — Молчал и отсиживался, ловил момент:
— У каждого был шанс, — сказал Вадим, совсем успокоившись.
— Оно-то так: А если бы я не толкнул идею? Смылся бы один-одинёшенек:
— А ты на моем месте что бы сделал? — спросил Вадим. — Ты мне брат? Или сват? Или отец родной?
— Ну, вообще-то, каждый и впрямь за себя:— протянул Синий без прежнего напора. — Так уж оно исстари: Умри ты сегодня, а я завтра: Но ты ж жёнушку бросил, кента бросил:
— После того, как они мне этакий сюрпризец преподнесли? — фыркнул Вадим.
Слава богу, теперь у него было надёжнейшее оправдание:
— Тонкая ты у нас натура:— сказал Синий. — Ладно. Что будем делать? С одной стороны, надо бы посидеть часок, а с другой: Невтерпёж.
— Что, если кто-то все же ушёл? — вслух предположил Вадим. — Даже если один-единственный: Собачка у них вряд ли ходит по следу, да и трудновато будет ловить кого-то ночью по чащобе: Я бы на их месте начал тут же, в хорошем темпе, сворачивать лагерь. Закрывать заведение. Понимаешь, про что я?
— Понимаю, — хмыкнул Синий.
—Действительно, — мрачно сказал Эмиль. — Даже если до ближайшего цивилизованного жилья путь неблизкий — все равно в этом их сучьём деле лучше перестраховаться.
— Знаете, что я думаю? — спросил Вадим, полностью овладев собой и совершенно успокоившись. — По-моему, первой скрипкой тут вовсе не комендант. И вполне может оказаться, что меньшая часть «чёрных» большую часть живенько отправит на тот свет, когда все будет кончено.
— А что, убедительно, — подумав, согласился Синий. — Игра с болваном, или побег с «коровой»: Та же механика. Умный ты у нас, мудило, убивать пора: Не ссы, шучу. Хотя, как Гришан решит. Гришан, что думаешь?
— Я с ним потом поговорю, — почти спокойно откликнулся Эмиль.
— Ну, тады живи, — заключил Синий. Наугад, впотьмах ткнул Вадима кулаком под ребра. — Это же мой земеля, понял? Мы с Гришаном из одной деревни, сто лет не виделись, он пошёл по вольным далям, я — по «хозяевам», и тут вдруг пересеклись.
Чего только в жизни не бывает: Узнали друг друга, вспомнили детство золотое, а потом начали на пару за тобой присматривать и ломать голову, отчего ты такой спокойный, поспокойнее многих прочих, откуда ты возвращался и где мог бабу трахать. Когда прокачали все варианты, сошлись на одном: есть какой-то ход. Жизнь меня кой-чему научила, сообразил: на что-то ты, гад, крепко надеешься, нет в тебе всеобщей безысходности:— Он хрипло рассмеялся. — Безысходности нет потому, что есть ход: Каламбур сочинился, надо же.
— Семеныч, — позвал Эмиль. — Может, двинемся в кухню? Осмотримся, наберём припасов — ив тайгу? Скоро начнёт светать. И если они в самом деле будут сворачивать табор, могут запалить все бараки ради пущщей надёжности:
— Точно, — отозвался Синий, щёлкнул зажигалкой. — Пошли.
Глава четырнадцатая
В пещере Аладдина
Синий погасил зажигалку, приподнял крышку, высунул голову наружу и долго прислушивался. Потом бросил через плечо:
— Вылезайте. Если что, успеем назад нырнуть:
Выбрался наружу, прижался к стене возле высокого окна — из-за лунного света в обширном помещении было не так уж и темно, снаружи могли разглядеть шныряющего открыто человека.
Следом вылезли все остальные, встали в тесном проходике меж двумя громоздкими шкафами. Прислушались.
В бараках, где обитали комендант и охранники — бараки эти были совсем рядом, метрах в тридцати, — не горела ни одна лампочка. И было тихо. В противоположной стороне, у лагерных ворот, слышалась какая-то суета, собачий лай и непонятные стуки — но выстрелы стихли.
— А ну-ка, с богом:— прошептал Синий. В два счета разувшись, на цыпочках пробежал к двери — короткими перебежками, замирая всякий раз в полосах мрака и чутко прислушиваясь. Вернулся, зашептал радостно:
— По-прежнему везёт. Замок изнутри открывается. Только надо набрать хаванинки. А вот одежда тут вряд ли отыщется:
— Я там видел ватники, — показал Вадим. — За той дверью — каморка с несъедобным барахлом.
— Освоился ты тут, хитрован:— Синий решился. — Пошли, глянем. Благо дверца незаперта, словно у них уж коммунизм наступил согласно теоретикам жанра: Благодаря имевшемуся в каморке окну без труда удалось разглядеть, что внутри и в самом деле — исключительно несъедобное барахло: груда каких-то запчастей в солидоле, упаковки с ружейными патронами (но не видно ни единого ружья), фонари и батарейки, две собачьих цепи, алюминиевые фляги, пара ящиков с плотницким инструментом и тому подобные сокровища, бесполезные для беглецов. Разве что фонарики могли пригодиться. В углу, на полках из необструганных досок, лежала груда новёхоньких пятнистых бушлатов с воротниками из искусственного меха.
— Ага, — сказал Синий, напяливая первый подвернувшийся. — Это они, определённо, к зиме готовились загодя — у немцев-то на зиму ничего не было, кроме шинелишек, а здешние вертухаи, надо полагать, в шинелишках мёрзнуть не хотели: Напяливайте быстренько, ночью в лесу зябковато.
Бушлат приятно пах свежестью — лишь теперь, натянув его, Вадим в полной мере осознал, как воняет загаженная полосатая одежонка.
— Сапоги бы где найти:— сказал Синий, тихонько закрывая кладовушку. — Вон сумка подходящая, а вон там, без подсказок вижу, найдётся хорошая жратва: Он распахнул дверцу высоченного общепитовского холодильника, удовлетворённо причмокнул и начал бросать в матерчатую сумку все без разбора — колбасы, ветчину в вакуумной упаковке, консервные банки, прозрачные мешочки с конфетами. Хватал с соседних полок блоки сигарет. Сунул в боковые карманы бушлата две пузатые бутылки коньяка, шепотком наставляя:
— Карманы, карманы набивайте, неизвестно ещё, сколько будем по чащобе болтаться: Бля, где ж открывалка? Консервов до черта, а открывалки не видно:
— Вон там всякие причиндалы, — показал Вадим. — Кухонные ножи, открывавшей:
— Ножи — это хорошо, надо прихватить:
После жизни на положении взаправдашних узников концлагеря, пусть и недолгой, обширная кухня с её немудрящим добром казалась форменной пещерой Аладдина. Окончательно освоившись здесь, отбросив излишнюю осторожность, они на цыпочках перемещались из угла в угол, и сумка, и карманы раздувались от добычи: еда! табак! ножи! фонари! Даже робевшая поначалу угрюмая Ника понемногу втянулась в охоту за сокровищами.
Замок на входной двери громко щёлкнул в самый разгар потаённого грабежа — они все ещё шатались по кухне, не в силах остановиться.
Застыли, как вкопанные. Синий показал подбородком:
— Туда:
Кинулись на цыпочках в угол, где можно было надёжно укрыться за огромным шкафом, набитым крупами, макаронами и пластиковыми бутылками с минералкой. Кто-то из них впотьмах оступился, подошва громко стукнула по полу.
Синий прижался спиной к боковине шкафа, стиснув широкий, длиннющий кухонный нож. Дверь распахнулась и тут же громко захлопнулась за вошедшим. Белый луч сильного фонаря прошёлся по кухне крест-накрест, выхватывая из полутьмы самые неожиданные предметы. Задержался на распахнутой дверце холодильника. До двери от их укрытия было не так уж и далеко, метров пять: Вадим беззвучно толкнул Синего в плечо указательным пальцем, потом многозначительно провёл им по горлу. Синий прижал палец к губам, поднял нож повыше, сгруппировался:
И тут от двери послышался насквозь знакомый, визгливый, сварливый, исполненный гнусненького охотничьего азарта голос тётки Эльзы:
— Ку-ку, соколики! Застукала!
Сердце превратилось в застывший комочек чего-то полужидкого. Вадим едва не заорал во весь голос. А тётка Эльза продолжала— медленно, с расстановкой, сладострастно:
— Вилли, бесстыжие твои глаза, я ж знаю, что ты там окопался! А кто с тобой? Ганс, поди? Я давненько поняла, что вы, умельцы, ключи подобрали! Коньячок-то убывает: Хоть и понемножку. Ох, пора доложить герру коменданту: Тревога в лагере, а они под шумок по ящикам лазят: Выходите оба, все равно мимо меня не прошмыгнёте! Ку-ку! Я иду искать, кто не спрятался, я не виновата:
И зашаркали грузные шаги. Луч сильного фонарика метался вправо-влево, тётка
Эльза приговаривала: .
— Цып-цып-цып: Ни стыда у вас, ни совести, там побег, а они вместо:
Синий прянул из-за шкафа, занеся нож. До Вадима донеслось короткое оханье, секундная возня, потом нечто тяжёлое грянулось об пол так, что от сотрясения приоткрылась хлипкая фанерная дверца ближайшего шкафа. Луч фонарика описал кривую, кувыркнулся. Погас. Потом послышался голос Синего:
— Амба:
Они решились высунуться. Удивительно, но она уже не шевелилась, распласталась, разбросав руки, в пронзительной тишине слышался тоненький плеск, хлюпанье, и в бледной полосе лунного света ширилось тёмное пятно. Лицо, слава Богу, было в темноте: Синий сквозь зубы процедил:
— Сидел со мной один урюк, у которого дедушка басмачил. Научил, как это делается по-басмачьи — кончиком в сонную артерию — и прощай:— он нагнулся, вытянул из кобуры на поясе поварихи наган, сноровисто высыпал на ладонь патроны. — Мать моя, вся семерочка! Ну, теперь будет чем разобраться с нашим Мерзенбургом: С ножиком и пытаться было нечего, атак:
— Семеныч, ты что? — встревоженно спросил Эмиль. — Умом поехал? Их там до черта:
— Гришан, я ж тебя с собой не зову, — оскалился он в лунном свете. — Подавайся до лесу, твоё дело. Но лично я тут кое-кого в суматохе ур-рою: Держи сумарь. Пора на вольный воздух, а то ещё возьмутся искать эту суку, да и свет могут наладить:
— Семеныч:
— Все, проехали, — бросил Синий. — Тебе во-он в ту сторону, там лесок погуще, согласись. Как говорят в штатовских фильмах, это моя проблема. Рвём!
Он первым пробежал на цыпочках к двери, мимоходом лихо перепрыгнув через бывшую тётку Эльзу, как через бревно, на волосок приоткрыл дверь — хорошо смазанные петли не издали ни звука, — посмотрел в щель, распахнул пошире, выскользнул на крыльцо. Следом выбежали остальные.
Вадима пронзило ни с чем не сравнимое ощущение свободы — сумасшедшее, пьянящее, кружившее голову. Свобода! Некий бесконечный миг все четверо неуклюже топтались на крыльце — хлебнули столько горького, что от свободы форменным образом отвыкли. Вадим не мог знать, понятно; что чувствуют остальные, но у него самого промелькнула дурацкая мысль: «Мы ведь у капо разрешения не спросили:» В лагере продолжалась шумная суета — лай собаки, резкие команды, истерические крики, но здесь царила лунная тишина, тени были нереально чёткими, а небо уже начинало бледнеть, подёргиваться утренней серостью. Кое-где меж деревьями невесомо проползали сырые полосы тумана, и это было, как во сне.
— Вам туда, мне туда, — показал рукой Синий. — Рвите когти, чижики:
Он, зачем-то пригибаясь, кинулся в избранном направлении:
И чуть ли не нос к носу столкнулся с вышедшим из-за угла барака верзилой. Помповушку тот нёс в руке за середину, как обычную палку. Вряд ли он успел испугаться, удивиться, что-то сообразить. Скорее всего, сработал рефлекс. Ружьё взлетело вверх, на стволе промелькнул отблеск лунного сияния, и тут же Синий вскинул руку, выстрелы затрещали совсем не страшно, так, словно ломали сухие ветки — раз, два, три!
Верзила — кажется, Ганс-Чубайс — обрушился на землю как-то совсем не по-человечески, подсечённым манекеном, грянулся так, что, показалось, сотряслась земля. И больше не шевелился.
В следующий миг все смешалось, замелькало, спуталось. Со стороны дальнего барака бесконечной чередой затрещали пистолетные выстрелы — и Синий, нелепо взмахнув руками, подпрыгнув, упал, будто поскользнулся на гладком льду. Наган мелькнул в воздухе, отлетел. На веранде барака все ещё мелькали промельки частых выстрелов, что-то вжикнуло над головой.
Оттолкнув Вадима, мимо пронёсся Эмиль, подхватил ружьё и открыл бешеную пальбу, лихорадочно передёргивал цевьё. На веранде со страшным звоном вылетели стекла, брызнула щепа. Выстрелы враз умолкли.
В эти секунды неразберихи Вадим вдруг совершил нечто непонятное ему самому: бросился, подхватил упавший совсем рядом наган, но стрелять не стал, запихал его в карман бушлата.
— В лес! — прокричал Эмиль, выстрелил ещё дважды, встряхнул ружьё, будто надеялся, что после этого там откуда-то самым волшебным образом появятся новые патроны. Опомнившись, швырнул разряженную помповушку, бросился прочь, подталкивая Нику, пригибаясь.
Вадим кинулся следом. На веранде вновь захлопали выстрелы, но каким-то чутьём удалось сообразить, что они звучат совсем по-другому — стрелок бабахал в небо, укрывшись где-то в углу, вжавшись в пол:
Они достигли первых деревьев, окунулись в туман, миновали его, вновь оказались в молочно-сизой полосе, насыщенной загадочным лопочущим шорохом. Стреляют?
Нет, это они сослепу налетали на сухие ветки, ломая их, царапая лица.
По щеке резануло так, что Вадим невольно взвыл. Наткнулся на стоящего неподвижно Эмиля.
— Стоять, сука! — прошипел тот, удерживая Нику. — Будем ломиться, как лоси, по звуку найдут: Тихо: Уходим вправо, шагом, шагом, осторожненько, а то глаза повыхлестываем к такой-то матери:
— Бежим:— по инерции прошептал Вадим.
— Куда ты побежишь? Тихо, говорю! Шагом!
Протестовало сознание, все тело, налитое до кончиков пальцев жаждой бешеного бега — но он остался на месте, увидев у самого лица сквозь туман широкое лезвие кухонного ножа. Ника всхлипнула, что-то неразборчиво пробормотала — ей тоже хотелось нестись сломя голову:
Сзади вспыхнул свет, показавшийся ослепительным сиянием почище атомного взрыва. Ага, наладили предохранители или что у них там полетело:
Свет не достигал беглецов — но видневшиеся в разрывах тумана бараки казались сотканными из ослепительного сияния. Захотелось закопаться в землю, чтобы вокруг была только непроницаемая чернота. Под яростный шёпот Эмиля они круто повернули вправо, шли гуськом, двигаясь невероятно медленно и сторожко, как слепцы. Руками отводили от лиц ветки с жёсткими иголками, иногда под пальцами с хрустом переламывался тонкий сучок, звуки эти казались пушечным громом. Эмиль тогда ругался шёпотом — а потом неожиданно приказал:
— Стоять!
Раздалась длиннющая автоматная очередь, превосходно слышно было, как пули чмокающе шлёпают по стволам, срезают ветки. Автоматчик бил неприцельно, широким веером, — и Вадим со звериной радостью определил, что этот гад лупит по пустому месту, метрах в сорока левее от того дерева, где затаились они. Поливает наугад, стервенея от безнадёжности своих усилий:
Потом раздались гулкие хлопки ружей — опять-таки далеко в стороне, картечь впустую дырявила туман, широким веером разлетаясь по лесу.
— Пошёл! — Эмиль подтолкнул его кулаком в поясницу.
Вадим осторожно двинулся дальше, частенько спотыкаясь на толстых корнях, вытянув руки.
— Сумка где? — рявкнул на ухо Эмиль.
— Выронил где-то:— покаянно отозвался он.
— К-козёл: Шагай!
Следом брела Ника, Эмиль замыкал шествие — а за спиной все ещё грохотала остервенелая канонада, слева, вовсе уж далеко, по лесу заметались лучи фонарей, сквозь туман видневшиеся широкими расплывчатыми полосами.
У Вадима внезапно ушла из-под ног земля, сдавленно охнув, он провалился куда-то, треснувшись затылком, сполз на спине. Остался лежать, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь вокруг. Струившийся над головой туман слегка поредел — ага, нечто вроде узкого, глубокого оврага, дно усыпано скатанной крупной галькой.
— Что разлёгся? — Эмиль чувствительно пнул его под ребро. — Вставай, пошли:
Он повернулся, подхватил осторожно спускавшуюся в овраг Нику. Тихо пояснил:
— Ручей. Давно уже высох, — и пошёл направо, туда, где русло бывшего ручья поднималось в гору.
— Зачем? — не понял Вадим.
— Заберёмся повыше. Скоро рассветёт, осмотримся, — кинул Эмиль через плечо. — Шевели костями!
— Разорался, командир:
— Поговори у меня, сука! — Эмиль обернулся, перед глазами Вадима вновь тускло блеснуло лезвие кухонного тесака. — И по камням не шурши, по кромочке ступай:
Вадим потащился вверх, про себя обозвав спутника самыми неприглядными словами. Очень быстро он стал задыхаться — подъем становился все круче, бушлат казался невероятно тяжёлым, пригибали к земле набитые разнообразными припасами карманы, наган обернулся пудовой гирей. Однако перевести дух никак не удавалось. Эмиль, замыкавший шествие, при малейших признаках задержки шёпотом матерился, а то и тыкал в спину рукоятью ножа, хорошо хоть — не лезвием. Сам же — ах, как трогательно! — тихонько ободрял Нику, поддерживал под локти, в конце концов понёс её бушлат, кабальеро сраный.
В какой-то миг у Вадима возникла неплохая идея: а не уйти ли в одиночное плаванье? Выпрыгнуть из оврага и самостоятельно искать счастья? И пошли они к чёртовой матери, ничем не обязан, рассуждая здраво:
Почему нет? Продуктов навалом, есть даже револьвер: Они люди взрослые, сами о себе позаботятся. Вот пусть и покажет, на что способен, таёжник хренов, пусть героически волочёт свою Джульетту на широком плече.
Однако по размышлении Вадим отказался от столь заманчивого плана. И превосходно знал, почему: он боялся остаться в тайге один. Боялся панически. Остаться одному было почему-то страшнее всего:
— Вылезайте. Если что, успеем назад нырнуть:
Выбрался наружу, прижался к стене возле высокого окна — из-за лунного света в обширном помещении было не так уж и темно, снаружи могли разглядеть шныряющего открыто человека.
Следом вылезли все остальные, встали в тесном проходике меж двумя громоздкими шкафами. Прислушались.
В бараках, где обитали комендант и охранники — бараки эти были совсем рядом, метрах в тридцати, — не горела ни одна лампочка. И было тихо. В противоположной стороне, у лагерных ворот, слышалась какая-то суета, собачий лай и непонятные стуки — но выстрелы стихли.
— А ну-ка, с богом:— прошептал Синий. В два счета разувшись, на цыпочках пробежал к двери — короткими перебежками, замирая всякий раз в полосах мрака и чутко прислушиваясь. Вернулся, зашептал радостно:
— По-прежнему везёт. Замок изнутри открывается. Только надо набрать хаванинки. А вот одежда тут вряд ли отыщется:
— Я там видел ватники, — показал Вадим. — За той дверью — каморка с несъедобным барахлом.
— Освоился ты тут, хитрован:— Синий решился. — Пошли, глянем. Благо дверца незаперта, словно у них уж коммунизм наступил согласно теоретикам жанра: Благодаря имевшемуся в каморке окну без труда удалось разглядеть, что внутри и в самом деле — исключительно несъедобное барахло: груда каких-то запчастей в солидоле, упаковки с ружейными патронами (но не видно ни единого ружья), фонари и батарейки, две собачьих цепи, алюминиевые фляги, пара ящиков с плотницким инструментом и тому подобные сокровища, бесполезные для беглецов. Разве что фонарики могли пригодиться. В углу, на полках из необструганных досок, лежала груда новёхоньких пятнистых бушлатов с воротниками из искусственного меха.
— Ага, — сказал Синий, напяливая первый подвернувшийся. — Это они, определённо, к зиме готовились загодя — у немцев-то на зиму ничего не было, кроме шинелишек, а здешние вертухаи, надо полагать, в шинелишках мёрзнуть не хотели: Напяливайте быстренько, ночью в лесу зябковато.
Бушлат приятно пах свежестью — лишь теперь, натянув его, Вадим в полной мере осознал, как воняет загаженная полосатая одежонка.
— Сапоги бы где найти:— сказал Синий, тихонько закрывая кладовушку. — Вон сумка подходящая, а вон там, без подсказок вижу, найдётся хорошая жратва: Он распахнул дверцу высоченного общепитовского холодильника, удовлетворённо причмокнул и начал бросать в матерчатую сумку все без разбора — колбасы, ветчину в вакуумной упаковке, консервные банки, прозрачные мешочки с конфетами. Хватал с соседних полок блоки сигарет. Сунул в боковые карманы бушлата две пузатые бутылки коньяка, шепотком наставляя:
— Карманы, карманы набивайте, неизвестно ещё, сколько будем по чащобе болтаться: Бля, где ж открывалка? Консервов до черта, а открывалки не видно:
— Вон там всякие причиндалы, — показал Вадим. — Кухонные ножи, открывавшей:
— Ножи — это хорошо, надо прихватить:
После жизни на положении взаправдашних узников концлагеря, пусть и недолгой, обширная кухня с её немудрящим добром казалась форменной пещерой Аладдина. Окончательно освоившись здесь, отбросив излишнюю осторожность, они на цыпочках перемещались из угла в угол, и сумка, и карманы раздувались от добычи: еда! табак! ножи! фонари! Даже робевшая поначалу угрюмая Ника понемногу втянулась в охоту за сокровищами.
Замок на входной двери громко щёлкнул в самый разгар потаённого грабежа — они все ещё шатались по кухне, не в силах остановиться.
Застыли, как вкопанные. Синий показал подбородком:
— Туда:
Кинулись на цыпочках в угол, где можно было надёжно укрыться за огромным шкафом, набитым крупами, макаронами и пластиковыми бутылками с минералкой. Кто-то из них впотьмах оступился, подошва громко стукнула по полу.
Синий прижался спиной к боковине шкафа, стиснув широкий, длиннющий кухонный нож. Дверь распахнулась и тут же громко захлопнулась за вошедшим. Белый луч сильного фонаря прошёлся по кухне крест-накрест, выхватывая из полутьмы самые неожиданные предметы. Задержался на распахнутой дверце холодильника. До двери от их укрытия было не так уж и далеко, метров пять: Вадим беззвучно толкнул Синего в плечо указательным пальцем, потом многозначительно провёл им по горлу. Синий прижал палец к губам, поднял нож повыше, сгруппировался:
И тут от двери послышался насквозь знакомый, визгливый, сварливый, исполненный гнусненького охотничьего азарта голос тётки Эльзы:
— Ку-ку, соколики! Застукала!
Сердце превратилось в застывший комочек чего-то полужидкого. Вадим едва не заорал во весь голос. А тётка Эльза продолжала— медленно, с расстановкой, сладострастно:
— Вилли, бесстыжие твои глаза, я ж знаю, что ты там окопался! А кто с тобой? Ганс, поди? Я давненько поняла, что вы, умельцы, ключи подобрали! Коньячок-то убывает: Хоть и понемножку. Ох, пора доложить герру коменданту: Тревога в лагере, а они под шумок по ящикам лазят: Выходите оба, все равно мимо меня не прошмыгнёте! Ку-ку! Я иду искать, кто не спрятался, я не виновата:
И зашаркали грузные шаги. Луч сильного фонарика метался вправо-влево, тётка
Эльза приговаривала: .
— Цып-цып-цып: Ни стыда у вас, ни совести, там побег, а они вместо:
Синий прянул из-за шкафа, занеся нож. До Вадима донеслось короткое оханье, секундная возня, потом нечто тяжёлое грянулось об пол так, что от сотрясения приоткрылась хлипкая фанерная дверца ближайшего шкафа. Луч фонарика описал кривую, кувыркнулся. Погас. Потом послышался голос Синего:
— Амба:
Они решились высунуться. Удивительно, но она уже не шевелилась, распласталась, разбросав руки, в пронзительной тишине слышался тоненький плеск, хлюпанье, и в бледной полосе лунного света ширилось тёмное пятно. Лицо, слава Богу, было в темноте: Синий сквозь зубы процедил:
— Сидел со мной один урюк, у которого дедушка басмачил. Научил, как это делается по-басмачьи — кончиком в сонную артерию — и прощай:— он нагнулся, вытянул из кобуры на поясе поварихи наган, сноровисто высыпал на ладонь патроны. — Мать моя, вся семерочка! Ну, теперь будет чем разобраться с нашим Мерзенбургом: С ножиком и пытаться было нечего, атак:
— Семеныч, ты что? — встревоженно спросил Эмиль. — Умом поехал? Их там до черта:
— Гришан, я ж тебя с собой не зову, — оскалился он в лунном свете. — Подавайся до лесу, твоё дело. Но лично я тут кое-кого в суматохе ур-рою: Держи сумарь. Пора на вольный воздух, а то ещё возьмутся искать эту суку, да и свет могут наладить:
— Семеныч:
— Все, проехали, — бросил Синий. — Тебе во-он в ту сторону, там лесок погуще, согласись. Как говорят в штатовских фильмах, это моя проблема. Рвём!
Он первым пробежал на цыпочках к двери, мимоходом лихо перепрыгнув через бывшую тётку Эльзу, как через бревно, на волосок приоткрыл дверь — хорошо смазанные петли не издали ни звука, — посмотрел в щель, распахнул пошире, выскользнул на крыльцо. Следом выбежали остальные.
Вадима пронзило ни с чем не сравнимое ощущение свободы — сумасшедшее, пьянящее, кружившее голову. Свобода! Некий бесконечный миг все четверо неуклюже топтались на крыльце — хлебнули столько горького, что от свободы форменным образом отвыкли. Вадим не мог знать, понятно; что чувствуют остальные, но у него самого промелькнула дурацкая мысль: «Мы ведь у капо разрешения не спросили:» В лагере продолжалась шумная суета — лай собаки, резкие команды, истерические крики, но здесь царила лунная тишина, тени были нереально чёткими, а небо уже начинало бледнеть, подёргиваться утренней серостью. Кое-где меж деревьями невесомо проползали сырые полосы тумана, и это было, как во сне.
— Вам туда, мне туда, — показал рукой Синий. — Рвите когти, чижики:
Он, зачем-то пригибаясь, кинулся в избранном направлении:
И чуть ли не нос к носу столкнулся с вышедшим из-за угла барака верзилой. Помповушку тот нёс в руке за середину, как обычную палку. Вряд ли он успел испугаться, удивиться, что-то сообразить. Скорее всего, сработал рефлекс. Ружьё взлетело вверх, на стволе промелькнул отблеск лунного сияния, и тут же Синий вскинул руку, выстрелы затрещали совсем не страшно, так, словно ломали сухие ветки — раз, два, три!
Верзила — кажется, Ганс-Чубайс — обрушился на землю как-то совсем не по-человечески, подсечённым манекеном, грянулся так, что, показалось, сотряслась земля. И больше не шевелился.
В следующий миг все смешалось, замелькало, спуталось. Со стороны дальнего барака бесконечной чередой затрещали пистолетные выстрелы — и Синий, нелепо взмахнув руками, подпрыгнув, упал, будто поскользнулся на гладком льду. Наган мелькнул в воздухе, отлетел. На веранде барака все ещё мелькали промельки частых выстрелов, что-то вжикнуло над головой.
Оттолкнув Вадима, мимо пронёсся Эмиль, подхватил ружьё и открыл бешеную пальбу, лихорадочно передёргивал цевьё. На веранде со страшным звоном вылетели стекла, брызнула щепа. Выстрелы враз умолкли.
В эти секунды неразберихи Вадим вдруг совершил нечто непонятное ему самому: бросился, подхватил упавший совсем рядом наган, но стрелять не стал, запихал его в карман бушлата.
— В лес! — прокричал Эмиль, выстрелил ещё дважды, встряхнул ружьё, будто надеялся, что после этого там откуда-то самым волшебным образом появятся новые патроны. Опомнившись, швырнул разряженную помповушку, бросился прочь, подталкивая Нику, пригибаясь.
Вадим кинулся следом. На веранде вновь захлопали выстрелы, но каким-то чутьём удалось сообразить, что они звучат совсем по-другому — стрелок бабахал в небо, укрывшись где-то в углу, вжавшись в пол:
Они достигли первых деревьев, окунулись в туман, миновали его, вновь оказались в молочно-сизой полосе, насыщенной загадочным лопочущим шорохом. Стреляют?
Нет, это они сослепу налетали на сухие ветки, ломая их, царапая лица.
По щеке резануло так, что Вадим невольно взвыл. Наткнулся на стоящего неподвижно Эмиля.
— Стоять, сука! — прошипел тот, удерживая Нику. — Будем ломиться, как лоси, по звуку найдут: Тихо: Уходим вправо, шагом, шагом, осторожненько, а то глаза повыхлестываем к такой-то матери:
— Бежим:— по инерции прошептал Вадим.
— Куда ты побежишь? Тихо, говорю! Шагом!
Протестовало сознание, все тело, налитое до кончиков пальцев жаждой бешеного бега — но он остался на месте, увидев у самого лица сквозь туман широкое лезвие кухонного ножа. Ника всхлипнула, что-то неразборчиво пробормотала — ей тоже хотелось нестись сломя голову:
Сзади вспыхнул свет, показавшийся ослепительным сиянием почище атомного взрыва. Ага, наладили предохранители или что у них там полетело:
Свет не достигал беглецов — но видневшиеся в разрывах тумана бараки казались сотканными из ослепительного сияния. Захотелось закопаться в землю, чтобы вокруг была только непроницаемая чернота. Под яростный шёпот Эмиля они круто повернули вправо, шли гуськом, двигаясь невероятно медленно и сторожко, как слепцы. Руками отводили от лиц ветки с жёсткими иголками, иногда под пальцами с хрустом переламывался тонкий сучок, звуки эти казались пушечным громом. Эмиль тогда ругался шёпотом — а потом неожиданно приказал:
— Стоять!
Раздалась длиннющая автоматная очередь, превосходно слышно было, как пули чмокающе шлёпают по стволам, срезают ветки. Автоматчик бил неприцельно, широким веером, — и Вадим со звериной радостью определил, что этот гад лупит по пустому месту, метрах в сорока левее от того дерева, где затаились они. Поливает наугад, стервенея от безнадёжности своих усилий:
Потом раздались гулкие хлопки ружей — опять-таки далеко в стороне, картечь впустую дырявила туман, широким веером разлетаясь по лесу.
— Пошёл! — Эмиль подтолкнул его кулаком в поясницу.
Вадим осторожно двинулся дальше, частенько спотыкаясь на толстых корнях, вытянув руки.
— Сумка где? — рявкнул на ухо Эмиль.
— Выронил где-то:— покаянно отозвался он.
— К-козёл: Шагай!
Следом брела Ника, Эмиль замыкал шествие — а за спиной все ещё грохотала остервенелая канонада, слева, вовсе уж далеко, по лесу заметались лучи фонарей, сквозь туман видневшиеся широкими расплывчатыми полосами.
У Вадима внезапно ушла из-под ног земля, сдавленно охнув, он провалился куда-то, треснувшись затылком, сполз на спине. Остался лежать, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь вокруг. Струившийся над головой туман слегка поредел — ага, нечто вроде узкого, глубокого оврага, дно усыпано скатанной крупной галькой.
— Что разлёгся? — Эмиль чувствительно пнул его под ребро. — Вставай, пошли:
Он повернулся, подхватил осторожно спускавшуюся в овраг Нику. Тихо пояснил:
— Ручей. Давно уже высох, — и пошёл направо, туда, где русло бывшего ручья поднималось в гору.
— Зачем? — не понял Вадим.
— Заберёмся повыше. Скоро рассветёт, осмотримся, — кинул Эмиль через плечо. — Шевели костями!
— Разорался, командир:
— Поговори у меня, сука! — Эмиль обернулся, перед глазами Вадима вновь тускло блеснуло лезвие кухонного тесака. — И по камням не шурши, по кромочке ступай:
Вадим потащился вверх, про себя обозвав спутника самыми неприглядными словами. Очень быстро он стал задыхаться — подъем становился все круче, бушлат казался невероятно тяжёлым, пригибали к земле набитые разнообразными припасами карманы, наган обернулся пудовой гирей. Однако перевести дух никак не удавалось. Эмиль, замыкавший шествие, при малейших признаках задержки шёпотом матерился, а то и тыкал в спину рукоятью ножа, хорошо хоть — не лезвием. Сам же — ах, как трогательно! — тихонько ободрял Нику, поддерживал под локти, в конце концов понёс её бушлат, кабальеро сраный.
В какой-то миг у Вадима возникла неплохая идея: а не уйти ли в одиночное плаванье? Выпрыгнуть из оврага и самостоятельно искать счастья? И пошли они к чёртовой матери, ничем не обязан, рассуждая здраво:
Почему нет? Продуктов навалом, есть даже револьвер: Они люди взрослые, сами о себе позаботятся. Вот пусть и покажет, на что способен, таёжник хренов, пусть героически волочёт свою Джульетту на широком плече.
Однако по размышлении Вадим отказался от столь заманчивого плана. И превосходно знал, почему: он боялся остаться в тайге один. Боялся панически. Остаться одному было почему-то страшнее всего:
Часть вторая
Марсианин на планете земля
Глава первая
Зеленое море тайги
Они поднимались и поднимались, брели сначала в тумане, молочно-сизой
пеленой залившем, казалось, весь мир, брели, и под ногами хрустела крупная скатанная галька, косматые еловые лапы, неожиданно выныривая из мглы, стегали по лицу словно бы осмысленно и зло. Туман понемногу редел, истаивал. И было очень тихо, первобытно тихо — никаких звуков погони, ничего, свидетельствовавшего бы, что в тайге вообще есть жизнь.
Только однажды слева, не столь уж далеко, что-то шумно выдохнуло и метнулось в сторону. Ника замерла, и Вадим по инерции наткнулся на неё. Она моментально отшатнулась, будто не хотела к нему прикасаться. Прямо-таки сквозь него, как сквозь воздух, спросила у Эмиля:
— Медведь?
— Может, и медведь. А может, олень. Не бойся, медведи нынче сытые:
— Интересно, а он знает, что он сытый? — осведомилась она с нотками прежней капризности, той самой, изначально свойственной светским красавицам. Судя по этому тону, начинала понемногу ощущать себя по-настоящему свободной.
— Да глупости, — сказал Эмиль насколько мог беззаботнее. — У него сейчас столько жратвы вокруг: Не до тебя.
— Да, а вдруг шатун? Я про них читала:
— Будь он шатун, давно бы кинулся, — успокоил её Эмиль. — Ну, пошли дальше:
Они двинулись по извилистой тропке, поднимавшейся вверх, проложенной кем-
то в зарослях неизвестного Вадиму кустарника с крепкими, высокими, беловатыми
ветвями. Листьев на них не было совсем.
— Похоже, места населённые, — сказал Вадим чуточку громче, чем следовало.-
Кто-то тропу протоптал:
Ему, в сущности, хотелось этой репликой как бы закрепить себя в качестве полноправного члена махонького отряда, поскольку давно уже подметил, что к нему с момента свободы стали относиться так, словно его и вовсе нет на свете. Ника вообще в упор не видела, а Эмиль если к нему и обращался, то исключительно ради того, чтобы с матом и оскорблениями гнать вперёд.
Ну вот, снова: Эмиль бросил, даже не обернувшись в его сторону:
— Тропа-то звериная:
Туман растаял окончательно. Теперь было видно, что они достигли высшей точки — теперь, куда ни направляйся, будешь только спускаться.
— Привал, — объявил Эмиль.
Медленно опустился за землю, достал сигарету. Ника тут же устроилась рядом, прильнула к нему, положила голову на плечо, Эмиль приобнял её одной рукой столь Непринуждённо и естественно, по-хозяйски, будто и был законным супругом, зато Вадим — не поймёшь и кем, приблудышем:
Внутри все кипело, но он сдержался, сел неподалёку, зажёг сигарету. Впереди, вокруг, куда ни глянь, вздымались пологие, заросшие сосняком вершины сопок, ближние — темно-зеленые, те, что подальше — туманно-синие, казавшиеся великанскими, плоскими декорациями, вырезанными из исполинской фанеры и поставленными рядком до горизонта. Ни малейшего следа присутствия земной цивилизации — ни дымка, ни самолёта в небе, все, как десятки тысяч лет назад. Вокруг понемногу начинался разноголосый птичий щебет, небо совсем посветлело, но восходящее солнце заслоняли сопки.
— Концлагерь где-то там:— показал Эмиль Нике.
Она невольно передёрнулась:
— Куда ж теперь?
— Будем прикидывать, — раздумчиво сказал Эмиль. — Восток у нас примерно
там, запад, соответственно, там: На север идти не стоит, там сплошное безлюдье, настоящая тайга начинается. Эрго: нужно держаться юга, юго-востока: Куда-нибудь да выйдем. Вообще-то, за этой сопочкой вполне может оказаться и город, типа Кедрогорска, и приличных размеров деревня — поди определи с этого места. Возле Шантарска тоже такие сопки есть, пока не перевалишь хребет, ни за что не догадаешься, что за ней — миллионный город:
— А они за нами не погонятся?
— Вот это вряд ли. — Эмиль мимолётно погладил её по голове. — Тайга, малыш.
Чтобы найти человека, дивизию нужно поднимать. А у них — ни собак, чтобы шли по, следу, ни людей, ни времени. Проще свернуть лагерь и смыться.
— Мы выберемся?
— Ох, малыш:— Он рассмеялся, кажется, вполне искренне. — Мы ж не в
Антарктиде. Еда есть, воду найдём, тут ручьи часто попадаются. Денёк-другой придётся идти, вот и все. Выдюжишь? Конечно, выдюжишь, ничего архисложного:
— Я же в походы ходила, — похвасталась она. — И в школе, и в институте. Даже значок есть.
— Молодец ты у меня:— Эмиль надолго приник лицом к её щеке.
В общем, законного мужа и основного держателя акций фирмы здесь будто бы и не было. Непринуждённые телячьи нежности происходили так, словно Вадим бесповоротно стал пустым местом. И он вновь подумал: что, если встать и шагнуть в тайгу? Уйти одному? Ведь бежать-то в одинонку собирался, и никакая тайга не пугала: В нагане ещё патрона три, как минимум, медведи сытые, ноги не сбиты: И вновь не мог себя заставить. Все изменилось. Раньше он был бы беглецомодиночкой поневоле. Поскольку лучше было бежать в одиночку, нежели оставаться на нарах. А теперь он боялся остаться один. Боялся, и ничего тут не попишешь. Он ощущал себя марсианином, вдруг оказавшимся на чужой планете. Все вокруг было ч_у_ж_о_е. До сих пор тайга, чащоба, дебри были лишь декорацией для приятных пикничков хозяев жизни. Связь с привычной цивилизацией оставалась всегда и везде — либо машины, либо арендованный кораблик, либо снегоходы. Рядом всегда имелась обслуга: егеря, шофёра, прочие мотористы и рулевые. В любой момент можно было вернуться. По большому счёту, словно бы и не покидал города. Шантарск всего лишь раздвигался до немеряных пределов, и не более того.
Теперь все иначе. Он остался бы один-одинёшенек. Один на один с этим необозримым зелёным морем — Ален Бомбар, бля: У Бомбара хоть компас был. А тут и компаса нет. И есть ли за сопкой человеческое жильё, ещё неизвестно. Вряд ли. Так что эти двое, без стеснения обнимавшиеся в метре от него, казались единственным шансом на спасение. В глубине души он чуточку презирал себя за то, что остался сидеть, не ушёл в тайгу, но ничего не мог с собой поделать: В вовсе уж бездонных глубинах подсознания истошно вопил крохотный городской человечек, жёсткий и уверенный в себе лишь на шумных улицах сибирского мегаполиса.
— Ох, Эмиль:
— Слушайте, — сказал Вадим сквозь зубы, не удержавшись. — Вы бы уж так нагло не обжимались: Я и обидеться могу.
Черт дёрнул за язык: Увидев бешеные глаза Эмиля, он поневоле вскочил, потянулся к карману. По-своему истолковав его движение, Эмиль рявкнул:
— За ножом, сука?!
Секунду они стояли друг против друга — потом словно вихрь налетел, Вадим оказался на земле, ничего не успев сообразить. Зато в следующий миг не осталось неясностей — когда грубый ботинок пару раз влепил ему под ребра так, что Вадим взвыл, вертясь ужом.
пеленой залившем, казалось, весь мир, брели, и под ногами хрустела крупная скатанная галька, косматые еловые лапы, неожиданно выныривая из мглы, стегали по лицу словно бы осмысленно и зло. Туман понемногу редел, истаивал. И было очень тихо, первобытно тихо — никаких звуков погони, ничего, свидетельствовавшего бы, что в тайге вообще есть жизнь.
Только однажды слева, не столь уж далеко, что-то шумно выдохнуло и метнулось в сторону. Ника замерла, и Вадим по инерции наткнулся на неё. Она моментально отшатнулась, будто не хотела к нему прикасаться. Прямо-таки сквозь него, как сквозь воздух, спросила у Эмиля:
— Медведь?
— Может, и медведь. А может, олень. Не бойся, медведи нынче сытые:
— Интересно, а он знает, что он сытый? — осведомилась она с нотками прежней капризности, той самой, изначально свойственной светским красавицам. Судя по этому тону, начинала понемногу ощущать себя по-настоящему свободной.
— Да глупости, — сказал Эмиль насколько мог беззаботнее. — У него сейчас столько жратвы вокруг: Не до тебя.
— Да, а вдруг шатун? Я про них читала:
— Будь он шатун, давно бы кинулся, — успокоил её Эмиль. — Ну, пошли дальше:
Они двинулись по извилистой тропке, поднимавшейся вверх, проложенной кем-
то в зарослях неизвестного Вадиму кустарника с крепкими, высокими, беловатыми
ветвями. Листьев на них не было совсем.
— Похоже, места населённые, — сказал Вадим чуточку громче, чем следовало.-
Кто-то тропу протоптал:
Ему, в сущности, хотелось этой репликой как бы закрепить себя в качестве полноправного члена махонького отряда, поскольку давно уже подметил, что к нему с момента свободы стали относиться так, словно его и вовсе нет на свете. Ника вообще в упор не видела, а Эмиль если к нему и обращался, то исключительно ради того, чтобы с матом и оскорблениями гнать вперёд.
Ну вот, снова: Эмиль бросил, даже не обернувшись в его сторону:
— Тропа-то звериная:
Туман растаял окончательно. Теперь было видно, что они достигли высшей точки — теперь, куда ни направляйся, будешь только спускаться.
— Привал, — объявил Эмиль.
Медленно опустился за землю, достал сигарету. Ника тут же устроилась рядом, прильнула к нему, положила голову на плечо, Эмиль приобнял её одной рукой столь Непринуждённо и естественно, по-хозяйски, будто и был законным супругом, зато Вадим — не поймёшь и кем, приблудышем:
Внутри все кипело, но он сдержался, сел неподалёку, зажёг сигарету. Впереди, вокруг, куда ни глянь, вздымались пологие, заросшие сосняком вершины сопок, ближние — темно-зеленые, те, что подальше — туманно-синие, казавшиеся великанскими, плоскими декорациями, вырезанными из исполинской фанеры и поставленными рядком до горизонта. Ни малейшего следа присутствия земной цивилизации — ни дымка, ни самолёта в небе, все, как десятки тысяч лет назад. Вокруг понемногу начинался разноголосый птичий щебет, небо совсем посветлело, но восходящее солнце заслоняли сопки.
— Концлагерь где-то там:— показал Эмиль Нике.
Она невольно передёрнулась:
— Куда ж теперь?
— Будем прикидывать, — раздумчиво сказал Эмиль. — Восток у нас примерно
там, запад, соответственно, там: На север идти не стоит, там сплошное безлюдье, настоящая тайга начинается. Эрго: нужно держаться юга, юго-востока: Куда-нибудь да выйдем. Вообще-то, за этой сопочкой вполне может оказаться и город, типа Кедрогорска, и приличных размеров деревня — поди определи с этого места. Возле Шантарска тоже такие сопки есть, пока не перевалишь хребет, ни за что не догадаешься, что за ней — миллионный город:
— А они за нами не погонятся?
— Вот это вряд ли. — Эмиль мимолётно погладил её по голове. — Тайга, малыш.
Чтобы найти человека, дивизию нужно поднимать. А у них — ни собак, чтобы шли по, следу, ни людей, ни времени. Проще свернуть лагерь и смыться.
— Мы выберемся?
— Ох, малыш:— Он рассмеялся, кажется, вполне искренне. — Мы ж не в
Антарктиде. Еда есть, воду найдём, тут ручьи часто попадаются. Денёк-другой придётся идти, вот и все. Выдюжишь? Конечно, выдюжишь, ничего архисложного:
— Я же в походы ходила, — похвасталась она. — И в школе, и в институте. Даже значок есть.
— Молодец ты у меня:— Эмиль надолго приник лицом к её щеке.
В общем, законного мужа и основного держателя акций фирмы здесь будто бы и не было. Непринуждённые телячьи нежности происходили так, словно Вадим бесповоротно стал пустым местом. И он вновь подумал: что, если встать и шагнуть в тайгу? Уйти одному? Ведь бежать-то в одинонку собирался, и никакая тайга не пугала: В нагане ещё патрона три, как минимум, медведи сытые, ноги не сбиты: И вновь не мог себя заставить. Все изменилось. Раньше он был бы беглецомодиночкой поневоле. Поскольку лучше было бежать в одиночку, нежели оставаться на нарах. А теперь он боялся остаться один. Боялся, и ничего тут не попишешь. Он ощущал себя марсианином, вдруг оказавшимся на чужой планете. Все вокруг было ч_у_ж_о_е. До сих пор тайга, чащоба, дебри были лишь декорацией для приятных пикничков хозяев жизни. Связь с привычной цивилизацией оставалась всегда и везде — либо машины, либо арендованный кораблик, либо снегоходы. Рядом всегда имелась обслуга: егеря, шофёра, прочие мотористы и рулевые. В любой момент можно было вернуться. По большому счёту, словно бы и не покидал города. Шантарск всего лишь раздвигался до немеряных пределов, и не более того.
Теперь все иначе. Он остался бы один-одинёшенек. Один на один с этим необозримым зелёным морем — Ален Бомбар, бля: У Бомбара хоть компас был. А тут и компаса нет. И есть ли за сопкой человеческое жильё, ещё неизвестно. Вряд ли. Так что эти двое, без стеснения обнимавшиеся в метре от него, казались единственным шансом на спасение. В глубине души он чуточку презирал себя за то, что остался сидеть, не ушёл в тайгу, но ничего не мог с собой поделать: В вовсе уж бездонных глубинах подсознания истошно вопил крохотный городской человечек, жёсткий и уверенный в себе лишь на шумных улицах сибирского мегаполиса.
— Ох, Эмиль:
— Слушайте, — сказал Вадим сквозь зубы, не удержавшись. — Вы бы уж так нагло не обжимались: Я и обидеться могу.
Черт дёрнул за язык: Увидев бешеные глаза Эмиля, он поневоле вскочил, потянулся к карману. По-своему истолковав его движение, Эмиль рявкнул:
— За ножом, сука?!
Секунду они стояли друг против друга — потом словно вихрь налетел, Вадим оказался на земле, ничего не успев сообразить. Зато в следующий миг не осталось неясностей — когда грубый ботинок пару раз влепил ему под ребра так, что Вадим взвыл, вертясь ужом.