Страница:
— Ещё хочешь? — рявкнул Эмиль, стоя над ним с отведённой для удара ногой.
Рядом вдруг оказалась Ника, казавшаяся распластанному на земле Вадиму невероятно высокой, с надрывом вскрикнула:
— Дай ему, как следует! Пинком по зубам! Палач выискался, вешатель! Дай ему, выблядку, чтобы зубы брызнули!
И сама неумело попыталась пнуть от всей души. Вадим зажал лицо ладонями,
защищаясь от удара. Правда, новых ударов не последовало. Прошло какое-то время, он осмелился отнять руки от лица, а там и слегка приподняться.
Эмиль оттащил Нику, бросил вполголоса:
— Да не пачкайся, малыш, об это дерьмо:
— Я, стало быть, дерьмо? — покривил губы Вадим, осторожно пытаясь встать на ноги. В боку кольнуло. — А вы тогда кто? За моей спиной трахались, как хомяки: Отшатнулся — Эмиль одним прыжком оказался рядом, рывком поднял на ноги, зажав воротник бушлата так, что едва не придушил. Прошипел в лицо:
— Отдай нож, гандон! Ну?! Вот так:— Небрежно сунул кухонный тесак в боковой карман лезвием вверх. Тряхнул Вадима, взяв за грудки: — И запомни накрепко, козёл: здесь ты не босс, а дерьмо дизентерийное. Усёк? Каюсь, спали вместе, и неоднократно. Вот только вешать тебя не собирались.
— А будь вы на моем месте? — пискнул Вадим придушенно.
— Если бы у бабушки был хрен, она была бы дедушкой! — вдруг выкрикнула утончённая, рафинированная супруга, от которой Вадим в прежней жизни не слышал ничего непечатное «черта». — Не мы тебя вешали, а ты нас. Что тут виртуальничать: Эмиль, а давай его бросим к фуевой матери? Пусть один тащится:— и мстительно улыбнулась: — Как повезёт:
— Да зачем? — Эмиль осклабился по-волчьи. — Мы же современные люди,
самую малость затронутые цивилизацией: Пусть плетётся с нами. — Он встряхнул Вадима: — Только изволь запомнить, мразь: тут тебе не Шантарск. Начинают работать простые, незатейливые первобытные законы. Есть ма-аленькое странствующее племя.
У племени есть вождь, есть любимая женщина вождя: И есть гнойный пидер,
которому место у параши. Тебе объяснять, кому отведена сия почётная должность, или сам допрёшь? Короче, все мои приказы выполнять беспрекословно. В дискуссии не вступать, поскольку права голоса не имеешь. Скажу «иди» — идёшь. Скажу «соси хрен» — сосёшь.
— Вот последнее — совершенно ни к чему, — серьёзно сказала Ника. — А то я ревновать буду: Тебя, понятно, не его:
— Малыш, я ж чисто фигурально, — усмехнулся Эмиль, на миг подобрев лицом, но тут же обернулся к Вадиму с прежним волчьим оскалом: — Для пущей доходчивости и образности. В общем, поселяешься к параше. И попробуй у меня хвост поднять: Если не нравится — уматывай один. На все четыре стороны. Вон какой простор: Ну? — Долго смотрел Вадиму в лицо, ухмыльнулся: — Не пойдёшь ты один, гад, обсерешься:
Встряхнув в последний раз, оттолкнул без особой злобы, отошёл к Нике. Достал запечатанную в целлофан колбасу и стал ловко распарывать ножом обёртку, пояснив:
— Надо поесть, малыш. Идти будем долго:
Вадим, вновь превратившийся в этакого человека-невидимку, сквозь которого беспрепятственно проходят взгляды, присел у дерева и закурил очередную сигарету.
Как ни странно, он не ощущал никакой обиды, злости.
Потому что все другие чувства перевешивала тревога и страх за жизнь:
Он никогда не считал себя суперинтеллектуалом, относился к собственным
мозгам довольно самокритично: неглуп, что уж там, но не гений. И ни в коем случае не провидец. Однако сейчас, в какие-то доли секунды, он словно бы превратился в доподлинного прорицателя, увидел собственное будущее в жуткой неприглядности.
ЖИВЫМ ЕМУ ИЗ ТАЙГИ НЕ ВЫЙТИ.
Эмиль его рано или поздно прикончит. И это не пустые, надуманные страхи, это доподлинная реальность. Эмиля он, как ни крути, знал давненько, изучил неплохо.
Ничуть не похоже, чтобы тот после пережитого озверел настолько, что утратил трезвый расчёт. Эмиль всегда, при любых обстоятельствах был расчётлив, и его любимая поговорочка, строчка из забытой совдеповс-кой песенки: «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла» — отнюдь не бравада. Словно некое озарение посетило — в глазах Эмиля Вадим читал свою судьбу так же легко, как читает грамотный человек бульварную газетку.
Удобнейший случай. Нарочно не придумаешь. Второго такого случая в жизни не будет. Если Вадим не вернётся из тайги, Эмиль одним махом получает в_с_ё. И Нику — а с Никой все акции Вадима. И фирму — как раз Эмилю не составит особого труда перехватить штурвал: он и так долго стоял на капитанском мостике, пусть в подчинённом положении, на вторых ролях. Даже не придётся вникать, осваиваться, все само упадёт в руки.
По глазам видно — он уже решил. И, что тягостнее, Ника вряд ли кинется с
плачем на Вадимов хладный труп, вряд ли оросит его горючими слезами. Ещё и оттого, что в её жизни мало что изменится: Ромео по-прежнему рядом, все остаётся, как прежде, разве что законный муженёк приказал долго жить.
И уличить их невозможно! Ни одна собака не докажет, что Вадима ухлопали
именно они. Все можно списать на концлагерь. На коменданта. Все. «Мы кинулись за
проволоку, а потом разбежались в разные стороны, куда он делся, представления не
имеем:» Даже если каким-то чудом отыщется труп — то, что останется от трупа,-
козлом отпущения опять-таки будет Мерзенбург. Горюют безутешная вдова и
безутешный друг-компаньон, и никто не узнает, как все было на самом деле, а если чтото и заподозрят, доказать невозможно:
Нет, это не шизофрения и не пустые страхи. В, глазах Эмиля он обострившимся звериным чутьём только что видел собственную смерть. Паниковать нельзя, следует собрать в кулак ум и волю, иначе пропадёшь, и косточки догрызёт здешнее зверьё. Где? И когда? Очень похоже, Эмиль уже принял решение, но вряд ли пока что разработал надёжный план. Да и любой на его месте сначала предпочёл бы поговорить по душам с Никой, получить моральное одобрение — как-никак оба они в жизни никого не убивали, через что-то придётся переступить, к каким-то истинам привыкнуть. Следовательно, у Вадима ещё есть время. Эмиль будет ждать подходящего момента, а сам он постарается не поворачиваться спиной и не нарываться на скандал: в горячке ссоры убить гораздо легче: Смотреть в оба, держать ушки на макушке, жизнь, оказывается, по-прежнему на кону. И в таком случае:
Может, в свою очередь, принять адекватные меры? Все, о чем он только что думал, с тем же успехом может относиться к нему самому. Уличить его будет невозможно. Все равно прежней идиллии, даже намёка на нормальные отношения меж ними троими больше не будет. Рано или поздно, после возвращения к уютной цивилизации, что-то начнёт выпирать наружу. В любом случае доверять Эмилю отныне нельзя. А чего стоит коммерческий директор, которому перестаёшь доверять? Чего стоит очаровательная супруга, которой больше не веришь?
«Мы кинулись за проволоку, а потом разбежались в разные стороны, куда они делись, представления на имею:» Горюет безутешный муж, потерявший к тому же старого друга, верного компаньона. Сколько ни горюй, а на белом свете хватает и кандидатов в коммерческие директора, и претенденток на роль холёной супружницы. Черт, да ведь Эмиль, явившись в Шантарск без Вадима, вполне может забрать и те триста тысяч баксов! Ему отдадут, такой вариант предусматривался!
Решено. Не телок на бойне, а зверь, готовый нанести удар. Жаждущий нанести
удар, что немаловажно. С их уходом он ничего не теряет, а вот приобретает многое — полное душевное спокойствие, хотя бы избавится от лишних сложностей и досадных препятствий. Решено:
Боясь, что они прочитают что-то в его глазах, Вадим отвернулся, старательно принялся сдирать обёртку с большого куска ветчины, пользуясь лишь зубами и ногтями. Украдкой коснулся кармана полосатого бушлата — наган, конечно же, был на месте, приятно тяжёлый, надёжный в обращении, как колун или грабли. Сколько раз стрелял Синий? Три? Четыре? В любом случае, уж три-то патрона там есть точно. В упор, в затылок — хватит на двоих и ещё останется:
Он даже воспрянул душой. В два счета смолотил солоноватую ветчину, прилёг под деревом и закурил, предварительно отерев жирные пальцы о полосатку. С принятием решения жизнь отныне казалась не столь безнадёжной. Отнюдь не безнадёжной. У него появился серьёзный шанс, следовало всего лишь опередить, кто предупреждён — тот вооружён:
— Пошли! — прикрикнул Эмиль. — Разлёгся тут:
Вадим пропустил их вперёд. Эмиль обернулся:
— Ты что это?
Не было сил лицедействовать. Вадим бросил, с трудом скрывая враждебность:
— Неспокойно мне что-то, когда ты за спиной:
Несколько секунд Эмиль смотрел ему в глаза. Вадима пронял нерассуждающий страх — вдруг догадается обо всем? Обыщет карманы? Тогда уж точно — никаких шансов:
В конце концов Эмиль с безразличным лицом пожал плечами, хмыкнул:
— Твоё дело. Только смотри не отставать, иначе в зубы дам.
Тронулись в путь. Зигзагами спустились с сопки, держа на юго-восток (согласно уверениям Эмиля), пересекли неширокую равнинку, обогнули ещё одну сопку. Дальше потянулись сменявшие друг друга сосняки и березняки, места опять пошли равнинные. Тайга, правда, была густая, переполненная мелким зверьём, — на деревья то и дело ктото взлетал с недовольным цоканьем, высоко в ветвях мелькали любопытные мордашки. Ника сперва им умилялась, потом свыклась и перестала обращать внимание. Единственным признаком, свидетельствовавшим о наличии на Земле человечества, стал загадочный колодец без воды, однажды попавшийся в березняке. Впрочем, Эмиль тут же объяснил Нике (игнорируя Вадима не то чтобы демонстративно — просто уже привычно), что это не колодец, а шурф, пробитый геологами.
Вадим выбрал себе линию поведения, каковой свято и следовал — тащился в арьергарде, не отставая особенно и не стремясь в авангард. Ноги, конечно, ныли, но пережить можно — Эмиль не гнал особенно, равняясь по Нике (у которой рыцарски забрал её бушлат со всеми припасами и пер на себе). Понемногу стало не просто тепло — жарковато, солнце палило вовсю в последних летних судорогах. Наган чувствительно колотил по бедру, Вадим боялся, что его заметят, но ничего не поделаешь, пришлось скинуть бушлат и нести на плече, иначе изойдёшь потом.
Первое время Эмиль частенько оглядывался на него, зыркал с нехорошим прищуром — в точности как тот немец в финале незабвенных «Тихих зорь». Потом поглядывал через плечо уже автоматически. Когда однажды Вадим споткнулся и полетел наземь, чувствительно стукнувшись, в глазах Эмиля определённо вспыхнул охотничий огонёк. Ну конечно, прикончить сломавшего ногу в данной ситуации гораздо проще, это уже выглядит и не убийством вовсе — скорее актом милосердия, как с Доцентом. И Вадим таращился под ноги с удвоенным вниманием, чтобы ненароком самому не подставиться.
Поначалу он чувствовал себя, словно на минном поле, однако время шло, а Эмиль
и не думал нападать. И понемногу Вадим расслабился, однако бдительности не терял. В одном он уже был уверен: бывший друг, человек обстоятельный и прагматичный, всадит в него ножик не раньше, чем просчитает все на десять ходов вперёд. Как ни смешно, но Вадима ещё более приободрил этот самый колодец-шурф, поскольку на лице Эмиля удалось засечь несомненную, усиленную работу мысли, вроде бы совершенно ненужную при лицезрении столь примитивного следа цивилизации. Но ежели постоянно помнить о подтексте, разгадка проста: менжуется друже Эмиль, взвешивает и прикидывает. Похоже, его таёжный опыт против него же и обернулся. Убить прямо здесь не столь уж трудно — а если за ближайшей сопкой деревня? Куда оставшиеся в живых вскоре и выйдут? И труп очень быстро найдут, мало того — сопоставят со странными пришельцами? Или — лагерь тех самых геологов где-то поблизости? Никогда не был телепатом, но сейчас легко читал по лицу Эмиля — нет, дружище, эти тягостные раздумья имеют определённую подоплёку:
Людей бы встретить, людей, пусть и не особенных сапиенсов, лишь бы увидели троих. Тогда все Эмилевы планы поневоле пойдут прахом:
Но люди-то как раз и не попадались — как и следы присутствия человека. Шурф,
оставшийся далеко позади, остался единственным напоминанием о человечестве.
А в общем, было даже интересно — разнообразная таёжная живность, ручейки с
прохладной вкуснейшей водой, заросли малины. Если бы не ежеминутный страх за
свою жизнь, если бы не жуткое напряжение:
:На избушку наткнулись ближе к вечеру, когда солнце уже касалось верхушек
деревьев, но было ещё довольно тепло. Она стояла в удобном месте, у широкого ручья, образовавшего совсем рядом с крылечком крохотную заводь. Неказистая, с единственным застеклённым окном, но крепко сбитая. Через ручей перекинуто широкое бревно, к нему с одной стороны даже приколочены грубо сработанные перильца.
— Все, — сказала Ника, присев на крылечко и блаженно вытянув ноги. — Я сегодня уже никуда не иду. Ночь скоро, а тут такие хоромы:
Эмиль после некоторого раздумья хмуро кивнул, прошёл в избушку. Недолго повозился там, стукнул чем-то тяжёлым, вышел, присел рядом с Никой и достал сигареты:
— Обеднел народ. Раньше в таких избушечках и крупа лежала, и прочие макароны. Можно было супчик изобрести — печка там есть, — да вот заправить нечем:
— Всухомятку проживём, — легкомысленно сказала Ника. — Как ты думаешь, долго нам ещё брести?
— До самой смерти, Марковна, до самой смерти:— ухмыльнулся Эмиль.
— Ну, ин ещё побредём:
И оба вполне весело рассмеялись. На Вадима, как и прежде, никакого внимания.
Ни взгляда в его сторону, ни словечка. Ну и прекрасно, мысленно порадовался он.
Делайте все, что можете, дорогие мои, чтобы и вы для меня, когда придёт время, стали
некими абстрактными мишенями:
Ника вдруг вскочила, подошла к маленькой заводи — довольно глубокой яме с чистейшей водой — осторожно попробовала её пальцем:
— Слушай, а вода-то тёплая!
— Ничего странного, за день прогрелась.
— Давай купаться?
— Всё равно одежда грязная:
— Зато мы будем чистыми. Нет, давай купаться?
И, не дожидаясь ответа, сбросила одежду, соскользнула в воду. Отчаянно взвизгнула, притихла, стала плескаться. Невольно Вадим уставился на неё со вполне определёнными мыслями — она была сейчас чертовски красива, развеселившаяся, в прозрачнейшей воде, сибирская русалочка, гурия — и наткнулся на хмурый, враждебный взгляд Эмиля, смотревшего так, словно он и был законным собственником, а Вадим — наглым сторонним посягателем, вожделевшим без всякой взаимности. Если и были все же сомнения насчёт планов Эмиля на его счёт, сейчас, после т_а_к_о_г_о взгляда исподлобья, сомнения растаяли. Он стал для них лишним. И Эмиль твёрдо решил его прикончить:
— Иди сюда! — позвала Ника.
Покосившись на Вадима, Эмиль принялся раздеваться. Однако оба ножа забрал с
собой, воткнул их в бережок под водой. Встал на кромке, голый, аки Адам — эта сучка без малейшего смущения пялилась на него снизу — бросил Вадиму:
— Ты бы погулял в окрестностях? А то двигай в Шантарск своим ходом?
— Куда ему:— звонко рассмеялась Ника. — Вадик, погулял бы ты, в самом деле: Пялишься, даже неудобно:
Никак она не могла оказаться в курсе Эмилевых планов, не было у них времени такое обсуждать, но вслед за Эмилем стала относиться к «третьему лишнему», как к дерьму последнему. Это уже и не злило — но заставило трезво, холодно подумать: ещё пара дней, и дозреет, стерва, спокойно будет смотреть, как Эмиль его режет: Он встал, побрёл в избушку, где не оказалось ничего интересного — неказистые прочные нары, где могут вольготно разместиться человек с полдюжины, такой же стол, нехитрая утварь, печка.
Сторожко косясь на дверь, прислушиваясь, извлёк наган, проверил. Точно, Синий стрелял трижды. Три гильзы пахнут пороховой тухлятиной, капсюли пробиты. Четыре патрона в его распоряжении — хватит с лихвой, может, ещё и останется: Нет, после наган нужно выкинуть, останутся патроны или нет:
Вышел на крылечко, глянул в ту сторону. Двое самозабвенно целовались, стоя по
пояс в прозрачной воде, так вкусно, так отрешённо вцепились друг в друга, что скулы
сводило от лютой ненависти.
Вылезли из воды, когда уже ощутимо потемнело. Ничуть не стесняясь свидетеля,
стояли на бережку, как Адам и Ева до грехопадения, держась за руки, смахивая воду
свободными ладонями.
— Пошёл бы ополоснулся. Воняешь, как не знаю кто, — бросил Эмиль.
— Не вижу смысла, — лениво отозвался Вадим. — Все равно потом в грязные штаны влезать:
— А давай в грязное только завтра влезем? — повернулась Ника к Эмилю,
накинула на голое тело новёхонький пятнистый бушлат и, отставив локти, пробежала к избушке.
Эмиль пошёл следом, мимоходом кинув Вадиму:
— Чтобы я тебя в избе не видел. В сенях сиди, козёл. Уяснил?
— А если охотники придут? — с равнодушным видом поинтересовался Вадим.-
Те, чья избушка?
— Тогда гавкай вместо собаки, — отмахнулся Эмиль и скрылся в избушке.
Вадим откровенно ухмыльнулся. Удалось мягко и ненавязчиво заронить в
сознание Эмиля незатейливую истину: Иными словами — выторговать себе жизнь на сегодняшнюю ночь. Не решится убивать этой ночью, тварь. Будет помнить о фразочке насчёт охотников — а вдруг и в самом деле придут хозяева избушки, наткнутся на свеженький труп? Кто может предугадать заранее, придут они или нет? Есть ещё извилины в башке:
Он не стал входить в единственную здешнюю комнатушку, сел в углу, в
крохотных сенях, стараясь не производить шума. Ещё выставят под открытое небо,
ночью там будет неуютно:
Зато супружница с бывшим другом нисколько не стеснялись. Эмиль, оказалось, во время кухонного грабежа успел запихать в карман плоскую бутылку «Реми Мартин», и сейчас они там старались расположить на столе свои нехитрые припасы так, чтобы получился красивый достархан. До Вадима долетало каждое слово, каждый смешок— расположились-то в трех шагах от него. Он замер в своём углу, временами курил, пряча сигарету в ладони — никогда ещё не оказывался в столь глупом и унизительном положении, но на рожон не попрёшь.
Вскоре, после нескольких изрядных глотков, приглушённых смешков и
откровенной возни, скрипнули нары. Бесшумно встав, Вадим заглянул в комнатушку, залитую белым лунным сиянием. Тела переплелись на подстеленных бушлатах, в уши, в мозг прямо-таки ввинчивались удовлетворённые стоны, оханье, все сопутствующие звуки, он узнавал каждое движение Ники, каждый поцелуй, каждый стон и перемену позы. Все это было знакомо настолько, что появилось дурацкое ощущение, будто он вдруг раздвоился и теперь их двое, один лежит на распростёртой Нике, впившись в её губы, глубоко проникая резкими толчками, другой таращится, не узнавая двойника: Он отпрянул, когда Ника простонала особенно громко, тягуче, расслабленно замерла. Достал наган, прижавшись к стене, положил указательный палец на спусковой крючок. «Оргазм, говоришь, сучка несчастная?» — ярко вспыхнуло во взбудораженном мозгу.
Все было в ажуре, он старательно установил барабан так, чтобы против ударника оказался нестреляный патрон. Только нажать на спуск:
Послышался жаркий, задыхающийся шёпот Ники:
— Ещё:
Вадим нечеловеческим усилием воли снял палец со спуска. И спрятал наган. Как ни кипел от ярости, следовало взять себя в руки. Охотники и в самом деле могут появиться как нельзя более некстати. Ещё не вечер, капитан, ещё не вечер: Подстелил под голову армейский бушлат, улёгся на левый бок — так, чтобы при необходимости вырвать наган из кармана одним движением. Мало ли что придёт Эмилю в голову:
Там, в комнатушке, продолжался развесёлый блуд — судя по звукам, снова отпробовали коньячок из горла, потом заскрипели нары, понеслись охи-вздохи, уже почти в полный голос, ничуть не стесняясь, несли обычную в таких случаях чушь — и насчёт желаемой смены позиций, и насчёт обуревавших их чувств.
Спать хотелось адски, но он боялся. Ткнут сонного под ребро — и конец:
Временами впадал в забытьё, перед глазами начинали мелькать странные сцены, тут же напрочь забывавшиеся при резком пробуждении, он вёл с кем-то бесформенным длиннющие, безумные разговоры — то ли это был комендант, то ли живёхонькая тётка Эльза. Словно плыл по быстрине — то погружался с головой, то выныривал, весь покрывшись липким потом, с колотящимся сердцем, обнаруживал вокруг темноту и тишину, вновь осознавал себя в реальности, в таёжной ночи.
И незаметно уснул, мягко соскользнул в глубокий сон, словно в охотно расступившееся бездонное болото.
Рядом вдруг оказалась Ника, казавшаяся распластанному на земле Вадиму невероятно высокой, с надрывом вскрикнула:
— Дай ему, как следует! Пинком по зубам! Палач выискался, вешатель! Дай ему, выблядку, чтобы зубы брызнули!
И сама неумело попыталась пнуть от всей души. Вадим зажал лицо ладонями,
защищаясь от удара. Правда, новых ударов не последовало. Прошло какое-то время, он осмелился отнять руки от лица, а там и слегка приподняться.
Эмиль оттащил Нику, бросил вполголоса:
— Да не пачкайся, малыш, об это дерьмо:
— Я, стало быть, дерьмо? — покривил губы Вадим, осторожно пытаясь встать на ноги. В боку кольнуло. — А вы тогда кто? За моей спиной трахались, как хомяки: Отшатнулся — Эмиль одним прыжком оказался рядом, рывком поднял на ноги, зажав воротник бушлата так, что едва не придушил. Прошипел в лицо:
— Отдай нож, гандон! Ну?! Вот так:— Небрежно сунул кухонный тесак в боковой карман лезвием вверх. Тряхнул Вадима, взяв за грудки: — И запомни накрепко, козёл: здесь ты не босс, а дерьмо дизентерийное. Усёк? Каюсь, спали вместе, и неоднократно. Вот только вешать тебя не собирались.
— А будь вы на моем месте? — пискнул Вадим придушенно.
— Если бы у бабушки был хрен, она была бы дедушкой! — вдруг выкрикнула утончённая, рафинированная супруга, от которой Вадим в прежней жизни не слышал ничего непечатное «черта». — Не мы тебя вешали, а ты нас. Что тут виртуальничать: Эмиль, а давай его бросим к фуевой матери? Пусть один тащится:— и мстительно улыбнулась: — Как повезёт:
— Да зачем? — Эмиль осклабился по-волчьи. — Мы же современные люди,
самую малость затронутые цивилизацией: Пусть плетётся с нами. — Он встряхнул Вадима: — Только изволь запомнить, мразь: тут тебе не Шантарск. Начинают работать простые, незатейливые первобытные законы. Есть ма-аленькое странствующее племя.
У племени есть вождь, есть любимая женщина вождя: И есть гнойный пидер,
которому место у параши. Тебе объяснять, кому отведена сия почётная должность, или сам допрёшь? Короче, все мои приказы выполнять беспрекословно. В дискуссии не вступать, поскольку права голоса не имеешь. Скажу «иди» — идёшь. Скажу «соси хрен» — сосёшь.
— Вот последнее — совершенно ни к чему, — серьёзно сказала Ника. — А то я ревновать буду: Тебя, понятно, не его:
— Малыш, я ж чисто фигурально, — усмехнулся Эмиль, на миг подобрев лицом, но тут же обернулся к Вадиму с прежним волчьим оскалом: — Для пущей доходчивости и образности. В общем, поселяешься к параше. И попробуй у меня хвост поднять: Если не нравится — уматывай один. На все четыре стороны. Вон какой простор: Ну? — Долго смотрел Вадиму в лицо, ухмыльнулся: — Не пойдёшь ты один, гад, обсерешься:
Встряхнув в последний раз, оттолкнул без особой злобы, отошёл к Нике. Достал запечатанную в целлофан колбасу и стал ловко распарывать ножом обёртку, пояснив:
— Надо поесть, малыш. Идти будем долго:
Вадим, вновь превратившийся в этакого человека-невидимку, сквозь которого беспрепятственно проходят взгляды, присел у дерева и закурил очередную сигарету.
Как ни странно, он не ощущал никакой обиды, злости.
Потому что все другие чувства перевешивала тревога и страх за жизнь:
Он никогда не считал себя суперинтеллектуалом, относился к собственным
мозгам довольно самокритично: неглуп, что уж там, но не гений. И ни в коем случае не провидец. Однако сейчас, в какие-то доли секунды, он словно бы превратился в доподлинного прорицателя, увидел собственное будущее в жуткой неприглядности.
ЖИВЫМ ЕМУ ИЗ ТАЙГИ НЕ ВЫЙТИ.
Эмиль его рано или поздно прикончит. И это не пустые, надуманные страхи, это доподлинная реальность. Эмиля он, как ни крути, знал давненько, изучил неплохо.
Ничуть не похоже, чтобы тот после пережитого озверел настолько, что утратил трезвый расчёт. Эмиль всегда, при любых обстоятельствах был расчётлив, и его любимая поговорочка, строчка из забытой совдеповс-кой песенки: «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла» — отнюдь не бравада. Словно некое озарение посетило — в глазах Эмиля Вадим читал свою судьбу так же легко, как читает грамотный человек бульварную газетку.
Удобнейший случай. Нарочно не придумаешь. Второго такого случая в жизни не будет. Если Вадим не вернётся из тайги, Эмиль одним махом получает в_с_ё. И Нику — а с Никой все акции Вадима. И фирму — как раз Эмилю не составит особого труда перехватить штурвал: он и так долго стоял на капитанском мостике, пусть в подчинённом положении, на вторых ролях. Даже не придётся вникать, осваиваться, все само упадёт в руки.
По глазам видно — он уже решил. И, что тягостнее, Ника вряд ли кинется с
плачем на Вадимов хладный труп, вряд ли оросит его горючими слезами. Ещё и оттого, что в её жизни мало что изменится: Ромео по-прежнему рядом, все остаётся, как прежде, разве что законный муженёк приказал долго жить.
И уличить их невозможно! Ни одна собака не докажет, что Вадима ухлопали
именно они. Все можно списать на концлагерь. На коменданта. Все. «Мы кинулись за
проволоку, а потом разбежались в разные стороны, куда он делся, представления не
имеем:» Даже если каким-то чудом отыщется труп — то, что останется от трупа,-
козлом отпущения опять-таки будет Мерзенбург. Горюют безутешная вдова и
безутешный друг-компаньон, и никто не узнает, как все было на самом деле, а если чтото и заподозрят, доказать невозможно:
Нет, это не шизофрения и не пустые страхи. В, глазах Эмиля он обострившимся звериным чутьём только что видел собственную смерть. Паниковать нельзя, следует собрать в кулак ум и волю, иначе пропадёшь, и косточки догрызёт здешнее зверьё. Где? И когда? Очень похоже, Эмиль уже принял решение, но вряд ли пока что разработал надёжный план. Да и любой на его месте сначала предпочёл бы поговорить по душам с Никой, получить моральное одобрение — как-никак оба они в жизни никого не убивали, через что-то придётся переступить, к каким-то истинам привыкнуть. Следовательно, у Вадима ещё есть время. Эмиль будет ждать подходящего момента, а сам он постарается не поворачиваться спиной и не нарываться на скандал: в горячке ссоры убить гораздо легче: Смотреть в оба, держать ушки на макушке, жизнь, оказывается, по-прежнему на кону. И в таком случае:
Может, в свою очередь, принять адекватные меры? Все, о чем он только что думал, с тем же успехом может относиться к нему самому. Уличить его будет невозможно. Все равно прежней идиллии, даже намёка на нормальные отношения меж ними троими больше не будет. Рано или поздно, после возвращения к уютной цивилизации, что-то начнёт выпирать наружу. В любом случае доверять Эмилю отныне нельзя. А чего стоит коммерческий директор, которому перестаёшь доверять? Чего стоит очаровательная супруга, которой больше не веришь?
«Мы кинулись за проволоку, а потом разбежались в разные стороны, куда они делись, представления на имею:» Горюет безутешный муж, потерявший к тому же старого друга, верного компаньона. Сколько ни горюй, а на белом свете хватает и кандидатов в коммерческие директора, и претенденток на роль холёной супружницы. Черт, да ведь Эмиль, явившись в Шантарск без Вадима, вполне может забрать и те триста тысяч баксов! Ему отдадут, такой вариант предусматривался!
Решено. Не телок на бойне, а зверь, готовый нанести удар. Жаждущий нанести
удар, что немаловажно. С их уходом он ничего не теряет, а вот приобретает многое — полное душевное спокойствие, хотя бы избавится от лишних сложностей и досадных препятствий. Решено:
Боясь, что они прочитают что-то в его глазах, Вадим отвернулся, старательно принялся сдирать обёртку с большого куска ветчины, пользуясь лишь зубами и ногтями. Украдкой коснулся кармана полосатого бушлата — наган, конечно же, был на месте, приятно тяжёлый, надёжный в обращении, как колун или грабли. Сколько раз стрелял Синий? Три? Четыре? В любом случае, уж три-то патрона там есть точно. В упор, в затылок — хватит на двоих и ещё останется:
Он даже воспрянул душой. В два счета смолотил солоноватую ветчину, прилёг под деревом и закурил, предварительно отерев жирные пальцы о полосатку. С принятием решения жизнь отныне казалась не столь безнадёжной. Отнюдь не безнадёжной. У него появился серьёзный шанс, следовало всего лишь опередить, кто предупреждён — тот вооружён:
— Пошли! — прикрикнул Эмиль. — Разлёгся тут:
Вадим пропустил их вперёд. Эмиль обернулся:
— Ты что это?
Не было сил лицедействовать. Вадим бросил, с трудом скрывая враждебность:
— Неспокойно мне что-то, когда ты за спиной:
Несколько секунд Эмиль смотрел ему в глаза. Вадима пронял нерассуждающий страх — вдруг догадается обо всем? Обыщет карманы? Тогда уж точно — никаких шансов:
В конце концов Эмиль с безразличным лицом пожал плечами, хмыкнул:
— Твоё дело. Только смотри не отставать, иначе в зубы дам.
Тронулись в путь. Зигзагами спустились с сопки, держа на юго-восток (согласно уверениям Эмиля), пересекли неширокую равнинку, обогнули ещё одну сопку. Дальше потянулись сменявшие друг друга сосняки и березняки, места опять пошли равнинные. Тайга, правда, была густая, переполненная мелким зверьём, — на деревья то и дело ктото взлетал с недовольным цоканьем, высоко в ветвях мелькали любопытные мордашки. Ника сперва им умилялась, потом свыклась и перестала обращать внимание. Единственным признаком, свидетельствовавшим о наличии на Земле человечества, стал загадочный колодец без воды, однажды попавшийся в березняке. Впрочем, Эмиль тут же объяснил Нике (игнорируя Вадима не то чтобы демонстративно — просто уже привычно), что это не колодец, а шурф, пробитый геологами.
Вадим выбрал себе линию поведения, каковой свято и следовал — тащился в арьергарде, не отставая особенно и не стремясь в авангард. Ноги, конечно, ныли, но пережить можно — Эмиль не гнал особенно, равняясь по Нике (у которой рыцарски забрал её бушлат со всеми припасами и пер на себе). Понемногу стало не просто тепло — жарковато, солнце палило вовсю в последних летних судорогах. Наган чувствительно колотил по бедру, Вадим боялся, что его заметят, но ничего не поделаешь, пришлось скинуть бушлат и нести на плече, иначе изойдёшь потом.
Первое время Эмиль частенько оглядывался на него, зыркал с нехорошим прищуром — в точности как тот немец в финале незабвенных «Тихих зорь». Потом поглядывал через плечо уже автоматически. Когда однажды Вадим споткнулся и полетел наземь, чувствительно стукнувшись, в глазах Эмиля определённо вспыхнул охотничий огонёк. Ну конечно, прикончить сломавшего ногу в данной ситуации гораздо проще, это уже выглядит и не убийством вовсе — скорее актом милосердия, как с Доцентом. И Вадим таращился под ноги с удвоенным вниманием, чтобы ненароком самому не подставиться.
Поначалу он чувствовал себя, словно на минном поле, однако время шло, а Эмиль
и не думал нападать. И понемногу Вадим расслабился, однако бдительности не терял. В одном он уже был уверен: бывший друг, человек обстоятельный и прагматичный, всадит в него ножик не раньше, чем просчитает все на десять ходов вперёд. Как ни смешно, но Вадима ещё более приободрил этот самый колодец-шурф, поскольку на лице Эмиля удалось засечь несомненную, усиленную работу мысли, вроде бы совершенно ненужную при лицезрении столь примитивного следа цивилизации. Но ежели постоянно помнить о подтексте, разгадка проста: менжуется друже Эмиль, взвешивает и прикидывает. Похоже, его таёжный опыт против него же и обернулся. Убить прямо здесь не столь уж трудно — а если за ближайшей сопкой деревня? Куда оставшиеся в живых вскоре и выйдут? И труп очень быстро найдут, мало того — сопоставят со странными пришельцами? Или — лагерь тех самых геологов где-то поблизости? Никогда не был телепатом, но сейчас легко читал по лицу Эмиля — нет, дружище, эти тягостные раздумья имеют определённую подоплёку:
Людей бы встретить, людей, пусть и не особенных сапиенсов, лишь бы увидели троих. Тогда все Эмилевы планы поневоле пойдут прахом:
Но люди-то как раз и не попадались — как и следы присутствия человека. Шурф,
оставшийся далеко позади, остался единственным напоминанием о человечестве.
А в общем, было даже интересно — разнообразная таёжная живность, ручейки с
прохладной вкуснейшей водой, заросли малины. Если бы не ежеминутный страх за
свою жизнь, если бы не жуткое напряжение:
:На избушку наткнулись ближе к вечеру, когда солнце уже касалось верхушек
деревьев, но было ещё довольно тепло. Она стояла в удобном месте, у широкого ручья, образовавшего совсем рядом с крылечком крохотную заводь. Неказистая, с единственным застеклённым окном, но крепко сбитая. Через ручей перекинуто широкое бревно, к нему с одной стороны даже приколочены грубо сработанные перильца.
— Все, — сказала Ника, присев на крылечко и блаженно вытянув ноги. — Я сегодня уже никуда не иду. Ночь скоро, а тут такие хоромы:
Эмиль после некоторого раздумья хмуро кивнул, прошёл в избушку. Недолго повозился там, стукнул чем-то тяжёлым, вышел, присел рядом с Никой и достал сигареты:
— Обеднел народ. Раньше в таких избушечках и крупа лежала, и прочие макароны. Можно было супчик изобрести — печка там есть, — да вот заправить нечем:
— Всухомятку проживём, — легкомысленно сказала Ника. — Как ты думаешь, долго нам ещё брести?
— До самой смерти, Марковна, до самой смерти:— ухмыльнулся Эмиль.
— Ну, ин ещё побредём:
И оба вполне весело рассмеялись. На Вадима, как и прежде, никакого внимания.
Ни взгляда в его сторону, ни словечка. Ну и прекрасно, мысленно порадовался он.
Делайте все, что можете, дорогие мои, чтобы и вы для меня, когда придёт время, стали
некими абстрактными мишенями:
Ника вдруг вскочила, подошла к маленькой заводи — довольно глубокой яме с чистейшей водой — осторожно попробовала её пальцем:
— Слушай, а вода-то тёплая!
— Ничего странного, за день прогрелась.
— Давай купаться?
— Всё равно одежда грязная:
— Зато мы будем чистыми. Нет, давай купаться?
И, не дожидаясь ответа, сбросила одежду, соскользнула в воду. Отчаянно взвизгнула, притихла, стала плескаться. Невольно Вадим уставился на неё со вполне определёнными мыслями — она была сейчас чертовски красива, развеселившаяся, в прозрачнейшей воде, сибирская русалочка, гурия — и наткнулся на хмурый, враждебный взгляд Эмиля, смотревшего так, словно он и был законным собственником, а Вадим — наглым сторонним посягателем, вожделевшим без всякой взаимности. Если и были все же сомнения насчёт планов Эмиля на его счёт, сейчас, после т_а_к_о_г_о взгляда исподлобья, сомнения растаяли. Он стал для них лишним. И Эмиль твёрдо решил его прикончить:
— Иди сюда! — позвала Ника.
Покосившись на Вадима, Эмиль принялся раздеваться. Однако оба ножа забрал с
собой, воткнул их в бережок под водой. Встал на кромке, голый, аки Адам — эта сучка без малейшего смущения пялилась на него снизу — бросил Вадиму:
— Ты бы погулял в окрестностях? А то двигай в Шантарск своим ходом?
— Куда ему:— звонко рассмеялась Ника. — Вадик, погулял бы ты, в самом деле: Пялишься, даже неудобно:
Никак она не могла оказаться в курсе Эмилевых планов, не было у них времени такое обсуждать, но вслед за Эмилем стала относиться к «третьему лишнему», как к дерьму последнему. Это уже и не злило — но заставило трезво, холодно подумать: ещё пара дней, и дозреет, стерва, спокойно будет смотреть, как Эмиль его режет: Он встал, побрёл в избушку, где не оказалось ничего интересного — неказистые прочные нары, где могут вольготно разместиться человек с полдюжины, такой же стол, нехитрая утварь, печка.
Сторожко косясь на дверь, прислушиваясь, извлёк наган, проверил. Точно, Синий стрелял трижды. Три гильзы пахнут пороховой тухлятиной, капсюли пробиты. Четыре патрона в его распоряжении — хватит с лихвой, может, ещё и останется: Нет, после наган нужно выкинуть, останутся патроны или нет:
Вышел на крылечко, глянул в ту сторону. Двое самозабвенно целовались, стоя по
пояс в прозрачной воде, так вкусно, так отрешённо вцепились друг в друга, что скулы
сводило от лютой ненависти.
Вылезли из воды, когда уже ощутимо потемнело. Ничуть не стесняясь свидетеля,
стояли на бережку, как Адам и Ева до грехопадения, держась за руки, смахивая воду
свободными ладонями.
— Пошёл бы ополоснулся. Воняешь, как не знаю кто, — бросил Эмиль.
— Не вижу смысла, — лениво отозвался Вадим. — Все равно потом в грязные штаны влезать:
— А давай в грязное только завтра влезем? — повернулась Ника к Эмилю,
накинула на голое тело новёхонький пятнистый бушлат и, отставив локти, пробежала к избушке.
Эмиль пошёл следом, мимоходом кинув Вадиму:
— Чтобы я тебя в избе не видел. В сенях сиди, козёл. Уяснил?
— А если охотники придут? — с равнодушным видом поинтересовался Вадим.-
Те, чья избушка?
— Тогда гавкай вместо собаки, — отмахнулся Эмиль и скрылся в избушке.
Вадим откровенно ухмыльнулся. Удалось мягко и ненавязчиво заронить в
сознание Эмиля незатейливую истину: Иными словами — выторговать себе жизнь на сегодняшнюю ночь. Не решится убивать этой ночью, тварь. Будет помнить о фразочке насчёт охотников — а вдруг и в самом деле придут хозяева избушки, наткнутся на свеженький труп? Кто может предугадать заранее, придут они или нет? Есть ещё извилины в башке:
Он не стал входить в единственную здешнюю комнатушку, сел в углу, в
крохотных сенях, стараясь не производить шума. Ещё выставят под открытое небо,
ночью там будет неуютно:
Зато супружница с бывшим другом нисколько не стеснялись. Эмиль, оказалось, во время кухонного грабежа успел запихать в карман плоскую бутылку «Реми Мартин», и сейчас они там старались расположить на столе свои нехитрые припасы так, чтобы получился красивый достархан. До Вадима долетало каждое слово, каждый смешок— расположились-то в трех шагах от него. Он замер в своём углу, временами курил, пряча сигарету в ладони — никогда ещё не оказывался в столь глупом и унизительном положении, но на рожон не попрёшь.
Вскоре, после нескольких изрядных глотков, приглушённых смешков и
откровенной возни, скрипнули нары. Бесшумно встав, Вадим заглянул в комнатушку, залитую белым лунным сиянием. Тела переплелись на подстеленных бушлатах, в уши, в мозг прямо-таки ввинчивались удовлетворённые стоны, оханье, все сопутствующие звуки, он узнавал каждое движение Ники, каждый поцелуй, каждый стон и перемену позы. Все это было знакомо настолько, что появилось дурацкое ощущение, будто он вдруг раздвоился и теперь их двое, один лежит на распростёртой Нике, впившись в её губы, глубоко проникая резкими толчками, другой таращится, не узнавая двойника: Он отпрянул, когда Ника простонала особенно громко, тягуче, расслабленно замерла. Достал наган, прижавшись к стене, положил указательный палец на спусковой крючок. «Оргазм, говоришь, сучка несчастная?» — ярко вспыхнуло во взбудораженном мозгу.
Все было в ажуре, он старательно установил барабан так, чтобы против ударника оказался нестреляный патрон. Только нажать на спуск:
Послышался жаркий, задыхающийся шёпот Ники:
— Ещё:
Вадим нечеловеческим усилием воли снял палец со спуска. И спрятал наган. Как ни кипел от ярости, следовало взять себя в руки. Охотники и в самом деле могут появиться как нельзя более некстати. Ещё не вечер, капитан, ещё не вечер: Подстелил под голову армейский бушлат, улёгся на левый бок — так, чтобы при необходимости вырвать наган из кармана одним движением. Мало ли что придёт Эмилю в голову:
Там, в комнатушке, продолжался развесёлый блуд — судя по звукам, снова отпробовали коньячок из горла, потом заскрипели нары, понеслись охи-вздохи, уже почти в полный голос, ничуть не стесняясь, несли обычную в таких случаях чушь — и насчёт желаемой смены позиций, и насчёт обуревавших их чувств.
Спать хотелось адски, но он боялся. Ткнут сонного под ребро — и конец:
Временами впадал в забытьё, перед глазами начинали мелькать странные сцены, тут же напрочь забывавшиеся при резком пробуждении, он вёл с кем-то бесформенным длиннющие, безумные разговоры — то ли это был комендант, то ли живёхонькая тётка Эльза. Словно плыл по быстрине — то погружался с головой, то выныривал, весь покрывшись липким потом, с колотящимся сердцем, обнаруживал вокруг темноту и тишину, вновь осознавал себя в реальности, в таёжной ночи.
И незаметно уснул, мягко соскользнул в глубокий сон, словно в охотно расступившееся бездонное болото.
Глава вторая
Робинзонам тесновато на островке
Пробуждение оказалось насильственным и скверным настолько, что дальше и некуда.
Назад в реальность он вернулся толчком — в результате хорошего пинка по рёбрам. Успел за невероятно короткий миг пережить потрясающую гамму ощущений: ужас оттого, что все же уснул, оказавшись в полной власти спутников, недоумение, злость. А потом на смену всему этому многообразию пришёл дикий, панический страх — совсем близко от его физиономии чернел автоматный ствол с толстым дульным набалдашником. Человек с автоматом был одет во все армейское, с ног до головы, и вовсе не собирался позволять долго себя разглядывать. Снова от всей души пнул Вадима в бок и заорал:
— Встать, сука! Пошёл!
Дуло придвинулось к лицу совсем уж близко. Взмыв быстрее лани, Вадим влетел в крохотную комнатку, получив ускорение в виде доброго пинка. Там, на нарах, прижались к бревенчатой стене разбуженные любовнички — Ника пыталась прикрыть бушлатом максимум обнажённых прелестей, Эмиль такими церемониями пренебрёг, зло сверкал глазами, но не решался, конечно, переть с голыми руками против автомата. Вадим пролетел комнату из угла в угол наискосок, налетел на неподъёмную скамью, даже не пошатнувшуюся. Страх не улёгся, наоборот, в голове вертелась однаединственная мысль, чёткая и страшная: достали! Догнали:
— К стене, с-сука!
Он поспешно отодвинулся, вжимаясь лопатками в горизонтальный рядок толстых брёвен. Автоматчик повёл себя немного странно — держа автомат одной рукой, второй сцапал со стола полкуска ветчины и вгрызся так, что урчание слышалось, наверное, снаружи. Жрал так, что за ушами трещало, энергично двигая челюстями, чавкая. У Вадима понемногу отлегло от сердца — настоящая погоня так себя не вела бы, лопает, как с голодного края:
Правда, успокаиваться рано. Ещё неизвестно, вдруг это и называется: из огня да в полымя:
Теперь, слегка успокоившись, осознав, что самого страшного пока не произошло, он рассмотрел агрессора повнимательнее — на первый взгляд, совсем пацан, зарос этаким цыплячьим пушком вместо щетины, затравленный зверёк. Вот только автомат у зверька самый настоящий и на поясе новенькие ножны со штык-ножом. В уголках воротника — защитного цвета эмблемки, которых Вадим с ходу так и не опознал (сейчас их, новых, в армии развелось превеликое множество), на шапчонке натовского образца — такая же защитная кокарда, нашивка на рукаве. Бравый солдат Швейк, одним словом, — только испуганный, злой и посему, легко догадаться, опасный: Странный гость дожрал ветчину, сгрёб со стола кусок колбасы и разделался с ней поразительно быстро. Схватил недопитую бутылку коньяка, с большой сноровкой осушил из горлышка, сунул в рот сигарету. Похоже, настроение у него слегка улучшилось — но ненамного.
Он сбросил с плеча тощий рюкзачишко, оглядел троицу уже с некоторой заинтересованностью:
— Деньги есть?
Голый Эмиль пожал плечами в смысле «нет».
— Есть или нету?
— Нету:
— Где это место? Куда я вышел?
— Ты, браток, не поверишь, но мы и сами не представляем, — сказал Эмиль осторожно. — Сами заблудились.
Солдатик таращился на него недоверчиво и подозрительно:
— Чё ты гонишь?
— Говорю, заблудились, — сказал Эмиль с той же осторожностью. — Вышли к этой хатке, заночевали:
— Вы вообще кто такие? — Он огляделся, поддел носком тяжёлого ботинка полосатую одежду на полу. — Зэки, что ли?
— Долго объяснять. Ты сам-то кто?
— Хрен в пальто! — огрызнулся солдатик. — Кто такие, спрашиваю?
— Туристы.
— Что ты мне звездишь? Вон, натуральные зэковские полосатки, что я, тупой?
— У зэков нынче полосы по горизонтали, — сказал Эмиль. — А тут, сам видишь, по вертикали, совсем другой дизайн:
— Что ты мне вкручиваешь? Какой дизайн? — солдат прицелился в него, перехватив автомат обеими руками. — Говори, кто такие!
— Нет, а ты сам-то кто? Домой сорвался?
— Куда надо, туда и сорвался, — угрюмо сообщил солдатик. — Где это место, спрашиваю? Эмиль досадливо поморщился:
— А ты откуда сбежал-то, горе мамочкино?
— Откуда надо.
— Слушай, я тебе правду говорю — сами заблудились. Даже примерно не представляем, где сейчас сидим. Не хочешь выдавать военную тайну — хотя бы намекни, какие деревушки поблизости. Или город. Тут где-то поблизости должен быть Манск:
— Ни хрена себе — поблизости, — машинально ухмыльнулся беглец. — Манск -
где-то во-он там, а здесь — то ли Каразинский район, то ли уже Мотылинский:— Он совершенно по-детски шмыгнул носом и признался: — Заплутал, не разберу: Помоему, Мотылинский. Озеро я видел, мимо прошёл, если это Бирикчульское — тогда точно Мотылинский.
— А если нет? Озёр тут хватает:
— Да мать твою! — взревел солдат. — Не трави ты душу, третий день блукаю и не пойму, где! У вас ещё выпить есть?
Назад в реальность он вернулся толчком — в результате хорошего пинка по рёбрам. Успел за невероятно короткий миг пережить потрясающую гамму ощущений: ужас оттого, что все же уснул, оказавшись в полной власти спутников, недоумение, злость. А потом на смену всему этому многообразию пришёл дикий, панический страх — совсем близко от его физиономии чернел автоматный ствол с толстым дульным набалдашником. Человек с автоматом был одет во все армейское, с ног до головы, и вовсе не собирался позволять долго себя разглядывать. Снова от всей души пнул Вадима в бок и заорал:
— Встать, сука! Пошёл!
Дуло придвинулось к лицу совсем уж близко. Взмыв быстрее лани, Вадим влетел в крохотную комнатку, получив ускорение в виде доброго пинка. Там, на нарах, прижались к бревенчатой стене разбуженные любовнички — Ника пыталась прикрыть бушлатом максимум обнажённых прелестей, Эмиль такими церемониями пренебрёг, зло сверкал глазами, но не решался, конечно, переть с голыми руками против автомата. Вадим пролетел комнату из угла в угол наискосок, налетел на неподъёмную скамью, даже не пошатнувшуюся. Страх не улёгся, наоборот, в голове вертелась однаединственная мысль, чёткая и страшная: достали! Догнали:
— К стене, с-сука!
Он поспешно отодвинулся, вжимаясь лопатками в горизонтальный рядок толстых брёвен. Автоматчик повёл себя немного странно — держа автомат одной рукой, второй сцапал со стола полкуска ветчины и вгрызся так, что урчание слышалось, наверное, снаружи. Жрал так, что за ушами трещало, энергично двигая челюстями, чавкая. У Вадима понемногу отлегло от сердца — настоящая погоня так себя не вела бы, лопает, как с голодного края:
Правда, успокаиваться рано. Ещё неизвестно, вдруг это и называется: из огня да в полымя:
Теперь, слегка успокоившись, осознав, что самого страшного пока не произошло, он рассмотрел агрессора повнимательнее — на первый взгляд, совсем пацан, зарос этаким цыплячьим пушком вместо щетины, затравленный зверёк. Вот только автомат у зверька самый настоящий и на поясе новенькие ножны со штык-ножом. В уголках воротника — защитного цвета эмблемки, которых Вадим с ходу так и не опознал (сейчас их, новых, в армии развелось превеликое множество), на шапчонке натовского образца — такая же защитная кокарда, нашивка на рукаве. Бравый солдат Швейк, одним словом, — только испуганный, злой и посему, легко догадаться, опасный: Странный гость дожрал ветчину, сгрёб со стола кусок колбасы и разделался с ней поразительно быстро. Схватил недопитую бутылку коньяка, с большой сноровкой осушил из горлышка, сунул в рот сигарету. Похоже, настроение у него слегка улучшилось — но ненамного.
Он сбросил с плеча тощий рюкзачишко, оглядел троицу уже с некоторой заинтересованностью:
— Деньги есть?
Голый Эмиль пожал плечами в смысле «нет».
— Есть или нету?
— Нету:
— Где это место? Куда я вышел?
— Ты, браток, не поверишь, но мы и сами не представляем, — сказал Эмиль осторожно. — Сами заблудились.
Солдатик таращился на него недоверчиво и подозрительно:
— Чё ты гонишь?
— Говорю, заблудились, — сказал Эмиль с той же осторожностью. — Вышли к этой хатке, заночевали:
— Вы вообще кто такие? — Он огляделся, поддел носком тяжёлого ботинка полосатую одежду на полу. — Зэки, что ли?
— Долго объяснять. Ты сам-то кто?
— Хрен в пальто! — огрызнулся солдатик. — Кто такие, спрашиваю?
— Туристы.
— Что ты мне звездишь? Вон, натуральные зэковские полосатки, что я, тупой?
— У зэков нынче полосы по горизонтали, — сказал Эмиль. — А тут, сам видишь, по вертикали, совсем другой дизайн:
— Что ты мне вкручиваешь? Какой дизайн? — солдат прицелился в него, перехватив автомат обеими руками. — Говори, кто такие!
— Нет, а ты сам-то кто? Домой сорвался?
— Куда надо, туда и сорвался, — угрюмо сообщил солдатик. — Где это место, спрашиваю? Эмиль досадливо поморщился:
— А ты откуда сбежал-то, горе мамочкино?
— Откуда надо.
— Слушай, я тебе правду говорю — сами заблудились. Даже примерно не представляем, где сейчас сидим. Не хочешь выдавать военную тайну — хотя бы намекни, какие деревушки поблизости. Или город. Тут где-то поблизости должен быть Манск:
— Ни хрена себе — поблизости, — машинально ухмыльнулся беглец. — Манск -
где-то во-он там, а здесь — то ли Каразинский район, то ли уже Мотылинский:— Он совершенно по-детски шмыгнул носом и признался: — Заплутал, не разберу: Помоему, Мотылинский. Озеро я видел, мимо прошёл, если это Бирикчульское — тогда точно Мотылинский.
— А если нет? Озёр тут хватает:
— Да мать твою! — взревел солдат. — Не трави ты душу, третий день блукаю и не пойму, где! У вас ещё выпить есть?