Страница:
— Сейчас посмотрю, — Вадим заглянул в «уазик», достал канистру, встряхнул — глухо булькнуло, наполовину полная. — Я вот только не знаю, какой тут бензин:
— А, этот драндулет любой сожрёт: Погоди, я автольчику плесну.
Он достал из коляски металлическую фляжку, стаканчик, наполнил его над горловиной бака и вылил внутрь. Вадим принялся лить туда бензин, удерживая канистру, чтобы не плеснула на одежду.
При этом, естественно, смотрел вниз — и сердце все же ушло в пятки. На левой штанине у него красовался широкий бурый мазок, ещё не успевший просохнуть, — ясно, запачкался о жмурика, пока волок его в кладовушку. Нехорошее пятно, многозначительное для намётанного глаза, на самом виду: Заметил или нет? Мать твою, и на правой руке:
Участковый поинтересовался:
— Ваши ребятки, часом, не стреляли? Вроде бы выстрелы только что слышались:
— Да нет, с чего бы? — ответил Вадим самым естественным тоном. — Вася машину заводил, скорее всего, выхлопы: Драндулет ещё тот.
— Да и я подумал: У вас настоящая гулянка обычно к вечеру, а? Ты скажи Паше, чтобы малость приструнил, а то мне бабка уже жаловалась, как ваш лохматый ей по воротам стрелял. Нехорошо, надо бы, по-хорошему, на сигналы населения реагировать: По уму, с огнестрельным оружием до беды недалеко:
— А все, — сказал Вадим. — Ружьецо давно запаковали. Мы к вечеру в Шантарск, насовсем:
— Закончили?
—Ага, отпахались:
Участковый торчал у мотоцикла, не торопясь на него садиться. Убедившись, что бак полный и к месту назначения доберётся без труда, страж закона стал благодушен и словоохотлив — принялся расспрашивать, сколько они вообще получают, стоит ли овчинка выделки: Вадим отвечал кратко, одновременно в мозгу пронеслось: ведь заметит в конце концов, а на прощанье непременно начнёт жать руку, испачкается в крови, пойдут вопросы: Неужели придётся и этого? А ведь внутренне готов:
— Ва-адик!
Окно распахнулось, выглянула Ника, сладко дотягиваясь — клетчатая рубашка нараспашку, обнажённые груди на обозрение. Притворившись, будто впервые увидела постороннего свидетеля, громко ойкнула, подалась в комнату, торопливо запахиваясь. Участковый понимающе покрутил головой:
— Вона как:— и невольно проводил взглядом.
— Ага, — Вадим изобразил некоторое смущение, быстренько отступил, держась так, чтобы закрыть собственным туловищем окровавленную руку. — Ну, я пошёл, а то тут:
— Спасибо! — крикнул вслед милиционер.-Всего!
Мотоцикл взревел. Уже зайдя в комнату, Вадим торопливо принялся вытирать руку подкладкой фуфайки.
— Я вижу, у тебя рука в крови, — торопливо пояснила Ника. — И глаза стали стеклянные, вот-вот заорёшь или:
— Вздор, — сказал он в сердцах. — Я бы его положил в два счета, уже приготовился.
— Конечно, милый, ты же у меня великолепен и непобедим:— Ника наткнулась на его хмурый взгляд, поспешно замолчала. — Извини, что-то я: Вадик, у меня уже нет сил, поехали:
— Куда это? — с наигранным удивлением осведомился он.
— Как это — куда? В Шантарск, из этой проклятой виртуальности, на всех парусах:
Вадим, покачиваясь с пятки на носок, утопив руки в карманах — под правую ладонь то и дело подворачивалась, прямо-таки сама вплывала рубчатая рукоятка пистолета,-долго разглядывал жёнушку, в конце концов пожал плечами:
— Кто-то поедет, а кто-то, может, и не поедет: Список экипажа, знаешь ли, ещё не утверждён:
Открыл замок вьючника, обеими руками ухватил нераспечатанную цинку, понатужился и рывком опустил её на пол. Принёс из сеней топор, с приобретённой здесь сноровкой в несколько ударов вырубил прямоугольник — цинка только именовалась таковой, а на деле это было обыкновенное железо, не проржавевшее насквозь, но обветшавшее.
Поддел крышку уголком топора, отбросил. Словно тесто из квашни, выперла толстенная пачка купюр — огромных, наверное, впятеро превосходивших размером нынешние. Кошачьи усы пучеглазого Петра, улыбка Екатерины: Деньги даже на вид казались жухлыми, отсыревшими. Когда Вадим без всякого почтения вышвыривал их на пол с помощью того же топора, вся стопка вдруг разлезлась надвое, а упав на пол, рассыпалась ещё на несколько кусков. Вполне вероятно, Калауров набивал ящики в спешке, потому и не завернул кредитки в кожу или хотя бы бумагу — или рассчитывал вернуться очень быстро.
Зато кожаные мешочки были завязаны со всем старанием. Хотя замше и досталось от времени, пришлось вспарывать узлы ножом. Вадим осторожно запустил туда пальцы, достал щепотку тяжёлой крупки, серо-чёрной, шероховатой на ощупь. Самородное золото он видывал — ничего похожего. Платина?
Не исключено. Ежели по весу: Половину цинки, все свободное от кредиток пространство занимали такие мешочки. И лежала ещё яркая железная коробка, покрытая узорами вроде хохломских, с крупной надписью: «Товарищество бр.Эйнемъ».
Прикипевшую крышку пришлось отдирать лезвием Иисусовой финки. В коробке спутанным комком покоились маслянисто поблёскивающие золотые вещички — цепочки, браслетики, среди них виднелась пара массивных портсигаров, а вон и часы, ещё какие-то непонятные безделушки: золотая свинка, цилиндр размером с тюбик зубной пасты:
Взяв за углы Пашин рюкзак, он вывалил пожитки на пол и переправил туда содержимое обеих цинок — разумеется, оставив на полу ворох полуистлевших кредиток. Приподнял, оторвав от пола одной рукой — килограммов сорок, прилично: Медленно разогнулся, услышав какой-то непонятный тихий металлический лязг.
Ника целилась в него из чёрного «ТТ», держа его обеими руками перед собой — Вадим краем глаза заметил, что кобура у Паши на поясе расстёгнута и пуста, — с исказившимся, испуганным, злым лицом давила что есть мочи на широкий спусковой крючок, потом встряхнула пистолет, словно бутылочку с лекарством взбалтывала, снова стала жать на спуск, личико все больше искажалось паническим ужасом: Вадим, в первый момент машинально струхнувший, стоял на прежнем месте, с иронической улыбкой наблюдая за её потугами. Пистолет оказался на предохранителе — не исключено, вдобавок и патрона в стволе не было, а обращаться с оружием Ника ничуточки не умела, простодушно полагала, должно быть, что достаточно прицелиться и нажать:
— Ax ты, стерва:— произнёс он почти ласково. — Это законного-то мужа?
Креста на тебе нет:
Осознав, наконец, всю бесплодность своих усилий, она опустила руки, разжала пальцы, пистолет громко упал на пол. Ещё какое-то время Вадим стоял неподвижно, наслаждаясь её ужасом. Сделал шаг вперёд. Она отшатнулась, закрываясь руками. Собственно, никакой злости на неё отчего-то не было — одно злое веселье, вызванное неуловимым ароматом сокровищ. Пожалуй, можно сказать, он был благодушен и добр — конкистадор над грудой добычи, перед прекрасной пленницей. Он изобразил обоими указательными пальцами некую несложную фигуру и, видя, что она не поняла, безмятежно пояснил:
— Раздевайся, сучка:
Она принялась торопливо сбрасывать одежду, не сводя с него покруглевших от страха глаз. Уразумев очередной жест, быстро опрокинулась навзничь на постель, замерла. Вадим, не озаботившись снять сапоги и что бы то ни было ещё, приспустил штаны, неторопливо навалился, медленно вошёл и принялся охаживать её, в общем, вовсе не уподобляясь питекантропу, размеренными толчками, испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение победителя, степного варвара, ландскнехта, кортесовского идальго, после долгих, нечеловеческих трудов заполучившего и злато, и оцепеневшую от ужаса красавицу. Весь подходивший к концу двадцатый век куда-то провалился, торжествовало нечто первобытное, буйно-хмельное:
— Ну что ты, как колода:— сквозь зубы процедил он, сжав в кулаках её тонкие пальчики. — Шевелись!
Ах, как она отдавалась! Как безмолвно вымаливала прощение и окончательное забвение всех грехов, как тёрлась нежная кожа о грубую геологическую брезентуху: Если беспристрастно, раньше такое редко случалось, несмотря на всю сексуальную гармонию. Страх творит с людьми чудеса:
Встав и рывком натянув брезентовые штаны — они были без гульфика, держались на резинке и для таких вот случаев подходили идеально, распорядился:
— Одевайся и иди в машину. Живо!
Задумчиво оглядел комнату, пуская дым в потолок. Паша вроде бы ещё дышал — кто сказал, что Витек непременно собирался травить их насмерть? Быть может, хотел лишь на несколько часов вырубить и уложить бесчувственными брёвнами, пока уберётся достаточно далеко? Некогда с вами возиться, мужики, уж извините. Сами любили гордо заверять, что вам нипочём никакая отрава, от самогона с карбидом до технического спирта, будем надеяться, что и на сей раз ваши тренированные организмы переборют дурман, а у меня есть более важные дела:
Он отнёс обе опустошённых цинки в сортир, выкинул в очко. Страшно подумать, сколько отпечатков пальцев он тут оставил, но ничего не поделаешь: можно ещё пару часов повозиться с тряпкой и здесь, и в той избе, где они квартировали, и в летней кухне, но остаются дома Томкиной бабки и милицейской тёщи, магазин, куча геофизической аппаратуры. Нельзя же спалить деревню целиком, из конца в конец, чересчур сложное предприятие: Придётся оставить все как есть. Пусть в Шантарске голова болит у Шункова, за то и получает огромные деньги:
Вася не соврал — «уазик» оказался заправленным под завязку. И парочка канистр в кузове. Хватит, чтобы съездить до Шантарска и вернуться назад. Последнего он, понятно, делать не собирается. За расхлябанным солнцезащитным козырьком отыскался паршивенький бумажник из кожзаменителя с документами на машину и Васиными правами, закатанными в пластик. Права оказались старого образца, выданные девять лет назад, что максимально облегчало задачу. Некоторая несхожесть легко спишется на возрастные изменения, к тому же ни один провинциальный гаишник не заставит срочно сбривать бороду ради окончательного внесения ясности. Насколько знал Вадим, геологические машины особенным приставаниям ментов не подвергаются — если только не таранить спьяну ихние «луноходы».
Чтобы создать полную видимость деловой поездки, он свалил в машину пару катушек, несколько деревянных ящичков с батареями, два спальника. Привязанный к полурассыпавшейся конуре Бой прыгал на поводке д лаял, видя оживлённые сборы и прекрасно разбираясь в происходящем. Успевший с ним подружиться Вадим похлопал пса по спине, развёл руками:
— Извини, старик, куда я тебя дену? Уж за тебя-то я спокоен, в случае чего овцами проживёшь, там их ещё до черта:
Подумав, завернул рюкзак с сокровищами в самый непривлекательный кусок брезента, какой только удалось обнаружить в хозяйстве, — весь пропитанный машинным маслом, грязнющий.
Напоследок постарался внести в декорации некоторую запутанность — тщательно вытертый «Макаров» сунул Паше в руку, обтёр электрод, которым ублаготворил Витька, бросил его в кучку к другим, где распознать орудие убийства не смог бы и майор Пронин.
Все было готово к незаметному, триумфальному отъезду, но он стоял, глядя на озеро, за которым, вдали, зеленели пологие голые склоны, чувствуя лёгкую досаду и грусть, причины которых не вполне мог определить. Здешняя жизнь — до некоторого момента, понятно, — была до того беззаботной, привольной, не похожей на крысиные гонки городских хлопот, что в какой-то миг Вадим, к своему удивлению, ощутил явственный укол сожаления.
Мысленно посмеявшись над собой, запрыгнул в кабину и со скрежетом врубил задний ход, выехал со двора, развернулся. Он сто лет уже не имел дела с механической коробкой, поначалу чересчур резко отпустил сцепление и мотор заглох, но вскоре дела пошли на лад. Он проехал до выезда из деревни, не встретив ни единой живой души, прибавил газу, испытывая странные ощущения: покинутая деревня, казалось, тут же растаяла в воздухе, перестала существовать вместе с людьми, навсегда исчезая из его жизни. Все хорошо, что хорошо кончается.
Ника повернулась к нему, и Вадим сообразил, что произнёс это вслух.
— Не говори «гоп»:— осторожным тоном произнесла она.
— Глупости, — беззаботно отмахнулся Вадим, закуривая новую сигарету. — Не в том мы сейчас обличий, чтобы шарахаться от каждого куста и ждать неприятностей: По-прежнему стояла прекрасная погода. Он гнал машину, насколько позволяла разбитая просёлочная колея и лысые покрышки, по привычке потянулся включить магнитолу, но, естественно, не обнаружил ничего подобного. Пожал плечами и замурлыкал, вертя здоровенную баранку:
Ах, Айседора, Айседора Дункан:
Ах, Айседора, не торопите шофёра:
Покосился на Нику и хмыкнул, распираемый весёлым, бодрящим цинизмом:
— Что вы кукситесь, звезда моя? Скоро все будет по-старому, даже лучше — там в куче есть весьма приличные дамские висюльки, купчина Калауров не стал бы ховать «самоварное» золото, так что и твоя Анжела, и твоя Ирина Дмитриевна от зависти описаются, с их любовью к антикварным цацкам. А вообще, я тебе завидую. Это на мою долю выпало немало горького, то ты-то развлекалась по полной программе. Тут и эсэсманы — сколько их, кстати, было, не подскажешь? Тут и старина Эмиль, и Паша: ах да, я же забыл о нордической красавице Марго, которая тебя тоже ублажала на свой манер. Надо полагать, интересно было и познавательно?
Ника вместо ответа рассмеялась — какой-то странный был смех, определённо истерический. С равнодушным видом пуская дым перед собой, протянула:
— Вот будет смеху, если забеременела. Столько кандидатов на роль папаши — глаза разбегаются. Ничего, кормить все равно тебе придётся:
Вадим резко ударил по тормозам. Обошёл машину, распахнул тяжёлую дверцу и выволок Нику на руку. В последний момент изменил намерения — не из гуманизма, вспомнил, что ехать им ещё пару сотен километров, возможны нежелательные расспросы — и вместо того, чтобы от всей русской души дать под глаз, врезал под вздох. Когда она задохнулась, сгибаясь пополам, удержал за шкирку и раз несколько отвесил по рёбрам — слева, справа, слева: Даже кулак заболел.
Невероятным усилием поборол себя — когда испуганно осознал, что останавливаться попросту не хочется, тянет молотить и молотить, пока не добьёт окончательно. Постоял, шумно выдыхая воздух сквозь стиснутые зубы, борясь с застилающим мозг кровавым туманом. Увидев, что она, цепляясь за дверцу, худо-бедно утвердилась на ногах, жёстко сказал:
— Считай, что это тебе последний привет из виртуальности. На границе виртуальности и реального мира. Лезь в машину, вытри сопли и смотри у меня: если остановят, не учуди какой-нибудь глупости. Геологи возвращаются в Шантарск, трудолюбиво отпахав во славу Родины, и зовут меня Василий Андреевич Климов, а тебя: да так, как и зовут. Все твои документы в Шантарске, в управлении. Простёр галантность до того, что помог ей подняться в кабину, с лязгом врубил передачу и вновь громко замурлыкал, подражая модному в своё время звенящему надрыву Ободзинского:
— А, этот драндулет любой сожрёт: Погоди, я автольчику плесну.
Он достал из коляски металлическую фляжку, стаканчик, наполнил его над горловиной бака и вылил внутрь. Вадим принялся лить туда бензин, удерживая канистру, чтобы не плеснула на одежду.
При этом, естественно, смотрел вниз — и сердце все же ушло в пятки. На левой штанине у него красовался широкий бурый мазок, ещё не успевший просохнуть, — ясно, запачкался о жмурика, пока волок его в кладовушку. Нехорошее пятно, многозначительное для намётанного глаза, на самом виду: Заметил или нет? Мать твою, и на правой руке:
Участковый поинтересовался:
— Ваши ребятки, часом, не стреляли? Вроде бы выстрелы только что слышались:
— Да нет, с чего бы? — ответил Вадим самым естественным тоном. — Вася машину заводил, скорее всего, выхлопы: Драндулет ещё тот.
— Да и я подумал: У вас настоящая гулянка обычно к вечеру, а? Ты скажи Паше, чтобы малость приструнил, а то мне бабка уже жаловалась, как ваш лохматый ей по воротам стрелял. Нехорошо, надо бы, по-хорошему, на сигналы населения реагировать: По уму, с огнестрельным оружием до беды недалеко:
— А все, — сказал Вадим. — Ружьецо давно запаковали. Мы к вечеру в Шантарск, насовсем:
— Закончили?
—Ага, отпахались:
Участковый торчал у мотоцикла, не торопясь на него садиться. Убедившись, что бак полный и к месту назначения доберётся без труда, страж закона стал благодушен и словоохотлив — принялся расспрашивать, сколько они вообще получают, стоит ли овчинка выделки: Вадим отвечал кратко, одновременно в мозгу пронеслось: ведь заметит в конце концов, а на прощанье непременно начнёт жать руку, испачкается в крови, пойдут вопросы: Неужели придётся и этого? А ведь внутренне готов:
— Ва-адик!
Окно распахнулось, выглянула Ника, сладко дотягиваясь — клетчатая рубашка нараспашку, обнажённые груди на обозрение. Притворившись, будто впервые увидела постороннего свидетеля, громко ойкнула, подалась в комнату, торопливо запахиваясь. Участковый понимающе покрутил головой:
— Вона как:— и невольно проводил взглядом.
— Ага, — Вадим изобразил некоторое смущение, быстренько отступил, держась так, чтобы закрыть собственным туловищем окровавленную руку. — Ну, я пошёл, а то тут:
— Спасибо! — крикнул вслед милиционер.-Всего!
Мотоцикл взревел. Уже зайдя в комнату, Вадим торопливо принялся вытирать руку подкладкой фуфайки.
— Я вижу, у тебя рука в крови, — торопливо пояснила Ника. — И глаза стали стеклянные, вот-вот заорёшь или:
— Вздор, — сказал он в сердцах. — Я бы его положил в два счета, уже приготовился.
— Конечно, милый, ты же у меня великолепен и непобедим:— Ника наткнулась на его хмурый взгляд, поспешно замолчала. — Извини, что-то я: Вадик, у меня уже нет сил, поехали:
— Куда это? — с наигранным удивлением осведомился он.
— Как это — куда? В Шантарск, из этой проклятой виртуальности, на всех парусах:
Вадим, покачиваясь с пятки на носок, утопив руки в карманах — под правую ладонь то и дело подворачивалась, прямо-таки сама вплывала рубчатая рукоятка пистолета,-долго разглядывал жёнушку, в конце концов пожал плечами:
— Кто-то поедет, а кто-то, может, и не поедет: Список экипажа, знаешь ли, ещё не утверждён:
Открыл замок вьючника, обеими руками ухватил нераспечатанную цинку, понатужился и рывком опустил её на пол. Принёс из сеней топор, с приобретённой здесь сноровкой в несколько ударов вырубил прямоугольник — цинка только именовалась таковой, а на деле это было обыкновенное железо, не проржавевшее насквозь, но обветшавшее.
Поддел крышку уголком топора, отбросил. Словно тесто из квашни, выперла толстенная пачка купюр — огромных, наверное, впятеро превосходивших размером нынешние. Кошачьи усы пучеглазого Петра, улыбка Екатерины: Деньги даже на вид казались жухлыми, отсыревшими. Когда Вадим без всякого почтения вышвыривал их на пол с помощью того же топора, вся стопка вдруг разлезлась надвое, а упав на пол, рассыпалась ещё на несколько кусков. Вполне вероятно, Калауров набивал ящики в спешке, потому и не завернул кредитки в кожу или хотя бы бумагу — или рассчитывал вернуться очень быстро.
Зато кожаные мешочки были завязаны со всем старанием. Хотя замше и досталось от времени, пришлось вспарывать узлы ножом. Вадим осторожно запустил туда пальцы, достал щепотку тяжёлой крупки, серо-чёрной, шероховатой на ощупь. Самородное золото он видывал — ничего похожего. Платина?
Не исключено. Ежели по весу: Половину цинки, все свободное от кредиток пространство занимали такие мешочки. И лежала ещё яркая железная коробка, покрытая узорами вроде хохломских, с крупной надписью: «Товарищество бр.Эйнемъ».
Прикипевшую крышку пришлось отдирать лезвием Иисусовой финки. В коробке спутанным комком покоились маслянисто поблёскивающие золотые вещички — цепочки, браслетики, среди них виднелась пара массивных портсигаров, а вон и часы, ещё какие-то непонятные безделушки: золотая свинка, цилиндр размером с тюбик зубной пасты:
Взяв за углы Пашин рюкзак, он вывалил пожитки на пол и переправил туда содержимое обеих цинок — разумеется, оставив на полу ворох полуистлевших кредиток. Приподнял, оторвав от пола одной рукой — килограммов сорок, прилично: Медленно разогнулся, услышав какой-то непонятный тихий металлический лязг.
Ника целилась в него из чёрного «ТТ», держа его обеими руками перед собой — Вадим краем глаза заметил, что кобура у Паши на поясе расстёгнута и пуста, — с исказившимся, испуганным, злым лицом давила что есть мочи на широкий спусковой крючок, потом встряхнула пистолет, словно бутылочку с лекарством взбалтывала, снова стала жать на спуск, личико все больше искажалось паническим ужасом: Вадим, в первый момент машинально струхнувший, стоял на прежнем месте, с иронической улыбкой наблюдая за её потугами. Пистолет оказался на предохранителе — не исключено, вдобавок и патрона в стволе не было, а обращаться с оружием Ника ничуточки не умела, простодушно полагала, должно быть, что достаточно прицелиться и нажать:
— Ax ты, стерва:— произнёс он почти ласково. — Это законного-то мужа?
Креста на тебе нет:
Осознав, наконец, всю бесплодность своих усилий, она опустила руки, разжала пальцы, пистолет громко упал на пол. Ещё какое-то время Вадим стоял неподвижно, наслаждаясь её ужасом. Сделал шаг вперёд. Она отшатнулась, закрываясь руками. Собственно, никакой злости на неё отчего-то не было — одно злое веселье, вызванное неуловимым ароматом сокровищ. Пожалуй, можно сказать, он был благодушен и добр — конкистадор над грудой добычи, перед прекрасной пленницей. Он изобразил обоими указательными пальцами некую несложную фигуру и, видя, что она не поняла, безмятежно пояснил:
— Раздевайся, сучка:
Она принялась торопливо сбрасывать одежду, не сводя с него покруглевших от страха глаз. Уразумев очередной жест, быстро опрокинулась навзничь на постель, замерла. Вадим, не озаботившись снять сапоги и что бы то ни было ещё, приспустил штаны, неторопливо навалился, медленно вошёл и принялся охаживать её, в общем, вовсе не уподобляясь питекантропу, размеренными толчками, испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение победителя, степного варвара, ландскнехта, кортесовского идальго, после долгих, нечеловеческих трудов заполучившего и злато, и оцепеневшую от ужаса красавицу. Весь подходивший к концу двадцатый век куда-то провалился, торжествовало нечто первобытное, буйно-хмельное:
— Ну что ты, как колода:— сквозь зубы процедил он, сжав в кулаках её тонкие пальчики. — Шевелись!
Ах, как она отдавалась! Как безмолвно вымаливала прощение и окончательное забвение всех грехов, как тёрлась нежная кожа о грубую геологическую брезентуху: Если беспристрастно, раньше такое редко случалось, несмотря на всю сексуальную гармонию. Страх творит с людьми чудеса:
Встав и рывком натянув брезентовые штаны — они были без гульфика, держались на резинке и для таких вот случаев подходили идеально, распорядился:
— Одевайся и иди в машину. Живо!
Задумчиво оглядел комнату, пуская дым в потолок. Паша вроде бы ещё дышал — кто сказал, что Витек непременно собирался травить их насмерть? Быть может, хотел лишь на несколько часов вырубить и уложить бесчувственными брёвнами, пока уберётся достаточно далеко? Некогда с вами возиться, мужики, уж извините. Сами любили гордо заверять, что вам нипочём никакая отрава, от самогона с карбидом до технического спирта, будем надеяться, что и на сей раз ваши тренированные организмы переборют дурман, а у меня есть более важные дела:
Он отнёс обе опустошённых цинки в сортир, выкинул в очко. Страшно подумать, сколько отпечатков пальцев он тут оставил, но ничего не поделаешь: можно ещё пару часов повозиться с тряпкой и здесь, и в той избе, где они квартировали, и в летней кухне, но остаются дома Томкиной бабки и милицейской тёщи, магазин, куча геофизической аппаратуры. Нельзя же спалить деревню целиком, из конца в конец, чересчур сложное предприятие: Придётся оставить все как есть. Пусть в Шантарске голова болит у Шункова, за то и получает огромные деньги:
Вася не соврал — «уазик» оказался заправленным под завязку. И парочка канистр в кузове. Хватит, чтобы съездить до Шантарска и вернуться назад. Последнего он, понятно, делать не собирается. За расхлябанным солнцезащитным козырьком отыскался паршивенький бумажник из кожзаменителя с документами на машину и Васиными правами, закатанными в пластик. Права оказались старого образца, выданные девять лет назад, что максимально облегчало задачу. Некоторая несхожесть легко спишется на возрастные изменения, к тому же ни один провинциальный гаишник не заставит срочно сбривать бороду ради окончательного внесения ясности. Насколько знал Вадим, геологические машины особенным приставаниям ментов не подвергаются — если только не таранить спьяну ихние «луноходы».
Чтобы создать полную видимость деловой поездки, он свалил в машину пару катушек, несколько деревянных ящичков с батареями, два спальника. Привязанный к полурассыпавшейся конуре Бой прыгал на поводке д лаял, видя оживлённые сборы и прекрасно разбираясь в происходящем. Успевший с ним подружиться Вадим похлопал пса по спине, развёл руками:
— Извини, старик, куда я тебя дену? Уж за тебя-то я спокоен, в случае чего овцами проживёшь, там их ещё до черта:
Подумав, завернул рюкзак с сокровищами в самый непривлекательный кусок брезента, какой только удалось обнаружить в хозяйстве, — весь пропитанный машинным маслом, грязнющий.
Напоследок постарался внести в декорации некоторую запутанность — тщательно вытертый «Макаров» сунул Паше в руку, обтёр электрод, которым ублаготворил Витька, бросил его в кучку к другим, где распознать орудие убийства не смог бы и майор Пронин.
Все было готово к незаметному, триумфальному отъезду, но он стоял, глядя на озеро, за которым, вдали, зеленели пологие голые склоны, чувствуя лёгкую досаду и грусть, причины которых не вполне мог определить. Здешняя жизнь — до некоторого момента, понятно, — была до того беззаботной, привольной, не похожей на крысиные гонки городских хлопот, что в какой-то миг Вадим, к своему удивлению, ощутил явственный укол сожаления.
Мысленно посмеявшись над собой, запрыгнул в кабину и со скрежетом врубил задний ход, выехал со двора, развернулся. Он сто лет уже не имел дела с механической коробкой, поначалу чересчур резко отпустил сцепление и мотор заглох, но вскоре дела пошли на лад. Он проехал до выезда из деревни, не встретив ни единой живой души, прибавил газу, испытывая странные ощущения: покинутая деревня, казалось, тут же растаяла в воздухе, перестала существовать вместе с людьми, навсегда исчезая из его жизни. Все хорошо, что хорошо кончается.
Ника повернулась к нему, и Вадим сообразил, что произнёс это вслух.
— Не говори «гоп»:— осторожным тоном произнесла она.
— Глупости, — беззаботно отмахнулся Вадим, закуривая новую сигарету. — Не в том мы сейчас обличий, чтобы шарахаться от каждого куста и ждать неприятностей: По-прежнему стояла прекрасная погода. Он гнал машину, насколько позволяла разбитая просёлочная колея и лысые покрышки, по привычке потянулся включить магнитолу, но, естественно, не обнаружил ничего подобного. Пожал плечами и замурлыкал, вертя здоровенную баранку:
Ах, Айседора, Айседора Дункан:
Ах, Айседора, не торопите шофёра:
Покосился на Нику и хмыкнул, распираемый весёлым, бодрящим цинизмом:
— Что вы кукситесь, звезда моя? Скоро все будет по-старому, даже лучше — там в куче есть весьма приличные дамские висюльки, купчина Калауров не стал бы ховать «самоварное» золото, так что и твоя Анжела, и твоя Ирина Дмитриевна от зависти описаются, с их любовью к антикварным цацкам. А вообще, я тебе завидую. Это на мою долю выпало немало горького, то ты-то развлекалась по полной программе. Тут и эсэсманы — сколько их, кстати, было, не подскажешь? Тут и старина Эмиль, и Паша: ах да, я же забыл о нордической красавице Марго, которая тебя тоже ублажала на свой манер. Надо полагать, интересно было и познавательно?
Ника вместо ответа рассмеялась — какой-то странный был смех, определённо истерический. С равнодушным видом пуская дым перед собой, протянула:
— Вот будет смеху, если забеременела. Столько кандидатов на роль папаши — глаза разбегаются. Ничего, кормить все равно тебе придётся:
Вадим резко ударил по тормозам. Обошёл машину, распахнул тяжёлую дверцу и выволок Нику на руку. В последний момент изменил намерения — не из гуманизма, вспомнил, что ехать им ещё пару сотен километров, возможны нежелательные расспросы — и вместо того, чтобы от всей русской души дать под глаз, врезал под вздох. Когда она задохнулась, сгибаясь пополам, удержал за шкирку и раз несколько отвесил по рёбрам — слева, справа, слева: Даже кулак заболел.
Невероятным усилием поборол себя — когда испуганно осознал, что останавливаться попросту не хочется, тянет молотить и молотить, пока не добьёт окончательно. Постоял, шумно выдыхая воздух сквозь стиснутые зубы, борясь с застилающим мозг кровавым туманом. Увидев, что она, цепляясь за дверцу, худо-бедно утвердилась на ногах, жёстко сказал:
— Считай, что это тебе последний привет из виртуальности. На границе виртуальности и реального мира. Лезь в машину, вытри сопли и смотри у меня: если остановят, не учуди какой-нибудь глупости. Геологи возвращаются в Шантарск, трудолюбиво отпахав во славу Родины, и зовут меня Василий Андреевич Климов, а тебя: да так, как и зовут. Все твои документы в Шантарске, в управлении. Простёр галантность до того, что помог ей подняться в кабину, с лязгом врубил передачу и вновь громко замурлыкал, подражая модному в своё время звенящему надрыву Ободзинского:
Зо-олото манит нас:
Зо-олото вновь и вновь манит нас:
Глава предпоследняя
Путь конкистадоров
Смешно, но из кабины старенького «уазика», чуть ли не Вадимова ровесника, в особенности когда сам сидел за рулём скрипящего рыдвана, мир представлялся словно бы чуточку другим. Непохожим. Хотя он сто раз бывал в Дивном — в основном возя туда деловых партнёров из-за Урала любоваться пейзажами, а также дорогих девочек для дел, не имевших к пейзажам никакого касательства, — однако, когда впереди замаячили светло-коричневые девятиэтажки, Вадим не сразу и сообразил, что наконецто достиг желанной цели. Начиналась очерченная невидимыми рубежами территория, где он имел примерно столько же прав и привилегий, сколько захолустный боярин времён царя Алексея Михайловича. По всему телу сразу же разлилась блаженная лёгкость — хотя он и пребывал по-прежнему в облике примитивного водилы геологической развалюхи, любые возникшие здесь проблемы были бы решены после парочки звонков:
Моментально захотелось выкинуть что-нибудь — скажем, поддать тупорылым капотом этой толстой дуре, кинувшейся переходить улицу, когда зелёный огонёк сменился жёлтым. Он сдержался — не столько из осторожности, сколько из мимолётного умиления: батюшки-светы, самый настоящий светофор! Мигает как ни в чем не бывало: красный-жёлтый-зелёный! Больше месяца не видел этакого чуда техники:
:Выехав из Каранголя, он всерьёз опасался, что заблудится. В кабине у Васи лежала полурассыпавшаяся книжечка карты автодорог всех районов, входивших в состав Шантарской губернии, но толку от неё было меньше, чем ожидалось: обозначены, в общем, даже самые крохотные деревни, даже расстояние в километрах показано, но поди-ка угадай, завидев впереди, в чистом поле, перекрёсток — где его место на карте и какому участку он соответствует? Тут вам не Германия и даже не окрестности Шантарска:
И все же он почти не блуждал. Помогло то, что Каранголь с Шкарытово соединяла одна-единственная дорога, все же явственно отличавшаяся от узеньких стёжек, которыми изобиловали окрестности. В одном месте попался трактор, в другом — рыбаки на «Ниве». Оба раза спокойно останавливался и спрашивал дорогу. Так что до Шкарытово он добрался почти не петляя, а там уже было гораздо легче, вывернул на Бужурский тракт, вскоре появился и асфальт, и кое-какие указатели. А за Бужуром стало совсем легко, Вадим оказался на республиканской магистрали М-53, влился в поток, можно было прибавить газку:
За все это время его останавливали только раз — когда до Дивного оставалось километров с полсотни. Гаишник равнодушно посмотрел права, машинально буркнув, что следовало бы поторопиться и поменять на новые, не дожидаясь окончательной отмены старых, задал пару вопросов, без всякой въедливости проглотил нехитрую геологическую легенду и отпустил восвояси, посоветовав особо не гнать на таких шинах.
В общем, к половине пятого вечера он уже катил по Дивному, с лёгоньким внутренним удивлением привыкая заново к равномерно мигающим светофорам, к скоплению народа на улицах (обычная городская толчея, какое там скопление:), женщинам в платьях, в юбках (больше месяца не видел юбок, разве что на шкарытовских пузатых продавщицах да карангольс-ких бабках), ко всей городской цивилизации. Ощущения, честное слово, были как у космонавта, после долгой отлучки вернувшегося на твёрдую землю. Правда, в отличие от космонавтов, его непременная звезда героя была несколько нетрадиционного вида — покоилась в рюкзаке под грязным брезентом. Космонавтам такие, с позволения сказать, геройские звезды и не снились, ежели попытаться прикинуть в денежном выражении, получается очень даже неплохо:
Дивный он пересёк без происшествий — по объездной дороге. Места вокруг были насквозь знакомые: серая гладь Шантарского моря, широко известный среди понимающих людей рыбный рыночек неподалёку от плотины, ещё более известный пост ГАИ, который просто физически невозможно проскочить незамеченным, — похожие скорее на узкий туннель в скале бетонные ворота, машины идут лишь в два ряда, при малейшем желании дорога наглухо перекрывается железными барьерами. «Уазик», однако, миновал пост, не вызвав никакого интереса.
Дорога расширилась. Барственно мяукнув сигналом, машину, как стоячую, обошёл вишнёвый «СААБ». Вадим возмущённо дёрнулся, хотел показать нахалу, кто круче, но тут же вспомнил, что любимый «пятисотый» тоскует в гараже, а на этом рыдване не очень-то и самоутвердишься.
Знаменитый «тёщин язык» — серпантин посреди покрытых лесом сопок, напоминающий содрогающуюся в похмельных корчах анаконду.
Здесь пришлось держать ухо востро — на лысых покрышках могло выбросить на обочину при малейшей оплошности.
Все! ВСЕ! Уродливая бетонная стела справа у обочины, украшенная огромными красными буквами: ШАНТАРСК. Конкистадор доказал себе и другим, что рано было ставить на нем крест и плевать в лицо, — не просто вернулся, приволок с собой богатую добычу:
Бесконечная, как песня акына, Куйбышевская улица. Богатые кирпичные дачи на лесных склонах справа, широкая Шантара — слева. Ветхие дощатые двухэтажки, крохотная, аккуратная, как игрушечка, новенькая церковь Вознесения. Казалось, правый берег никогда не кончится. Вот, наконец, и мост:
Сворачивая направо с длиннющего коммунального моста, он по мгновенно проснувшейся привычке повернул руль в точности так, как на своём ухоженном «мерсюке» — откровенно залезая на крайнюю правую полосу, подрезав голубую «девятку», которой бы следовало вовремя, притормозить, дав дорогу хозяину жизни. Сейчас, конечно, он ехал не на «пятисотом», но это уже не имело значения: «Девятка», вовсе не ждавшая такой наглости от грязного фургончика, и не подумала тормозить. Ветеран геофизики с нехилым грохотом во мгновение ока сделал из её левого крыла нечто абстрактное. По сравнению с любым «жигулем» подобный «уазик» — чистейшей воды танк:
Вадим притоптал газ, глядя в зеркальце и ухмыляясь — «девятка», отчаянно сигналя, висела на хвосте, надеясь покарать рыдван, выглядевший по сравнению с ней невероятно плебейски. Но и это уже не имело значения — Вадим дождался зеленого сигнала, рванул на второй скорости, пропустил пару встречных машин и повернул налево, меж двумя «хрущевками».
Там, меж двумя шумными и длинными проспектами, в знакомых не всякому лабиринтах складов, асфальтовых дорожек и старинных зданий помещалась родная фирма — отличный трехэтажный домик дореволюционной постройки, без всякой огласки приватизированный с помощью получивших своё чиновничков в те незабвенные времена, когда славные российские демократы третий день не просыхали от своей, изволите ли видеть, победы над злыми гэкачепистами.
По привычке Вадим направил «уазик» на то место, где обычно отдыхал его «пятисотый», для пущей наглядности обозначенное двумя полосами несмываемой белой краски и выведенными прямо на асфальте буквами «VIP».
За время его отсутствия дисциплинка, надо полагать, несколько расшаталась — неизвестно чья «Тойота-Камри» нахально стояла, обоими левыми колёсами утвердившись за чертой, прямо на последней букве в кратком словечке «VIP». Недрогнувшей рукой Вадим повернул руль так, что «уазик» с грохотом врезался в борт «Тойо-ты» — опять-таки без малейших повреждений для себя и с ущербом для японки. Из распахнувшейся входной двери с похвальной быстротой вылетел охранник — в респектабельном костюмчике, при галстуке, не дав себе труда присмотреться, — налетел вихрем, вопя:
— Ты куда прёшь, деревня? Ты что наделал?
Вадим с несказанным удовольствием врезал ему по скуле — в запале парнишечка не ожидал встретить активное сопротивление «деревни» и не успел поставить блок. Сзади, скрипя тормозами и скрежеща изуродованным крылом, остановилась настырная «девятка».
Из дверей уже вылетела группа немедленного реагирования — Миша с напарником, — на ходу вытаскивая из-под пиджаков электрические дубинки. Приосанившись, Вадим рявкнул:
— Озверели, мать вашу? Кормильца и поильца не узнавать?!
Он видел однажды, как склочная такса с невероятным лаем и скулежом кинулась в атаку на соседскую собаку, от которой ей был виден только торчащий из-за куста хвост. Собака оказалась кавказской овчаркой, она не тронула нахала, всего лишь повернула голову и посмотрела, но бедный такс с истерическим воем затормозил всеми четырьмя так, что рухнул на спину и покатился кубарем.
Нечто подобное имело место в данный исторический миг — все трое замерли в нелепейших позах, но первым разинул рот ушибленный Вадимом секьюрити:
— Босс?!
— Нет, привидение с того света, — сказал он громко, наслаждаясь ситуацией. — Ребятки, притормозите-ка того крестьянина и снимите вопрос, я его ненароком стукнул:— он ткнул большим пальцем за спину. — Заплатите строго в пределах, и пусть катится:
— Босс, так:
— Живо! — рявкнул он, вытащил из машины тяжеленный рюкзак, ухнув, взвалил на плечо и направился в здание, небрежно бросив Нике через плечо: — Не отставай, супруга:
Прошёл мимо четвёртого охранника, застывшего соляным столпом за своей элегантной лакированной стойкой, стал подниматься на второй этаж. Навстречу попалась верная сподвижница, его главный бухгалтер, умнейшая Софья Ларионовна — и выронила папку, всплеснула руками.
— Какие проблемы? — пропыхтел он, сгибаясь под нешуточной тяжестью ноши. — Все в норме:
И преспокойно свернул в широкий коридор, облегчённо вздохнув, свалил рюкзак с плеча, прямо на кремовую ковровую дорожку. Огляделся. Ксерокс, который привезли как раз в тот день, когда Вадим уезжал отдыхать, за время его отсутствия успели распаковать, но никто не озаботился перенести в соответствующий зал. Более того, прямо на белоснежном аппарате стоял поднос с несколькими стаканами и стеклянным кувшином, хотя Вадим такое неряшество раз и навсегда запретил.
Он взял поднос и преспокойно грохнул его об стену. Дребезгу было, звону было: Распахнулись сразу три двери, показались недоумевающие лица, насквозь знакомые, все до одного, лица его не особенно верных и преданных, быть может, зато уж безусловно работящих кадров. На всех физиономиях вспыхивала та же немудрящая гамма чувств: недоумение-удивление-ошеломление-ступор: Он попытался взглянуть на себя их глазами — растрёпанный, бородатый, в видавшем виды геологическом брезенте и стоптанных кирзачах, грязнющий рюкзак у ног — и прямо-таки расплылся в довольной улыбке.
Отбросив носком сапога валявшуюся посередине коридора толстую ручку кувшина, рявкнул:
Моментально захотелось выкинуть что-нибудь — скажем, поддать тупорылым капотом этой толстой дуре, кинувшейся переходить улицу, когда зелёный огонёк сменился жёлтым. Он сдержался — не столько из осторожности, сколько из мимолётного умиления: батюшки-светы, самый настоящий светофор! Мигает как ни в чем не бывало: красный-жёлтый-зелёный! Больше месяца не видел этакого чуда техники:
:Выехав из Каранголя, он всерьёз опасался, что заблудится. В кабине у Васи лежала полурассыпавшаяся книжечка карты автодорог всех районов, входивших в состав Шантарской губернии, но толку от неё было меньше, чем ожидалось: обозначены, в общем, даже самые крохотные деревни, даже расстояние в километрах показано, но поди-ка угадай, завидев впереди, в чистом поле, перекрёсток — где его место на карте и какому участку он соответствует? Тут вам не Германия и даже не окрестности Шантарска:
И все же он почти не блуждал. Помогло то, что Каранголь с Шкарытово соединяла одна-единственная дорога, все же явственно отличавшаяся от узеньких стёжек, которыми изобиловали окрестности. В одном месте попался трактор, в другом — рыбаки на «Ниве». Оба раза спокойно останавливался и спрашивал дорогу. Так что до Шкарытово он добрался почти не петляя, а там уже было гораздо легче, вывернул на Бужурский тракт, вскоре появился и асфальт, и кое-какие указатели. А за Бужуром стало совсем легко, Вадим оказался на республиканской магистрали М-53, влился в поток, можно было прибавить газку:
За все это время его останавливали только раз — когда до Дивного оставалось километров с полсотни. Гаишник равнодушно посмотрел права, машинально буркнув, что следовало бы поторопиться и поменять на новые, не дожидаясь окончательной отмены старых, задал пару вопросов, без всякой въедливости проглотил нехитрую геологическую легенду и отпустил восвояси, посоветовав особо не гнать на таких шинах.
В общем, к половине пятого вечера он уже катил по Дивному, с лёгоньким внутренним удивлением привыкая заново к равномерно мигающим светофорам, к скоплению народа на улицах (обычная городская толчея, какое там скопление:), женщинам в платьях, в юбках (больше месяца не видел юбок, разве что на шкарытовских пузатых продавщицах да карангольс-ких бабках), ко всей городской цивилизации. Ощущения, честное слово, были как у космонавта, после долгой отлучки вернувшегося на твёрдую землю. Правда, в отличие от космонавтов, его непременная звезда героя была несколько нетрадиционного вида — покоилась в рюкзаке под грязным брезентом. Космонавтам такие, с позволения сказать, геройские звезды и не снились, ежели попытаться прикинуть в денежном выражении, получается очень даже неплохо:
Дивный он пересёк без происшествий — по объездной дороге. Места вокруг были насквозь знакомые: серая гладь Шантарского моря, широко известный среди понимающих людей рыбный рыночек неподалёку от плотины, ещё более известный пост ГАИ, который просто физически невозможно проскочить незамеченным, — похожие скорее на узкий туннель в скале бетонные ворота, машины идут лишь в два ряда, при малейшем желании дорога наглухо перекрывается железными барьерами. «Уазик», однако, миновал пост, не вызвав никакого интереса.
Дорога расширилась. Барственно мяукнув сигналом, машину, как стоячую, обошёл вишнёвый «СААБ». Вадим возмущённо дёрнулся, хотел показать нахалу, кто круче, но тут же вспомнил, что любимый «пятисотый» тоскует в гараже, а на этом рыдване не очень-то и самоутвердишься.
Знаменитый «тёщин язык» — серпантин посреди покрытых лесом сопок, напоминающий содрогающуюся в похмельных корчах анаконду.
Здесь пришлось держать ухо востро — на лысых покрышках могло выбросить на обочину при малейшей оплошности.
Все! ВСЕ! Уродливая бетонная стела справа у обочины, украшенная огромными красными буквами: ШАНТАРСК. Конкистадор доказал себе и другим, что рано было ставить на нем крест и плевать в лицо, — не просто вернулся, приволок с собой богатую добычу:
Бесконечная, как песня акына, Куйбышевская улица. Богатые кирпичные дачи на лесных склонах справа, широкая Шантара — слева. Ветхие дощатые двухэтажки, крохотная, аккуратная, как игрушечка, новенькая церковь Вознесения. Казалось, правый берег никогда не кончится. Вот, наконец, и мост:
Сворачивая направо с длиннющего коммунального моста, он по мгновенно проснувшейся привычке повернул руль в точности так, как на своём ухоженном «мерсюке» — откровенно залезая на крайнюю правую полосу, подрезав голубую «девятку», которой бы следовало вовремя, притормозить, дав дорогу хозяину жизни. Сейчас, конечно, он ехал не на «пятисотом», но это уже не имело значения: «Девятка», вовсе не ждавшая такой наглости от грязного фургончика, и не подумала тормозить. Ветеран геофизики с нехилым грохотом во мгновение ока сделал из её левого крыла нечто абстрактное. По сравнению с любым «жигулем» подобный «уазик» — чистейшей воды танк:
Вадим притоптал газ, глядя в зеркальце и ухмыляясь — «девятка», отчаянно сигналя, висела на хвосте, надеясь покарать рыдван, выглядевший по сравнению с ней невероятно плебейски. Но и это уже не имело значения — Вадим дождался зеленого сигнала, рванул на второй скорости, пропустил пару встречных машин и повернул налево, меж двумя «хрущевками».
Там, меж двумя шумными и длинными проспектами, в знакомых не всякому лабиринтах складов, асфальтовых дорожек и старинных зданий помещалась родная фирма — отличный трехэтажный домик дореволюционной постройки, без всякой огласки приватизированный с помощью получивших своё чиновничков в те незабвенные времена, когда славные российские демократы третий день не просыхали от своей, изволите ли видеть, победы над злыми гэкачепистами.
По привычке Вадим направил «уазик» на то место, где обычно отдыхал его «пятисотый», для пущей наглядности обозначенное двумя полосами несмываемой белой краски и выведенными прямо на асфальте буквами «VIP».
За время его отсутствия дисциплинка, надо полагать, несколько расшаталась — неизвестно чья «Тойота-Камри» нахально стояла, обоими левыми колёсами утвердившись за чертой, прямо на последней букве в кратком словечке «VIP». Недрогнувшей рукой Вадим повернул руль так, что «уазик» с грохотом врезался в борт «Тойо-ты» — опять-таки без малейших повреждений для себя и с ущербом для японки. Из распахнувшейся входной двери с похвальной быстротой вылетел охранник — в респектабельном костюмчике, при галстуке, не дав себе труда присмотреться, — налетел вихрем, вопя:
— Ты куда прёшь, деревня? Ты что наделал?
Вадим с несказанным удовольствием врезал ему по скуле — в запале парнишечка не ожидал встретить активное сопротивление «деревни» и не успел поставить блок. Сзади, скрипя тормозами и скрежеща изуродованным крылом, остановилась настырная «девятка».
Из дверей уже вылетела группа немедленного реагирования — Миша с напарником, — на ходу вытаскивая из-под пиджаков электрические дубинки. Приосанившись, Вадим рявкнул:
— Озверели, мать вашу? Кормильца и поильца не узнавать?!
Он видел однажды, как склочная такса с невероятным лаем и скулежом кинулась в атаку на соседскую собаку, от которой ей был виден только торчащий из-за куста хвост. Собака оказалась кавказской овчаркой, она не тронула нахала, всего лишь повернула голову и посмотрела, но бедный такс с истерическим воем затормозил всеми четырьмя так, что рухнул на спину и покатился кубарем.
Нечто подобное имело место в данный исторический миг — все трое замерли в нелепейших позах, но первым разинул рот ушибленный Вадимом секьюрити:
— Босс?!
— Нет, привидение с того света, — сказал он громко, наслаждаясь ситуацией. — Ребятки, притормозите-ка того крестьянина и снимите вопрос, я его ненароком стукнул:— он ткнул большим пальцем за спину. — Заплатите строго в пределах, и пусть катится:
— Босс, так:
— Живо! — рявкнул он, вытащил из машины тяжеленный рюкзак, ухнув, взвалил на плечо и направился в здание, небрежно бросив Нике через плечо: — Не отставай, супруга:
Прошёл мимо четвёртого охранника, застывшего соляным столпом за своей элегантной лакированной стойкой, стал подниматься на второй этаж. Навстречу попалась верная сподвижница, его главный бухгалтер, умнейшая Софья Ларионовна — и выронила папку, всплеснула руками.
— Какие проблемы? — пропыхтел он, сгибаясь под нешуточной тяжестью ноши. — Все в норме:
И преспокойно свернул в широкий коридор, облегчённо вздохнув, свалил рюкзак с плеча, прямо на кремовую ковровую дорожку. Огляделся. Ксерокс, который привезли как раз в тот день, когда Вадим уезжал отдыхать, за время его отсутствия успели распаковать, но никто не озаботился перенести в соответствующий зал. Более того, прямо на белоснежном аппарате стоял поднос с несколькими стаканами и стеклянным кувшином, хотя Вадим такое неряшество раз и навсегда запретил.
Он взял поднос и преспокойно грохнул его об стену. Дребезгу было, звону было: Распахнулись сразу три двери, показались недоумевающие лица, насквозь знакомые, все до одного, лица его не особенно верных и преданных, быть может, зато уж безусловно работящих кадров. На всех физиономиях вспыхивала та же немудрящая гамма чувств: недоумение-удивление-ошеломление-ступор: Он попытался взглянуть на себя их глазами — растрёпанный, бородатый, в видавшем виды геологическом брезенте и стоптанных кирзачах, грязнющий рюкзак у ног — и прямо-таки расплылся в довольной улыбке.
Отбросив носком сапога валявшуюся посередине коридора толстую ручку кувшина, рявкнул: