Страница:
— Говорили нам уже, — сказал Вадим.
— Печально: Ну что ж, приятно было познакомиться:
Они ушли к машине, все четверо, уводя лайку. Вадиму стало грустновато — моментально погасло веселье, им вновь предстояло в одиночестве ждать у моря погоды:
— Эй, искатели приключений!
Он поднял голову. Паша, стоявший у распахнутой дверцы, манил их рукой. Они не торопясь подошли.
— Уговорили, — сказал Паша. — Довезём до Бужура. Автобус может и до завтра не появиться:
— Ой, спасибо, мы заплатим:— оживилась Ника.
— Мадам! — развёл руками Паша. — Гусарские офицеры, как известно, с женщин денег не берут. Прошу никакой пошлости и намёков в таковом замечании не усматривать. Как все люди суровой и романтической профессии, охамели в тайге-с — и только. Садитесь в кабину, там удобнее. А если этот Казанова вздумает бросать масленые взгляды, пожалуйтесь, я его электродом отоварю:
— Едем? — радостно и оживлённо повернулась к Вадиму Ника.
После короткого раздумья он махнул рукой:
— Едем:
И полез в фургон, где на груде вещей возлежали трое мужиков и лайка, которую заботливо придерживал за ошейник Иисус, Лёг на свободное местечко, поперёк четырех спальников.В спину ему упиралась загадочная железная катушка с чёрным проводом, но ничего не поделаешь, более удобного местечка не отыщешь. Меж кабиной и грузовым отсеком — или как он тут называется — не было никакой перегородки, так что Вадим прекрасно видел: Нику и брезентового Казанову разделяет широкий кожух двигателя, да и не пытается бородатый приставать с ухаживаниями. Положительно, нормальные мужики, от сердца отлегло:
Гаишники не обратили на них ни малейшего внимания, и «уазик», вырвавшись на вольную дорогу, набрал скорость. Лежащих слегка потряхивало, но они сноровисто принялись за работу — подтянули поближе рюкзак и принялись извлекать из него охапку той же «Избы».
— То-то Мухомор где-то подзадержался:— покрутил головой Паша.-
Затаривался, стервец:
— Паша, святое дело — обмыть новый участок. Сам знаешь, пахать потом будем, как пчёлки.
— Да знаю, — сказал начальник. — За это и терплю вас, хитрованов. Только вот без Макси-мыча:
— Чего-нибудь изобретём. Интересно, баку-ринские нам нары сколотили или с колёс пошли квасить?
— Могли и с колёс:— задумчиво сказал Паша. — Жень, ты ружьё далеко засунул? Озерцо ж по дороге будет, с утями.
— Помню. Во-он там, за вьючником лежит.
— Уток — немеряное количество, — сообщил Паша, вежливо полуобернувшейся
к нему Нике. — С пары дуплетов столько насшибать можно: Вы готовить умеете?
— Умею, — кивнула она.
Ника и в самом деле умела неплохо готовить — родитель, хотя и принадлежал некогда к третьеразрядной советской элите, вёл народ к коммунизму в те времена, когда персональные кухарки полагались разве что первому секретарю обкома. И его супруга, Вадимова тёща, происходившая отнюдь не из столбовых дворян, от безделья изощрялась в кулинарном искусстве, многому научив Нику, тем более что пожрать тестюшка любил:
— А диких уток, только что подшибленных, готовить приходилось?
— Неа.
— Знали б вы, какая это вкуснятина:
Вадиму сунули в руку откупоренную бутылку, он улучил момент, когда машину
не так подбрасывало, сделал приличный глоток. Настроение понемногу повышалось — больше нечего было бояться, они целеустремлённо мчались к цели. Конечно, в Бужуре ещё предстояло провести какое-то время, но вряд ли эти мужики будут брать с них деньги за проезд, значит, на дешёвые билеты хватит: Интересно, сколько могут стоить самые дешёвые билеты? Сто лет не ездил на поезде:
— А в Бужуре что будете делать? — спросил Паша.
— На поезд — ив Шантарск.
— Паспорта в порядке?
— Ну, вообще-то:— Вадим чуточку растерялся. — А зачем?
— Как зачем? — искренне удивился Паша. — Давненько уж билеты на поезд продают только по паспорту:
Очень похоже, он не врал.
— Нет, серьёзно? — спросил Вадим.
— Совершенно серьёзно. Вадик, откуда ж ты взялся, если таких вещей не знаешь? Года два, как по паспорту:
— Шпионы, — расхохотался рассолодевший Мухомор. — Девушка очаровывает, а
Вадик секретные документы фотографирует.
— Иди ты, — сказал Паша. — Во-первых, шпионы обязательно знали бы про такой порядок, а во-вторых, паспорта при себе имели бы. А у вас, такое впечатление, документов нема: Верно?
— Верно, — осторожно сказал Вадим. — Так уж получилось: Да и на поездах
мне давненько не приходилось ездить: С паспортами приключилась такая петрушка: И умолк, притворяясь, что поперхнулся, решительно не представляя, что тут можно соврать, убедительное и максимально похожее на правду.
— Да ладно тебе, — великодушно сказал Паша. — На беглых зэков не похожи,
и — проехали. Будем считать, что ты у нас герцог в изгнании. По ГекльберрИ Финну. Вадим и: и Вероника. И все дела, без чинов: Но если подумать — как же вы в Бужуре на поезд сядете? Без аусвайсов?
— С проводницей попытаюсь договориться.
— Тоже вариант:
— Ох, парни, как мы до Бужура в мае ехали:— вмешался Иисус. — Вас не было,
вы на «газоне» добирались, а нам четверым Босс сунул билеты на поезд. Заходим — а вагон, оказывается, купейный. Ну, пошли мы квасить: Проводника споили, потом заглянул бужурский мент, молодой такой сержантик, в поезда их нынче ставят за порядком следить. К полуночи он у нас прижился — любо-дорого, свой мужик, мы ему обещали, что за порядком все вместе будем следить. Всю ночь лопали:
— Стоп! — распорядился Паша.
Вытащил из-за огромного, обитого по углам железом сундука ружьё, достал из мешочка горсть патронов, распахнул дверцу и целеустремлённо затопотал к камышовым зарослям, широкой полосой окаймлявшим вдали узкое длинное озеро.
— Ну, это надолго:— заключил Худой. — Пока все патроны не исстреляет, не вылезет. А ведь подшибет парочку: Жень, подай девушке стакан, стоять нам долго: Они попивали винцо, вольготно развалившись, удерживая то и дело рвавшуюся наружу лайку по имени Бой. Время от времени в камышах раздавались выстрелы.
— Вот так и живём, — сообщил Вадиму Иисус. — На природе, на вольном воздухе, ни начальства, ни ментов. Экологически чистая жизнь, я бы сказал: Как тебе?
— Что-то в этом есть, — из вежливости сказал Вадим.
— Что-то? — возмутилась чуточку захмелевшая Ника. — Благодать!
В самом деле, было во всем этом нечто от безмятежного пикника — явственный привкус экзотики, не самое скверное вино, люди, от которых не ждёшь подвоха:
Лайка, рюкзаки, романтика:
Наконец вернулся Паша, гордо тащивший за лапки четырех уток, не особенно и больших.
— Ой, жалко, — сморщилась Ника.
— Зато вкусны, окаянные, — Паша старательно запихал добычу в яркий пластиковый пакет. — Погоняй, Женя, нам бы к обеду добраться:
— Печально: Ну что ж, приятно было познакомиться:
Они ушли к машине, все четверо, уводя лайку. Вадиму стало грустновато — моментально погасло веселье, им вновь предстояло в одиночестве ждать у моря погоды:
— Эй, искатели приключений!
Он поднял голову. Паша, стоявший у распахнутой дверцы, манил их рукой. Они не торопясь подошли.
— Уговорили, — сказал Паша. — Довезём до Бужура. Автобус может и до завтра не появиться:
— Ой, спасибо, мы заплатим:— оживилась Ника.
— Мадам! — развёл руками Паша. — Гусарские офицеры, как известно, с женщин денег не берут. Прошу никакой пошлости и намёков в таковом замечании не усматривать. Как все люди суровой и романтической профессии, охамели в тайге-с — и только. Садитесь в кабину, там удобнее. А если этот Казанова вздумает бросать масленые взгляды, пожалуйтесь, я его электродом отоварю:
— Едем? — радостно и оживлённо повернулась к Вадиму Ника.
После короткого раздумья он махнул рукой:
— Едем:
И полез в фургон, где на груде вещей возлежали трое мужиков и лайка, которую заботливо придерживал за ошейник Иисус, Лёг на свободное местечко, поперёк четырех спальников.В спину ему упиралась загадочная железная катушка с чёрным проводом, но ничего не поделаешь, более удобного местечка не отыщешь. Меж кабиной и грузовым отсеком — или как он тут называется — не было никакой перегородки, так что Вадим прекрасно видел: Нику и брезентового Казанову разделяет широкий кожух двигателя, да и не пытается бородатый приставать с ухаживаниями. Положительно, нормальные мужики, от сердца отлегло:
Гаишники не обратили на них ни малейшего внимания, и «уазик», вырвавшись на вольную дорогу, набрал скорость. Лежащих слегка потряхивало, но они сноровисто принялись за работу — подтянули поближе рюкзак и принялись извлекать из него охапку той же «Избы».
— То-то Мухомор где-то подзадержался:— покрутил головой Паша.-
Затаривался, стервец:
— Паша, святое дело — обмыть новый участок. Сам знаешь, пахать потом будем, как пчёлки.
— Да знаю, — сказал начальник. — За это и терплю вас, хитрованов. Только вот без Макси-мыча:
— Чего-нибудь изобретём. Интересно, баку-ринские нам нары сколотили или с колёс пошли квасить?
— Могли и с колёс:— задумчиво сказал Паша. — Жень, ты ружьё далеко засунул? Озерцо ж по дороге будет, с утями.
— Помню. Во-он там, за вьючником лежит.
— Уток — немеряное количество, — сообщил Паша, вежливо полуобернувшейся
к нему Нике. — С пары дуплетов столько насшибать можно: Вы готовить умеете?
— Умею, — кивнула она.
Ника и в самом деле умела неплохо готовить — родитель, хотя и принадлежал некогда к третьеразрядной советской элите, вёл народ к коммунизму в те времена, когда персональные кухарки полагались разве что первому секретарю обкома. И его супруга, Вадимова тёща, происходившая отнюдь не из столбовых дворян, от безделья изощрялась в кулинарном искусстве, многому научив Нику, тем более что пожрать тестюшка любил:
— А диких уток, только что подшибленных, готовить приходилось?
— Неа.
— Знали б вы, какая это вкуснятина:
Вадиму сунули в руку откупоренную бутылку, он улучил момент, когда машину
не так подбрасывало, сделал приличный глоток. Настроение понемногу повышалось — больше нечего было бояться, они целеустремлённо мчались к цели. Конечно, в Бужуре ещё предстояло провести какое-то время, но вряд ли эти мужики будут брать с них деньги за проезд, значит, на дешёвые билеты хватит: Интересно, сколько могут стоить самые дешёвые билеты? Сто лет не ездил на поезде:
— А в Бужуре что будете делать? — спросил Паша.
— На поезд — ив Шантарск.
— Паспорта в порядке?
— Ну, вообще-то:— Вадим чуточку растерялся. — А зачем?
— Как зачем? — искренне удивился Паша. — Давненько уж билеты на поезд продают только по паспорту:
Очень похоже, он не врал.
— Нет, серьёзно? — спросил Вадим.
— Совершенно серьёзно. Вадик, откуда ж ты взялся, если таких вещей не знаешь? Года два, как по паспорту:
— Шпионы, — расхохотался рассолодевший Мухомор. — Девушка очаровывает, а
Вадик секретные документы фотографирует.
— Иди ты, — сказал Паша. — Во-первых, шпионы обязательно знали бы про такой порядок, а во-вторых, паспорта при себе имели бы. А у вас, такое впечатление, документов нема: Верно?
— Верно, — осторожно сказал Вадим. — Так уж получилось: Да и на поездах
мне давненько не приходилось ездить: С паспортами приключилась такая петрушка: И умолк, притворяясь, что поперхнулся, решительно не представляя, что тут можно соврать, убедительное и максимально похожее на правду.
— Да ладно тебе, — великодушно сказал Паша. — На беглых зэков не похожи,
и — проехали. Будем считать, что ты у нас герцог в изгнании. По ГекльберрИ Финну. Вадим и: и Вероника. И все дела, без чинов: Но если подумать — как же вы в Бужуре на поезд сядете? Без аусвайсов?
— С проводницей попытаюсь договориться.
— Тоже вариант:
— Ох, парни, как мы до Бужура в мае ехали:— вмешался Иисус. — Вас не было,
вы на «газоне» добирались, а нам четверым Босс сунул билеты на поезд. Заходим — а вагон, оказывается, купейный. Ну, пошли мы квасить: Проводника споили, потом заглянул бужурский мент, молодой такой сержантик, в поезда их нынче ставят за порядком следить. К полуночи он у нас прижился — любо-дорого, свой мужик, мы ему обещали, что за порядком все вместе будем следить. Всю ночь лопали:
— Стоп! — распорядился Паша.
Вытащил из-за огромного, обитого по углам железом сундука ружьё, достал из мешочка горсть патронов, распахнул дверцу и целеустремлённо затопотал к камышовым зарослям, широкой полосой окаймлявшим вдали узкое длинное озеро.
— Ну, это надолго:— заключил Худой. — Пока все патроны не исстреляет, не вылезет. А ведь подшибет парочку: Жень, подай девушке стакан, стоять нам долго: Они попивали винцо, вольготно развалившись, удерживая то и дело рвавшуюся наружу лайку по имени Бой. Время от времени в камышах раздавались выстрелы.
— Вот так и живём, — сообщил Вадиму Иисус. — На природе, на вольном воздухе, ни начальства, ни ментов. Экологически чистая жизнь, я бы сказал: Как тебе?
— Что-то в этом есть, — из вежливости сказал Вадим.
— Что-то? — возмутилась чуточку захмелевшая Ника. — Благодать!
В самом деле, было во всем этом нечто от безмятежного пикника — явственный привкус экзотики, не самое скверное вино, люди, от которых не ждёшь подвоха:
Лайка, рюкзаки, романтика:
Наконец вернулся Паша, гордо тащивший за лапки четырех уток, не особенно и больших.
— Ой, жалко, — сморщилась Ника.
— Зато вкусны, окаянные, — Паша старательно запихал добычу в яркий пластиковый пакет. — Погоняй, Женя, нам бы к обеду добраться:
Глава вторая
Рабство на пороге третьего тысячелетия
Вадим, уже успевший несколько захмелеть, заметил впереди дома, почти сразу же Паша, сидевший вполоборота и перешучивавшийся с Никой, объявил:
— Прибыли. Ага, вон бичи стадо гонят. Поздновато они сегодня что-то:
«Уазик» свернул в сторону и остановился. Десятка три небольших, сереньких
овечек протопали посередине дороги, подгоняемые мужиком и женщиной в
брезентовых плащах, в самом деле, предельно бичевского вида.
— Паш, давай Боя пустим? — предложил Мухомор. Громко пояснил Вадиму: -
Бой у нас овец душит, как серый волк. С маху. Ну, потом свалим все на случайность, с хозяином полаемся, денежки заплатим — и с мясом: Паша:
— Ладно, ладно, — фыркнул начальник. — Только отъедем, чуть погодя, чтобы и в самом деле выглядело, будто по случайности отвязался:
— Варварство какое, — возмутилась Ника. — Они же такие кудрявенькие.
Машина проехала метров триста, Паша распорядился:
— Пускайте. Кудрявенькие, конечно, но и вкусненькие: Вы, Вероника, в Шкарытово шашлык ведь кушали:
Мухомор дотянулся, распахнул дверцу. Бой мгновенно прыгнул наружу,
завертелся на месте, опустил нос к земле, шумно втянул воздух — и, азартно гавкая, припустил вслед за стадом.
Проехали ещё немного, остановились окончательно. Худой похлопал Вадима по плечу:
— С прибытием, герцог!
И первым выскочил. Вадим выбрался следом, ошеломлённо оглядываясь. На райцентр, каковым являлся Бужур, это не походило ничу-точки. Ни следа рельсов, вокзала, многолюдства:
Слева, за одиноким домом с вывеской «Магазин», сверкало обширное озеро, на дальнем его берегу вздымались голые сопки. Справа тянулось шеренгой десятка полтора домов, видно было с этого места, что вдали за последним нет уже никаких признаков жилья — лесок и заросли какого-то кустарника. За домами местность полого поднималась, заканчиваясь густым лесом. Места, что скрывать, были красивые, даже живописные, одно озеро чего стоило: но где же Бужур?
— Послушайте:— начал было Вадим. Грянул хохот в три глотки — Иисус и
Мухомор с Худым прямо-таки шатались от смеха, смахивая натуральные слезы. Худой хлопнул Вадима по плечу:
— Привыкай, герцог. В старые времена это называлось «зашанхаить». Джека
Лондона читал?
Он читал Джека Лондона и прекрасно помнил, что означало это словечко — когда в портовом кабачке незадачливого моряка поили в доску и бесчувственного уволакивали на незнакомый корабль, и в себя он приходил уже в открытом море: Он невольно сжал кулаки. И остался стоять — они вовсе не злорадствовали и не выражали враждебности, наоборот, такое впечатление, относились к происшедшему как к весёлой шутке и предлагали ему самому посмеяться вдоволь: Судя по лицам, никто не считал, что совершил какую-то подлость или хотя бы пакость.
— Ну извини, Вадик, — покаянным тоном сказал Паша. — Это не Бужур, это Каранголь. Есть такая деревушка у черта на куличках. Ты пойми, чтобы нормально работать, в бригаде обязательно должны быть четыре человека — а тут, сам видишь, трое, дошло до того, что я один буду таскать и батарею, и аппарат, хотя обычно для этого нужны двое: Макси-мыч у нас загремел в больницу в Шкарыто-во, положение аховое. В деревне лишних рук нет, никого нанять нельзя, пробовали в Шка-рытово, не нашли подходящих. А ты, как я понял, пташка небесная. Какая тебе разница, если поторчишь здесь пару недель? К тому же и с кухаркой загвоздка, а Вероника готовить умеет:
— Недельки две потаскаешь провод, дурило, а потом поедешь в Шантарск, как барин, на этой самой машине, — поддержал Мухомор. — И никаких тебе хлопот. Управимся за две недели, зуб даю, а там и сезон кончится: Ты за это время сотни четыре заколотишь, плюс Вероника: Кормёжка казённая, энцефалитку найдём.
Жизнь — во! Я тебе авторитетно говорю, двенадцатый сезон добиваю, то бишь — двенадцатый год:
— Не с кайлой вкалывать, — поддержал Иисус.
— Вот это влипли! — хмельно расхохоталась Вероника, закидывая голову. — А казались такими джентльменами:
— Мы и есть джентльмены, — ухмыльнулся Паша. — Честью клянусь, недельки за две управимся:
Она, к великому неудовольствию Вадима, смеялась без всякой злобы:
— Вот это угодили: Работорговля в стиле рюсс: А в кандалы вы нас заковывать будете?
— Вероника! — возмущённо прижал Паша к груди здоровенные кулаки. — Помилуйте, за кого ж вы нас, таких белых и пушистых, принимаете? В конце-то концов, и не принуждаем ничуть:
— А если мы откажемся? — угрюмо спросил Вадим.
— Пожалуйста, — развёл руками Паша. — Нешто я вас держу? Вот только до
Бужура придётся добираться на своих двоих, а это, между прочим, километров девяносто. В деревне ни у кого ни лошади, ни мотоцикла. Если сейчас двинетесь в путь-дорогу, к завтрашнему утру, может, и дойдёте: если не заплутаете. А тут, кроме Каранголя, жилья в радиусе девяноста кэмэ нет: Зато волки, кстати, попадаются. Ну, решайся, пилот. Говорю тебе честно: две недели полюс-минус пара дней — это уж как вы сами справитесь. И поедешь в Шантарск, как король, на тех же спальниках, а там получишь нехилые денежки:
— Но мы:
— Слушай, а что это ты за обоих решаешь? — перебила Ника с видом весёлой бесшабашности. — Мне, например, надоело болтаться по этой романтической глуши.
Хочу жить здесь. Вы меня работой не перетрудите?
— Никоим образом, Вероника! — оживился Паша. — Утречком сварить ведро
борща, ведро каши — и к вечеру то же самое. На обед в деревню не возвращаемся,
берём сухой паёк: И всего-то делов. Поселим вас у бабки, там у неё в избе хоть пляши, а для него, — он кивнул на Вадима, — местечко на нарах найдётся, тут половина домов пустует.
— А баня у вас найдётся?
— В два счета! Бабка затопит. Ну, согласны? Есть у рабства свои прелести?
Она погрозила ему пальцем:
— Только чтобы непременно — галантное обхождение:
— Есть! — длинноволосый верзила отдал честь. — Мужики, в темпе запомнили и передали всем остальным: кто нашей очаровательной поварихе нагрубит хоть словом, не говоря уж о жестах — вышибу по двум горбатым, и поплетётся он пешком в Шантарск: Ясно? Ну, мы тогда поехали, а вы тут с Вадиком окончательно помиритесь. Спальники Женька сбросит, вам, наверное, во-он ту хату оборудовали. Прошу!
Он подал руку Нике, помог ей забраться в кабину, запрыгнул сам, и «уазик» помчался по единственной улочке вымирающей деревни. Вадим стоял, набычась.
— Держи, — сунул ему бутылку миролюбиво ухмылявшийся Мухомор. — Давай
без обид? Ну, так уж вышло: Ты вон посмотри на Иисуса. Мы его в своё время точно так же зашанхаили. Открывали сезон, сели как следует вмазать в Шантарске перед выездом, он к нам и упал на хвост. Поили его два дня, потом по дикой пьянке сдал все документы в контору — и на крыло.
— Вот был номер! — подхватил Худой, прыснув. — Продирает наш Иисус
глазёнки на третий день, видит — вокруг примерно такая же картина. Мы тогда
стояли: В Береше, кто помнит?
— В Линево, — уточнил сам Иисус.
— Вот: Начинает Иисус орать: «Где я, что со мною?» Мы ему, как только что
Пабло тебе, объясняем: мол, завербовался ты, голубь, в геофизику, сдал трудовую, спальник и костюм с сапогами получил, расписался за них и поехал за туманом:
Иисус едва не подвинулся крышей, вопит: не хочу я среди здесь, я домой хочу! Мы ему объясняем: чудак, кто ж тебя держит? Он сгоряча хватает сапоги и орёт: я пошёл домой, в Шантарск. Мы ему объясняем: до Шаитарска, мил человек, триста километров, как ты их пройдёшь пешком, без копейки, документов и даже сухой корочки? Ну, немного рассказали про работу и про житьё-бытьё: Что мы в итоге имеем? Иисус четвёртый сезон мотает: Четвёртый год. И не надо ему другой жизни. Верно, Иисус?
— Верно! — возопил поддавший Иисус, обнял за шею Мухомора. — Мужики, да мне теперь подумать страшно, что могло тогда повернуться по-другому! Я бы непременно в Шантарске от белки помер или по пьянке под автобус влетел! Мухомор, друг, не надо мне другой жизни!
— Вадик, бля буду, это чистая правда, — заверил Худой. — Видишь, нашёл
человек своё счастье. Может, и вы с Вероникой прикипите, жизнь, я тебе клянусь, у нас неплохая: Ты честно скажи, кончал что-нибудь такое? У тебя вид образованный.
— Было дело, — хмуро сказал Вадим.
— Ага, а потом жизнь пошла писать кренделя? Ничего, не ты первый, не ты последний. Посмотришь мужиков, убедишься. У Лехи два диплома, политех и шкипер дальнего плаванья. Водяра сгубила. Майор-танкист есть. Только что из бывшей несокрушимой выперли — взял моду командира полка с пистолетом по танкодрому гонять. Славка ничего ещё по молодости не кончал, зато стихи пишет, писателем хочет быть. Глядишь, и станет, он упрямый: У Михи четыре курса универа. Народ не сермяжный, точно тебе говорю: Ну, без обид?
Вадим исподлобья оглядел их, протянул:
— Без обид: Значит, две недели?
— За две недели мы эти профиля всяко разно пройдём, — заверил Мухомор.-
Лишь бы дожди не нагрянули, тогда, конечно, затянется. Ну, за знакомство?
Вадим допил бутылку. Он и в самом деле не собирался поднимать бунт. Во-
первых, Нике вожжа попала под хвост. Во-вторых, вряд ли они врали насчёт девяноста километров и полного безлюдья. В-третьих:
Ему не хотелось бы признаваться в этом вслух (благо никто и не требовал), но сил больше не было. Чересчур много хлебнул горького. Выть хотелось при мысли, что снова придётся тащиться куда-то парочкой никому не нужных изгоев. В конце концов, это не те куркули — шантарские мужики, земляки: Две недели постарается вытерпеть. К тому же в этом захолустье можно пересидеть любые неприятности. Должно быть, те же примерно мысли пришли в голову и Нике, оттого и перенесла новость так легко, не сопротивляясь:
— Слушайте, — сказал он. — Но потом-то точно в Шантарск?
— Ну что тебе, землю есть, как Том Сойер? — фыркнул Мухомор. — Кровью подписываться? Пошли. У нас бухалово кончается, пора резервы искать, а мы ещё в хате не обу строились:
— С Пашей мне больше не о чем говорить?
— А зачем? Все сказали, — пожал плечами Худой. — Ты к нему, кстати, уважительнее, есть некоторая субординация, этакие неуловимые оттенки. В хату начальника просто так лезть не стоит и особо не панибратствуй. Когда «Паша» да трали-вали, а когда — он бугор, мы — работяги: Пошли?
Они направились в деревню, троица на ходу рылась по карманам, подсчитывая скудные средства. Скрепя сердце Вадим расстался с сотней из своего запаса, что встретило самое горячее одобрение.
— Магазин закрыт, — констатировал Иисус. — Обычно тут за прилавком торчит
та-акая блудливая давалочка: А в этой дыре ей толком и не с кем: О! Славка на
тропу войны вышел, издали вижу. Вон и майор торчит — значит, точно, послали они
Бакурина на все буквы и сели квасить в ожидании нас: Может, и рыбки наловили.
Карасей в озере до черта. Бакурин тряпка, вообще-то, садится квасить со свои-у-ги
работягами, а этого ни один умный начальник делать не будет. Ничего, Паша ему хвост живо накрутит — Пашка молодец, молодой, да толковый, у него-то все спорится: И от него, кстати, за дело можно и по уху получить. Если напросишь на свою шею, так что учти. Славка, чего воюешь?
Тот, к кому он обращался, парень лет двадцати с лишним, в интеллигентных очках, занят был отнюдь не интеллигентским делом — пошатываясь, огромным колуном рубил ветхий заборчик палисадника, иногда промахиваясь и сгибаясь пополам вслед за воткнувшимся в землю топором. В доме то за одним, то за другим окном мелькала чья-то тоскливая физиономия. Добрая половина забора уже превратилась в кучу обрубков. Вторая пока что держалась, но и её дни были сочтены. Распахнулась форточка, изнутри донеслось жалобное:
— Что ж ты творишь, ирод, а ещё в очках:
— Бр-рысь! — рявкнул Славик, замахиваясь топором. — Усадьбу спалю, куркуль, если будешь гавкать!
Форточка проворно захлопнулась. Тот, кого назвали майором, лысоватый
коротыш лет сорока пяти, уже был неспособен на какие-либо осмысленные действия — он сидел в сторонке, привалившись спиной к огромному тракторному колесу, валявшемуся у забора, одобрительно наблюдал за тем, как штакетник превращается в щепу, порой покрикивая:
— Гвардия, впёр-ред! Рычаги на себя!
— Во! — сказал Мухомор Вадиму так, словно хвастался местными достопримечательностями. — Сидит — майор, а забор сносит — поэт. Слав, ты его за что?
— Знал бы за что, совсем бы убил, — серьёзно ответил Славик, пошатнувшись.-
Браги не даёт, рожа.
— Вы ж у него, поди, все выжрали?
— Тем более, — сказал Славик. — Вы-то привезли что-нибудь? Мы тут третий
день гужбаним, с Бакуриным просто — вылезет утром на воздух, поглядит на небо в пустую бутылку заместо подзорной трубы и мигом с нами согласится, что погода для работы самая неподходящая. Карасей наловили до черта, ухи целое ведро стоит, а вот с водярой плохо, и продавать больше нечего:
— Сейчас что-нибудь придумаем, — почесал в затылке Худой. — Денег мал-мал есть. А вот магазин закрыт: Томка что, с вами бухает?
— Ага. Там её уже по второму кругу пускают: Сторонись!
Они кинулись с дороги в разные стороны, как воробьи из-под колёс. «ГАЗ-53» с самодельной деревянной будкой, прикрывавшей только половину кузова, проехал мимо, вихляя, свернул вправо и ухнул передними колёсами в единственную глубокую ямку, которая здесь имелась. Мотор моментально заглох, из кабины вывалился детина в такой же брезентовой униформе, кое-как утвердился на ногах и, похоже, принялся мучительно соображать, где это он очутился.
— О, Вася прибыл, — констатировал Мухомор. — Как успехи? Эй, Василь?
— Нормалёк! — отрапортовал Вася, не без труда сфокусировав на нем глаза. — И бакуринский транзистор загнал, и твои хромовые сапоги: на хер тебе тут. Мухомор, хромачи? На танцы, что ли, ходить?
— Ну ты и курва:— беззлобно покачал головой Мухомор.
— Зато имеем флягу браги. Вон, в кабине, еле запихнул:
— Капает! — взревел Мухомор нечеловеческим голосом. — Ты же крышку на защёлку не заложил! Вон, капает! Спасай брагу!
Все кинулись к кабине, опережая друг друга, вопя от избытка чувств. Мешая друг другу, не без труда выволокли из тесной кабины огромный алюминиевый бидон, литров на полсотни — Вадим видел как-то по телевизору именно такие, в них образцово-показательные доярки сливали молоко. Здесь, разумеется, молоком и не пахло, во фляге плескалась жидкость, цветом и запахом крайне напоминавшая какао.
— Какаовая, — блаженно принюхался Иисус. — Это вам не с куриным помётом, как в Парнухе: Взяли, мужики!
Они с Худым подхватили флягу за ручки и поволокли к избе, откуда как раз отъезжал «уазик». Вася орал вслед:
— Грузовик-то вытащим?
— До завтра постоит, — отмахнулся Мухомор. — Вадик, чего встал? Пошли
«какаву» пить, как аристократы!
— Эй! — истошным голосом завопили сзади. — Эй, иогодите, идолы тувинские!
Их гигантскими прыжками нагонял тот самый доморощенный чабан — полы брезентового плаща развевались, в руке мужичонка держал совершенно бесполезный теперь кнут, забыв о нем.
— Ага, — осклабился Мухомор. — Сработало:
Подбежав, пастух сгоряча продолжал в том же духе:
— Вы, идолы тувинские: Славик моментально выдвинулся вперёд, занёс колун:
— Я тебе! Господ геофизиков сравнивать с языческими идолами? Пополам перелобаню, труженик пастушьего фронта!
— Ты, в самом деле, поосторожнее, — невозмутимо бросил Иисус. — Не с бичевней общаешься, можно и по рогам схлопотать: Мало ты у Максимыча через плетень летал?
— Мужики! — плачущим голосом воззвал мужичонка. — Ну ладно вам, что вы,
как эти! Там ваша собачка овцу задавила, налетела, как дикий зверь, завалила и придушила моментом: Мне ж хозяева бошку отвинтят! Что ж теперь делать-то?
— Так бы сразу и сказал, — поморщился Мухомор. — Во-он, «уазик» стоит. Сходи
к начальнику отряда, поплачь. Если хорошенько попросишь, заплатит. Только овечку,
чур, забираем, коли деньги плочены:
Славик матерно подкрепил его вердикт, многозначительно покачивая топором с видом опытного палача. Чабан, затравленно шарахнувшись, обежал их по широкой дуге и помчался к указанной избушке.
— Ага! — захохотал Славик. — Вы что. Боя пускали?
— Да отвязался, — ханжески воздел глаза к небу Мухомор. — И глазом моргнуть не успели, как смылся:
— Значит, будем с шашлычком, — безмятежно заключил Славик, отбросил
колун. — Ладно, я ему завтра ограду дорублю, куда он, на хрен, денется: Пошли «какаву» пить:
:Аристократическая «какава» по своему убойному действию напоминала
молодое вино, которое Вадиму довелось не раз пробовать в Молдавии. От какао она
ничем не отличалась и вкусом, сама лилась в глотку, но вскоре при относительно ясном сознании руки-ноги отказывались повиноваться, а там наступал черёд мозгов. Правда, этот момент настал довольно поздно — и Вадим общался с новыми знакомыми довольно долго. Его очередным пристанищем оказалась небольшая избушка, где половину единственной комнаты занимали огромные нары с аккуратным рядком спальников, а кроме нар имелись лишь бесполезная печь и самодельный столик. На нарах и расположились, сдвинув в угол уснувшую в спальном мешке полуголую белобрысую девицу, здешнюю знаменитость Томку, и положив к ней под бочок столь же бесчувственного субъекта, худого, как жердь и бритого наголо, в энцефалитке, но без штанов.
— Картина ясная, — сделал вывод Мухомор. — Михалыч Томку отпежил, из
спальника он ещё вылез, а вот штаны надеть уже не сподобился, укатали сивку крутые горки: Разбудить, что ли?
— Сам разбудится, как брагу учует, — фырк-нул Славик. — Все равно сейчас кататься начнёт.
— Это точно, — кивнул Мухомор, пояснил Вадиму. — Манера у человека такая -
когда вырубится, начинает по нарам кататься. Может, снится, что он трактор, кто его знает: В Парну-хе вот так же взялся кататься, когда никого в хате не было, а Васька на нарах пилу забыл. Михалыч по ней лысиной и прошёлся. Мы потом заходим — мамочки! Все спальники в кровище, смотреть жутко, а он дрыхнет себе. Паша вбил в голову, что это мы Михалыча били, так до сих пор и не верит, что он сам:
— Поговори, — довольно внятно отозвался Михалыч, не открывая глаз.
— А кто в Береше телёнка трахал? Наливайте: Где моя большая кружка?
— Насчёт телёнка — брешет, — сообщил Мухомор, подсовывая Вадиму
эмалированную кружку, до краёв полную «какавой». — Дело там было совсем не так. Избушку бабка нам сдала, а телёнок остался в загородке. Стоит себе и стоит, придёт она, покормит и уйдёт. Вот кто-то, то ли Славка, то ли Иисус, начал ему пальцы в рот совать. Остальные тоже подтянулись, все развлечение, потому что работы не было пять дней, дождь шёл, пить и то надоело: Телок маленький, сосёт пальцы, пасть у него жёсткая, но кожу не сдирает. Стояли мы так, и тут спьяну пришло кому-то в голову — а ежели ему вместо пальца в рот чего другое засунуть? Ну, пошла дискуссия. Сошлись на том, что по дурости сосать будет. Ладно, идём дальше: возникает закономерный вопрос, кто ему свой сунет? Никто не хочет, все опасаются. Кто его знает, возьмёт да отжуёт. Решили жребий бросать. Пока судили-рядили, пока обговаривали, орали на всю деревушку. Пошёл какой-то абориген к бабке и орёт: «Семёновна, беги скорей, твоего телка эти идолы трахать хотят!» Бабка бежит, аж кости стучат: Вот и вся история. Увела она телка от греха подальше. А этот тут клевету разводит. Михалыч, хоть штаны надень:
— Прибыли. Ага, вон бичи стадо гонят. Поздновато они сегодня что-то:
«Уазик» свернул в сторону и остановился. Десятка три небольших, сереньких
овечек протопали посередине дороги, подгоняемые мужиком и женщиной в
брезентовых плащах, в самом деле, предельно бичевского вида.
— Паш, давай Боя пустим? — предложил Мухомор. Громко пояснил Вадиму: -
Бой у нас овец душит, как серый волк. С маху. Ну, потом свалим все на случайность, с хозяином полаемся, денежки заплатим — и с мясом: Паша:
— Ладно, ладно, — фыркнул начальник. — Только отъедем, чуть погодя, чтобы и в самом деле выглядело, будто по случайности отвязался:
— Варварство какое, — возмутилась Ника. — Они же такие кудрявенькие.
Машина проехала метров триста, Паша распорядился:
— Пускайте. Кудрявенькие, конечно, но и вкусненькие: Вы, Вероника, в Шкарытово шашлык ведь кушали:
Мухомор дотянулся, распахнул дверцу. Бой мгновенно прыгнул наружу,
завертелся на месте, опустил нос к земле, шумно втянул воздух — и, азартно гавкая, припустил вслед за стадом.
Проехали ещё немного, остановились окончательно. Худой похлопал Вадима по плечу:
— С прибытием, герцог!
И первым выскочил. Вадим выбрался следом, ошеломлённо оглядываясь. На райцентр, каковым являлся Бужур, это не походило ничу-точки. Ни следа рельсов, вокзала, многолюдства:
Слева, за одиноким домом с вывеской «Магазин», сверкало обширное озеро, на дальнем его берегу вздымались голые сопки. Справа тянулось шеренгой десятка полтора домов, видно было с этого места, что вдали за последним нет уже никаких признаков жилья — лесок и заросли какого-то кустарника. За домами местность полого поднималась, заканчиваясь густым лесом. Места, что скрывать, были красивые, даже живописные, одно озеро чего стоило: но где же Бужур?
— Послушайте:— начал было Вадим. Грянул хохот в три глотки — Иисус и
Мухомор с Худым прямо-таки шатались от смеха, смахивая натуральные слезы. Худой хлопнул Вадима по плечу:
— Привыкай, герцог. В старые времена это называлось «зашанхаить». Джека
Лондона читал?
Он читал Джека Лондона и прекрасно помнил, что означало это словечко — когда в портовом кабачке незадачливого моряка поили в доску и бесчувственного уволакивали на незнакомый корабль, и в себя он приходил уже в открытом море: Он невольно сжал кулаки. И остался стоять — они вовсе не злорадствовали и не выражали враждебности, наоборот, такое впечатление, относились к происшедшему как к весёлой шутке и предлагали ему самому посмеяться вдоволь: Судя по лицам, никто не считал, что совершил какую-то подлость или хотя бы пакость.
— Ну извини, Вадик, — покаянным тоном сказал Паша. — Это не Бужур, это Каранголь. Есть такая деревушка у черта на куличках. Ты пойми, чтобы нормально работать, в бригаде обязательно должны быть четыре человека — а тут, сам видишь, трое, дошло до того, что я один буду таскать и батарею, и аппарат, хотя обычно для этого нужны двое: Макси-мыч у нас загремел в больницу в Шкарыто-во, положение аховое. В деревне лишних рук нет, никого нанять нельзя, пробовали в Шка-рытово, не нашли подходящих. А ты, как я понял, пташка небесная. Какая тебе разница, если поторчишь здесь пару недель? К тому же и с кухаркой загвоздка, а Вероника готовить умеет:
— Недельки две потаскаешь провод, дурило, а потом поедешь в Шантарск, как барин, на этой самой машине, — поддержал Мухомор. — И никаких тебе хлопот. Управимся за две недели, зуб даю, а там и сезон кончится: Ты за это время сотни четыре заколотишь, плюс Вероника: Кормёжка казённая, энцефалитку найдём.
Жизнь — во! Я тебе авторитетно говорю, двенадцатый сезон добиваю, то бишь — двенадцатый год:
— Не с кайлой вкалывать, — поддержал Иисус.
— Вот это влипли! — хмельно расхохоталась Вероника, закидывая голову. — А казались такими джентльменами:
— Мы и есть джентльмены, — ухмыльнулся Паша. — Честью клянусь, недельки за две управимся:
Она, к великому неудовольствию Вадима, смеялась без всякой злобы:
— Вот это угодили: Работорговля в стиле рюсс: А в кандалы вы нас заковывать будете?
— Вероника! — возмущённо прижал Паша к груди здоровенные кулаки. — Помилуйте, за кого ж вы нас, таких белых и пушистых, принимаете? В конце-то концов, и не принуждаем ничуть:
— А если мы откажемся? — угрюмо спросил Вадим.
— Пожалуйста, — развёл руками Паша. — Нешто я вас держу? Вот только до
Бужура придётся добираться на своих двоих, а это, между прочим, километров девяносто. В деревне ни у кого ни лошади, ни мотоцикла. Если сейчас двинетесь в путь-дорогу, к завтрашнему утру, может, и дойдёте: если не заплутаете. А тут, кроме Каранголя, жилья в радиусе девяноста кэмэ нет: Зато волки, кстати, попадаются. Ну, решайся, пилот. Говорю тебе честно: две недели полюс-минус пара дней — это уж как вы сами справитесь. И поедешь в Шантарск, как король, на тех же спальниках, а там получишь нехилые денежки:
— Но мы:
— Слушай, а что это ты за обоих решаешь? — перебила Ника с видом весёлой бесшабашности. — Мне, например, надоело болтаться по этой романтической глуши.
Хочу жить здесь. Вы меня работой не перетрудите?
— Никоим образом, Вероника! — оживился Паша. — Утречком сварить ведро
борща, ведро каши — и к вечеру то же самое. На обед в деревню не возвращаемся,
берём сухой паёк: И всего-то делов. Поселим вас у бабки, там у неё в избе хоть пляши, а для него, — он кивнул на Вадима, — местечко на нарах найдётся, тут половина домов пустует.
— А баня у вас найдётся?
— В два счета! Бабка затопит. Ну, согласны? Есть у рабства свои прелести?
Она погрозила ему пальцем:
— Только чтобы непременно — галантное обхождение:
— Есть! — длинноволосый верзила отдал честь. — Мужики, в темпе запомнили и передали всем остальным: кто нашей очаровательной поварихе нагрубит хоть словом, не говоря уж о жестах — вышибу по двум горбатым, и поплетётся он пешком в Шантарск: Ясно? Ну, мы тогда поехали, а вы тут с Вадиком окончательно помиритесь. Спальники Женька сбросит, вам, наверное, во-он ту хату оборудовали. Прошу!
Он подал руку Нике, помог ей забраться в кабину, запрыгнул сам, и «уазик» помчался по единственной улочке вымирающей деревни. Вадим стоял, набычась.
— Держи, — сунул ему бутылку миролюбиво ухмылявшийся Мухомор. — Давай
без обид? Ну, так уж вышло: Ты вон посмотри на Иисуса. Мы его в своё время точно так же зашанхаили. Открывали сезон, сели как следует вмазать в Шантарске перед выездом, он к нам и упал на хвост. Поили его два дня, потом по дикой пьянке сдал все документы в контору — и на крыло.
— Вот был номер! — подхватил Худой, прыснув. — Продирает наш Иисус
глазёнки на третий день, видит — вокруг примерно такая же картина. Мы тогда
стояли: В Береше, кто помнит?
— В Линево, — уточнил сам Иисус.
— Вот: Начинает Иисус орать: «Где я, что со мною?» Мы ему, как только что
Пабло тебе, объясняем: мол, завербовался ты, голубь, в геофизику, сдал трудовую, спальник и костюм с сапогами получил, расписался за них и поехал за туманом:
Иисус едва не подвинулся крышей, вопит: не хочу я среди здесь, я домой хочу! Мы ему объясняем: чудак, кто ж тебя держит? Он сгоряча хватает сапоги и орёт: я пошёл домой, в Шантарск. Мы ему объясняем: до Шаитарска, мил человек, триста километров, как ты их пройдёшь пешком, без копейки, документов и даже сухой корочки? Ну, немного рассказали про работу и про житьё-бытьё: Что мы в итоге имеем? Иисус четвёртый сезон мотает: Четвёртый год. И не надо ему другой жизни. Верно, Иисус?
— Верно! — возопил поддавший Иисус, обнял за шею Мухомора. — Мужики, да мне теперь подумать страшно, что могло тогда повернуться по-другому! Я бы непременно в Шантарске от белки помер или по пьянке под автобус влетел! Мухомор, друг, не надо мне другой жизни!
— Вадик, бля буду, это чистая правда, — заверил Худой. — Видишь, нашёл
человек своё счастье. Может, и вы с Вероникой прикипите, жизнь, я тебе клянусь, у нас неплохая: Ты честно скажи, кончал что-нибудь такое? У тебя вид образованный.
— Было дело, — хмуро сказал Вадим.
— Ага, а потом жизнь пошла писать кренделя? Ничего, не ты первый, не ты последний. Посмотришь мужиков, убедишься. У Лехи два диплома, политех и шкипер дальнего плаванья. Водяра сгубила. Майор-танкист есть. Только что из бывшей несокрушимой выперли — взял моду командира полка с пистолетом по танкодрому гонять. Славка ничего ещё по молодости не кончал, зато стихи пишет, писателем хочет быть. Глядишь, и станет, он упрямый: У Михи четыре курса универа. Народ не сермяжный, точно тебе говорю: Ну, без обид?
Вадим исподлобья оглядел их, протянул:
— Без обид: Значит, две недели?
— За две недели мы эти профиля всяко разно пройдём, — заверил Мухомор.-
Лишь бы дожди не нагрянули, тогда, конечно, затянется. Ну, за знакомство?
Вадим допил бутылку. Он и в самом деле не собирался поднимать бунт. Во-
первых, Нике вожжа попала под хвост. Во-вторых, вряд ли они врали насчёт девяноста километров и полного безлюдья. В-третьих:
Ему не хотелось бы признаваться в этом вслух (благо никто и не требовал), но сил больше не было. Чересчур много хлебнул горького. Выть хотелось при мысли, что снова придётся тащиться куда-то парочкой никому не нужных изгоев. В конце концов, это не те куркули — шантарские мужики, земляки: Две недели постарается вытерпеть. К тому же в этом захолустье можно пересидеть любые неприятности. Должно быть, те же примерно мысли пришли в голову и Нике, оттого и перенесла новость так легко, не сопротивляясь:
— Слушайте, — сказал он. — Но потом-то точно в Шантарск?
— Ну что тебе, землю есть, как Том Сойер? — фыркнул Мухомор. — Кровью подписываться? Пошли. У нас бухалово кончается, пора резервы искать, а мы ещё в хате не обу строились:
— С Пашей мне больше не о чем говорить?
— А зачем? Все сказали, — пожал плечами Худой. — Ты к нему, кстати, уважительнее, есть некоторая субординация, этакие неуловимые оттенки. В хату начальника просто так лезть не стоит и особо не панибратствуй. Когда «Паша» да трали-вали, а когда — он бугор, мы — работяги: Пошли?
Они направились в деревню, троица на ходу рылась по карманам, подсчитывая скудные средства. Скрепя сердце Вадим расстался с сотней из своего запаса, что встретило самое горячее одобрение.
— Магазин закрыт, — констатировал Иисус. — Обычно тут за прилавком торчит
та-акая блудливая давалочка: А в этой дыре ей толком и не с кем: О! Славка на
тропу войны вышел, издали вижу. Вон и майор торчит — значит, точно, послали они
Бакурина на все буквы и сели квасить в ожидании нас: Может, и рыбки наловили.
Карасей в озере до черта. Бакурин тряпка, вообще-то, садится квасить со свои-у-ги
работягами, а этого ни один умный начальник делать не будет. Ничего, Паша ему хвост живо накрутит — Пашка молодец, молодой, да толковый, у него-то все спорится: И от него, кстати, за дело можно и по уху получить. Если напросишь на свою шею, так что учти. Славка, чего воюешь?
Тот, к кому он обращался, парень лет двадцати с лишним, в интеллигентных очках, занят был отнюдь не интеллигентским делом — пошатываясь, огромным колуном рубил ветхий заборчик палисадника, иногда промахиваясь и сгибаясь пополам вслед за воткнувшимся в землю топором. В доме то за одним, то за другим окном мелькала чья-то тоскливая физиономия. Добрая половина забора уже превратилась в кучу обрубков. Вторая пока что держалась, но и её дни были сочтены. Распахнулась форточка, изнутри донеслось жалобное:
— Что ж ты творишь, ирод, а ещё в очках:
— Бр-рысь! — рявкнул Славик, замахиваясь топором. — Усадьбу спалю, куркуль, если будешь гавкать!
Форточка проворно захлопнулась. Тот, кого назвали майором, лысоватый
коротыш лет сорока пяти, уже был неспособен на какие-либо осмысленные действия — он сидел в сторонке, привалившись спиной к огромному тракторному колесу, валявшемуся у забора, одобрительно наблюдал за тем, как штакетник превращается в щепу, порой покрикивая:
— Гвардия, впёр-ред! Рычаги на себя!
— Во! — сказал Мухомор Вадиму так, словно хвастался местными достопримечательностями. — Сидит — майор, а забор сносит — поэт. Слав, ты его за что?
— Знал бы за что, совсем бы убил, — серьёзно ответил Славик, пошатнувшись.-
Браги не даёт, рожа.
— Вы ж у него, поди, все выжрали?
— Тем более, — сказал Славик. — Вы-то привезли что-нибудь? Мы тут третий
день гужбаним, с Бакуриным просто — вылезет утром на воздух, поглядит на небо в пустую бутылку заместо подзорной трубы и мигом с нами согласится, что погода для работы самая неподходящая. Карасей наловили до черта, ухи целое ведро стоит, а вот с водярой плохо, и продавать больше нечего:
— Сейчас что-нибудь придумаем, — почесал в затылке Худой. — Денег мал-мал есть. А вот магазин закрыт: Томка что, с вами бухает?
— Ага. Там её уже по второму кругу пускают: Сторонись!
Они кинулись с дороги в разные стороны, как воробьи из-под колёс. «ГАЗ-53» с самодельной деревянной будкой, прикрывавшей только половину кузова, проехал мимо, вихляя, свернул вправо и ухнул передними колёсами в единственную глубокую ямку, которая здесь имелась. Мотор моментально заглох, из кабины вывалился детина в такой же брезентовой униформе, кое-как утвердился на ногах и, похоже, принялся мучительно соображать, где это он очутился.
— О, Вася прибыл, — констатировал Мухомор. — Как успехи? Эй, Василь?
— Нормалёк! — отрапортовал Вася, не без труда сфокусировав на нем глаза. — И бакуринский транзистор загнал, и твои хромовые сапоги: на хер тебе тут. Мухомор, хромачи? На танцы, что ли, ходить?
— Ну ты и курва:— беззлобно покачал головой Мухомор.
— Зато имеем флягу браги. Вон, в кабине, еле запихнул:
— Капает! — взревел Мухомор нечеловеческим голосом. — Ты же крышку на защёлку не заложил! Вон, капает! Спасай брагу!
Все кинулись к кабине, опережая друг друга, вопя от избытка чувств. Мешая друг другу, не без труда выволокли из тесной кабины огромный алюминиевый бидон, литров на полсотни — Вадим видел как-то по телевизору именно такие, в них образцово-показательные доярки сливали молоко. Здесь, разумеется, молоком и не пахло, во фляге плескалась жидкость, цветом и запахом крайне напоминавшая какао.
— Какаовая, — блаженно принюхался Иисус. — Это вам не с куриным помётом, как в Парнухе: Взяли, мужики!
Они с Худым подхватили флягу за ручки и поволокли к избе, откуда как раз отъезжал «уазик». Вася орал вслед:
— Грузовик-то вытащим?
— До завтра постоит, — отмахнулся Мухомор. — Вадик, чего встал? Пошли
«какаву» пить, как аристократы!
— Эй! — истошным голосом завопили сзади. — Эй, иогодите, идолы тувинские!
Их гигантскими прыжками нагонял тот самый доморощенный чабан — полы брезентового плаща развевались, в руке мужичонка держал совершенно бесполезный теперь кнут, забыв о нем.
— Ага, — осклабился Мухомор. — Сработало:
Подбежав, пастух сгоряча продолжал в том же духе:
— Вы, идолы тувинские: Славик моментально выдвинулся вперёд, занёс колун:
— Я тебе! Господ геофизиков сравнивать с языческими идолами? Пополам перелобаню, труженик пастушьего фронта!
— Ты, в самом деле, поосторожнее, — невозмутимо бросил Иисус. — Не с бичевней общаешься, можно и по рогам схлопотать: Мало ты у Максимыча через плетень летал?
— Мужики! — плачущим голосом воззвал мужичонка. — Ну ладно вам, что вы,
как эти! Там ваша собачка овцу задавила, налетела, как дикий зверь, завалила и придушила моментом: Мне ж хозяева бошку отвинтят! Что ж теперь делать-то?
— Так бы сразу и сказал, — поморщился Мухомор. — Во-он, «уазик» стоит. Сходи
к начальнику отряда, поплачь. Если хорошенько попросишь, заплатит. Только овечку,
чур, забираем, коли деньги плочены:
Славик матерно подкрепил его вердикт, многозначительно покачивая топором с видом опытного палача. Чабан, затравленно шарахнувшись, обежал их по широкой дуге и помчался к указанной избушке.
— Ага! — захохотал Славик. — Вы что. Боя пускали?
— Да отвязался, — ханжески воздел глаза к небу Мухомор. — И глазом моргнуть не успели, как смылся:
— Значит, будем с шашлычком, — безмятежно заключил Славик, отбросил
колун. — Ладно, я ему завтра ограду дорублю, куда он, на хрен, денется: Пошли «какаву» пить:
:Аристократическая «какава» по своему убойному действию напоминала
молодое вино, которое Вадиму довелось не раз пробовать в Молдавии. От какао она
ничем не отличалась и вкусом, сама лилась в глотку, но вскоре при относительно ясном сознании руки-ноги отказывались повиноваться, а там наступал черёд мозгов. Правда, этот момент настал довольно поздно — и Вадим общался с новыми знакомыми довольно долго. Его очередным пристанищем оказалась небольшая избушка, где половину единственной комнаты занимали огромные нары с аккуратным рядком спальников, а кроме нар имелись лишь бесполезная печь и самодельный столик. На нарах и расположились, сдвинув в угол уснувшую в спальном мешке полуголую белобрысую девицу, здешнюю знаменитость Томку, и положив к ней под бочок столь же бесчувственного субъекта, худого, как жердь и бритого наголо, в энцефалитке, но без штанов.
— Картина ясная, — сделал вывод Мухомор. — Михалыч Томку отпежил, из
спальника он ещё вылез, а вот штаны надеть уже не сподобился, укатали сивку крутые горки: Разбудить, что ли?
— Сам разбудится, как брагу учует, — фырк-нул Славик. — Все равно сейчас кататься начнёт.
— Это точно, — кивнул Мухомор, пояснил Вадиму. — Манера у человека такая -
когда вырубится, начинает по нарам кататься. Может, снится, что он трактор, кто его знает: В Парну-хе вот так же взялся кататься, когда никого в хате не было, а Васька на нарах пилу забыл. Михалыч по ней лысиной и прошёлся. Мы потом заходим — мамочки! Все спальники в кровище, смотреть жутко, а он дрыхнет себе. Паша вбил в голову, что это мы Михалыча били, так до сих пор и не верит, что он сам:
— Поговори, — довольно внятно отозвался Михалыч, не открывая глаз.
— А кто в Береше телёнка трахал? Наливайте: Где моя большая кружка?
— Насчёт телёнка — брешет, — сообщил Мухомор, подсовывая Вадиму
эмалированную кружку, до краёв полную «какавой». — Дело там было совсем не так. Избушку бабка нам сдала, а телёнок остался в загородке. Стоит себе и стоит, придёт она, покормит и уйдёт. Вот кто-то, то ли Славка, то ли Иисус, начал ему пальцы в рот совать. Остальные тоже подтянулись, все развлечение, потому что работы не было пять дней, дождь шёл, пить и то надоело: Телок маленький, сосёт пальцы, пасть у него жёсткая, но кожу не сдирает. Стояли мы так, и тут спьяну пришло кому-то в голову — а ежели ему вместо пальца в рот чего другое засунуть? Ну, пошла дискуссия. Сошлись на том, что по дурости сосать будет. Ладно, идём дальше: возникает закономерный вопрос, кто ему свой сунет? Никто не хочет, все опасаются. Кто его знает, возьмёт да отжуёт. Решили жребий бросать. Пока судили-рядили, пока обговаривали, орали на всю деревушку. Пошёл какой-то абориген к бабке и орёт: «Семёновна, беги скорей, твоего телка эти идолы трахать хотят!» Бабка бежит, аж кости стучат: Вот и вся история. Увела она телка от греха подальше. А этот тут клевету разводит. Михалыч, хоть штаны надень: