Страница:
– Это тот самый Петухов? Из Сургута?
– Да, представь себе.
– Вот это да! – просияла Ника. Очень богатый и очень влиятельный человек, если он купит участок, они распродадут остальные в считанные дни, – а не ли мелко для Петухова?
– Он хочет сделать подарок теще с тестем. Так что, возможно, не будет сильно присматриваться и прислушиваться к разговорам. Но смотреть участок приедет сам, представляешь? Говорят, он не доверяет менеджерам, когда покупает недвижимость. Я жду его дней через десять.
– Алеша, это отлично! Пусть нам повезет! Ну, должно же нам, наконец, повезти!
– Ты же понимаешь, что мы должны произвести на него впечатление счастливой семьи, наслаждающейся жизнью на лоне природы? Чтобы ему даже в голову не пришло, что дурацкие слухи об этом месте имеют под собой хоть какое-то основание.
– Конечно, я все сделаю в лучшем виде! Ты что, меня не знаешь? Что-что, а произвести впечатление я умею!
Алексей снова крепко прижал ее к себе на секунду, и усадил за стол в кухне, галантно придвинув ей стул. Его приготовления кофе оборвал звонок мобильного. Не того, которым он пользовался на работе, а другого, который был предназначен только для домашних и очень близких друзей.
– Да, – поморщившись, ответил Алексей в трубку, – нет, я уже сказал – не сегодня. Завтра, когда меня здесь не будет. Ну и что, что сейчас подходящий момент? Я сказал – завтра. И не забудьте проследить, чтобы все трое вышли наружу. Мне не нужно уголовное расследование. Как хотите. Хоть сами их разбудите! Если хоть один человек пострадает, я лично отведу вас в милицию, вам понятно?
Он снова поморщился, нажимая на отбой.
– Что это ты такое затеял? – полюбопытствовала Ника.
– Да так, я бы не хотел делать тебя соучастницей своих темных делишек, – он рассмеялся.
– А все-таки?
– К приезду Петухова было бы не плохо избавиться от этой пресловутой избушки, ты не находишь?
– Да я тебе об этом уже месяц твержу, а ты меня не слушаешь! А что, плотник согласился ее продать?
– Вообще-то нет, но я пока попробую обойтись без его согласия.
– Давно бы так, – фыркнула Ника, – а то развел чистоплюйство. Деловые люди должны такие проблемы решать быстро.
– Ну, милая, ты чересчур много от меня требуешь! Я же не бандит, а порядочный бизнесмен, мне хватает нарушений закона в области ухода от налогов, чтобы я мог позволить себе совершать еще и уголовные преступления.
– Ладно, я рада, что ты, наконец, хоть на что-то решился, – рассмеялась она.
Ей вдруг стало жаль плотника, хотя она и не поняла, что задумал ее муж. Может быть, он и вправду зайчик, который ни в чем не виноват? Но Ника тут же вспомнила, как он сообщил ей об установленном сроке, в который они должны покинуть долину, и ее жалость немедленно улетучилась. Нет, ему не удастся провести ее и прикинуться чудаковатым романтиком. Он наверняка причастен к тем ужасам, которые подстерегают ее здесь на каждом шагу. И это не говоря о его советах покупателям!
– Послушай, а что если плотник сунется со своими разговорами и к Петухову? – нахмурилась она.
– Ну, попробуем решить и эту проблему. У нас еще есть время, – задумчиво ответил Алексей.
Обещанные два дня благополучно прошли, начинался третий, и в глубине души шевелилось беспокойство, но Илья подумал, что не может представить себе ничего страшней, чем снос избушки. И на этом успокоился – что будет, то будет. Избушку он им отдать просто не сможет, чего бы они ни делали.
Леса на баню так и не привезли, и после завтрака он с энтузиазмом продолжил доклеивать модель сруба. Мишка собирался в магазин, и Сережка хотел отправиться с ним – несколько часов Илья мог наслаждаться одиночеством. Он с самого утра чувствовал подъем и в голове у него созрели интересные мысли, которые стоило бы записать в синюю тетрадь. Он на секунду отвлекся и поискал ее глазами, но на полке рядом с домиками ее не увидел. Не лежала она и на столе, Илья заглянул под стол – но и там было пусто. Где же он видел ее в последний раз? Писал он ночью, дня три назад, и, как всегда, бросил там, где закрыл. На столе. И больше он к ней не прикасался.
– Мишка, а ты мою синюю тетрадь не видел?
– Так на столе валялась, – с готовностью ответил тот.
– Что-то не валяется. Сережка, не видел синей тетради?
– Это толстая такая, как книга?
Илья кивнул.
– Я в ней портрет девчонок нарисовал. Им так понравилось, что они захотели маме показать.
– И что? – Илья замер, – и ты дал?
– Ну что мне жалко, что ли? Тем более, они обещали вернуть.
Илья похолодел и стиснул кулаки. Нет, Сережка, конечно, не виноват. Стоило заранее подумать о том, что ему надо где-то рисовать. И разбрасывать свои вещи не надо где попало. Но, черт возьми, это же просто…
– Папка, ты чего? Что с тобой? – Сережка испугался.
– Нет, ничего, – еле выговорил Илья.
Веронике, в собственные руки… Там же не написано, что это не предназначено для чужих глаз. Да если бы и было написано!
– Папка, ты это из-за тетрадки? Ты не расстраивайся так, я сейчас пойду и заберу у них. Ты только не беспокойся, я сейчас…
Сережка пулей вылетел из избушки, а Илья до боли закусил губу, продолжая сжимать бесполезные кулаки. Лучше бы он никогда в нее ничего не писал! Зачем это вообще было нужно? Кому? Бумага все стерпит?
А с другой стороны, кто это будет читать? Никому это не интересно, это даже не чужие письма. Может быть, он напрасно расстраивается? Вероника одним глазом глянет на портреты дочерей и равнодушно отведет глаза. Какое ей дело до того, что еще в этой тетрадке есть?
Илья уперся ладонью в лоб и стиснул пальцами челку. Что же он наделал! Ну что ему стоило убрать тетрадь в спальню, с глаз долой? Мысль о том, что Вероника даже мельком прочтет то, что там написано, приводила его в ужас: больше всего хотелось закрыть лицо руками и забиться куда-нибудь в угол, а главное – больше никогда оттуда не вылезать.
Мишка, одетый и собранный, ждал на крыльце, а Сережка вернулся минут через десять, но тетрадки не принес.
– Она у их мамы в спальне, а мама уехала куда-то. Когда она приедет, они сразу ее заберут и принесут.
Час от часу не легче! Очень хотелось завыть.
– Папка, да не расстраивайся ты так, она же не потерялась! Девчонки принесут, честное слово!
– Идите в магазин, – сухо ответил Илья, – Миш, купите Сережке все, что ему для рисования нужно. Он сам покажет.
Сережка просиял:
– И большой набор красок можно?
– Если он тут продается, то почему нет? – хмыкнул Илья, – а главное, бумаги побольше купите…
– Пап, ну прости меня, я же не знал, что твою тетрадку нельзя брать…
– Да ладно, – Илья махнул рукой.
Едва за ними закрылась дверь, Илья и вправду завыл, обхватив голову руками. Ну за что? В спальне? Она что, перед сном на портреты детей хотела полюбоваться? Или хочет вернуть его вещь лично ему в руки, не доверяя дочерям? Чушь. Она наверняка взяла ее читать! А на внутренней стороне обложки печатными буквами написаны его имя, фамилия и телефон, еще старый, из родительской квартиры. Зачем он это написал? Чтобы каждому, кто заглянет внутрь, стало ясно, чья это вещь?
Может быть, пойти к ней и потребовать вернуть тетрадку? Но если она не заглядывала в нее, то после такого точно захочет ее хотя бы пролистать. И, чего доброго, подумает, будто Илья всерьез относится к тому, что там написано. Нет, он не сможет такого сделать, да он вообще не сможет встретиться с ней глазами, никогда, если представит себе на секунду, что она эту тетрадь читала.
Когда к обеду вернулись Мишка с Сережкой, Илья, конечно, слегка пришел в себя, постарался не думать об этом больше. Но все равно, время от времени мысль о тетрадке и Веронике колола его изнутри, заставляя сжиматься и холодеть. Он не стал напоминать о тетрадке Сережке, тем более что тот был полон энтузиазма начать портить краски и бумагу немедленно. И девчонки скорей всего о ней забыли и до самого вечера так ее и не принесли.
Если днем он еще мог прогнать от себя мрачные мысли, то ночью, как только погас свет и Илья остался наедине с собой, они навалились на него, не давая уснуть. Ему виделось лицо Вероники, листающей его тетрадь с презрительной усмешкой на губах, или, еще хуже, с доброй снисходительной улыбкой. Сами собой вспоминались строчки, написанные там во времена, когда он был влюблен в Лару. И те, которые он писал ей, когда они разводились… И то, что он сочинял совсем недавно, про избушку, и про Мару…
Сон, который, в итоге, сморил его, был мрачен и сер – ему снова, в который раз приснилось болото. Чавкающая вонючая жижа под ногами. Гнилые деревца. Сырость и холод. А потом сон превратился в кошмар – ему снились гусеницы ревущей тяжелой машины, которая рушит стены избушки. Снились так близко, что Илья мог дотянуться до них рукой, прямо перед лицом. Металлический лязг траков оглушал, ему казалось, он своим телом ощущает тяжесть многотонной махины, которая сминает и крушит стены. Свинцово-серые, блестящие бревна избушки хрустят и ломаются, как высохшие ветки, катятся впереди отвала, и на мгновение мелькают между ними крошечные игрушечные домики из спичек.
Он хотел закричать, но тяжесть, придавившая грудь, не давала вздохнуть. Он хватался руками за шевелящийся перед глазами металл, пытаясь задержать, остановить, заклинить ползущие вперед гусеницы. Но под ножом бульдозера рухнула печь, и в воздух метнулся огромный столб дыма, и хлопья золы черно-серым снегом закружились над избушкой, плавно опускаясь на лицо.
Дым, едкий дым! Горький, как полынь и душный, как петля на шее. Илья чувствовал, что задыхается – от ужаса, от горя, от тяжести на груди, и от едкого дыма.
– Вставай же! – резкий пинок в бок вырвал его из кошмара, – быстро!
В спальне ощутимо пахло дымом, но не настолько, чтобы от него задыхаться. Илья открыл глаза и увидел белый сарафан-саван.
– Быстрей! – Мара снова пнула его в бок.
– Что случилось? – Илья сел на кровати, еще не вполне понимая, что было кошмаром, а что происходит наяву.
– Выходите на улицу, быстро. И ничего не бойтесь.
Свет, в окне показался оранжевый свет и снова исчез, как сполох пламени. Илья прижался лбом к стеклу и увидел внизу огонь – еще робкий, но уж набирающий силу. Избушка горела, горела вдоль всей стены, которую он мог разглядеть!
– Ничего не бойтесь, – спокойно сказала Мара.
– Да это же пожар!
– Это пожар, здесь сейчас будет очень дымно, выходите на улицу.
Илья вскочил, вытащил из кровати спящего Сережку вместе с одеялом и пнул ногой Мишкину кровать:
– Мишаня! Поднимайся быстро, мы горим!
Мишка сел на кровати и огляделся.
– Как горим?
– А вот так! Быстро выходим на улицу!
Сережка проснулся и что-то невнятно пробурчал.
– А вещи? Надо вещи выносить!
– К черту вещи, надо огонь тушить, – прорычал Илья, пытаясь отодвинуть засов, – Горит не сильно пока, мы должны успеть.
– Папка, да поставь меня, я уже проснулся!
Илья распахнул дверь ногой и вынес ребенка на крыльцо – ступени не горели, пока можно было выйти свободно. А он как раз боялся, что с выходом возникнут проблемы.
Избушка горела по всему периметру, нижние венцы, служащие фундаментом, занялись основательно. Илья поставил Сережку на землю и кинулся к душевой кабине. Мишка подбежал вслед за ним.
– Не достанем до шланга, надо табуретку подставить! – крикнул он, но Илья дернул шланг двумя руками и почувствовал, что тот подается. Он дернул еще раз, пытаясь повиснуть на нем всей тяжестью, и повалился на колени, когда шланг вырвался из бочки.
– Насос включай, – крикнул он Мишке и потянул шланг к избушке.
Мишка не растерялся, насос заревел, и через несколько секунд упругая струя хлестнула вперед.
Бревна зашипели, клубы дыма, смешанного с паром, повалили вверх и в стороны.
– Сколько времени он протянет, как думаешь? – спросил Илья.
– Не знаю, минут десять максимум, – ответил Мишка, – я ни разу больше бочки не набирал.
– Черт, не хватит, – проворчал Илья, – и до задней стенки не дотянется.
Едва он отводил шланг в сторону, на том месте, где только что шипела вода, вновь поднималось пламя.
– Мишка, держи, туши эту стену, я ведрами ту сторону буду поливать! – Илья сунул Мишке в руки шланг, – Сережка, вылезай из одеяла, будешь воду набирать!
Сережка из одеяла давно вылез сам, и только и ждал команды, чтобы начать что-то делать.
В бочке душа было не меньше двадцати ведер, а еще под крышей стояла старая ванна, полная дождевой воды – но этого все равно не хватало!
Илья подхватил два ведра, стоящие под крыльцом и одно отдал Сережке:
– Набирай воду в душе и носи мне.
Сам он зачерпнул ведро из ванны и выплеснул его на заднюю стену избушки – там горели как минимум два нижних венца. Огонь зашипел, выбросил огромный клуб дыма, облизнулся, и полыхнул снова, будто этого ведра и не было. Илья закашлялся, набрал еще воды и вылил на то же место – на этот раз результат появился. Сережка подтащил ведро, а Илья отдал ему пустое.
Струя воды в душе лила несильно, Илья успевал добежать до Сережки и отдать пустое ведро, а иногда прихватывал и воду из ванны. Огонь сдавался неохотно, но все же сдавался! Ему удалось погасить половину задней стены, когда Сережка сообщил, что в бочке вода кончилась.
– Из ванны носи, – крикнул Илья, кашляя все сильней и вытирая слезы – дым ел глаза и не давал нормально дышать.
В эту секунду зачавкал насос и Мишка крикнул:
– Все, кончилась вода! Кто-нибудь, выключите насос побыстрей, сгорит же!
– Сам выключай, – крикнул Илья – Сережка подтащил очередное ведро.
Отчаянье, которое он с таким трудом удерживал в себе, поднималось в груди. Нет, не потушить! Не потушить!
– Оставь воды в ванне, – крикнул он Сережке.
– Да там всего ничего осталось, – ответил тот, подавая ему новую порцию воды, – ведра два, не больше!
Илья выплеснул ведро на стену и подбежал к крыльцу. Мишке удалось потушить почти всю переднюю стену, боковые же стены горели, и огонь поднимался до самых окон. Если вспыхнет крыша, избушку будет не спасти. Илья сгреб одеяло, в котором вынес на улицу Сережку и кинул его в ванну. Нижние венцы самые толстые и сырые, а верхние еще не горят, огонь только облизывает их снаружи.
Это бесполезно, он понимал, что это бесполезно! Через полчаса избушки не будет, и с этим ничего нельзя поделать! Но так просто сдаваться Илья не собирался. Сбивать огонь мокрым одеялом оказалось значительно тяжелей, чем он мог себе представить – жар был гораздо ближе, колючие искры разлетались в разные стороны, а дым с горячим паром хлестал в лицо, отчего пришлось закрыть глаза и работать вслепую.
– Папка, не надо так! – в отчаянье крикнул Сережка.
– Не лезь! – на всякий случай ответил Илья, – не подходи сюда!
Что-то громыхнуло над головой, перекрывая гул огня и шипение пара. Илья с ужасом подумал, что загорелась крыша, а он не успел этого заметить. Он снова кинул обгорелое одеяло в ванну и продолжил хлестать им упрямый огонь с новой силой. Кашель совсем не давал дышать, слезы градом катились из глаз – Илья вообще перестал видеть. Огонь гудел все громче – или это только казалось?
– Не дам! – крикнул он от злости и отчаянья, – не дождетесь!
Одеяло тлело по краям, несмотря на то, что и минуты не прошло, как оно насквозь пропиталось водой. Бесполезно, все бесполезно! Дом не потушить одним мокрым одеялом!
– Не дождетесь, – прорычал Илья еще раз, скрежеща зубами.
Над головой снова громыхнуло, значительно громче. Неужели, рушится крыша? Нет, этого не может быть, рано, так быстро дома не горят! Резкий порыв ураганного ветра унес клуб огня в сторону.
– Гроза, папка, это гроза! – крикнул Сережка.
И как только он успел это крикнуть, стена дождя рухнула на землю – дождь такой силы Илья видел лишь однажды в Сибири. Ветер сносил потоки воды в сторону, и она хлестала горящие бревна как огромный брандспойт. Густой горячий дым ударил Илье в грудь, обжигая лицо и руки. Он отшатнулся назад, закрывая лицо руками, споткнулся и, не удержавшись на ногах, сел на землю.
– Папка! – Сережка рванулся к нему и плюхнулся рядом на колени, – ты обжегся?
– Нет, дым, просто дым глаза разъел, – Илья попробовал поднять веки – слезы побежали сильней.
Небо загрохотало оглушительно и раскатисто, дождь лился с такой силой, что земля превратилась в огромную глубокую лужу. Илья подставил ему лицо, стараясь промыть глаза. После жара огня холодная вода остудила горящую кожу, только в легких еще першило от дыма и дыхание с трудом пробивалось сквозь расцарапанное кашлем горло.
Ветер сменил направление, и Илья, наконец, открыл глаза – теперь струи дождя тушили заднюю стену избушки, как будто кто-то на небе направлял их туда, где огня было больше всего. Вода вокруг поднималась все выше, и грязным потоком бежала вниз, к реке. Сверкнула молния, и через секунду небо раскололось над самой головой.
Илья поднялся и осмотрелся как следует: огонь явно проиграл этот бой. Гроза именно бушевала, в полную силу обрушивая на землю свой гнев – ветер чуть не сбил его с ног, вода поднялась до икр, а стоящему рядом с ним Сережке – до колен.
– Ничего себе! – восхищенно пробормотал Сережка, задирая голову и открыв рот, – вот это буря!
– Да уж, – неуверенно хмыкнул Илья, тоже глядя на небо, открыв рот – беснующаяся стихия приводила его в восторг, и постепенно на смену нервному напряжению приходила радость – щемящая и благодарная. Он раскинул руки, подставляя грудь и ладони под хлещущий дождь и ветер: избушка не сгорит. Как он мог усомниться в том, что Долина защитит ее от огня?
– Эй, может нам в дом зайти? – крикнул Мишка.
Илья покачал головой, хватая воспаленными губами воду, падающую сверху. Как же хорошо! Разве мог он когда-нибудь представить себе, как хорошо стоять под ливнем и смотреть на сверкающее молниями небо?
– Папка! Как здорово!
Илья повернул голову и увидел, что Сережка, так же как и он, раскинул руки и ловит лицом дождь и ветер.
Гроза прокатилась над Долиной за несколько минут – молнии сверкали все дальше, гром грохотал все тише, ветер постепенно успокаивался, только под ногами так же быстро бежал мутный поток.
Илья подошел к избушке и провел рукой по низу стены – обугленные мокрые бревна оставили на руке черный след. Рассмотреть повреждения в темноте он не мог, но, судя по всему, нижние венцы не прогорели насквозь, а верхние просто немного обуглились. Илья погладил стену на уровне окна, и неожиданно заметил, что ему страшно трогать пальцами обожженное тело избушки, как будто она была живой, и его прикосновение причиняло ей боль.
– Ничего, я тебя вылечу, – прошептал он одними губами, – все будет хорошо.
Усталость навалилась на него внезапно, Илья почувствовал озноб и очень захотел оказаться в постели под одеялом. Он обошел избушку со всех сторон, прощупывая нижние венцы, и, наконец, поднялся на крыльцо.
Мишка давно спрятался внутри и теперь вытирал Сережку огромным махровым полотенцем. Окна были распахнуты, но все равно в воздухе стоял устойчивый запах гари.
– Как думаешь, можно окна закрыть? – спросил он, – По-моему, проветрилось.
– Холодина-то какая, – поежился насквозь мокрый Илья, – закрываем, конечно.
– Ты вытирайся, я закрою, – заботливо предложил Мишка и протянул ему полотенце, легонько хлопнув Сережку по мягкому месту.
Илья скинул мокрые трусы и майку – ливень не смыл с них сажи – и посмотрел на себя со всех сторон. Нет, ни одного серьезного ожога не было, разве что кожа местами облезет, не страшней, чем на солнце обгореть.
– Сережка, ты не обжегся? – спросил он сына, залезающего в постель. Мишка натягивал пододеяльник на одеяло – они водились в избушке в изобилии, ведь ночевали здесь иногда шесть человек одновременно.
– Нет, – ответил парень, демонстративно стуча зубами и сворачиваясь клубком.
– Сам-то как? – поинтересовался Мишка.
– Не, нормально вроде.
– Рожа у тебя красная, – сообщил Мишка.
Илья ощупал лицо – да, кожу жгло, что было неудивительно. Он глянул в автомобильное зеркальце – брови местами опалились, но ресницы остались на месте.
Пока он вытирался и искал сухое белье, Мишка успел закрыть все окна и улечься в постель раньше его. Илья погасил свет и собирался влезть под одеяло, когда услышал какой-то звук в столовой. Интересно, а дверь они закрыли на ночь? В том, что избушку нарочно подожгли, не было никаких сомнений, и опасаться незваных гостей, наверное, стоило.
Он прошлепал к выходу и тут же наткнулся на Мару. Она приложила палец к губам и показала на дверь в спальню. Илья кивнул, прикрыл ее и включил в столовой свет.
– Твое? – с хитрой улыбкой спросила Мара и вытащила из-за спины его синюю тетрадь.
Илья выхватил ее у Мары из рук несколько грубей и поспешней, чем следовало.
– Где ты ее взяла? – со злостью спросил он.
Мара кокетливо покрутила головой:
– Какая разница? Вещь твоя, я тебе ее возвращаю.
Илья скрипнул зубами и поставил тетрадь на полку.
– Ну что ты так нервничаешь, а? Да я и так читаю ее, когда захочу, я уже говорила, – Мара повела плечом, как будто хотела приласкаться к нему.
– Прекрати со мной заигрывать, – буркнул Илья.
– А почему? Слушай, мне так понравилось, что ты про меня написал! Я прямо растаяла, честное слово. Мне никто никогда не посвящал стихов, сколько я за мужиками охочусь.
– Может, они просто не успевают? – хмыкнул Илья.
Мара насупилась.
– А может и правда, не успевают? – она удивленно подняла брови, – но все равно, ты первый. Шалунья, значит? Умереть готов?
Илья отвел глаза и цыкнул зубом.
– И я тут подумала, знаешь… Очень мне тебе приятное захотелось сделать. На Купалу я тебе покажу цветок папоротника. Если успеешь его сорвать, то будешь неуязвим для меня. И тогда люби меня хоть всю ночь – ничего страшного не будет. Я честно говорю, можешь спросить, у кого хочешь. И вообще, цветок папоротника – полезная вещь, у него множество разных свойств, так что цени!
– Слушай, вали отсюда, – прошипел Илья, чувствуя, что сейчас решит не дожидаться Купальской ночи.
– Что, боишься?
– Да, считай, боюсь. Иди, оставь меня в покое.
– Ладно, – довольно ухмыльнулась Мара, – так и быть. Ну, хоть бы поцеловал меня на прощание!
– Уйди, – рявкнул Илья, а потом добавил, – и не смей даже близко подходить к моему ребенку!
Она расхохоталась и нырнула в печную дверцу, и он снова не понял, как ей это удалось. Ну как после этого заснешь?
Алексей уехал рано утром, и Ника снова осталась наедине с домашним хозяйством. День пролетел незаметно, и чем ближе время подходило к закату, тем сильней Нику терзало смутное беспокойство. Она не догадывалась, что ее муж задумал сделать с избушкой, и судьба плотника не сильно ее беспокоила, но ей почему-то показалось, что это выльется в нечто страшное, и это страшное не обойдет ее стороной. А может, она и вправду начала бояться темноты?
С тех пор как девочек с утра пораньше домой привел плотник, она не забывала заходить к ним перед сном, и сидела в детской до тех пор, пока они не засыпали. Чтобы они не спали с горящей лампой, она купила им замечательный ночник в виде полярной совы, и внимательно следила за тем, чтобы он был включен на ночь. Она оставляла дверь в их спальню открытой настежь и не закрывала свою, чтобы они могли позвать ее ночью, если им снова что-нибудь привидится.
Этого оказалось достаточно – теперь дети спали спокойно. Может и к лучшему, что Надежда Васильевна уехала и перестала их пугать? Ника теперь нисколько не сомневалась в том, что их ночные страхи объясняются именно провокационными рассказами суеверной старушки.
В этот вечер она сидела с девочками особенно долго. Может быть, ее смутное беспокойство передалось детям, дети ведь очень чувствительны к эмоциям родителей, а может, они и сами ощущали тревогу, поэтому не могли уснуть. Ей пришлось рассказать им на ночь сказку, хотя она не сомневалась, что ее близняшки давно вышли из этого возраста. В историях у нее недостатка не было, она просто пересказала им сюжет одной их книг фэнтези, о принцессах и рыцарях, которые когда-то переводила. Они уснули примерно на середине.
И снова, уже в который раз, по дороге в спальню ей почудился чей-то взгляд из сумеречной гостиной. Темнело теперь не больше чем на час, в городе, наверное, перестали зажигать на ночь фонари – начинались белые ночи. Но если раньше Ника ждала их приближения, как освобождения от кошмаров, то теперь убедилась: в сумерках таится несравнимо больше страхов и опасностей, чем в непроглядной темноте. Потому что смутные образы ее снов стали видимыми отчетливо во всем своем безобразии.
Нет, она не позволит кошмарам влиять на ее поведение, когда она не спит. Ей хватило истории с котом и газовым баллончиком, больше она не намерена превращаться в посмешище. Как бы ни был осязаем взгляд в спину, Ника, стараясь сохранить спокойствие, зашла в спальню, не закрывая двери, сняла макияж, разделась, осмотрев свое тело, к которому по-прежнему не хотел приставать загар, хотя она проводила на солнце не менее двух часов в день. Открытая дверь ее раздражала, ей постоянно казалось, что за ней кто-то подглядывает, она терпеть не могла готовиться ко сну, не закрывшись. И, хотя она гордилась собственным телом, и не делала ничего, что могло бы бросить на нее и малейшей тени, все равно, ей было неприятно. Но чего не сделаешь ради детей!
Ника расчесала волосы, любуясь своим отражением. Интересно, написал бы плотник стихотворение для нее, если бы увидел ее обнаженной, с распущенными волнистыми золотыми волосами, как у русалки? Он же всем пишет, почему бы ему не написать что-нибудь и для нее? Ника сегодня, как никогда, казалась себе похожей на русалку – зеленые глаза ее светились, волосы лежали мягко и послушно, обволакивая точеные плечи, а не торчали во все стороны, как обычно. Кожа, так и не принявшая загара, перестала отливать синевой и приобрела молочно-белый оттенок, оставаясь при этом прозрачной и нежной.
– Да, представь себе.
– Вот это да! – просияла Ника. Очень богатый и очень влиятельный человек, если он купит участок, они распродадут остальные в считанные дни, – а не ли мелко для Петухова?
– Он хочет сделать подарок теще с тестем. Так что, возможно, не будет сильно присматриваться и прислушиваться к разговорам. Но смотреть участок приедет сам, представляешь? Говорят, он не доверяет менеджерам, когда покупает недвижимость. Я жду его дней через десять.
– Алеша, это отлично! Пусть нам повезет! Ну, должно же нам, наконец, повезти!
– Ты же понимаешь, что мы должны произвести на него впечатление счастливой семьи, наслаждающейся жизнью на лоне природы? Чтобы ему даже в голову не пришло, что дурацкие слухи об этом месте имеют под собой хоть какое-то основание.
– Конечно, я все сделаю в лучшем виде! Ты что, меня не знаешь? Что-что, а произвести впечатление я умею!
Алексей снова крепко прижал ее к себе на секунду, и усадил за стол в кухне, галантно придвинув ей стул. Его приготовления кофе оборвал звонок мобильного. Не того, которым он пользовался на работе, а другого, который был предназначен только для домашних и очень близких друзей.
– Да, – поморщившись, ответил Алексей в трубку, – нет, я уже сказал – не сегодня. Завтра, когда меня здесь не будет. Ну и что, что сейчас подходящий момент? Я сказал – завтра. И не забудьте проследить, чтобы все трое вышли наружу. Мне не нужно уголовное расследование. Как хотите. Хоть сами их разбудите! Если хоть один человек пострадает, я лично отведу вас в милицию, вам понятно?
Он снова поморщился, нажимая на отбой.
– Что это ты такое затеял? – полюбопытствовала Ника.
– Да так, я бы не хотел делать тебя соучастницей своих темных делишек, – он рассмеялся.
– А все-таки?
– К приезду Петухова было бы не плохо избавиться от этой пресловутой избушки, ты не находишь?
– Да я тебе об этом уже месяц твержу, а ты меня не слушаешь! А что, плотник согласился ее продать?
– Вообще-то нет, но я пока попробую обойтись без его согласия.
– Давно бы так, – фыркнула Ника, – а то развел чистоплюйство. Деловые люди должны такие проблемы решать быстро.
– Ну, милая, ты чересчур много от меня требуешь! Я же не бандит, а порядочный бизнесмен, мне хватает нарушений закона в области ухода от налогов, чтобы я мог позволить себе совершать еще и уголовные преступления.
– Ладно, я рада, что ты, наконец, хоть на что-то решился, – рассмеялась она.
Ей вдруг стало жаль плотника, хотя она и не поняла, что задумал ее муж. Может быть, он и вправду зайчик, который ни в чем не виноват? Но Ника тут же вспомнила, как он сообщил ей об установленном сроке, в который они должны покинуть долину, и ее жалость немедленно улетучилась. Нет, ему не удастся провести ее и прикинуться чудаковатым романтиком. Он наверняка причастен к тем ужасам, которые подстерегают ее здесь на каждом шагу. И это не говоря о его советах покупателям!
– Послушай, а что если плотник сунется со своими разговорами и к Петухову? – нахмурилась она.
– Ну, попробуем решить и эту проблему. У нас еще есть время, – задумчиво ответил Алексей.
Обещанные два дня благополучно прошли, начинался третий, и в глубине души шевелилось беспокойство, но Илья подумал, что не может представить себе ничего страшней, чем снос избушки. И на этом успокоился – что будет, то будет. Избушку он им отдать просто не сможет, чего бы они ни делали.
Леса на баню так и не привезли, и после завтрака он с энтузиазмом продолжил доклеивать модель сруба. Мишка собирался в магазин, и Сережка хотел отправиться с ним – несколько часов Илья мог наслаждаться одиночеством. Он с самого утра чувствовал подъем и в голове у него созрели интересные мысли, которые стоило бы записать в синюю тетрадь. Он на секунду отвлекся и поискал ее глазами, но на полке рядом с домиками ее не увидел. Не лежала она и на столе, Илья заглянул под стол – но и там было пусто. Где же он видел ее в последний раз? Писал он ночью, дня три назад, и, как всегда, бросил там, где закрыл. На столе. И больше он к ней не прикасался.
– Мишка, а ты мою синюю тетрадь не видел?
– Так на столе валялась, – с готовностью ответил тот.
– Что-то не валяется. Сережка, не видел синей тетради?
– Это толстая такая, как книга?
Илья кивнул.
– Я в ней портрет девчонок нарисовал. Им так понравилось, что они захотели маме показать.
– И что? – Илья замер, – и ты дал?
– Ну что мне жалко, что ли? Тем более, они обещали вернуть.
Илья похолодел и стиснул кулаки. Нет, Сережка, конечно, не виноват. Стоило заранее подумать о том, что ему надо где-то рисовать. И разбрасывать свои вещи не надо где попало. Но, черт возьми, это же просто…
– Папка, ты чего? Что с тобой? – Сережка испугался.
– Нет, ничего, – еле выговорил Илья.
Веронике, в собственные руки… Там же не написано, что это не предназначено для чужих глаз. Да если бы и было написано!
– Папка, ты это из-за тетрадки? Ты не расстраивайся так, я сейчас пойду и заберу у них. Ты только не беспокойся, я сейчас…
Сережка пулей вылетел из избушки, а Илья до боли закусил губу, продолжая сжимать бесполезные кулаки. Лучше бы он никогда в нее ничего не писал! Зачем это вообще было нужно? Кому? Бумага все стерпит?
А с другой стороны, кто это будет читать? Никому это не интересно, это даже не чужие письма. Может быть, он напрасно расстраивается? Вероника одним глазом глянет на портреты дочерей и равнодушно отведет глаза. Какое ей дело до того, что еще в этой тетрадке есть?
Илья уперся ладонью в лоб и стиснул пальцами челку. Что же он наделал! Ну что ему стоило убрать тетрадь в спальню, с глаз долой? Мысль о том, что Вероника даже мельком прочтет то, что там написано, приводила его в ужас: больше всего хотелось закрыть лицо руками и забиться куда-нибудь в угол, а главное – больше никогда оттуда не вылезать.
Мишка, одетый и собранный, ждал на крыльце, а Сережка вернулся минут через десять, но тетрадки не принес.
– Она у их мамы в спальне, а мама уехала куда-то. Когда она приедет, они сразу ее заберут и принесут.
Час от часу не легче! Очень хотелось завыть.
– Папка, да не расстраивайся ты так, она же не потерялась! Девчонки принесут, честное слово!
– Идите в магазин, – сухо ответил Илья, – Миш, купите Сережке все, что ему для рисования нужно. Он сам покажет.
Сережка просиял:
– И большой набор красок можно?
– Если он тут продается, то почему нет? – хмыкнул Илья, – а главное, бумаги побольше купите…
– Пап, ну прости меня, я же не знал, что твою тетрадку нельзя брать…
– Да ладно, – Илья махнул рукой.
Едва за ними закрылась дверь, Илья и вправду завыл, обхватив голову руками. Ну за что? В спальне? Она что, перед сном на портреты детей хотела полюбоваться? Или хочет вернуть его вещь лично ему в руки, не доверяя дочерям? Чушь. Она наверняка взяла ее читать! А на внутренней стороне обложки печатными буквами написаны его имя, фамилия и телефон, еще старый, из родительской квартиры. Зачем он это написал? Чтобы каждому, кто заглянет внутрь, стало ясно, чья это вещь?
Может быть, пойти к ней и потребовать вернуть тетрадку? Но если она не заглядывала в нее, то после такого точно захочет ее хотя бы пролистать. И, чего доброго, подумает, будто Илья всерьез относится к тому, что там написано. Нет, он не сможет такого сделать, да он вообще не сможет встретиться с ней глазами, никогда, если представит себе на секунду, что она эту тетрадь читала.
Когда к обеду вернулись Мишка с Сережкой, Илья, конечно, слегка пришел в себя, постарался не думать об этом больше. Но все равно, время от времени мысль о тетрадке и Веронике колола его изнутри, заставляя сжиматься и холодеть. Он не стал напоминать о тетрадке Сережке, тем более что тот был полон энтузиазма начать портить краски и бумагу немедленно. И девчонки скорей всего о ней забыли и до самого вечера так ее и не принесли.
Если днем он еще мог прогнать от себя мрачные мысли, то ночью, как только погас свет и Илья остался наедине с собой, они навалились на него, не давая уснуть. Ему виделось лицо Вероники, листающей его тетрадь с презрительной усмешкой на губах, или, еще хуже, с доброй снисходительной улыбкой. Сами собой вспоминались строчки, написанные там во времена, когда он был влюблен в Лару. И те, которые он писал ей, когда они разводились… И то, что он сочинял совсем недавно, про избушку, и про Мару…
Сон, который, в итоге, сморил его, был мрачен и сер – ему снова, в который раз приснилось болото. Чавкающая вонючая жижа под ногами. Гнилые деревца. Сырость и холод. А потом сон превратился в кошмар – ему снились гусеницы ревущей тяжелой машины, которая рушит стены избушки. Снились так близко, что Илья мог дотянуться до них рукой, прямо перед лицом. Металлический лязг траков оглушал, ему казалось, он своим телом ощущает тяжесть многотонной махины, которая сминает и крушит стены. Свинцово-серые, блестящие бревна избушки хрустят и ломаются, как высохшие ветки, катятся впереди отвала, и на мгновение мелькают между ними крошечные игрушечные домики из спичек.
Он хотел закричать, но тяжесть, придавившая грудь, не давала вздохнуть. Он хватался руками за шевелящийся перед глазами металл, пытаясь задержать, остановить, заклинить ползущие вперед гусеницы. Но под ножом бульдозера рухнула печь, и в воздух метнулся огромный столб дыма, и хлопья золы черно-серым снегом закружились над избушкой, плавно опускаясь на лицо.
Дым, едкий дым! Горький, как полынь и душный, как петля на шее. Илья чувствовал, что задыхается – от ужаса, от горя, от тяжести на груди, и от едкого дыма.
– Вставай же! – резкий пинок в бок вырвал его из кошмара, – быстро!
В спальне ощутимо пахло дымом, но не настолько, чтобы от него задыхаться. Илья открыл глаза и увидел белый сарафан-саван.
– Быстрей! – Мара снова пнула его в бок.
– Что случилось? – Илья сел на кровати, еще не вполне понимая, что было кошмаром, а что происходит наяву.
– Выходите на улицу, быстро. И ничего не бойтесь.
Свет, в окне показался оранжевый свет и снова исчез, как сполох пламени. Илья прижался лбом к стеклу и увидел внизу огонь – еще робкий, но уж набирающий силу. Избушка горела, горела вдоль всей стены, которую он мог разглядеть!
– Ничего не бойтесь, – спокойно сказала Мара.
– Да это же пожар!
– Это пожар, здесь сейчас будет очень дымно, выходите на улицу.
Илья вскочил, вытащил из кровати спящего Сережку вместе с одеялом и пнул ногой Мишкину кровать:
– Мишаня! Поднимайся быстро, мы горим!
Мишка сел на кровати и огляделся.
– Как горим?
– А вот так! Быстро выходим на улицу!
Сережка проснулся и что-то невнятно пробурчал.
– А вещи? Надо вещи выносить!
– К черту вещи, надо огонь тушить, – прорычал Илья, пытаясь отодвинуть засов, – Горит не сильно пока, мы должны успеть.
– Папка, да поставь меня, я уже проснулся!
Илья распахнул дверь ногой и вынес ребенка на крыльцо – ступени не горели, пока можно было выйти свободно. А он как раз боялся, что с выходом возникнут проблемы.
Избушка горела по всему периметру, нижние венцы, служащие фундаментом, занялись основательно. Илья поставил Сережку на землю и кинулся к душевой кабине. Мишка подбежал вслед за ним.
– Не достанем до шланга, надо табуретку подставить! – крикнул он, но Илья дернул шланг двумя руками и почувствовал, что тот подается. Он дернул еще раз, пытаясь повиснуть на нем всей тяжестью, и повалился на колени, когда шланг вырвался из бочки.
– Насос включай, – крикнул он Мишке и потянул шланг к избушке.
Мишка не растерялся, насос заревел, и через несколько секунд упругая струя хлестнула вперед.
Бревна зашипели, клубы дыма, смешанного с паром, повалили вверх и в стороны.
– Сколько времени он протянет, как думаешь? – спросил Илья.
– Не знаю, минут десять максимум, – ответил Мишка, – я ни разу больше бочки не набирал.
– Черт, не хватит, – проворчал Илья, – и до задней стенки не дотянется.
Едва он отводил шланг в сторону, на том месте, где только что шипела вода, вновь поднималось пламя.
– Мишка, держи, туши эту стену, я ведрами ту сторону буду поливать! – Илья сунул Мишке в руки шланг, – Сережка, вылезай из одеяла, будешь воду набирать!
Сережка из одеяла давно вылез сам, и только и ждал команды, чтобы начать что-то делать.
В бочке душа было не меньше двадцати ведер, а еще под крышей стояла старая ванна, полная дождевой воды – но этого все равно не хватало!
Илья подхватил два ведра, стоящие под крыльцом и одно отдал Сережке:
– Набирай воду в душе и носи мне.
Сам он зачерпнул ведро из ванны и выплеснул его на заднюю стену избушки – там горели как минимум два нижних венца. Огонь зашипел, выбросил огромный клуб дыма, облизнулся, и полыхнул снова, будто этого ведра и не было. Илья закашлялся, набрал еще воды и вылил на то же место – на этот раз результат появился. Сережка подтащил ведро, а Илья отдал ему пустое.
Струя воды в душе лила несильно, Илья успевал добежать до Сережки и отдать пустое ведро, а иногда прихватывал и воду из ванны. Огонь сдавался неохотно, но все же сдавался! Ему удалось погасить половину задней стены, когда Сережка сообщил, что в бочке вода кончилась.
– Из ванны носи, – крикнул Илья, кашляя все сильней и вытирая слезы – дым ел глаза и не давал нормально дышать.
В эту секунду зачавкал насос и Мишка крикнул:
– Все, кончилась вода! Кто-нибудь, выключите насос побыстрей, сгорит же!
– Сам выключай, – крикнул Илья – Сережка подтащил очередное ведро.
Отчаянье, которое он с таким трудом удерживал в себе, поднималось в груди. Нет, не потушить! Не потушить!
– Оставь воды в ванне, – крикнул он Сережке.
– Да там всего ничего осталось, – ответил тот, подавая ему новую порцию воды, – ведра два, не больше!
Илья выплеснул ведро на стену и подбежал к крыльцу. Мишке удалось потушить почти всю переднюю стену, боковые же стены горели, и огонь поднимался до самых окон. Если вспыхнет крыша, избушку будет не спасти. Илья сгреб одеяло, в котором вынес на улицу Сережку и кинул его в ванну. Нижние венцы самые толстые и сырые, а верхние еще не горят, огонь только облизывает их снаружи.
Это бесполезно, он понимал, что это бесполезно! Через полчаса избушки не будет, и с этим ничего нельзя поделать! Но так просто сдаваться Илья не собирался. Сбивать огонь мокрым одеялом оказалось значительно тяжелей, чем он мог себе представить – жар был гораздо ближе, колючие искры разлетались в разные стороны, а дым с горячим паром хлестал в лицо, отчего пришлось закрыть глаза и работать вслепую.
– Папка, не надо так! – в отчаянье крикнул Сережка.
– Не лезь! – на всякий случай ответил Илья, – не подходи сюда!
Что-то громыхнуло над головой, перекрывая гул огня и шипение пара. Илья с ужасом подумал, что загорелась крыша, а он не успел этого заметить. Он снова кинул обгорелое одеяло в ванну и продолжил хлестать им упрямый огонь с новой силой. Кашель совсем не давал дышать, слезы градом катились из глаз – Илья вообще перестал видеть. Огонь гудел все громче – или это только казалось?
– Не дам! – крикнул он от злости и отчаянья, – не дождетесь!
Одеяло тлело по краям, несмотря на то, что и минуты не прошло, как оно насквозь пропиталось водой. Бесполезно, все бесполезно! Дом не потушить одним мокрым одеялом!
– Не дождетесь, – прорычал Илья еще раз, скрежеща зубами.
Над головой снова громыхнуло, значительно громче. Неужели, рушится крыша? Нет, этого не может быть, рано, так быстро дома не горят! Резкий порыв ураганного ветра унес клуб огня в сторону.
– Гроза, папка, это гроза! – крикнул Сережка.
И как только он успел это крикнуть, стена дождя рухнула на землю – дождь такой силы Илья видел лишь однажды в Сибири. Ветер сносил потоки воды в сторону, и она хлестала горящие бревна как огромный брандспойт. Густой горячий дым ударил Илье в грудь, обжигая лицо и руки. Он отшатнулся назад, закрывая лицо руками, споткнулся и, не удержавшись на ногах, сел на землю.
– Папка! – Сережка рванулся к нему и плюхнулся рядом на колени, – ты обжегся?
– Нет, дым, просто дым глаза разъел, – Илья попробовал поднять веки – слезы побежали сильней.
Небо загрохотало оглушительно и раскатисто, дождь лился с такой силой, что земля превратилась в огромную глубокую лужу. Илья подставил ему лицо, стараясь промыть глаза. После жара огня холодная вода остудила горящую кожу, только в легких еще першило от дыма и дыхание с трудом пробивалось сквозь расцарапанное кашлем горло.
Ветер сменил направление, и Илья, наконец, открыл глаза – теперь струи дождя тушили заднюю стену избушки, как будто кто-то на небе направлял их туда, где огня было больше всего. Вода вокруг поднималась все выше, и грязным потоком бежала вниз, к реке. Сверкнула молния, и через секунду небо раскололось над самой головой.
Илья поднялся и осмотрелся как следует: огонь явно проиграл этот бой. Гроза именно бушевала, в полную силу обрушивая на землю свой гнев – ветер чуть не сбил его с ног, вода поднялась до икр, а стоящему рядом с ним Сережке – до колен.
– Ничего себе! – восхищенно пробормотал Сережка, задирая голову и открыв рот, – вот это буря!
– Да уж, – неуверенно хмыкнул Илья, тоже глядя на небо, открыв рот – беснующаяся стихия приводила его в восторг, и постепенно на смену нервному напряжению приходила радость – щемящая и благодарная. Он раскинул руки, подставляя грудь и ладони под хлещущий дождь и ветер: избушка не сгорит. Как он мог усомниться в том, что Долина защитит ее от огня?
– Эй, может нам в дом зайти? – крикнул Мишка.
Илья покачал головой, хватая воспаленными губами воду, падающую сверху. Как же хорошо! Разве мог он когда-нибудь представить себе, как хорошо стоять под ливнем и смотреть на сверкающее молниями небо?
– Папка! Как здорово!
Илья повернул голову и увидел, что Сережка, так же как и он, раскинул руки и ловит лицом дождь и ветер.
Гроза прокатилась над Долиной за несколько минут – молнии сверкали все дальше, гром грохотал все тише, ветер постепенно успокаивался, только под ногами так же быстро бежал мутный поток.
Илья подошел к избушке и провел рукой по низу стены – обугленные мокрые бревна оставили на руке черный след. Рассмотреть повреждения в темноте он не мог, но, судя по всему, нижние венцы не прогорели насквозь, а верхние просто немного обуглились. Илья погладил стену на уровне окна, и неожиданно заметил, что ему страшно трогать пальцами обожженное тело избушки, как будто она была живой, и его прикосновение причиняло ей боль.
– Ничего, я тебя вылечу, – прошептал он одними губами, – все будет хорошо.
Усталость навалилась на него внезапно, Илья почувствовал озноб и очень захотел оказаться в постели под одеялом. Он обошел избушку со всех сторон, прощупывая нижние венцы, и, наконец, поднялся на крыльцо.
Мишка давно спрятался внутри и теперь вытирал Сережку огромным махровым полотенцем. Окна были распахнуты, но все равно в воздухе стоял устойчивый запах гари.
– Как думаешь, можно окна закрыть? – спросил он, – По-моему, проветрилось.
– Холодина-то какая, – поежился насквозь мокрый Илья, – закрываем, конечно.
– Ты вытирайся, я закрою, – заботливо предложил Мишка и протянул ему полотенце, легонько хлопнув Сережку по мягкому месту.
Илья скинул мокрые трусы и майку – ливень не смыл с них сажи – и посмотрел на себя со всех сторон. Нет, ни одного серьезного ожога не было, разве что кожа местами облезет, не страшней, чем на солнце обгореть.
– Сережка, ты не обжегся? – спросил он сына, залезающего в постель. Мишка натягивал пододеяльник на одеяло – они водились в избушке в изобилии, ведь ночевали здесь иногда шесть человек одновременно.
– Нет, – ответил парень, демонстративно стуча зубами и сворачиваясь клубком.
– Сам-то как? – поинтересовался Мишка.
– Не, нормально вроде.
– Рожа у тебя красная, – сообщил Мишка.
Илья ощупал лицо – да, кожу жгло, что было неудивительно. Он глянул в автомобильное зеркальце – брови местами опалились, но ресницы остались на месте.
Пока он вытирался и искал сухое белье, Мишка успел закрыть все окна и улечься в постель раньше его. Илья погасил свет и собирался влезть под одеяло, когда услышал какой-то звук в столовой. Интересно, а дверь они закрыли на ночь? В том, что избушку нарочно подожгли, не было никаких сомнений, и опасаться незваных гостей, наверное, стоило.
Он прошлепал к выходу и тут же наткнулся на Мару. Она приложила палец к губам и показала на дверь в спальню. Илья кивнул, прикрыл ее и включил в столовой свет.
– Твое? – с хитрой улыбкой спросила Мара и вытащила из-за спины его синюю тетрадь.
Илья выхватил ее у Мары из рук несколько грубей и поспешней, чем следовало.
– Где ты ее взяла? – со злостью спросил он.
Мара кокетливо покрутила головой:
– Какая разница? Вещь твоя, я тебе ее возвращаю.
Илья скрипнул зубами и поставил тетрадь на полку.
– Ну что ты так нервничаешь, а? Да я и так читаю ее, когда захочу, я уже говорила, – Мара повела плечом, как будто хотела приласкаться к нему.
– Прекрати со мной заигрывать, – буркнул Илья.
– А почему? Слушай, мне так понравилось, что ты про меня написал! Я прямо растаяла, честное слово. Мне никто никогда не посвящал стихов, сколько я за мужиками охочусь.
– Может, они просто не успевают? – хмыкнул Илья.
Мара насупилась.
– А может и правда, не успевают? – она удивленно подняла брови, – но все равно, ты первый. Шалунья, значит? Умереть готов?
Илья отвел глаза и цыкнул зубом.
– И я тут подумала, знаешь… Очень мне тебе приятное захотелось сделать. На Купалу я тебе покажу цветок папоротника. Если успеешь его сорвать, то будешь неуязвим для меня. И тогда люби меня хоть всю ночь – ничего страшного не будет. Я честно говорю, можешь спросить, у кого хочешь. И вообще, цветок папоротника – полезная вещь, у него множество разных свойств, так что цени!
– Слушай, вали отсюда, – прошипел Илья, чувствуя, что сейчас решит не дожидаться Купальской ночи.
– Что, боишься?
– Да, считай, боюсь. Иди, оставь меня в покое.
– Ладно, – довольно ухмыльнулась Мара, – так и быть. Ну, хоть бы поцеловал меня на прощание!
– Уйди, – рявкнул Илья, а потом добавил, – и не смей даже близко подходить к моему ребенку!
Она расхохоталась и нырнула в печную дверцу, и он снова не понял, как ей это удалось. Ну как после этого заснешь?
Алексей уехал рано утром, и Ника снова осталась наедине с домашним хозяйством. День пролетел незаметно, и чем ближе время подходило к закату, тем сильней Нику терзало смутное беспокойство. Она не догадывалась, что ее муж задумал сделать с избушкой, и судьба плотника не сильно ее беспокоила, но ей почему-то показалось, что это выльется в нечто страшное, и это страшное не обойдет ее стороной. А может, она и вправду начала бояться темноты?
С тех пор как девочек с утра пораньше домой привел плотник, она не забывала заходить к ним перед сном, и сидела в детской до тех пор, пока они не засыпали. Чтобы они не спали с горящей лампой, она купила им замечательный ночник в виде полярной совы, и внимательно следила за тем, чтобы он был включен на ночь. Она оставляла дверь в их спальню открытой настежь и не закрывала свою, чтобы они могли позвать ее ночью, если им снова что-нибудь привидится.
Этого оказалось достаточно – теперь дети спали спокойно. Может и к лучшему, что Надежда Васильевна уехала и перестала их пугать? Ника теперь нисколько не сомневалась в том, что их ночные страхи объясняются именно провокационными рассказами суеверной старушки.
В этот вечер она сидела с девочками особенно долго. Может быть, ее смутное беспокойство передалось детям, дети ведь очень чувствительны к эмоциям родителей, а может, они и сами ощущали тревогу, поэтому не могли уснуть. Ей пришлось рассказать им на ночь сказку, хотя она не сомневалась, что ее близняшки давно вышли из этого возраста. В историях у нее недостатка не было, она просто пересказала им сюжет одной их книг фэнтези, о принцессах и рыцарях, которые когда-то переводила. Они уснули примерно на середине.
И снова, уже в который раз, по дороге в спальню ей почудился чей-то взгляд из сумеречной гостиной. Темнело теперь не больше чем на час, в городе, наверное, перестали зажигать на ночь фонари – начинались белые ночи. Но если раньше Ника ждала их приближения, как освобождения от кошмаров, то теперь убедилась: в сумерках таится несравнимо больше страхов и опасностей, чем в непроглядной темноте. Потому что смутные образы ее снов стали видимыми отчетливо во всем своем безобразии.
Нет, она не позволит кошмарам влиять на ее поведение, когда она не спит. Ей хватило истории с котом и газовым баллончиком, больше она не намерена превращаться в посмешище. Как бы ни был осязаем взгляд в спину, Ника, стараясь сохранить спокойствие, зашла в спальню, не закрывая двери, сняла макияж, разделась, осмотрев свое тело, к которому по-прежнему не хотел приставать загар, хотя она проводила на солнце не менее двух часов в день. Открытая дверь ее раздражала, ей постоянно казалось, что за ней кто-то подглядывает, она терпеть не могла готовиться ко сну, не закрывшись. И, хотя она гордилась собственным телом, и не делала ничего, что могло бы бросить на нее и малейшей тени, все равно, ей было неприятно. Но чего не сделаешь ради детей!
Ника расчесала волосы, любуясь своим отражением. Интересно, написал бы плотник стихотворение для нее, если бы увидел ее обнаженной, с распущенными волнистыми золотыми волосами, как у русалки? Он же всем пишет, почему бы ему не написать что-нибудь и для нее? Ника сегодня, как никогда, казалась себе похожей на русалку – зеленые глаза ее светились, волосы лежали мягко и послушно, обволакивая точеные плечи, а не торчали во все стороны, как обычно. Кожа, так и не принявшая загара, перестала отливать синевой и приобрела молочно-белый оттенок, оставаясь при этом прозрачной и нежной.