Страница:
– Куда? Дура! Машину угробишь! – заорал он, пытаясь подняться с земли, – сама убьешься – так и хрен с тобой! Я же за бульдозер в жизни не расплачусь!
Илья видел, как Вероника судорожно перебирает рычаги и пытается давить на педали. Бульдозер рыкнул, выпустив из трубы струйку густого дыма – что ж, педаль газа она нашла.
– Рычажком! Рычажком! – заорал бригадир.
Вероника посмотрела на Илью – лицо ее, минуту назад искаженное злобой, закаменело, как у мраморной статуи, в глазах светилась холодная, спокойная уверенность, и вот тогда Илья испугался по-настоящему. Она не остановится. Не только потому, что не умеет остановить бульдозер. Она одержима, ее бесстрастность – это ступор, оцепенение, отключение мозгов.
Никой овладела бесстрастная, расчетливая решимость. Будь что будет, но ее ничто не остановит. Она слишком долго полагалась на мужчин: на Алексея, который сбежал, но так и не взглянул правде в глаза, на священников, которые оказались бессильны перед долиной, на этих пятерых беспринципных работяг, которые побоялись бензопилы и не рискнули пойти до конца. Она пойдет до конца. Если мужчины не могут ничего сделать, она обойдется без них. Их не пугали до обмороков, их не прогоняли из собственного дома, их детей не пускали по миру, их не убивали в каменной комнате при свечах.
Она прыгнула в кабину бульдозера только для того чтобы показать им, насколько они беспомощны, надеясь, что у них в голове прояснится, и они пойдут до конца. Но когда Стас устремился за ней, внезапно поняла: до конца они не пойдут. И Стас догоняет ее только для того, чтобы вытащить из кабины, а не для того, чтобы занять ее место. Злость оглушила ее, она что есть силы ударила его дверцей кабины, и с раздражением обнаружила, что все равно сама ничего не сможет сделать: она не умеет водить бульдозер. От обилия рычажков и ручек разбежались глаза.
Ничего. Если нажимать и дергать каждый из них последовательно, рано или поздно она поймет, что нужно делать. Ей нужно совсем немного: развернуть его отвалом к избушке и ехать вперед. Не так уж это трудно.
Где-то должна быть педаль газа. Ника попробовала наугад и попала: мотор взревел громче. Хорошо. Злость отступила, сменяясь спокойной уверенностью. Она сдвинет эту гору металла с места, она никуда не денется. Ника подняла глаза и осмотрелась. Перед избушкой, сжимая побелевшими кулаками бензопилу, стоял плотник, и лицо его было удивленным и испуганным. Губы сами собой расползлись в усмешке: она сильней. Она сильней, потому что не будет рассуждать о морали, не станет никого жалеть, ее не заботят правила игры. Как просто прикрыть неспособность победить красивыми словами, вроде принципов, честности и прочей ерунды. Она не станет этого делать. Она ничего не испугается.
Ника сдвинула рычаг под правой рукой и снова надавила на газ: бульдозер дернулся и медленно поехал назад. Ника непроизвольно схватилась руками за сидение: в машине держатся за руль, а здесь? Если она его не остановит, то въедет в канаву. Интересно, что будет, если бульдозер перевернется? Он же едет очень медленно, наверное, ничего страшного не произойдет. Ника представила, как многотонная махина поворачивается брюхом вверх, и с ужасом поняла, что это не «Рено». Если бульдозер перевернется, то ее расплющит в лепешку, даже мокрого места не останется… Эта жалкая жестянка, изображающая кабину, просто сомнется.
Ника холоднокровно дернула один из двух больших рычагов перед собой и увидела, что бульдозер поворачивает, но продолжает пятиться назад. Значит, это руль. А маленький рычаг – переключение передач. Неужели у бульдозера их так много? Она подвинула его вперед и машина встала. Значит, еще немного дальше. Она толкнула рычаг, и бульдозер рванул с места. Отлично. Чуть-чуть к себе. Нервозный страх отступил – все гораздо проще, чем показалось вначале. Все как в машине без коробки-автомата. Только скоростей больше. А это что за ручка? Ника дернула ее вниз. Ага, это поворот на месте. Прекрасно, ей как раз надо повернуться отвалом к избушке. Конечно, ей придется поворачиваться больше чем на двести семьдесят градусов, но это не страшно. Ника вернула ручку в исходное положение, когда нос машины оказался напротив плотника. Все. Теперь можно двигаться вперед. А это что за штучка? Ника потянула за очередной рычаг, и пока удерживала его, отвал поднимался вверх. Нет, так он закрыл ей весь обзор, надо опустить его ниже. Наверное, надо дернуть рычаг в другую сторону.
Все замечательно. Больше ей ничего не надо.
Она выбрала какую-то среднюю переднюю передачу и нажала на газ. Машина, качнувшись, оттолкнулась от земли, и довольно скоро пошла вперед. Ну? Плотник так и будет там стоять?
Боковым зрением Ника уловила какое-то движение справа, скосила глаза и увидела, что на нее падает толстое дерево. Как? Почему? Кто успел его свалить? Ничего, кроме рева мотора, она не слышала. Выдержит кабина или нет? Ведь бульдозер работал на лесоповале… Выдержит или нет? Ника приподняла голову – она ничего не может сделать. Будь что будет. Если ее раздавит стволом, значит, так сложилась судьба. Значит, долина победила ее. Но она не остановится, она не будет бояться.
Грохот упавшей сосны перекрыл шум мотора, с правой стороны кабины со звоном лопнувшего стакана в пыль рассыпалось стекло, а по левому стеклу во все стороны побежали трещины. С потолка что-то упало, Ника вскинула глаза и увидела широкую вмятину и согнувшийся уголок, защищающий кабину. Ствол переломился, как щепка, и теперь отползал назад, скрежеща по крыше и бокам кабины.
Она выдохнула и почувствовала себя всесильной. Машина устояла! Теперь ей ничего не страшно!
В ответ на ее радостную мысль бульдозер задрожал и плавно качнулся, как будто под ним прошла волна. Земля выскользнула из-под гусениц и ухнула вниз – на том месте, где только что лежала ровная дорожка, из ниоткуда появился глубокий ров, словно земля разверзлась перед машиной, надеясь ее проглотить. Отвал уперся в дальний край канавы, а гусеницы продолжали толкать бульдозер вперед. Зад машины пошел вверх, сидение под Никой накренилось, и она поняла, что если немедленно не остановится, то перевернется. Она отдернула ногу с педали газа, рванула рычаг переключения скоростей к себе и снова нажала на педаль. Бульдозер слегка выровнялся. Ника привстала и посмотрела вперед. Она бы переползла через этот ров, если бы отвал не уперся в землю. Надо поднять отвал и попробовать еще раз.
А если она перевернется? Если у этой ямы чресчур крутые склоны?
Ника потянула рычаг, управляющий отвалом. Выше. Еще выше. Вот так. Будь что будет.
Земля снова качнулась под ней, но она включила самую низкую скорость и осторожно нажала на газ. Вперед. Бульдозер нырнул вниз, и она чуть не сползла с сидения. Ниже. Еще немного, и машина потеряет равновесие. Ну же! Бульдозер притормозил, гусеницы зацепились за противоположный склон и потащили его вверх. Под машиной прошла судорожная волна, земля не просто дрожала, она раскачивалась, ходила ходуном, как будто пыталась сбросить с себя чужеродный груз. Что это? Землетрясение? Землетрясений здесь не бывает. Это чешуйчатый птеродактиль, засевший под избушкой, проснулся и сопротивляется. Вот сейчас Ника, наконец, увидит его коричневые ноги с длинными ногтями, загнутыми крючком.
Бульдозер качался из стороны в сторону, каждую секунду рискуя опрокинуться, его лихорадочно трясло и подбрасывало вверх на ухабах, то и дело всплывающих прямо под гусеницами. Нет, птеродактилю ее не остановить. Ника видела столько чудовищ, что если к ним прибавить еще одно, страшней не станет. Плотник, бледный как мел, увяз по щиколотку в расползающейся земле и смотрел на Нику горящими, совершенно безумными глазами. Если он не отойдет, бульдозер его раздавит, неужели ему это не понятно? До него осталось не больше трех метров. Он что, еще не догадался, что Ника не остановится? В таком случае, это его проблемы.
Плотник тяжело замахнулся и метко швырнул пилу Нике в лицо. Она только усмехнулась – лобовое стекло покрылось сетью трещин, но пила не смогла его пробить. Теперь она ничего не видела впереди себя. Может это к лучшему? Смотреть в сумасшедшие глаза плотника ей не нравилось. Если ей суждено попасть в лапы птеродактиля, она его, по крайней мере, не увидит. Если она умрет, то умрет не во сне на каменном полу, в объятьях холодной змеи. Она умрет, защищая свой дом и своих детей.
Слепая машина медленно, ощупью шла вперед, раскачиваясь, судорожно дрожа и спотыкаясь.
– Мишка! – заорал Илья что есть силы, – Мишка, выходи! Быстро выходи!
– Нет! – ответил Мишка через окно.
– Выходи, придурок! Уводи ребенка! Немедленно!
Через секунду дверь распахнулась.
– Илюха, я же не могу тебя бросить!
– Уводи ребенка, Мишка, она чокнутая! Я не знаю, что сейчас будет! Я тебя очень прошу.
– А ты?
– А я разберусь! Только уведи Сережку.
– Ладно… – Мишка выдохнул, – я не хотел. Ты сам.
– Да, я сам, беги быстрее.
Бульдозер рыкнул громче и поехал назад. Так, Вероника нашла заднюю передачу… теперь к бульдозеру точно никто не подойдет. А ведь и вправду, и сама убьется, и машину угробит.
Мишка сбежал с крыльца и обернулся. Илья махнул ему рукой, чтобы не задерживался. Бульдозер начал поворачивать, но вскоре выровнялся и рванулся вперед. Отлично. Руля в кабине нет, чтобы ехать на избушку, а не мимо нее, надо снова повернуть. Впрочем, Вероника освоит и это. Машина застонала и начала крутиться на месте – Вероника заклинила правую гусеницу. Неплохо для начала. Илья сжал зубы и посмотрел на Мишку. Тот благополучно добрался до ребенка, и попытался оттащить его от дерева. Сережка цеплялся за сосну руками, и, похоже, собирался расплакаться. Мишка – врач. Мишка сможет.
Бульдозер совершил почти полный оборот на месте и замер, глядя отвалом в угол избушки. Веронике осталось только двинуть машину вперед. Она не стала тянуть время и предлагать Илье отойти. Ее непроницаемое лицо было бледным и чуть приподнятым. Одержима…
– Отходи! Отходи оттуда! Она же с ума сошла! – крикнул бригадир и кинулся наперерез бульдозеру к Илье.
Илья нажал на курок «Штиля», Стас остановился и попятился.
– Дурак! Она даже если не захочет, запросто тебя переедет! Посмотри, она ж его как «Жигули» водит!
Отвал бульдозера, содрогаясь, пополз вверх, но Вероника остановила его и опустила ниже.
– Угробит! Угробит и машину, и тебя, придурка! Ну отойди же!!! – бригадир приложил руки к груди и лицо его сморщилось, как будто он собирался заплакать.
Илья усмехнулся и покачал головой. Вероника толкнула бульдозер вперед. Сбоку неожиданно раздался треск и громкий скрип – Илья резко обернулся и увидел, что тридцатиметровая корабельная сосна, ближайшая к избушке, надломилась как тонкая ветка и медленно заваливается между ним и бульдозером. Бригадир с криком кинулся в сторону, не разбирая дороги. Толстенный ствол на несколько секунд завис в воздухе, а потом рухнул всей тяжестью на кабину бульдозера.
Илья зажмурился. Если кабина ничем не защищена, такой удар сомнет ее как бумажный стаканчик. Но, видно, бульдозер был предназначен для работы в лесу – кабина выдержала. Сосна переломилась на месте удара и поползла назад. Лицо Вероники ничего не выражало, как будто падение дерева входило в ее планы.
Внезапно бульдозер нырнул вниз и зарылся отвалом в грунт: на том месте, где только что была ровная дорожка, земля ушла из-под гусениц.
– Перевернешься! Перевернешься! Стой! – заорал бригадир.
Вряд ли Вероника его услышала. На ее спокойном лице на секунду мелькнула растерянность, но она остановила машину, нагнувшуюся носом вперед, и подняла отвал. Щебенка шевелилась, как будто под землей шел огромный червь. Бульдозер качнуло, словно на волнах, потом еще, и еще. Вероника, подняв отвал выше, снова двинулась вперед, очень медленно и осторожно.
Нет, этого железного монстра Долине не проглотить. Земля колыхалась, и Илья чувствовал, что сам еле стоит на ногах. Бульдозер раскачивался из стороны в сторону, каждую секунду рискуя опрокинуться, но ехал. На лице Вероники не было страха, она как должное принимала волны, шатающие машину, как будто ждала чего-то подобного.
До отвала осталось не больше пяти метров. Под ногами чавкала мокрая глина – Долина постелила ему под ноги самую мягкую подстилку, какую только имела.
Илья шагнул вперед, скорей от волнения, чем с далеко идущими планами. Груда скрежещущего металла опрокинет избушку, как сапог спичечный домик. Когда бульдозер на него направлял Стас, он чувствовал себя хрупким щитом, за которым избушке ничего не угрожает. Теперь все было наоборот. Илья не чувствовал страха, напротив, что-то вроде эйфории охватило его, он неожиданно почувствовал себя всесильным. Бульдозер не пройдет, Илья его остановит. Потому что не может не остановить. Потому что нельзя представить, как стены рухнут под напором могучего отвала. Он остановит бульдозер, и будет держать до тех пор, пока не подоспеет подмога, сколько бы времени для этого не потребовалось. Не так уж это и сложно, оказывается…
Три метра. Илья размахнулся и метнул пилу в лицо Веронике. Стекло треснуло, по нему во все стороны побежали белые лучики. «Штиль» сполз на правую гусеницу и покатился по волнующейся земле.
– Стой! Стой! – заорал бригадир, – останови машину! Мы его возьмем! Без пилы мы его возьмем!
Вероника не услышала его криков. Под ногами у Ильи прошла судорога – земля дрожала и сопротивлялась. Теперь у него свободны руки… Два метра. Он не даст бульдозеру разрушить ее. Он никому не позволит причинить ей вред. Илья скрипнул зубами и вскинул голову. Лица Вероники видно не было, мешали белые трещины в стекле – рычащая машина окончательно стала безликой. В отвале он увидел свое мутное отражение, и на миг показалось, что ему в глаза смотрит Безымень…
Илью качнула прокатившаяся по земле волна, так что он чуть не потерял равновесие. Отвал взметнулся вверх, поднятый земляной волной, а потом сразу ухнул вниз, прямо перед лицом Ильи. Илья уперся руками в гладкий матовый металл и толкнул бульдозер назад. Гусеницы действительно забуксовали на месте, или ему это только показалось? Он навалился на машину всем весом, упираясь ногами в шевелящуюся, чавкающую землю. Ну же! Остановись! Остановись!
Он был уверен, что держит его. Время замерло. Сколько потребовалось бульдозеру, чтобы сдвинуть его на шаг назад? Секунда или час? Навалиться еще сильней… Шагнуть вперед… Нет, шагнуть вперед не получается…
Земля взметнулась под ногами и отбросила его в сторону, не давая отвалу прижать его к бревнам – Долина не хотела его смерти. Илья опрокинулся в вязкую глину, перемешанную со щебенкой, в полуметре от стены, и прокатился вперед, навстречу бульдозеру. Над головой мелькнул отвал, он попытался ухватиться за него руками, чтобы задержать груду железа, которая лавиной катилась на избушку. Отвал вырвался из рук, и в полуметре от лица Илья увидел колесо, вращающее гусеницы. Трак с высоким гребнем, крошащий щебень, навалился ему на колени, и оттолкнулся от его ног, двигая машину вперед.
Отвал уперся в угол избушки, и бульдозер замедлил ход, встретив сопротивление. Илья вцепился руками в шевелящуюся гусеницу, приподнимаясь и ломая ногти, но бульдозер взревел громче и пошел, подминая под себя обе стены.
– Нет! Нет! – закричал Илья, хватаясь за ускользающие гребни траков, – Не надо! Не надо!
Нестерпимая боль задушила его крик, ему показалось, что бревна избушки – его собственные кости, которые хрустят и разламываются под чудовищным весом железной машины. Как сухие ветки…
Пошатнувшаяся крыша медленно сползла на кабину бульдозера, бревна трещали, стучали друг об друга, вскидывались вверх, и беспомощно падали обратно, как руки умирающего, молящего о пощаде, и катились впереди отвала, превращающего избушку в груду обломков. Колесо прокатилось по его ногам, поднимая вверх трак, лежащий на коленях, и Илья из последних сил вцепился в гусеницу кровоточащими ногтями. Бульдозер протащил его за собой и снова остановился, встретив на пути препятствие. Илье решил было что это его руки остановили его движение. Крыша сползла с кабины в стороны, рассыпаясь на легкие обломки. Бульдозер прибавил газ и с рыком двинулся вперед, волоча за собой Илью и круша кирпичную печь. Печь рухнула разом, как падают взорванные дома. И, словно от взрыва, ввысь метнулся черный дым, свернулся грибом и пополз в разные стороны. Печная зола, поднятая вверх, закружилась в воздухе. Серый снег. Илья разжал пальцы, хватающиеся за гусеницу, и опрокинулся на землю, уставившись в небо. Серый снег. Сухие снежинки опускались на лицо. Пепел. Прах. Такую боль невозможно пережить. Илья обхватил голову руками и закричал, хрипло и страшно.
Мишка оттащил рычащего и рвущегося из рук Сережку к старику, к которому они ходили мыться. Дед согласился присмотреть за мальчишкой, но Мишка предпочел запереть парня в бане, что они и сделали, не обращая внимания на его мольбы и слезы.
Назад Мишка бежал изо всех сил, но, едва завидел избушку, понял, что опоздал. Бульдозер катился вперед, и Мишка, сколько бы не спешил, все равно не мог добежать до него раньше, чем тот сомнет домик. Он видел, как Илья руками уперся в отвал бульдозера, и вскрикнул от ужаса – сейчас его прижмет к стене и расплющит. Но Илья повалился набок и откатился прямо под гусеницы. Мишка видел, как бульдозер наехал Илье на ноги, и замер, уперев отвал в стену. Мишка кричал, бежал и кричал, но никто его не слышал, и крик его мало чем мог помочь.
Избушка завалилась набок, бульдозер тронулся с места, и Мишка заметил, что Илья хватается руками за гусеницы, как будто пытается встать. Когда-то он был хорошим врачом, он повидал всякое, но от этой картины волосы шевельнулись на его голове. Самое страшное – он ничем не мог помочь. Он ушел, он, как дурак, согласился увести Сережку, и, наверное, Сережку надо было увести… Потому что такого ребенку точно видеть нельзя.
Метрах в десяти от избушки, на траве, на коленях сидел Стас, пригнув голову к земле, и что есть силы молотил по ней руками. Двое его товарищей стояли поодаль, взявшись за руки и не отрываясь смотрели на происходящее.
Бульдозер медленно полз вперед, и Мишка стискивал кулаки и молился, чтобы он больше не останавливался. Но еще страшнее было смотреть на то, как Илья, продолжая держаться за гусеницы, волочится за машиной по земле. Да он пытается его задержать! От этой мысли Мишка снова закричал и закрыл лицо руками, спотыкаясь и падая на дорогу.
Илья был единственным человеком на земле, который отнесся к Мишке по-людски. Он был ему и другом, и старшим братом, и родной матерью. Илья прощал ему бесконечные срывы, он не уставал поднимать Мишку на ноги после запоев, мыл его, беспомощного, и стирал его вонючую одежду, кормил его с ложки, покупал ему книги, фильмы и конфеты. Как маленькому.
И Мишка ушел! Он послушался! А Илюха знал, знал, чем все кончится! Чувствовал, будто зверь. И нарочно прогнал его, так же, как прогнал Сережку! И теперь…
Мишка подбежал к избушке в ту секунду, когда бульдозер прокатился над печкой, подняв в небо столб черного дыма, и встал посреди развалин, словно хотел отдышаться. Серые бревна перемешались с кухонной утварью, опрокинутый покореженный холодильник блеснул белым боком. Зажатый в обломках лавки телевизор смотрел в небо разбитым экраном. Переливались перламутром радужные осколки дисков, битые кирпичи лежали на развалившихся полках с книгами. А ведь это была его жизнь… БЫЛА…
По Мишкиным щекам поползли слезы. В воздухе кружилась зола, медленно засыпая останки избушки. Он замер на несколько секунд, пытаясь прийти в себя от увиденного. Он и не думал, ни секунды не думал, что это будет так больно и страшно. Он никогда не верил, что такое может произойти. Как будто считал Илью всесильным, способным предотвратить любое несчастье.
В насмешку над его иллюзией, одно из торчащих вверх бревен качнулось и откатилось в сторону, открывая его взгляду раздавленные спичечные домики.
Долгий хриплый крик вывел его из оцепенения. Да что же он встал!
– Илюха! Я сейчас! Потерпи! Я сейчас! – он упал рядом с Ильей на колени.
Что «сейчас»? Что он может? Илья попытался повернуться на бок, закрывая лицо локтями, и укусил свою руку, загоняя крик обратно в легкие. От этого крик его стал только страшней.
– Папа! – услышал Мишка и застонал: ну как, как Сережке удалось выбраться?
Мишка судорожно глянул по сторонам.
– Не пускайте ребенка, – крикнул он, – не пускайте!
Двое работяг попытались задержать мальчишку, но он прорвался и кинулся к отцу. Мишка загородил ему дорогу.
– Пусти! – Сережка ударился кулаками Мишке в грудь, – пусти, там мой папа!
Мишка обхватил его за пояс и сдал подбежавшему бульдозеристу.
– Пустите! Пустите же! Это же мой папа! Мой папа! – Сережка рыдал и бился так, что двое взрослых мужчин с трудом могли его удержать.
Илья зажимал рот обеими руками – он не хотел, чтобы сын слышал его крики… Мишка нагнулся нему, пытаясь разогнуть его локти, но у него ничего не вышло.
– Сейчас, сейчас, его уведут, не надо так. Дыши глубоко, дыши. Он не услышит…
Илья помотал головой.
– Пустите меня! Это мой папа! Это же мой папа! Пустите! Мой папа! Пустите!
Крики Сережки, которого оттаскивали все дальше, рвали сердце сильней, чем стоны Ильи.
Мишка выдернул ремень из брюк.
– Сейчас, сейчас… – шептал он, – жгут. Кто-нибудь, мне нужен еще один ремень!
– Пустите! Папа! Мой папа!
Бившийся в истерике бригадир поднял голову и посмотрел на Мишку, как на ненормального.
– Что смотришь? – заорал Мишка, – ремень давай!
– Да, – кивнул Стас, – да. Погоди.
Он, спотыкаясь, подбежал ближе, расстегивая пояс.
– А что? Может, еще жив будет?
– Не знаю! – завыл Мишка, – «скорую» вызывай!
На этот раз бригадира не испугала вся милиция поселка. Он вытащил мобильный и судорожно начал давить на кнопки, ругаясь и несколько раз начиная сначала.
Мишка затягивал жгуты – может быть, есть надежда… Минут пятнадцать, может двадцать Илюха продержится, но если помощь не подоспеет, шок убьет его.
На дороге послышался вой сирены. Бригадир посмотрел на телефон, по которому только что рассказал, куда ехать «скорой», а потом на дорогу. Три машины с мигалками подъезжали к долине. Подмога… Они опоздали минут на десять, не больше…
Мишка вытер слезы, огляделся и увидел, как из кабины бульдозера медленно выбирается Вероника. Бригадир обернулся, заметив, куда смотрит Мишка. Взгляд его помутнел, а глаза, как у быка, налились кровью. Он поднялся, шатаясь, на встречу Веронике и стиснул кулаки.
– Ну ты сука… – хрипло зашептал он и закашлялся, – ты… ты что же сделала-то… ты… понимаешь, сука, что ты сделала?!
Вероника скользнула по нему равнодушным, усталым взглядом, удивленно посмотрела на Мишку и брезгливо поморщилась, заметив Илью.
– Да, я понимаю, что я сделала, – спокойно сказала она бригадиру, проходя мимо с поднятой головой.
В их сторону бежали люди из подъехавших машин, много людей. Наверное, у них есть аптечка…
Красный свет разлился перед глазами. Горячий красный свет. Большой, как небо. А потом начал съеживаться, собираться в сгусток, открывая глазам сумеречный лес. Начиналась самая короткая ночь в году. И в центре этой ночи на тонком стебле покачивался цветок папоротника, брызгая невесомыми искорками и освещая лес нежным розовым цветом. Нет-нет, не сгусток… Уголек, не тронутый пеплом. Осколок заходящего солнца… И белый сарафан Мары не казался саваном. И лилия в руках была наполнена прозрачным хмелем. И в избушке ждала синяя тетрадь, и на столе сидел Печник, покачивая ногами.
Эпилог
Илья видел, как Вероника судорожно перебирает рычаги и пытается давить на педали. Бульдозер рыкнул, выпустив из трубы струйку густого дыма – что ж, педаль газа она нашла.
– Рычажком! Рычажком! – заорал бригадир.
Вероника посмотрела на Илью – лицо ее, минуту назад искаженное злобой, закаменело, как у мраморной статуи, в глазах светилась холодная, спокойная уверенность, и вот тогда Илья испугался по-настоящему. Она не остановится. Не только потому, что не умеет остановить бульдозер. Она одержима, ее бесстрастность – это ступор, оцепенение, отключение мозгов.
Никой овладела бесстрастная, расчетливая решимость. Будь что будет, но ее ничто не остановит. Она слишком долго полагалась на мужчин: на Алексея, который сбежал, но так и не взглянул правде в глаза, на священников, которые оказались бессильны перед долиной, на этих пятерых беспринципных работяг, которые побоялись бензопилы и не рискнули пойти до конца. Она пойдет до конца. Если мужчины не могут ничего сделать, она обойдется без них. Их не пугали до обмороков, их не прогоняли из собственного дома, их детей не пускали по миру, их не убивали в каменной комнате при свечах.
Она прыгнула в кабину бульдозера только для того чтобы показать им, насколько они беспомощны, надеясь, что у них в голове прояснится, и они пойдут до конца. Но когда Стас устремился за ней, внезапно поняла: до конца они не пойдут. И Стас догоняет ее только для того, чтобы вытащить из кабины, а не для того, чтобы занять ее место. Злость оглушила ее, она что есть силы ударила его дверцей кабины, и с раздражением обнаружила, что все равно сама ничего не сможет сделать: она не умеет водить бульдозер. От обилия рычажков и ручек разбежались глаза.
Ничего. Если нажимать и дергать каждый из них последовательно, рано или поздно она поймет, что нужно делать. Ей нужно совсем немного: развернуть его отвалом к избушке и ехать вперед. Не так уж это трудно.
Где-то должна быть педаль газа. Ника попробовала наугад и попала: мотор взревел громче. Хорошо. Злость отступила, сменяясь спокойной уверенностью. Она сдвинет эту гору металла с места, она никуда не денется. Ника подняла глаза и осмотрелась. Перед избушкой, сжимая побелевшими кулаками бензопилу, стоял плотник, и лицо его было удивленным и испуганным. Губы сами собой расползлись в усмешке: она сильней. Она сильней, потому что не будет рассуждать о морали, не станет никого жалеть, ее не заботят правила игры. Как просто прикрыть неспособность победить красивыми словами, вроде принципов, честности и прочей ерунды. Она не станет этого делать. Она ничего не испугается.
Ника сдвинула рычаг под правой рукой и снова надавила на газ: бульдозер дернулся и медленно поехал назад. Ника непроизвольно схватилась руками за сидение: в машине держатся за руль, а здесь? Если она его не остановит, то въедет в канаву. Интересно, что будет, если бульдозер перевернется? Он же едет очень медленно, наверное, ничего страшного не произойдет. Ника представила, как многотонная махина поворачивается брюхом вверх, и с ужасом поняла, что это не «Рено». Если бульдозер перевернется, то ее расплющит в лепешку, даже мокрого места не останется… Эта жалкая жестянка, изображающая кабину, просто сомнется.
Ника холоднокровно дернула один из двух больших рычагов перед собой и увидела, что бульдозер поворачивает, но продолжает пятиться назад. Значит, это руль. А маленький рычаг – переключение передач. Неужели у бульдозера их так много? Она подвинула его вперед и машина встала. Значит, еще немного дальше. Она толкнула рычаг, и бульдозер рванул с места. Отлично. Чуть-чуть к себе. Нервозный страх отступил – все гораздо проще, чем показалось вначале. Все как в машине без коробки-автомата. Только скоростей больше. А это что за ручка? Ника дернула ее вниз. Ага, это поворот на месте. Прекрасно, ей как раз надо повернуться отвалом к избушке. Конечно, ей придется поворачиваться больше чем на двести семьдесят градусов, но это не страшно. Ника вернула ручку в исходное положение, когда нос машины оказался напротив плотника. Все. Теперь можно двигаться вперед. А это что за штучка? Ника потянула за очередной рычаг, и пока удерживала его, отвал поднимался вверх. Нет, так он закрыл ей весь обзор, надо опустить его ниже. Наверное, надо дернуть рычаг в другую сторону.
Все замечательно. Больше ей ничего не надо.
Она выбрала какую-то среднюю переднюю передачу и нажала на газ. Машина, качнувшись, оттолкнулась от земли, и довольно скоро пошла вперед. Ну? Плотник так и будет там стоять?
Боковым зрением Ника уловила какое-то движение справа, скосила глаза и увидела, что на нее падает толстое дерево. Как? Почему? Кто успел его свалить? Ничего, кроме рева мотора, она не слышала. Выдержит кабина или нет? Ведь бульдозер работал на лесоповале… Выдержит или нет? Ника приподняла голову – она ничего не может сделать. Будь что будет. Если ее раздавит стволом, значит, так сложилась судьба. Значит, долина победила ее. Но она не остановится, она не будет бояться.
Грохот упавшей сосны перекрыл шум мотора, с правой стороны кабины со звоном лопнувшего стакана в пыль рассыпалось стекло, а по левому стеклу во все стороны побежали трещины. С потолка что-то упало, Ника вскинула глаза и увидела широкую вмятину и согнувшийся уголок, защищающий кабину. Ствол переломился, как щепка, и теперь отползал назад, скрежеща по крыше и бокам кабины.
Она выдохнула и почувствовала себя всесильной. Машина устояла! Теперь ей ничего не страшно!
В ответ на ее радостную мысль бульдозер задрожал и плавно качнулся, как будто под ним прошла волна. Земля выскользнула из-под гусениц и ухнула вниз – на том месте, где только что лежала ровная дорожка, из ниоткуда появился глубокий ров, словно земля разверзлась перед машиной, надеясь ее проглотить. Отвал уперся в дальний край канавы, а гусеницы продолжали толкать бульдозер вперед. Зад машины пошел вверх, сидение под Никой накренилось, и она поняла, что если немедленно не остановится, то перевернется. Она отдернула ногу с педали газа, рванула рычаг переключения скоростей к себе и снова нажала на педаль. Бульдозер слегка выровнялся. Ника привстала и посмотрела вперед. Она бы переползла через этот ров, если бы отвал не уперся в землю. Надо поднять отвал и попробовать еще раз.
А если она перевернется? Если у этой ямы чресчур крутые склоны?
Ника потянула рычаг, управляющий отвалом. Выше. Еще выше. Вот так. Будь что будет.
Земля снова качнулась под ней, но она включила самую низкую скорость и осторожно нажала на газ. Вперед. Бульдозер нырнул вниз, и она чуть не сползла с сидения. Ниже. Еще немного, и машина потеряет равновесие. Ну же! Бульдозер притормозил, гусеницы зацепились за противоположный склон и потащили его вверх. Под машиной прошла судорожная волна, земля не просто дрожала, она раскачивалась, ходила ходуном, как будто пыталась сбросить с себя чужеродный груз. Что это? Землетрясение? Землетрясений здесь не бывает. Это чешуйчатый птеродактиль, засевший под избушкой, проснулся и сопротивляется. Вот сейчас Ника, наконец, увидит его коричневые ноги с длинными ногтями, загнутыми крючком.
Бульдозер качался из стороны в сторону, каждую секунду рискуя опрокинуться, его лихорадочно трясло и подбрасывало вверх на ухабах, то и дело всплывающих прямо под гусеницами. Нет, птеродактилю ее не остановить. Ника видела столько чудовищ, что если к ним прибавить еще одно, страшней не станет. Плотник, бледный как мел, увяз по щиколотку в расползающейся земле и смотрел на Нику горящими, совершенно безумными глазами. Если он не отойдет, бульдозер его раздавит, неужели ему это не понятно? До него осталось не больше трех метров. Он что, еще не догадался, что Ника не остановится? В таком случае, это его проблемы.
Плотник тяжело замахнулся и метко швырнул пилу Нике в лицо. Она только усмехнулась – лобовое стекло покрылось сетью трещин, но пила не смогла его пробить. Теперь она ничего не видела впереди себя. Может это к лучшему? Смотреть в сумасшедшие глаза плотника ей не нравилось. Если ей суждено попасть в лапы птеродактиля, она его, по крайней мере, не увидит. Если она умрет, то умрет не во сне на каменном полу, в объятьях холодной змеи. Она умрет, защищая свой дом и своих детей.
Слепая машина медленно, ощупью шла вперед, раскачиваясь, судорожно дрожа и спотыкаясь.
– Мишка! – заорал Илья что есть силы, – Мишка, выходи! Быстро выходи!
– Нет! – ответил Мишка через окно.
– Выходи, придурок! Уводи ребенка! Немедленно!
Через секунду дверь распахнулась.
– Илюха, я же не могу тебя бросить!
– Уводи ребенка, Мишка, она чокнутая! Я не знаю, что сейчас будет! Я тебя очень прошу.
– А ты?
– А я разберусь! Только уведи Сережку.
– Ладно… – Мишка выдохнул, – я не хотел. Ты сам.
– Да, я сам, беги быстрее.
Бульдозер рыкнул громче и поехал назад. Так, Вероника нашла заднюю передачу… теперь к бульдозеру точно никто не подойдет. А ведь и вправду, и сама убьется, и машину угробит.
Мишка сбежал с крыльца и обернулся. Илья махнул ему рукой, чтобы не задерживался. Бульдозер начал поворачивать, но вскоре выровнялся и рванулся вперед. Отлично. Руля в кабине нет, чтобы ехать на избушку, а не мимо нее, надо снова повернуть. Впрочем, Вероника освоит и это. Машина застонала и начала крутиться на месте – Вероника заклинила правую гусеницу. Неплохо для начала. Илья сжал зубы и посмотрел на Мишку. Тот благополучно добрался до ребенка, и попытался оттащить его от дерева. Сережка цеплялся за сосну руками, и, похоже, собирался расплакаться. Мишка – врач. Мишка сможет.
Бульдозер совершил почти полный оборот на месте и замер, глядя отвалом в угол избушки. Веронике осталось только двинуть машину вперед. Она не стала тянуть время и предлагать Илье отойти. Ее непроницаемое лицо было бледным и чуть приподнятым. Одержима…
– Отходи! Отходи оттуда! Она же с ума сошла! – крикнул бригадир и кинулся наперерез бульдозеру к Илье.
Илья нажал на курок «Штиля», Стас остановился и попятился.
– Дурак! Она даже если не захочет, запросто тебя переедет! Посмотри, она ж его как «Жигули» водит!
Отвал бульдозера, содрогаясь, пополз вверх, но Вероника остановила его и опустила ниже.
– Угробит! Угробит и машину, и тебя, придурка! Ну отойди же!!! – бригадир приложил руки к груди и лицо его сморщилось, как будто он собирался заплакать.
Илья усмехнулся и покачал головой. Вероника толкнула бульдозер вперед. Сбоку неожиданно раздался треск и громкий скрип – Илья резко обернулся и увидел, что тридцатиметровая корабельная сосна, ближайшая к избушке, надломилась как тонкая ветка и медленно заваливается между ним и бульдозером. Бригадир с криком кинулся в сторону, не разбирая дороги. Толстенный ствол на несколько секунд завис в воздухе, а потом рухнул всей тяжестью на кабину бульдозера.
Илья зажмурился. Если кабина ничем не защищена, такой удар сомнет ее как бумажный стаканчик. Но, видно, бульдозер был предназначен для работы в лесу – кабина выдержала. Сосна переломилась на месте удара и поползла назад. Лицо Вероники ничего не выражало, как будто падение дерева входило в ее планы.
Внезапно бульдозер нырнул вниз и зарылся отвалом в грунт: на том месте, где только что была ровная дорожка, земля ушла из-под гусениц.
– Перевернешься! Перевернешься! Стой! – заорал бригадир.
Вряд ли Вероника его услышала. На ее спокойном лице на секунду мелькнула растерянность, но она остановила машину, нагнувшуюся носом вперед, и подняла отвал. Щебенка шевелилась, как будто под землей шел огромный червь. Бульдозер качнуло, словно на волнах, потом еще, и еще. Вероника, подняв отвал выше, снова двинулась вперед, очень медленно и осторожно.
Нет, этого железного монстра Долине не проглотить. Земля колыхалась, и Илья чувствовал, что сам еле стоит на ногах. Бульдозер раскачивался из стороны в сторону, каждую секунду рискуя опрокинуться, но ехал. На лице Вероники не было страха, она как должное принимала волны, шатающие машину, как будто ждала чего-то подобного.
До отвала осталось не больше пяти метров. Под ногами чавкала мокрая глина – Долина постелила ему под ноги самую мягкую подстилку, какую только имела.
Илья шагнул вперед, скорей от волнения, чем с далеко идущими планами. Груда скрежещущего металла опрокинет избушку, как сапог спичечный домик. Когда бульдозер на него направлял Стас, он чувствовал себя хрупким щитом, за которым избушке ничего не угрожает. Теперь все было наоборот. Илья не чувствовал страха, напротив, что-то вроде эйфории охватило его, он неожиданно почувствовал себя всесильным. Бульдозер не пройдет, Илья его остановит. Потому что не может не остановить. Потому что нельзя представить, как стены рухнут под напором могучего отвала. Он остановит бульдозер, и будет держать до тех пор, пока не подоспеет подмога, сколько бы времени для этого не потребовалось. Не так уж это и сложно, оказывается…
Три метра. Илья размахнулся и метнул пилу в лицо Веронике. Стекло треснуло, по нему во все стороны побежали белые лучики. «Штиль» сполз на правую гусеницу и покатился по волнующейся земле.
– Стой! Стой! – заорал бригадир, – останови машину! Мы его возьмем! Без пилы мы его возьмем!
Вероника не услышала его криков. Под ногами у Ильи прошла судорога – земля дрожала и сопротивлялась. Теперь у него свободны руки… Два метра. Он не даст бульдозеру разрушить ее. Он никому не позволит причинить ей вред. Илья скрипнул зубами и вскинул голову. Лица Вероники видно не было, мешали белые трещины в стекле – рычащая машина окончательно стала безликой. В отвале он увидел свое мутное отражение, и на миг показалось, что ему в глаза смотрит Безымень…
Илью качнула прокатившаяся по земле волна, так что он чуть не потерял равновесие. Отвал взметнулся вверх, поднятый земляной волной, а потом сразу ухнул вниз, прямо перед лицом Ильи. Илья уперся руками в гладкий матовый металл и толкнул бульдозер назад. Гусеницы действительно забуксовали на месте, или ему это только показалось? Он навалился на машину всем весом, упираясь ногами в шевелящуюся, чавкающую землю. Ну же! Остановись! Остановись!
Он был уверен, что держит его. Время замерло. Сколько потребовалось бульдозеру, чтобы сдвинуть его на шаг назад? Секунда или час? Навалиться еще сильней… Шагнуть вперед… Нет, шагнуть вперед не получается…
Земля взметнулась под ногами и отбросила его в сторону, не давая отвалу прижать его к бревнам – Долина не хотела его смерти. Илья опрокинулся в вязкую глину, перемешанную со щебенкой, в полуметре от стены, и прокатился вперед, навстречу бульдозеру. Над головой мелькнул отвал, он попытался ухватиться за него руками, чтобы задержать груду железа, которая лавиной катилась на избушку. Отвал вырвался из рук, и в полуметре от лица Илья увидел колесо, вращающее гусеницы. Трак с высоким гребнем, крошащий щебень, навалился ему на колени, и оттолкнулся от его ног, двигая машину вперед.
Отвал уперся в угол избушки, и бульдозер замедлил ход, встретив сопротивление. Илья вцепился руками в шевелящуюся гусеницу, приподнимаясь и ломая ногти, но бульдозер взревел громче и пошел, подминая под себя обе стены.
– Нет! Нет! – закричал Илья, хватаясь за ускользающие гребни траков, – Не надо! Не надо!
Нестерпимая боль задушила его крик, ему показалось, что бревна избушки – его собственные кости, которые хрустят и разламываются под чудовищным весом железной машины. Как сухие ветки…
Пошатнувшаяся крыша медленно сползла на кабину бульдозера, бревна трещали, стучали друг об друга, вскидывались вверх, и беспомощно падали обратно, как руки умирающего, молящего о пощаде, и катились впереди отвала, превращающего избушку в груду обломков. Колесо прокатилось по его ногам, поднимая вверх трак, лежащий на коленях, и Илья из последних сил вцепился в гусеницу кровоточащими ногтями. Бульдозер протащил его за собой и снова остановился, встретив на пути препятствие. Илье решил было что это его руки остановили его движение. Крыша сползла с кабины в стороны, рассыпаясь на легкие обломки. Бульдозер прибавил газ и с рыком двинулся вперед, волоча за собой Илью и круша кирпичную печь. Печь рухнула разом, как падают взорванные дома. И, словно от взрыва, ввысь метнулся черный дым, свернулся грибом и пополз в разные стороны. Печная зола, поднятая вверх, закружилась в воздухе. Серый снег. Илья разжал пальцы, хватающиеся за гусеницу, и опрокинулся на землю, уставившись в небо. Серый снег. Сухие снежинки опускались на лицо. Пепел. Прах. Такую боль невозможно пережить. Илья обхватил голову руками и закричал, хрипло и страшно.
Мишка оттащил рычащего и рвущегося из рук Сережку к старику, к которому они ходили мыться. Дед согласился присмотреть за мальчишкой, но Мишка предпочел запереть парня в бане, что они и сделали, не обращая внимания на его мольбы и слезы.
Назад Мишка бежал изо всех сил, но, едва завидел избушку, понял, что опоздал. Бульдозер катился вперед, и Мишка, сколько бы не спешил, все равно не мог добежать до него раньше, чем тот сомнет домик. Он видел, как Илья руками уперся в отвал бульдозера, и вскрикнул от ужаса – сейчас его прижмет к стене и расплющит. Но Илья повалился набок и откатился прямо под гусеницы. Мишка видел, как бульдозер наехал Илье на ноги, и замер, уперев отвал в стену. Мишка кричал, бежал и кричал, но никто его не слышал, и крик его мало чем мог помочь.
Избушка завалилась набок, бульдозер тронулся с места, и Мишка заметил, что Илья хватается руками за гусеницы, как будто пытается встать. Когда-то он был хорошим врачом, он повидал всякое, но от этой картины волосы шевельнулись на его голове. Самое страшное – он ничем не мог помочь. Он ушел, он, как дурак, согласился увести Сережку, и, наверное, Сережку надо было увести… Потому что такого ребенку точно видеть нельзя.
Метрах в десяти от избушки, на траве, на коленях сидел Стас, пригнув голову к земле, и что есть силы молотил по ней руками. Двое его товарищей стояли поодаль, взявшись за руки и не отрываясь смотрели на происходящее.
Бульдозер медленно полз вперед, и Мишка стискивал кулаки и молился, чтобы он больше не останавливался. Но еще страшнее было смотреть на то, как Илья, продолжая держаться за гусеницы, волочится за машиной по земле. Да он пытается его задержать! От этой мысли Мишка снова закричал и закрыл лицо руками, спотыкаясь и падая на дорогу.
Илья был единственным человеком на земле, который отнесся к Мишке по-людски. Он был ему и другом, и старшим братом, и родной матерью. Илья прощал ему бесконечные срывы, он не уставал поднимать Мишку на ноги после запоев, мыл его, беспомощного, и стирал его вонючую одежду, кормил его с ложки, покупал ему книги, фильмы и конфеты. Как маленькому.
И Мишка ушел! Он послушался! А Илюха знал, знал, чем все кончится! Чувствовал, будто зверь. И нарочно прогнал его, так же, как прогнал Сережку! И теперь…
Мишка подбежал к избушке в ту секунду, когда бульдозер прокатился над печкой, подняв в небо столб черного дыма, и встал посреди развалин, словно хотел отдышаться. Серые бревна перемешались с кухонной утварью, опрокинутый покореженный холодильник блеснул белым боком. Зажатый в обломках лавки телевизор смотрел в небо разбитым экраном. Переливались перламутром радужные осколки дисков, битые кирпичи лежали на развалившихся полках с книгами. А ведь это была его жизнь… БЫЛА…
По Мишкиным щекам поползли слезы. В воздухе кружилась зола, медленно засыпая останки избушки. Он замер на несколько секунд, пытаясь прийти в себя от увиденного. Он и не думал, ни секунды не думал, что это будет так больно и страшно. Он никогда не верил, что такое может произойти. Как будто считал Илью всесильным, способным предотвратить любое несчастье.
В насмешку над его иллюзией, одно из торчащих вверх бревен качнулось и откатилось в сторону, открывая его взгляду раздавленные спичечные домики.
Долгий хриплый крик вывел его из оцепенения. Да что же он встал!
– Илюха! Я сейчас! Потерпи! Я сейчас! – он упал рядом с Ильей на колени.
Что «сейчас»? Что он может? Илья попытался повернуться на бок, закрывая лицо локтями, и укусил свою руку, загоняя крик обратно в легкие. От этого крик его стал только страшней.
– Папа! – услышал Мишка и застонал: ну как, как Сережке удалось выбраться?
Мишка судорожно глянул по сторонам.
– Не пускайте ребенка, – крикнул он, – не пускайте!
Двое работяг попытались задержать мальчишку, но он прорвался и кинулся к отцу. Мишка загородил ему дорогу.
– Пусти! – Сережка ударился кулаками Мишке в грудь, – пусти, там мой папа!
Мишка обхватил его за пояс и сдал подбежавшему бульдозеристу.
– Пустите! Пустите же! Это же мой папа! Мой папа! – Сережка рыдал и бился так, что двое взрослых мужчин с трудом могли его удержать.
Илья зажимал рот обеими руками – он не хотел, чтобы сын слышал его крики… Мишка нагнулся нему, пытаясь разогнуть его локти, но у него ничего не вышло.
– Сейчас, сейчас, его уведут, не надо так. Дыши глубоко, дыши. Он не услышит…
Илья помотал головой.
– Пустите меня! Это мой папа! Это же мой папа! Пустите! Мой папа! Пустите!
Крики Сережки, которого оттаскивали все дальше, рвали сердце сильней, чем стоны Ильи.
Мишка выдернул ремень из брюк.
– Сейчас, сейчас… – шептал он, – жгут. Кто-нибудь, мне нужен еще один ремень!
– Пустите! Папа! Мой папа!
Бившийся в истерике бригадир поднял голову и посмотрел на Мишку, как на ненормального.
– Что смотришь? – заорал Мишка, – ремень давай!
– Да, – кивнул Стас, – да. Погоди.
Он, спотыкаясь, подбежал ближе, расстегивая пояс.
– А что? Может, еще жив будет?
– Не знаю! – завыл Мишка, – «скорую» вызывай!
На этот раз бригадира не испугала вся милиция поселка. Он вытащил мобильный и судорожно начал давить на кнопки, ругаясь и несколько раз начиная сначала.
Мишка затягивал жгуты – может быть, есть надежда… Минут пятнадцать, может двадцать Илюха продержится, но если помощь не подоспеет, шок убьет его.
На дороге послышался вой сирены. Бригадир посмотрел на телефон, по которому только что рассказал, куда ехать «скорой», а потом на дорогу. Три машины с мигалками подъезжали к долине. Подмога… Они опоздали минут на десять, не больше…
Мишка вытер слезы, огляделся и увидел, как из кабины бульдозера медленно выбирается Вероника. Бригадир обернулся, заметив, куда смотрит Мишка. Взгляд его помутнел, а глаза, как у быка, налились кровью. Он поднялся, шатаясь, на встречу Веронике и стиснул кулаки.
– Ну ты сука… – хрипло зашептал он и закашлялся, – ты… ты что же сделала-то… ты… понимаешь, сука, что ты сделала?!
Вероника скользнула по нему равнодушным, усталым взглядом, удивленно посмотрела на Мишку и брезгливо поморщилась, заметив Илью.
– Да, я понимаю, что я сделала, – спокойно сказала она бригадиру, проходя мимо с поднятой головой.
В их сторону бежали люди из подъехавших машин, много людей. Наверное, у них есть аптечка…
Красный свет разлился перед глазами. Горячий красный свет. Большой, как небо. А потом начал съеживаться, собираться в сгусток, открывая глазам сумеречный лес. Начиналась самая короткая ночь в году. И в центре этой ночи на тонком стебле покачивался цветок папоротника, брызгая невесомыми искорками и освещая лес нежным розовым цветом. Нет-нет, не сгусток… Уголек, не тронутый пеплом. Осколок заходящего солнца… И белый сарафан Мары не казался саваном. И лилия в руках была наполнена прозрачным хмелем. И в избушке ждала синяя тетрадь, и на столе сидел Печник, покачивая ногами.
Эпилог
Двадцать четвертого июня, едва Алексей вернулся из Томска, ему позвонил Петухов и сказал, что подумал немного и решил участок купить.
К первому сентября восемнадцать из девятнадцати участков были благополучно проданы. На проекте «Лунная долина» Залесский удвоил свое состояние.
Никто не подавал заявлений в милицию ни о разрушенном домике, ни о нанесении тяжких телесных повреждений его хозяину. Алексей без труда решил этот вопрос: плотник заверил милицию в том, что несчастный случай произошел по его собственной вине. Ника узнала об этом случайно и с удивлением. Оштрафовали мастера, бригадира и бульдозериста за вопиющее нарушение правил техники безопасности, но до суда дела доводить не стали – Алексей постарался.
Ника не смогла вернуться в долину и, пока муж не выкупил у агентства квартиру, жила вместе с девочками у ведуньи. Дом в долине пришлось продать, и сколько Алексей не уговаривал ее, попробовать еще раз переехать загород она так и не согласилась.
Теперь ей вообще не снились сны. Почти никогда. Только один, и то нечасто. Как отец забирает ее из детского сада и ведет в кафе-мороженое. Она сидит на стуле, болтая ногами, и ковыряет разноцветные шарики чайной ложкой, поднимает на отца глаза, и видит, что за столиком с ними сидит плотник. Они оба смотрят на нее, оперев головы на кулаки, и глаза их совершенно одинаковые – печальные и снисходительные. После этого сна Ника всегда просыпалась в слезах, но неизменно засыпала снова и утром не могла вспомнить, отчего намокла ее подушка.
Двадцать пятого августа Илье снова сделали операцию, третью. Мама плакала. Она не плакала при нем, выходила в коридор, будто по делу, но Илья знал, что она выходит плакать. Она не могла смотреть, как он мучается.
К первому сентября восемнадцать из девятнадцати участков были благополучно проданы. На проекте «Лунная долина» Залесский удвоил свое состояние.
Никто не подавал заявлений в милицию ни о разрушенном домике, ни о нанесении тяжких телесных повреждений его хозяину. Алексей без труда решил этот вопрос: плотник заверил милицию в том, что несчастный случай произошел по его собственной вине. Ника узнала об этом случайно и с удивлением. Оштрафовали мастера, бригадира и бульдозериста за вопиющее нарушение правил техники безопасности, но до суда дела доводить не стали – Алексей постарался.
Ника не смогла вернуться в долину и, пока муж не выкупил у агентства квартиру, жила вместе с девочками у ведуньи. Дом в долине пришлось продать, и сколько Алексей не уговаривал ее, попробовать еще раз переехать загород она так и не согласилась.
Теперь ей вообще не снились сны. Почти никогда. Только один, и то нечасто. Как отец забирает ее из детского сада и ведет в кафе-мороженое. Она сидит на стуле, болтая ногами, и ковыряет разноцветные шарики чайной ложкой, поднимает на отца глаза, и видит, что за столиком с ними сидит плотник. Они оба смотрят на нее, оперев головы на кулаки, и глаза их совершенно одинаковые – печальные и снисходительные. После этого сна Ника всегда просыпалась в слезах, но неизменно засыпала снова и утром не могла вспомнить, отчего намокла ее подушка.
Двадцать пятого августа Илье снова сделали операцию, третью. Мама плакала. Она не плакала при нем, выходила в коридор, будто по делу, но Илья знал, что она выходит плакать. Она не могла смотреть, как он мучается.