Страница:
время, когда Э. К. возвращались в город. Вы же знаете, что их машины страшно
шумят. Разумеется, они служили прикрытием для своих товарищей. Можете
считать это розыгрышем сколько угодно. Я же считаю возмутительным насилием.
-- Послушайте, -- сказал Джузеппе Фосси, чьи глаза от волнения по-
прежнему были готовы выскочить из орбит, -- насколько нам известно, никто из
девушек не пострадал. Быть запертыми в своих комнатах -- не самая большая
неприятность, я слышал, что такое время от времени случается. Иное дело,
кража со взломом. Тогда да... Необходимо вызвать полицию. Во всяком случае,
профессору Элиа придется за это ответить. Не пора ли нам приняться за
работу?
Он решительно направился к своему столу. Синьорина Катти с карандашом и
блокнотом в руках последовала за ним, и подбородок ее был высоко поднят.
-- К чему все сваливать на профессора Элиа? -- пробормотал Тони. -- Не
его вина, если студенты Э. К. любят розыгрыши. Днем я все разузнаю у моей
подруги. У нее будут сведения из первых рук.
Мы принялись за свои утренние труды, но нам не удавалось
сосредоточиться. При каждом телефонном звонке мы поднимали головы и
прислушивались, но за <да> и <нет> синьора Фосси не скрывалось никаких
таинственных разоблачений. Не библиотечное это дело -- расследовать набеги
на женские общежития.
К полудню босс послал Тони и меня в новое здание библиотеки с
несколькими ящиками книг. Мы отправились на маленьком фургоне, специально
предназначенном для таких целей. Так я впервые попал в новую библиотеку за
пределами университета, стоявшую на вершине холма рядом с другими новыми
зданиями -- коммерческими факультетами и физической лабораторией. Все они не
отличались изяществом старого учебного дома, но их линии не раздражали глаз,
а большие окна давали свет и воздух студентам, которым предстояло работать в
их стенах.
-- И все благодаря профессору Бутали и более молодым членам
университетского совета, -- сказал Тони. -- Профессор Риццио противился изо
всех сил.
-- Но почему? -- спросил я.
-- Подрыв образовательных устоев, -- усмехнулся Тони. -- По его мнению,
университет Руффано был задуман как учебное заведение, чистое и простое, из
которого серьезные молодые люди выходят для того, чтобы на школьной ниве
прививать классические знания.
-- Они и так могут этим заниматься.
-- Могут, но чего ради? Парень с экономическим дипломом через день
получит работу и за три месяца заработает столько, сколько в школе и за год
не получит. Там нет будущего!
Мы выгрузили ящики из фургона и отнесли их в новую библиотеку. Как
сказал мне Тони, отделочники ушли отсюда всего неделю назад. Высокое,
светлое, с галереей, уставленной стеллажами, и с читальным залом здание
располагало куда большими удобствами, чем банкетный зал герцогского дворца.
-- Откуда они взяли деньги? -- спросил я.
-- Плата за обучение Э. К. Откуда еще? -- ответил Тони.
Прежде чем выгрузить из ящиков книги, разбором которых предстояло
заняться сотруднику библиотеки под наблюдением одного из коллег Джузеппе
Фосси, безответственный Тони раздобыл дополнительные новости о нападении на
женское общежитие.
-- Говорят, что Риццио собирается подать в отставку, если профессор
Элиа публично не извинится за своих студентов, -- оживленно сообщил он,
когда мы выходили из здания. -- Уверяю вас, это будет борьба до последнего.
Не думаю, что Элиа пойдет у него на поводу.
-- А говорили, я приехал в мертвый город, -- заметил я. -- У вас каждый
день происходит нечто подобное?
-- К сожалению, нет, -- ответил он. -- Но вот что я вам скажу. Пока
ректор в отсутствии, Риццио и Элиа не упустят возможности перерезать друг
другу глотки. Они друг друга терпеть не могут, и это их шанс.
Пока в без четверти час пополудни мы припарковывали машину у
герцогского дворца, я увидел, что из боковых дверей выходит Карла Распа с
компанией своих студентов. Она заметила меня и помахала рукой. Я помахал в
ответ. Она послала студентов вперед и дождалась, когда я подойду к ней.
-- Какие планы на обеденный перерыв? -- спросила она.
-- Никаких, -- ответил я.
-- Спускайтесь в ресторан, где мы с вами встретились, -- торопливо
сказала она. -- Закажите столик на двоих. Сейчас я не могу задерживаться,
мне надо отвести мою компанию домой. После того, что произошло сегодня
ночью, им запрещено ходить по городу. Вы слыхали новость?
-- Про взлом общежития? Да, -- ответил я.
Она поспешила за своими подопечными, а я стал спускаться по виа
Россини. Ресторан, как и в прошлый раз, был переполнен, но мне удалось
раздобыть столик. Студентов не было. Казалось, это излюбленное место встреч
деловых людей Руффано, которые не ходят домой на перерыв. Карла Распа пришла
вскоре после меня и щелчком пальцев подозвала официанта. Мы сделали заказ,
она посмотрела на меня и улыбнулась.
-- Выкладывайте, -- сказал я. -- Я умею хранить тайны.
-- Никакой тайны, -- ответила она, все же украдкой оглянувшись. --
Сейчас об этом уже говорит весь университет. Синьорину Риццио изнасиловали.
Я недоверчиво посмотрел на нее.
-- Это правда, -- подтвердила она, подаваясь вперед. -- Я слышала от
одной из ее сотрудниц. Ребята, кто бы они ни были, девушек не тронули.
Заперли их в комнатах и занялись самой. Правда, здорово?
Она задыхалась от смеха. Мне было не до веселья. Тарелка с макаронами,
которую поставил передо мной официант, не вызывала у меня никакого аппетита.
Мне показалось, что она наполнена человеческими внутренностями.
-- Это уголовное преступление, -- резко сказал я, -- которым займется
полиция. Кто бы его ни совершил, это десять лет тюрьмы.
-- Нет, -- сказала она. -- То-то и оно. Говорят, синьорина в истерике и
хочет все замять.
-- Не получится, -- сказал я. -- Закон не позволит.
Она набросилась на свою тарелку с истинным удовольствием,
предварительно посыпав ее содержимое тертым сыром.
-- Если никто не подает жалобу, закон не может действовать, -- сказала
она. -- Наверное, ребята догадывались о реакции, потому и пошли на риск.
Конечно, вокруг взлома поднимется шум, даже страшный шум. Но то, что
случилось с синьориной Риццио, -- ее личное дело. Если она отказывается
подавать заявление об изнасиловании, а брат ее в этом поддерживает, никто
ничего не может сделать. Вы заказали вино?
Вино я заказал. И налил ей. Она выпила его залпом, словно у нее
пересохло в горле.
-- Ее не заваливали, -- продолжала Карла Распа. -- Насколько я понимаю,
об этом речь не идет. Никаких побоев. Просто мягко и настойчиво показали,
что к чему.
-- Откуда вы знаете? -- спросил я.
-- О, это целая история, то, что рассказывают девушки в общежитии.
Оправившись от страха перед мужчинами в масках, сами целые и невредимые, --
ну, те из них, которые пока действительно целы, -- они просто не могут
сдержаться. Чтобы такое случилось с ней, с синьориной! Вам стоит рассказать
об этом вашим ребятам-экономистам. Каковы нервы!
-- И все же мне не верится, -- сказал я.
-- А я верю, -- возразила она. -- Если полицию не вызывают, а про
синьорину говорят, что ей нездоровится, то это сущая правда. Как, по-
вашему, ей это доставило удовольствие?
Ее глаза сияли. Я почувствовал легкую тошноту. Жестокость всегда
вызывала у меня отвращение, но прежде всего я не понимал насилия над
стариками и детьми. Я не ответил.
-- А знаете, ведь она сама напросилась, -- продолжала Карла Распа. --
Обращалась со студентками как с послушницами, которые дали обет. Никаких
встреч с мальчиками даже в гостиных общежития, уже в десять вечера двери на
замке. Мне это хорошо известно, поскольку многие девушки посещают мои
лекции. Они уже дошли до ручки. Понятно, что одна из них и впустила этих
мальчишек. Потом подслушивала под дверью и обо всем раззвонила!
Я представил себе, как величественная, внушительных размеров особа, с
которой я встретился накануне днем, с кислым видом потягивает минеральную
воду. На прочее у меня не хватило воображения.
Карла Распа, сидевшая лицом к двери ресторана, наклонилась над столом и
взяла меня за руку.
-- Не оборачивайтесь, -- сказала она. -- Пришел профессор Элиа. Декан
факультета Э. К. собственной персоной. С группой коллег. Интересно, придется
ему подать в отставку или нет?
-- Подать в отставку? Чего ради? -- осведомился я. -- Кто сможет
повесить взлом общежития на его студентов?
-- Это совершенно очевидно, -- сказала она. -- Синьорина Риццио не раз
жаловалась на их поведение. Об этом сообщалось в университетском бюллетене.
Вчерашняя ночь -- их ответ на ее жалобы.
Я дождался, когда компания устроилась за столиком слева от меня, затем
повернулся вполоборота, чтобы взглянуть на них.
-- Крупный мужчина, -- шепнула моя спутница, -- с копной волос.
Человека более самодовольного не найти во всем Руффано, но он делает дело.
Сразу видно, миланец.
Профессор Элиа -- глаза скрыты очками в массивной оправе, черные,
подстриженные бобриком волосы -- был одним из тех крупных мужчин, которым не
годится ни один костюм. Его безупречное одеяние состояло из сплошных
складок. Он быстро говорил, пригнувшись к столу и не позволяя никому
вставить ни слова. Вдруг он откинул свою, несомненно, прекрасную голову и
разразился громоподобным смехом.
-- Пятеро, -- сказал он, -- друг за другом. Так мне рассказывали. И
никаких возражений. Ни писка, ни визга.
Стол закачался. Смех профессора заполнил весь ресторан. Почти все
посетители обернулись в его сторону. Один из спутников знаком призвал его к
молчанию. Большой человек презрительно осмотрелся, и наши взгляды
встретились.
-- Здесь никого нет, -- сказал он. -- Они понятия не имеют, о чем речь.
Но вот что я вам скажу. Если кто-нибудь официально скажет против нас хоть
слово, я не только сделаю эту даму посмешищем для всего Руффано, но и... --
он понизил голос, и мы больше ничего не услышали.
-- Вот видите, -- шепнула мне Карла Распа, -- бедные старики Риццио
ничего от него не добьются. Надо бы им посоветовать спустить дело на
тормозах, а еще лучше убраться отсюда. После такого потрясения синьорина все
равно не посмеет нигде показаться. А если покажется, ее встретят таким же
хохотом, как тот, что мы слышали за соседним столиком. -- Она предложила мне
сигарету, допила вино и подозвала официанта. -- Я угощаю, -- сказала она. --
Мы оба зарабатываем на жизнь. За вами приглашение на обед. Когда?
-- Не сегодня, -- сказал я, помня про обещание, данное брату и сестре
Паскуале. -- Может быть, завтра?
-- Завтра так завтра.
Мы встали из-за стола, вышли из ресторана и направились вверх по холму.
-- Слышали самое свеженькое? -- шепотом спросил меня Тони со своей
стремянки, как только я вошел в библиотеку.
-- Что именно? -- Я насторожился.
-- Ходят слухи, что женское общежитие закрывается и студенток
отправляют по домам, -- сказал Тони. -- Экзамены им придется сдавать по
почте. Говорят, три месяца назад общежитие уже взламывали и все девушки
беременны.
Джузеппе Фосси, который диктовал секретарше, взглянул из-за стола на
правонарушителя.
-- Пожалуйста, будьте любезны соблюдать правила, -- ледяным тоном
сказал он, показывая рукой на висевшие на стенах объявления с надписью
<Соблюдайте тишину>.
За день мы дважды отвозили ящики с книгами в новое здание. И всякий раз
узнавали свежие слухи. Повсюду нам встречались стайки студентов, многих из
них Тони знал. Темой дня был взлом общежития, нападение на синьорину Риццио
было у всех на устах. Некоторые говорили, что случившееся не имеет никакого
отношения к студентам Э. К., что существует некий, известный только
избранным ход между мужским и женским общежитиями, которым пользуются уже не
один год. Синьорина ночи напролет развлекалась в своих покоях, и через нее
прошли чуть ли не все профессора университета, хотя она и отдавала
предпочтение более мускулистым. Другие, вступаясь за честь дамы, заявляли,
что не кто иной, как сам профессор Элиа, привел в святилище банду
замаскированных налетчиков и в качестве трофея, удостоверяющего его подвиг,
прихватил с собой ночную рубашку синьорины.
Если в начале дня повсюду слышался смех, то под вечер настроение
изменилось. Поползли слухи, что власти совершенно определенно возлагают вину
на студентов Э. К., которые вернулись после выходных в бунтарском настроении
и, с песнями и кошачьими воплями кружа на мотороллерах под окнами женского
общежития, подначивали самых отчаянных проникнуть внутрь.
Оглянувшись, Тони показал на первую группу раздраженных студентов Э.
К., юношей и девушек, выходивших с занятии неподалеку от того места, где мы
стояли.
-- Смотрите в оба, -- сказал он. -- Похоже, будут неприятности.
Кто-то швырнул камень. Он разбил ветровое стекло нашего фургона, и
осколки посыпались на землю. Другой камень попал Тони в голову. Со стороны
небольшой группы студентов-гуманитариев долетел крик, его подхватили
студенты, которые шли из главного здания университета. Некоторые из них
рванулись навстречу предполагаемому противнику. Через минуту вся улица
тонула в громких криках и улюлюканье; пролетело еще несколько камней, двое
юношей на мотороллерах врезались в самую гущу образовавшейся толпы.
-- Собирайся, -- сказал я Тони. -- Пора возвращаться. Свои собаки
дерутся -- чужая не приставай...
Я втащил его в фургон и завел мотор. Он ничего не сказал. По его голове
текла кровь, и он промакивал ее носовым платком. Мы развернулись и
осторожно, чтобы не задеть сбегавшихся со всех сторон студентов, проехали
мимо университета и дальше вниз к герцогскому дворцу.
Я припарковал машину, где обычно, и выключил мотор.
-- Вот она, университетская политика, -- сказал я.
Тони был очень бледен. Я осмотрел ссадину. Достаточно глубокая.
-- Надо к врачу, -- сказал я. Он кивнул. -- Отправляйся. Я все объясню.
Мы вместе вышли из фургона. Он добрел до своего мотороллера и, все еще
зажимая одной рукой ссадину, завел его.
-- Вы видели парня, который бросил камень? -- спросил он. -- Это уже не
розыгрыш, все было всерьез, чтобы завязать драку. Потом я его разыщу. Или
мои приятели разыщут.
Он медленно поехал вниз. Я пришел в библиотеку и рассказал о
случившемся Джузеппе Фосси. Он так и взвился.
-- Вам было совершенно не к чему задерживаться перед университетом,
когда студенты выходят с занятий, -- выпалил библиотекарь. -- В такой день,
как сегодня, когда все бурлит от слухов, это значит нарываться на
неприятности. И еще, мне придется предъявить вам иск за фургон и сообщить о
случившемся в регистрационное бюро. Профессор Риццио получит мою
докладную...
-- По поводу разбитого ветрового стекла? -- прервал я его. -- Синьор
Фосси, послушайте, я займусь им в каком-нибудь гараже внизу.
-- Пойдут разговоры. -- Библиотекарь окончательно вышел из себя. -- Все
знают наш фургон, окажется, что кто-то был свидетелем случившегося.
Положитесь на Тони, и он разболтает всему Руффано.
Я дал синьору Фосси выговориться и, когда он успокоился, принялся за
свою работу. В конце концов, это его заботы, а вовсе не мои. У меня и без
того есть о чем думать. Весь день меня не оставляло смутное беспокойство,
теперь оно еще больше усилилось. Если студентам вздумалось забраться в
женское общежитие -- это их дело, равно как и то, что они там натворили. Их
найдут и либо накажут, либо отпустят. Меня это не касается. Меня беспокоило
то, что это произошло именно сейчас. И мой перевод из немецкого историка,
<...граждане города... поднялись под предводительством самого уважаемого из
них... чья... жена пала жертвой любострастия...> Не я один держал в руках
эти книги и читал по-немецки. Альдо показывал их кому-то из своих студентов-
гуманитариев. Эти страницы были отмечены. У меня в ушах снова звучал голос
брата: <Сперва нечто волнующее для создания атмосферы. Поругание жены самого
уважаемого жителя города>.
Мысленно я вновь выходил из дома супругов Бутали, смотрел с улицы вниз
на долину, на дороги, слышал рев возвращающихся мотороллеров. Случайное
совпадение? Или набег был заранее спланирован?
Я не мог сосредоточиться на разборке нудных трудов немецких и
английских философов и, когда пришло время закрывать библиотеку, первым ее
покинул. Пьяцца Маджоре была забита студентами. Взбудораженные молодые люди
группами ходили взад-вперед, некоторые держались за руки. Я не знал и не
желал знать, какие факультеты они представляют, но заметил, что они
останавливают и задирают обычных прохожих. Я надеялся остаться незамеченным
и уже поднялся по ступеням собора, когда один рослый парень случайно
повернул голову в мою сторону и подскочил ко мне.
-- Стоять, крошка, -- крикнул он, заламывая мне руки за спину. -- И
куда это ты собираешься смыться?
-- Виа Сан Микеле, -- сказал я. -- Я там живу.
-- Ах, вот как, ты там живешь? А где ты работаешь?
-- Я сотрудник библиотеки.
-- Сотрудник библиотеки? -- передразнил он меня. -- Что ж, грязная
работенка, не так ли? Руки и физиономия весь день в пыли. -- И он крикнул
стоявшим на нижних ступенях: -- Здесь один кроха гуманитарий, он нуждается в
стирке. Как насчет водной процедуры? Не прополоснуть ли его в фонтане?
Его слова были встречены дружным смехом, но если у кого-то он и звучал
весело, то далеко не у всех:
-- Давай его сюда! Стирать так стирать!
Фонтан в центре площади окружало плотное кольцо студентов. Некоторые из
них, распевая и смеясь, расхаживали по парапету. Их было много, человек
пятьдесят-сто. Я чувствовал себя очень маленьким и очень одиноким.
Неожиданно к площади со стороны университета подъехала машина. Студенты
расступились. Один парень потерял равновесие и свалился в водоем. Толпа
расхохоталась, мой страж, поддерживая общее веселье, слегка ослабил хватку,
я наклонился и выскользнул из его рук. Машина медленно проехала мимо. Это
был <альфа-ромео> с Альдо за рулем. Рядом с ним, улыбаясь и махая рукой
приветствовавшим его студентам, сидел декан факультета экономики и коммерции
профессор Элиа.
Я нырнул в толпу студентов и узким переулком добрался до виа деи Соньи.
Здесь все было спокойно. Казалось, я попал в другой мир. На улице никого,
кроме одинокого кота, который при моем появлении вспрыгнул на садовую
ограду. Я открыл калитку, миновал сад, подошел к дому и позвонил. Через
некоторое время дверь открыла та самая девушка, которая накануне вечером
приносила обед.
-- Синьора Бутали? -- спросил я.
-- Извините, синьор, -- сказала девушка, -- синьоры нет дома. Она
уехала в Рим рано утром.
Я тупо посмотрел на нее:
-- Уехала в Рим? Я думал, она уезжает только в конце недели?
-- Я тоже так думала, синьор. И узнала, что она уехала, сегодня утром.
Она оставила мне записку, в которой пишет, что неожиданно решила уехать. В
семь часов ее уже не было.
-- Значит, профессору Бутали стало хуже?
-- Про это я ничего не знаю, синьор. Она не сказала.
Я бросил взгляд в открытую дверь. В отсутствие синьоры дому недоставало
тепла и очарования.
-- Благодарю вас, -- сказал я. -- Передавать ничего не надо.
До своего пансионата я добирался окольными путями, минуя пьяцца делла
Вита. На этих улицах студентов не было, и мне попадались только обычные
горожане, идущие по своим делам. Придя на виа Сан Микеле, я увидел, что в
дверях дома номер 24 стоят Джино, Марио, Паоло Паскуале, его сестра и еще
один или два студента. Катерина бросилась ко мне и схватила меня за руку.
-- Вы слышали новости? -- спросила она.
Я вздохнул. Все повторялось сначала. Спасения нет.
-- Весь день только их и слышу, -- ответил я. -- Даже книги на
библиотечных полках полны ими. Взломано женское общежитие. Все девушки
беременны.
-- Ах, это, -- нетерпеливо сказала она. -- Кому это интересно? Надеюсь,
у синьорины Риццио родится двойня... Нет, председатель художественного
совета пригласил участвовать в фестивале всех студентов Э. К., которые этого
захотят, в доказательство его уверенности, что мы не имеем никакого
отношения к ночным событиям. Профессор Элиа от нашего имени принял его
предложение, и сегодня вечером в старинном театре над пьяцца дель Меркато
состоится собрание. Мы отправимся прямо отсюда, и вы должны пойти с нами.
Она смотрела на меня и улыбалась. Брат поддержал ее.
-- Обязательно, -- сказал он. -- Вас никто не знает. Такое нельзя
пропустить. Всем нам страшно любопытно, что будет говорить профессор Донати.
Интуиция подсказывала мне, что я это уже знаю.
Двери театра должны были открыться в девять часов. Мы пообедали у
Сильвани и вышли из дома за пятнадцать минут до назначенного времени. Пьяцца
делла Вита уже кишела студентами, которые стекались сюда из разнообразных
пансионатов в верхней и нижней части города и дружно поворачивали на узкую
виа дель Театро к самому театру. Джино и его спутников я вскоре потерял из
виду, но брат и сестра Паскуале крепко держали меня за руки, и я чувствовал
себя марионеткой, которую разве что не поднимают в воздух. Во времена моего
отца театром пользовались редко. В строго определенное время давались
концерты и оратории, случались выступления заезжих литературных
знаменитостей; в остальные дни он оставался образцом прекрасной архитектуры,
малоизвестным проходящим мимо туристам, да и самим гражданам Руффано.
Теперь, как сообщили мне Паскуале, все изменилось. Благодаря ректору
университета и председателю художественного совета театр был открыт круглый
год. Лекции, спектакли, концерты, выставки, даже танцы -- все это проходило
в его благородных стенах.
Прибыв на место, мы обнаружили, что вход блокирован большой группой
студентов, ожидающих возможности попасть внутрь. Паоло с решительным лицом
протиснулся между ними, Катерина и я ни на шаг не отставали от него. Нас
окружала веселая, добродушная толпа; студенты смеялись, переговаривались и в
ответ на наши усилия толкали нас локтями. Я недоумевал, куда девалась
дневная озлобленность, в чем причина такой резкой смены настроения, пока не
вспомнил, что здесь нет антагонистов, -- все студенты с одного факультета Э.
К.
Открытие дверей было встречено радостными возгласами, и Паоло, еще
сильнее сжав мою руку, втащил меня и маленькую Катерину в проход.
-- Первый пришел, первый поел! -- крикнул парень, стоявший в дверях. -
- Первые захватывают места и держат их.
Зал быстро заполнялся, хлопки откидных сидений летели под потолок, но
вскоре их заглушила группа студентов на сцене. Под аккомпанемент гитар,
барабанов и всевозможных ударных они пели самые современные шлягеры, и
удивленный зал отвечал им восторженными аплодисментами.
-- Что происходит? -- спросил Паоло у студента, который в проходе рядом
с нами отплясывал джигу. -- Разве никто не собирается говорить?
-- Не спрашивай, -- ответил юноша, радостно трясясь. -- Нас пригласили,
вот все, что мне известно.
-- Не все ли равно? Повеселимся на всю катушку, -- рассмеялась Катерина
и, встав передо мной, с неожиданной грацией пустилась в твист с явным
намерением вовлечь в танец и меня.
Мне было почти тридцать два года, и я сознавал свой возраст. В Турине
студентом я мастерски танцевал самбу, но то было одиннадцать лет назад.
Групповоду не часто выпадает случай попрактиковаться в искусстве танца.
Чтобы уж совсем не ударить в грязь лицом перед своими нынешними спутниками,
я раскачивался в разные стороны, отлично сознавая, что мой танец являет
собой весьма унылое зрелище. Вокруг стоял невообразимый шум. Всем и каждому
было все нипочем, и я не без удовольствия подумал, что Карле Распа, несмотря
на ее презрительное отношение к студентам Э. К., здесь тоже понравилось бы,
но в зале не было никого, кто хотя бы отдаленно походил на сотрудников
университета. Все были студенты, все невероятно молоды.
-- Смотрите, -- вдруг сказал Паоло, -- наверняка это сам Донати. Вон
там, садится за барабаны.
Спиной к сцене, я пытался повторять выкрутасы его сестры, но, услышав
возглас Паоло, оглянулся. Он был прав. Альдо незаметно для всех вышел на
сцену, занял место студента, сидевшего за барабанами, и сейчас
демонстрировал собственное незаурядное мастерство. Гитаристы и ударники
обернулись в его сторону, пение и выкрики сделались еще громче, и все
собравшиеся в зале, поняв, кто это, с восторженным хлопаньем подались ближе
к сцене. Полная противоположность его выходу в герцогском дворце, свидетелем
которого я был в субботу. Сегодня -- ни факелов, ни тишины, ни
телохранителей, ни покрова тайны. Альдо с полнейшим пренебрежением к своему
положению предпочел слиться со студенческой массой. И жест, и время были
превосходно рассчитаны. Как и когда он все это спланировал?
-- А знаете, -- сказала Катерина, -- мы неправильно о нем судили. Я
думала, он такой же важный и недоступный, как остальные профессора. Вы
только посмотрите на него! Можно подумать, что он один из нас.
-- Я знал, что он вовсе не старый, -- возразил Паоло. -- В конце
концов, ему, наверное, нет и сорока. Просто нам было не с кем его
сравнивать, он не из нашей компании.
-- Теперь из нашей, -- сказала Катерина. -- Мне плевать, что говорят
другие.
Темп музыки возрос. Весь зал вертелся и прыгал под пульсацию гитар и
треск барабанов. Затем, когда общее изнеможение достигло предела, неожиданно
грянул финальный туш. Звук замер. Альдо подошел к краю сцены, и студент,
один из гитаристов, откуда ни возьмись придвинул ему стул.
-- Послушайте, -- сказал Альдо. -- Я кончил. Давайте поговорим.
Вытирая лоб, он рухнул на стул. Над залом пронесся смех и сочувственные
шумят. Разумеется, они служили прикрытием для своих товарищей. Можете
считать это розыгрышем сколько угодно. Я же считаю возмутительным насилием.
-- Послушайте, -- сказал Джузеппе Фосси, чьи глаза от волнения по-
прежнему были готовы выскочить из орбит, -- насколько нам известно, никто из
девушек не пострадал. Быть запертыми в своих комнатах -- не самая большая
неприятность, я слышал, что такое время от времени случается. Иное дело,
кража со взломом. Тогда да... Необходимо вызвать полицию. Во всяком случае,
профессору Элиа придется за это ответить. Не пора ли нам приняться за
работу?
Он решительно направился к своему столу. Синьорина Катти с карандашом и
блокнотом в руках последовала за ним, и подбородок ее был высоко поднят.
-- К чему все сваливать на профессора Элиа? -- пробормотал Тони. -- Не
его вина, если студенты Э. К. любят розыгрыши. Днем я все разузнаю у моей
подруги. У нее будут сведения из первых рук.
Мы принялись за свои утренние труды, но нам не удавалось
сосредоточиться. При каждом телефонном звонке мы поднимали головы и
прислушивались, но за <да> и <нет> синьора Фосси не скрывалось никаких
таинственных разоблачений. Не библиотечное это дело -- расследовать набеги
на женские общежития.
К полудню босс послал Тони и меня в новое здание библиотеки с
несколькими ящиками книг. Мы отправились на маленьком фургоне, специально
предназначенном для таких целей. Так я впервые попал в новую библиотеку за
пределами университета, стоявшую на вершине холма рядом с другими новыми
зданиями -- коммерческими факультетами и физической лабораторией. Все они не
отличались изяществом старого учебного дома, но их линии не раздражали глаз,
а большие окна давали свет и воздух студентам, которым предстояло работать в
их стенах.
-- И все благодаря профессору Бутали и более молодым членам
университетского совета, -- сказал Тони. -- Профессор Риццио противился изо
всех сил.
-- Но почему? -- спросил я.
-- Подрыв образовательных устоев, -- усмехнулся Тони. -- По его мнению,
университет Руффано был задуман как учебное заведение, чистое и простое, из
которого серьезные молодые люди выходят для того, чтобы на школьной ниве
прививать классические знания.
-- Они и так могут этим заниматься.
-- Могут, но чего ради? Парень с экономическим дипломом через день
получит работу и за три месяца заработает столько, сколько в школе и за год
не получит. Там нет будущего!
Мы выгрузили ящики из фургона и отнесли их в новую библиотеку. Как
сказал мне Тони, отделочники ушли отсюда всего неделю назад. Высокое,
светлое, с галереей, уставленной стеллажами, и с читальным залом здание
располагало куда большими удобствами, чем банкетный зал герцогского дворца.
-- Откуда они взяли деньги? -- спросил я.
-- Плата за обучение Э. К. Откуда еще? -- ответил Тони.
Прежде чем выгрузить из ящиков книги, разбором которых предстояло
заняться сотруднику библиотеки под наблюдением одного из коллег Джузеппе
Фосси, безответственный Тони раздобыл дополнительные новости о нападении на
женское общежитие.
-- Говорят, что Риццио собирается подать в отставку, если профессор
Элиа публично не извинится за своих студентов, -- оживленно сообщил он,
когда мы выходили из здания. -- Уверяю вас, это будет борьба до последнего.
Не думаю, что Элиа пойдет у него на поводу.
-- А говорили, я приехал в мертвый город, -- заметил я. -- У вас каждый
день происходит нечто подобное?
-- К сожалению, нет, -- ответил он. -- Но вот что я вам скажу. Пока
ректор в отсутствии, Риццио и Элиа не упустят возможности перерезать друг
другу глотки. Они друг друга терпеть не могут, и это их шанс.
Пока в без четверти час пополудни мы припарковывали машину у
герцогского дворца, я увидел, что из боковых дверей выходит Карла Распа с
компанией своих студентов. Она заметила меня и помахала рукой. Я помахал в
ответ. Она послала студентов вперед и дождалась, когда я подойду к ней.
-- Какие планы на обеденный перерыв? -- спросила она.
-- Никаких, -- ответил я.
-- Спускайтесь в ресторан, где мы с вами встретились, -- торопливо
сказала она. -- Закажите столик на двоих. Сейчас я не могу задерживаться,
мне надо отвести мою компанию домой. После того, что произошло сегодня
ночью, им запрещено ходить по городу. Вы слыхали новость?
-- Про взлом общежития? Да, -- ответил я.
Она поспешила за своими подопечными, а я стал спускаться по виа
Россини. Ресторан, как и в прошлый раз, был переполнен, но мне удалось
раздобыть столик. Студентов не было. Казалось, это излюбленное место встреч
деловых людей Руффано, которые не ходят домой на перерыв. Карла Распа пришла
вскоре после меня и щелчком пальцев подозвала официанта. Мы сделали заказ,
она посмотрела на меня и улыбнулась.
-- Выкладывайте, -- сказал я. -- Я умею хранить тайны.
-- Никакой тайны, -- ответила она, все же украдкой оглянувшись. --
Сейчас об этом уже говорит весь университет. Синьорину Риццио изнасиловали.
Я недоверчиво посмотрел на нее.
-- Это правда, -- подтвердила она, подаваясь вперед. -- Я слышала от
одной из ее сотрудниц. Ребята, кто бы они ни были, девушек не тронули.
Заперли их в комнатах и занялись самой. Правда, здорово?
Она задыхалась от смеха. Мне было не до веселья. Тарелка с макаронами,
которую поставил передо мной официант, не вызывала у меня никакого аппетита.
Мне показалось, что она наполнена человеческими внутренностями.
-- Это уголовное преступление, -- резко сказал я, -- которым займется
полиция. Кто бы его ни совершил, это десять лет тюрьмы.
-- Нет, -- сказала она. -- То-то и оно. Говорят, синьорина в истерике и
хочет все замять.
-- Не получится, -- сказал я. -- Закон не позволит.
Она набросилась на свою тарелку с истинным удовольствием,
предварительно посыпав ее содержимое тертым сыром.
-- Если никто не подает жалобу, закон не может действовать, -- сказала
она. -- Наверное, ребята догадывались о реакции, потому и пошли на риск.
Конечно, вокруг взлома поднимется шум, даже страшный шум. Но то, что
случилось с синьориной Риццио, -- ее личное дело. Если она отказывается
подавать заявление об изнасиловании, а брат ее в этом поддерживает, никто
ничего не может сделать. Вы заказали вино?
Вино я заказал. И налил ей. Она выпила его залпом, словно у нее
пересохло в горле.
-- Ее не заваливали, -- продолжала Карла Распа. -- Насколько я понимаю,
об этом речь не идет. Никаких побоев. Просто мягко и настойчиво показали,
что к чему.
-- Откуда вы знаете? -- спросил я.
-- О, это целая история, то, что рассказывают девушки в общежитии.
Оправившись от страха перед мужчинами в масках, сами целые и невредимые, --
ну, те из них, которые пока действительно целы, -- они просто не могут
сдержаться. Чтобы такое случилось с ней, с синьориной! Вам стоит рассказать
об этом вашим ребятам-экономистам. Каковы нервы!
-- И все же мне не верится, -- сказал я.
-- А я верю, -- возразила она. -- Если полицию не вызывают, а про
синьорину говорят, что ей нездоровится, то это сущая правда. Как, по-
вашему, ей это доставило удовольствие?
Ее глаза сияли. Я почувствовал легкую тошноту. Жестокость всегда
вызывала у меня отвращение, но прежде всего я не понимал насилия над
стариками и детьми. Я не ответил.
-- А знаете, ведь она сама напросилась, -- продолжала Карла Распа. --
Обращалась со студентками как с послушницами, которые дали обет. Никаких
встреч с мальчиками даже в гостиных общежития, уже в десять вечера двери на
замке. Мне это хорошо известно, поскольку многие девушки посещают мои
лекции. Они уже дошли до ручки. Понятно, что одна из них и впустила этих
мальчишек. Потом подслушивала под дверью и обо всем раззвонила!
Я представил себе, как величественная, внушительных размеров особа, с
которой я встретился накануне днем, с кислым видом потягивает минеральную
воду. На прочее у меня не хватило воображения.
Карла Распа, сидевшая лицом к двери ресторана, наклонилась над столом и
взяла меня за руку.
-- Не оборачивайтесь, -- сказала она. -- Пришел профессор Элиа. Декан
факультета Э. К. собственной персоной. С группой коллег. Интересно, придется
ему подать в отставку или нет?
-- Подать в отставку? Чего ради? -- осведомился я. -- Кто сможет
повесить взлом общежития на его студентов?
-- Это совершенно очевидно, -- сказала она. -- Синьорина Риццио не раз
жаловалась на их поведение. Об этом сообщалось в университетском бюллетене.
Вчерашняя ночь -- их ответ на ее жалобы.
Я дождался, когда компания устроилась за столиком слева от меня, затем
повернулся вполоборота, чтобы взглянуть на них.
-- Крупный мужчина, -- шепнула моя спутница, -- с копной волос.
Человека более самодовольного не найти во всем Руффано, но он делает дело.
Сразу видно, миланец.
Профессор Элиа -- глаза скрыты очками в массивной оправе, черные,
подстриженные бобриком волосы -- был одним из тех крупных мужчин, которым не
годится ни один костюм. Его безупречное одеяние состояло из сплошных
складок. Он быстро говорил, пригнувшись к столу и не позволяя никому
вставить ни слова. Вдруг он откинул свою, несомненно, прекрасную голову и
разразился громоподобным смехом.
-- Пятеро, -- сказал он, -- друг за другом. Так мне рассказывали. И
никаких возражений. Ни писка, ни визга.
Стол закачался. Смех профессора заполнил весь ресторан. Почти все
посетители обернулись в его сторону. Один из спутников знаком призвал его к
молчанию. Большой человек презрительно осмотрелся, и наши взгляды
встретились.
-- Здесь никого нет, -- сказал он. -- Они понятия не имеют, о чем речь.
Но вот что я вам скажу. Если кто-нибудь официально скажет против нас хоть
слово, я не только сделаю эту даму посмешищем для всего Руффано, но и... --
он понизил голос, и мы больше ничего не услышали.
-- Вот видите, -- шепнула мне Карла Распа, -- бедные старики Риццио
ничего от него не добьются. Надо бы им посоветовать спустить дело на
тормозах, а еще лучше убраться отсюда. После такого потрясения синьорина все
равно не посмеет нигде показаться. А если покажется, ее встретят таким же
хохотом, как тот, что мы слышали за соседним столиком. -- Она предложила мне
сигарету, допила вино и подозвала официанта. -- Я угощаю, -- сказала она. --
Мы оба зарабатываем на жизнь. За вами приглашение на обед. Когда?
-- Не сегодня, -- сказал я, помня про обещание, данное брату и сестре
Паскуале. -- Может быть, завтра?
-- Завтра так завтра.
Мы встали из-за стола, вышли из ресторана и направились вверх по холму.
-- Слышали самое свеженькое? -- шепотом спросил меня Тони со своей
стремянки, как только я вошел в библиотеку.
-- Что именно? -- Я насторожился.
-- Ходят слухи, что женское общежитие закрывается и студенток
отправляют по домам, -- сказал Тони. -- Экзамены им придется сдавать по
почте. Говорят, три месяца назад общежитие уже взламывали и все девушки
беременны.
Джузеппе Фосси, который диктовал секретарше, взглянул из-за стола на
правонарушителя.
-- Пожалуйста, будьте любезны соблюдать правила, -- ледяным тоном
сказал он, показывая рукой на висевшие на стенах объявления с надписью
<Соблюдайте тишину>.
За день мы дважды отвозили ящики с книгами в новое здание. И всякий раз
узнавали свежие слухи. Повсюду нам встречались стайки студентов, многих из
них Тони знал. Темой дня был взлом общежития, нападение на синьорину Риццио
было у всех на устах. Некоторые говорили, что случившееся не имеет никакого
отношения к студентам Э. К., что существует некий, известный только
избранным ход между мужским и женским общежитиями, которым пользуются уже не
один год. Синьорина ночи напролет развлекалась в своих покоях, и через нее
прошли чуть ли не все профессора университета, хотя она и отдавала
предпочтение более мускулистым. Другие, вступаясь за честь дамы, заявляли,
что не кто иной, как сам профессор Элиа, привел в святилище банду
замаскированных налетчиков и в качестве трофея, удостоверяющего его подвиг,
прихватил с собой ночную рубашку синьорины.
Если в начале дня повсюду слышался смех, то под вечер настроение
изменилось. Поползли слухи, что власти совершенно определенно возлагают вину
на студентов Э. К., которые вернулись после выходных в бунтарском настроении
и, с песнями и кошачьими воплями кружа на мотороллерах под окнами женского
общежития, подначивали самых отчаянных проникнуть внутрь.
Оглянувшись, Тони показал на первую группу раздраженных студентов Э.
К., юношей и девушек, выходивших с занятии неподалеку от того места, где мы
стояли.
-- Смотрите в оба, -- сказал он. -- Похоже, будут неприятности.
Кто-то швырнул камень. Он разбил ветровое стекло нашего фургона, и
осколки посыпались на землю. Другой камень попал Тони в голову. Со стороны
небольшой группы студентов-гуманитариев долетел крик, его подхватили
студенты, которые шли из главного здания университета. Некоторые из них
рванулись навстречу предполагаемому противнику. Через минуту вся улица
тонула в громких криках и улюлюканье; пролетело еще несколько камней, двое
юношей на мотороллерах врезались в самую гущу образовавшейся толпы.
-- Собирайся, -- сказал я Тони. -- Пора возвращаться. Свои собаки
дерутся -- чужая не приставай...
Я втащил его в фургон и завел мотор. Он ничего не сказал. По его голове
текла кровь, и он промакивал ее носовым платком. Мы развернулись и
осторожно, чтобы не задеть сбегавшихся со всех сторон студентов, проехали
мимо университета и дальше вниз к герцогскому дворцу.
Я припарковал машину, где обычно, и выключил мотор.
-- Вот она, университетская политика, -- сказал я.
Тони был очень бледен. Я осмотрел ссадину. Достаточно глубокая.
-- Надо к врачу, -- сказал я. Он кивнул. -- Отправляйся. Я все объясню.
Мы вместе вышли из фургона. Он добрел до своего мотороллера и, все еще
зажимая одной рукой ссадину, завел его.
-- Вы видели парня, который бросил камень? -- спросил он. -- Это уже не
розыгрыш, все было всерьез, чтобы завязать драку. Потом я его разыщу. Или
мои приятели разыщут.
Он медленно поехал вниз. Я пришел в библиотеку и рассказал о
случившемся Джузеппе Фосси. Он так и взвился.
-- Вам было совершенно не к чему задерживаться перед университетом,
когда студенты выходят с занятий, -- выпалил библиотекарь. -- В такой день,
как сегодня, когда все бурлит от слухов, это значит нарываться на
неприятности. И еще, мне придется предъявить вам иск за фургон и сообщить о
случившемся в регистрационное бюро. Профессор Риццио получит мою
докладную...
-- По поводу разбитого ветрового стекла? -- прервал я его. -- Синьор
Фосси, послушайте, я займусь им в каком-нибудь гараже внизу.
-- Пойдут разговоры. -- Библиотекарь окончательно вышел из себя. -- Все
знают наш фургон, окажется, что кто-то был свидетелем случившегося.
Положитесь на Тони, и он разболтает всему Руффано.
Я дал синьору Фосси выговориться и, когда он успокоился, принялся за
свою работу. В конце концов, это его заботы, а вовсе не мои. У меня и без
того есть о чем думать. Весь день меня не оставляло смутное беспокойство,
теперь оно еще больше усилилось. Если студентам вздумалось забраться в
женское общежитие -- это их дело, равно как и то, что они там натворили. Их
найдут и либо накажут, либо отпустят. Меня это не касается. Меня беспокоило
то, что это произошло именно сейчас. И мой перевод из немецкого историка,
<...граждане города... поднялись под предводительством самого уважаемого из
них... чья... жена пала жертвой любострастия...> Не я один держал в руках
эти книги и читал по-немецки. Альдо показывал их кому-то из своих студентов-
гуманитариев. Эти страницы были отмечены. У меня в ушах снова звучал голос
брата: <Сперва нечто волнующее для создания атмосферы. Поругание жены самого
уважаемого жителя города>.
Мысленно я вновь выходил из дома супругов Бутали, смотрел с улицы вниз
на долину, на дороги, слышал рев возвращающихся мотороллеров. Случайное
совпадение? Или набег был заранее спланирован?
Я не мог сосредоточиться на разборке нудных трудов немецких и
английских философов и, когда пришло время закрывать библиотеку, первым ее
покинул. Пьяцца Маджоре была забита студентами. Взбудораженные молодые люди
группами ходили взад-вперед, некоторые держались за руки. Я не знал и не
желал знать, какие факультеты они представляют, но заметил, что они
останавливают и задирают обычных прохожих. Я надеялся остаться незамеченным
и уже поднялся по ступеням собора, когда один рослый парень случайно
повернул голову в мою сторону и подскочил ко мне.
-- Стоять, крошка, -- крикнул он, заламывая мне руки за спину. -- И
куда это ты собираешься смыться?
-- Виа Сан Микеле, -- сказал я. -- Я там живу.
-- Ах, вот как, ты там живешь? А где ты работаешь?
-- Я сотрудник библиотеки.
-- Сотрудник библиотеки? -- передразнил он меня. -- Что ж, грязная
работенка, не так ли? Руки и физиономия весь день в пыли. -- И он крикнул
стоявшим на нижних ступенях: -- Здесь один кроха гуманитарий, он нуждается в
стирке. Как насчет водной процедуры? Не прополоснуть ли его в фонтане?
Его слова были встречены дружным смехом, но если у кого-то он и звучал
весело, то далеко не у всех:
-- Давай его сюда! Стирать так стирать!
Фонтан в центре площади окружало плотное кольцо студентов. Некоторые из
них, распевая и смеясь, расхаживали по парапету. Их было много, человек
пятьдесят-сто. Я чувствовал себя очень маленьким и очень одиноким.
Неожиданно к площади со стороны университета подъехала машина. Студенты
расступились. Один парень потерял равновесие и свалился в водоем. Толпа
расхохоталась, мой страж, поддерживая общее веселье, слегка ослабил хватку,
я наклонился и выскользнул из его рук. Машина медленно проехала мимо. Это
был <альфа-ромео> с Альдо за рулем. Рядом с ним, улыбаясь и махая рукой
приветствовавшим его студентам, сидел декан факультета экономики и коммерции
профессор Элиа.
Я нырнул в толпу студентов и узким переулком добрался до виа деи Соньи.
Здесь все было спокойно. Казалось, я попал в другой мир. На улице никого,
кроме одинокого кота, который при моем появлении вспрыгнул на садовую
ограду. Я открыл калитку, миновал сад, подошел к дому и позвонил. Через
некоторое время дверь открыла та самая девушка, которая накануне вечером
приносила обед.
-- Синьора Бутали? -- спросил я.
-- Извините, синьор, -- сказала девушка, -- синьоры нет дома. Она
уехала в Рим рано утром.
Я тупо посмотрел на нее:
-- Уехала в Рим? Я думал, она уезжает только в конце недели?
-- Я тоже так думала, синьор. И узнала, что она уехала, сегодня утром.
Она оставила мне записку, в которой пишет, что неожиданно решила уехать. В
семь часов ее уже не было.
-- Значит, профессору Бутали стало хуже?
-- Про это я ничего не знаю, синьор. Она не сказала.
Я бросил взгляд в открытую дверь. В отсутствие синьоры дому недоставало
тепла и очарования.
-- Благодарю вас, -- сказал я. -- Передавать ничего не надо.
До своего пансионата я добирался окольными путями, минуя пьяцца делла
Вита. На этих улицах студентов не было, и мне попадались только обычные
горожане, идущие по своим делам. Придя на виа Сан Микеле, я увидел, что в
дверях дома номер 24 стоят Джино, Марио, Паоло Паскуале, его сестра и еще
один или два студента. Катерина бросилась ко мне и схватила меня за руку.
-- Вы слышали новости? -- спросила она.
Я вздохнул. Все повторялось сначала. Спасения нет.
-- Весь день только их и слышу, -- ответил я. -- Даже книги на
библиотечных полках полны ими. Взломано женское общежитие. Все девушки
беременны.
-- Ах, это, -- нетерпеливо сказала она. -- Кому это интересно? Надеюсь,
у синьорины Риццио родится двойня... Нет, председатель художественного
совета пригласил участвовать в фестивале всех студентов Э. К., которые этого
захотят, в доказательство его уверенности, что мы не имеем никакого
отношения к ночным событиям. Профессор Элиа от нашего имени принял его
предложение, и сегодня вечером в старинном театре над пьяцца дель Меркато
состоится собрание. Мы отправимся прямо отсюда, и вы должны пойти с нами.
Она смотрела на меня и улыбалась. Брат поддержал ее.
-- Обязательно, -- сказал он. -- Вас никто не знает. Такое нельзя
пропустить. Всем нам страшно любопытно, что будет говорить профессор Донати.
Интуиция подсказывала мне, что я это уже знаю.
Двери театра должны были открыться в девять часов. Мы пообедали у
Сильвани и вышли из дома за пятнадцать минут до назначенного времени. Пьяцца
делла Вита уже кишела студентами, которые стекались сюда из разнообразных
пансионатов в верхней и нижней части города и дружно поворачивали на узкую
виа дель Театро к самому театру. Джино и его спутников я вскоре потерял из
виду, но брат и сестра Паскуале крепко держали меня за руки, и я чувствовал
себя марионеткой, которую разве что не поднимают в воздух. Во времена моего
отца театром пользовались редко. В строго определенное время давались
концерты и оратории, случались выступления заезжих литературных
знаменитостей; в остальные дни он оставался образцом прекрасной архитектуры,
малоизвестным проходящим мимо туристам, да и самим гражданам Руффано.
Теперь, как сообщили мне Паскуале, все изменилось. Благодаря ректору
университета и председателю художественного совета театр был открыт круглый
год. Лекции, спектакли, концерты, выставки, даже танцы -- все это проходило
в его благородных стенах.
Прибыв на место, мы обнаружили, что вход блокирован большой группой
студентов, ожидающих возможности попасть внутрь. Паоло с решительным лицом
протиснулся между ними, Катерина и я ни на шаг не отставали от него. Нас
окружала веселая, добродушная толпа; студенты смеялись, переговаривались и в
ответ на наши усилия толкали нас локтями. Я недоумевал, куда девалась
дневная озлобленность, в чем причина такой резкой смены настроения, пока не
вспомнил, что здесь нет антагонистов, -- все студенты с одного факультета Э.
К.
Открытие дверей было встречено радостными возгласами, и Паоло, еще
сильнее сжав мою руку, втащил меня и маленькую Катерину в проход.
-- Первый пришел, первый поел! -- крикнул парень, стоявший в дверях. -
- Первые захватывают места и держат их.
Зал быстро заполнялся, хлопки откидных сидений летели под потолок, но
вскоре их заглушила группа студентов на сцене. Под аккомпанемент гитар,
барабанов и всевозможных ударных они пели самые современные шлягеры, и
удивленный зал отвечал им восторженными аплодисментами.
-- Что происходит? -- спросил Паоло у студента, который в проходе рядом
с нами отплясывал джигу. -- Разве никто не собирается говорить?
-- Не спрашивай, -- ответил юноша, радостно трясясь. -- Нас пригласили,
вот все, что мне известно.
-- Не все ли равно? Повеселимся на всю катушку, -- рассмеялась Катерина
и, встав передо мной, с неожиданной грацией пустилась в твист с явным
намерением вовлечь в танец и меня.
Мне было почти тридцать два года, и я сознавал свой возраст. В Турине
студентом я мастерски танцевал самбу, но то было одиннадцать лет назад.
Групповоду не часто выпадает случай попрактиковаться в искусстве танца.
Чтобы уж совсем не ударить в грязь лицом перед своими нынешними спутниками,
я раскачивался в разные стороны, отлично сознавая, что мой танец являет
собой весьма унылое зрелище. Вокруг стоял невообразимый шум. Всем и каждому
было все нипочем, и я не без удовольствия подумал, что Карле Распа, несмотря
на ее презрительное отношение к студентам Э. К., здесь тоже понравилось бы,
но в зале не было никого, кто хотя бы отдаленно походил на сотрудников
университета. Все были студенты, все невероятно молоды.
-- Смотрите, -- вдруг сказал Паоло, -- наверняка это сам Донати. Вон
там, садится за барабаны.
Спиной к сцене, я пытался повторять выкрутасы его сестры, но, услышав
возглас Паоло, оглянулся. Он был прав. Альдо незаметно для всех вышел на
сцену, занял место студента, сидевшего за барабанами, и сейчас
демонстрировал собственное незаурядное мастерство. Гитаристы и ударники
обернулись в его сторону, пение и выкрики сделались еще громче, и все
собравшиеся в зале, поняв, кто это, с восторженным хлопаньем подались ближе
к сцене. Полная противоположность его выходу в герцогском дворце, свидетелем
которого я был в субботу. Сегодня -- ни факелов, ни тишины, ни
телохранителей, ни покрова тайны. Альдо с полнейшим пренебрежением к своему
положению предпочел слиться со студенческой массой. И жест, и время были
превосходно рассчитаны. Как и когда он все это спланировал?
-- А знаете, -- сказала Катерина, -- мы неправильно о нем судили. Я
думала, он такой же важный и недоступный, как остальные профессора. Вы
только посмотрите на него! Можно подумать, что он один из нас.
-- Я знал, что он вовсе не старый, -- возразил Паоло. -- В конце
концов, ему, наверное, нет и сорока. Просто нам было не с кем его
сравнивать, он не из нашей компании.
-- Теперь из нашей, -- сказала Катерина. -- Мне плевать, что говорят
другие.
Темп музыки возрос. Весь зал вертелся и прыгал под пульсацию гитар и
треск барабанов. Затем, когда общее изнеможение достигло предела, неожиданно
грянул финальный туш. Звук замер. Альдо подошел к краю сцены, и студент,
один из гитаристов, откуда ни возьмись придвинул ему стул.
-- Послушайте, -- сказал Альдо. -- Я кончил. Давайте поговорим.
Вытирая лоб, он рухнул на стул. Над залом пронесся смех и сочувственные