Страница:
без электричества. В субботу я видел освещенные факелами покои, но здесь,
внизу, и на лестнице было включено обычное освещение. Сегодня дело обстояло
иначе. Мы поднимались по огромной лестнице, и пламя факела превращало наши
тени в тени гигантов. Паж поднимался первым, и его перехваченный поясом
колет и штаны в обтяжку вовсе не казались мне театральным костюмом. Это я
сам вторгся в чужие владения. Окружавшую двор галерею окутывал непроглядный
мрак. Факел, вставленный в кронштейн, ярким светом заливал дверь в тронный
зал. Паж два раза постучал. Нас впустили.
Тронный зал был пуст, и его освещали два факела в кронштейнах. Мы
прошли через него к комнате херувимов, где проходило субботнее собрание. Эта
комната также была пуста и также освещена факелами. Двери в спальню герцога
и в зал для аудиенций были плотно закрыты. Паж дважды постучал в первую.
Дверь открыл молодой человек, и я сразу узнал в нем одного из гитаристов,
которые в понедельник так веселились на сцене театра. Но только по лицу,
поскольку теперь на нем была надета короткая, бутылочного цвета куртка с
длинными, подбитыми пурпуром рукавами и черные штаны в обтяжку. Над сердцем
вышита эмблема в виде головы сокола.
-- Это Армино Донати? -- спросил он.
Услышав фамилию, с которой мне пришлось расстаться по меньшей мере
семнадцать лет назад, я вздрогнул от удивления.
-- Да, -- осторожно сказал я, -- иногда известный под именем Армино
Фаббио.
-- Здесь мы предпочитаем Донати, -- заметил он.
Кивком головы молодой человек предложил мне войти. Я так и сделал,
после чего дверь закрылась. Сопровождавший меня паж остался в комнате
херувимов. Я осмотрелся. Спальня герцога была вдвое меньше смежной с ней
комнаты, и ее тоже освещали вставленные в кронштейны факелы, размещенные по
обеим сторонам висевшего на стене огромного портрета так, чтобы изображение
приобрело рельефность и доминировало в комнате. Это было <Искушение Христа>,
на котором Христос поразительно походил на герцога Клаудио.
Включая впустившего меня гитариста, в комнате находилось двенадцать
мужчин. Все они были одеты в придворные костюмы начала шестнадцатого века,
все имели эмблемы Сокола. Были среди них и досмотрщики, проверявшие пропуска
в субботу, оба дуэлянта и те, кого я видел на сцене в понедельник вечером. В
своей современной одежде я чувствовал себя и, без сомнения, выглядел полным
идиотом; поэтому, чтобы придать себе хоть немного уверенности, я подошел к
картине и стал ее разглядывать. Никто не обращал на меня никакого внимания.
Все отдавали себе отчет в моем присутствии, но, видимо, из деликатности
предпочитали не слишком это подчеркивать.
В факельном освещении Христос -- герцог Клаудио, смотрящий из рамы,
излучал еще большую силу, чем при свете дня. Несовершенство рисунка не так
бросалось в глаза, глубокие тени скрадывали погрешности позы, плохую
проработку рук, неуклюжесть ног. Взгляд глубоко сидящих глаз устремлен в
неспокойное будущее, которое, по мысли художника, грозило его миру пусть не
скоро, но по прошествии веков. Искуситель, Сатана, был тем же Христом,
изображенным в профиль, но не по причине отсутствия прототипа, а из-за
нарочитого стремления живописца к правдивости. Возможно, для меня портрет и
утратил способность устрашать, но не внушать беспокойство. Не для того ли он
пережил пять веков, чтобы вводить в заблуждение варваров и глумиться над
Церковью? Поглядывающий на часы турист останется глух к его смыслу, он
пройдет мимо, и ни один вопрос не потревожит его равнодушный ум.
Я почувствовал, что кто-то положил руку мне на плечо. Рядом со мной
стоял мой брат. Должно быть, он вошел в комнату из небольшой гардеробной.
-- Что ты о нем думаешь? -- спросил он.
-- Когда-то ты это знал, -- ответил я. -- Я часто выступал в его роли,
как и в роли Лазаря. Но не по собственному желанию.
-- Ты можешь снова в ней выступить, -- сказал Альдо.
Он развернул меня за плечи и показал своим двенадцати соратникам. Как и
они, он был в старинном костюме, но других цветов. Как Искуситель на
картине, он был весь в черном.
-- Вот наш Сокол, -- сказал он. -- На фестивале он может быть герцогом
Клаудио.
Двенадцать мужчин смотрели на меня и улыбались. Один из них схватил со
стула, стоявшего рядом у двери в капеллу, костюм шафранного цвета и накинул
его на меня. Другой взял парик с золотистыми кудрями и надел мне на голову.
Третий поднес мне зеркало. Время перестало существовать. Я в равной степени
утратил связь и с настоящим, и с далеким пятнадцатым веком. Я вернулся в
детство, в свою комнату на виа деи Соньи и спокойно стоял, ожидая приказаний
брата. Окружавшие меня люди были его давними товарищами по лицею. Как и
тогда, отказываясь выполнять его требования, я с трудом выдавил из себя
слова, которые, я надеялся, были словами взрослого человека:
-- Альдо, не надо. Я пришел сюда только затем, чтобы посмотреть на вас.
Не с тем, чтобы участвовать.
-- Это одно и то же, -- сказал Альдо. -- Мы все в этом замешаны.
Предлагаю на выбор. Либо роль Сокола, один краткий час славы и риска, какой
выпадает лишь раз в жизни, либо ночная прогулка по улицам Руффано без
пропуска, где тебя задержат, установят твою личность и сдадут местной
полиции, которая, как мне недавно сказали, до сих пор поддерживает связь с
римской полицией.
В окружавших меня молодых лицах не было ни тени враждебности. Они были
дружелюбны, но и решительны. Все ждали, что я отвечу.
-- Здесь ты в безопасности, -- оказал Альдо, -- как со мной, так и с
ними. Эти двенадцать парней поклялись защищать тебя, что бы ни случилось.
Кто знает, что может с тобой случиться, если ты выйдешь из дворца один?
Где-то -- в центре города, на виа Россини, возле порта дель Сангве или
порта Мальбранче -- меня может поджидать одетый в штатское полицейский из
Рима. Бесполезно уверять себя в том, что им не доказать мою виновность.
Вопрос в том, смогу ли я доказать свою невиновность? Меня страшили оба
варианта, предложенные Альдо, но второй гораздо больше. Мой собственный
голос показался мне не голосом взрослого человека, но призрачным эхом
семилетнего ребенка, которого в импровизированном одеянии Лазаря заживо
бросают в гробницу.
-- Что я должен делать? -- спросил я брата.
Мы вошли в зал для аудиенций. Именно здесь висевший на западной стене
гобелен скрывал дверь во вторую башню, откуда извлек меня смотритель во
время моего первого прихода во дворец почти неделю назад. Сегодня вечером
смотрителя не было, только Альдо, его телохранитель и гобелен, висевший так,
будто за ним глухая стена, а не дверь и узкая винтовая лестница.
Зал для аудиенций тоже освещался факелами, и слева от двери стоял
мольберт с портретом дамы, который так любил мой отец и который напоминал
мне синьору Бутали. В центре комнаты кто-то поставил длинный деревянный стол
с бокалами и графином вина. Альдо подошел к столу и наполнил бокалы.
-- Тебе ничего не надо делать, -- сказал он, отвечая на вопрос, который
я задал ему еще в другой комнате. -- Кроме того, что я тебе скажу, когда
придет время. Актерских способностей от тебя не потребуется. Как групповод,
ты отлично справишься со своей ролью и будешь выглядеть очень естественно.
-- Он рассмеялся и, поднимая бокал, сказал: -- Выпьем за моего брата!
Все подняли бокалы и, воскликнув <Армино!>, повернулись ко мне лицом.
Затем Альдо по очереди всех мне представил, при этом он подходил к каждому
и, называя его по имени, хлопал по плечу.
-- Джорджо, родился неподалеку от Монте-Кассино, родители погибли во
время бомбежки, воспитывался у родственников... Доменико, родился в Неаполе,
родители умерли от туберкулеза, воспитывался у родственников... Романо,
найден в горах после отступления немцев, воспитывался у партизан... Антонио,
то же самое... Роберто, то же самое... Гвидо, сицилиец, отец убит мафией,
бежал из дома, воспитывался у Сестер бедных... Пьетро, родители утонули во
время наводнения в долине По, воспитывался у соседей... Серджо, родился в
концентрационном лагере, воспитывался у дяди... Джованни, родился в Риме,
найден подброшенным на паперти, воспитывался у приемных родителей...
Лоренцо, родился в Милане, отец умер, мать снова вышла замуж, отчим --
извращенец, бежал из дома, работал на фабрике, чтобы скопить денег на учебу
в университете... Чезаре, родился в Пезаро, отец утонул в море, мать умерла
при родах, воспитывался в приюте.
Альдо подошел к концу стола и положил руку мне на плечо.
-- Армино, в семейном кругу известный под именем Бео или Беато по
причине кудрей и ангельского нрава. Родился в Руффано, отец умер в лагере у
союзников, мать, забрав мальчика, бежала в Германию с отступающим немецким
офицером, впоследствии вышла замуж в Турине. Теперь вы все знаете, или,
лучше сказать, узнаете друг в друге родственные души. Потерянные и
брошенные. Униженные и отвергнутые. До срока выкинутые в мир родственниками
и теми, кто сделал для вас то, что велит долг, но не больше. Я пью за вас.
-- Он поднял бокал, кивнул всем двенадцати, потом мне и выпил. -- А теперь
за дело, -- сказал он, ставя бокал на стол.
Джорджо, юноша, который стоял к нему ближе всех, вынул карту, и Альдо
разложил ее на столе. Это была крупномасштабная карта Руффано. Я вместе со
всеми придвинулся ближе. Взаимные представления, совершенно неожиданные и
фантастические, привели к тому, что я на некоторое время забыл, кто я такой.
Теперь я был не Армино, одиноким групповодом без цели, без реального дела,
которого, возможно, разыскивает полиция, но еще одним Джорджо, еще одним
Лоренцо.
-- Как вам известно, -- сказал Альдо, -- путь будет пролегать от пьяцца
дель Дука Карло к пьяцца Маджоре. Иными словами, вниз по северному холму к
центру города на пьяцца делла Вита и вверх по виа Россини к герцогскому
дворцу. До самой пьяцца делла Вита путь будет свободен, а потом начнется
потеха. Горожане, которых будут изображать студенты Э. К., стекутся на
площадь по всем пяти дорогам, за исключением виа Россини, которую будут
удерживать придворные, то есть студенты-гуманитарии. Сражение начнется, как
только Сокол минует пьяцца делла Вита и начнет подниматься на холм. Вы
вместе с придворными, охраняющими дворец, будете сдерживать горожан до тех
пор, пока Сокол благополучно проедет сквозь ваши ряды, пересечет двор и
поднимется в герцогские покои. Ясно?
-- Все ясно, -- согласился Джорджо, которому, видимо, было поручено
выступать от имени всех двенадцати.
-- Хорошо, -- сказал Альдо. -- Теперь остается закрепить за каждым
придворным место на виа Россини -- это вы можете уладить с добровольцами --
и передать план боковых улиц вожакам Э. К. Численный перевес -- примерно три
к одному -- будет на их стороне, но в этом и заключается смысл нашего
триумфа.
Он сложил карту. Я не сразу заговорил. Вопрос был столь очевиден, что
казался нелепым.
-- А как же зрители? Кто очистит улицы? -- спросил я.
-- Полицейские, -- ответил Альдо. -- Они делают это каждый год. Но на
сей раз они получат более подробные инструкции. После указанного времени на
отведенную территорию будут допущены только участники фестиваля.
-- А откуда будет смотреть публика? -- упорствовал я.
-- Из всех доступных окон, -- улыбаясь, ответил Альдо. -- Начиная с
пьяцца дель Дука Карло, вниз до пьяцца делла Вита и вверх по виа Россини до
герцогского дворца.
Я прикусил ноготь большого пальца -- давно забытая детская привычка.
Альдо слегка подался вперед, и моя рука упала сама собой.
-- В прошлом году, -- сказал я, -- во всяком случае, мне так говорили,
в представлении принимали участие сотрудники университета, и многочисленные
зрители смотрели из дворца.
-- А в этом году, -- ответил Альдо, -- места во дворце получат лишь
немногие избранные. Основная масса сотрудников университета будет находиться
на пьяцца дель Меркато.
-- Но она расположена под дворцом, -- возразил я. -- Что они смогут
оттуда увидеть?
-- Зато они многое услышат, -- сказал Альдо, -- и отлично увидят
последний акт, а он будет самым интересным.
Кто-то постучал в дверь, ведущую из зала для аудиенций на галерею.
-- Посмотрите, что там такое, -- сказал Альдо.
Один из студентов, кажется Серджо, подошел к двери и обменялся
несколькими словами с пажом, который впустил меня во дворец. Через несколько
секунд он вернулся.
-- Стражники привели парня, который шатался под западным порталом, --
сказал он. -- У него не было пропуска, и, когда они стали его допрашивать,
он принялся их оскорблять. Они хотят знать, отпустить его или нет.
-- Городской или студент? -- спросил Альдо.
-- Студент. Э. К. Здоровенный наводчик, сам лезет на рожон.
-- Если сам лезет, мы ему поможем, -- сказал мой брат и велел Джорджо
привести незваного гостя.
-- Может быть, это мой громила, -- сказал я, -- парень, который в
понедельник хотел искупать меня в фонтане. Сегодня вечером я видел его в
буфете, и он похвалялся, что ему наплевать на пропуск.
Альдо рассмеялся.
-- Тем лучше, -- сказал он. -- Он может нас развлечь. Всем надеть
маски. Армино тоже дайте.
Ко мне подошел Джорджо и протянул черную полумаску с прорезями для
глаз, такую же, как те, что в субботу были на дуэлянтах. По примеру Альдо и
двенадцати я надел ее, чувствуя некоторую неловкость. Затем огляделся и,
увидев группу замаскированных мужчин, освещенных факелами, в центре
погруженной во мрак комнаты, понял, что на постороннего такое зрелище должно
произвести не слишком приятное впечатление.
Вошли стражники, тоже в масках, волоча под руки пленника. На глазах у
него была повязка, но я сразу узнал верзилу из университетского буфета.
Альдо бросил на меня быстрый взгляд, и я кивнул.
-- Отпустите его, -- сказал мой брат.
Стражники развязали пленнику глаза. Студент заморгал и огляделся,
потирая руки. Четырнадцать мужчин в старинных костюмах и масках -- вот все,
что он увидел в темной, освещенной призрачным светом факелов комнате.
-- Значит, ходим без пропуска? -- мягко спросил Альдо.
Верзила во все глаза уставился на него. Возможно, подумал я, он впервые
в жизни переступил порог герцогского дворца. Если так, то первое
впечатление, скорее всего, приведет его в ужас.
-- А вам какое дело? -- огрызнулся он. -- Если это очередной розыгрыш
гуманитариев, то, предупреждаю, вы о нем пожалеете.
-- Никаких розыгрышей, -- сказал Альдо. -- Здесь распоряжаюсь я.
Никто не шелохнулся. Студент поправил воротник рубашки и галстук,
сбившиеся во время потасовки, которую он затеял, чтобы избежать ареста.
-- Что значит -- распоряжаетесь? -- злобно спросил он. -- Уж не думаете
ли вы, что, напялив эти дурацкие костюмы, можете меня напугать? Мое имя
Марелли, Стефано Марелли, и мой отец -- владелец сети ресторанов и отелей на
побережье.
-- Твой отец нас не интересует, -- сказал Альдо. -- Расскажи нам о
себе.
Вкрадчивый тон Альдо обманул студента, и он попался в расставленные ему
сети. Он обвел всех снисходительным взглядом.
-- Экономика и коммерция, третий курс, -- сказал он, -- и плевать мне,
если меня исключат. Чтобы получить работу, диплом мне не нужен: буду
управлять одним из отцовских ресторанов. Кстати, он еще и член синдиката,
который владеет <Панорамой>, и всякий, кто меня выгонит под каким-нибудь
вшивым предлогом, испортит отношения со многими влиятельными людьми.
-- Какое несчастье, -- пробормотал Альдо. Затем повернулся к Джорджо:
-- Он числится в списке добровольцев?
Когда прозвучал этот вопрос, Джорджо как раз просматривал список. Он
покачал головой.
Студент Марелли рассмеялся.
-- Если вы имеете в виду кутерьму, которую коммунисты устроили в театре
в понедельник вечером, то меня там не было, -- сказал он. -- У меня было
занятие поинтересней. В Римини у меня есть девушка, да и машина у меня что
надо. Ну а выводы делайте сами.
Несмотря на сильную неприязнь к нему, от его внешности до попытки
искупать меня в фонтане, во мне проснулось что-то вроде сочувствия. Каждым
словом он усугублял свою и без того незавидную участь.
-- В таком случае ты не будешь участвовать в фестивале? -- спросил
Альдо.
-- В фестивале? -- отозвался студент. -- В этой клоунаде? Вот уж нет!
На выходные я отправлюсь домой. Отец закатывает для меня шикарную вечеринку.
-- Жаль, -- сказал Альдо. -- Мы могли бы устроить для тебя неплохое
развлечение. Впрочем, нам ничто не мешает предложить его тебе авансом.
Федерико!
К нему подошел один из телохранителей. В масках они все были похожи
друг на друга, но по гибкой фигуре и светлым волосам я догадался, что это
один из субботних дуэлянтов.
-- В нашей книге найдется такое, что подошло бы для Стефано?
Федерико взглянул на меня.
-- Об этом лучше посоветоваться с Армино, -- ответил он. -- Ведь он у
нас эксперт.
-- Федерико -- мой переводчик, -- объяснил Альдо. -- Он отмечает для
нас разные фрагменты из немецкой истории. Родился в концентрационном лагере
и очень способен к языкам.
Тревога, которую я испытывал с самого появления пойманного студента,
возросла еще больше. Я покачал головой.
-- Я ничего не запомнил, -- сказал я.
Альдо снова повернулся к Федерико. Тот справлялся с бумагами, которые
вынул из кармана колета. Мы ждали, пока он молча читал их.
-- Паж, -- наконец, сказал он. -- Для Стефано отлично подойдет эпизод с
пажом.
-- Ах да, паж, -- пробормотал Альдо. -- Наказание пажа, который забыл
про освещение. Горящие угли на голову тому, кто окунает в фонтан тех, кто
ниже его ростом. Достойный венец карьеры хвастуна. Позаботься об этом,
хорошо?
Увидев, что к нему приближаются два стражника и Федерико, студент
Марелли отшатнулся.
-- Нет, послушайте, -- сказал он, -- если вы собираетесь испробовать на
мне один из ваших фокусов, то предупреждаю, что...
Но ему не дали закончить. Стражники схватили его за руки. Федерико,
казалось, задумался, поглаживая подбородок.
-- Старая жаровня, -- сказал он, -- которая вместе с другим железом
хранится в одной из комнат верхнего этажа. Она подойдет вместо короны. Но,
может быть, сначала я прочту ему отрывок из книги? -- Он снова вытащил свои
бумаги. Это были копии записей, которые в воскресенье я дал Альдо. --
<Однажды, -- прочел он, -- паж забыл зажечь свечи для вечерней трапезы
герцога. Стражники герцога схватили несчастного юношу, завернули его в
пропитанную горючей смесью ткань, подожгли ему голову, протащили по комнатам
герцогского дворца, и он умер в страшных муках>. -- Он снова засунул бумагу
в колет и дал знак стражникам. -- За дело, -- сказал он.
Студент Марелли, который всего две минуты назад хвастался своим
богатством и влиянием, скорчился между стражниками. Его лицо вдруг посерело,
и он стал кричать. Крики не смолкали, пока его выволакивали из комнаты,
громким эхом отзывались под сводами галереи, летели над лестницей, ведущей
на верхний этаж дворца. Никто не проронил ни слова.
-- Альдо, -- сказал я, -- Альдо...
Брат посмотрел на меня. Крики замерли, и наступила тишина.
-- Человек Возрождения не знал сострадания. Чем мы лучше его? --
спросил Альдо.
Внезапно меня охватил ужас. Во рту у меня пересохло. Я не мог
сглотнуть. Альдо снял маску, остальные тоже. Их молодые лица были устрашающе
серьезны.
-- Человек Возрождения пытал и убивал, не испытывая при этом угрызений
совести, -- продолжал Альдо, -- но обычно у него была на то причина. Кто-то
несправедливо поступил с ним, и он был движим чувством мести. Причина,
возможно, сомнительная, но об этом можно поспорить. В наше время люди
убивали и пытали для собственного развлечения и ради опыта. Крики, которые
ты только что слышал, вызваны единственно трусостью, а не болью, крики же
истинного страдания и боли день за днем, месяц за месяцем звучали в Аушвитце
и других лагерях военнопленных. Например, в лагере, где родился Серджо.
Романо слышал их в горах, когда враг хватал и подвергал пыткам его
друзей-партизан. Слышал их Антонио, слышал Роберто. Ты, Бео, тоже мог бы
слышать их, если бы тебя бросили. Но тебе повезло, победители тебя пощадили,
твоя жизнь не подвергалась опасности.
Я сорвал с себя маску. Я вглядывался в их серьезные, без тени улыбки
лица и одновременно прислушивался к звукам с верхнего этажа. Но там было
тихо.
-- Это далеко не одно и то же, -- сказал я. -- Ты не можешь подвергать
студента пыткам на том основании, что такое случалось в прошлом.
-- Никто и не собирается подвергать его пыткам, -- сказал Альдо. --
Самое большее, что сделает с ним Федерико, так это устроит на его голове
фейерверк и выгонит отсюда. Неприятно, но полезно. Урок пойдет Марелли на
пользу, и он призадумается, прежде чем купать в фонтане тех, кто меньше его
ростом. -- Кивком головы он подозвал к себе Джорджо. -- Расскажи Бео
подлинную историю нападения на синьорину Риццио.
Джорджо был одним из телохранителей, которого я запомнил еще с субботы.
Это он родился в окрестностях Монте-Кассино, это его родители погибли под
бомбами. Крупный, широкоплечий парень с копной непослушных волос и в маске
выглядел очень внушительно.
-- Все было очень просто, -- сказал он. -- Девушки, которых мы заперли
по комнатам, были разочарованы, во всяком случае, нам так показалось, ведь
мы ничего им не сделали. Мы впятером подошли к комнате синьорины Риццио и
постучали в дверь. Она открыла в халате, думая, что это одна из ее девочек.
Увидела нас -- в масках и, конечно, очень опасных -- и сразу сказала, что
ценностей при ней нет, она в общежитии их просто не держит. <Синьорина
Риццио, -- сказал я, -- самая ценная вещь в общежитии -- это вы. Мы пришли
за вами>. Из моих слов она наверняка заключила, что я собираюсь ее похитить,
и тут же смекнула, с какой целью. Не моргнув глазом она сказала, что если мы
хотим <этого>, то нам следует идти к девушкам. Девушки будут в восторге.
Если мы оставим ее в покое, то можем делать с ними все, что нам
заблагорассудится. Я повторил: <Синьорина Риццио, мы пришли за вами>. После
чего она, к счастью, -- по крайней мере, для нас -- упала в обморок. Мы
отнесли ее в комнату, положили на кровать и ждали, пока она не пришла в
себя. Когда минут через десять она очнулась, мы все пятеро стояли у двери.
Мы поблагодарили ее за щедрость и ушли. Вот так, Армино, свершилось
поругание синьорины Риццио. Все остальное -- дело ее рук.
Лицо Джорджо утратило всю свою серьезность, он смеялся. Остальные его
поддержали. Я понимал смех, мог оценить розыгрыш, и все же...
-- Эпизод с профессором Элиа тоже был частью этого представления? --
спросил я.
Джорджо взглянул на Альдо. Тот кивнул.
-- Не мой выход, -- ответил Джорджо. -- За него отвечал Лоренцо.
Лоренцо, такой же миланец, как и декан факультета экономики и
коммерции, был раза в два меньше человека, которого он помог раздеть донага.
В его манере держаться чувствовалась неуверенность, а глаза походили на
глаза невинного младенца.
-- Некоторые мои друзья с факультета экономики и коммерции, --
пробормотал он, -- время от времени испытывали неудобства от излишнего
внимания профессора Элиа. Как мужского, так и женского пола. Поэтому мы
посоветовались с Альдо и разработали план кампании. Проникнуть в дом не
составило труда: профессор Элиа сперва подумал, что студенты в масках -- это
забавная игра перед обедом в <Панораме>. Но вскоре убедился в обратном.
Итак, я был прав. За обоими случаями стоял мой брат. Я понимал, что и
он, и эти мальчики убеждены: справедливость восторжествовала. Чаши весов
приведены в равновесие согласно странным законам герцога Клаудио, законам
пятисотлетней давности.
-- Альдо, -- сказал я, -- вчера вечером я тебя уже спрашивал, но ты мне
не ответил. Чего ты добиваешься?
Мой брат посмотрел на своих молодых товарищей, затем перевел взгляд на
меня.
-- Спроси их, -- сказал он, -- чего они надеются достичь в жизни. Ты
услышишь разные ответы. Каждый ответит в соответствии со своим
темпераментом. Видишь ли, они вовсе не сторонники тоталитаризма, да и вообще
далеки от какой бы то ни было идеологии. Но у каждого из них есть цель в
жизни.
Я посмотрел на Джорджо, который стоял ко мне ближе остальных.
-- Избавить мир от лицемерия, -- сказал он, -- начиная со стариков
Руффано, да и старух тоже. Они пришли в этот мир нагими, как и все мы.
-- Пена собирается на поверхности пруда, -- сказал Доменико. -- Если ее
убрать, увидишь чистую воду и в ней всякую живность. Убрать пену.
-- Жить опасно, -- сказал Романо. -- Неважно, где и как, но с друзьями.
-- Отыскать потаенное сокровище, -- сказал Антонио. -- Пусть даже на
дне пробирки в лаборатории. Я студент-физик, и у меня нет предрассудков.
-- Я согласен с Антонио, -- сказал Роберто, -- но пробирки не по мне.
Ответ мы найдем во Вселенной, когда лучше ее изучим. Но я имею в виду вовсе
не небеса.
-- Накормить голодных, -- сказал Гвидо. -- Но не только хлебом. Идеями.
-- Построить что-нибудь такое, над чем время не властно, -- сказал
Пьетро, -- как люди Возрождения, которые построили этот дворец.
-- Уничтожить существующие везде барьеры, -- сказал Серджо, -- барьеры,
которые отделяют человека от человека. Да, лидеры, чтобы указывать путь. Но
никаких хозяев и никаких рабов. Я ответил и за Федерико, мы с ним это часто
обсуждали.
-- Научить молодых никогда не стареть, -- сказал Джованни, -- даже если
уже скрипят кости.
-- Научить стариков, что значит быть молодым, -- сказал Лоренцо, -- а
под молодыми я имею в виду маленьких, беспомощных и бессловесных.
Ответы парней прозвучали быстро и четко, как пулеметная очередь. Только
последний, Чезаре, казалось, колеблется. Наконец, он сказал, бросив взгляд
внизу, и на лестнице было включено обычное освещение. Сегодня дело обстояло
иначе. Мы поднимались по огромной лестнице, и пламя факела превращало наши
тени в тени гигантов. Паж поднимался первым, и его перехваченный поясом
колет и штаны в обтяжку вовсе не казались мне театральным костюмом. Это я
сам вторгся в чужие владения. Окружавшую двор галерею окутывал непроглядный
мрак. Факел, вставленный в кронштейн, ярким светом заливал дверь в тронный
зал. Паж два раза постучал. Нас впустили.
Тронный зал был пуст, и его освещали два факела в кронштейнах. Мы
прошли через него к комнате херувимов, где проходило субботнее собрание. Эта
комната также была пуста и также освещена факелами. Двери в спальню герцога
и в зал для аудиенций были плотно закрыты. Паж дважды постучал в первую.
Дверь открыл молодой человек, и я сразу узнал в нем одного из гитаристов,
которые в понедельник так веселились на сцене театра. Но только по лицу,
поскольку теперь на нем была надета короткая, бутылочного цвета куртка с
длинными, подбитыми пурпуром рукавами и черные штаны в обтяжку. Над сердцем
вышита эмблема в виде головы сокола.
-- Это Армино Донати? -- спросил он.
Услышав фамилию, с которой мне пришлось расстаться по меньшей мере
семнадцать лет назад, я вздрогнул от удивления.
-- Да, -- осторожно сказал я, -- иногда известный под именем Армино
Фаббио.
-- Здесь мы предпочитаем Донати, -- заметил он.
Кивком головы молодой человек предложил мне войти. Я так и сделал,
после чего дверь закрылась. Сопровождавший меня паж остался в комнате
херувимов. Я осмотрелся. Спальня герцога была вдвое меньше смежной с ней
комнаты, и ее тоже освещали вставленные в кронштейны факелы, размещенные по
обеим сторонам висевшего на стене огромного портрета так, чтобы изображение
приобрело рельефность и доминировало в комнате. Это было <Искушение Христа>,
на котором Христос поразительно походил на герцога Клаудио.
Включая впустившего меня гитариста, в комнате находилось двенадцать
мужчин. Все они были одеты в придворные костюмы начала шестнадцатого века,
все имели эмблемы Сокола. Были среди них и досмотрщики, проверявшие пропуска
в субботу, оба дуэлянта и те, кого я видел на сцене в понедельник вечером. В
своей современной одежде я чувствовал себя и, без сомнения, выглядел полным
идиотом; поэтому, чтобы придать себе хоть немного уверенности, я подошел к
картине и стал ее разглядывать. Никто не обращал на меня никакого внимания.
Все отдавали себе отчет в моем присутствии, но, видимо, из деликатности
предпочитали не слишком это подчеркивать.
В факельном освещении Христос -- герцог Клаудио, смотрящий из рамы,
излучал еще большую силу, чем при свете дня. Несовершенство рисунка не так
бросалось в глаза, глубокие тени скрадывали погрешности позы, плохую
проработку рук, неуклюжесть ног. Взгляд глубоко сидящих глаз устремлен в
неспокойное будущее, которое, по мысли художника, грозило его миру пусть не
скоро, но по прошествии веков. Искуситель, Сатана, был тем же Христом,
изображенным в профиль, но не по причине отсутствия прототипа, а из-за
нарочитого стремления живописца к правдивости. Возможно, для меня портрет и
утратил способность устрашать, но не внушать беспокойство. Не для того ли он
пережил пять веков, чтобы вводить в заблуждение варваров и глумиться над
Церковью? Поглядывающий на часы турист останется глух к его смыслу, он
пройдет мимо, и ни один вопрос не потревожит его равнодушный ум.
Я почувствовал, что кто-то положил руку мне на плечо. Рядом со мной
стоял мой брат. Должно быть, он вошел в комнату из небольшой гардеробной.
-- Что ты о нем думаешь? -- спросил он.
-- Когда-то ты это знал, -- ответил я. -- Я часто выступал в его роли,
как и в роли Лазаря. Но не по собственному желанию.
-- Ты можешь снова в ней выступить, -- сказал Альдо.
Он развернул меня за плечи и показал своим двенадцати соратникам. Как и
они, он был в старинном костюме, но других цветов. Как Искуситель на
картине, он был весь в черном.
-- Вот наш Сокол, -- сказал он. -- На фестивале он может быть герцогом
Клаудио.
Двенадцать мужчин смотрели на меня и улыбались. Один из них схватил со
стула, стоявшего рядом у двери в капеллу, костюм шафранного цвета и накинул
его на меня. Другой взял парик с золотистыми кудрями и надел мне на голову.
Третий поднес мне зеркало. Время перестало существовать. Я в равной степени
утратил связь и с настоящим, и с далеким пятнадцатым веком. Я вернулся в
детство, в свою комнату на виа деи Соньи и спокойно стоял, ожидая приказаний
брата. Окружавшие меня люди были его давними товарищами по лицею. Как и
тогда, отказываясь выполнять его требования, я с трудом выдавил из себя
слова, которые, я надеялся, были словами взрослого человека:
-- Альдо, не надо. Я пришел сюда только затем, чтобы посмотреть на вас.
Не с тем, чтобы участвовать.
-- Это одно и то же, -- сказал Альдо. -- Мы все в этом замешаны.
Предлагаю на выбор. Либо роль Сокола, один краткий час славы и риска, какой
выпадает лишь раз в жизни, либо ночная прогулка по улицам Руффано без
пропуска, где тебя задержат, установят твою личность и сдадут местной
полиции, которая, как мне недавно сказали, до сих пор поддерживает связь с
римской полицией.
В окружавших меня молодых лицах не было ни тени враждебности. Они были
дружелюбны, но и решительны. Все ждали, что я отвечу.
-- Здесь ты в безопасности, -- оказал Альдо, -- как со мной, так и с
ними. Эти двенадцать парней поклялись защищать тебя, что бы ни случилось.
Кто знает, что может с тобой случиться, если ты выйдешь из дворца один?
Где-то -- в центре города, на виа Россини, возле порта дель Сангве или
порта Мальбранче -- меня может поджидать одетый в штатское полицейский из
Рима. Бесполезно уверять себя в том, что им не доказать мою виновность.
Вопрос в том, смогу ли я доказать свою невиновность? Меня страшили оба
варианта, предложенные Альдо, но второй гораздо больше. Мой собственный
голос показался мне не голосом взрослого человека, но призрачным эхом
семилетнего ребенка, которого в импровизированном одеянии Лазаря заживо
бросают в гробницу.
-- Что я должен делать? -- спросил я брата.
Мы вошли в зал для аудиенций. Именно здесь висевший на западной стене
гобелен скрывал дверь во вторую башню, откуда извлек меня смотритель во
время моего первого прихода во дворец почти неделю назад. Сегодня вечером
смотрителя не было, только Альдо, его телохранитель и гобелен, висевший так,
будто за ним глухая стена, а не дверь и узкая винтовая лестница.
Зал для аудиенций тоже освещался факелами, и слева от двери стоял
мольберт с портретом дамы, который так любил мой отец и который напоминал
мне синьору Бутали. В центре комнаты кто-то поставил длинный деревянный стол
с бокалами и графином вина. Альдо подошел к столу и наполнил бокалы.
-- Тебе ничего не надо делать, -- сказал он, отвечая на вопрос, который
я задал ему еще в другой комнате. -- Кроме того, что я тебе скажу, когда
придет время. Актерских способностей от тебя не потребуется. Как групповод,
ты отлично справишься со своей ролью и будешь выглядеть очень естественно.
-- Он рассмеялся и, поднимая бокал, сказал: -- Выпьем за моего брата!
Все подняли бокалы и, воскликнув <Армино!>, повернулись ко мне лицом.
Затем Альдо по очереди всех мне представил, при этом он подходил к каждому
и, называя его по имени, хлопал по плечу.
-- Джорджо, родился неподалеку от Монте-Кассино, родители погибли во
время бомбежки, воспитывался у родственников... Доменико, родился в Неаполе,
родители умерли от туберкулеза, воспитывался у родственников... Романо,
найден в горах после отступления немцев, воспитывался у партизан... Антонио,
то же самое... Роберто, то же самое... Гвидо, сицилиец, отец убит мафией,
бежал из дома, воспитывался у Сестер бедных... Пьетро, родители утонули во
время наводнения в долине По, воспитывался у соседей... Серджо, родился в
концентрационном лагере, воспитывался у дяди... Джованни, родился в Риме,
найден подброшенным на паперти, воспитывался у приемных родителей...
Лоренцо, родился в Милане, отец умер, мать снова вышла замуж, отчим --
извращенец, бежал из дома, работал на фабрике, чтобы скопить денег на учебу
в университете... Чезаре, родился в Пезаро, отец утонул в море, мать умерла
при родах, воспитывался в приюте.
Альдо подошел к концу стола и положил руку мне на плечо.
-- Армино, в семейном кругу известный под именем Бео или Беато по
причине кудрей и ангельского нрава. Родился в Руффано, отец умер в лагере у
союзников, мать, забрав мальчика, бежала в Германию с отступающим немецким
офицером, впоследствии вышла замуж в Турине. Теперь вы все знаете, или,
лучше сказать, узнаете друг в друге родственные души. Потерянные и
брошенные. Униженные и отвергнутые. До срока выкинутые в мир родственниками
и теми, кто сделал для вас то, что велит долг, но не больше. Я пью за вас.
-- Он поднял бокал, кивнул всем двенадцати, потом мне и выпил. -- А теперь
за дело, -- сказал он, ставя бокал на стол.
Джорджо, юноша, который стоял к нему ближе всех, вынул карту, и Альдо
разложил ее на столе. Это была крупномасштабная карта Руффано. Я вместе со
всеми придвинулся ближе. Взаимные представления, совершенно неожиданные и
фантастические, привели к тому, что я на некоторое время забыл, кто я такой.
Теперь я был не Армино, одиноким групповодом без цели, без реального дела,
которого, возможно, разыскивает полиция, но еще одним Джорджо, еще одним
Лоренцо.
-- Как вам известно, -- сказал Альдо, -- путь будет пролегать от пьяцца
дель Дука Карло к пьяцца Маджоре. Иными словами, вниз по северному холму к
центру города на пьяцца делла Вита и вверх по виа Россини к герцогскому
дворцу. До самой пьяцца делла Вита путь будет свободен, а потом начнется
потеха. Горожане, которых будут изображать студенты Э. К., стекутся на
площадь по всем пяти дорогам, за исключением виа Россини, которую будут
удерживать придворные, то есть студенты-гуманитарии. Сражение начнется, как
только Сокол минует пьяцца делла Вита и начнет подниматься на холм. Вы
вместе с придворными, охраняющими дворец, будете сдерживать горожан до тех
пор, пока Сокол благополучно проедет сквозь ваши ряды, пересечет двор и
поднимется в герцогские покои. Ясно?
-- Все ясно, -- согласился Джорджо, которому, видимо, было поручено
выступать от имени всех двенадцати.
-- Хорошо, -- сказал Альдо. -- Теперь остается закрепить за каждым
придворным место на виа Россини -- это вы можете уладить с добровольцами --
и передать план боковых улиц вожакам Э. К. Численный перевес -- примерно три
к одному -- будет на их стороне, но в этом и заключается смысл нашего
триумфа.
Он сложил карту. Я не сразу заговорил. Вопрос был столь очевиден, что
казался нелепым.
-- А как же зрители? Кто очистит улицы? -- спросил я.
-- Полицейские, -- ответил Альдо. -- Они делают это каждый год. Но на
сей раз они получат более подробные инструкции. После указанного времени на
отведенную территорию будут допущены только участники фестиваля.
-- А откуда будет смотреть публика? -- упорствовал я.
-- Из всех доступных окон, -- улыбаясь, ответил Альдо. -- Начиная с
пьяцца дель Дука Карло, вниз до пьяцца делла Вита и вверх по виа Россини до
герцогского дворца.
Я прикусил ноготь большого пальца -- давно забытая детская привычка.
Альдо слегка подался вперед, и моя рука упала сама собой.
-- В прошлом году, -- сказал я, -- во всяком случае, мне так говорили,
в представлении принимали участие сотрудники университета, и многочисленные
зрители смотрели из дворца.
-- А в этом году, -- ответил Альдо, -- места во дворце получат лишь
немногие избранные. Основная масса сотрудников университета будет находиться
на пьяцца дель Меркато.
-- Но она расположена под дворцом, -- возразил я. -- Что они смогут
оттуда увидеть?
-- Зато они многое услышат, -- сказал Альдо, -- и отлично увидят
последний акт, а он будет самым интересным.
Кто-то постучал в дверь, ведущую из зала для аудиенций на галерею.
-- Посмотрите, что там такое, -- сказал Альдо.
Один из студентов, кажется Серджо, подошел к двери и обменялся
несколькими словами с пажом, который впустил меня во дворец. Через несколько
секунд он вернулся.
-- Стражники привели парня, который шатался под западным порталом, --
сказал он. -- У него не было пропуска, и, когда они стали его допрашивать,
он принялся их оскорблять. Они хотят знать, отпустить его или нет.
-- Городской или студент? -- спросил Альдо.
-- Студент. Э. К. Здоровенный наводчик, сам лезет на рожон.
-- Если сам лезет, мы ему поможем, -- сказал мой брат и велел Джорджо
привести незваного гостя.
-- Может быть, это мой громила, -- сказал я, -- парень, который в
понедельник хотел искупать меня в фонтане. Сегодня вечером я видел его в
буфете, и он похвалялся, что ему наплевать на пропуск.
Альдо рассмеялся.
-- Тем лучше, -- сказал он. -- Он может нас развлечь. Всем надеть
маски. Армино тоже дайте.
Ко мне подошел Джорджо и протянул черную полумаску с прорезями для
глаз, такую же, как те, что в субботу были на дуэлянтах. По примеру Альдо и
двенадцати я надел ее, чувствуя некоторую неловкость. Затем огляделся и,
увидев группу замаскированных мужчин, освещенных факелами, в центре
погруженной во мрак комнаты, понял, что на постороннего такое зрелище должно
произвести не слишком приятное впечатление.
Вошли стражники, тоже в масках, волоча под руки пленника. На глазах у
него была повязка, но я сразу узнал верзилу из университетского буфета.
Альдо бросил на меня быстрый взгляд, и я кивнул.
-- Отпустите его, -- сказал мой брат.
Стражники развязали пленнику глаза. Студент заморгал и огляделся,
потирая руки. Четырнадцать мужчин в старинных костюмах и масках -- вот все,
что он увидел в темной, освещенной призрачным светом факелов комнате.
-- Значит, ходим без пропуска? -- мягко спросил Альдо.
Верзила во все глаза уставился на него. Возможно, подумал я, он впервые
в жизни переступил порог герцогского дворца. Если так, то первое
впечатление, скорее всего, приведет его в ужас.
-- А вам какое дело? -- огрызнулся он. -- Если это очередной розыгрыш
гуманитариев, то, предупреждаю, вы о нем пожалеете.
-- Никаких розыгрышей, -- сказал Альдо. -- Здесь распоряжаюсь я.
Никто не шелохнулся. Студент поправил воротник рубашки и галстук,
сбившиеся во время потасовки, которую он затеял, чтобы избежать ареста.
-- Что значит -- распоряжаетесь? -- злобно спросил он. -- Уж не думаете
ли вы, что, напялив эти дурацкие костюмы, можете меня напугать? Мое имя
Марелли, Стефано Марелли, и мой отец -- владелец сети ресторанов и отелей на
побережье.
-- Твой отец нас не интересует, -- сказал Альдо. -- Расскажи нам о
себе.
Вкрадчивый тон Альдо обманул студента, и он попался в расставленные ему
сети. Он обвел всех снисходительным взглядом.
-- Экономика и коммерция, третий курс, -- сказал он, -- и плевать мне,
если меня исключат. Чтобы получить работу, диплом мне не нужен: буду
управлять одним из отцовских ресторанов. Кстати, он еще и член синдиката,
который владеет <Панорамой>, и всякий, кто меня выгонит под каким-нибудь
вшивым предлогом, испортит отношения со многими влиятельными людьми.
-- Какое несчастье, -- пробормотал Альдо. Затем повернулся к Джорджо:
-- Он числится в списке добровольцев?
Когда прозвучал этот вопрос, Джорджо как раз просматривал список. Он
покачал головой.
Студент Марелли рассмеялся.
-- Если вы имеете в виду кутерьму, которую коммунисты устроили в театре
в понедельник вечером, то меня там не было, -- сказал он. -- У меня было
занятие поинтересней. В Римини у меня есть девушка, да и машина у меня что
надо. Ну а выводы делайте сами.
Несмотря на сильную неприязнь к нему, от его внешности до попытки
искупать меня в фонтане, во мне проснулось что-то вроде сочувствия. Каждым
словом он усугублял свою и без того незавидную участь.
-- В таком случае ты не будешь участвовать в фестивале? -- спросил
Альдо.
-- В фестивале? -- отозвался студент. -- В этой клоунаде? Вот уж нет!
На выходные я отправлюсь домой. Отец закатывает для меня шикарную вечеринку.
-- Жаль, -- сказал Альдо. -- Мы могли бы устроить для тебя неплохое
развлечение. Впрочем, нам ничто не мешает предложить его тебе авансом.
Федерико!
К нему подошел один из телохранителей. В масках они все были похожи
друг на друга, но по гибкой фигуре и светлым волосам я догадался, что это
один из субботних дуэлянтов.
-- В нашей книге найдется такое, что подошло бы для Стефано?
Федерико взглянул на меня.
-- Об этом лучше посоветоваться с Армино, -- ответил он. -- Ведь он у
нас эксперт.
-- Федерико -- мой переводчик, -- объяснил Альдо. -- Он отмечает для
нас разные фрагменты из немецкой истории. Родился в концентрационном лагере
и очень способен к языкам.
Тревога, которую я испытывал с самого появления пойманного студента,
возросла еще больше. Я покачал головой.
-- Я ничего не запомнил, -- сказал я.
Альдо снова повернулся к Федерико. Тот справлялся с бумагами, которые
вынул из кармана колета. Мы ждали, пока он молча читал их.
-- Паж, -- наконец, сказал он. -- Для Стефано отлично подойдет эпизод с
пажом.
-- Ах да, паж, -- пробормотал Альдо. -- Наказание пажа, который забыл
про освещение. Горящие угли на голову тому, кто окунает в фонтан тех, кто
ниже его ростом. Достойный венец карьеры хвастуна. Позаботься об этом,
хорошо?
Увидев, что к нему приближаются два стражника и Федерико, студент
Марелли отшатнулся.
-- Нет, послушайте, -- сказал он, -- если вы собираетесь испробовать на
мне один из ваших фокусов, то предупреждаю, что...
Но ему не дали закончить. Стражники схватили его за руки. Федерико,
казалось, задумался, поглаживая подбородок.
-- Старая жаровня, -- сказал он, -- которая вместе с другим железом
хранится в одной из комнат верхнего этажа. Она подойдет вместо короны. Но,
может быть, сначала я прочту ему отрывок из книги? -- Он снова вытащил свои
бумаги. Это были копии записей, которые в воскресенье я дал Альдо. --
<Однажды, -- прочел он, -- паж забыл зажечь свечи для вечерней трапезы
герцога. Стражники герцога схватили несчастного юношу, завернули его в
пропитанную горючей смесью ткань, подожгли ему голову, протащили по комнатам
герцогского дворца, и он умер в страшных муках>. -- Он снова засунул бумагу
в колет и дал знак стражникам. -- За дело, -- сказал он.
Студент Марелли, который всего две минуты назад хвастался своим
богатством и влиянием, скорчился между стражниками. Его лицо вдруг посерело,
и он стал кричать. Крики не смолкали, пока его выволакивали из комнаты,
громким эхом отзывались под сводами галереи, летели над лестницей, ведущей
на верхний этаж дворца. Никто не проронил ни слова.
-- Альдо, -- сказал я, -- Альдо...
Брат посмотрел на меня. Крики замерли, и наступила тишина.
-- Человек Возрождения не знал сострадания. Чем мы лучше его? --
спросил Альдо.
Внезапно меня охватил ужас. Во рту у меня пересохло. Я не мог
сглотнуть. Альдо снял маску, остальные тоже. Их молодые лица были устрашающе
серьезны.
-- Человек Возрождения пытал и убивал, не испытывая при этом угрызений
совести, -- продолжал Альдо, -- но обычно у него была на то причина. Кто-то
несправедливо поступил с ним, и он был движим чувством мести. Причина,
возможно, сомнительная, но об этом можно поспорить. В наше время люди
убивали и пытали для собственного развлечения и ради опыта. Крики, которые
ты только что слышал, вызваны единственно трусостью, а не болью, крики же
истинного страдания и боли день за днем, месяц за месяцем звучали в Аушвитце
и других лагерях военнопленных. Например, в лагере, где родился Серджо.
Романо слышал их в горах, когда враг хватал и подвергал пыткам его
друзей-партизан. Слышал их Антонио, слышал Роберто. Ты, Бео, тоже мог бы
слышать их, если бы тебя бросили. Но тебе повезло, победители тебя пощадили,
твоя жизнь не подвергалась опасности.
Я сорвал с себя маску. Я вглядывался в их серьезные, без тени улыбки
лица и одновременно прислушивался к звукам с верхнего этажа. Но там было
тихо.
-- Это далеко не одно и то же, -- сказал я. -- Ты не можешь подвергать
студента пыткам на том основании, что такое случалось в прошлом.
-- Никто и не собирается подвергать его пыткам, -- сказал Альдо. --
Самое большее, что сделает с ним Федерико, так это устроит на его голове
фейерверк и выгонит отсюда. Неприятно, но полезно. Урок пойдет Марелли на
пользу, и он призадумается, прежде чем купать в фонтане тех, кто меньше его
ростом. -- Кивком головы он подозвал к себе Джорджо. -- Расскажи Бео
подлинную историю нападения на синьорину Риццио.
Джорджо был одним из телохранителей, которого я запомнил еще с субботы.
Это он родился в окрестностях Монте-Кассино, это его родители погибли под
бомбами. Крупный, широкоплечий парень с копной непослушных волос и в маске
выглядел очень внушительно.
-- Все было очень просто, -- сказал он. -- Девушки, которых мы заперли
по комнатам, были разочарованы, во всяком случае, нам так показалось, ведь
мы ничего им не сделали. Мы впятером подошли к комнате синьорины Риццио и
постучали в дверь. Она открыла в халате, думая, что это одна из ее девочек.
Увидела нас -- в масках и, конечно, очень опасных -- и сразу сказала, что
ценностей при ней нет, она в общежитии их просто не держит. <Синьорина
Риццио, -- сказал я, -- самая ценная вещь в общежитии -- это вы. Мы пришли
за вами>. Из моих слов она наверняка заключила, что я собираюсь ее похитить,
и тут же смекнула, с какой целью. Не моргнув глазом она сказала, что если мы
хотим <этого>, то нам следует идти к девушкам. Девушки будут в восторге.
Если мы оставим ее в покое, то можем делать с ними все, что нам
заблагорассудится. Я повторил: <Синьорина Риццио, мы пришли за вами>. После
чего она, к счастью, -- по крайней мере, для нас -- упала в обморок. Мы
отнесли ее в комнату, положили на кровать и ждали, пока она не пришла в
себя. Когда минут через десять она очнулась, мы все пятеро стояли у двери.
Мы поблагодарили ее за щедрость и ушли. Вот так, Армино, свершилось
поругание синьорины Риццио. Все остальное -- дело ее рук.
Лицо Джорджо утратило всю свою серьезность, он смеялся. Остальные его
поддержали. Я понимал смех, мог оценить розыгрыш, и все же...
-- Эпизод с профессором Элиа тоже был частью этого представления? --
спросил я.
Джорджо взглянул на Альдо. Тот кивнул.
-- Не мой выход, -- ответил Джорджо. -- За него отвечал Лоренцо.
Лоренцо, такой же миланец, как и декан факультета экономики и
коммерции, был раза в два меньше человека, которого он помог раздеть донага.
В его манере держаться чувствовалась неуверенность, а глаза походили на
глаза невинного младенца.
-- Некоторые мои друзья с факультета экономики и коммерции, --
пробормотал он, -- время от времени испытывали неудобства от излишнего
внимания профессора Элиа. Как мужского, так и женского пола. Поэтому мы
посоветовались с Альдо и разработали план кампании. Проникнуть в дом не
составило труда: профессор Элиа сперва подумал, что студенты в масках -- это
забавная игра перед обедом в <Панораме>. Но вскоре убедился в обратном.
Итак, я был прав. За обоими случаями стоял мой брат. Я понимал, что и
он, и эти мальчики убеждены: справедливость восторжествовала. Чаши весов
приведены в равновесие согласно странным законам герцога Клаудио, законам
пятисотлетней давности.
-- Альдо, -- сказал я, -- вчера вечером я тебя уже спрашивал, но ты мне
не ответил. Чего ты добиваешься?
Мой брат посмотрел на своих молодых товарищей, затем перевел взгляд на
меня.
-- Спроси их, -- сказал он, -- чего они надеются достичь в жизни. Ты
услышишь разные ответы. Каждый ответит в соответствии со своим
темпераментом. Видишь ли, они вовсе не сторонники тоталитаризма, да и вообще
далеки от какой бы то ни было идеологии. Но у каждого из них есть цель в
жизни.
Я посмотрел на Джорджо, который стоял ко мне ближе остальных.
-- Избавить мир от лицемерия, -- сказал он, -- начиная со стариков
Руффано, да и старух тоже. Они пришли в этот мир нагими, как и все мы.
-- Пена собирается на поверхности пруда, -- сказал Доменико. -- Если ее
убрать, увидишь чистую воду и в ней всякую живность. Убрать пену.
-- Жить опасно, -- сказал Романо. -- Неважно, где и как, но с друзьями.
-- Отыскать потаенное сокровище, -- сказал Антонио. -- Пусть даже на
дне пробирки в лаборатории. Я студент-физик, и у меня нет предрассудков.
-- Я согласен с Антонио, -- сказал Роберто, -- но пробирки не по мне.
Ответ мы найдем во Вселенной, когда лучше ее изучим. Но я имею в виду вовсе
не небеса.
-- Накормить голодных, -- сказал Гвидо. -- Но не только хлебом. Идеями.
-- Построить что-нибудь такое, над чем время не властно, -- сказал
Пьетро, -- как люди Возрождения, которые построили этот дворец.
-- Уничтожить существующие везде барьеры, -- сказал Серджо, -- барьеры,
которые отделяют человека от человека. Да, лидеры, чтобы указывать путь. Но
никаких хозяев и никаких рабов. Я ответил и за Федерико, мы с ним это часто
обсуждали.
-- Научить молодых никогда не стареть, -- сказал Джованни, -- даже если
уже скрипят кости.
-- Научить стариков, что значит быть молодым, -- сказал Лоренцо, -- а
под молодыми я имею в виду маленьких, беспомощных и бессловесных.
Ответы парней прозвучали быстро и четко, как пулеметная очередь. Только
последний, Чезаре, казалось, колеблется. Наконец, он сказал, бросив взгляд