Страница:
Судя по шуму на улице, они начинают прибывать. Попросите принести счет.
Счет был готов и сложенным лежал на тарелке. Мы взяли только одно
блюдо, но по цифрам я мог судить, что сумма в банке, о которой недавно шла
речь, нам бы отнюдь не помешала. Я вынул бумажник, а тем временем моя
спутница под прикрытием скатерти сунула мне на колено денежное подкрепление.
Я расплатился с высокомерным видом бога, который досыта наелся до
прибытия смертных, и повел свою спутницу из ресторана. Выйдя в вестибюль, мы
увидели, что он уже заполняется приглашенными гостями. Всюду сновали
официанты с подносами, уставленными бокалами. Мужчины, как и предупреждал
меня Джузеппе, были в смокингах, женщины -- в самых разнообразных вечерних
платьях. Парикмахеры Руффано сегодня явно работали сверхурочно.
Карла Распа не моргнув глазом схватила бокал с подноса, который поднес
ей ближайший официант. Я сделал то же самое.
-- Вот он, -- сказала моя компаньонка по бесчестью. -- В смокинге он
выглядит еще обольстительней. Так бы его и съела!
Альдо стоял спиной к нам, но, несмотря на гул голосов, слова Карлы
Распа, произнесенные тоном, более подходящим для студенческой аудитории, к
которой она привыкла, чем для официального приема, долетели до его ушей. Он
обернулся и увидел нас обоих. На мгновение он растерялся -- с моим братом
такое случалось крайне редко. Неужели два приглашения попали не по адресу?
Но мое замешательство и попытка уйти, должно быть, его успокоили. Меня он
полностью проигнорировал, но довольно вежливо поклонился моей спутнице.
Затем отошел поприветствовать вновь прибывшего гостя -- профессора Риццио,
одного, без сестры. У заместителя ректора вид был усталый и очень
напряженный. Он пожал руку Альдо и что-то пробормотал, я не расслышал, что
именно, в ответ на заботливый вопрос о здоровье его сестры. Измученный вид
профессора Риццио пробуждал во мне невольное беспокойство, и я с трудом мог
на него смотреть. Чтобы не слышать их разговора, я из вежливости отошел в
сторону и стал наблюдать за прибывающими гостями. Всех их я видел впервые. В
толпе незнакомцев я опознал только Джузеппе Фосси, который, как перестоявшее
тесто, выпирал из своего чересчур узкого смокинга, и его жену, больше чем
когда-либо похожую на клюющую зерна курицу. Я украдкой вышел на улицу к
выстроившимся у тротуара машинам и, миновав их, подошел к шумной толпе,
глазеющей на отель <Панорама>. Наизнанку вывернулся, разумеется, не весь
Руффано, но значительная его часть, как горожане, так и студенты.
Я вернулся в холл. Джузеппе Фосси уже успел заметить Карлу Распа и
теперь старательно направлял свою жену в противоположную сторону. Альдо
по-прежнему беседовал с профессором Риццио. Время от времени он поглядывал
на свои часы и хмурился. Моя спутница боком подошла ко мне.
-- Второй почетный гость опаздывает, -- сказала она. -- Уже почти без
десяти девять. Естественно, он делает это специально. Чтобы своим прибытием
произвести больший эффект, чем профессор Риццио.
Я совсем забыл о профессоре Элиа. Целью приема было публичное
примирение. И как следствие -- триумф Альдо.
В холле стоял оглушительный шум голосов. Звенели бокалы. Мне предложили
третий мартини, но я жестом отказался.
-- Может быть, пойдем? -- шепнул я Карле Распа.
-- И пропустим встречу гигантов? Ни за что на свете, -- ответила она.
Минуты казались часами. В холле стрелки часов показывали без трех
девять. Альдо прервал разговор с профессором Риццио и нетерпеливо постукивал
ногой по полу.
-- Ему далеко ехать? -- спросил я свою спутницу.
-- Три минуты на машине, -- ответила она. -- Знаете большой дом на углу
пьяцца дель Дука Карло? Ах, нет, все совершенно ясно. Это его способ
показать свое превосходство.
У конторки портье зазвонил телефон. Я стоял близко, потому и услышал
звонок. Я видел, как портье снимает трубку, слушает, затем берет блокнот и
что-то торопливо пишет. У него был смущенный вид. Знаком попросив служителя,
который стоял рядом, посторониться, он торопливо подошел к моему брату и
протянул ему записку. Я наблюдал за лицом Альдо. Он прочел записку, затем
повернулся к портье и о чем-то его спросил. Портье, явно смущаясь, повторил
то, что услышал по телефону. Альдо поднял руки и призвал всех к тишине. Все
мгновенно смолкло. Все лица обратились к нему.
-- Боюсь, с профессором Элиа что-то случилось, -- сказал он. -- Мы
получили анонимный телефонный звонок. Звонивший предлагает мне немедленно
отправиться к профессору домой. Не исключено, что это розыгрыш, но возможно,
и нет. С вашего разрешения, я сейчас же поеду. Если все в порядке, позвоню
немедленно.
Из уст всех гостей вырвался вздох ужаса. Профессор Риццио с еще более
напряженным выражением лица дернул Альдо за рукав. Он явно просил разрешения
поехать вместе с ним. Альдо кивнул, уже быстро идя через переполненный холл.
Профессор Риццио последовал за ним. Другие тоже оторвались от своих жен и
направились к выходу. Карла Распа схватила меня за руку и потянула за ними.
-- Идем, -- сказала она. -- Это либо очень серьезно, либо вообще
ничего. Но что бы то ни было, пропускать этого нельзя.
Следом за ней я вышел через вращающиеся двери отеля, и до меня сразу
донесся рев <альфа-ромео> моего брата, который развернулся и помчался вверх
по холму по направлению к пьяцца дель Дука Карло.
Наша позаимствованная машина почти не отставала от <альфа-ромео>, но
другим пришла в голову та же идея. Те гости, чьи машины, как моего брата и
наша, стояли в парковочной зоне отеля, отъехали раньше других. Толпа
глазеющих студентов и горожан по всеобщему смятению догадалась, что
происходит что-то неладное, и тоже бросилась бежать вверх по холму. Воздух
наполнился ревом гудков, визгом и скрежетом моторов, взволнованными
голосами.
-- Вон дом Элиа, там, на углу, -- Карла Распа указала рукой через
ветровое стекло. -- Свет горит.
<Альфа-ромео> уже подъехала к дому, который стоял в собственном саду на
правой стороне пьяцца дель Дука Карло. Я видел, как Альдо выскочил из машины
и бросился внутрь; профессор Риццио, правда не столь проворно, последовал за
ним. Я сбавил скорость, не совсем зная, что делать дальше. Не могли же мы
остановиться сразу за машиной Альдо. Машины у нас на хвосте дружно гудели.
-- Объеду площадь и вернусь снова, -- сказал я.
Я рванул вперед, но Карла Распа, высунув голову в окно, сказала:
-- Они выходят. Наверное, его там нет.
Позади нашей машины, рядом с домом, начинало твориться что-то
невообразимое. В зеркало светили огни фар. Люди истошно кричали.
-- Донати снова садится в машину, -- сказала Карла Распа. -- Нет, это
не он. Подождите, Армино, подождите. Остановитесь вон там слева, рядом с
общественным садом.
Пьяцца дель Дука Карло заканчивается муниципальным садом с гравиевыми
дорожками, деревьями, кустами и возвышающейся над ними статуей герцога
Карло. Я припарковал машину ближе к деревьям, и мы вышли.
-- Почему включены прожектора? -- спросил я.
-- Их всегда включают на фестивальную неделю, -- сказала моя спутница.
-- Разве вы не заметили вчера вечером? О Господи...
Она крепко сжала мою руку и показала на статую герцога Карло: спокойный
и величественный, он милостиво смотрел на гравиевую тропинку внизу.
Освещенный лучами прожекторов, он представлял собой внушительную фигуру, но
далеко не столь внушительно выглядел человек, который сидел прямо под ним на
ступенях, ведущих к цоколю статуи. Сидел или, скорее, раскорячился,
поскольку его руки и широко разведенные ноги были привязаны к тяжелым гирям,
отчего он не мог пошевелиться. Он был совершенно голый. Даже на расстоянии
примерно двадцати пяти ярдов, которые меня от него отделяли, я без труда
узнал мощное сложение и копну черных волос профессора Элиа.
Моя спутница с трудом сдержала истерическое рыдание. Но вот мы увидели
Альдо, в сопровождении человек двенадцати или пятнадцати он бежал через
площадь по направлению к статуе. Почти мгновенно злосчастная жертва была
скрыта от наших глаз теми, кто пришел ей на выручку. Тем временем подъезжали
и останавливались все новые и новые машины. На площадь хлынули первые толпы
прибежавших студентов. Со всех сторон раздавались крики: <Что это?>, <Кто
это?>, <Что случилось?>
Влекомые ужасным инстинктом, с которым не в состоянии совладать ни один
смертный, мы подошли ближе. Инстинктивное стремление быть там, где произошло
несчастье. Страстное желание знать. Хотя Альдо и подоспевшие вместе с ним
гости из отеля частично заслоняли от нас несчастного профессора, мы имели
определенное преимущество перед нашими не менее любопытными соседями, так
как первыми оказались на месте происшествия.
Кто-то перерезал ремни, руки и ноги согнулись. Все тело поникло, словно
готовое упасть. Жертва подняла голову. Кляпа во рту у него не было. Если бы
он захотел, то мог бы закричать, мог бы позвать на помощь и гораздо раньше
получить свободу. Почему он этого не сделал? Глаза без очков,
всматривавшиеся в лица тех, кто из сочувствия и страха пытались заслонить
его от любопытных зевак, ответили на мой вопрос. Профессор Элиа не позвал на
помощь потому, что ему было стыдно. Стыдно за тот жалкий, шокирующий,
нелепый вид, в котором он предстал бы пред взорами совершенно посторонних
людей. Теперь же человеком, который стоял перед ним, который смотрел на него
с жалостью, почти с болью и который первым протянул коврик, принесенный из
машины услужливым доброхотом, чтобы прикрыть обнаженное тело, был его
соперник, заместитель ректора университета профессор Риццио, чья сестра
подверглась не менее жестокому обращению каких-то сорок восемь часов назад.
-- Помогите ему сесть в машину, -- сказал Альдо. -- Заслоните его.
Он и профессор Риццио помогли жертве подняться. На миг мы увидели его
во всей неприглядности, уродливые белые члены являли резкий контраст с
жесткими волосами. Затем спасительный коврик, наброшенный заботливыми
руками, скрыл наготу профессора. Друзья повели его в машину, и смущенные
зрители расступились, давая дорогу. Я оставил Карлу Распа смотреть вслед
команде спасателей, отошел к купе молодых деревьев, и там меня вырвало.
Когда я вернулся, моя спутница стояла у машины.
-- Садитесь, -- нетерпеливо сказала она. -- Едем за ними.
Я посмотрел в противоположный конец площади. Санитарная машина проехала
сквозь толпу и снова остановилась у входа в дом профессора Элиа.
-- Мы не можем идти к нему в дом, -- сказал я. -- Это не наше дело.
-- Не за ним, -- сказала она, быстро садясь в машину, -- за бандой. За
головорезами, которые это сделали. Они не могли далеко уйти. Скорей...
скорей...
И вновь тех, кто был на машинах, осенила та же мысль, что и ее. Жертву
можно было поручить заботам друзей и срочно вызванного врача; теперь
началась охота на преступников. От пьяцца дель Дука Карло расходились четыре
дороги. Те, что были слева, поворачивали на запад и вели из города. Правая
вела к подножию холма, к порта Мальбранче и виа делле Мура. Еще одна,
которая шла к югу от ворот, вновь привела бы нас в центр города и на пьяцца
делла Вита. Я выбрал дорогу направо и услышал за собой шум еще одной машины.
Мы спустились к воротам у подножия холма, и я пропустил ее вперед. Машина
помчалась по виа делле Мура. За ней метнулся мотороллер с двумя студентами.
Я не сомневался, что другие преследователи направились к западу от пьяцца
дель Дука Карло и в конце концов встретятся на южном холме возле
студенческого общежития.
Я остановил машину около крепостного вала на виа делле Мура и
повернулся к своей спутнице.
-- Бессмысленная затея, -- сказал я. -- Те, кто это сделал, давно
успели скрыться. Им стоило только нырнуть в одну из боковых улочек,
раствориться в толпе, а потом снова вернуться на пьяцца делла Вита.
-- Но если у них не было машины, как им удалось доставить Элиа от его
дома до статуи? -- спросила она.
-- Закрыли ковровой дорожкой и перенесли на руках, -- ответил я. -- Все
глазели на гостей, собиравшихся в отель <Панорама>, и пьяцца дель Дука Карло
на вершине холма была пустынна. Преступники знали об этом и воспользовались
случаем. Затем позвонили из дома профессора по телефону и убежали. -- Я
вынул из кармана пачку сигарет, закурил сам и предложил ей. -- Как бы то ни
было, в конце концов их найдут. Донати придется послать за полицией.
-- Не будьте так уверены, -- сказала Карла Распа.
-- Почему?
-- Сперва придется получить разрешение профессора Элиа, -- ответила
она, -- а он так же не захочет, чтобы его нагота стала предметом обсуждения
в прессе и в городе, как профессор Риццио не захотел придавать огласке
изнасилование сестры. Держу пари на тысячу лир, что этот второй скандал
замнут, как и первый.
-- Это невозможно! Слишком много свидетелей.
-- Многие ничего и не видели. Несколько мужчин перетаскивали человека,
покрытого ковриком. Если так называемые власти пожелают это замять, то
обязательно замнут. К тому же в пятницу фестиваль и в Руффано приедут
родственники студентов и много другого люда. Какой момент для скандала!
Я молчал. Время выбрано на редкость удачно. Власти бессильны что-либо
сделать, разве что исключить сразу всех студентов.
-- Здесь одно из двух, -- продолжала Карла Распа. -- Либо ответный удар
гуманитариев на оскорбление брату и сестре Риццио, либо двойная игра ребят
Э. К. с целью свалить вину на своих противников. И в том и в другом случае
розыгрыш -- на все сто.
-- Вы так считаете? -- спросил я.
-- Да, -- ответила она, -- а вы нет?
Не знаю, что произвело на меня более тягостное впечатление --
напряженное лицо профессора Риццио, когда он, положив гордость в карман,
пожимал руку моему брату в отеле <Панорама>, или страдальческий,
затравленный взгляд профессора Элиа, когда всем открылась его нагота. Оба
они были жалкими фигурами, лишенными блеска.
-- Нет, -- ответил я. -- В Руффано я чужой. Оба происшествия внушают
мне отвращение.
Она открыла окно машины и, смеясь, выбросила свою сигарету. Выхватила у
меня изо рта мою. Затем повернулась ко мне, взяла мое лицо в руки и
поцеловала меня в губы.
-- Беда в том, что тебе нужна твердая рука, -- сказала она.
Столь внезапное проявление страсти застало меня врасплох. Жадные губы,
переплетающиеся ноги, настойчивые руки -- все это оказалось для меня полной
неожиданностью. Обращение, которое, несомненно, привело бы в восторг
Джузеппе Фосси, вызвало у меня чувство гадливости. Я оттолкнул ее и ударил
по лицу. Казалось, это ее удивило.
-- Почему так грубо? -- спросила она без малейшего раздражения.
-- Занятия любовью в машине оскорбляют мой вкус, -- сказал я ей.
-- Что ж, хорошо. Пойдем домой, -- сказала она.
Я снова включил мотор. Мы проехали по виа делле Мура, въехали в город и
по боковой улице добрались до виа Сан Микеле. В любое другое время я,
возможно, был бы не прочь и даже готов пойти у нее на поводу. Но не сегодня.
Ее порыв объяснялся не нашим случайным знакомством и беззаботной
доверительностью проведенного вместе вечера. Нет, причиной тому была сцена,
которую мы только что видели. У дома номер 5 я резко остановил машину. Она
вышла и вошла в дом, оставив за собой открытую дверь. Но я не последовал за
ней. Я вышел из машины и пошел вверх по направлению к виа деи Соньи.
Интересно, долго ли она будет меня ждать, думал я. Подойдет к окну,
посмотрит вниз на припаркованную машину и, возможно все еще не веря,
спустится на улицу проверить, там ли я. Возможно, даже перейдет улицу и
заглянет в дом номер 24, чтобы справиться у Сильвани, не прошел ли синьор
Фаббио в свою комнату.
Затем я выбросил ее из головы. Я прошел мимо моего старого дома с
наглухо закрытыми ставнями и вскоре оказался перед домом брата. Я позвонил в
дверь привратника, и через несколько секунд появился Джакопо. Увидев меня,
он заулыбался.
-- Вы не впустите меня подождать Альдо? -- спросил я. -- Его нет дома,
я знаю, но мне надо увидеть его, когда он вернется.
-- Конечно, синьор Бео, -- сказал он и, наверное, о чем-то догадываясь
по моему разгоряченному виду -- я шел довольно быстро, -- добавил: --
Что-нибудь случилось?
-- На пьяцца дель Дука Карло были беспорядки, -- сказал я. -- Они
испортили званый обед в отеле. Альдо сейчас этим занимается.
На его лице отразилось участие, он провел меня под арку и открыл дверь
Альдо. Зажег свет.
-- Наверное, студенты, -- сказал он. -- Перед фестивалем они всегда
очень возбуждены. Да еще этот взлом ночью в воскресенье. Сейчас тоже
что-нибудь такое?
-- Да, -- сказал я, -- Альдо объяснит.
Он открыл дверь в гостиную и спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить.
Я ответил, что нет. Если понадобится, я сам смогу себе налить. Он немного
подождал в неуверенности, расположен я с ним поболтать или нет, затем
тактично -- долгие годы, проведенные с моим братом, -- решил, что я хочу
остаться один. Он удалился, и я услышал, как он запер входную дверь и ушел к
себе.
Я прошелся по комнате. Выглянул в окно. Посмотрел на портрет отца.
Бросился в кресло. Меня окружал мир и покой давно знакомых семейных
предметов, но на душе у меня было тревожно. Я снова встал и, подойдя к
письменному столу, взял в руки том <Жизнеописаний герцогов Руффано> на
немецком языке. Открыл его там, где лежала закладка, и отыскал глазами
запомнившийся мне отрывок.
<Когда жители Руффано выдвинули против него свои обвинения, герцог
Клаудио отплатил им, заявив, что самим небом ему дарована власть решать,
какого наказания заслуживают его подданные. Гордого разденут донага,
надменного подвергнут оскорблениям, клеветника заставят умолкнуть, змея
издохнет от яда своего. И уравновесятся чаши весов небесной справедливости>.
Я закрыл книгу и сел в другое кресло. Два лица стояли передо мной.
Синьорины Риццио, высокомерной, непреклонной, едва снизошедшей до разговора
со мной за стаканом минеральной воды, и профессора Элиа, завтракающего с
друзьями в маленьком ресторане и грубо смеющегося над слухами о невиданном
оскорблении, довольного, самоуверенного, гордого. Синьорину Риццио я не
видел с воскресного утра. Едва ли имело значение, куда она уехала: с
друзьями в Кортина или куда-то еще. Свой стыд она увезла с собой. Профессора
Элиа я видел меньше часа назад. Его стыд был все еще при нем.
Зазвонил телефон. Я уставился на него, не двигаясь с места. Настойчивые
звонки все продолжались, я поднялся и взял трубку.
-- Ответьте, пожалуйста, Риму, -- сказала телефонистка.
-- Да, -- машинально сказал я.
-- Альдо, это вы? -- прозвучал в трубке женский голос.
Это была синьора Бутали. Я узнал ее. Я собирался сказать ей, что моего
брата нет дома, но она продолжала говорить, принимая мое молчание за
согласие или, возможно, за безразличие. В голосе ее звучало отчаяние.
-- Я целый вечер дозваниваюсь до вас. Гаспаре тверд как камень. Он
настаивает на возвращении домой. С тех пор как вчера ему позвонил профессор
Риццио и все рассказал, он не знает ни минуты покоя. Врачи говорят, ему
лучше вернуться, чем лежать здесь в больнице и доводить себя до лихорадки.
Дорогой... ради Бога, скажите, что мне делать. Альдо, вы слышите?
Я положил трубку. Минут через пять телефон снова зазвонил. Я не
ответил. Я просто сидел в кресле Альдо.
Уже после полуночи я услышал, как в замке повернулся ключ и хлопнула
входная дверь. Никаких голосов. Наверное, Джакопо вышел на шум машины,
предупредил моего брата, что я его жду, и ушел к себе. Вскоре в комнату
вошел Альдо. Он посмотрел на меня, ничего не сказав, подошел к подносу со
стаканами и налил себе выпить.
-- Ты тоже был на пьяцца дель Дука Карло? -- спросил он.
-- Да, -- сказал я.
-- И что ты видел?
-- То же, что и ты. Голого профессора Элиа.
Со стаканом в руке он подошел к креслу и развалился на нем, перекинув
ногу через подлокотник.
-- На нем даже ссадин не оказалось, -- сказал он. -- Я вызвал врача,
чтобы его осмотреть. К счастью, ночь не холодная. Воспаления легких он не
схватит. К тому же он силен как бык.
Я промолчал.
Альдо выпил, поставил стакан и вскочил на ноги.
-- Я голоден. Остался без обеда. Интересно, Джакопо не оставил
бутербродов? Я сейчас вернусь.
Он отсутствовал минут пять и вернулся, неся в руках поднос с ветчиной,
салатом и фруктами, который поставил на стол рядом с креслом.
-- Не знаю, чем они занимались в <Панораме>, -- сказал он, набрасываясь
на еду. -- Я позвонил управляющему сказать, что профессор Элиа нездоров, что
я с профессором Риццио останусь с ним и что остальные могут обедать без нас.
Наверняка они так и поступили, во всяком случае, некоторые. Большинству
профессоров обедать там не по карману, их женам тоже. А ты-то что там делал?
-- Смотрел, как собираются гости, -- сказал я.
-- Полагаю, ты не сам додумался до этого?
-- Нет.
-- Ну что ж, она наелась до отвала. На пару ночей это должно ее
утихомирить. Она тебя совращала?
Последний вопрос я оставил без ответа. Альдо улыбнулся и продолжал
есть.
-- Мой маленький Бео, -- сказал он, -- твое возвращение домой оказалось
не столь простым. Кто бы мог подумать, что Руффано такой оживленный. В
туристическом автобусе ты бы чувствовал себя более уютно. На, составь мне
компанию. -- Он взял с подноса апельсин и кинул мне.
-- Вчера я был в театре, -- сказал я, медленно чистя апельсин. -- На
барабанах ты просто виртуоз.
Такого Альдо не ожидал, что было заметно по легкой паузе, с какой он
положил в рот очередной кусок ветчины.
-- Однако ты всюду поспеваешь, -- сказал он. -- Кто тебя привел туда?
-- Студенты Э. К. из моего пансионата, -- ответил я, -- на которых твоя
речь произвела такое же впечатление, как и на избранных во время субботней
встречи в герцогском дворце.
Немного помолчав, он отодвинул тарелку, потянулся за салатом и заметил:
-- Молодые очень внушаемы.
Я кончил чистить апельсин и половину протянул Альдо. Мы ели молча. Я
заметил, что взгляд моего брата упал на том <Жизнеописаний герцогов
Руффано>, лежавший на другом столе, где я его оставил. Затем Альдо посмотрел
на меня.
-- <Гордого разденут донага, надменного подвергнут оскорблениям>, --
процитировал я. -- Что ты все-таки стараешься сделать? Свершить акт небесной
справедливости, как герцог Клаудио?
Утолив голод, он встал, перенес поднос на стол в углу, налил себе
полстакана вина и остановился под портретом нашего отца.
-- Сейчас для меня главное -- подготовить актеров, -- сказал он. --
Если они предпочтут целиком войти в отведенные им роли, тем лучше. В день
фестиваля мы увидим еще более интересное зрелище, чем рассчитывали.
Улыбка, неизменно обезаруживающая всех и каждого, не обманула меня. Я
давно знал ее. В былые дни Альдо слишком часто ею пользовался, чтобы
добиться своего.
-- Случилось два происшествия, -- сказал я. -- Оба отлично
организованы. Только не говори мне, что их спланировала и осуществила группа
студентов.
-- Ты недооцениваешь нынешнее поколение, -- возразил он. -- Если они
постараются, то могут проявить недюжинные организаторские способности. К
тому же они жадны до идей. Стоит им только намекнуть, а об остальном они
сами позаботятся.
Он не признал, но и не опроверг свою причастность к событиям, которые я
имел в виду.
-- Тебе ничего не стоит настолько унизить двоих, -- а с профессором
Риццио троих -- человек, что они навсегда утратят свой авторитет?
-- Авторитет -- это фальшивая монета, -- сказал Альдо, -- если он не
приходит извне. Но тогда это уже вдохновение, и дается оно от Бога.
Я с удивлением посмотрел на Альдо. Он никогда не был религиозен. Когда
в детстве по воскресеньям и праздникам мы ходили к мессе, то это был не
более чем обычай, заведенный нашими родителями; мой брат часто пользовался
им, чтобы напугать меня. Алтарный образ в Сан Чиприано может служить
примером его способности донельзя извратить воображение.
-- Прибереги это для своих студентов, -- сказал я. -- Нечто подобное
Сокол говорил своим избранным.
-- И они ему верили, -- заметил он.
Улыбка, лицемерная маска, внезапно исчезла. Глаза, сверкающие на
бледном лице, тревожили, смущали. Я беспокойно пошевелился в кресле и
потянулся за сигаретой. Когда я снова взглянул на Альдо, его лицо вновь было
спокойно. Он допивал вино.
-- Знаешь, чего никто в нашей стране не может перенести? -- беззаботно
спросил он, рассматривая свой стакан на свет. -- Впрочем, не только в нашей
стране, но во всем мире и на протяжении всей истории? Потерю лица. Мы
создаем из себя некий образ, и кто-то этот образ разбивает. Из нас делают
посмешище. Человек или нация, теряя лицо, либо не оправляется и окончательно
погибает, либо научается смирению, а это далеко не то же, что унижение.
Время покажет, что произойдет с обоими Риццио, Элиа и прочей мелюзгой, из
которой состоит этот мир в миниатюре -- Руффано.
Я подумал о той, кто, наверное, вот уже три часа, как теряет лицо, о
моей вечерней спутнице Карле Распа. Возможно, она слишком толстокожа, чтобы
это признать. Вина за неудавшуюся попытку покувыркаться в постели будет
приписана мне, не ей. Не все ли равно? Пусть приписывает чему угодно
недостаток моего мужского рвения.
-- Кстати, -- сказал я, -- около половины одиннадцатого тебе звонили из
Рима.
-- Да?
-- Синьора Бутали. Она была очень взволнована. Ректор настаивает на
возвращении домой, как я понял, в связи с событием воскресной ночи.
-- Когда? -- спросил Альдо.
-- Она не сказала. Откровенно говоря, я повесил трубку. Она думала, что
это ты, и я не стал ее разуверять.
-- Что было весьма глупо с твоей стороны, -- сказал Альдо. -- Я считал
Счет был готов и сложенным лежал на тарелке. Мы взяли только одно
блюдо, но по цифрам я мог судить, что сумма в банке, о которой недавно шла
речь, нам бы отнюдь не помешала. Я вынул бумажник, а тем временем моя
спутница под прикрытием скатерти сунула мне на колено денежное подкрепление.
Я расплатился с высокомерным видом бога, который досыта наелся до
прибытия смертных, и повел свою спутницу из ресторана. Выйдя в вестибюль, мы
увидели, что он уже заполняется приглашенными гостями. Всюду сновали
официанты с подносами, уставленными бокалами. Мужчины, как и предупреждал
меня Джузеппе, были в смокингах, женщины -- в самых разнообразных вечерних
платьях. Парикмахеры Руффано сегодня явно работали сверхурочно.
Карла Распа не моргнув глазом схватила бокал с подноса, который поднес
ей ближайший официант. Я сделал то же самое.
-- Вот он, -- сказала моя компаньонка по бесчестью. -- В смокинге он
выглядит еще обольстительней. Так бы его и съела!
Альдо стоял спиной к нам, но, несмотря на гул голосов, слова Карлы
Распа, произнесенные тоном, более подходящим для студенческой аудитории, к
которой она привыкла, чем для официального приема, долетели до его ушей. Он
обернулся и увидел нас обоих. На мгновение он растерялся -- с моим братом
такое случалось крайне редко. Неужели два приглашения попали не по адресу?
Но мое замешательство и попытка уйти, должно быть, его успокоили. Меня он
полностью проигнорировал, но довольно вежливо поклонился моей спутнице.
Затем отошел поприветствовать вновь прибывшего гостя -- профессора Риццио,
одного, без сестры. У заместителя ректора вид был усталый и очень
напряженный. Он пожал руку Альдо и что-то пробормотал, я не расслышал, что
именно, в ответ на заботливый вопрос о здоровье его сестры. Измученный вид
профессора Риццио пробуждал во мне невольное беспокойство, и я с трудом мог
на него смотреть. Чтобы не слышать их разговора, я из вежливости отошел в
сторону и стал наблюдать за прибывающими гостями. Всех их я видел впервые. В
толпе незнакомцев я опознал только Джузеппе Фосси, который, как перестоявшее
тесто, выпирал из своего чересчур узкого смокинга, и его жену, больше чем
когда-либо похожую на клюющую зерна курицу. Я украдкой вышел на улицу к
выстроившимся у тротуара машинам и, миновав их, подошел к шумной толпе,
глазеющей на отель <Панорама>. Наизнанку вывернулся, разумеется, не весь
Руффано, но значительная его часть, как горожане, так и студенты.
Я вернулся в холл. Джузеппе Фосси уже успел заметить Карлу Распа и
теперь старательно направлял свою жену в противоположную сторону. Альдо
по-прежнему беседовал с профессором Риццио. Время от времени он поглядывал
на свои часы и хмурился. Моя спутница боком подошла ко мне.
-- Второй почетный гость опаздывает, -- сказала она. -- Уже почти без
десяти девять. Естественно, он делает это специально. Чтобы своим прибытием
произвести больший эффект, чем профессор Риццио.
Я совсем забыл о профессоре Элиа. Целью приема было публичное
примирение. И как следствие -- триумф Альдо.
В холле стоял оглушительный шум голосов. Звенели бокалы. Мне предложили
третий мартини, но я жестом отказался.
-- Может быть, пойдем? -- шепнул я Карле Распа.
-- И пропустим встречу гигантов? Ни за что на свете, -- ответила она.
Минуты казались часами. В холле стрелки часов показывали без трех
девять. Альдо прервал разговор с профессором Риццио и нетерпеливо постукивал
ногой по полу.
-- Ему далеко ехать? -- спросил я свою спутницу.
-- Три минуты на машине, -- ответила она. -- Знаете большой дом на углу
пьяцца дель Дука Карло? Ах, нет, все совершенно ясно. Это его способ
показать свое превосходство.
У конторки портье зазвонил телефон. Я стоял близко, потому и услышал
звонок. Я видел, как портье снимает трубку, слушает, затем берет блокнот и
что-то торопливо пишет. У него был смущенный вид. Знаком попросив служителя,
который стоял рядом, посторониться, он торопливо подошел к моему брату и
протянул ему записку. Я наблюдал за лицом Альдо. Он прочел записку, затем
повернулся к портье и о чем-то его спросил. Портье, явно смущаясь, повторил
то, что услышал по телефону. Альдо поднял руки и призвал всех к тишине. Все
мгновенно смолкло. Все лица обратились к нему.
-- Боюсь, с профессором Элиа что-то случилось, -- сказал он. -- Мы
получили анонимный телефонный звонок. Звонивший предлагает мне немедленно
отправиться к профессору домой. Не исключено, что это розыгрыш, но возможно,
и нет. С вашего разрешения, я сейчас же поеду. Если все в порядке, позвоню
немедленно.
Из уст всех гостей вырвался вздох ужаса. Профессор Риццио с еще более
напряженным выражением лица дернул Альдо за рукав. Он явно просил разрешения
поехать вместе с ним. Альдо кивнул, уже быстро идя через переполненный холл.
Профессор Риццио последовал за ним. Другие тоже оторвались от своих жен и
направились к выходу. Карла Распа схватила меня за руку и потянула за ними.
-- Идем, -- сказала она. -- Это либо очень серьезно, либо вообще
ничего. Но что бы то ни было, пропускать этого нельзя.
Следом за ней я вышел через вращающиеся двери отеля, и до меня сразу
донесся рев <альфа-ромео> моего брата, который развернулся и помчался вверх
по холму по направлению к пьяцца дель Дука Карло.
Наша позаимствованная машина почти не отставала от <альфа-ромео>, но
другим пришла в голову та же идея. Те гости, чьи машины, как моего брата и
наша, стояли в парковочной зоне отеля, отъехали раньше других. Толпа
глазеющих студентов и горожан по всеобщему смятению догадалась, что
происходит что-то неладное, и тоже бросилась бежать вверх по холму. Воздух
наполнился ревом гудков, визгом и скрежетом моторов, взволнованными
голосами.
-- Вон дом Элиа, там, на углу, -- Карла Распа указала рукой через
ветровое стекло. -- Свет горит.
<Альфа-ромео> уже подъехала к дому, который стоял в собственном саду на
правой стороне пьяцца дель Дука Карло. Я видел, как Альдо выскочил из машины
и бросился внутрь; профессор Риццио, правда не столь проворно, последовал за
ним. Я сбавил скорость, не совсем зная, что делать дальше. Не могли же мы
остановиться сразу за машиной Альдо. Машины у нас на хвосте дружно гудели.
-- Объеду площадь и вернусь снова, -- сказал я.
Я рванул вперед, но Карла Распа, высунув голову в окно, сказала:
-- Они выходят. Наверное, его там нет.
Позади нашей машины, рядом с домом, начинало твориться что-то
невообразимое. В зеркало светили огни фар. Люди истошно кричали.
-- Донати снова садится в машину, -- сказала Карла Распа. -- Нет, это
не он. Подождите, Армино, подождите. Остановитесь вон там слева, рядом с
общественным садом.
Пьяцца дель Дука Карло заканчивается муниципальным садом с гравиевыми
дорожками, деревьями, кустами и возвышающейся над ними статуей герцога
Карло. Я припарковал машину ближе к деревьям, и мы вышли.
-- Почему включены прожектора? -- спросил я.
-- Их всегда включают на фестивальную неделю, -- сказала моя спутница.
-- Разве вы не заметили вчера вечером? О Господи...
Она крепко сжала мою руку и показала на статую герцога Карло: спокойный
и величественный, он милостиво смотрел на гравиевую тропинку внизу.
Освещенный лучами прожекторов, он представлял собой внушительную фигуру, но
далеко не столь внушительно выглядел человек, который сидел прямо под ним на
ступенях, ведущих к цоколю статуи. Сидел или, скорее, раскорячился,
поскольку его руки и широко разведенные ноги были привязаны к тяжелым гирям,
отчего он не мог пошевелиться. Он был совершенно голый. Даже на расстоянии
примерно двадцати пяти ярдов, которые меня от него отделяли, я без труда
узнал мощное сложение и копну черных волос профессора Элиа.
Моя спутница с трудом сдержала истерическое рыдание. Но вот мы увидели
Альдо, в сопровождении человек двенадцати или пятнадцати он бежал через
площадь по направлению к статуе. Почти мгновенно злосчастная жертва была
скрыта от наших глаз теми, кто пришел ей на выручку. Тем временем подъезжали
и останавливались все новые и новые машины. На площадь хлынули первые толпы
прибежавших студентов. Со всех сторон раздавались крики: <Что это?>, <Кто
это?>, <Что случилось?>
Влекомые ужасным инстинктом, с которым не в состоянии совладать ни один
смертный, мы подошли ближе. Инстинктивное стремление быть там, где произошло
несчастье. Страстное желание знать. Хотя Альдо и подоспевшие вместе с ним
гости из отеля частично заслоняли от нас несчастного профессора, мы имели
определенное преимущество перед нашими не менее любопытными соседями, так
как первыми оказались на месте происшествия.
Кто-то перерезал ремни, руки и ноги согнулись. Все тело поникло, словно
готовое упасть. Жертва подняла голову. Кляпа во рту у него не было. Если бы
он захотел, то мог бы закричать, мог бы позвать на помощь и гораздо раньше
получить свободу. Почему он этого не сделал? Глаза без очков,
всматривавшиеся в лица тех, кто из сочувствия и страха пытались заслонить
его от любопытных зевак, ответили на мой вопрос. Профессор Элиа не позвал на
помощь потому, что ему было стыдно. Стыдно за тот жалкий, шокирующий,
нелепый вид, в котором он предстал бы пред взорами совершенно посторонних
людей. Теперь же человеком, который стоял перед ним, который смотрел на него
с жалостью, почти с болью и который первым протянул коврик, принесенный из
машины услужливым доброхотом, чтобы прикрыть обнаженное тело, был его
соперник, заместитель ректора университета профессор Риццио, чья сестра
подверглась не менее жестокому обращению каких-то сорок восемь часов назад.
-- Помогите ему сесть в машину, -- сказал Альдо. -- Заслоните его.
Он и профессор Риццио помогли жертве подняться. На миг мы увидели его
во всей неприглядности, уродливые белые члены являли резкий контраст с
жесткими волосами. Затем спасительный коврик, наброшенный заботливыми
руками, скрыл наготу профессора. Друзья повели его в машину, и смущенные
зрители расступились, давая дорогу. Я оставил Карлу Распа смотреть вслед
команде спасателей, отошел к купе молодых деревьев, и там меня вырвало.
Когда я вернулся, моя спутница стояла у машины.
-- Садитесь, -- нетерпеливо сказала она. -- Едем за ними.
Я посмотрел в противоположный конец площади. Санитарная машина проехала
сквозь толпу и снова остановилась у входа в дом профессора Элиа.
-- Мы не можем идти к нему в дом, -- сказал я. -- Это не наше дело.
-- Не за ним, -- сказала она, быстро садясь в машину, -- за бандой. За
головорезами, которые это сделали. Они не могли далеко уйти. Скорей...
скорей...
И вновь тех, кто был на машинах, осенила та же мысль, что и ее. Жертву
можно было поручить заботам друзей и срочно вызванного врача; теперь
началась охота на преступников. От пьяцца дель Дука Карло расходились четыре
дороги. Те, что были слева, поворачивали на запад и вели из города. Правая
вела к подножию холма, к порта Мальбранче и виа делле Мура. Еще одна,
которая шла к югу от ворот, вновь привела бы нас в центр города и на пьяцца
делла Вита. Я выбрал дорогу направо и услышал за собой шум еще одной машины.
Мы спустились к воротам у подножия холма, и я пропустил ее вперед. Машина
помчалась по виа делле Мура. За ней метнулся мотороллер с двумя студентами.
Я не сомневался, что другие преследователи направились к западу от пьяцца
дель Дука Карло и в конце концов встретятся на южном холме возле
студенческого общежития.
Я остановил машину около крепостного вала на виа делле Мура и
повернулся к своей спутнице.
-- Бессмысленная затея, -- сказал я. -- Те, кто это сделал, давно
успели скрыться. Им стоило только нырнуть в одну из боковых улочек,
раствориться в толпе, а потом снова вернуться на пьяцца делла Вита.
-- Но если у них не было машины, как им удалось доставить Элиа от его
дома до статуи? -- спросила она.
-- Закрыли ковровой дорожкой и перенесли на руках, -- ответил я. -- Все
глазели на гостей, собиравшихся в отель <Панорама>, и пьяцца дель Дука Карло
на вершине холма была пустынна. Преступники знали об этом и воспользовались
случаем. Затем позвонили из дома профессора по телефону и убежали. -- Я
вынул из кармана пачку сигарет, закурил сам и предложил ей. -- Как бы то ни
было, в конце концов их найдут. Донати придется послать за полицией.
-- Не будьте так уверены, -- сказала Карла Распа.
-- Почему?
-- Сперва придется получить разрешение профессора Элиа, -- ответила
она, -- а он так же не захочет, чтобы его нагота стала предметом обсуждения
в прессе и в городе, как профессор Риццио не захотел придавать огласке
изнасилование сестры. Держу пари на тысячу лир, что этот второй скандал
замнут, как и первый.
-- Это невозможно! Слишком много свидетелей.
-- Многие ничего и не видели. Несколько мужчин перетаскивали человека,
покрытого ковриком. Если так называемые власти пожелают это замять, то
обязательно замнут. К тому же в пятницу фестиваль и в Руффано приедут
родственники студентов и много другого люда. Какой момент для скандала!
Я молчал. Время выбрано на редкость удачно. Власти бессильны что-либо
сделать, разве что исключить сразу всех студентов.
-- Здесь одно из двух, -- продолжала Карла Распа. -- Либо ответный удар
гуманитариев на оскорбление брату и сестре Риццио, либо двойная игра ребят
Э. К. с целью свалить вину на своих противников. И в том и в другом случае
розыгрыш -- на все сто.
-- Вы так считаете? -- спросил я.
-- Да, -- ответила она, -- а вы нет?
Не знаю, что произвело на меня более тягостное впечатление --
напряженное лицо профессора Риццио, когда он, положив гордость в карман,
пожимал руку моему брату в отеле <Панорама>, или страдальческий,
затравленный взгляд профессора Элиа, когда всем открылась его нагота. Оба
они были жалкими фигурами, лишенными блеска.
-- Нет, -- ответил я. -- В Руффано я чужой. Оба происшествия внушают
мне отвращение.
Она открыла окно машины и, смеясь, выбросила свою сигарету. Выхватила у
меня изо рта мою. Затем повернулась ко мне, взяла мое лицо в руки и
поцеловала меня в губы.
-- Беда в том, что тебе нужна твердая рука, -- сказала она.
Столь внезапное проявление страсти застало меня врасплох. Жадные губы,
переплетающиеся ноги, настойчивые руки -- все это оказалось для меня полной
неожиданностью. Обращение, которое, несомненно, привело бы в восторг
Джузеппе Фосси, вызвало у меня чувство гадливости. Я оттолкнул ее и ударил
по лицу. Казалось, это ее удивило.
-- Почему так грубо? -- спросила она без малейшего раздражения.
-- Занятия любовью в машине оскорбляют мой вкус, -- сказал я ей.
-- Что ж, хорошо. Пойдем домой, -- сказала она.
Я снова включил мотор. Мы проехали по виа делле Мура, въехали в город и
по боковой улице добрались до виа Сан Микеле. В любое другое время я,
возможно, был бы не прочь и даже готов пойти у нее на поводу. Но не сегодня.
Ее порыв объяснялся не нашим случайным знакомством и беззаботной
доверительностью проведенного вместе вечера. Нет, причиной тому была сцена,
которую мы только что видели. У дома номер 5 я резко остановил машину. Она
вышла и вошла в дом, оставив за собой открытую дверь. Но я не последовал за
ней. Я вышел из машины и пошел вверх по направлению к виа деи Соньи.
Интересно, долго ли она будет меня ждать, думал я. Подойдет к окну,
посмотрит вниз на припаркованную машину и, возможно все еще не веря,
спустится на улицу проверить, там ли я. Возможно, даже перейдет улицу и
заглянет в дом номер 24, чтобы справиться у Сильвани, не прошел ли синьор
Фаббио в свою комнату.
Затем я выбросил ее из головы. Я прошел мимо моего старого дома с
наглухо закрытыми ставнями и вскоре оказался перед домом брата. Я позвонил в
дверь привратника, и через несколько секунд появился Джакопо. Увидев меня,
он заулыбался.
-- Вы не впустите меня подождать Альдо? -- спросил я. -- Его нет дома,
я знаю, но мне надо увидеть его, когда он вернется.
-- Конечно, синьор Бео, -- сказал он и, наверное, о чем-то догадываясь
по моему разгоряченному виду -- я шел довольно быстро, -- добавил: --
Что-нибудь случилось?
-- На пьяцца дель Дука Карло были беспорядки, -- сказал я. -- Они
испортили званый обед в отеле. Альдо сейчас этим занимается.
На его лице отразилось участие, он провел меня под арку и открыл дверь
Альдо. Зажег свет.
-- Наверное, студенты, -- сказал он. -- Перед фестивалем они всегда
очень возбуждены. Да еще этот взлом ночью в воскресенье. Сейчас тоже
что-нибудь такое?
-- Да, -- сказал я, -- Альдо объяснит.
Он открыл дверь в гостиную и спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить.
Я ответил, что нет. Если понадобится, я сам смогу себе налить. Он немного
подождал в неуверенности, расположен я с ним поболтать или нет, затем
тактично -- долгие годы, проведенные с моим братом, -- решил, что я хочу
остаться один. Он удалился, и я услышал, как он запер входную дверь и ушел к
себе.
Я прошелся по комнате. Выглянул в окно. Посмотрел на портрет отца.
Бросился в кресло. Меня окружал мир и покой давно знакомых семейных
предметов, но на душе у меня было тревожно. Я снова встал и, подойдя к
письменному столу, взял в руки том <Жизнеописаний герцогов Руффано> на
немецком языке. Открыл его там, где лежала закладка, и отыскал глазами
запомнившийся мне отрывок.
<Когда жители Руффано выдвинули против него свои обвинения, герцог
Клаудио отплатил им, заявив, что самим небом ему дарована власть решать,
какого наказания заслуживают его подданные. Гордого разденут донага,
надменного подвергнут оскорблениям, клеветника заставят умолкнуть, змея
издохнет от яда своего. И уравновесятся чаши весов небесной справедливости>.
Я закрыл книгу и сел в другое кресло. Два лица стояли передо мной.
Синьорины Риццио, высокомерной, непреклонной, едва снизошедшей до разговора
со мной за стаканом минеральной воды, и профессора Элиа, завтракающего с
друзьями в маленьком ресторане и грубо смеющегося над слухами о невиданном
оскорблении, довольного, самоуверенного, гордого. Синьорину Риццио я не
видел с воскресного утра. Едва ли имело значение, куда она уехала: с
друзьями в Кортина или куда-то еще. Свой стыд она увезла с собой. Профессора
Элиа я видел меньше часа назад. Его стыд был все еще при нем.
Зазвонил телефон. Я уставился на него, не двигаясь с места. Настойчивые
звонки все продолжались, я поднялся и взял трубку.
-- Ответьте, пожалуйста, Риму, -- сказала телефонистка.
-- Да, -- машинально сказал я.
-- Альдо, это вы? -- прозвучал в трубке женский голос.
Это была синьора Бутали. Я узнал ее. Я собирался сказать ей, что моего
брата нет дома, но она продолжала говорить, принимая мое молчание за
согласие или, возможно, за безразличие. В голосе ее звучало отчаяние.
-- Я целый вечер дозваниваюсь до вас. Гаспаре тверд как камень. Он
настаивает на возвращении домой. С тех пор как вчера ему позвонил профессор
Риццио и все рассказал, он не знает ни минуты покоя. Врачи говорят, ему
лучше вернуться, чем лежать здесь в больнице и доводить себя до лихорадки.
Дорогой... ради Бога, скажите, что мне делать. Альдо, вы слышите?
Я положил трубку. Минут через пять телефон снова зазвонил. Я не
ответил. Я просто сидел в кресле Альдо.
Уже после полуночи я услышал, как в замке повернулся ключ и хлопнула
входная дверь. Никаких голосов. Наверное, Джакопо вышел на шум машины,
предупредил моего брата, что я его жду, и ушел к себе. Вскоре в комнату
вошел Альдо. Он посмотрел на меня, ничего не сказав, подошел к подносу со
стаканами и налил себе выпить.
-- Ты тоже был на пьяцца дель Дука Карло? -- спросил он.
-- Да, -- сказал я.
-- И что ты видел?
-- То же, что и ты. Голого профессора Элиа.
Со стаканом в руке он подошел к креслу и развалился на нем, перекинув
ногу через подлокотник.
-- На нем даже ссадин не оказалось, -- сказал он. -- Я вызвал врача,
чтобы его осмотреть. К счастью, ночь не холодная. Воспаления легких он не
схватит. К тому же он силен как бык.
Я промолчал.
Альдо выпил, поставил стакан и вскочил на ноги.
-- Я голоден. Остался без обеда. Интересно, Джакопо не оставил
бутербродов? Я сейчас вернусь.
Он отсутствовал минут пять и вернулся, неся в руках поднос с ветчиной,
салатом и фруктами, который поставил на стол рядом с креслом.
-- Не знаю, чем они занимались в <Панораме>, -- сказал он, набрасываясь
на еду. -- Я позвонил управляющему сказать, что профессор Элиа нездоров, что
я с профессором Риццио останусь с ним и что остальные могут обедать без нас.
Наверняка они так и поступили, во всяком случае, некоторые. Большинству
профессоров обедать там не по карману, их женам тоже. А ты-то что там делал?
-- Смотрел, как собираются гости, -- сказал я.
-- Полагаю, ты не сам додумался до этого?
-- Нет.
-- Ну что ж, она наелась до отвала. На пару ночей это должно ее
утихомирить. Она тебя совращала?
Последний вопрос я оставил без ответа. Альдо улыбнулся и продолжал
есть.
-- Мой маленький Бео, -- сказал он, -- твое возвращение домой оказалось
не столь простым. Кто бы мог подумать, что Руффано такой оживленный. В
туристическом автобусе ты бы чувствовал себя более уютно. На, составь мне
компанию. -- Он взял с подноса апельсин и кинул мне.
-- Вчера я был в театре, -- сказал я, медленно чистя апельсин. -- На
барабанах ты просто виртуоз.
Такого Альдо не ожидал, что было заметно по легкой паузе, с какой он
положил в рот очередной кусок ветчины.
-- Однако ты всюду поспеваешь, -- сказал он. -- Кто тебя привел туда?
-- Студенты Э. К. из моего пансионата, -- ответил я, -- на которых твоя
речь произвела такое же впечатление, как и на избранных во время субботней
встречи в герцогском дворце.
Немного помолчав, он отодвинул тарелку, потянулся за салатом и заметил:
-- Молодые очень внушаемы.
Я кончил чистить апельсин и половину протянул Альдо. Мы ели молча. Я
заметил, что взгляд моего брата упал на том <Жизнеописаний герцогов
Руффано>, лежавший на другом столе, где я его оставил. Затем Альдо посмотрел
на меня.
-- <Гордого разденут донага, надменного подвергнут оскорблениям>, --
процитировал я. -- Что ты все-таки стараешься сделать? Свершить акт небесной
справедливости, как герцог Клаудио?
Утолив голод, он встал, перенес поднос на стол в углу, налил себе
полстакана вина и остановился под портретом нашего отца.
-- Сейчас для меня главное -- подготовить актеров, -- сказал он. --
Если они предпочтут целиком войти в отведенные им роли, тем лучше. В день
фестиваля мы увидим еще более интересное зрелище, чем рассчитывали.
Улыбка, неизменно обезаруживающая всех и каждого, не обманула меня. Я
давно знал ее. В былые дни Альдо слишком часто ею пользовался, чтобы
добиться своего.
-- Случилось два происшествия, -- сказал я. -- Оба отлично
организованы. Только не говори мне, что их спланировала и осуществила группа
студентов.
-- Ты недооцениваешь нынешнее поколение, -- возразил он. -- Если они
постараются, то могут проявить недюжинные организаторские способности. К
тому же они жадны до идей. Стоит им только намекнуть, а об остальном они
сами позаботятся.
Он не признал, но и не опроверг свою причастность к событиям, которые я
имел в виду.
-- Тебе ничего не стоит настолько унизить двоих, -- а с профессором
Риццио троих -- человек, что они навсегда утратят свой авторитет?
-- Авторитет -- это фальшивая монета, -- сказал Альдо, -- если он не
приходит извне. Но тогда это уже вдохновение, и дается оно от Бога.
Я с удивлением посмотрел на Альдо. Он никогда не был религиозен. Когда
в детстве по воскресеньям и праздникам мы ходили к мессе, то это был не
более чем обычай, заведенный нашими родителями; мой брат часто пользовался
им, чтобы напугать меня. Алтарный образ в Сан Чиприано может служить
примером его способности донельзя извратить воображение.
-- Прибереги это для своих студентов, -- сказал я. -- Нечто подобное
Сокол говорил своим избранным.
-- И они ему верили, -- заметил он.
Улыбка, лицемерная маска, внезапно исчезла. Глаза, сверкающие на
бледном лице, тревожили, смущали. Я беспокойно пошевелился в кресле и
потянулся за сигаретой. Когда я снова взглянул на Альдо, его лицо вновь было
спокойно. Он допивал вино.
-- Знаешь, чего никто в нашей стране не может перенести? -- беззаботно
спросил он, рассматривая свой стакан на свет. -- Впрочем, не только в нашей
стране, но во всем мире и на протяжении всей истории? Потерю лица. Мы
создаем из себя некий образ, и кто-то этот образ разбивает. Из нас делают
посмешище. Человек или нация, теряя лицо, либо не оправляется и окончательно
погибает, либо научается смирению, а это далеко не то же, что унижение.
Время покажет, что произойдет с обоими Риццио, Элиа и прочей мелюзгой, из
которой состоит этот мир в миниатюре -- Руффано.
Я подумал о той, кто, наверное, вот уже три часа, как теряет лицо, о
моей вечерней спутнице Карле Распа. Возможно, она слишком толстокожа, чтобы
это признать. Вина за неудавшуюся попытку покувыркаться в постели будет
приписана мне, не ей. Не все ли равно? Пусть приписывает чему угодно
недостаток моего мужского рвения.
-- Кстати, -- сказал я, -- около половины одиннадцатого тебе звонили из
Рима.
-- Да?
-- Синьора Бутали. Она была очень взволнована. Ректор настаивает на
возвращении домой, как я понял, в связи с событием воскресной ночи.
-- Когда? -- спросил Альдо.
-- Она не сказала. Откровенно говоря, я повесил трубку. Она думала, что
это ты, и я не стал ее разуверять.
-- Что было весьма глупо с твоей стороны, -- сказал Альдо. -- Я считал