возгласы. Он поднял голову, улыбнулся и знаком пригласил всех сидевших и
стоявших в передних рядах подойти ближе и собраться вокруг него. Я заметил,
что огни в зале слегка померкли. У Альдо не было микрофона. Он говорил ясно
и четко, словно беззаботно беседовал с самыми близкими из своих студентов.
-- Нам следовало бы это делать чаще, -- сказал он, все еще вытирая лоб.
-- Сложность в том, что у меня нет времени. Вам проще, вы можете выпускать
пар по вечерам или на выходных -- я не имею в виду вчерашнюю ночь, ее мы
обсудим позже, -- но для человека вроде меня, страдающего язвой и половину
своих дней проводящего в спорах с профессорами вдвое старше его, которые
упорно отказываются и пальцем пошевелить для того, чтобы сделать Руффано
современным городом, а университет -- современным учебным заведением, это не
подходит. Кто-то должен бороться с этой замшелой академией, и я буду
продолжать бороться, пока меня не выгонят.
Эти слова были встречены волной веселого смеха. Альдо с удивлением,
возможно наигранным, огляделся.
-- Нет, нет, я говорю серьезно, -- сказал он. -- Если бы они могли
избавиться от меня, то избавились бы. Как избавились бы и от вас, от всех
полутора тысяч, -- у меня нет при себе цифр, но это примерно так. Почему они
хотят от вас избавиться? Потому что они боятся. Старики всегда боятся
молодых, они видят в вас угрозу всему их образу жизни. Каждый, кто выйдет из
университета с дипломом факультета экономики и коммерции, -- это
потенциальный миллионер, более того, у него будет возможность способствовать
развитию экономики не только этой страны, но и Европы, а то и всего мира. Вы
-- мастера, мои молодые друзья, и все это знают. Вот почему вас ненавидят.
Ненависть рождается из страха, и ваши современники, у которых нет ваших
мозгов, ваших экономических знаний и вашего понимания того, как можно и
должно жить завтра, вас боятся. Никакой школьный учитель, никакой
замызганный адвокат, никакой худосочный так называемый поэт или художник --
а именно ими собираются стать студенты других факультетов -- не имеет ни
единого шанса рядом с вами. Будущее принадлежит вам, не позволяйте встать на
своем пути горстке загнивающих профессоров и их жалким прихвостням. Руффано
для живых. Не для мертвых.
Шумные аплодисменты встретили презрительный жест, которым Альдо отмел
всех, кроме своих слушателей. Он подождал, пока они смолкнут, и подался
вперед.
-- Не мне говорить с вами подобным образом. Как председатель городского
художественного совета, я не вмешиваюсь в университетскую политику. Мое дело
-- заботиться о сокровищах герцогского дворца, которые принадлежат всем вам,
а не меньшинству, как кое-кто предпочитает думать. Я призвал вас сюда,
потому что клика -- не буду называть имен -- хочет уничтожить вас. Они хотят
сделать так, чтобы ваш факультет и все, за что вы стоите, вызывало у властей
отвращение и вас убрали отсюда, вас и декана вашего факультета профессора
Элиа. Тогда, полагают они, в Руффано восстановится патриархальный порядок и
город снова впадет в спячку. Многообещающие школьные учителя, адвокаты и
поэты будут править им по своему усмотрению.
Я бросил взгляд на стоящего справа от меня Паоло. Подперев кулаком
подбородок, он внимательно смотрел на Альдо. На Катерину, которая была слева
от меня, его речь произвела не меньшее впечатление. Толпа студентов с
горящими лицами слушала его столь же внимательно и напряженно, как группа
избранных в герцогском дворце. Но слушала она совершенно другую речь.
-- Взлом общежития минувшей ночью и последовавшее за ним насилие, --
мягко сказал Альдо, -- если то было действительно насилие, а не
сфабрикованная история, нельзя рассматривать иначе, как преднамеренную
попытку дискредитировать вас. Она напоминает игру, которую во время войны
ведут неразборчивые в средствах партизаны. Совершить злодеяние над своими, а
затем обвинить в нем противника. Прекрасно. Даже восхитительно. И вот уже
летят пули. Университет Руффано пока еще не дошел до состояния войны, но,
как вам известно, я руковожу мероприятием под названием фестиваль, которое
-- если мы хотим сделать его достойным такого названия -- можно использовать
как возможность отомстить вашим врагам и показать им, что вы не менее их
сильны и исполнены решимости. В этом году будет инсценировано восстание
сильных и решительных молодых граждан Руффано против порочного герцога
Клаудио и банды его льстецов и лизоблюдов, которое произошло пятьсот лет
назад. Купцов и ремесленников в городе было куда как больше, нежели
придворных, но на стороне герцога стояли закон и оружие. По ночам герцог и
его люди в масках тайком ходили по городу и творили произвол и бесчинства,
такие же -- о чем мне рассказывали, -- какие некая безымянная банда иногда
творит сегодня.
Катерина, сжимая мне руку, едва слышно прошептала:
-- Тайное общество!
-- А теперь, -- сказал Альдо, вставая, -- я хочу, чтобы вы, живая кровь
университета, сыграли на приближающемся фестивале граждан Руффано. Долгие
репетиции вам не понадобятся, но предупреждаю: это может оказаться опасным.
Ребята, которые играют роли придворных, будут вооружены -- все должно быть
подлинно. Я хочу, чтобы вы вышли на улицы с палками, камнями и любым
самодельным оружием, какое вам удастся найти. Будут сражения на улицах,
сражения на холме, сражения в герцогском дворце. Кто боится, может
оставаться дома, я первым не стану его осуждать. Но всякий, кто жаждет дать
отпор великим мира сего, горстке снобов, которые считают, будто они правят
университетом и городом, может сейчас получить свой шанс. Подходите и
записывайтесь. Я гарантирую вам победу.
Альдо рассмеялся и, словно приглашая добровольцев, тряхнул головой; за
его спиной кто-то стал отбивать барабанную дробь. Сочетание этого звука с
радостными криками из зала и треском ломаемых стульев, когда студенты
бросились к сцене, где их ждал все еще смеющийся Альдо, звучало у меня в
ушах душераздирающим воем преисподней.
Я оставил Катерину и Паоло шуметь и кричать вместе с остальными и через
напирающую толпу стал пробираться к ближайшему выходу. Из всех собравшихся в
зале я один пытался выйти. Охранник у двери -- мне показалось, что я узнал
одного из досмотрщиков, в субботу вечером проверявших пропуска в герцогском
дворце, -- протянул руку, чтобы меня остановить, но мне все же удалось
выскользнуть. Я пошел вверх по улице на пьяцца делла Вита, которая к этому
времени была почти пустынна, если не считать нескольких прогуливающихся
горожан, и вскоре оказался в своей комнате.
Было бессмысленно что-либо предпринимать. Собрание в театре могло
затянуться до полуночи, а то и дольше. Снова поп-музыка, снова танцы, снова
разговоры вперемешку с игрой Альдо на барабанах. Альдо наберет своих
добровольцев. Завтра я пойду к нему и добьюсь правды. За двадцать два года
мой брат не изменился. И тогда и теперь одни и те же приемы. Но если тогда
он играл на воображении родного брата и преданного союзника, то теперь
играет на бесформенных и буйных чувствах пятнадцати сотен студентов. Чтобы
натаскать актеров для фестиваля, вовсе не обязательно разбивать их на
враждующие фракции с риском ускорить реальную катастрофу. Или я ошибаюсь?
Может быть, Альдо намерен столкнуть две противоборствующие партии, чтобы,
наконец, разрядить и очистить атмосферу? Такой теории придерживались военные
диктаторы прошлого. Она не оправдала себя. Пролитая кровь, подобно компосту,
удобряет почву и порождает будущие раздоры. Как бы я хотел, чтобы синьора
Бутали была сейчас здесь, а не в Риме. Я мог бы поговорить с ней. Мог бы
предупредить ее. Альдо и его проекты массовых действ, его магнетическая
власть над доверчивыми, ранимыми, молодыми. Возможно, она сумела бы
отговорить его от этой затеи.
Когда вскоре после полуночи студенты вернулись в пансионат, я выключил
свет. Я слышал, как, стараясь не шуметь, Катерина поднялась по лестнице,
открыла мою дверь и тихо позвала меня. Я не ответил. Через секунду она ушла.
У меня не было настроения выслушивать разговоры новообращенных и объяснять
им свое поведение.
Наутро я специально дождался, когда вся команда ушла, и лишь тогда
спустился в столовую. Синьора Сильвани сидела за столом и читала газету.
-- А вот и вы, -- сказала она. -- Я было решила, что вы уже ушли, но
дети думали иначе. Вот ваш кофе. Председатель художественного совета
произвел на вас такое же впечатление, как и на них?
-- Он знает, как к ним подойти. И обладает даром убеждения.
-- Я тоже так думаю. Он действительно убедил нашу ватагу, да, наверное,
и всех остальных. На фестивале все они станут гражданами Руффано. -- Пока я
пил кофе, она подвинула мне газету. -- Это местная, -- сказала она. --
Небольшая заметка про взлом женского общежития, но пишут, что ничего не
взяли и что это всего-навсего студенческий розыгрыш. У синьорины Риццио
приступ астмы -- никакого отношения ко взлому, -- и она на две недели уехала
подышать горным воздухом.
Я молча намазал булочку маслом и прочел заметку. Карла Распа была
права. У синьорины Риццио не хватило духу явить свое лицо насмешливому миру.
Правда это или нет, но клеймо насильственно лишенной девства старой девы
вызывает пусть небольшое, но все же презрение.
-- Руффано попал в заголовки, -- сказала синьора Сильвани. -- Видите
вон там наверху сообщение о женщине, которую убили в Риме? Она из Руффано, и
тело привезут обратно, чтобы здесь похоронить. Схватили молодца, который это
сделал. Какой-то бродяга.
Мои глаза быстро скользнули вверх к набранной крупным шрифтом заметке.
\textit{<Вчера вечером римская полиция арестовала Джованни Стампи,
поденщика, в настоящее время не работающего, который уже отсидел девять
месяцев за воровство. Он признался, что украл ассигнацию достоинством в
десять тысяч лир у мертвой женщины, но свою причастность к убийству
отрицает>}.
Я допил кофе и отложил газету.
-- Он говорит, что невиновен.
-- А что вы сделали бы на его месте? -- парировала синьора Сильвани.
Я шел на работу по виа Россини. Прошла ровно неделя с того дня, когда я
со своими туристами прлехал в Рим, и с той ночи, когда я увидел женщину,
которая, как теперь окончательно выяснилось, была Марта, спящая у дверей
церкви. Всего неделя. Мой мимолетный порыв повлек за собой ее убийство, мое
бегство домой и мою встречу с живым братом. Случайность или предопределение?
Ученые не смогли бы ответить. Психологи и священники тоже. Если бы не та
прогулка по улице, я был бы сейчас на пути из Неаполя в Геную, пас бы свое
стадо. Теперь же я, видимо, навсегда утратил статус групповода и сменил его
на...? Временную работу в качестве помощника библиотекаря, которую я не мог,
не смел бросить из-за Альдо. Он, вернувшийся из царства мертвых, -- причина,
чтобы я оставался среди живых. Мы, я и моя мать, однажды уже бросили его,
чем, без сомнения, внесли свою лепту в нынешнюю раздвоенность его души.
Никогда больше. Какой бы путь ни избрал мой брат, я должен быть рядом с ним.
С поимкой убийцы смерть несчастной Марты перестала беспокоить меня; Альдо
был теперь моей заботой и тревогой.
Как и накануне, я застал своих коллег по библиотеке взбудораженными
последними слухами. Секретарша, синьорина Катти, упорно отрицала принесенное
Тони сообщение, согласно которому несчастная синьорина Риццио после
рентгенологического обследования, проведенного в местной больнице, отбыла в
неизвестном направлении, чтобы лечь на операцию.
-- Все это злостные и ни на чем не основанные слухи, -- заявила она. -
- У синьорины Риццио сильная простуда и к тому же астма. Она уехала с
друзьями в Кортина.
Джузеппе Фосси тоже решительно отмел распространяемые студентами
сплетни.
-- Во всяком случае, -- сказал он, -- это злополучное событие умрет
естественной смертью благодаря профессору Донати, который стал инициатором
примирения профессора Риццио и профессора Элиа. Сегодня вечером он дает
большой обед в отеле <Панорама>. Приглашены моя жена, я и все профессора. А
теперь не пора ли прекратить весь этот вздор и заняться работой?
Повинуясь распоряжению библиотекаря, я принялся за работу с более
спокойной душой. Примирение между деканами конфликтующих факультетов может
привести только к добру. Если Альдо имел в виду именно это, значит, я
слишком строго его судил. Возможно, его обращение в театре к студентам Э. К.
и было лишь тем, чем казалось непосвященному слушателю -- хитроумным
способом привлечь как можно больше добровольцев для участия в фестивале. С
повышенной чувствительностью и осторожностью относясь к каждому его слову,
каждому жесту, я абсолютно ничего не знал о его успехах в проведении
фестивалей. И синьора Сильвани, и Карла Распа с восторгом говорили о
подлинности прошлогодних представлений. В последнем фестивале принимали
участие ректор с женой и профессор Риццио. В конце концов, так ли сильно
представление этого года будет отличаться от всего, что было раньше?
Я вернулся в пансионат на второй завтрак, и на меня тут же набросились
мои вчерашние спутники.
-- Дезертир... трус... предатель! -- кричали Джино и его друзья до тех
пор, пока синьор Сильвани, подняв руку, не заявил, что он и его жена
выставят всю компанию из дома.
-- Если вам так нравится, кричите, пока не охрипнете, на фестивале, --
сказал он, -- но не под моей крышей. Здесь я хозяин. Садитесь и не обращайте
на них внимания, -- обратился он ко мне, затем добавил, повернувшись к жене:
-- Обслужи синьора Фаббио первым.
-- Хотите правду, -- сказал я, обращаясь ко всему столу. -- Вчера
вечером я рано вернулся потому, что у меня заболел живот. -- Мои слова были
встречены недоверчивым ворчанием. -- Во-вторых, я не умею твистовать.
Наверное, и живот у меня разболелся от натуги.
-- Прощен, -- сказала Катерина. -- И всем заткнуться. В конце концов,
мы забываем, что он не студент. Зачем ему связывать себя обязательствами?
-- Затем, что кто не с нами, тот против нас, -- вставил Джерардо.
-- Нет, -- сказал Паоло. -- К чужакам это не относится. Армино -- чужой
в Руффано.
Он обратил ко мне свое молодое, серьезное лицо.
-- Мы не позволим им задирать вас, -- сказал он. -- Вы ведь отлично
понимаете, как здорово, что профессор Донати приглашает всех нас участвовать
в фестивале?
-- Ему нужны исполнители, вот и все, -- ответил я.
-- Нет, -- возразил Паоло. -- Дело не только в этом. Он хочет всем
показать, что он за нас. Его приглашение -- все равно что вотум доверия
каждому студенту Э. К. в университете, оно ставит нас выше остальных, потому
что исходит от такого незаинтересованного наблюдателя, как председатель
художественного совета Руффано.
Над столом поднялся гул одобрения. Синьор Сильвани вытер губы и
отодвинул свой стул.
-- А знаете, что говорят в префектуре? -- заметил он. -- Что
университет вырастает из своих сапог. Чума на все ваши факультеты, лучше бы
нам отделаться от всех вас и превратить город в крупный туристический центр
с минеральными источниками и плавательными бассейнами на обоих холмах.
На том спор и закончился. Мне позволили спокойно поесть, не подливая
масла в огонь.
Возвращаясь в библиотеку, на двери дома номер 24 я обнаружил
адресованную мне записку и сразу узнал округлый почерк Карлы Распа.
<Я не забыла про наше свидание сегодня вечером, -- прочел я, -- и
вместо того, чтобы вы отвели меня в ``Отель деи Дучи'', предлагаю объединить
наши ресурсы и опробовать великолепие отеля ``Панорама''. Председатель
художественного совета дает там большой обед, и мы, притаившись в уголке,
насладимся шикарным зрелищем. Заходите за мной в семь вечера>.
В своем упорстве она не знала устали, но я очень сомневался, что оно
откроет ей двери дома номер 2 по виа деи Соньи. Соседние столики в ресторане
отеля -- вот расстояние, на которое она может рассчитывать приблизиться к
Альдо. Я нацарапал ответную записку с сообщением, что принимаю вызов, и
просунул ее под дверь.
Остаток дня в библиотеке прошел без неожиданностей и, как ни странно,
без новых сплетен. Верзилы с факультета Э. К., собиравшиеся искупать меня в
фонтане, оказались правы относительно библиотечной пыли. Она толстым слоем
покрывала полки, и книги, которые Тони и я с них снимали, недвижно простояли
на своих местах многие годы. Одно собрание на самом верху носило имя
прежнего владельца, и имя это пробудило во мне слабое воспоминание. Луиджи
Спека. Где я совсем недавно видел или слышал имя Луиджи Спека?.. Я пожал
плечами. Нет, ничего не приходит на память. Так или иначе, собрание
оказалось неинтересным. Одетые в одинаковые переплеты <Божественная комедия>
Данте, стихотворения Леопарди, сонеты Петрарки... <Дар университету Руффано
от Луиджи Спека>. Надпись подтверждала право владения, и книги могли
отправляться в новую университетскую библиотеку. Я упаковал их в один ящик и
оставил коробку с бумагами для другого. К этому времени Джузеппе Фосси уже
проявлял явные признаки нетерпения и то и дело поглядывал на часы.
-- Я не могу позволить себе опаздывать, -- сказал он вскоре после
шести. -- Обед в <Панораме> назначен на восемь пятнадцать, на четверть
девятого. Смокинг необязателен, но я, конечно, оденусь.
Про себя я подумал, что, будь у него возможность поменять свою встречу
на мою, он вряд ли воспользовался бы ею. Он покинул библиотеку с напыщенным
видом мелкого клирика, приглашенного на трапезу к папе римскому. Минут через
двадцать я последовал за ним. За отсутствием смокинга, каковой мог бы
произвести впечатление на Карлу Распа, вполне сойдет мой единственный темный
костюм.
-- Собираетесь посмотреть, как будут развлекаться в <Панораме>? --
спросил Тони. -- Ребята в городе говорят, что весь Руффано вывернется
наизнанку.
-- Я бы так и поступил, -- ответил я. -- Для меня это шанс.
Вымытый, переодетый и причесанный, я прибыл к дому номер 5, когда на
колокольне отзвенел седьмой удар колокола. Поднялся по лестнице на второй
этаж и, увидев в дверной щели карточку с именем <Карла Распа>, постучал.
Дверь сразу распахнулась... На пороге стояла моя дама на этот вечер,
безупречная в своем черно-белом наряде: белая блузка с глубоким вырезом и
контрастирующая с ней облегающая черная юбка, блестящие волосы мягко
зачесаны за уши, в губах ни кровинки. Вампир, готовый ринуться на свою
жертву, не мог бы выглядеть более опасным.
-- Я потрясен, -- сказал я, кланяясь. -- Беда в том, что, как только вы
ступите на улицу, вас похитят. Нам просто не дойти до отеля <Панорама>.
-- Не беспокойтесь, -- сказала она, втягивая меня в квартиру, -- я все
предусмотрела. Разве вы не видели снаружи машину?
Входя в здание, я заметил стоявший у поребрика <Фиат-600>.
-- Заметил, -- сказал я. -- Это ваша?
-- Моя на этот вечер, -- улыбнулась она. -- Одолжена у любезного соседа
с верхнего этажа. Выпейте. Чинзано из вашего родного Турина.
Она протянула мне стакан, другой налила себе. Я огляделся по сторонам.
Стандартную обстановку меблированной квартиры облагораживали и украшали
вещи, принадлежавшие жильцу. Огромные яркие подушки, разбросанные по
диван-кровати. Торшер кованого железа -- сделано в Руффано? -- с
пергаментным абажуром. Маленькая кухонька с красным полом, в углу -- черный
обеденный стол и такие же черные стулья. Наверное, именно здесь ублажал себя
Джованни Фосси, прежде чем дойти до полного насыщения на диван-кровати.
-- Вы хорошо устроились, -- сказал я. -- Синьорина, примите мои
поздравления.
-- Я люблю удобства, -- ответила она, -- как и те немногие друзья,
которые ко мне заходят. Если считаете себя одним из них, можете называть
меня просто Карла.
Я поднял стакан за это повышение в звании. Она закурила сигарету и
прошлась по комнате, источая запах духов, слишком резких на мой вкус.
Несомненно, он был призван возбуждать аппетит и горячить кровь. Но во
мне ничто не вскипело, ничто не дрогнуло. В зеркале на стене она поймала
свое отражение и вытянула губы -- рефлексивное движение, которое означает
удовольствие.
-- Какой интерес, -- спросил я, -- наблюдать официальное застолье
профессоров и их жен?
-- Вы не понимаете, -- сказала она, -- это зрелище одно на миллион.
Говорят, профессор Риццио и профессор Элиа вот уже год, как не
разговаривают. Я хочу увидеть их столкновение. К тому же каждый прием,
который устраивает Альдо Донати, стоит того, чтобы на него посмотреть. Даже
издалека и мельком и то возбуждает.
В предвкушении у нее задрожали ноздри, как у племенной кобылы, готовой
ожеребиться. Я так и ждал, что она вот-вот начнет бить копытом.
-- А знаете, -- сказал я, -- Джузеппе Фосси и его жена получили
приглашение. Что, если он нас увидит? Это не испортит вашу восхитительную
дружбу?
Она рассмеялась и пожала плечами.
-- Он должен довольствоваться тем, что ему дают, -- сказала она. --
Кроме того, он так раздуется от гордости, что ему будет не до нас. Ну что,
пойдем?
Было около четверти восьмого. В библиотеке Джузеппе Фосси говорил, что
собираться начнут в четверть девятого. Я сказал об этом Карле Распа.
-- Я знаю, -- сказала она. -- Но я вот что придумала. Мы поедим
пораньше, а потом, когда гости Донати соберутся в холле, выскользнем из
ресторана и присоединимся к ним. Никто и не догадается, что мы не из числа
приглашенных, пока они не пойдут к столу.
Прежде в мои обязанности входило прибегать к подобным уловкам, чтобы
доставить удовольствие моим путешествующим клиентам. Они целый вечер
пребывали под впечатлением, если им удавалось хоть пять минут постоять
вблизи кинозвезд или дипломатов, воображая, будто и они принадлежат к их
кругу.
-- Как вам будет угодно, -- сказал я. -- Но с одним условием: мы
\emph{не последуем} в ресторан за приглашенными и не подвергнемся унижению
быть выставленными из-за стола.
-- Обещаю вести себя прилично, -- сказала она. -- Но как знать, что
может случиться. Возможно, приглашенных окажется меньше, и тогда я без
зазрения совести займу свободные места.
Я усомнился в том, что прием Альдо так плохо организован, но не стал
лишать ее надежды. Мы спустились на улицу, и по предложению Карлы Распа я
сел за руль соседской машины. Мы промчались вниз по улице, миновали церковь
Сан Чиприано, взлетели по северному холму в сторону пьяцца дель Дука Карло
и, не доезжая до нее несколько сотен ярдов, остановились перед импозантным
отелем <Панорама>.
Обещанные Тони уличные зеваки еще не успели собраться, но наше прибытие
не осталось незамеченным. К машине бросился швейцар в форме и помог нам
выйти. Второй швейцар при таком же параде распахнул двери. Я с грустью
подумал о моем старом друге синьоре Лонги и его заведении.
В просторном, обрамленном колоннами вестибюле с каменным полом стояли
кадки с апельсиновыми деревьями и журчали фонтаны. Окна в глубине выходили
на террасу, где, как сообщила мне моя спутница, в жаркую погоду постояльцы
отеля отдыхают и даже обедают. Отель работал уже второй сезон, и управлял им
некий синдикат. Ходили слухи, что профессор Элиа, ректор факультета
экономики и коммерции, является его членом. Меня это не удивило.
-- О счете не беспокойтесь, -- шепнула мне Карла Распа. -- Если вы
поистратились, у меня денег хватит. Цены здесь умопомрачительные. Ресторан
конечно же рассчитан на немецких и американских туристов. Кроме миланцев,
его мало кто может себе позволить.
Мы прошли в ресторан, где, кроме нас, никого не было. Огромный стол в
центре, накрытый для предстоящего обеда, напомнил мне такие же столы,
которые я заказывал для <Саншайн Турз>. Только флагов недоставало.
Метрдотель, склонившись, подвел нас к столику, который Карла Распа заранее
заказала, и подал меню размером с прокламацию. Карла Распа широким жестом
сделала заказ на двоих; блюдо -- посмертное сплетение угря и осьминога,
чреватое бессонницей.
-- Мне бы хотелось всегда так жить, -- сказала она. -- Но пока я
остаюсь лектором при здешнем университете, едва ли получится.
Я осведомился о возможных вариантах. Она пожала плечами.
-- Богатый мужчина где-нибудь когда-нибудь, -- ответила она. --
Предпочтительно с женой и при доме. Неженатые быстрее устают. У них слишком
большой выбор.
-- В Руффано вам такого не найти, -- сказал я.
-- Не знаю, -- сказала она. -- Я живу надеждами. У профессора Элиа есть
жена, которая никогда не выезжает из Анконы. Сегодня ее здесь не будет.
-- А я думал, -- сказал я, показывая рукой на ее наряд, -- что все это
с целью привлечь Донати?
-- Чем плохо поймать обоих? -- ответила она. -- Донати почти неуловим.
Но мне говорили, что у Элиа больший аппетит.
Ее откровенность обезоруживала, и я почувствовал себя в безопасности.
Стол на двоих в маленькой кухне и диван-кровать мне не грозили.
-- Конечно, -- продолжала она, -- если бы какой-нибудь коротышка
предложил мне замужество, я бы его приняла. Но при наличии солидного счета в
банке. -- Я понял намек и ответил глубоким вздохом. Она ласково похлопала
меня по руке. -- В качестве кавалера вы незаменимы, -- сказала она. -- Если
бы мне удалось поймать свою рыбку, а вы остались в Руффано, мы могли бы
разделить поживу.
Я изобразил признательность. Бутылка вердиккио помогла нам быстро
расправиться с угрем и осьминогом. Неожиданно для себя я обнаружил, что
улыбаюсь без видимой причины. Стены отеля <Панорама> расступились.
Метрдотель стал менее предупредителен и все время поглядывал в сторону
вестибюля с колоннами.
-- Вы наелись? -- спросила Карла Распа. -- Если да, то нам лучше идти.