Дюморье Д.. Полет сокола

Сейчас мы накрываем на стол, если хотите, можете к нам присоединиться.
Любезный прием, неофициальная атмосфера, никаких вопросов -- все это
меня вполне устраивало. Я разобрал свой саквояж, умылся, побрился и
спустился вниз. Звук голосов привел меня в столовую. Синьора Сильвани уже
восседала во главе стола и разливала суп. За столом сидело еще четыре
человека: средних лет мужчина, которого синьора сразу отрекомендовала как
своего мужа, -- такой же дородный и упитанный, как она, -- и трое вполне
безобидных на вид студентов, ни один из которых не мог похвастаться
внешностью Паоло.
-- Наш новый постоялец, синьор Фаббио, -- объявила хозяйка. -- А это
Джино, Марио и Джерардо. Садитесь и будьте, как дома.
-- Прошу вас без церемоний, -- сказал я. -- Меня зовут Армино. Не так
давно я и сам в Турине готовился к экзаменам на степень бакалавра.
-- Гуманитарий?
-- Иностранные языки. Разве я так похож на гуманитария?
Ответом был взрыв смеха и дружное <Да!>, после чего сидевший рядом со
мной Джино объяснил, что это их дежурная шутка и каждого новичка постояльцы
синьоры Сильвани обвиняют в принадлежности к гуманитариям.
-- Так вот, я работаю групповодом в туристическом агентстве. Но
поскольку сейчас состою при университетской библиотеке, то, возможно, и
попадаю в категорию гуманитариев.
Со всех сторон послышались дружелюбные возражения.
-- Не обращайте на них внимания, -- улыбнулся хозяин. -- Просто эти
ребята изучают экономику и коммерцию и поэтому думают, что весь Руффано
принадлежит им одним.
-- Но, синьор, ведь так оно и есть, -- возразил один из студентов,
кажется, Джерардо. -- Мы -- свежая кровь университета. Остальные не в счет.
-- Так говорите вы, -- сказала синьора Сильвани, наливая мне суп, -- но
мы слышали и другое. Потому-то студенты гуманитарных факультетов, да и
кое-кто еще, и считают вас шайкой хулиганов.
Мой сосед Джино объяснил мне, что факультет экономики и коммерции
процветает. Дополнительная плата за обучение, которая поступает от его
студентов, дает университету возможность тратить гораздо больше, чем он мог
себе позволить за всю свою долгую историю. Отсюда новые здания, новая
библиотека.
-- Без нас ничего этого не было бы, -- со страстью в голосе говорил
Джино. -- И при всем том эти зубрилы с педагогического и гуманитарии воротят
от нас нос, точно мы дрянь какая-то. Но мы уже почти обогнали их числом, а
через год-другой и вообще их утопим.
-- Скажу вам, -- вступил в разговор Марко, -- что на днях дело дойдет
до драки, и я знаю, кто победит.
В библиотеке мой новый приятель Тони назвал студентов Э. К. славной
компанией. Он был прав.
-- Видите ли, -- заметил синьор Сильвани, когда студенты о чем-то
заспорили, -- эти ребята не знали войны. Им надо выпустить пар.
Соперничество между факультетами -- один из способов.
-- Возможно, и так, -- сказал я. -- Но не предполагает ли это
отсутствие такта у их профессоров?
Мой хозяин покачал головой.
-- Ректор -- прекрасный человек, -- возразил он. -- В Руффано никто не
пользуется таким уважением, как профессор Бутали. Но вы же знаете, что он
болен.
-- Да, в библиотеке мне сказали об этом.
-- Говорят, он чуть не умер, но сейчас поправляется. Да и синьора
Бутали -- превосходная женщина. Их очень-очень уважают. С тех пор как его
нет, это глупое соперничество разгорелось пуще прежнего, но стоит ректору
вернуться, оно прекратится, уверяю вас. Здесь во многом виноваты старые
профессора, во всяком случае, так поговаривают в префектуре, где я работаю.
Глава учебного отдела профессор Риццио и его сестра, директриса женского
студенческого общежития, -- люди довольно ограниченные, с устоявшимися
взглядами и привычками, и вполне естественно, что их возмущает поведение
декана факультета экономики и коммерции профессора Элиа. У нас таких
называют <толчками>, уж слишком он самоуверен и к тому же приезжает сюда из
Милана.
Воздавая должное прекрасной стряпне синьоры Сильвани, я подумал, что
отвечать за целый автобус туристов-иностранцев, наверное, куда проще, чем
поддерживать мир между группами студентов вроде тех, что сидят рядом со
мной. Я не помнил, чтобы в Турине чувствовался такой накал страстей.
Обед закончился, и наше небольшое общество распалось. Студенты
отправились на пьяцца делла Вита, а я извинился перед хозяевами за отказ
присоединиться к ним в гостиной за кофе и сигаретами. Сильвани - - славная,
приветливая пара, но на этот вечер с меня хватило разговоров.
Я поднялся в свою комнату, взял пальто и вышел на улицу. Машина еще не
отъехала от дома номер 5. Молодежь Руффано по-прежнему расхаживала по пьяцца
делла Вита, но гуляющих стало меньше. Должно быть, многие отправились
смотреть фильм с Карибским морем, остальные разошлись по домам и укромным
темным уголкам. Я прошел мимо <Отеля деи Дучи> и стал спускаться к пьяцца
Меркато. Слева высоко надо мной неясно вырисовывался западный фасад
герцогского дворца с двумя возносящимися к небу башнями. Ребенком в этот час
я уже лежал в постели. Я никогда не видел башни ночью или просто не понимал
их красоты и изящества. Их силуэт походил на фантастический театральный
задник, внезапно открывшийся перед изумленным зрителем при подъеме занавеса.
На первый взгляд они казались хрупкими, эфемерными. Понимание приходило
позже. Эти стены были реальны, грозны, как стены настоящей крепости,
скрывающие за собой смертоносную силу. Башенки над балюстрадой пронзали тьму
подобно остро наточенным копьям. Представшая предо мной красота покоряла
сердце... и таила угрозу.
Прямо передо мной тянулась виа делле Мура, окружавшая весь Руффано,
слева была лестница, ведущая ко дворцу. Я решил подняться по ней, но едва
поставил ногу на первую ступеньку, как услышал топот бегущих ног. Кто-то
сломя голову сбегал по лестнице. Спуск был очень крутым, и быстрый бег мог
закончиться бедой.
-- Осторожно! -- крикнул я. -- Вы упадете!
Из темноты вынырнул бегущий человек. Он споткнулся, и я протянул руку,
чтобы не дать ему упасть. Это был юноша, наверное, студент; он попытался
вырваться от меня, и я заметил в его глазах неподдельный ужас.
-- Нет, -- сказал он. -- Нет... Отпустите меня.
Я выпустил его руку, и он, рыдая, бросился бежать дальше. Некоторое
время до меня долетал глухой топот бегущих ног.
Я стал подниматься по лестнице, прислушиваясь и внимательно глядя перед
собой. Лестницу освещал один-единственный фонарь, и ступени были едва
различимы во тьме.
-- Здесь есть кто-нибудь? -- крикнул я.
Никто не ответил. Я устало добрел до последней ступени и огляделся.
Справа от меня тянулась дворцовая ограда, ближайшая из двух башен зловеще
высилась во мраке. Я заметил, что маленькая дверь рядом с всегда запертым
портиком между башнями открыта. Около нее кто-то стоял. Я сделал несколько
шагов в ту сторону, фигура исчезла, дверь бесшумно закрылась.
Я прошел мимо безмолвного, погруженного во тьму дворца и вышел на
аллею, ведущую к собору и пьяцца Маджоре. Вид испуганного юноши не на шутку
встревожил меня. Он мог сломать себе шею. Открытая дверь, неподвижная фигура
произвели на меня гнетущее впечатление, в них было что-то зловещее. Я
перешел через площадь. Все молчало. Я свернул в боковую улочку, ведущую к
виа деи Соньи, и у меня вновь возникло желание взглянуть на мой старый дом.
Кругом не было ни души. Какое-то время я стоял под стеной, глядя на
окна дома. Сквозь ставни второго этажа пробивался свет, но музыки я не
услышал. Вдруг со стороны дворца до меня донесся звук шагов. Я инстинктивно
свернул за угол и стал ждать. Шаги приближались, уверенные, четкие. Если это
преследование, то человек, который шел за мной, даже не старался остаться
незамеченным. Мрачный колокол кампанилы у меня за спиной пробил десять раз,
и через несколько секунд его звон подхватили колокола других церквей. Шаги
смолкли перед дверью в стене, окружавшей сад и дом. Я выглянул из-за угла и
увидел мужскую фигуру. Как и я, он сперва поднял глаза на дом, затем подошел
к двери и взялся за ручку. Наверное, жена ректора так же нуждалась в
утешении, как ее предшественница двадцать лет назад.
Прежде чем открыть дверь, мужчина помедлил, и свет уличного фонаря упал
на его лицо. Он вошел в дом и закрыл за собой дверь. Я стоял неподвижно,
внезапно лишившись способности мыслить, чувствовать... Нет, этот мужчина не
был незнакомцем. Это был мой брат Альдо.
ГЛАВА 7
Я проскользнул мимо группы студентов, которые, о чем-то болтая,
задержались у дома номер 2 по виа Сан Микеле -- среди них были брат и сестра
Паскуале, -- и сразу поднялся в свою комнату. Я сел на кровать и
бессмысленно уставился на противоположную стену. Конечно же это мираж, игра
света. Подсознательная ассоциация с нашим домом. Альдо подстрелили, он
сгорел в сорок третьем. Моя мать получила телеграмму. Я помнил, как она
уставилась на конверт -- наверняка там были плохие новости, -- потом прошла
на кухню, позвала Марту, и они довольно долго оставались там за закрытой
дверью.
У детей есть чутье на дурные вести. Я сидел на лестнице и ждал. Наконец
мать вышла из кухни. Она не плакала; на ее лице застыло выражение, какое
обычно бывает у взрослых, когда их что-то глубоко взволновало или потрясло.
<Альдо умер, -- сказала она, -- убит во время вылета. Его сбили союзники>. И
она поднялась в свою комнату. Я прокрался на кухню, где, уронив руки на
колени, сидела Марта. В отличие от моей матери, она онемела от горя, и по
щекам у нее текли слезы. Она протянула ко мне руки. Я тут же расплакался и
подбежал к ней.
-- Мой малыш, Беато, -- сказала она. -- Мой ягненок, мой Беато. Ты его
так любил, ты любил своего брата!
-- Это неправда, -- повторял я, задыхаясь от рыданий. -- Это неправда.
Они не могут убить Альдо. Никто не может убить Альдо.
-- Нет, это правда, -- сказала Марта, крепко прижимая меня к себе. --
Он ушел так, как хотел уйти. Он должен был взлететь и упасть. Альдо, твой
Альдо.
Память милосердна. После того первого дня наступил провал во времени, я
больше ничего не чувствовал. Должно быть, прошло несколько недель, и я,
наверное, носил траур, ходил с товарищами в школу и чуть ли не с гордостью
говорил им: <Да, мой брат умер. Сбит во время полета>, словно такая смерть
прибавляла славы. Бегал вверх-вниз по лестнице. Тогда-то я и забросил мяч на
дерево. Отдельные, изолированные во времени происшествия слились с другими,
несравненно более значительными: капитуляцией и перемирием, смысла которых я
не понимал, с прибытием в Руффано немцев и коменданта. Жизнь, какой я ее
знал, подошла к концу.
И вот сейчас, сидя на кровати в пансионате Сильвани, я вновь переживал
те первые мгновения и убеждал себя, что тот, кого я только что видел,
несомненно, живой человек и я ошибся, отождествляя его с тем, кто давно
умер. Это была галлюцинация. То же, что случилось с учениками, когда им
казалось, что они видят Господа, воскресшего Христа.
В дверь неожиданно постучали, я вздрогнул.
-- Кто там?
Не знаю, чего я ожидал, возможно, появления незнакомца-призрака. Мой
вопрос был принят за разрешение войти.
-- Извините нас, -- сказала девушка, Катерина, -- но когда вы только
что вошли, то выглядели совсем больным. Вот мы и подумали, не случилось ли
чего.
Я выпрямился. Мне стоило больших усилий казаться спокойным.
-- Ничего не случилось, -- ответил я. -- Абсолютно ничего. Просто я
довольно быстро шел, вот и все.
Мой невразумительный ответ был встречен молчанием. По лицам молодых
людей я догадался, что любопытство борется в них с вежливостью.
-- А почему вы шли так быстро? -- спросил Паоло.
Его вопрос показался мне несколько странным. Словно он догадывался...
Но как он мог догадаться? Они меня не знали. А я не знал их.
-- Так уж получилось, -- сказал я. -- Я прошелся вокруг дворца, по
соседним улицам и вернулся сюда. Я зашел дальше, чем думал.
Они обменялись взглядами. И снова я подумал, что они догадались, что
они знают.
-- Не подумайте, будто мы собираемся вмешиваться, -- сказал Паоло, --
но за вами, случайно, не следили?
-- Следили? -- переспросил я. -- Почему? Нет... Кому здесь за мной
следить?
У меня было такое чувство, будто я оправдываюсь. Что могли эти дети
знать о прошлом, о моем доме? Что могли они знать о моем покойном брате
Альдо?
-- Дело в том, -- тихо проговорила Катерина, затворяя дверь, -- что за
теми, кто ночью бродит около дворца, время от времени следят. Ходят разные
слухи. Если вы в компании, то этого не случается. Только с одиночками.
И тут я вспомнил бежавшего юношу. Фигуру на верхней ступени лестницы.
Осторожно закрывшуюся дверь.
-- Возможно, -- сказал я не то самому себе, не то им, -- возможно, за
мной следили.
-- Но почему? Что случилось? -- поспешно спросила Катерина.
Я рассказал им про запыхавшегося юношу и его стремительное бегство.
Рассказал про скрывавшуюся в тени фигуру, про то, как она исчезла за дверью
дворца. Но ничего не рассказал ни про мое возвращение по виа деи Соньи, ни
про то, как я стоял возле своего дома. Они снова переглянулись.
-- Значит, -- решительным тоном проговорил Паоло, -- они выходили.
-- Кто? -- спросил я.
-- Вы в Руффано недавно и не можете об этом знать, -- сказала Катерина.
-- В университете есть тайное общество. Никто не знает его членов. Они могут
быть с Э. К., с гуманитарных факультетов, с педагогического, юридического. А
то и со всех вместе. Но они поклялись не доносить друг на друга.
Я протянул им сигареты. Я уже почти успокоился. Прошлое отступило, и я
вновь вернулся в мир университетских проказ.
-- Не улыбайтесь, -- сказал Паоло. -- Это совсем не смешно. Сперва мы
тоже думали, что нас просто разыгрывают. Но оказалось не так. У студентов
были увечья, да и у ребят из города тоже. Хватали, завязывали глаза... ходят
слухи, что даже пытали. Но наверняка никто ничего не знает, вот в чем штука.
Жертвы держат язык за зубами. Через несколько дней что-то просочится,
студент скажет, что заболел, пропустит занятия, ну и поползут слухи, что
\emph{они} на него напали.
Брат и сестра сели на кровать с двух сторон от меня. Лица их были
серьезны. Их доверие льстило мне.
-- Разве власти не могут что-нибудь предпринять? Университет
обязательно должен вмешаться.
-- Не могут, -- сказала Катерина. -- Вы не знаете силы этих людей. Это
не просто обычное университетское общество, члены которого всем хорошо
известны. У них все держится в тайне. Это организация тайная. И преступная.
-- Насколько мне известно, -- сказал Паоло, -- в нее могут входить не
только студенты, но и преподаватели. И хотя все студенты Э. К. чувствуют,
что она направлена против них, мы ни в чем не можем быть уверены. Мы
слышали, что даже в нашей группе есть студенты, которые на них шпионят.
-- Теперь вы понимаете, -- сказала Катерина, -- почему мы
забеспокоились, когда вы вошли. Это они, -- сказала я Паоло.
Я потрепал их по плечам и поднялся с кровати.
-- Нет, если они и выходили, то не по мою душу. -- Я подошел к окну и
открыл ставни. Перед домом номер 5 машины уже не было. -- Иногда, -- сказал
я, -- у людей бывают галлюцинации. Со мной такое случалось. Порой кажется,
будто видишь что-то совсем потустороннее, а потом все объясняется самым
обыкновенным образом. Возможно, ваше общество и существует, даже наверняка
существует. Но вы могли преувеличить его значение, отчего оно и
представляется вам куда более грозным, чем есть.
-- Совершенно верно, -- сказал Паоло, тоже вставая, -- вы говорите
совсем как наши зубоскалы. Но вы ошибаетесь. Подождите, сами увидите.
Пойдем, Катерина.
Девушка пожала плечами и вслед за братом направилась к двери.
-- Я знаю, это звучит глупо, -- сказала она, обращаясь ко мне, -- как
детская страшилка. Но в одном я уверена. Я ни за что не стану гулять по
Руффано ночью, если нас будет меньше шести человек. Здесь и на пьяцца делла
Вита все спокойно. Но не на холме и не рядом с дворцом.
-- Благодарю вас, -- сказал я. -- Я воспользуюсь вашим предупреждением.
Я докурил сигарету, разделся и лег в постель. Сказка про <тайное
общество> подействовала на меня как противоядие -- я оправился от пережитого
потрясения. Здравый смысл подсказывал мне, что случайная встреча на лестнице
и фигура, скрывавшаяся за дверью герцогского дворца, так повлияли на мое и
без того подогретое воспоминаниями воображение, что, когда я подошел к
своему старому дому, оно вызвало из тьмы образ живого Альдо. За последние
дни это уже второй случай. Сперва я принял за Марту женщину, убитую в Риме
на виа Сицилиа. И вот теперь -- видение брата. В ту ночь я спал спокойно.
Утром я проснулся со свежей головой, голодный и полный энергии. Прежде
всего я сказал себе, что пора отогнать все призраки и развеять тени, которые
преследовали меня последнее время. Я разыщу косоглазого сапожника и спрошу у
него, жива ли Марта. Более того -- наберусь храбрости, позвоню в дверь
нашего старого дома на виа деи Соньи и попрошу супругу ректора синьору
Бутали назвать мне имя ее ночного посетителя. Вероятнее всего, это последнее
получит заслуженный отпор, последует жалоба в регистрационное бюро
университета, и -- конец моей временной работе. Призраки будут повержены, и
я обрету свободу.
Мои юные друзья Паскуале и другие студенты ушли на лекции еще до того,
как я без четверти девять вышел из дома и по виа Россини направился к
герцогскому дворцу. Руффано сиял в лучах утреннего солнца, и меня со всех
сторон окружали шум и суета. Никакие мрачные фигуры не таились в дверях и не
пугали прохожих. Я размышлял, до какой степени рассказ студентов
соответствовал истине и не был ли он наполовину мифом, порожденным массовой
истерией. Слухи, как инфекция, разносятся быстро.
Я отметился в библиотеке под девятый удар соборного колокола, опередив
своего начальника на три минуты. Джузеппе Фосси, подумал я, выглядит
измотанным, вполне возможно, что подвиги минувшей ночи выкачали его не в
одном, а сразу в нескольких смыслах. Он коротко поздоровался со мной и с
другими и тут же отрядил меня сортировать и отбирать тома на немецком,
которые принадлежали университету, но случайно смешались с дворцовой
библиотекой. Эта работа очень отличалась от сверки маршрутов и сведения
цифр, и я ушел в нее с головой. Особенно заинтересовал меня четырехтомный
труд под названием <История герцогов Руффано>, написанный каким-то немецким
ученым в начале девятнадцатого века и, по словам Джузеппе Фосси, чрезвычайно
редкий.
-- Между художественным советом и нами идет спор по поводу того, кому
он принадлежит, -- сказал мне библиотекарь. -- Пока лучше отложите эти книги
и не пакуйте их с остальными. Мне надо посоветоваться с ректором.
Я решил осторожно поставить тома на отдельную полку. Раскрыв один из
них, я увидел, что страницы слиплись. Вряд ли эти тома когда-нибудь читали.
Архиепископ Руффано, которому они, должно быть, принадлежали до
Рисорджименто, либо не знал немецкого, либо был так шокирован их
содержанием, что не решился даже перелистать их.
<Клаудио Мальбранче, первый герцог Руффано, был известен под прозванием
Сокол, -- прочел я. -- Его короткая жизнь окутана тайной, поскольку
современные власти не дают нам возможности с определенностью заявить о его
чудовищных пороках, каковыми традиция и косвенные намеки очернили его
память. Многообещающий юноша, он не выдержал испытания властью и богатством,
забыл о былом благочестии и, окружив себя горсткой приверженцев, наводил
страх на добропорядочных граждан Руффано отвратительной распущенностью и
беспредельной жестокостью. Никто не осмеливался покидать свой дом вечером из
страха, что Сокол спустится в город и вместе со своими сообщниками начнет
всех хватать и учинять прочие бесчинства>.
-- Синьор Фаббио, будьте любезны, помогите мне разобраться с этими
списками. -- Голос моего начальника, немного усталый, немного раздраженный,
оторвал меня от поразительных разоблачений, обещанных немецким ученым. --
Если вы желаете читать книги, то должны тратить на это свое время, а не
наше.
Я извинился. Он больше не возвращался к этой теме, и мы занялись
списками книг. Либо стряпня синьорины, либо ее запросы оказались не по силам
синьору Фосси. Я сделал вид, будто не замечаю ужимок Тони, который за спиной
нашего начальника, положив голову на ладони, изображал наигранное утомление;
однако меня не удивило, когда вскоре после двенадцати Джузеппе Фосси заявил,
что ему нездоровится.
-- Наверное, вчера вечером я съел что-нибудь не то. Пойду домой и
прилягу. Если станет лучше, вернусь во второй половине дня. Буду вам
чрезвычайно признателен, если вы продолжите работу.
Приложив к губам платок, он поспешно вышел. Синьорина Катти заметила,
что, как всем хорошо известно, у синьора Фосси нелады с желудком. К тому же
он слишком много работает. Он совсем себя не бережет. Неугомонный Тони опять
сделал несколько выразительных жестов, и я снова притворился, будто не
замечаю его пантомимы, на сей раз более смелой и открытой. Зазвонил телефон.
Я стоял ближе всех и взял трубку. Приятный, нежный женский голос попросил
синьора Фосси.
-- К сожалению, -- ответил я, -- синьора Фосси сейчас нет. Может быть,
я смогу вам помочь?
Женщина спросила, долго ли он будет отсутствовать, и я ответил, что
точно не знаю. Звонила не Карла Распа -- голос был немного ниже.
-- С кем я разговариваю? -- прозвучало в трубке.
-- Армино Фаббио, временный помощник синьора Фосси, -- представился я.
-- Могу я узнать, кто его спрашивает?
-- Синьора Бутали, -- ответила женщина. -- Ректор просил меня узнать у
него о нескольких книгах.
Во мне разгорелось любопытство. Супруга ректора собственной персоной
разговаривает по телефону из моего родного дома. Но натренированная
учтивость групповода одержала верх.
-- Синьора, если я могу что-нибудь сделать для вас, вам стоит только
сказать, -- без запинки проговорил я. -- Синьор Фосси оставил библиотеку на
синьорину Катти и на меня. Может быть, вы доверите мне то, о чем просил
ректор?
После некоторого колебания она ответила:
-- Как вам известно, ректор сейчас находится в больнице в Риме. Когда я
сегодня утром разговаривала с ним по телефону, он попросил меня узнать, не
может ли синьор Фосси одолжить ему на время несколько довольно ценных книг,
о которых идет пустяковый спор между университетом и художественным советом.
С разрешения синьора Фосси он хотел бы лично ознакомиться с ними. Когда я в
следующий раз поеду в Рим, то могла бы отвезти их ему.
-- Разумеется, синьора, -- сказал я. -- Я совершенно уверен, что синьор
Фосси не станет возражать. Что это за книги?
-- <История герцогов Руффано> на немецком, -- ответила она.
Секретарша делала мне знаки. Прикрыв трубку рукой, я объяснил, что
разговариваю с супругой ректора. Недовольное выражение мгновенно исчезло с
лица синьорины Катти. Она рванулась вперед и выхватила у меня трубку.
-- Доброе утро, синьора, -- воскликнула она, и голос ее был слаще меда.
-- Я понятия не имела, что вы уже вернулись из Рима. Как ректор? -- Она
улыбалась и кивала, жестами призывая меня к молчанию. -- Естественно, ректор
получит все, что ему нужно, -- продолжала она. -- Я прослежу, чтобы книги
сегодня же доставили вам домой. Их вручу вам либо я, либо один из моих
помощников.
Последовали дальнейшие заверения, к которым присовокупили сообщение о
том, что синьор Фосси, как всегда, перетрудился. И снова улыбки. И снова
кивки. Затем, очевидно выслушав благодарность и поняв, что разговор окончен,
она положила трубку.
Я поспешил сказать:
-- Я сегодня же доставлю книги синьоре Бутали.
Синьорина Катти во все глаза уставилась на меня, и на лице у нее вновь
появилось кислое выражение.
-- Вам нет необходимости идти самому, -- сказала она. -- Если вы
завернете книги, я могу их отнести. Это мне по пути, и синьора меня знает.
-- Синьор Фосси приказал мне не спускать глаз с этих книг, -- возразил
я. -- К тому же мое отсутствие нанесет библиотеке меньший ущерб, чем ваше.
Разъяренная, но признавая поражение, она вернулась к своему столу.
Долетевшее с высокой лестницы осторожное покашливание известило меня о том,
что Тони все слышал. Я улыбнулся и снова принялся за работу. Доступ в мой
родной дом на виа деи Соньи был обеспечен. Большего пока и не требовалось.
Я не вернулся в пансионат ко второму завтраку. Нашел небольшой ресторан
на виа Россини, который, несмотря на то что был битком набит студентами,
вполне мне подходил, чтобы перекусить на скорую руку. Вернувшись в
библиотеку раньше других, я принялся упаковывать книги для супруги ректора.
Меня заинтриговало обстоятельство, что ректор с больничной койки потребовал
те самые тома, которые так поразили мое воображение. Копаться в истории
жизни Сокола у меня не было времени. Я сожалел об этом. Его безумие и его
смерть я помнил. Но что происходило между ними, отец никогда не рассказывал.
Разумеется, об этом не упоминалось ни в путеводителях по Руффано, ни в
буклетах с описаниями дворца.
<...Злоупотребления были столь исключительны по своей природе, что
побудить к ним мог только дьявол. Когда жители Руффано выдвинули против него
обвинения, герцог Клаудио отплатил им, заявив, что самим небом ему дарована
власть решать, какого наказания заслуживают его подданные. Гордого разденут
донага, надменного подвергнут оскорблениям, клеветника заставят умолкнуть,
змея издохнет от яда своего. И уравновесятся чаши весов небесной
справедливости>.
И так на нескольких страницах. <Искушение> в герцогской спальне над