Страница:
Ответил и Лаврентий. Тоже с улыбкой. Иисус, мол, хотя и был обрезан, благоволил необрезанным из мудрости. Понимал, что с высокой должностью можно справиться и при необрезанности. А поскольку необрезанных больше, чем обрезанных, то поддержка необрезанных гарантирует победу над противником, будь он даже трижды обрезан.
Потом Лаврентий ещё раз улыбнулся – обрадовался новой догадке: Маркс, скажем, был не из пролетариев, но призывал к их объединению. Причём, не только в своей стране, но во всех странах.
А ещё, мол, дело в том, что Христос хотел провести чистку среди левитов. Растрясти их. И протолкнуть своих людей.
И Лаврентий посмотрел на меня, как если бы хотел что-то напомнить. То, что, как однажды доложил мне, напоминал самому себе, рассуждая о большевистской классике. В 23-м Сталин для победы над Троцким стал, дескать, набирать в «ленинскую» партию мужичьё. И продвигать «необрезанных пролетариев».
И не потому, будто следовал Марксу. А потому, что последних больше, чем «интеллигентов». Которые – независимо от обрезанности или необрезанности – поддерживали то Лени-на, то Лейба. А не третьего в большой тройке. Не Сталина.
И ещё потому, что по причине их великого множества, из необрезанных пролетариев легче отобрать благодарных. Которые с удовольствием «чистят» левитов. Почему их Стали-ну и приятно было объединять. Приятнее, чем левиту Марксу.
Лаврентий продолжал смотреть на меня и улыбаться. Я и сам – под этим взглядом – еле сдерживал улыбку. Но не в адрес Лаврентия, а в адрес левитов. И не злобную.
Вспомнил просто Зиновьева с Каменевым, моих бывших партнёров по малой тройке. Которые – когда были живыми – насмехались надо мной за то, что я путал иногда значения «интеллигентных» слов.
Как спутал их тогда при Лаврентии. Назвав его почему-то не наглецом, а ренегатом. И запретил впредь рассуждать о большевистской классике. С тех пор он и не рассуждал. Вслух. Иногда только, как и сейчас, напоминал о ней взглядом.
Я же, в свою очередь, делал вид, что взгляда не понимаю. Почему и сейчас выгнул бровь и повернулся к Ёсику:
– Отчего же, по-вашему, товарищ Паписмедов, Учитель благоволил необрезанным?
Ёсик снова выпрямился на стуле. Потом процедил сквозь зубы слюну и сложил три пальца:
– Евреи отказали мне в троне! И я решил раздвинуть еврейское царство!
Я продолжал смотреть на Ёсика в упор. Но к этим словам он ничего не добавил. Кроме того, что не моргнул.
Помолчав, Ёсик буркнул лишь, что кумранские свитки разъясняют всё, что сказано о Христе в легенде. Без них и не узнать правду, которая в Завете.
– Скажите, Паписмедов, – произнёс я, – а зачем ей таиться? Правде.
– Товарищ Сталин, – вернулся майор, – я её сейчас расскажу, и вам – именно вам – всё станет ясно.
И тоже уставился на меня.
Я отвёл от него глаза и вспомнил другой такой же взгляд. Волка, который давно, когда я был в ссылке, бежал, как и я, от голода и вместе со мной потерял в снегах дорогу и силы. И присел рядом. Заблудившийся. А вокруг было очень тихо…
Теперь, однако, в том отдалённом временем взгляде я уловил печальную насмешку. Надо всем.
77. Бог тоже избегал телесных контактов…
Ессеи – по-еврейски «хасаим» – значит «молчаливые».
Кроме них, в Иудее были ещё две группы, фарисеи и саддукеи.
А Иудея – в эпоху Христа – была оккупированной и бедной страной. Производившей в основном религию. И ещё партии.
Ессеи, старинные аристократы, жили теперь на отшибе. В Кумранском изгнании. В Иудейской пустыне у Мёртвого моря. И молча ждали Нового Иерусалима. Спасения.
Не сомневаясь в пришествии Спасителя из своей среды, они именовали его Учителем Праведности. Который в день Страшного Суда спасёт людей благодаря их вере в него.
Этот Спаситель будет из дома Давидова – потомок отстранённой от власти царской династии. Его восхождение на престол плюс восстановление священнического клана Цаддок означало бы, дескать, и возрождение еврейского царства. Ради чего поначалу и родилась эта коммуна – ради того, чтобы вернуть истинного царя и первосвященника.
А обитала она в каменных постройках на невысоком плато в подножии гряды известняковых холмов. Главным зданием считался у неё, конечно, храм. Который ессеи называли Храмом. Как назывался иерусалимский.
Соответственно, Кумран величали Иерусалимом. Рим – Вавилоном. А старейшин своих – именами великих пророков. Авраама, Исаака и Иакова. Или царей – Давида, Соломона. То есть, относились к жизни как к мифу. Давая реальным людям мифические прозвища.
Одни – ангелы, другие – дьяволы. Были у них и Сатана с Богом. Точнее, с Отцом. А при Отце и Сын.
Хотя, согласно Завету, то есть легенде, история Христа развивалась в разных местах (Египет, Галилея, Иерусалим), она на самом деле произошла вся в Кумране.
Ёсик узнал об этом не из пещерных свитков, а из самого Завета, прочитанного им с помощью свитков. Благодаря пешер.
Иисус даже родился в Кумране. Отцом, как известно, точнее, одним из них (помимо Святого Духа), был Иосиф.
Ши Чже метнул на меня уважительный взгляд.
А матерью пришлась Иисусу Мария. Дева. Которая осталась таковою и после зачатия.
Ши Чжэ хихикнул.
Ёсик добавил: так и было! Она зачала, родила, но осталась девой!
Теперь уже все взглянули на меня. Но я ограничился тем, что выгнул бровь.
Ессеи, не шелохнулся Ёсик, вели безбрачную жизнь. Жили мужскою коммуной. Где ничто никому не принадлежало. Сознавали, однако, что наиболее знатным из них, вышедшим из дома царя Давида и дома первосвященника Цаддока, следует – во имя будущего царства – думать о продолжении рода.
И не только, увы, думать, но и заботиться. То есть – вступать в мучительные половые сношения. С женщинами. Чего они терпеть не могли. Потому что презирали любой плотский контакт.
Признавали лишь духовный союз. Предпочтительно – с богом. Который тоже избегал телесных контактов.
Самые знатные из ессеев жили в монастыре. И отлучались в мир не раньше, чем наступал момент приготовиться к браку. На который накладывали ограничения.
Свадьбу играли лишь после нескольких лет обручения, в течение которых сношения запрещались.
Теперь выгнул бровь Лаврентий. Хотя она у него короткая и с носом не связана, – шевельнулось даже пенсне. А Мао мотнул тыквой. И не найдя Валечку, положил взгляд на Матрёну.
Да, подхватил Ёсик, в том-то и дело: не всем удавалось воздерживаться! И не каждая невеста оставалась к свадьбе девой. Хотя каждая ею считалась…
После свадьбы начинался пробный брак, длившийся до 3 лет. Когда жена тяжелела, супруг оставался с ней всего три месяца. На случай если тяжесть сорвётся – и ему придётся хлопотать заново.
По истечении этих трёх месяцев играли вторую свадьбу. После которой о разводе не могло быть и речи. Тем не менее, этой свадьбе ревностный ессей радовался ей больше, чем первой: сразу после церемонии он – без дополнительных любовных трудов – возвращался из грязного мира в чистую коммуну. Счастливый и лёгкий.
На этой, второй, свадьбе жена зато сидела не только грустная – в ожидании разлуки с мужем, но уже и тяжёлая. Трехмесячной тяжестью…
Иосиф, отец Иисуса, был из царского рода. Ши Чжэ снова взглянул на меня уважительно.
Иосиф был горяч. И Мария понесла ещё до свадьбы. Девой.
Мао обрадовался:
– Знацит, его мама была нормальная зенсцина? И оцень дазе совокуплялась?
И победно заглянул в лицо француженке. Которую эта новость огорчила. Мишель, однако, нашлась:
– А папа – нормальный мужик! Не жалел спермы!
Я удивился: откуда ей известно, что Мао жалеет? И заглянул в глаза Лаврентию. Который смутился.
Смутился и Ёсик: причём, дескать, сперма?! Дело ведь не в том, что Иосиф её не жалел! А в том, что, не пожалев, попал в трудный оборот: Мария понесла девой, и плод, стало быть, не богоугоден.
Иосиф задумался: либо забыть про Марию и – вслед за богом – не признать плод, либо же не гнать её и признать плод в случае, если родится мальчик.
Отпрыск царя Давида! Возможный Избавитель.
На помощь к нему пришли ангелы. «Ангелами» в Кумране величались священники. Которые – надеясь на мальчика – предложили Иосифу признать плод уже сейчас. Ради чего – сыграть свадьбу. И не просто незамедлительную, а сразу вторую. Ту самую, на которой невеста уже тяжёлая.
А рассудили так ангелы по той же причине: не пропадать же зря семени «Святого Духа», каковым в том же Кумране величали всякого потомка Давида. Ибо с его возможным возвращением на престол ессеи мечтали развернуть время вспять. К своему былому величию.
Так Иосиф и поступил. Сыграл вторую свадьбу. И скоро – к ликованию ангелов – родился Иисус. Возможный Избавитель!
78. Гнев для насмешника, гнев и терновый венец!
– Надо же! – вздохнула Валечка и сменила перед Мао тарелку. Чистую. Потом поставила стакан перед Ши Чжэ. Пустой.
Хрущёв с тем же Булганиным танцевали аргентинское танго.
Остальные – за другим концом стола – наблюдали за ними и вяло хлопали в ладоши. Не в такт, но и не громко. Чтобы не мешать нам.
Царём в Иудее был тогда Ирод. «Некий». Ибо был не из семени «Святого Духа». Даже не чистый еврей. «С продолжением.» Хотя он и основал общину кумранских ессеев.
Мао прервал Ёсика: почему вместо сперма вы говорите семя?
Я рассердился: «Так надо!»
А Мишель добавила, что некоторые жалеют даже это слово.
Ироду и его болельщикам рождение Иисуса не понравилось. Фарисеи объявили его не царским наследником, а ублюдком. И называли позже Лжецом. Ибо со строгой точки зрения он и вправду приходился Иосифу внебрачным отпрыском.
Но выдавал себя за законного.
Если же судить нестрого, Иисус был в законе. Поскольку, дескать, был зачат в период такого обручения, которое увенчалось сразу второй свадьбой. Неразрывным браком. Не пробным.
Итак, уже с самого начала Христос оказался в тисках мучительного вопроса: царь он или не царь? И эти тиски определили всю его историю. Его трагедию.
Получается, нашу тоже, рассудил я вслух и взглянул на Лаврентия. С упрёком. Вот, мол, к чему приводит горячность.
Лаврентий защитился таким же взглядом: а кто оказался горяч? Как, мол, звали Иисусова папу?
Официально вопрос о законности Иисуса решался при его жизни по-разному даже в Кумране. В зависимости от того – кто был там первосвященником. При нестрогом Анании Иосифа называли «Давидом», то есть возможным царём, а Иисуса – «Соломоном», сыном царя. Наследником. И тоже будущим царём. Будущим «Давидом».
При строгом фарисее Каиафе, который сменил Ананию, Иисус стал «Лжецом», а «Соломоном» стал его брат Иаков, зачатый законно. После свадьбы родителей.
Вмешалась – громко – Матрёна: в этом вопросе, мол, и у нас строго; без загсовой бумаги ты не жена, а дети ублюдки.
– И правильно! – высунулся вдруг Ворошилов. – А зачем бояться загса? – и сразу же вернулся к засранцам.
Иисус впал в немилость. Тем более, что рассуждал вольно. Считался либералом. Западником. Отрешился от тех, кто призывал к восстанию против Рима. Тем не менее, сумел завести друзей, надеявшихся изменить курс Каиафы. Антиримский и националистический.
Эти друзья, правда, были среди ессеев в меньшинстве.
Ещё бы, хмыкнула Мишель, в большинстве оказываются как раз патриоты и идиоты.
Чиаурели подумал и окинул её строгим взглядом.
– Иисус меньсевик был?! – возмутился Ши Чжэ, а Мао снова отодвинул от него стакан. Уже пустой.
Политическим центром Иудеи был Иерусалим. Духовным – Кумран. Поэтому если бы ессеи, точнее, «Давид или Соломон», вернулись к власти, то будущее еврейского Царства, а значит, дескать, и мира, зависело теперь от того – Лжец Иисус или нет.
Если да, если в судьбоносный день «Соломоном» будет объявлен брат Иаков – всё в Царстве пойдёт иначе. Не по Иисусу. По-восточному: национализм и презрение к инородцам и иноверцам.
Тем временем в самом Кумране к власти поднимаются пока не Иисус с Иаковом, а «Сатана» и «Учитель Праведности».
«Сатаной» называли Главного Писца, фарисея по имени Иуда Искариот. За то, что он был лидером буйноголовых зелотов. Вдохновителем лютой ненависти к Риму.
А «Учителем Праведности» был Иоанн Креститель. Тоже националист, но из тех, кто разрушение Рима доверял небесам, а не отчаянным партизанам.
– А какая у него была долзность? – спросил Ши Чжэ.
В этот раз Ёсик удостоил его ответа. А может быть, и нет: собирался сообщить сам. Иоанн был по существу кумранским представителем иерусалимского первосвященника.
Кумранским Папой.
В отличие от Иуды Искариота, Иоанн, кстати, не признавал Иисуса законным отпрыском Давида. А сам был из клана, с возрождением которого ессеи связывали Спасение и обновление Царства. Из клана Цаддока. Это был страстный человек и великий оратор. Аскет и пророк. Которому внимали и народ, и царь Иудеи. И приход которого уподобили «восходу солнца».
Ёсик выдержал паузу и ухмыльнулся. Вспомнил то ли слова из кумранского свитка, то ли самого Иоанна. Закинул голову назад и, изменив голос, стал декламировать:
Я – Иоанн, я – змей для смутьянов и грубых,
Но исцелитель для тех, кто придёт сожалеть!
Я – Иоанн, я – благая догадка для глупых,
Но для предателей буду насмешка и плеть!
Я – благомудрый совет для искателей правды,
Смелость для робких, непостоянных сердец,
Ужас для тех, кто Святителю бросит: «Неправ ты»,
Гнев для насмешника, гнев и терновый венец!
Я – Иоанн, возмутитель порочного дома,
Ада исчадье для злой и ревнивой души!
Я жарче огня, страшнее великого грома
Для тех, кто надежду надеется в нас задушить!
Я – Иоанн, толкователь нездешних загадок
И испытатель пытливых и чистых умов,
Божий любимец и слава фамилии Цаддок!
И изрекатель бессмертных и праведных слов!
…Мао квакнул. Лицо его снова налилось счастливой краской и стало оранжевым.
По расцветшей на нём зелёной улыбке я понял, что он хотел бы считать эти слова своими. Я бы тоже захотел того, если бы писал такие стихи, как Мао. Даже Микоян смеялся, когда перевели одну из поэм, которые китаец прислал с ним мне из Пекина. Про Великий Марш:
Враг наступает, – мы отступаем,
Враг замирает, – мы замираем,
Враг утомлён, – мы ему докучаем,
Враг отступил, – мы его разрушаем!
Ши Чжэ подчеркнул, что председатель – поэт, и в этом качестве хотел бы получить экземпляр Завета. Я ответил, что этих строф там нету, но книгу он получит. В качестве председателя.
Валечка рванулась было за книгой к моей комнате, но я пресёк её взглядом.
Лаврентий налил в стакан гранатовый сок и протянул Ёсику. Тот забрал стакан и выпил залпом. Без «спасибо».
79. Брак – серьёзное основание для развода…
«Закатилось солнце» ровно через пять лет.
– Ровно через пять? – удивился я.
Лаврентий задумался над моим вопросом, а Ёсик ответил на него: да, ровно через пять лет, в течение которых кумранские иудеи «бессмертными и праведными» считали прежде всего те слова, которые изрекал «толкователь нездешних загадок».
Ещё через год после «заката солнца» Иоанну отсекли голову. В 31-м году новой эры.
– Христианской! – поправил Ёсика Лаврентий.
Тот не понял замечания, но кивнул и добавил, что казнили пророка за фальшивые предрекания. За пустословное пророчество. За смущение народной души. В частности, за то, что предсказанное им возрождение дома Давида к определенному дню не состоялось.
Оно не состоялось никогда, пояснил Ёсик, но царь Агриппа Ирод, которого, согласно Иоанну, должен был сменить на троне «Давид», прождал после «рокового дня» один год. На всякий случай. Из уважения к голове Иоанна. Но потом приказал её отсечь.
На тот случай, чтобы впредь никто ложно не пророчествовал.
– Висарионич! – перегнулся ко мне Лаврентий за спиной Ёсика. – Тквен ром 22-ши генсеки гахдит, гамиквирда: 5 цели рат моунда ис монголи? Албат квавис джерода сацаа мсоплио револуциа мохдебао ром идзахда! (Виссарионович, когда вас в 22-м назначали генсеком, я удивился: зачем было лысому монголу так долго тянуть – 5 лет?! Его, наверное, ворона смущала. Лейб. Каркавший про мировую революцию: вот-вот, мол, случится! Подождите, Ильич, с назначениями…) Хренов пророк!
Но Иисус вёл себя осторожней. Не пророчествовал даже о том, что считал истиной. О том, что станет царём. Не пророчествовал ещё и потому, что, как и положено, не был в истине уверен. В том, что она и есть истина.
Поэтому, в отличие от Иоанна, Иисус действовал не один. Собственно, он и не действовал, а лишь представлял движение, считавшие его, а не брата Иакова, законным наследником Давида.
А в том языческом мире любого законного наследника любого царя, как самих царей или видных священников, величали земными богами. Сынами бога.
К этому и сводилось действие Иисуса – быть Божьим сыном. О действовании он и не думал.
Как думал тот же Иуда Искариот. Поднимавший народ против Рима.
Как думал первосвященник Каиафа. Обносивший еврейский мир железным забором.
Как думал другой первосвященник, Джонатан Анна. Казнённый за вмешательство в политику. Вмешавшийся даже в казнь Иисуса: доставил ему чашу с ядом.
Как думал «добрый самаритянин» Симон Магус. Он же святой Лазарь, воскрешённый Христом. Он же апостол Симеон Зелот, казнённый вместе с ним.
Как думали остальные. Все, кто боролись. То есть – совершали действия. Действовали на мир. Выходили из себя в него. Иисус не действовал. Просто был. В себе. Вокруг него шла борьба. Иногда она касалась и его. И иногда – когда касалась – он откликался. И всё.
Но через него пришло изменение. Действие. Воспитанный в традиции строжайших ессейских ритуалов, Иисус подготовил потрясение не только этого движения, но и всей еврейской религии. Подготовил тем, что просто был.
Это потрясение, выход иудаизма во враждебный ему окружающий мир, породил новое учение.
Во имя возможности когда-нибудь стать царём и действовать Иисус стал инакомыслящим. Мир вокруг него сам пришёл в соответствие с его иной мыслью.
Иисус ничего не разрушал.
И не строил. Кроме легенды о себе. Да и то – после казни.
– Не отвлекайтесь! – прервал Берия. – И не забегайте вперёд!
– И есцё не пропускайте! – потребовали китайцы.
– Что имеете в виду? – обиделся Ёсик.
– Товарис Циаурели рассказал, цто одназды Иисус усёл в пустыню. Совсем один! И цто его там пытал сатана.
– Я это не пропустил, а опустил. Пустыней в Завете назвали Эйн Фешха. Это такое селение недалеко от Кумрана. Ессеи уходили туда в «грязные дни», когда хлопотали о продолжении рода. Иисус тогда обручился. И по закону, его дол-жен был испытать Главный Писец, Иуда Искариот, «Сатана».
– На цто испытать? – испугались китайцы.
– На готовность вернуться к безбрачной жизни.
– Полуцается, он не в пустыне муцался, а к зенсине примеривался?
– Это и есть муки. По мнению ессеев. Они считали женщин нечистью. Из-за ежемесячных женских нечистей. И после обручения Иисус очищался сорок дней. Постился.
– Не кусал? Или в другом смысле? Убезал от зенсцин?
– Не кушал.
– Неузели?
– Что «неужели»? Многие умели подолгу не кушать.
– Неузели, говорю, зенсин считали настолько грязными?
– Вначале да, – помялся Ёсик. – Но я об этом не хотел тут… В присутствии… Потому и опустил. А не пропустил.
Потом майор кивнул на Лаврентия и пожаловался мне:
– Я, наоборот, не отвлекаюсь… И не забегаю…
– Говорите! – разрешил я.
Иисус жил одною мечтой: подняться на престол. Считая это, правда, божьей волей. Отвернулся и от матери, когда она примкнула к тем, кто признавал не его, а Иакова. Который выступал против обращения воды в вино. За сохранение старого уклада, обещавшего ему трон.
Потому Иисус и сказал матери на свадьбе в Кане: «Кто ты мне, женщина?! Не пришёл ещё мой час!» А он возможно пришёл бы, этот час, если бы все, кто были водой, обратились в вино.
Шли годы, и в ожидании своего часа этот царский отпрыск сам превратился из вина в воду. В защитника бедноты. Отверженных и обделённых. Которых, знакомый с трагедией отверженности и обделённости, он понимал лучше других.
Сочувствуя им, Иисус защищал и себя. Его личное спасение – престол – зависело от гибели старого устоя. Нравственного и политического. Чего он и желал. Желая в той же мере спасенья всеобщего.
Это спасение ему было выгодно. Как выгодно было, чтобы страждущие обрели силу. Никто не знает – во что он верил больше. В своё спасение или во всеобщее? Чужая душа потёмки.
– Майор! – снова прервал Берия. – Опять сбиваетесь! Как вы такое могли про Иисуса сказать, – «чужая душа»?
Ёсик ответил опять же мне: любая душа – чужая. Своя тоже. Ибо никто не знает, что в ней из чего состоит. И как в ней это «что» появляется.
Если человек душою верит в то, что ему выгодно, – где, скажите, граница между мыслью о выгоде и верой? И что пришло вначале? И как одно переходит в другое? И ещё…
Мишель сощурилась. Лаврентий качнул пальцем – и Ёсик умолк. Потом кивнул в знак понимания и продолжил.
Как всякому потомку Давида, Иисусу следовало позаботиться о продолжении рода. Ради чего всем «ученикам» своим он, как сказано в Завете, предпочёл некую Марию. Которую в Завете назвали Марией из Магдалы.
«Ученики говорили Иисусу в обиде: Отчего это ты любишь её больше, нежели нас? Спаситель отвечал им и сказал: Почему, спрашиваете, не люблю вас как её? Когда слепец и зрячий бредут в кромешной мгле, они никак друг от друга не отличаются. Но когда придёт свет, зрячий начнёт зреть, но слепец останется во мраке.»
Хотя эта Мария считалась спутницей жизни Учителя и родила от него (сперва дочь по имени Тамар, а потом и двух сыновей), она «следовала за Сатаной». То есть за Главным Писцом, Иудой Искариотом, зелотом, который призывал к войне с Римом и недолюбливал Иисуса за терпимость к врагам.
Я вспомнил Надю, а Чиаурели вздохнул и укорительно взглянул на Мишель. Та пожала плечами: ну и что?! Женщины, мол, спят с одними, а следуют за другими. Во-вторых же, я тебе не спутница жизни, а её подруга!
За «Сатаной» пошла и другая Мария. Мать. Пресвятая Дева.
Мишель возмутилась: почему же тогда мать величали Пресвятой, а Магдалину обзывали «прелюбодейкой»?
То ли отвечая ей, то ли продолжая мысль, Ёсик сообщил, что Магдалина досталась Иисусу не девой: до него она пребывала в другом пробном браке. А таких женщин называли – как назвали её.
– А почему она развелась? – спросил Чиаурели.
– Потому что была в браке! – хмыкнул Лаврентий.
– Ара, сериозулад… (Я серьёзно спрашиваю.)
– Мец сериозулад геубнеби (Серьёзно и отвечаю), – и вернулся на русский. – Брак – самое серьезное основание для развода!
Мишель рассмеялась, чем доставила Лаврентию радость.
Магдалина, однако, развелась, ибо брак был бесплодным.
Иисуса, между тем, беспокоило отнюдь не то, что жена была «прелюбодейкой». Мучило другое: ему уже стукнуло тридцать восемь, а до трона было так же далеко, как прежде.
Иисус учил «любить врага» – и римский прокуратор Пилат считал его лояльным к центру. Но в Иерусалиме и Риме реальная борьба за иудейский престол – закулисная или открытая – шла по-прежнему между отпрысками царя Ирода. Не Давида. Между Агриппой и Антипой.
Что же касается бога, тот – вопреки частым предсказаниям, подозрениям и обвинениям – если и вмешивался во что-нибудь, то не в иудейские дела.
80. Как это мозно делать?!
В сентябре 32-го года христианской эры, в Судный день, то есть за полгода до казни, Иисус решается наконец на первый из трёх отчаянных поступков. Судьбоносных. За что и угодил на крест.
– Значит, не поступков, а проступков! – обрадовался Лаврентий и подправил пенсне. Приготовился к проступку и Мао: крутанул тыквой, но Валечку не нашёл.
В кумранском храме шла своим ходом церемония отпущения грехов еврейскому народу. Отпускала их обычно – после консультаций с богом – знаменитая еврейская «тройка»: «Моисей», «Илия» и «Христос». То есть – Пророк, Священник и Царь.
Еврейский народ состоял из иудеев, живших в Палестине, и тех, кто находился в рассеянии. В диаспоре. Первые считались выше вторых, как Палестина – чище остального мира. Палестинским евреям отпускала грехи главная «тройка», остальным – «запасная».
«Запасники» отпускали грехи не в главном, а в «запасном» кумранском святилище.
Иисус входил в состав «запасной». На правах самого младшего члена, «по левую руку» от Священника. На правах «Христа», Царя. Его не включили бы и в эту, неглавную, «тройку», не будь в ней главным, то есть Священником, Ионатан Анна. Который считал законным давидовым наследником Иисуса, а не Иакова. И поэтому назначил его в «тройке» Царём.
В Пророки, кстати, «справа от себя», он поставил некоего старика Варавву.
В три часа пополудни, когда «тройке» надлежало взойти на амвон и объявить благую весть об очередной милости Всевышнего, Иисус совершил неслыханную дерзость.
Он – сказано в Завете – «преобразился». «Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить бельё.»
На амвоне Иисус оттеснил в сторону Ионатана Анна, встал посередине «тройки», на главное место, и заговорил от имени самого Первосвященника! Которому лишь и позволено завершать церемонию Судного дня!
Я представил себе реакцию Ильича или Лейба, сделай я с ними раньше срока нечто подобное. Не заткни я глотку Каменеву с Зиновьевым, даже в этой тройке я оказался бы четвёртым.
Потом Лаврентий ещё раз улыбнулся – обрадовался новой догадке: Маркс, скажем, был не из пролетариев, но призывал к их объединению. Причём, не только в своей стране, но во всех странах.
А ещё, мол, дело в том, что Христос хотел провести чистку среди левитов. Растрясти их. И протолкнуть своих людей.
И Лаврентий посмотрел на меня, как если бы хотел что-то напомнить. То, что, как однажды доложил мне, напоминал самому себе, рассуждая о большевистской классике. В 23-м Сталин для победы над Троцким стал, дескать, набирать в «ленинскую» партию мужичьё. И продвигать «необрезанных пролетариев».
И не потому, будто следовал Марксу. А потому, что последних больше, чем «интеллигентов». Которые – независимо от обрезанности или необрезанности – поддерживали то Лени-на, то Лейба. А не третьего в большой тройке. Не Сталина.
И ещё потому, что по причине их великого множества, из необрезанных пролетариев легче отобрать благодарных. Которые с удовольствием «чистят» левитов. Почему их Стали-ну и приятно было объединять. Приятнее, чем левиту Марксу.
Лаврентий продолжал смотреть на меня и улыбаться. Я и сам – под этим взглядом – еле сдерживал улыбку. Но не в адрес Лаврентия, а в адрес левитов. И не злобную.
Вспомнил просто Зиновьева с Каменевым, моих бывших партнёров по малой тройке. Которые – когда были живыми – насмехались надо мной за то, что я путал иногда значения «интеллигентных» слов.
Как спутал их тогда при Лаврентии. Назвав его почему-то не наглецом, а ренегатом. И запретил впредь рассуждать о большевистской классике. С тех пор он и не рассуждал. Вслух. Иногда только, как и сейчас, напоминал о ней взглядом.
Я же, в свою очередь, делал вид, что взгляда не понимаю. Почему и сейчас выгнул бровь и повернулся к Ёсику:
– Отчего же, по-вашему, товарищ Паписмедов, Учитель благоволил необрезанным?
Ёсик снова выпрямился на стуле. Потом процедил сквозь зубы слюну и сложил три пальца:
– Евреи отказали мне в троне! И я решил раздвинуть еврейское царство!
Я продолжал смотреть на Ёсика в упор. Но к этим словам он ничего не добавил. Кроме того, что не моргнул.
Помолчав, Ёсик буркнул лишь, что кумранские свитки разъясняют всё, что сказано о Христе в легенде. Без них и не узнать правду, которая в Завете.
– Скажите, Паписмедов, – произнёс я, – а зачем ей таиться? Правде.
– Товарищ Сталин, – вернулся майор, – я её сейчас расскажу, и вам – именно вам – всё станет ясно.
И тоже уставился на меня.
Я отвёл от него глаза и вспомнил другой такой же взгляд. Волка, который давно, когда я был в ссылке, бежал, как и я, от голода и вместе со мной потерял в снегах дорогу и силы. И присел рядом. Заблудившийся. А вокруг было очень тихо…
Теперь, однако, в том отдалённом временем взгляде я уловил печальную насмешку. Надо всем.
77. Бог тоже избегал телесных контактов…
Ессеи – по-еврейски «хасаим» – значит «молчаливые».
Кроме них, в Иудее были ещё две группы, фарисеи и саддукеи.
А Иудея – в эпоху Христа – была оккупированной и бедной страной. Производившей в основном религию. И ещё партии.
Ессеи, старинные аристократы, жили теперь на отшибе. В Кумранском изгнании. В Иудейской пустыне у Мёртвого моря. И молча ждали Нового Иерусалима. Спасения.
Не сомневаясь в пришествии Спасителя из своей среды, они именовали его Учителем Праведности. Который в день Страшного Суда спасёт людей благодаря их вере в него.
Этот Спаситель будет из дома Давидова – потомок отстранённой от власти царской династии. Его восхождение на престол плюс восстановление священнического клана Цаддок означало бы, дескать, и возрождение еврейского царства. Ради чего поначалу и родилась эта коммуна – ради того, чтобы вернуть истинного царя и первосвященника.
А обитала она в каменных постройках на невысоком плато в подножии гряды известняковых холмов. Главным зданием считался у неё, конечно, храм. Который ессеи называли Храмом. Как назывался иерусалимский.
Соответственно, Кумран величали Иерусалимом. Рим – Вавилоном. А старейшин своих – именами великих пророков. Авраама, Исаака и Иакова. Или царей – Давида, Соломона. То есть, относились к жизни как к мифу. Давая реальным людям мифические прозвища.
Одни – ангелы, другие – дьяволы. Были у них и Сатана с Богом. Точнее, с Отцом. А при Отце и Сын.
Хотя, согласно Завету, то есть легенде, история Христа развивалась в разных местах (Египет, Галилея, Иерусалим), она на самом деле произошла вся в Кумране.
Ёсик узнал об этом не из пещерных свитков, а из самого Завета, прочитанного им с помощью свитков. Благодаря пешер.
Иисус даже родился в Кумране. Отцом, как известно, точнее, одним из них (помимо Святого Духа), был Иосиф.
Ши Чже метнул на меня уважительный взгляд.
А матерью пришлась Иисусу Мария. Дева. Которая осталась таковою и после зачатия.
Ши Чжэ хихикнул.
Ёсик добавил: так и было! Она зачала, родила, но осталась девой!
Теперь уже все взглянули на меня. Но я ограничился тем, что выгнул бровь.
Ессеи, не шелохнулся Ёсик, вели безбрачную жизнь. Жили мужскою коммуной. Где ничто никому не принадлежало. Сознавали, однако, что наиболее знатным из них, вышедшим из дома царя Давида и дома первосвященника Цаддока, следует – во имя будущего царства – думать о продолжении рода.
И не только, увы, думать, но и заботиться. То есть – вступать в мучительные половые сношения. С женщинами. Чего они терпеть не могли. Потому что презирали любой плотский контакт.
Признавали лишь духовный союз. Предпочтительно – с богом. Который тоже избегал телесных контактов.
Самые знатные из ессеев жили в монастыре. И отлучались в мир не раньше, чем наступал момент приготовиться к браку. На который накладывали ограничения.
Свадьбу играли лишь после нескольких лет обручения, в течение которых сношения запрещались.
Теперь выгнул бровь Лаврентий. Хотя она у него короткая и с носом не связана, – шевельнулось даже пенсне. А Мао мотнул тыквой. И не найдя Валечку, положил взгляд на Матрёну.
Да, подхватил Ёсик, в том-то и дело: не всем удавалось воздерживаться! И не каждая невеста оставалась к свадьбе девой. Хотя каждая ею считалась…
После свадьбы начинался пробный брак, длившийся до 3 лет. Когда жена тяжелела, супруг оставался с ней всего три месяца. На случай если тяжесть сорвётся – и ему придётся хлопотать заново.
По истечении этих трёх месяцев играли вторую свадьбу. После которой о разводе не могло быть и речи. Тем не менее, этой свадьбе ревностный ессей радовался ей больше, чем первой: сразу после церемонии он – без дополнительных любовных трудов – возвращался из грязного мира в чистую коммуну. Счастливый и лёгкий.
На этой, второй, свадьбе жена зато сидела не только грустная – в ожидании разлуки с мужем, но уже и тяжёлая. Трехмесячной тяжестью…
Иосиф, отец Иисуса, был из царского рода. Ши Чжэ снова взглянул на меня уважительно.
Иосиф был горяч. И Мария понесла ещё до свадьбы. Девой.
Мао обрадовался:
– Знацит, его мама была нормальная зенсцина? И оцень дазе совокуплялась?
И победно заглянул в лицо француженке. Которую эта новость огорчила. Мишель, однако, нашлась:
– А папа – нормальный мужик! Не жалел спермы!
Я удивился: откуда ей известно, что Мао жалеет? И заглянул в глаза Лаврентию. Который смутился.
Смутился и Ёсик: причём, дескать, сперма?! Дело ведь не в том, что Иосиф её не жалел! А в том, что, не пожалев, попал в трудный оборот: Мария понесла девой, и плод, стало быть, не богоугоден.
Иосиф задумался: либо забыть про Марию и – вслед за богом – не признать плод, либо же не гнать её и признать плод в случае, если родится мальчик.
Отпрыск царя Давида! Возможный Избавитель.
На помощь к нему пришли ангелы. «Ангелами» в Кумране величались священники. Которые – надеясь на мальчика – предложили Иосифу признать плод уже сейчас. Ради чего – сыграть свадьбу. И не просто незамедлительную, а сразу вторую. Ту самую, на которой невеста уже тяжёлая.
А рассудили так ангелы по той же причине: не пропадать же зря семени «Святого Духа», каковым в том же Кумране величали всякого потомка Давида. Ибо с его возможным возвращением на престол ессеи мечтали развернуть время вспять. К своему былому величию.
Так Иосиф и поступил. Сыграл вторую свадьбу. И скоро – к ликованию ангелов – родился Иисус. Возможный Избавитель!
78. Гнев для насмешника, гнев и терновый венец!
– Надо же! – вздохнула Валечка и сменила перед Мао тарелку. Чистую. Потом поставила стакан перед Ши Чжэ. Пустой.
Хрущёв с тем же Булганиным танцевали аргентинское танго.
Остальные – за другим концом стола – наблюдали за ними и вяло хлопали в ладоши. Не в такт, но и не громко. Чтобы не мешать нам.
Царём в Иудее был тогда Ирод. «Некий». Ибо был не из семени «Святого Духа». Даже не чистый еврей. «С продолжением.» Хотя он и основал общину кумранских ессеев.
Мао прервал Ёсика: почему вместо сперма вы говорите семя?
Я рассердился: «Так надо!»
А Мишель добавила, что некоторые жалеют даже это слово.
Ироду и его болельщикам рождение Иисуса не понравилось. Фарисеи объявили его не царским наследником, а ублюдком. И называли позже Лжецом. Ибо со строгой точки зрения он и вправду приходился Иосифу внебрачным отпрыском.
Но выдавал себя за законного.
Если же судить нестрого, Иисус был в законе. Поскольку, дескать, был зачат в период такого обручения, которое увенчалось сразу второй свадьбой. Неразрывным браком. Не пробным.
Итак, уже с самого начала Христос оказался в тисках мучительного вопроса: царь он или не царь? И эти тиски определили всю его историю. Его трагедию.
Получается, нашу тоже, рассудил я вслух и взглянул на Лаврентия. С упрёком. Вот, мол, к чему приводит горячность.
Лаврентий защитился таким же взглядом: а кто оказался горяч? Как, мол, звали Иисусова папу?
Официально вопрос о законности Иисуса решался при его жизни по-разному даже в Кумране. В зависимости от того – кто был там первосвященником. При нестрогом Анании Иосифа называли «Давидом», то есть возможным царём, а Иисуса – «Соломоном», сыном царя. Наследником. И тоже будущим царём. Будущим «Давидом».
При строгом фарисее Каиафе, который сменил Ананию, Иисус стал «Лжецом», а «Соломоном» стал его брат Иаков, зачатый законно. После свадьбы родителей.
Вмешалась – громко – Матрёна: в этом вопросе, мол, и у нас строго; без загсовой бумаги ты не жена, а дети ублюдки.
– И правильно! – высунулся вдруг Ворошилов. – А зачем бояться загса? – и сразу же вернулся к засранцам.
Иисус впал в немилость. Тем более, что рассуждал вольно. Считался либералом. Западником. Отрешился от тех, кто призывал к восстанию против Рима. Тем не менее, сумел завести друзей, надеявшихся изменить курс Каиафы. Антиримский и националистический.
Эти друзья, правда, были среди ессеев в меньшинстве.
Ещё бы, хмыкнула Мишель, в большинстве оказываются как раз патриоты и идиоты.
Чиаурели подумал и окинул её строгим взглядом.
– Иисус меньсевик был?! – возмутился Ши Чжэ, а Мао снова отодвинул от него стакан. Уже пустой.
Политическим центром Иудеи был Иерусалим. Духовным – Кумран. Поэтому если бы ессеи, точнее, «Давид или Соломон», вернулись к власти, то будущее еврейского Царства, а значит, дескать, и мира, зависело теперь от того – Лжец Иисус или нет.
Если да, если в судьбоносный день «Соломоном» будет объявлен брат Иаков – всё в Царстве пойдёт иначе. Не по Иисусу. По-восточному: национализм и презрение к инородцам и иноверцам.
Тем временем в самом Кумране к власти поднимаются пока не Иисус с Иаковом, а «Сатана» и «Учитель Праведности».
«Сатаной» называли Главного Писца, фарисея по имени Иуда Искариот. За то, что он был лидером буйноголовых зелотов. Вдохновителем лютой ненависти к Риму.
А «Учителем Праведности» был Иоанн Креститель. Тоже националист, но из тех, кто разрушение Рима доверял небесам, а не отчаянным партизанам.
– А какая у него была долзность? – спросил Ши Чжэ.
В этот раз Ёсик удостоил его ответа. А может быть, и нет: собирался сообщить сам. Иоанн был по существу кумранским представителем иерусалимского первосвященника.
Кумранским Папой.
В отличие от Иуды Искариота, Иоанн, кстати, не признавал Иисуса законным отпрыском Давида. А сам был из клана, с возрождением которого ессеи связывали Спасение и обновление Царства. Из клана Цаддока. Это был страстный человек и великий оратор. Аскет и пророк. Которому внимали и народ, и царь Иудеи. И приход которого уподобили «восходу солнца».
Ёсик выдержал паузу и ухмыльнулся. Вспомнил то ли слова из кумранского свитка, то ли самого Иоанна. Закинул голову назад и, изменив голос, стал декламировать:
Я – Иоанн, я – змей для смутьянов и грубых,
Но исцелитель для тех, кто придёт сожалеть!
Я – Иоанн, я – благая догадка для глупых,
Но для предателей буду насмешка и плеть!
Я – благомудрый совет для искателей правды,
Смелость для робких, непостоянных сердец,
Ужас для тех, кто Святителю бросит: «Неправ ты»,
Гнев для насмешника, гнев и терновый венец!
Я – Иоанн, возмутитель порочного дома,
Ада исчадье для злой и ревнивой души!
Я жарче огня, страшнее великого грома
Для тех, кто надежду надеется в нас задушить!
Я – Иоанн, толкователь нездешних загадок
И испытатель пытливых и чистых умов,
Божий любимец и слава фамилии Цаддок!
И изрекатель бессмертных и праведных слов!
…Мао квакнул. Лицо его снова налилось счастливой краской и стало оранжевым.
По расцветшей на нём зелёной улыбке я понял, что он хотел бы считать эти слова своими. Я бы тоже захотел того, если бы писал такие стихи, как Мао. Даже Микоян смеялся, когда перевели одну из поэм, которые китаец прислал с ним мне из Пекина. Про Великий Марш:
Враг наступает, – мы отступаем,
Враг замирает, – мы замираем,
Враг утомлён, – мы ему докучаем,
Враг отступил, – мы его разрушаем!
Ши Чжэ подчеркнул, что председатель – поэт, и в этом качестве хотел бы получить экземпляр Завета. Я ответил, что этих строф там нету, но книгу он получит. В качестве председателя.
Валечка рванулась было за книгой к моей комнате, но я пресёк её взглядом.
Лаврентий налил в стакан гранатовый сок и протянул Ёсику. Тот забрал стакан и выпил залпом. Без «спасибо».
79. Брак – серьёзное основание для развода…
«Закатилось солнце» ровно через пять лет.
– Ровно через пять? – удивился я.
Лаврентий задумался над моим вопросом, а Ёсик ответил на него: да, ровно через пять лет, в течение которых кумранские иудеи «бессмертными и праведными» считали прежде всего те слова, которые изрекал «толкователь нездешних загадок».
Ещё через год после «заката солнца» Иоанну отсекли голову. В 31-м году новой эры.
– Христианской! – поправил Ёсика Лаврентий.
Тот не понял замечания, но кивнул и добавил, что казнили пророка за фальшивые предрекания. За пустословное пророчество. За смущение народной души. В частности, за то, что предсказанное им возрождение дома Давида к определенному дню не состоялось.
Оно не состоялось никогда, пояснил Ёсик, но царь Агриппа Ирод, которого, согласно Иоанну, должен был сменить на троне «Давид», прождал после «рокового дня» один год. На всякий случай. Из уважения к голове Иоанна. Но потом приказал её отсечь.
На тот случай, чтобы впредь никто ложно не пророчествовал.
– Висарионич! – перегнулся ко мне Лаврентий за спиной Ёсика. – Тквен ром 22-ши генсеки гахдит, гамиквирда: 5 цели рат моунда ис монголи? Албат квавис джерода сацаа мсоплио револуциа мохдебао ром идзахда! (Виссарионович, когда вас в 22-м назначали генсеком, я удивился: зачем было лысому монголу так долго тянуть – 5 лет?! Его, наверное, ворона смущала. Лейб. Каркавший про мировую революцию: вот-вот, мол, случится! Подождите, Ильич, с назначениями…) Хренов пророк!
Но Иисус вёл себя осторожней. Не пророчествовал даже о том, что считал истиной. О том, что станет царём. Не пророчествовал ещё и потому, что, как и положено, не был в истине уверен. В том, что она и есть истина.
Поэтому, в отличие от Иоанна, Иисус действовал не один. Собственно, он и не действовал, а лишь представлял движение, считавшие его, а не брата Иакова, законным наследником Давида.
А в том языческом мире любого законного наследника любого царя, как самих царей или видных священников, величали земными богами. Сынами бога.
К этому и сводилось действие Иисуса – быть Божьим сыном. О действовании он и не думал.
Как думал тот же Иуда Искариот. Поднимавший народ против Рима.
Как думал первосвященник Каиафа. Обносивший еврейский мир железным забором.
Как думал другой первосвященник, Джонатан Анна. Казнённый за вмешательство в политику. Вмешавшийся даже в казнь Иисуса: доставил ему чашу с ядом.
Как думал «добрый самаритянин» Симон Магус. Он же святой Лазарь, воскрешённый Христом. Он же апостол Симеон Зелот, казнённый вместе с ним.
Как думали остальные. Все, кто боролись. То есть – совершали действия. Действовали на мир. Выходили из себя в него. Иисус не действовал. Просто был. В себе. Вокруг него шла борьба. Иногда она касалась и его. И иногда – когда касалась – он откликался. И всё.
Но через него пришло изменение. Действие. Воспитанный в традиции строжайших ессейских ритуалов, Иисус подготовил потрясение не только этого движения, но и всей еврейской религии. Подготовил тем, что просто был.
Это потрясение, выход иудаизма во враждебный ему окружающий мир, породил новое учение.
Во имя возможности когда-нибудь стать царём и действовать Иисус стал инакомыслящим. Мир вокруг него сам пришёл в соответствие с его иной мыслью.
Иисус ничего не разрушал.
И не строил. Кроме легенды о себе. Да и то – после казни.
– Не отвлекайтесь! – прервал Берия. – И не забегайте вперёд!
– И есцё не пропускайте! – потребовали китайцы.
– Что имеете в виду? – обиделся Ёсик.
– Товарис Циаурели рассказал, цто одназды Иисус усёл в пустыню. Совсем один! И цто его там пытал сатана.
– Я это не пропустил, а опустил. Пустыней в Завете назвали Эйн Фешха. Это такое селение недалеко от Кумрана. Ессеи уходили туда в «грязные дни», когда хлопотали о продолжении рода. Иисус тогда обручился. И по закону, его дол-жен был испытать Главный Писец, Иуда Искариот, «Сатана».
– На цто испытать? – испугались китайцы.
– На готовность вернуться к безбрачной жизни.
– Полуцается, он не в пустыне муцался, а к зенсине примеривался?
– Это и есть муки. По мнению ессеев. Они считали женщин нечистью. Из-за ежемесячных женских нечистей. И после обручения Иисус очищался сорок дней. Постился.
– Не кусал? Или в другом смысле? Убезал от зенсцин?
– Не кушал.
– Неузели?
– Что «неужели»? Многие умели подолгу не кушать.
– Неузели, говорю, зенсин считали настолько грязными?
– Вначале да, – помялся Ёсик. – Но я об этом не хотел тут… В присутствии… Потому и опустил. А не пропустил.
Потом майор кивнул на Лаврентия и пожаловался мне:
– Я, наоборот, не отвлекаюсь… И не забегаю…
– Говорите! – разрешил я.
Иисус жил одною мечтой: подняться на престол. Считая это, правда, божьей волей. Отвернулся и от матери, когда она примкнула к тем, кто признавал не его, а Иакова. Который выступал против обращения воды в вино. За сохранение старого уклада, обещавшего ему трон.
Потому Иисус и сказал матери на свадьбе в Кане: «Кто ты мне, женщина?! Не пришёл ещё мой час!» А он возможно пришёл бы, этот час, если бы все, кто были водой, обратились в вино.
Шли годы, и в ожидании своего часа этот царский отпрыск сам превратился из вина в воду. В защитника бедноты. Отверженных и обделённых. Которых, знакомый с трагедией отверженности и обделённости, он понимал лучше других.
Сочувствуя им, Иисус защищал и себя. Его личное спасение – престол – зависело от гибели старого устоя. Нравственного и политического. Чего он и желал. Желая в той же мере спасенья всеобщего.
Это спасение ему было выгодно. Как выгодно было, чтобы страждущие обрели силу. Никто не знает – во что он верил больше. В своё спасение или во всеобщее? Чужая душа потёмки.
– Майор! – снова прервал Берия. – Опять сбиваетесь! Как вы такое могли про Иисуса сказать, – «чужая душа»?
Ёсик ответил опять же мне: любая душа – чужая. Своя тоже. Ибо никто не знает, что в ней из чего состоит. И как в ней это «что» появляется.
Если человек душою верит в то, что ему выгодно, – где, скажите, граница между мыслью о выгоде и верой? И что пришло вначале? И как одно переходит в другое? И ещё…
Мишель сощурилась. Лаврентий качнул пальцем – и Ёсик умолк. Потом кивнул в знак понимания и продолжил.
Как всякому потомку Давида, Иисусу следовало позаботиться о продолжении рода. Ради чего всем «ученикам» своим он, как сказано в Завете, предпочёл некую Марию. Которую в Завете назвали Марией из Магдалы.
«Ученики говорили Иисусу в обиде: Отчего это ты любишь её больше, нежели нас? Спаситель отвечал им и сказал: Почему, спрашиваете, не люблю вас как её? Когда слепец и зрячий бредут в кромешной мгле, они никак друг от друга не отличаются. Но когда придёт свет, зрячий начнёт зреть, но слепец останется во мраке.»
Хотя эта Мария считалась спутницей жизни Учителя и родила от него (сперва дочь по имени Тамар, а потом и двух сыновей), она «следовала за Сатаной». То есть за Главным Писцом, Иудой Искариотом, зелотом, который призывал к войне с Римом и недолюбливал Иисуса за терпимость к врагам.
Я вспомнил Надю, а Чиаурели вздохнул и укорительно взглянул на Мишель. Та пожала плечами: ну и что?! Женщины, мол, спят с одними, а следуют за другими. Во-вторых же, я тебе не спутница жизни, а её подруга!
За «Сатаной» пошла и другая Мария. Мать. Пресвятая Дева.
Мишель возмутилась: почему же тогда мать величали Пресвятой, а Магдалину обзывали «прелюбодейкой»?
То ли отвечая ей, то ли продолжая мысль, Ёсик сообщил, что Магдалина досталась Иисусу не девой: до него она пребывала в другом пробном браке. А таких женщин называли – как назвали её.
– А почему она развелась? – спросил Чиаурели.
– Потому что была в браке! – хмыкнул Лаврентий.
– Ара, сериозулад… (Я серьёзно спрашиваю.)
– Мец сериозулад геубнеби (Серьёзно и отвечаю), – и вернулся на русский. – Брак – самое серьезное основание для развода!
Мишель рассмеялась, чем доставила Лаврентию радость.
Магдалина, однако, развелась, ибо брак был бесплодным.
Иисуса, между тем, беспокоило отнюдь не то, что жена была «прелюбодейкой». Мучило другое: ему уже стукнуло тридцать восемь, а до трона было так же далеко, как прежде.
Иисус учил «любить врага» – и римский прокуратор Пилат считал его лояльным к центру. Но в Иерусалиме и Риме реальная борьба за иудейский престол – закулисная или открытая – шла по-прежнему между отпрысками царя Ирода. Не Давида. Между Агриппой и Антипой.
Что же касается бога, тот – вопреки частым предсказаниям, подозрениям и обвинениям – если и вмешивался во что-нибудь, то не в иудейские дела.
80. Как это мозно делать?!
В сентябре 32-го года христианской эры, в Судный день, то есть за полгода до казни, Иисус решается наконец на первый из трёх отчаянных поступков. Судьбоносных. За что и угодил на крест.
– Значит, не поступков, а проступков! – обрадовался Лаврентий и подправил пенсне. Приготовился к проступку и Мао: крутанул тыквой, но Валечку не нашёл.
В кумранском храме шла своим ходом церемония отпущения грехов еврейскому народу. Отпускала их обычно – после консультаций с богом – знаменитая еврейская «тройка»: «Моисей», «Илия» и «Христос». То есть – Пророк, Священник и Царь.
Еврейский народ состоял из иудеев, живших в Палестине, и тех, кто находился в рассеянии. В диаспоре. Первые считались выше вторых, как Палестина – чище остального мира. Палестинским евреям отпускала грехи главная «тройка», остальным – «запасная».
«Запасники» отпускали грехи не в главном, а в «запасном» кумранском святилище.
Иисус входил в состав «запасной». На правах самого младшего члена, «по левую руку» от Священника. На правах «Христа», Царя. Его не включили бы и в эту, неглавную, «тройку», не будь в ней главным, то есть Священником, Ионатан Анна. Который считал законным давидовым наследником Иисуса, а не Иакова. И поэтому назначил его в «тройке» Царём.
В Пророки, кстати, «справа от себя», он поставил некоего старика Варавву.
В три часа пополудни, когда «тройке» надлежало взойти на амвон и объявить благую весть об очередной милости Всевышнего, Иисус совершил неслыханную дерзость.
Он – сказано в Завете – «преобразился». «Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить бельё.»
На амвоне Иисус оттеснил в сторону Ионатана Анна, встал посередине «тройки», на главное место, и заговорил от имени самого Первосвященника! Которому лишь и позволено завершать церемонию Судного дня!
Я представил себе реакцию Ильича или Лейба, сделай я с ними раньше срока нечто подобное. Не заткни я глотку Каменеву с Зиновьевым, даже в этой тройке я оказался бы четвёртым.