Джоансен Айрис. Жажда золота

   Спустя пять минут, собрав всю свою волю, Джейн вышла из палатки и увидела, что Ли Сунг, Дилам и Руэл уже в седле. Не говоря ни слова, она села на свою Бедилию и направила кобылу в сторону колеи.
 
   «Нет! Это сон! Всего лишь дурной сон. Такого просто не может быть», — убеждала себя Джейн, глядя на перекореженные рельсы.
   — Сколько он успел разворотить?
   — Пять миль.
   — И где находилась твоя хваленая охрана? — с горечью спросил Ли Сунг, направляясь от колеи к тропе, которую проложил Данор сквозь джунгли.
   Дилам пожала плечами.
   — Мы никак не думали, что он может забраться так далеко от лагеря.
   — Пять миль! — бесчувственным голосом повторила Джейн. Исправить колею до конца дня не было никакой возможности. Только ощутив взгляд Руэла, она сумела взять себя в руки. Он ждет на ее лице признаков уныния и подавленности. Но не дождется. Джейн смотрела перед собой, на страшную картину разрушений, учиненных Данором, и лихорадочно размышляла о том, что она еще может предпринять.
   — Мы должны остановить его!
   Дилам подошла к своей лошади и села в седло.
   — Я приведу рабочих для расчистки путей.
   Джейн с горечью осознала, что Дилам не обратила никакого внимания на ее слова. Этот взбесившийся слон может разворотить всю линию, но Дилам готова терпеть его выходки до бесконечности.
   — Джейн! — услышала она голос Руэла.
   Что-то у нее внутри оборвалось. Отчаяние обернулось яростью и гневом:
   — Ну что? Ты счастлив? Ты победил.
   — Да.
   Странные нотки, прозвучавшие в его голосе, заставили Джейн повернуться в его сторону. В выражении лица Руэла она не увидела ни насмешки, ни злорадства. Но неукротимая ярость, вспыхнувшая в ее душе, требовала выхода. Джейн уже не могла остановить этот поток:
   — Но тебе мало этого. Ты все еще хочешь большего. Ты хочешь увидеть меня на коленях. Так ты, кажется, выразился? Я должна понести наказание. — Ее глаза сверкнули. — Хорошо. Я согласна.
   Он весь напрягся, пристально глядя ей в лицо.
   — Все равно этому не будет конца. Пока ты не сочтешь, что я «испила свою чашу до дна», ты будешь терзать меня. Я готова выпить ее. Я приду в твой домик и позволю делать со мной все, что тебе заблагорассудится. Ты этого хочешь? — свирепо спросила Джейн.
   — Да. И я честно дал тебе возможность завоевать свободу.
   — Первый бой я проиграла. Но я не собираюсь проигрывать снова. Я закончу линию в срок.
   — Но ты сказала…
   — Ты мне мешаешь здесь. Я не хочу тебя больше видеть, слышать и думать о тебе. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое до тех пор, пока работа не будет завершена. — Голос ее срывался. — Но ты не дашь мне этой возможности, пока не насладишься местью. И я предоставлю тебе эту возможность….
   — Я буду ждать тебя завтра вечером. Оставь свою лошадь в конюшне и иди прямо туда. Я не хочу, чтобы кто-то знал, что ты придешь ко мне. — И пустив лошадь рысью, Руэл поскакал во дворец.
   — Что ты собираешься делать?
   Она повернулась и увидела Ли Сунга, который вышел из джунглей.
   — Неужели мы позволим ему и дальше бесчинствовать? — спросил он раздраженно.
   — Нет, — глубоко вздохнув, чтобы скрыть волнение, ответила Джейн.
   — Я готов пойти по его следам хоть сейчас.
   — Ни за что! — Смягчив резкость тона, Джейн пояснила: — Ты нужен здесь. Завтра утром мне придется поехать во дворец.
   — Дилам справится не хуже, чем я.
   — Мне будет спокойнее, если наблюдать за рабочими будешь ты.
   — Слон действует необыкновенно решительно. — Ли Сунг внимательно всматривался в сломанные деревья, которые указывали, куда отправился Данор. — Он снова пошел в ту же самую сторону. Хотел бы я знать, почему?
   Навязчивая идея, связанная с Данором, на счастье, не позволяла ему увидеть, что творится с Джейн.
   Она не жалела, что так опрометчиво дала обещание прийти к Руэлу. Инстинкт самосохранения после того, как прошла волна гнева, позволил ей трезво взглянуть на случившееся. Все равно она не могла жить дальше в таком напряжении, на таком пределе сил, которые вызывало присутствие Руэла. Все равно этому надо было положить конец.
   Но после этого она сможет отгородиться от него. Впереди будет только работа, работа и еще раз работа. Она выдержит испытание.
   Повернув лошадь, Джейн двинулась следом за Ли Сунгом к Слоновьей тропе.
 
   — Слон? — Маргарет смотрела на изысканную резную фигурку на небольшом черном камне, что лежал на рабочем столе.
   Задрав хобот, слон трубил. Его поза, каждый мускул его тела были полны жизни. Венок из листьев, обрамлявший изображение, был выполнен с такой же непосредственностью и внутренней энергией.
   — Очень рад, что ты по крайней мере смогла узнать, что вышло из-под моего резца, — сказал с легкой иронией Картаук.
   Маргарет фыркнула.
   — Не надо принижать себя. — Она подошла ближе. — Прекрасная работа. Вчера, когда я уходила, ты даже не приступал к ней.
   — Мне не спалось, и я решил, что сделаю печатку для Руэла.
   — Печатку?
   Картаук указал на изысканную монограмму, которая вплеталась в узор из листьев.
   — Придворный художник обязан угадывать желания своего покровителя.
   — Сдается мне, что ты делал ее скорее для собственного удовольствия, — сказала Маргарет, вглядываясь в выражение его лица. — А раньше тебе приходилось вырезать печатки?
   Откинув голову, он рассмеялся.
   — Нет. Я старался следовать заветам великого итальянского мастера Челлини. Но мужчины тоже любят потешить себя маленькими игрушками.
   — Зная тебя, я никогда не приму слова «маленький». — Маргарет склонилась над камнем. — А почему ты выбрал слона?
   — Потому что Руэл смог купить этот остров благодаря игрушке. Фигурой слона игра заканчивалась. Слон помог Руэлу совершить сделку и завладеть Циннидаром. Вот почему мне показалось, что слон здесь будет вполне уместен. — Картаук запустил совок в один из маленьких горшков, стоявших перед ним на рабочем столе, и вытащил небольшой комок темного воска.
   Маргарет, как всегда, зачарованно следила за его движениями. Его большие руки и крепкие пальцы двигались ловко и красиво. Она никогда не уставала наблюдать за волшебным превращением самого обычного материала в изумительные вещи — настолько совершенные, что они тоже оставляли впечатление чего-то природного, явившегося само собой, без всякого усилия со стороны. В том, как руки Картаука с нежностью двигались по воску и камню, было что-то чувственное.
   — Кроме того, я люблю слонов, — продолжал говорить Картаук. — Во дворце махараджи я вылепил с десяток самых разных фигурок. Чуть ли не в каждой комнате стояло по слону. — Он лукаво улыбнулся. — Меня особенно вдохновляло то, что Абдар их ненавидел.
   — Почему?
   — Махараджа как-то обмолвился о том, что еще ребенком Абдар упал со спины одного из них, и слон, наступив ему на руку, сломал ее. К сожалению, слуга успел вытащить его. — Картаук взял тонкую кисть, погрузил ее в оливковое масло и смазал сверху восковой рельеф. — Но я полюбил эти создания еще до того, как услышал рассказ махараджи.
   — Ты лелеял недобрые мысли.
   — Абдар того заслуживает. — Картаук вынул из другого горшка чистый комок глины. — Моли Бога, чтобы тебе никогда не довелось испытать на себе, сколько зла несет этот человек.
   — Ты сказал, что Руэл готовится к вторжению Абдара.
   — Да.
   — Тогда почему ты согласился приехать на Циннидар?
   — По многим причинам.
   — По каким?
   Картаук перешел в тот конец мастерской, где стояла печь, в которой медленно кипела в горшке какая-то жидкость.
   — Коли ты надумала поработать подмастерьем, то принеси мне из кабинета кисть с длинным волосом.
   Маргарет прошла в кабинет и вернулась оттуда с нужной кистью.
   Картаук принялся осторожно лить жидкий гипс на воск, тщательно заполняя при помощи кисти все мельчайшие щелочки.
   — Я очень хорошо… заполняю пустоты, — сказал он негромким голосом.
   Маргарет почувствовала странное тепло, охватившее ее. Сердце забилось чаще, совсем как тогда, во время их памятного разговора в Гленкларене. Она поспешно опустила глаза.
   — А что ты будешь делать дальше? — спросила она, но дрогнувший голос выдал ее внутреннее волнение.
   Картаук ничего не ответил, и Маргарет вынуждена была заставить себя посмотреть на него. В выражении его лица она могла прочесть мощь, силу, энергию и что-то еще, что она затруднилась бы выразить словами.
   — После того, как гипс схватится, я удалю воск и отполирую форму.
   — А потом можно будет делать отливку?
   — Чтобы гипс затвердел, надо выждать двенадцать часов. — Он приподнял брови. — Твой интерес подогревает меня. Скажи, Маргарет, а ты когда-нибудь думала о том, какая печать могла бы быть у тебя?
   — Нет, конечно, — удивилась она и переменила тему: — А у кого ты был подмастерьем в детстве?
   — У своего отца. Это был самый искусный золотых дел мастер Стамбула. Он получал заказы от всех знатных людей города и даже от самого султана. Он обучил меня всем приемам работы. Но когда мне исполнилось тринадцать лет, отец потребовал, чтобы я ушел из дома.
   — Почему?! — удивилась Маргарет.
   — Зависть. Уже первые мои самостоятельные работы привлекли внимание заказчиков. Они отнесли несколько моих вещиц султану, и тот заинтересовался ими.
   — Из-за такого пустяка выгнать из дома своего собственного сына? — еще больше изумилась Маргарет.
   — Мой отец не считал это пустяком. Его мастерство всегда было смыслом его жизни. Я догадывался, что такое когда-нибудь может произойти, и готов был к этому. Отец, несомненно, прекрасно владел своим ремеслом. Но во мне горела искра Божья. Как у Микеланджело, у Челлини. Я сразу понял, что я больше, чем простой ремесленник. И не винил своего отца. Если сам не обладаешь большим дарованием, трудно жить рядом с гением. Будь я на его месте, я тоже испытывал бы такую же мучительную зависть.
   — Но ты бы не выгнал своего сына!
   — Откуда ты знаешь? — улыбнулся Картаук.
   — Знаю.
   И, к своему удивлению, Маргарет поняла, что это правда. За последние недели ей удалось намного лучше узнать Картаука. Он был тщеславен. Но он не был высокомерен. У него была необыкновенная уверенность в собственной одаренности, но его насмешливое отношение к прочим мастерам было не больше чем поза. Своеобразная игра. И Маргарет почувствовала невольное раздражение и даже злость на отца Картаука за ту боль, которую он заставил пережить мальчика. Обида не ожесточила сердце Картаука, но заставила его спрятать врожденную доброту под маской иронии и высокомерия.
   — И все равно твой отец поступил плохо.
   — Я же тебе сказал, что не виню его.
   Но Маргарет внутренним чутьем угадывала, как болезненно он перенес этот удар.
   — А как же твоя мать?
   Картаук пожал плечами.
   — Красивая и тщеславная женщина… Она любила украшения, которые делал мой отец. И не захотела, чтобы его гнев обернулся и против нее. — Картаук посмотрел в лицо Маргарет. — Почему тебя это так взволновало? Я отправился к султану и убедил его предоставить мне мастерскую во дворце.
   — Ты был еще совсем мальчиком. Неужели ты не скучал по дому, по родным?
   Он уклончиво ответил:
   — Если много работать, можно забыть о чем угодно.
   — И ты воспользовался этим мудрым правилом?
   — Ты сама делаешь то же самое. Никто не работает больше тебя. Ты доводишь себя до такого состояния, что забываешь обо всем, когда добираешься до постели.
   — Мне не требуется забвение. Я довольна своей судьбой.
   Он молча смотрел на нее.
   — А почему нет? — с вызовом спросила она. — Я живу хорошо. Лучше, чем многие. Не бедствую. И самое главное — у меня есть любимый муж. — Она сняла кожаный передник и повесила его на место. — Кстати, мне пора возвращаться к Йену… — Она не договорила, встретив его взгляд. Дыхание у нее снова перехватило. — Не смотри на меня так.
   — Я радуюсь, глядя на тебя, — ответил Картаук, послушно опуская глаза. — Ты права. Сейчас для тебя самое разумное — уйти. Но еще разумнее будет, если ты больше никогда не вернешься в эту мастерскую.
   Маргарет направилась к двери.
   — Ты ведь еще будешь доделывать эту штуковину? Я хочу посмотреть до самого конца. Уверена, что завтра твое настроение переменится к лучшему.
   — Мое настроение остается таким же, каким оно было всегда. Именно поэтому я предостерегаю тебя.
   — Но мы так хорошо ладим. Особенно в последнее время. Я чувствую, что гораздо лучше стала понимать тебя и…
   — Неужели ты не видишь, откуда исходит опасность? — От ожесточенности, неожиданно прозвучавшей в его голосе, Маргарет на секунду опешила.
   — Что ты имеешь в виду? — осторожно спросила она.
   — Подумай сама об этом на досуге! — Картаук снова склонился над формой. — И не возвращайся сюда больше, Маргарет.
   Маргарет. Впервые он назвал ее по имени. И в этот миг словно мостик перекинулся между двумя берегами, соединив их.
   — Картаук. — Она облизнула пересохшие губы. Ей тоже захотелось назвать его по имени. — Джон…
   Все его мышцы напряглись. Но он так и не поднял головы. Волна страха окатила Маргарет, когда она осознала, что испытывает острое желание, чтобы Картаук поднял глаза и посмотрел на нее так, как смотрел перед этим. Было бы лучше, если бы он, как прежде, оставался за невидимой стеной. Но он ничего не делал для того, чтобы воздвигнуть между ними преграду. Он продолжал сидеть за рабочим столом, пристально глядя невидящими глазами на печатку. И Маргарет чувствовала, что она не в силах двинуться, будто все ее тело было сковано тяжелыми цепями невысказанного и невыразимого желания.
   Наконец Картаук, словно подчиняясь молчаливому призыву, начал поднимать голову. Маргарет почувствовала себя так, словно горячие железные обручи сдавили ее сердце.
   — Нет! — почти выкрикнула она, рывком открыла дверь, побежала вдоль длинного слабо освещенного коридора и распахнула дверь к Йену, будто искала у него спасения.
   Желание.
   Боже милостивый! Она испытывала потребность слиться с Картауком с той страстью, которую она только изображала в минуты близости с Йеном. Тело ее отозвалось на присутствие Картаука так, как оно должно было ответить только на присутствие мужа.
   Она изменила Йену. Пусть всего лишь мысленно, но она изменила ему.
 
   Языки пламени охватили погребальный костер и носилки, на которых лежало тело махараджи, обернутое шелком. Аромат горящего сандалового дерева распространялся все дальше и дальше, в то время как огонь превращал бренные останки в воздух, огонь, воду и землю.
   Горестные причитания плакальщиков усилились, заглушая потрескивание костра и вопли связанных наложниц, выбранных для того, чтобы сопровождать махараджу в его последний путь.
   Взглянув сквозь дрожащее марево пламени, Абдар отметил, как побледнел Пачтал. Это хорошо. Все сочтут, что он тяжело переживает смерть владыки.
   Он не осмелился улыбнуться, но медленно кивнул Пачталу и снова повернулся к носилкам. Все сложилось как нельзя лучше. Нужно только проявить еще немного терпения.
   Обычаи Казанпура требовали трехмесячного соблюдения траура, прежде чем он по праву займет трон.
   Еще три месяца, и он сможет вплотную заняться Циннидаром.
   Но разве истинный последователь богини Кали не вправе нарушить старые обычаи и создать свои собственные законы?!
 
   — Ты сегодня такая тихая, — сказал Йен, поднося к губам чашку чая. — Устала, бедняжка?
   — Немного. — Маргарет заставила себя улыбнуться, поудобнее устраиваясь в своем кресле. — Пройдет, не обращай внимания.
   — Чем занят сейчас Картаук? Делает новую статую?
   — Нет. Ему вдруг пришла в голову мысль изготовить печатку для его величества Руэла Циннидарского. — Она поправила плед у него на ногах, подтянув его повыше. — Я говорила Картауку, что нельзя так тешить его самолюбие, поощрять его гордость. Но он не стал слушать меня.
   Йен усмехнулся.
   — Я с ним согласен. Это позабавит Руэла, порадует его. Он ведь тоже нуждается в заботе. Ты посмотри, он работает, как раб на галерах, не покладая рук.
   — Ему это доставляет удовольствие. — Маргарет отвернулась от мужа и принялась глядеть в огонь. — Но ты прав насчет того, что я немного переутомилась. Больше я не буду ходить в мастерскую Картаука. Это отнимает слишком много времени.
   — Нет, — спокойно возразил Йен. — Нельзя отказываться от того, что доставляет радость и удовлетворение.
   — Удовлетворение? Если Картауку не нужно ничего подать или принести, он вообще не обращает на меня внимания. Какое удовлетворение я могу получить от сидения там?
   — Но твои шаги становятся легче, и улыбка светится на лице, когда ты возвращаешься из мастерской. И это радует меня.
   — Правда? — Если то, что сказал Йен, верно, то ее решение отказаться от первоначального плана мудрее даже, чем она думала. Насколько же она ослепла, если не заметила, что с ней происходит в эти последние дни.
   — Тебе обязательно нужно отвлекаться, — закрыв глаза, сказал Йен. — Чего только я не отдал бы за то, чтобы увидеть тебя счастливой и довольной.
   — Одно только твое присутствие доставляет мне радость.
   — Неправда, — улыбнулся Йен. — Но это добрая ложь. Я приношу тебе только одно беспокойство и неприятности.
   — Нет! — Она поднесла его ладонь к своей щеке. Сейчас, при солнечном свете, кожа его была еще тоньше и еще прозрачней, чем раньше. — Я и в самом деле беспокоюсь о тебе. Из-за того, что ты не хочешь мне помочь и побороться за свою жизнь. Аюбовь не может приносить неприятности.
   Его рука нежно пробежала по ее волосам.
   — Хорошо. Я понимаю. И не стану заставлять тебя лгать больше, чем тебе уже пришлось. Завтра пойди к Картауку и попробуй сделать печатку для меня. Представляешь, как мне будет приятно запечатывать письма в Глен-кларен со своими указаниями собственной печаткой?
   — Нет, я не хочу…
   — А мне не хочется, чтобы ты все время сидела здесь, — перебил ее Йен. — Неужели ты не видишь этого, Маргарет? Меня это тяготит.
   Она видела. И это пугало ее. С каждым днем Йен отдалялся от нее все больше и больше.
   — Если ты разлюбил меня… — Она замолчала. Нет. Не стоит отягощать его еще и этой тяжестью… И без того он несет немалый груз. Кроме того, просто слова не помогут. Его должно охватить неодолимое желание выжить. А его у Йена нет.
   Ребенок!
   Но, может быть, она придумала этот повод, чтобы оправдать супружескую неверность, с отчаянием подумала Маргарет. Сначала у нее не было никаких сомнений в чистоте своих помыслов. Но теперь такой уверенности уже не существовало. Быть может, все это время тайная страсть к Картауку нашептывала ей эту мысль.
   — Мне не хочется идти туда, — проговорила она.
   — Сделай это для меня. — Он улыбнулся, поддразнивая ее. — Как лэйрд Гленкларена я заслужил право иметь собственную печатку.
   И он нуждается в ребенке для Гленкларена. В ребенке, который разбудит в нем едва теплившуюся жизнь. Даже если Картаук доставит ей плотское наслаждение, будет ли она прощена за спасение Йена?
   — Маргарет?
   — Ну хорошо, — она уткнулась лицом в мягкий кашемировый плед, лежавший на его коленях. — Я попробую сделать печатку. Надеюсь, у меня получится. Я смотрела, что делал Картаук, и смогу повторить весь процесс.
 
   Стоя у дверей мастерской, Маргарет поколебалась. А потом рывком распахнула дверь и вошла.
   — Доброе утро, Картаук. Я немного припоздала, но я…
   Он шел навстречу ей. И выражение его лица…
   Маргарет не хотела знать, что скрывается за этим выражением, и опустила глаза к мозаичному полу.
   Картаук остановился перед ней. Она видела его сильные ноги, обутые в кожаные сандалии, ощущала знакомый запах воска, дерева, гипса.
   Нервно облизнув пересохшие губы, Маргарет проговорила:
   — Я много думала обо всем и…
   — Молчи, Маргарет. — Голос Картаука был низким, почти гортанным. Его пальцы скользнули по ее волосам, и он заставил ее поднять голову и посмотреть ему в глаза. — Тебе не следовало бы возвращаться.
   — Я так и собиралась, но… — Она не могла отвести глаз от его лица. Он смотрел на нее тем же пожирающим взглядом, каким прежде в ее присутствии смотрел только на свои статуи. — Йен попросил сделать для него… печатку.
   — Я не хочу слышать его имени. — Губы Картаука прижались к ее губам: крепко, жарко, грубо-чувственно. Одной рукой он притянул ее к себе, а другой вынимал шпильки из волос, бормоча слова на языке, которого она не знала. Его губы передвигались по ее лицу, по шее. И у нее было ощущение, будто каждое прикосновение оставляет на ее теле горячий неизгладимый след. Его руки касались ее плеч, потом скользнули к набухшей груди… Шелковистая борода терлась о кожу. Это была не ласка. Он пожирал, поглощал ее всю. А когда он обнял ее за ягодицы и прижал к себе, Маргарет приняла это как нечто само собой разумеющееся. Должно быть, что-то порочное вселилось в ее душу, если ее не возмущает то, что он проделывает с ней.
   Волосы рассыпались по плечам. И его пальцы, как гребень, проходили сквозь них. Он на миг оторвался от нее.
   — Ты хочешь меня. — Слова его прозвучали почти с яростью. — Меня!
   — Да! — Маргарет и сама осознала это. — Да, Картаук.
   Он стиснул ее, не давая возможности вздохнуть. Столь же желанный, сколь и опасный. Это должно было случиться. Маргарет считала, что готова принять свою судьбу, но тело ее затрепетало, словно она готова была шагнуть в бездну.
   — Что мне делать? — прошептала Маргарет. — Помоги мне. Ты хочешь, чтобы я делала то же самое, что и с Йеном?
   Его мускулы стали твердыми, как железо. Руки замерли в гуще ее волос.
   — Боже, зачем ты это сказала? — Картаук оттолкнул ее от себя.
   Маргарет невольно потянулась к нему.
   — Нет, — процедил он сквозь зубы, не давая ей приблизиться. — Нет, Маргарет.
   — Почему? — Она не могла поверить, что он отвергает ее. — Я думала…
   — И я тоже… — Он глубоко вздохнул и медленно разжал руки, стискивавшие ее плечи. Теперь они висели как плети. — Я думал об этом всю ночь. Я думал об этом с тех самых пор, как у тебя мелькнула эта безумная мысль. — Он повернулся и направился к рабочему столу. — Садись.
   Она села, внимательно глядя на него, чувствуя себя более неуверенной, чем когда-либо в жизни.
   — Почему? Я нравлюсь тебе. Я знаю, что мне далеко до Элен Мактавиш, но ты неравнодушен и ко мне.
   — Неравнодушен? Господь знает, как это далеко от истины. — Он сел за рабочий стол. Голос его сразу стал хриплым. — Хотя можно сказать, что ты тронула мое сердце.
   Маргарет сделала движение в его сторону.
   — Тогда нет причины…
   — Оставайся на месте, — резко сказал он. — Не приближайся ко мне.
   Маргарет замерла и робко улыбнулась.
   — Если ты не считаешь меня неприятной, то почему бы тебе не поразить меня «священным огнем»?
   — Потому что ты не похожа на других женщин.
   — Но у меня есть ноги, руки, глаза и грудь, как у всех.
   — А еще нежное сердце, совесть священника и теплота, которая скрывается за оболочкой холодности и сдержанности. Я не хочу причинять тебе боль.
   — Но ты ведь желаешь меня?
   — Я не просто желаю тебя. Я люблю тебя.
   Не в силах вымолвить ни слова, она смотрела на него.
   — Ты удивлена? — Картаук горько улыбнулся. — Я понял это в тот самый момент, как только ты впервые вышла из замка и принялась командовать мной.
   — Как же так… — Маргарет с трудом услышала саму себя. — Я не троянская Елена, которая ослепляет мужчин.
   — Но меня ты ослепила сразу, с первого взгляда. Ты светилась, как золото при свете солнечных лучей. И точно так же светишься и сейчас. Временами, когда ты устаешь или приходишь в уныние, этот свет тускнеет. А потом он вспыхивает снова…
   — Не обманывай себя Это всего лишь красивые сравнения, красивые слова, придуманные тобой, — покачала она головой.
   — Ты не хочешь слышать слов признания. Думаешь, я сам не знал этого? — Его большая сильная рука медленно сжалась в кулак. — Мне разрешено желать тебя, но не любить. Но мы слишком близко подошли друг к другу. — Он встретился с ней глазами. — Будь честна перед самой собой и признай это.
   Его слова разрушали стену, которую она попыталась возвести вокруг себя, и больно ранили ее.
   — Я… не отрицаю, что пожелала тебя.
   — Да, у тебя хватает смелости признать это. Но вожделение — это всего лишь грех. А грехи прощаются. Изменой Йену могла стать только любовь. А на это ты не отважишься. Так ведь?
   — О чем ты говоришь? Я люблю Йена. — Боль в груди становилась нестерпимой. Она закрыла глаза, чтобы не видеть Картаука. — Я на самом деле люблю Йена, — повторила она, как заклинание, которое помогало ей удержаться на краю бездны.
   — Знаю. — Он помолчал. — Но ты любишь и меня тоже.
   Глаза ее распахнулись.
   — Нет!
   — Черт возьми! Подари мне хотя бы признание. Не будь такой безжалостной.
   — Женщина не может любить двух мужчин.
   — Потому что все поэты и трубадуры пели о том, что в жизни может быть только одна большая любовь? Любовь бывает самой разной. Та, которой мы любим друг друга, самая высокая и глубокая. — Его карие глаза сверкали. — Она полна не только страсти, но и взаимопонимания. Мы как две половинки единого целого. Неужели ты не видишь?
   Маргарет покачала головой, не желая признавать правды.
   — Только чувство долга стоит между нами. Оно как стена мешает нам воссоединиться.