Эл Райс. Час ведьмовства

Нет, Майкл Карри не нуждался в еще одной посетительнице. Особенно если
у этой посетительницы имелись собственные мотивы для визита.

По вечерам, когда Роуан возвращалась домой и уходила в море, чтобы
побыть наедине со своими мыслями, память неизменно возвращала ее в тот
незабываемый день. На мелководье за Тайбуроном было почти тепло. Прежде чем
отдаться на волю холодных ветров залива Сан-Франциско, Роуан задерживалась
здесь ненадолго и только потом направляла яхту в бурные океанские волны.
Резкая перемена в окружающей атмосфере доставляла ей почти эротическое
наслаждение. Взяв курс на запад, она всякий раз любовалась громадными
опорами моста Голден-Гейт, в то время как мощная океанская яхта медленно, но
уверенно двигалась вперед, к едва различимому вдали горизонту.
Волны Тихого океана монотонно и словно отрешенно бились о борт судна.
Окидывая взором вечно неспокойную поверхность, простирающуюся под почти
бесцветным закатным солнцем до самого края, где в туманной дымке сходятся
небо и море, невозможно верить во что-либо, кроме самой себя.
А Майкл верил, что вернулся назад ради какой-то цели. Как странно!
Человек, посвятивший жизнь восстановлению прекрасных зданий, человек, чьи
рисунки и чертежи стали достоянием хрестоматийных изданий, человек, казалось
бы, слишком разумный и образованный, чтобы верить в подобное, неуклонно и
убежденно нес в себе эту веру.
Но ведь он действительно перешел грань, отделявшую жизнь от смерти!
Ему, как и другим, довелось испытать те отпущения, о которых уже столько
сказано и написано: состояние невесомости, вознесение в небесные выси,
способность отстраненно наблюдать за оставшимся внизу миром.
С Роуан ничего подобного не случалось. Однако с нею происходили другие,
не менее странные, события. И в то время как о путешествии Карри знал едва
ли не весь мир, никто даже не догадывался о тех тайнах, которые хранила в
душе она, Роуан Мэйфейр.
Но мысль о том, что произошедшие с ней события могли быть кем-то
спланированы и имели какое-то определенное, специфическое значение, выходила
за рамки ее понимания. Роуан всегда считала -- и это приводило ее в ужас, --
что причиной всему ее одиночество, изнуряющий труд, лихорадочное стремление
внести разнообразие туда, где оно едва ли возможно. Как будто пытаешься
рисовать прутиком на поверхности океанских волн. Чем отличается она от
прочих людей в мире, от маленьких человечков, строящих свои маленькие планы,
которые через несколько лет обращаются в ничто и теряют всякий смысл?
Хирургия столь сильно притягивала Роуан прежде всего потому, что позволяла
поднимать на ноги даже тех, кого окружающие уже причислили к покойникам.
Она, доктор Роуан Мэйфейр, прогоняла смерть и возвращала людей к жизни, и
они искренне благодарили ее. В этом состояла единственная подлинная ценность
существования. "Спасибо, доктор! Мы никогда не думали, что она снова сможет
ходить" -- за такие слова Роуан готова была отдать все, что угодно.
Но если говорить о какой-то великой жизненной цели -- предназначении,
ради которого необходимо вернуться в мир живых... Каково было предназначение
женщины, скончавшейся при родах от удара и уже не слышавшей, как кричит ее
новорожденный ребенок в руках у врача? А в чем состояло предназначение
мужчины, сбитого пьяным водителем на пути из церкви домой?
Вот у того человеческого зародыша, которого ей довелось однажды видеть,
действительно было предназначение. Зародыш жил и дышал, глаза его оставались
закрытыми, маленький ротик напоминал рыбий. От его ужасно несоразмерной
головы и крошечных ручек во все стороны тянулись провода. Этот нерожденный
человечек спал в специальном инкубаторе в ожидании момента, когда его ткани
понадобятся для пересадки, а двумя этажами выше ждал пациент, которому
должны были сделать пересадку.
Тогда Роуан сделала для себя важное и страшное открытие. Оказывается,
вопреки всем законам, в недрах громадной клиники можно искусственно
поддерживать жизнь маленьких человеческих зародышей, а потом по своему
врачебному усмотрению отрезать от них кусочки тканей, чтобы помочь, скажем,
пациенту с болезнью Паркинсона, который к тому времени успел прожить на этом
свете шестьдесят лет и которому для продолжения существования необходимо
пересадить ткани недоношенного плода. Так вот, если это называется
предназначением, Роуан предпочитает оперировать огнестрельные раны.
Чего-чего, а такой практики на отделении экстренной помощи хватало с
избытком.
Роуан никогда не забудет холодный мрачный день накануне Рождества,
когда доктор Лемле вел ее по пустынным коридорам Института Кеплингера.
-- Вы нужны нам здесь, Роуан, -- говорил он, -- Я хочу, чтобы вы
работали здесь, и с легкостью могу организовать ваш переход из университета,
Я знаю, что нужно сказать Ларкину. А сейчас покажу вам нечто, что способны
понять и оценить вы, но не Ларкин. В университете вы такого не увидите.
Увы, она не сумела. Точнее, к своему ужасу, слишком хорошо поняла и
оценила.
-- Строго говоря, то, что находится перед вами, не является
жизнеспособным...
Так начал тогда свои объяснения доктор Карл Лемле, чьим блестящим умом,
дерзкими планами и даром предвидения столь восхищалась Роуан.
-- Это существо не является даже живым. Оно мертво, совершенно мертво,
ибо мать избавилась от него посредством аборта в нашей же клинике, этажом
ниже. А значит, этот зародыш -- не человек, не личность. Но кто сказал, что
мы должны выбросить его, как выбрасывают ампутированные конечности? Ведь мы
знаем, что, поддерживая жизнь в этом крошечном тельце и других, подобных
ему, мы обретаем золотую жилу -- уникальнейшие ткани, обладающие высоким
уровнем приспособляемости, универсальные по степени совместимости, в корне
отличающиеся от всех остальных человеческих тканей. При нормальном процессе
развития плода эти бесценные клетки неизменно отторгаются. Но в данном
случае о нормальном развитии не идет и речи, поскольку мать обрекла это
существо на гибель. А ведь благодаря его клеткам мы можем совершить такие
открытия в области неврологической трансплантации, что "Франкенштейн" Шелли
превратится в сказочку для чтения перед сном.
Да, все обстояло именно так. Утверждение Лемле о возможности в
недалеком будущем производить полную пересадку мозга трудно было подвергнуть
сомнению. Достижения медицины позволят спокойно извлечь этот орган мышления
из какого-нибудь старого, изношенного тела и пересадить в новое,
жизнеспособное и сильное. В перспективе врачи научатся даже выращивать новые
мозговые ткани и в случае необходимости оказывать помощь природе.
-- Видите ли, Роуан, важнейшим достоинством тканей нерожденного плода
является то, что после пересадки они не отторгаются организмом реципиента.
Признайтесь, понимаете ли вы всю значимость подобного открытия? Вы только
представьте: совсем крошечный фрагмент ткани зародыша -- считанные клетки --
пересаживается в глаз взрослого человека, где клетки продолжают расти и
развиваться, приспосабливаясь к новым для себя условиям. Боже мой, разве вы
не понимаете, что это позволит нам участвовать в процессе эволюции? А ведь
мы еще только в самом начале...
-- Не мы. Вы, Карл.
-- Роуан, вы -- самый выдающийся хирург из всех, с кем мне когда-либо
доводилось работать. И если только вы...
-- Я на это не соглашусь! Я никогда не стану убийцей.
"И если я не выберусь отсюда как можно скорее, то начну кричать, --
мысленно добавила Роуан. -- Я должна уйти, потому что уже совершила
убийство".
Тем не менее это действительно цель. Как они говорят, цель, взятая по
максимуму.
Разумеется, Роуан нигде и словом не обмолвилась об экспериментах Лемле
-- не позволила корпоративная врачебная этика. Да и по силам ли
обыкновенному стажеру бороться против столь известного и влиятельного мэтра
медицины?! Поэтому она просто отошла в сторону.
Позже, когда они пили кофе, сидя возле камина в ее доме, и огоньки
рождественской елки отражались в стеклянных стенах, Лемле вернулся к этой
теме:
-- Знаете, Роуан, а ведь опыты на живых человеческих зародышах
проводятся повсеместно. В противном случае не возникла бы необходимость в
издании закона, запрещающего подобные эксперименты.
Конечно, в предложении Лемле не было ничего удивительного. А вот
соблазн казался слишком уж сильным. По сути, сила искушения была почти равна
силе отвращения, испытываемого Роуан. Какой исследователь -- а нейрохирург
всегда исследователь, в полном смысле этого слова, -- не предавался
подобного рода мечтаниям?
После того как Роуан посмотрела фильм о докторе Франкенштейне, ей вдруг
захотелось оказаться на месте того безумца-ученого -- работать в собственной
лаборатории, в горах... Действительно, как интересно было бы увидеть
результаты собственных экспериментов! Но для этого необходимо относиться к
живому человеческому мозгу как к лабораторному препарату, забыть обо всех
заповедях и законах нравственности... А вот этого-то Роуан сделать не могла.
Посещение Института Кеплингера стало для нее кошмарным рождественским
подарком. После беседы с Лемле преданность доктора Мэйфейр
травматологической хирургии лишь возросла. Увидев маленького уродца,
отчаянного пытавшегося дышать, Роуан словно сама заново родилась, обрела
ясную целенаправленность в жизни и одновременно неизмеримую силу. В
университетской клинике она буквально творила чудеса, и потому к ней
обращались даже в самых, казалось бы, безнадежных случаях -- когда мозговая
ткань пострадавшего растекалась по носилкам или из проломленного черепа
торчал лишь обух топора.
Возможно, искалеченный человеческий мозг виделся Роуан средоточием всех
трагедий мира -- свидетельством того, как жизнь снова и снова подвергается
сокрушительному нападению со стороны жизни. Когда Роуан приходилось убивать
-- а ей и в самом деле доводилось это делать, -- ее действия травмировали
мозг другого человека, разрушали его ткани и клетки. Похожую картину она
часто наблюдала у лежащих перед ней на операционном столе пациентов, чьих
имен она даже не знала. А тем, кого убила сама Роуан, никто и ничем помочь
уже не мог.
Но встретиться с Майклом Карри она стремилась не для того, чтобы
завести спор о цели и предназначении. И не затем, чтобы затащить его в свою
постель. Ей хотелось того же, что и всем остальным, кто толпился возле него.
Именно по этой причине Роуан так и не отважилась переступить порог
Центральной больницы Сан-Франциско, лишив себя возможности увидеть его и
лично наблюдать за его выздоровлением.
Роуан хотелось узнать о тех убийствах нечто такое, о чем не могли ей
поведать результаты вскрытия. Важно, что увидит и почувствует он,
прикоснувшись к руке Роуан, в то время как она будет вспоминать о тех людях.
Конечно, если ей достанет на это смелости. Ведь тогда, на палубе яхты, он
явно испытал какие-то ощущения, но где гарантия, что они не изгладились из
его памяти вместе с видениями.
Роуан все это понимала. Давно поняла, по крайней мере каким-то уголком
своего сознания. И теперь, спустя несколько месяцев, идея использовать дар
Майкла Карри в собственных целях не стала для нее менее отталкивающей.
Карри заперся в своем доме на Либерти-стрит и нуждался в помощи.
Хорошо, допустим, она придет к нему и скажет. "Я -- врач и верю, что у
вас бывают видения, равно как и в силу, появившуюся в ваших руках. Верю,
потому что знаю о существовании такого рода необъяснимых психических
феноменов. Более того, я сама обладаю столь же противоестественными
способностями, которые сбивают меня с толку и порой полностью выходят из-под
моего контроля. Я могу убивать по своему желанию". Подействуют ли ее слова
на Карри?
С какой стати это должно его заинтересовать? Сколько людей, убежденных
в истинности его дара, толпится вокруг -- но разве ему становится от этого
легче? Он умер, вернулся к жизни, а теперь потихоньку сходит с ума. И все
же, если она расскажет ему о себе (а эта мысль стала теперь для Роуан
навязчивой), он, возможно, единственный человек в целом мире, способный
понять ее и поверить ее словам.
Наверное, рассказать кому-нибудь о тех случаях -- чистое безумие. Роуан
то и дело пыталась убедить себя в обратном и знала, что рано или поздно
непременно поделится с кем-либо своей тайной. А если этого не случится, то
рано или поздно ее тридцатилетнее молчание будет нарушено, и не просто
нарушено, а буквально разорвано в клочья нескончаемым воплем, который
заглушит все звуки мира.
Сколько голов она заштопала на операционном столе! Но разве это имеет
хоть какое-то значение, если в памяти постоянно присутствуют те трое -- те,
кого она убила?.. Обескровленное лицо Грэма, из которого уходила жизнь.
Маленькая девочка, бившаяся в конвульсиях на покрытой гудроном дорожке. И
мужчина, падающий на руль собственного "джипа".
Едва став интерном, Роуан использовала все доступные ей официальные
каналы и получила данные о результатах вскрытий, проведенных после каждой из
этих смертей... Инсульт, субарахноидальное кровотечение, врожденная
аневризма.. Она очень внимательно изучила все детали.
На обычном человеческом языке это звучало примерно так "...невыявленная
слабость стенки, артерии, которая по непонятным причинам вдруг разорвалась,
вызвав внезапную смерть". Смерть, которую невозможно было предвидеть
заранее. Иными словами, никто не мог даже представить, что эта шестилетняя
девочка вдруг упадет на землю и забьется в судорогах, хотя только что она,
как ни в чем не бывало, вовсю колошматила и таскала за волосы свою
сверстницу Роуан. Несчастному ребенку уже ничем нельзя было помочь: кровь
хлынула из носа и ушей, глаза закатились... Поэтому взрослые поспешили
увести остальных детей в класс, подальше от печального зрелища.
-- Бедняжка Роуан, -- утешала ее потом учительница -- Ты должна понять,
что у этой девочки было заболевание, о котором врачи не знали. Она могла
умереть от него в любую минуту. А то, что это случилось во время вашей
драки, не более чем совпадение.
Именно тогда Роуан осознала бесспорную истину -- ту единственную
истину, которая никогда не откроется учительнице и которая состояла в том,
что виной всему была... Роуан. Именно она погубила девочку.
От подобного легко отмахнуться: дети склонны брать на себя вину за
происшествия, сути которых не понимают. Но все дело в том, что, едва девочка
повалилась на гудрон игровой площадки, Роуан испытала какое-то странное
внутреннее ощущение. Впоследствии, перебирая в уме подробности давнего
происшествия, она пришла к выводу: охватившее ее в тот момент и словно
выплеснувшееся наружу ощущение в чем-то сродни сексуальному возбуждению. При
виде лежавшей на спине обидчицы у Роуан как будто сработало диагностическое
чутье, подсказавшее, что девочка умрет.
Как бы то ни было, Роуан сумела забыть про этот случай. Грэм и Элли,
как и полагалось заботливым, по калифорнийским понятиям, родителям, водили
ее к психиатру. Она играла с нею куклами -- маленькими игрушечными
девочками, говорила то, что психиатр хотел от нее услышать, а тем временем
люди то и дело умирали от "ударов".
Через восемь лет после происшествия в школе на пустынной дороге,
вьющейся меж холмов Тайбурона, вылезший из "джипа" мужчина зажал Роуан рот и
гадким голосом -- вкрадчивым и исполненным наглости -- произнес:
-- Только попробуй пикнуть, милашка.
Ее приемным родителям и в голову не приходило провести параллель между
гибелью той маленькой девочки и внезапной смертью напавшего на Роуан
насильника как раз в тот момент, когда она отчаянно боролась, пытаясь
вырваться из его цепких рук. Тогда ей вновь довелось испытать уже знакомое
необычное, острое ощущение -- гнев буквально захлестнул Роуан, заставляя
цепенеть тело и лишая ее способности ясно мыслить. Все кончилось тем, что
мерзавец вдруг ослабил хватку и уткнулся лицом в руль...
В отличие от остальных Роуан со спокойной уверенностью связала оба
случая воедино. Разумеется, не сразу, не тогда, когда, с силой рванув дверцу
"джипа", с криком понеслась по дороге, -- в те минуты она даже не сознавала,
что спасена. Свои умозаключения Роуан сделала уже дома, после ухода
дорожного патруля и криминалистов, Лежа в темноте, она размышляла в
одиночестве и в конце концов поняла, что смерть насильника была вызвана ею.
Между тем случаем и смертью Грэма пролегло еще почти пятнадцать лет...
Элли умирала от рака и была слишком слаба и измучена, чтобы делать
какие-либо сопоставления. А Роуан, конечно же, не собиралась, подвинув стул
к постели матери, присесть рядом и сказать что-нибудь вроде: "Мама, мне
кажется, его убила я. Он постоянно обманывал тебя, хотел развестись. Даже не
мог подождать каких-нибудь два месяца -- два несчастных месяца, оставшиеся
до твоей смерти".
Такая картина могла возникнуть лишь в ее воображении -- узор мыслей,
хрупкий, как паутина. Но мысленная картина -- это еще не намерение. Картины
и узоры могут возникать в голове когда угодно и оставаться там на длительное
время, а намерение должно быть спонтанным и быстровыполнимым.
"Ты не посмеешь это сделать! Ты не посягнешь на жизнь!" Она раз и
навсегда запретила себе вспоминать о драке с девочкой и даже о сражении с
насильником в "джипе". И уж тем больший ужас вызывали у нее воспоминания о
последнем разговоре с Грэмом.
-- Как это понимать -- ты "подготовил все необходимые бумаги"? --
спросила тогда ошеломленная Роуан. -- Ведь Элли умирает! И ты рассчитываешь
на мою поддержку?
Грэм схватил ее за руки и попытался поцеловать.
-- Роуан, я люблю тебя. Но она уже не та женщина, на которой я женился.
-- Вот оно что! Не та женщина, которую ты обманывал в течение тридцати
лет?
-- Там, в спальне... она... она уже не человек... А я хочу помнить ее
такой, какой она была...
-- И ты осмеливаешься говорить это мне?..
На какое-то мгновение его глаза остановились, а с лица исчезла
презрительная гримаса. Люди всегда умирают с умиротворенным выражением лица.
И у того человека в "джипе", готового ее изнасиловать, лицо вдруг стало
таким отрешенным...
В ожидании приезда "скорой помощи" Роуан успела склониться над Грэмом и
приложить к его голове стетоскоп. Она услышала совсем тихий звук, настолько
слабый, что не каждый врач смог бы его расслышать. Но Роуан отчетливо
различила его -- шум устремившегося в одну точку потока крови...
Никому и в голову не пришло в чем либо ее обвинить. Да и на каком
основании?! Она же сама врач и находилась рядом, когда случился весь этот
"ужас". Бог свидетель, она сделала все, что смогла.
Разумеется, все знали, что Грэм был весьма далек от идеала, -- и его
коллеги-адвокаты, и секретарши, и даже его последняя пассия, эта маленькая
дурочка Карен Гарфилд" без зазрения совести притащившаяся потом в их дом,
чтобы попросить какую-нибудь из его вещей "на память". Все, кроме жены
Грэма. Но его смерть не вызвала ни малейшего подозрения. С какой стати?
Человек умер от вполне естественных причин как раз в тот момент, когда уже
совсем было собрался сбежать, прихватив с собой кругленькую сумму,
унаследованную женой, и двадцативосьмилетнюю идиотку, которая уже успела
продать свою мебель и купить два авиабилета на рейс до Санта-Крус.
Однако смерть Грэма была вызвана отнюдь не естественными причинами.
К тому времени Роуан уже успела освоиться со своим диагностическим
чутьем, постоянно развивала его и совершенствовала. И едва она положила руку
на плечо Грэма, оно подсказало ей: смерть нельзя назвать естественной.
Казалось бы, достаточно одного этого. И все же а вдруг она ошибается? А
что, если речь идет о простом совпадении? Что, если она всего-навсего
обманута хитросплетением событий?
Допустим, она встретится с Майклом Карри. Допустим, он возьмет ее за
руку, а она закроет глаза и станет вспоминать обстоятельства тех смертей.
Возникнут ли перед его мысленным взором те же картины, что довелось увидеть
ей, или ему откроется объективная истина: "Ты их убила"? Стоит все же
рискнуть...

Роуан долго и без всякой цели бродила по клинике, мерила шагами
просторные, устланные коврами приемные, шла мимо палат, пациенты которых ее
не знали и никогда с ней не встретятся. Она чувствовала, как в ней нарастает
и становится всепоглощающим давно поселившееся в душе желание поговорить с
Майклом Карри. Между ней и этим человеком существовала тесная связь.
Доказательством тому служат и происшествие в океане, и таинственные
особенности психики обоих. По не до конца понятным ей самой причинам Роуан
была уверена, что рассказать о когда-то содеянном может только Майклу, ему
одному.
Ей было нелегко смириться с собственной слабостью. Ибо отпущение грехов
за совершенные убийства она получала только у операционного стола -- когда
сестры подавали ей стерильный халат и стерильные перчатки и она вставала
перед алтарем Бога.
По складу характера Роуан принадлежала к числу отшельников-одиночек.
Она умела слушать, но неизменно оставалась более холодной, нежели окружавшие
ее люди. Особое чутье оказывало ей бесценную помощь не только в медицине --
благодаря ему она всегда безошибочно распознавала подлинные чувства других
людей.
Довольно рано, лет в десять или двенадцать, Роуан поняла, что в других
людях присущее ей чутье развито далеко не в такой степени, а иногда
отсутствует вовсе. Взять хотя бы так любимую ею Элли. Бедная женщина даже не
подозревала, что Грэм не любит ее, что она нужна мужу лишь затем, чтобы было
кого порочить и кому лгать, и в то же время ему жизненно необходимо
постоянно держать ее при себе, в полном и безоговорочном подчинении.
Иногда Роуан хотела обладать подобным неведением -- не знать, когда
тебе завидуют или испытывают к тебе неприязнь, не ловить людей на лжи.
Полицейские и пожарные именно тем и нравились ей, что в определенной степени
были легко предсказуемыми людьми. А возможно, нечестность, присущая этому
племени, не настолько раздражала ее. Их хитрости казались безобидными в
сравнении с запутанной, коварной, исполненной бесконечной злобы
непорядочностью людей более образованных.
Конечно, экстрасенсорный дар Роуан был бесценен для диагностики, и это
в полной мере оправдывало его наличие.
Но могло ли что-нибудь оправдать ее способность убивать одним лишь
усилием воли и исключительно по собственной прихоти? Содеянное можно было
только искупить. Но какое полезное применение могла она найти своему
необычному дару?
Самое страшное, что столь неординарные способности вполне поддавались
научному объяснению, равно как и психометрический дар Майкла Карри: они
могли быть связаны с энергией, которую можно измерить, с теми или иными
сложными физическими явлениями, объяснить которые рано или поздно будет не
более сложно, чем возникновение электричества, принципы действия микроволн
или колебаний высокой частоты. Карри получал информацию от предметов,
которых касался, и все воспринимаемые им образы, весьма вероятно, могли
являться особыми видами энергии. Очень может быть, что любой существующий
предмет, любая поверхность, любой кусочек материи хранят в себе подобные
"впечатления", принадлежащие к разряду измеримых.
Однако Роуан не интересовала парапсихология. Ее завораживало то, что
можно увидеть в пробирках, на рентгеновских снимках и на графиках. Ей и в
голову не приходило подвергать анализу собственную способность убивать.
Гораздо важнее было удостовериться, что в действительности она никогда ею не
пользовалась, что существует какое-то иное объяснение случившегося. Она
жаждала подтверждения своей невиновности.
Как ни трагично, но, скорее всего, никто не в силах внятно объяснить,
что же на самом деле случилось с Грэмом, с насильником в "джипе" и с той
несчастной малышкой на школьном дворе. Пожалуй, единственный оставшийся у
Роуан выход -- это, последовав примеру других людей, оказавшихся в подобных
ситуациях, обсудить с кем-то свою проблему и таким образом попытаться снять
тяжесть с души, избавиться от тяжелых мыслей.
Обсудить... Посоветоваться... Поговорить...
Именно в этом Роуан нуждалась больше всего.
До сих пор страстное желание поделиться своими мыслями и переживаниями
возникало у нее лишь однажды. Такие порывы были совершенно не в ее
характере. Но тогда она едва не рассказала обо всем совершенно незнакомому
человеку. Временами Роуан жалела, что не сделала этого.
Потребность выговориться появилась у нее в самом конце прошлого года,
через шесть месяцев после смерти Элли. Роуан вдруг ощутила, что бесконечно
важное для нее понятие, именуемое "наша семья", навсегда исчезло из ее
жизни, и чувствовала себя глубоко одинокой. А ведь до болезни Элли все было
так прекрасно. Даже любовные интрижки Грэма не могли разрушить эту идиллию,
поскольку Элли делала вид, будто его похождений не существовало. И хотя мало
кто рискнул бы отозваться о Грэме как о хорошем человеке, его кипучая и
заразительная энергия поддерживала бодрый ритм их семейной жизни.
Как сейчас Роуан не хватало их обоих!
Ее страстная, всепоглощающая увлеченность медициной немало
способствовала утрате доверительных отношений с подругами по колледжу. Из
тех девушек никто не пошел в науку. Но Роуан, как и Элли с Грэмом,