Эл Райс. Час ведьмовства

голубизну; на поверхности воды играли ослепительные солнечные блики. По
заливу скользили многочисленные парусные яхты. Только сейчас Майкл увидел
прекрасные аллеи вокруг особняка и белые домики, разбросанные по
темно-оливкового цвета холмам. На фоне чудесного пейзажа Роуан показалась
ему еще более одинокой и потерянной.
-- Когда я прочла о силе твоих рук, то ни на миг не усомнилась в ее
существовании. И поняла, каково тебе приходится. Необыкновенные способности
отдаляют нас от окружающих. Нам не приходится ждать понимания от других.
Даже при том, что они собственными глазами видели, что именно ты делал. Что
же касается моей силы, ее проявления не должен видеть никто, потому что это
никогда не должно повториться.
-- Но тем не менее ты боишься, что это может произойти снова? --
спросил Майкл.
-- Не знаю. -- Роуан взглянула на него. -- Стоит мне вспомнить о тех
смертях, и на меня наваливается огромное чувство вины. У меня нет ни цели,
ни замыслов ни планов. Вина встает между мной и жизнью. И тем не менее я
живу, причем лучше, чем кто-либо из моих знакомых.
Роуан негромко и горестно рассмеялась.
-- Каждый день я отправляюсь в операционную. У меня интересная жизнь.
Но не такая, какой могла бы быть...
Слезы потекли снова. Взгляд ее был устремлен на Майкла, но казалось,
что она смотрит сквозь него. Солнце, ярко освещавшее тоненькую фигурку,
играло в ее золотистых волосах.
Майклу нестерпимо захотелось обнять Роуан -- он больше не в силах был
видеть ее страдания, прекрасные серые глаза, покрасневшие от слез, гримасу
душевной боли, прорезавшую уродливыми морщинами гладкую кожу лица и
заострившую его черты. Внезапно кожа разгладилась и лицо вновь приняло
прежнее выражение.
-- Мне хотелось рассказать тебе обо всем этом, -- неуверенно заговорила
она прерывающимся голосом. -- Хотелось... оказаться рядом с тобой и, что
называется, излить душу. Наверное, я надеялась, что... раз я спасла тебе
жизнь, может, каким-то образом...
Не в силах долее сдерживаться, Майкл медленно встал и обнял ее. Он
крепко прижимал Роуан к себе, целовал шелковистую шею, залитые слезами щеки
и даже сами соленые капли.
-- Ты правильно сделала.
Слегка отстранив Роуан, он торопливо сорвал и отбросил в сторону
перчатки. Какое-то время он пристально смотрел на свои руки, потом перевел
взгляд на Роуан.
В ее глазах, наполненных сверкающими в пламени камина слезами, читалось
легкое удивление. Чуть помедлив, Майкл коснулся пальцами ее головы, провел
по волосам, погладил щеки...
-- Роуан...
Усилием воли он постарался поскорее прекратить беспорядочное мелькание
бредовых образов и приказал себе видеть только ее, ту, которая была сейчас в
его объятиях. И вновь где-то глубоко внутри возникло удивительное
обволакивающее ощущение, точно такое же, какое на миг вспыхнуло в нем по
дороге сюда. Внезапно его словно ударило током, по всему телу разнесся
нестройный гул, и он почувствовал, что знает о Роуан все -- о том, насколько
она честна и порядочна, о присущей ей от природы глубинной доброте, о том,
сколь насыщенна ее жизнь. Калейдоскоп сменяющихся, сталкивающихся между
собой образов лишь подтверждал истинность того, что он уже постиг,
правильность его впечатления в целом. И только это имело сейчас значение.
Руки Майкла скользнули под халат, коснулись нежного, стройного тела,
такого восхитительно горячего под его избавившимися от перчаток пальцами. Он
наклонился и поцеловал ее грудь... Сирота, одинокая, испуганная, но до чего
же сильная, неукротимо сильная.
-- Роуан, -- снова прошептал он. -- Пусть сейчас будет важным только
это.
Она вздохнула и будто обмякла на его груди, точно сломанная травинка.
Под натиском разгоравшегося желания боль ее отступила.

Майкл лежал на ковре, подперев голову левой рукой, Правая небрежно
держала над пепельницей сигарету. Чуть в стороне стояла чашка с горячим
кофе. Должно быть, уже девять утра. Он позвонил в представительство
авиакомпании, и ему предложили лететь дневным рейсом.
Однако мысль о расставании с Роуан будила в душе тревогу. Ему нравилась
эта женщина -- так, как до сих пор не нравился никто. Правильнее сказать, он
был буквально околдован ее умом и в то же время почти болезненной
ранимостью, беззащитностью, которая трогала Майкла до глубины души,
пробуждая желание уберечь, оградить ее от всего, что способно причинить
боль. Сознание собственной значимости доставляло такое наслаждение, что ему
даже сделалось стыдно.
Они проговорили несколько часов подряд -- спокойно, уже без
настоятельного стремления до конца излить душу и эмоциональных всплесков.
Роуан рассказывала, как она росла здесь, в Тайбуроне, и почти каждый день
ходила на яхте, заменявшей ей самые лучшие школы. Она вновь упомянула о рано
проявившейся тяге к медицине, к серьезным научным исследованиям, о том, как
мечтала об открытиях в духе Франкенштейна, только более продуманных и
перспективных. Потом у нее обнаружился и в полной мере проявился талант
хирурга Роуан не хвасталась этим -- она просто рассказывала о хирургии, о
волнующем чувстве, охватывающем ее в операционной, о радостном
удовлетворении после каждой удачной операции. Она вспоминала об отчаянии,
захлестнувшем ее после смерти приемных родителей, спастись от которого
помогала только работа. Вот почему она большую часть времени проводила в
клинике, а иногда стояла за операционным столом до тех пор, пока не начинала
валиться с ног. Ее мозг, руки и глаза существовали словно сами по себе,
отдельно от нее самой.
Майкл в свою очередь рассказывал ей о мире, в котором вырос он,
испытывая при этом легкое чувство ущербности. Однако вопросы, которые
задавала Роуан, свидетельствовали о ее несомненном интересе. Он назвал себя
"выходцем из рабочей среды" и в ответ на просьбу Роуан постарался как можно
подробнее описать особенности жизни там, на Юге, и в первую очередь убогий
домишко с покрытыми линолеумом полами, цветущую в крохотном садике ялапу,
непростой быт больших семей, похороны, на которые собиралось множество
народу... Да, наверное, все это звучит для нее необычно и кажется странным.
Он и сам сейчас воспринимает прошлое именно так, хотя воспоминания о нем
причиняют боль и он отчаянно скучает по родному дому.
-- Мои видения и те, с кем я беседовал там, не имеют ко всему этому
никакого отношения. Просто мне хочется вернуться в родные края, пройтись по
Эн-нансиэйшн-стрит...
-- Так называлась улица, на которой ты рос? Какое красивое название*.
[Annunciation (англ.) -- Благовещение.]

Майкл не стал рассказывать Роуан про сточные канавы, поросшие травой,
про мужчин, сидевших на ступенях крыльца с неименными жестянками пива, про
неистребимый запах вареной капусты и про то, как от грохота товарных
поездов, тащившихся по прибрежной ветке, сотрясались стекла в окнах.
Описывать свою жизнь в Сан-Франциско Майклу было несколько легче. Он
рассказал ей о Элизабет и о том, как аборт разрушил их отношения с Джудит, о
странной пустоте нескольких последних лет своей жизни и о чувстве ожидания
чего-то, хотя он не знал, чего именно. Он говорил о своей любви к
архитектуре в целом и к каждому зданию в отдельности, о том, какие дома
строились в Сан-Франциско прежде и какие предпочитают строить сейчас,
упомянул о старом отеле на Юнион-стрит, который так мечтал восстановить.
Потом он подробно описал те дома, которые особо любил в Новом Орлеане, и
объяснил, почему не видит ничего особенного в том, что в некоторых особняках
обитают привидения. Ведь каждый дом это нечто большее, чем место для жилья,
а потому не удивительно, что он способен завладеть душой человека.
Им было легко разговаривать и таким образом все лучше постигать
внутренний мир друг друга, после того как близость позволила им узнать друг
друга физически. Майкл с интересом отнесся к рассказам Роуан о плавании на
яхте, о том, как это здорово -- в одиночестве стоять на мостике с чашкой
кофе в руке и слушать, как за стенами рулевой рубки завывает ветер. Сам он
не испытывал особой тяги к таким прогулкам, но слушал о них с удовольствием.
Его буквально завораживали сопровождавшие рассказ скупые жесты, а изменчивое
выражение ее серых глаз приводило в восхищение.
Майкл даже отважился заговорить о тех фильмах, где в изобилии
присутствовали образы кровожадных, мстительных младенцев и детей, и о своих
ощущениях во время их просмотра -- о том, что ему казалось, будто весь
окружающий мир вступает с ним в беседу. Возможно, он был тогда на грани
безумия. Но кто знает, быть может, большинство пациентов сумасшедших домов
оказались там лишь только потому, что слишком реально воспринимали свои
мечты и иллюзии? Что она думает по этому поводу?.. И еще... Взять, например,
смерть... Он много думал о ней, но самое важное предположение возникло у
него в голове совсем недавно, незадолго до падения в воду: вполне вероятно,
что смерть другого человека является единственным по-настоящему
сверхъестественным событием, которое мы способны воспринять.
-- Я не имею в виду медиков. Речь об обычных людях, живущих в
современном мире. Суть в том, что... В общем, глядя на лежащее перед нами
тело, мы понимаем, что жизнь ушла из него... и сколько ни кричи, сколько ни
бей по нему, сколько ни старайся воскресить это тело -- оно мертво,
окончательно и бесповоротно мертво.
-- Я понимаю, о чем ты говоришь, -- сказала Роуан.
-- Учти еще, что большинству из нас приходится лицезреть покойника не
больше одного-двух раз за двадцать лет. А то и вообще никогда. Нынешняя
Калифорния -- это цивилизация людей, ни разу не видевших смерти собственными
глазами. А главное -- не желающих видеть. Услышав, что кто-то умер, они,
скорее всего, полагают, что несчастный забыл о здоровом питании или ленился
бегать трусцой...
-- К тому же каждую смерть они воспринимают как убийство, -- негромко
рассмеялась Роуан, -- Иначе с чего бы они стали натравливать на врачей своих
адвокатов?
-- И это тоже, но проблема гораздо глубже. Люди не желают верить в
неотвратимость собственной смерти. А когда умирает кто-то другой, все
совершается за закрытыми дверями. Если же незадачливый покойник обладал
настолько дурным вкусом, что вопреки всем правилам пожелал быть похороненным
с соблюдением всех положенных погребальных обрядов, гроб даже не открывают.
В современном обществе намного предпочтительнее мемориальная служба в
каком-нибудь фешенебельном месте, где подают суши и белое вино. При этом
приглашенные на церемонию даже не упоминают вслух, зачем они сюда пришли.
Знаешь, мне приходилось бывать на таких службах, где даже не называли имени
покойного! Но если кому-то все же доведется увидеть мертвое тело -- я не
имею в виду врача, сиделку или гробовщика, -- это становится подлинно
сверхъестественным событием. Возможно, единственным, свидетелем которого
есть шанс оказаться...
-- Тогда позволь упомянуть о другом сверхъестественном событии, -- с
улыбкой перебила его Роуан. -- Представь, перед тобой на палубе лежит
мертвое тело. Ты начинаешь шлепать его, разговаривать с ним... и вдруг...
глаза открываются, и тело оживает."
При этих словах Роуан одарила Майкла такой восхитительной улыбкой, что
он не выдержал и принялся вновь осыпать ее страстными поцелуями. На этом
обсуждение столь щекотливой темы и завершилось.
Самое главное, своими безумными рассуждениями он не оттолкнул Роуан от
себя, она слушала его очень внимательно, стараясь не пропустить ни единого
слова.
Но почему в его жизни должно произойти что-то еще? И откуда у него
ощущение, что сейчас он отодвигает какое-то другое, более важное событие?

И вот Майкл лежал на ковре, думая о том, до чего же ему нравится Роуан
и как сильно его тревожат ее тоска и одиночество. Ему очень не хотелось
покидать ее; тем не менее он должен уехать.
Голова была на удивление ясной -- Майклу нравилось это ощущение. Еще бы
-- за все прошедшее лето он впервые смог так долго обходиться без выпивки.
Роуан налила ему новую чашку кофе. Очень приятный вкус. Чтобы избавиться от
мелькания образов и картин, Майклу пришлось снова надеть перчатки. Лучше не
видеть ни Грэма, ни Элли, ни множество незнакомых мужчин -- весьма
симпатичных, надо признаться. Несомненно, все они -- прежние партнеры Роуан.
Сквозь восточные окна и стеклянную крышу немилосердно палило солнце.
Майкл слышал, как Роуан возится на кухне. Наверное, следовало бы встать и
помочь ей, что бы она ни говорила. Однако ее возражения прозвучали весьма
убедительно:
-- Я люблю готовить -- в этом процессе есть нечто сродни хирургии. Так
что лежи спокойно.
Майкл думал, что встреча с Роуан стала первым действительно важным для
него событием за все эти недели -- только благодаря ей он смог на какое-то
время отвлечься от мучительных воспоминаний о случившемся и забыть о
собственных переживаниях. Как приятно и легко на душе, когда думаешь не о
себе, а о ком-то другом. Размышляя об этом сейчас, в заново обретенном
состоянии ясности ума, Майкл обнаружил, что с момента приезда сюда к нему
вернулась способность к концентрации. Он мог сосредоточиться на их
разговоре, на их интимной близости и на узнавании друг друга. А ведь в
течение долгих дней, проведенных в заточении, его внимания хватало лишь на
одну страницу книги или на несколько эпизодов фильма, и это нередко
буквально выводило его из себя -- раздражало не в меньшей степени, чем
бессонница.
Никогда прежде ему не доводилось столь глубоко погружаться во
внутренний мир другого человека, столь упорно стремиться постичь его до
конца, да еще и за столь короткий срок. Принято думать, что нечто похожее
происходит при сексуальном контакте, однако на самом деле такое
предположение едва ли справедливо. Майкл начисто позабыл, что перед ним та
женщина, которая спасла его из воды. Покоренный силой личности Роуан, он уже
не испытывал туманного, лишенного индивидуальной окраски волнения, как это
было при их первой встрече, -- теперь в его голове теснились безумные
фантазии, и в каждой из них присутствовала только она.
Но как продолжить, углубить знакомство с Роуан, любить ее и обладать ею
и одновременно... сделать то, что он должен сделать? А ведь необходимость в
этом не отпала: он должен вернуться домой и выяснить, какова его цель.
То, что Роуан родилась на юге, не имело к его задаче никакого
отношения. Голову Майкла переполняли образы прошлого, а ощущение
предопределения судьбы в их тесной связи между собой было слишком сильным,
чтобы допустить, будто источником его послужило случайное напоминание о
родном доме из уст доктора Мэйфейр. К тому же вчера на палубе яхты он ничего
подобного не обнаружил. Немногочисленные сведения о самой Роуан -- да, они
там присутствовали. Но даже в их достоверности Майкл не был уверен до конца,
ибо, когда Роуан позже рассказывала о себе, у него не возникало четкого
ощущения знания тех или иных фактов -- лишь явное восхищение этой женщиной.
Роуан не сделала никаких научных заключений по поводу его способностей; да,
они могут быть физическими, да в конце концов можно найти способ их измерять
и посредством какого-нибудь тормозящего препарата поставить их под контроль.
Но его дар необъясним с научной точки зрения -- скорее, он сродни таланту
художника или музыканта.
Однако ему пора ехать. Майклу вдруг стало грустно. Мысль о
необходимости покинуть Роуан повергала в отчаяние, словно он знал, что оба
они обречены.
Ах, если бы она оставалась рядом с ним в течение всех этих ужасных
недель! Интересно... А если бы не случилось того жуткого происшествия, если
бы они с Роуан познакомились где-нибудь случайно... Как бы то ни было, Роуан
стала неотъемлемой частью случившегося, равно как и ее неординарные
способности. Кто, кроме нее, мог в одиночестве оказаться на огромной яхте
посреди погружающегося во тьму залива? Кто еще сумел бы вытащить его из
воды? Да, она действительно человек решительный и необыкновенно одаренный.
В рассказе Роуан о его спасении прозвучала очень интересная фраза:
оказывается, в холодной воде человек теряет сознание почти немедленно.
Однако сама Роуан, бросившись в холодную воду, сознания не потеряла. Когда
Майкл обратил ее внимание на столь явное противоречие, она Роуан призналась:
-- Я не знаю, как добралась тогда до трапа. Честно, не имею понятия.
-- Думаешь, все дело в твоей силе? -- спросил Майкл.
Роуан призадумалась, потом ответила:
-- И да, и нет. Возможно, мне просто повезло.
-- Ну, мне-то уж точно повезло, -- заключил Майкл, неожиданно для себя
обрадовавшись только что произнесенным собственным словам. Он и сам не
понимал, почему они доставили ему такое удовольствие.
Возможно, Роуан знала причину, ибо вдруг заметила:
-- Мы боимся того, что делает нас непохожими на других.
Майкл не мог не согласиться с таким утверждением.
-- Подобными способностями обладает множество людей, -- сказала Роуан.
-- Мы точно не знаем, каковы они, как их оценивать. Мы абсолютно уверены
лишь в одном: неординарные способности оказывают влияние на отношения между
людьми. Я наблюдаю это в клинике. Некоторые врачи многое предвидят заранее,
но не могут объяснить каким образом. Есть такие и среди медсестер. Думаю,
существуют и адвокаты, умеющие безошибочно определить, виновен ли их
подзащитный и каким будет приговор суда. Но они вряд ли скажут, откуда им
это известно.
Вот и получается: сколько бы мы ни познавали себя, сколько бы ни
раскладывали по полочкам, какие бы классификации и определения ни
изобретали, в нас остается сокрытым великое множество тайн. Возьмем
исследования в области генетики. Человек наследует самые разнообразные
качества: застенчивость, пристрастие к определенному сорту мыла, к
определенным именам... Но что еще? Какие невидимые силы передаются нам от
предшествующих поколений? Вот почему мне и не дает покоя то, что я не знаю
свою настоящую семью -- даже в самых общих чертах, Элли, кажется,
приходилась мне четвероюродной сестрой. Что-то заставило ее уехать из родных
мест. Впрочем, я не уверена в точном определении степени нашего родства...
Майкл полностью разделял ее точку зрения. Он вкратце рассказал о своем
отце, о деде и о том, что унаследовал от них гораздо больше, чем соглашался
признать.
-- Но человек должен верить в возможность изменить свою
наследственность, -- добавил он, -- Без веры в то, что из одних и тех же
фрагментов можно каким-то волшебным образом составить различные узоры, жизнь
теряет смысл, ибо в ней не остается места надежде.
-- Конечно можно, -- согласилась Роуан. -- Ты же это сделал, правда?
Хочется верить, что и мне это удалось. Не подумай, что я лишилась рассудка,
но меня не оставляет уверенность, что нам следует...
-- Ну же, говори...
-- Нам следует стремиться к самосовершенствованию, -- тихо закончила
Роуан. -- А почему бы и нет -- что в этом особенного?
Майкл рассмеялся, но не над ее словами. Он вдруг вспомнил одного из
своих друзей. Однажды, выслушав очередные вечерние излияния Майкла по поводу
непонимания большинством людей исторических процессов и последствий такого
непонимания, этот приятель назвал его бесподобным оратором и добавил, что
заимствовал это определение из пьесы Теннесси Уильямса "Орфей спускается в
ад". Майкл тогда оценил комплимент. Он надеялся, что и Роуан тоже его
оценит.
-- Ты бесподобный оратор, Роуан, -- сказал он, объяснив происхождение
фразы.
-- Возможно, потому я такая молчаливая, -- с веселым смехом
откликнулась она -- Я даже не хочу начинать. Думаю, ты это имел в виду. Я --
бесподобный оратор и по этой причине не разговариваю вовсе.
Майкл затянулся сигаретой, вновь и вновь во всех подробностях
прокручивая в мозгу их беседу. Было бы здорово остаться с Роуан. Да, если бы
только он мог избавиться от сознания необходимости вернуться в Новый Орлеан.
-- Подбрось еще полешко в огонь, -- попросила Роуан, прерывая его
размышления. -- Завтрак готов.
На столе возле окна уже красовались яичница-болтунья, йогурт,
искрящиеся на солнце ломтики свежих апельсинов, бекон, колбаса и горячие
сдобные булочки, только что вытащенные из духовки.
Роуан налила обоим кофе и наполнила стаканы апельсиновым соком. Майкл
набросился на еду и минут пять был полностью поглощен только ею. Давненько
он не испытывал такого голода. Остановив взгляд на чашке с кофе, Майкл
надолго задумался, но в конце концов пришел к выводу, что не испытывает ни
малейшей потребности в пиве. Он выпил кофе, и Роуан налила ему еще.
-- Завтрак был просто чудесным, -- сказал Майкл.
-- Оставайся, -- предложила Рауан, -- и я приготовлю тебе обед, а утром
-- снова завтрак.
Майкл не ответил -- он внимательно смотрел на Роуан, стараясь отвлечься
от присущей ей притягательности, будившей внутри его непреодолимое желание,
и обращать внимание исключительно на ее внешние данные: природная блондинка,
гладкая кожа, практически лишенная пушка на лице и волосков на руках;
красивой формы, выразительные темно-пепельные брови и почти черные ресницы,
делающие ее глаза еще более серыми. Такие лица бывают только у монахинь: ни
следа косметики; девственные пухлые губы, словно еще не знавшие помады...
Жаль, что он не может навсегда остаться здесь, с нею...
-- Знаю, ты все равно уедешь, -- сказала Роуан.
-- Я должен, -- кивнул Майкл. Роуан задумалась.
-- А как насчет того, что ты видел там? Хочешь рассказать об этом?
Майкл смешался.
-- Все мои попытки описать увиденное терпят полный крах. Мало того,
люди отворачиваются от меня.
-- Только не я.
Сейчас Роуан выглядела собранной, сосредоточенной: руки сложены, волосы
аккуратно причесаны -- и вновь походила на ту решительную и волевую женщину,
которую он встретил у порога своего дома. Перед нею дымится кофе.
Майкл был уверен, что она говорит совершенно искренне, и все же... И
все же слишком часто в последнее время он сталкивался с недоверием и
равнодушием. Откинувшись на спинку стула, он бросил взгляд в сторону залива.
Там собрались едва ли не все парусники мира. Над гаванью Сосалито летали
чайки, казавшиеся отсюда крохотными бумажными самолетиками.
-- Я знаю, что все происходило в течение большого отрезка времени, --
заговорил наконец Майкл. -- Хотя в действительности отсчета времени там не
существует. -- Он посмотрел на Роуан. -- Думаю, ты знаешь, о чем я говорю.
Это напоминает легенды о том, как людей заманивали к себе эльфы. Поддавшись
на их уговоры, люди проводили в компании эльфов всего лишь один день, но
когда возвращались в родные деревни, то обнаруживали, что отсутствовали
целых пятьдесят лет.
Роуан тихо рассмеялась.
-- Это ирландская легенда?
-- Да, я слышал ее от одной старой ирландской монахини. Она частенько
рассказывала нам диковинные истории... Например, о ведьмах, обитающих в
новоорлеанском Садовом квартале, которые схватят нас, если мы будем
болтаться по тамошним улицам...
А какими тенистыми были те улицы, какой удивительной и в то же время
мрачной красотой они обладали -- словно строки из "Оды к соловью":
"Дражайший мой, внимаю я тебе..."
-- Прости, -- опомнился Майкл, -- Мысли разбегаются.
Роуан терпеливо ждала.
-- Там было множество людей, -- продолжал Майкл. -- Но больше других
мне запомнилась одна темноволосая женщина. Сейчас я не могу восстановить в
памяти ее лицо, но знаю, что оно было мне до такой степени знакомо, как
будто я знал эту женщину всю жизнь. Там, в видении, мне было известно ее имя
и все-все о ней. Теперь я твердо уверен, что тогда же узнал и о тебе. И
услышал твое имя. Однако было ли это в середине видения, или уже в конце,
перед тем как ты меня спасла, сказать не могу. Возможно, я каким-то образом
почувствовал приближение яхты и твое присутствие на ее борту...
"Да, это поистине неразрешимая загадка", -- подумал он.
-- Продолжай, -- попросила Роуан.
-- Думаю, я мог бы вернуться к жизни, даже если бы отказался от их
поручения. Но я, если можно так выразиться, хотел выполнить эту миссию. И
мне казалось... у меня сложилось впечатление... как будто то, что они хотели
от меня, то, что они мне открыли... все это было самым непосредственным
образом связано со всей моей прошлой жизнью, с тем, кем я был. Ты понимаешь,
о чем я говорю?
-- Значит, у них была причина выбрать именно тебя.
-- Да, совершенно верно. И эта причина состоит в моей истинной
сущности. Роуан, пожалуйста, не допусти ошибку. Знаю, мой рассказ звучит как
бред сумасшедшего. Я уже столько раз его повторял, и понимаю, что многим он
кажется сродни утверждениям шизофреника, будто некие голоса, велят ему
спасти мир. Я понимаю... Мои друзья давным-давно сложили про меня поговорку.
-- Какую?
Он поправил очки и одарил Роуан обаятельной улыбкой.
-- Майкл не такой глупец, каким выглядит. Роуан искренне засмеялась.
-- Но ты совсем не выглядишь глупым. Просто ты кажешься до такой
степени хорошим, что трудно поверить в реальность существования подобного
совершенства -- Она стряхнула пепел с сигареты. -- Впрочем, мне незачем
говорить тебе о том, что тебе самому прекрасно известно. Лучше постарайся
вспомнить еще какие-нибудь подробности.
Взбудораженный последним комплиментом, Майкл пребывал в некотором
смущении: а не пора ли им снова отправиться в постель? Нет, не пора. Еще
немного -- и пора будет отправляться в аэропорт.