Эл Райс. Час ведьмовства

ее безмолвное желание и бурю эмоций...
-- Что это? -- прошептал Майкл.
Он раскрыл руки. И Роуан нежно прижалась к нему грудью, большой и
удивительно мягкой. Майкл заключил ее в объятия и пробежал закованными в
перчатки пальцами по шелковистым волосам.
-- Что это? -- снова прошептал он.
То не был вопрос. Скорее, то была своего рода словесная ласка, делавшая
его смелее. Майкл чувствовал, как бьется ее сердце, слышал прерывистое
дыхание.
И сам дрожал всем телом, охваченный горячим желанием защитить ее,
уберечь от чего-то, почти мгновенно перешедшим в страсть.
-- Я не знаю, -- прошептала в ответ Роуан. -- Не знаю.
Она беззвучно плакала. Потом она подняла голову и осторожно поцеловала
его полураскрытыми губами, словно опасаясь, что он воспротивится этому. Она
давала ему время для отступления. И конечно же, он не имел ни малейшего
намерения отступать.
Майкла мгновенно поглотило желание, как это уже было в машине, когда он
коснулся руки Роуан. Но сейчас он обнимал ее нежное, чувственное, такое
податливое и одновременно упругое тело, целовал ее снова и снова, касаясь
губами шеи, щек, глаз, проводил пальцами по гладкой коже тела под свитером.
Боже, если бы он только мог содрать проклятые перчатки... но, если он это
сделает, все пропадет, страсть испарится, оставив лишь ощущение
замешательства. От отчаяния он ухватился за эту страсть, да, от отчаяния. А
она по ошибке приняла ее за чистую монету и по-глупому испугалась.
-- Да, да, конечно, -- произнес Майкл. -- Как ты могла подумать, что
мне не захочется, что я не стану... как ты могла?.. Обними меня, Роуан,
обними крепче. Я здесь. С тобой.
Плача, она обмякла в его руках. Ее рука скользнула к поясу его брюк, к
замку молнии, но движения эти были какими-то неуклюжими и бестолковыми.
Роуан негромко вскрикнула, и в этом возгласе было столько боли, что Майклу
стало не по себе.
Он вновь принялся покрывать поцелуями ее лицо, а когда голова Роуан
запрокинулась, прижался губами к шее. Потом подхватил женщину на руки,
осторожно пронес по комнате и стал медленно подниматься по чугунным ступеням
винтовой лестницы, вираж за виражом, пока не оказался в большой и темной
спальне с южной стороны дома Они буквально рухнули на низкую кровать. Майкл
снова и снова осыпал Роуан поцелуями, гладил по волосам. Даже сквозь
перчатки он наслаждался ощущением ее тела. Когда он попытался снять с нее
свитер, она не воспротивилась -- напротив, принялась помогать и в конце
концов стянула свитер через голову.
Майкл поцеловал ее груди под тонкой нейлоновой сорочкой, коснулся
языком темного кружочка соска, тем самым стремясь усилить собственное
возбуждение. Интересно, какие ощущения испытывала Роуан, когда черная кожа
перчаток скользила по ее обнаженной коже, ласкала нежные соски? Слегка
приподняв тяжелые груди, Майкл поцеловал сладостную впадинку между ними, а
потом припал губами к соскам, целуя и лаская их по очереди.
Роуан извивалась, дрожа всем телом, то слегка прикусывая зубами его
плохо выбритый подбородок, то сладострастно прижимаясь губами к его рту. Ее
руки скользнули Майклу под рубашку...
Он сжимал в руках ее груди, чувствуя, как острые ноготки в ответ
прищипывают его плоские соски. Все, еще немного -- и он перейдет вожделенную
грань. Майкл слегка отстранился, приподнялся на локтях, пытаясь совладать с
дыханием, затем лег рядом с Роуан, ожидая, пока она стащит с себя джинсы.
Как только с ними, было покончено, он притянул Роуан к себе и провел руками
по гладкой коже ее спины сверху вниз, до изгиба маленьких ягодиц.
Нет, он больше не может ждать! В яростном нетерпении Майкл сорвал очки
и бросил их на столик у кровати. Без них Роуан превратится для него в
вожделенное размытое пятно, но мысленно он будет отчетливо видеть каждую
мелочь, каждую деталь ее фигуры -- настолько прочно они запечатлелись в его
памяти. Он лег на нее сверху, и тонкая рука немедленно потянулась к молнии
его брюк, расстегнула ее, резким движением выдернула его член и несколько
раз похлопала по нему, словно проверяя степень готовности. Майкл чуть с ума
не сошел от этих прикосновений. Он почувствовал, как его кольнули жесткие
завитки волос на ее лобке, потом ощутил жар внутренних губ и, наконец,
тесное, пульсирующее влагалище.
Кажется, он даже вскрикнул. Роуан слегка приподнялась на подушке, не
отрывая губ от его рта, и потянула Майкла к себе, изо всех сил прижимаясь к
нему лобком.
-- Давай же, возьми меня, -- прошептала она.
Ее слова хлестнули его словно бичом, разом высвободив накопившуюся и
едва сдерживаемую страсть. Сознание полноты власти над этим хрупким телом,
этой нежной, беззащитной плотью лишь подстегивало нетерпение. Ни одна из
сцен грубого изнасилования, порожденных его воображением и увиденных в
неконтролируемых снах, не шла ни в какое сравнение с тем, что он делал
сейчас.
Их бедра бились друг о друга Майкл как в тумане видел ее
раскрасневшееся лицо и два жарких красных пятна сосков. Роуан стонала. Он
входил в нее снова и снова, а потом увидел, как вдруг обмякли и опустились
ее руки... Через мгновение он закрыл глаза и излился в горячее лоно.
Разжав объятия, они, утомленные до изнеможения, расслабленно лежали на
мягких простынях. Майкл зарылся лицом в душистые волосы тесно прижавшейся к
нему Роуан. Чуть позже она нащупала рукой смятую и отброшенную в сторону
простыню, прикрыла их обоих и, повернувшись к Майклу лицом, задремала.
Пусть самолет подождет, и его цель -- тоже. Пусть уходит боль и спадает
возбуждение. В другое время и при других обстоятельствах он нашел бы Роуан
неотразимой. Но сейчас она воплощала в себе нечто гораздо большее, чем
наслаждение, страсть, загадочность и неукротимый огонь. В его восприятии она
уподобилась божеству, в котором Майкл отчаянно нуждался.
Какое-то время спустя Майкл почувствовал, как его неотвратимо потянуло
провалиться в сон. Он рывком сел на постели и кое-как сдернул с себя остатки
одежды, потом лег, совершенно обнаженный, если не считать перчаток, рядом с
Роуан и прижался к ней всем телом, с восторгом вдыхая ее восхитительный
запах. Она в ответ сонно вздохнула, и этот вздох был сродни ласковому
поцелую.
-- Роуан... -- прошептал он.
Да, он знал ее и знал все о ней.

Они были внизу. Они звали: "Просыпайся, Майкл, спускайся вниз". Они
разожгли большой огонь в камине. Или огонь был вокруг них, похожий на лесной
пожар? Майклу показалось, что он слышит грохот барабанов. Что это -- неясный
сон или воспоминание о шествии гильдии Комуса в тот далекий зимний вечер?
Воспоминание о неистовом, наводящем ужас ритме оркестров и о факелах,
мелькающих меж дубовых ветвей. Они были там, внизу, и от него требовалось
всего лишь встать и спуститься. Но впервые с того момента, как они покинули
его, впервые за все долгие недели он не хотел их видеть, не хотел
вспоминать.
Майкл сел на постели, вглядываясь в блеклое, белесое утреннее небо. По
телу струился пот, сердце колотилось.
Раннее утро. До восхода солнца еще слишком далеко. Он взял со столика
очки и надел их.
В доме ничего не происходило. Не было ни барабанов, ни запаха дыма. И
не было никого, кроме них двоих... Но и Роуан уже не лежала рядом с ним в
постели. Он слышал поскрипывание балок и свай, но звуки эти были вызваны
биением о берег волн. Чуть позже возник новый звук -- низкий, вибрирующий.
Майкл догадался, что это пришвартованная у пирса яхта ударяется о его
стенку. Призрачный левиафан словно напоминал о своем существовании, говоря:
"Я здесь, здесь".
Майкл посидел на постели еще некоторое время, оглядываясь вокруг,
изучая спартанскую обстановку спальни. Все было добротно сделано, из того же
первосортного тонковолокнистого дерева, что и мебель внизу. Чувствовалось,
что владельцам дома нравились деревянные вещи, превосходно гармонировавшие
между собой, -- в отсутствии вкуса их явно не обвинишь. Вся обстановка
комнаты -- кровать, письменный стол, стулья -- была невысокой, дабы ничто не
мешало наслаждаться видом, открывающимся из высокого, от пола до самого
потолка, окна.
Однако ноздри Майкла все же уловили запах дыма, а минутой позже он
услышал и потрескивание огня. Ему был приготовлен халат -- уютный, из
плотной белой махровой ткани, именно такой, какие ему нравились больше
всего.
Набросив халат, Майкл спустился вниз, разыскивая Роуан.
Действительно, в камине ярко пылал огонь. Но созданий, порожденных его
сном, возле него не было. Роуан в одиночестве сидела на каминной скамье,
скрестив ноги. Ее стройное тело тонуло в складках почти такого же, как на
Майкле, халата. И все же он отчетливо видел, что плечи ее вздрагивают, --
она снова плакала.
-- Прости меня, Майкл. Мне правда очень жаль, -- донесся до него низкий
бархатный шепот.
По изможденному, осунувшемуся лицу тянулись дорожки от слез.
-- Милая, ну зачем же ты так говоришь? -- Он сел рядом и обнял ее. -- О
чем ты можешь жалеть?
Слова хлынули из нее потоком. Она говорила так торопливо и сбивчиво,
что Майкл едва улавливал смысл... Ей жаль, что она обрушила на него свои
непомерные требования, что так хотела быть с ним, что последние несколько
месяцев были самыми скверными в ее жизни, когда одиночество сделалось почти
непереносимым...
Майкл снова и снова целовал ее щеку.
-- Я рад, что сижу сейчас рядом с тобой, -- сказал он. -- Я хочу быть
здесь, и мне не надо никакого другого места в мире...
Он умолк, вспомнив о самолете на Новый Орлеан. Ладно, самолет подождет.
С трудом подбирая слова, запинаясь, он попытался объяснить Роуан, что в доме
на Либерти-стрит чувствовал себя словно в западне.
-- Я не пришла раньше, потому что была уверена: все именно так и
произойдет, -- сказала она. -- Ты был прав. Я хотела знать, хотела, чтобы ты
коснулся моей руки, чтобы дотронулся до кухонного пола, где он умер. Я
хотела... Видишь, я совсем не такая, какой кажусь.
-- Я знаю, какая ты, -- ответил он. -- Очень сильная личность, для
которой невыносимо признаться в малейшей слабости.
Она молча кивнула.
-- Если бы только это, -- прошептала Роуан, и слезы вновь хлынули из ее
глаз.
Она высвободилась из рук Майкла и босиком принялась мерить шагами
комнату, не обращая внимания на холод, исходящий от почти ледяного пола. И
опять слова полились с громадной скоростью -- поток длинных, точно
построенных фраз, заставивший Майкла напряженно вслушиваться в попытке до
конца понять суть монолога. Манящая красота ее голоса завораживала.
Ее удочерили, когда ей был всего один день от роду, и сразу же увезли
от матери. Кстати, известно ли ему, что она родилась в Новом Орлеане? Она
писала об этом в письме, которое Майкл так и не получил. Да, конечно, он
должен это знать, ибо тогда, на палубе, едва открыв глаза, он схватил ее за
руку и крепко держал, никак не желая отпускать. Возможно, среди множества
образов в его мозгу возникла на миг и какая-то безумная мысль о связи между
Роуан и Новым Орлеаном. И тем не менее правда состоит в том, что в
действительности она никогда не видела родного города. От нее скрыли даже
имя ее настоящей матери.
А известно ли ему, что в сейфе за картиной, вон там, у двери, хранится
некий документ -- обещание, подписанное ею и гласящее, что она никогда не
вернется в Новый Орлеан, не станет даже пытаться разузнать хоть что-нибудь о
своих настоящих родителях? Прошлое вырвано с корнем. Перерезано, точно
пуповина, и ей никоим образом не восстановить того, что было уничтожено. Но
в последнее время ее не покидают мысли о прошлом, о жуткой черной бездне
неведения и о том, что ее приемные родители, Элли и Грэм, ушли навсегда, а
бумага по-прежнему лежит в сейфе. А еще она вновь и вновь возвращается в
памяти к тому дню, когда умерла Элли. Почему даже на пороге смерти та
заставила Роуан несколько раз повторить данное когда-то обещание?
Они увезли ее из Нового Орлеана шестичасовым рейсом в день, когда она
появилась на свет, а потом многие годы твердили, что она родилась в
Лос-Анджелесе. Так записано и в ее свидетельстве о рождении -- обычная ложь,
которую в изобилии стряпают для приемных детей. Элли и Грэм все уши
прожужжали ей о маленькой квартирке в Западном Голливуде и о том, как
счастливы они были, когда привезли ее туда.
Но суть не в этом. Суть в том, что их обоих нет в живых и все, что
скрепляло семью, исчезает с ужасающей скоростью, бесследно уходит в небытие.
Страшно вспомнить, в каких муках умирала Элли. Никто не заслужил таких
страдании. Они столько лет жили великолепно, держась в ногу со временем.
Хотя, надо признать, их мир был эгоистичным и материальным. Никто и ничто,
будь то даже близкие друзья или родственники, не могло воспрепятствовать их
самозабвенной погоне за удовольствиями. А у постели Элли, корчащейся от боли
и умоляющей сделать ей укол морфия, не оказалось никого, кроме Роуан.
Майкл согласно кивал. Как все это знакомо. Разве сам он не
придерживался тех же принципов? Перед глазами промелькнули картины
новоорлеанской жизни: закрывается дверь с натянутой сеткой, родственники
рассаживаются вокруг кухонного стола, на котором стоят блюда с красными
бобами и рисом, и разговоры, разговоры, нескончаемые разговоры...
-- Послушай, а ведь я чуть не убила ее, -- продолжала тем временем
Роуан. -- Я едва не положила конец ее мучениям, Я не могла... не могла...
Никому не удавалось мне солгать. Я знаю, когда люди лгут. Дело не в том, что
я могу читать их мысли. Скорее, все происходит несколько иначе: то, что люди
произносят, ложится передо мной в виде черно-белых фраз, которые я мысленно
превращаю в цветные картины. Таким образом я узнаю их мысли, получаю
фрагменты информации. В конце концов, я же врач, поэтому от меня и не
пытались скрывать истинный диагноз Элли. Я все равно имела полный доступ к
ее истории болезни. Лгала-то как раз сама Элли, постоянно делая вид, будто
ничего не происходит. Но мне всегда были известны ее истинные чувства --
давно, с самого детства. У меня очень рано проявилась способность к
узнаванию. Я называю это диагностическим чутьем, но на самом деле здесь
заключено нечто большее. Когда у Элли наступила ремиссия, я коснулась ее
руками и поняла, что рак не отступил -- он затаился, чтобы вернуться.
Максимум, на что она могла рассчитывать, это на полгода... И потом, когда их
не стало, возвращаться в этот дом, обустроенный по последнему слову техники,
ко всей этой роскоши, которую едва...
-- Понимаю, -- тихо сказал Майкл. -- Игрушками полон наш дом, счет
банковский полон деньгами... -- вспомнил он слова из какой-то песенки.
-- Вот-вот. Но что этот дом без них? Пустая раковина! Я здесь чужая! А
если я здесь чужая, то кто же тогда свой? Я оглядываюсь по сторонам, и...
мне страшно. Говорю тебе, мне страшно. Подожди, не надо меня утешать. Ты не
понимаешь. Согласна, не в моих силах было предотвратить смерть Элли. Но
смерть Грэма на моей совести. Я убила его.
-- Нет, ты не могла сделать такое, -- возразил Майкл. -- Ты же врач и
ты знаешь...
-- Майкл, ты словно ангел, посланный ко мне. Но выслушай меня,
пожалуйста. В твоих руках заключена некая сила. И она, несомненно, вполне
реальна. По пути сюда ты ее наглядно продемонстрировал. Я тоже обладаю
силой, и отнюдь не меньшей. Грэма убила я, как до того убила еще двоих --
незнакомого мужчину и маленькую девочку. Да, маленькую девочку на игровой
площадке много-много лет назад. Я читала материалы вскрытия. Говорю тебе, я
обладаю способностью убивать! Вся моя жизнь направлена на то, чтобы
противостоять этой способности и по возможности искупить причиненное зло!
Именно поэтому я стала врачом.
Роуан глубоко вздохнула и провела пальцами по волосам. В просторном,
перетянутом в талии халате она выглядела потерянной и никому не нужной,
Одинокая девочка с мягкими, подстриженными под пажа волосами. Майкл хотел
было подойти к ней, но Роуан жестом остановила его.
-- Во мне столько всего накопилось. Знаешь, я почему-то решила, что
расскажу об этом только тебе, тебе одному...
-- И вот я здесь и готов тебя выслушать. Я хочу, чтобы ты рассказала
мне...
Он не находил слов, чтобы выразить, до какой степени она заворожила
его, буквально завладела всем его существом. Как объяснить свои чувства --
неизмеримое удовольствие слушать ее после бесконечных недель, проведенных в
ярости и безумии?
Тихим голосом Роуан начала рассказывать о своей жизни. Наука всегда
была ее поэзией. Посвятив себя медицине, она не мечтала о карьере хирурга --
ее привлекали и восхищали невероятные, почти фантастические достижения в
области неврологии. Роуан хотелось всю жизнь провести в лаборатории --
именно там, по ее мнению, открывались возможности для проявления истинного
героизма. А главное, она, несомненно, обладала талантом исследователя --
пусть Майкл примет это на веру.
Однако случилось так, что однажды -- это произошло в тот чудовищный
канун Рождества -- ей пришлось пережить страшное потрясение. Она собиралась
переходить в Институт Кеплингера, чтобы с головой уйти в изучение методов
лечения заболеваний мозга без хирургического вмешательства. Использование
лазера или гамма-лучевого скальпеля сродни чуду, которое человек, далекий от
медицины, едва ли способен постичь и оценить в полной мере. Следует
добавить, что общение с людьми всегда представляло для нее непростую
проблему. Сам собой, следовательно, напрашивался вполне однозначный вывод:
лаборатория -- ее родной дом.
Последние достижения в области неврологии поражали воображение Роуан. И
вот тогда ее предполагаемый руководитель... Его имя не имеет значения...
Этого человека уже нет в живых: вскоре после того случая несколько
микроинсультов свели его в могилу. Ирония судьбы... ни один хирург в мире не
смог бы залатать такие разрывы... Однако она вплоть до недавнего времени не
знала об этом... Так вот, возвращаясь к началу истории... этот человек
накануне Рождества пригласил ее в свой институт, находящийся в
Сан-Франциско, ибо то был единственный вечер в году, когда в здании никого
не оставалось. Он решил нарушить традицию, чтобы посвятить Роуан в тайны
своей деятельности и показать, на каком материале он проводил исследования.
А материалом для экспериментов служили... живые человеческие эмбрионы.
-- Я увидела его в инкубаторе. Крохотный зародыш. Знаешь, как он это
называл? Абортированный плод... Извини, что рассказываю тебе об этом, -- мне
известно, какие чувства ты испытываешь к Маленькому Крису. Я знаю...
Роуан не заметила его шока. Майкл ведь и словом не обмолвился ей про
Маленького Криса -- он вообще никому не рассказывал о придуманном им имени.
Но она, похоже, совершенно не обращала внимания на его состояние. Майкл
промолчал и продолжал слушать, в то время как в его воображении сменяли друг
друга неясные образы жутких персонажей из когда-то виденных фильмов.
-- Представляешь, в этом существе поддерживали жизнь, -- говорила
Роуан. -- Аборт сделали на четвертом месяце. Знаешь, он разрабатывал способы
поддержания жизни утробных плодов, извлеченных даже на более ранних сроках.
Он планировал выращивать эмбрионы в пробирках, но не для того, чтобы потом
вернуть их в материнское чрево, а чтобы сделать источником органов для
трансплантации. Ты бы слышал его доводы! Утробный плод играет жизненно
важную роль в человеческом существовании -- вот так! Но я должна сделать
одно поистине ужасное признание: все увиденное и услышанное заинтересовало
меня, поразило и захватило полностью. Я мгновенно оценила потенциальные
перспективы использования живого трансплантанта, понимая, что пройдет
немного времени, и появится реальная возможность создавать здоровый мозг для
больных, находящихся в коме. Боже мой, я прекрасно сознавала, что со своими
способностями могла бы осуществить его идею! Майкл кивнул.
-- Понимаю. Ужас от увиденного и непреодолимое искушение.
-- Именно так. Надеюсь, ты веришь, что я могла бы сделать
головокружительную карьеру в науке и мое имя появилось бы в медицинских
монографиях рядом с именами других гениев. Иными словами, я была рождена для
этого. Когда после долгих лет учебы и поисков себя я открыла неврологию,
доросла до нее, если можно так выразиться, я словно достигла горной вершины.
И почувствовала себя там как дома.
Медленно всходило солнце. Его лучи упали туда, где стояла Роуан, но она
даже не заметила этого. Она снова беззвучно плакала и тыльной стороной
ладони вытирала со щек катившиеся градом слезы.
Через несколько минут она успокоилась и продолжила свой рассказ -- о
том, как убежала из лаборатории, отказалась от дальнейшей исследовательской
работы, а следовательно, от всех будущих достижений, пытаясь таким образом
спастись от дикого, страстного, необузданного желания обрести безграничную
власть над клетками утробного плода и их удивительной приспосабливаемостью к
внешней среде. Если бы только Майкл способен был в полной мере понять, какое
широкое применение могли получить клетки зародышей -- ведь в отличие от
других трансплантантов они продолжают развиваться в предоставленной им
среде, не приводя при этом в действие защитную реакцию иммунной системы
своего нового хозяина, то есть не провоцируя отторжение.
-- Понимаешь, речь шла о колоссальных, безграничных возможностях. А
теперь вообрази количество "сырья", первичного материала -- многомиллионную
армию живых не-личностей. Разумеется, это противозаконно. Знаешь, что
ответил тот человек, когда я упомянула об этом? Он сказал, что законы против
подобных действий приняты потому, что всем известно, что они совершаются.
-- Ничего удивительного, -- прошептал Майкл. -- Именно так и устроен
мир.
-- На тот момент я убила лишь двоих. Но в глубине души твердо знала,
что сделала это. Все дело в особенностях моего характера -- в умении сделать
выбор и нежелании мириться с поражением. Можешь называть это необузданностью
темперамента. Или неконтролируемой яростью. Ты только представь, какими
ценными в научной карьере могли оказаться моя решительность, отказ от
признания любых авторитетов, способность к действию и стремление следовать
только своим, пусть совершенно безнравственным и даже гибельным, путем. Это
не просто сила воли -- слишком уж много во мне страсти, вдохновения и
увлеченности.
-- Возможно, это можно назвать непреклонной решимостью, -- подсказал
Майкл.
Она кивнула.
-- Любой хирург, будь то мужчина или женщина, по сути своей исполненный
решимости интервент. Ты идешь в операционную, берешь скальпель и сообщаешь
пациенту, что собираешься удалить ему половину мозга, но зато потом он
почувствует себя лучше. На такое хватит смелости только у очень
решительного, внутренне собранного, уверенного в себе и крайне смелого
человека.
-- Слава Богу, такие люди есть, -- откликнулся Майкл.
-- Возможно, -- горько улыбнулась Роуан. -- Но самоуверенность хирурга
не идет ни в какое сравнение с тем, что могло проявиться во мне в ходе
лабораторных экспериментов. Я хочу поделиться с тобой еще одним секретом.
Уверена, ты сможешь меня понять, потому что сам обладаешь необыкновенными
способностями. Кому-либо из докторов рассказывать об этом бесполезно -- я
даже не пытаюсь.
В процессе операции я отчетливо вижу все, что делаю. Иными словами,
держу в голове детальную и многогранную картину последствий каждого своего
действия. Мой мозг руководствуется именно этими образами. Когда ты лежал
бездыханным на палубе яхты и я делала тебе искусственное дыхание рот в рот,
я мысленно видела твое сердце, твои легкие и то, как они наполняются
воздухом. А прежде чем убить того человека в "джипе" и маленькую девочку, я
зримо представила их наказанными, видела, как они истекают кровью. Тогда мне
не хватало знаний, чтобы вообразить свершаемое более подробно, но суть от
этого не менялась, все происходило точно так же.
-- Роуан, но смерть этих людей могла быть естественной.
Она покачала головой.
-- Нет, Майкл, это сделала я. И та же сила направляет меня, когда я
стою у операционного стола. Благодаря той же силе я спасла тебя.
Майкл не произнес в ответ ни звука -- он ждал продолжения. Меньше всего
ему сейчас хотелось спорить с Роуан. Ведь она единственная готова выслушать
и понять его. И совершенно не нуждается в возражениях, Тем не менее Майкл
отнюдь не во всем был с нею согласен.
-- Об этом никто не знает, -- продолжала она, -- Я стояла в пустом
доме, плакала и разговаривала сама с собой. Во всем мире у меня не было
человека ближе, чем Элли, но я никогда не смогла бы рассказать ей об этом. И
знаешь, что я сделала? Я попыталась обрести спасение в хирургии -- избрала
наиболее прямой и жестокий метод вторжения в человеческую жизнь. Но никакие,
пусть даже самые сложные и успешные, операции не могут заставить меня забыть
о том, на что я способна. Я убила Грэма.
Знаешь, в тот момент, когда мы с Грэмом находились в кухне... думаю...
я вспомнила Мэри-Джейн, ту девочку на площадке, и мужчину в "джипе"... Мне
кажется, я действительно решила воспользоваться своей силой. Насколько я
помню, мне представилось, как лопается артерия... Наверное, я намеренно
убила его. Хотела, чтобы он перестал причинять боль Элли. Это я заставила
его умереть.
Роуан умолкла, словно сомневалась в сказанном или, быть может, только
сейчас поняла, что все произошло именно так. Она отвернулась и смотрела
теперь на простиравшееся за окном водное пространство, уже успевшее обрести