Страница:
причудливые картины.
Задыхаясь от слез, она видела, как несется в комнату Элли. Она видела,
как распахивает дверцы шкафов, рывком выдвигает ящики комода, срывает с
вешалок наряды Элли, бросает на пол и рвет в клочья все, что попадается под
руку, давая выход неуправляемой ярости, Роуан видела, как она крушит зеркало
Элли и длинный ряд флаконов, духи в которых давным-давно высохли, оставив
лишь радужные разводы на донышках.
-- Мертва, мертва, мертва... -- шептала Роуан, -- Еще вчера она была
жива, и позавчера, и во все другие дни, а я торчала здесь и ничего не
делала! Мертва! Мертва! Мертва!
Затем перед ее глазами всплыла другая, не менее кошмарная, картина,
словно начался новый акт яростной трагедии. Роуан видела, как она изо всех
сил молотит кулаками по стенам и окнам дома, как бьет стекло и ломает
дерево, до тех пор пока израненные руки не начинают кровоточить. Те самые
руки, которые сделали столько операций, исцелили несметное число больных и
спасли великое множество жизней...
Однако никаких безумств Роуан не совершила.
Она тяжело опустилась на табурет в углу кухни, сгорбилась и, закрыв
лицо руками, зарыдала во весь голос -- одна в пустом доме. Но далее рыдания
не смогли остановить бесконечную вереницу проносящихся в голове образов.
Роуан плакала до тех пор, пока совершенно не обессилела. Сквозь приступы
спазматического кашля она могла лишь без конца шепотом повторять:
-- Дейрдре Мэйфейр, сорока восьми лет, мертва, мертва, мертва...
Потом тыльной стороной ладони она смахнула с лица слезы и легла на
ковер перед камином. Голова нестерпимо болела. Окружающий мир казался пустым
и враждебным, лишенным даже искорки света и надежды на чье-то участие и
тепло.
Это пройдет. Должно пройти. Ей уже довелось испытать подобное ощущение
беспросветности в тот день, когда хоронили Элли. И еще раньше, когда, стоя в
больничном коридоре, она прислушивалась к доносившимся из палаты мучительным
стонам и крикам Элли. Только вот сейчас Роуан не считала возможными
какие-либо улучшения в своей жизни. Вспомнив о бумаге в сейфе, которая после
смерти Элли удерживала ее от поездки в Новый Орлеан, Роуан возненавидела
себя за то, что столь непреклонно уважала волю приемной матери. Она
возненавидела и Элли, заставившую ее подписать этот документ.
Ужасные, горькие мысли, наполнявшие разум, лишали ее силы духа и веры в
себя.
Согреваемая жаркими лучами солнца, Роуан пролежала на ковре, должно
быть, около часа. Она стыдилась своего одиночества. Стыдилась того, что
позволила себе так страдать и стать жертвой душевных мучений. До смерти Элли
она была такой счастливой, такой беззаботной, преданной исключительно своей
работе и покидала этот дом, чтобы вернуться в полной уверенности, что ее
встретят с теплом и заботой, а в ответ дарила свою любовь и привязанность.
Потом Роуан вспомнила о Майкле и вдруг поняла, как сильно привязалась к
нему, как отчаянно нуждается в его присутствии. Столь явная зависимость от
этого человека окончательно повергла ее в уныние.
Совсем непростительно, что ночью она столь настойчиво пыталась
дозвониться до него и рассказать о призраке. Непростительна и ее теперешняя
беспредельная тоска по Майклу. Роуан начала постепенно успокаиваться. И тут
же ей пришло в голову странное совпадение: прошлой ночью появился призрак и
той же ночью умерла ее мать.
Роуан села, скрестив ноги, и попыталась вспомнить все подробности
ночного происшествия... Буквально перед самым появлением таинственного
призрака она взглянула на часы. Было пять минут четвертого. Но ведь эта
жуткая особа сказала, что мать умерла в пять минут шестого...
Точно, минута в минуту, учитывая два часа разницы во времени с Новым
Орлеаном. Что за дьявольское совпадение? Невероятное предположение о
возможной связи между двумя ночными событиями поставило Роуан в тупик.
Конечно, если бы ей явилась мать, это было бы восхитительно,
неправдоподобно прекрасно. Такая встреча могла стать незабываемой, едва ли
не священной, одним из тех сакраментальных моментов, о которых помнят до
конца своих дней и в описании которых вполне уместно использовать столь
хорошо всем известные звучные словесные штампы: "поворотный момент в жизни",
"чудо", "прекрасное видение"... Откровенно говоря, невозможно найти слова,
способные выразить прелесть и очарование подобного события. Но ей явилась не
женщина, а мужчина -- совершенно незнакомый, весьма странный и
изысканно-элегантный.
Воспоминание о таинственном посетителе, воспоминание об умоляющем
выражении его лица вновь всколыхнуло в Роуан все тревоги минувшей ночи. Она
повернулась и беспокойно взглянула на стеклянную стену. Ничего необычного,
кроме бездонного голубого неба над дальними холмами и искрящейся водной
глади залива.
Размышляя над этой загадкой, перебирая в уме все известные ей мифы и
легенды, связанные с призраками, Роуан неожиданно для себя совершенно
успокоилась и вновь обрела способность к холодной рассудительности. Но
ненадолго.
Кем бы ни было это туманное, бестелесное существо, в сравнении со
смертью матери его появление представлялось Роуан чем-то малозначительным.
Сейчас она должна думать об отъезде, а не валяться на ковре и понапрасну
тратить драгоценное время.
Роуан вскочила на ноги, торопливо направилась к телефону и набрала
домашний номер доктора Ларкина.
-- Ларк, я должна уехать, -- объяснила она. -- Срочно. Дело не терпит
отлагательства. Как насчет того, чтобы Слэттери меня заменил?
Голос ее звучал спокойно и ровно, совсем как у прежней Роуан. Но
хладнокровие было обманчивым. Разговаривая с Ларком, она вновь бросила
взгляд на пустое пространство террасы, где ночью стоял высокий, стройный,
элегантный незнакомец, и вновь увидела его темные глаза, неотрывно смотрящие
прямо на нее. Она с трудом улавливала смысл того, что говорил в тот момент
Ларк.
"Нет, это чертово существо вовсе не плод моей фантазии!" -- подумала
она.
Поездка до резиденции Таламаски -- убежища, как называл ее Лайтнер, --
заняла менее полутора часов. Только когда до усадьбы оставалось несколько
миль, лимузин свернул с монотонной ленты федерального шоссе на прибрежную
дорогу.
Целиком поглощенный беседой с Эроном, Майкл практически не обращал
внимания на окрестный пейзаж.
К тому времени, когда они прибыли на место, Майкл обрел вполне ясное
представление о том, что представляет собой Таламаска, и твердо пообещал
Лайтнеру сохранить в тайне все, что станет ему известно после прочтения
досье. У Майкла сложилось весьма благоприятное впечатление об ордене; ему
нравились благородные и учтивые манеры Лайтнера, сдержанность в изложении
событий, присущая Эрону культура речи. Не единожды во время разговора Майкл
ловил себя на мысли, что с радостью вступил бы в ряды членов Таламаски, не
будь он столь намертво привязан к своей цели.
Но, конечно, думать так просто глупо, ибо именно после падения в воду
он обрел ощущение своего предназначения и экстрасенсорные способности,
которые, собственно, заинтересовали и привели к нему Таламаску.
Еще Майкл чувствовал, что его любовь к Роуан -- а в том, что это
любовь, у него не осталось ни малейших сомнений -- неизмеримо усилилась и
существовала совершенно отдельно и независимо от его видения, хотя Роуан,
несомненно, являлась неотъемлемой частью этого видения.
Уже почти возле самых ворот усадьбы Майкл попытался объяснить это
Эрону:
-- Все, о чем вы рассказывали, звучит на удивление знакомо. У меня
возникает смутное ощущение узнавания, точно такое же, какое я испытал
прошлым вечером, когда увидел дом. Разумеется, вы понимаете, что еще недавно
я ничего о Таламаске не знал, а следовательно, ни о каком "знакомстве" не
может быть и речи. Невозможно предположить, что где-то когда-то я что-то
слышал о вас, но впоследствии забыл. Остается допустить лишь одно: они
рассказали мне об этом там, за порогом смерти. Но сейчас я хочу подчеркнуть
вот что: чувство к Роуан не ощущается мною как нечто знакомое. Оно не было
предопределено заранее. Это чувство возникло неожиданно, вопреки
предначертанию, и в моем сознании каким-то образом связано с протестом. Там,
в Тайбуроне, когда мы завтракали в ее доме, я бросил взгляд в окно, на
раскинувшийся за ним водный простор, и демонстративно, вызывающе заявил этим
существам, что происходящее между мной и Роуан весьма важно и существенно
для меня.
Эрон с неизменным вниманием выслушал его слова.
За время, проведенное в тесном общении, они успели лучше узнать друг
друга, и установившиеся между ними непринужденные отношения, как казалось
Майклу, воспринимались обоими как вполне естественные.
С момента отъезда из Нового Орлеана Майкл пил только кофе и намеревался
продолжать в том же духе по крайней мере до тех пор, пока не прочтет все
документы, обещанные Эроном.
Признаться, он устал от лимузина, от комфортабельной поездки по
болотистой местности, от однообразного пейзажа за окнами машины. Ему
хотелось глотнуть свежего воздуха.
Как только они свернули налево с прибрежной дороги, оставив позади
насыпь дамбы, и въехали в ворота усадьбы, Майкл узнал это место -- он помнил
его по книгам. За многие десятки лет эта дорога, окаймленная дубами, была
запечатлена на бесчисленном множестве фотографий. Ее готическое совершенство
казалось поистине сказочным: гигантские дубы с мощными, покрытыми черной
корой стволами простирали тяжелые, изогнутые ветви, образуя грубо изломанные
арки, которые в свою очередь сливались в сплошной естественный потолок,
тянущийся до самых террас дома.
С ветвей свисала длинная серая бахрома испанского бородатого мха. По
обеим сторонам узкой, покрытой гравием дороги с глубокими бороздами от колес
из земли выпирали причудливо изогнутые корни.
Майкл пришел в восторг от увиденного. Как и красота Садового квартала,
безмолвная картина трогала его до глубины души, а внутри нарастала спокойная
уверенность: что бы ни случилось с ним в дальнейшем, он вернулся в родные
края, на юг, и все тем или иным образом встанет на свои места.
Машина катилась все дальше по живому туннелю, утопающему в зеленоватой
полутьме, то тут, то там прорезанной пробившимися сквозь гущу листвы яркими
лучами солнца. Поросшая высокой сочной травой и мелким бесформенным
кустарником равнина окружала усадьбу и простиралась до самого горизонта,
словно смыкаясь там с небом.
Майкл нажал кнопку, чтобы опустить стекло.
-- Господи, какой великолепный воздух! -- прошептал он.
-- По-моему, просто замечательный, со снисходительной улыбкой негромко
отозвался Эрон.
Зной становился все нестерпимее, но Майкл этого не замечал.
Когда машина остановилась и они оказались перед широким фасадом
двухэтажного дома, мир вокруг был окутан безмолвием. Построенное еще до
Гражданской войны здание представляло собой один из ярчайших образцов
восхитительно простой архитектуры той эпохи: массивное, спроектированное с
учетом особенностей местного жаркого климата, оно походило на квадратный
ящик, прорезанный высокими, от пола до потолка, окнами и окруженный по всему
периметру тенистыми балконами, Плоскую крышу со всех сторон поддерживали
толстые гладкие колонны.
Прочное кирпичное строение, способное устоять под натиском ураганов и
нескончаемых проливных дождей, казалось, могло удерживать в своих стенах
легкий прохладный ветерок, позволяя своим обитателям с комфортом
расположиться на уютных балконах и любоваться открывающимся оттуда пейзажем.
Трудно поверить, думал Майкл, что за виднеющейся в отдалении насыпью
дамбы скрывается судоходная река, полная снующих туда-сюда буксиров и барж,
через которую менее часа тому назад их с Лайтнером перевозил пыхтящий паром.
А здесь и сейчас для них реальным был лишь ласковый ветер, стелющийся по
выложенному кирпичом полу, да внезапно распахнувшиеся широкие двойные двери,
гостеприимно приглашающие войти в дом, и еще -- солнечные блики, играющие на
стеклах стрельчатого веерообразного окна наверху.
Куда же делся весь остальной мир? Теперь это совершенно не занимало
Майкла. Он снова, как и накануне возле дома на Первой улице, слышал
прекрасные, умиротворяющие звуки: жужжание насекомых и пронзительные крики
птиц.
Вводя Майкла внутрь, Эрон слегка сжал его руку и, казалось, даже не
заметил охватившую их ледяную прохладу кондиционированного воздуха.
-- Для начала я покажу вам дом, -- сказал он.
Майкл почти не слышал ею слов. Как всегда, дом полностью завладел его
вниманием. Он любил такие здания -- с широким центральным коридором,
лишенной каких-либо украшений лестницей и просторными квадратными,
симметрично расположенными комнатами. Реставрационные работы здесь были
проведены с размахом и тщательностью. При создании интерьера не забыли
учесть и британские вкусы и традиции, о чем свидетельствовали темно-зеленые
ковры и высившиеся от пола до потолка во всех парадных помещениях книжные
шкафы и стеллажи красного дерева. О временах, предшествовавших Гражданской
войне, напоминали лишь несколько зеркал в богато украшенных рамах да
небольшие клавикорды, стоявшие в одном из углов. Все остальное относилось к
викторианской эпохе, но было вполне созвучно и соразмерно дому.
-- Как частный клуб, -- прошептал Майкл.
В одной из комнат они наткнулись на какого-то человека, сидевшего в
глубоком кресле с гобеленовой обивкой, и Майклу почему-то показалось
забавным, что тот даже не поднял головы от лежащей перед ним книги или папки
с бумагами, когда они с Эроном бесшумно прошли мимо. Тем не менее атмосфера
дома была по-настоящему располагающей. Майкл чувствовал себя здесь вполне
комфортно. Ему доставила удовольствие мимолетная улыбка женщины,
встретившейся на лестнице. Хорошо бы, подумалось ему, чуть позже отыскать
свободное местечко в библиотеке и для себя. За стеклами великого множества
французских окон зеленела листва деревьев -- такая плотная и густая, что
сквозь нее едва просвечивало голубое небо.
-- Идемте, я покажу вам вашу комнату, -- сказал Эрон.
-- Эрон, я не собираюсь задерживаться здесь надолго. Где досье?
-- Конечно-конечно, -- ответил Лайтнер. -- Но вам нужно место, где вы
могли бы спокойно сидеть и читать.
Он повел Майкла по коридору второго этажа, и вскоре они оказались в
одной из комнат восточного крыла. Высокие окна открывались на балконы фасада
и боковой стороны здания. Хотя ковер здесь ничем не отличался от ковров в
других помещениях, интерьер комнаты в целом отражал традиции убранства
плантаторских усадеб: пара комодов с мраморными крышками, кровать под
балдахином, словно специально придуманная и сделанная для таких домов.
Мягкий пуховый матрас скрывался под несколькими одеялами ручной работы.
Столбики балдахина высотой около восьми футов были совершенно гладкими, без
резьбы.
Вместе с тем, к своему удивлению, Майкл, обнаружил в комнате немало
вполне современных удобств, в том числе небольшой холодильник и телевизор,
встроенные в украшенный резьбой шкаф, а также письменный стол и кресло,
поставленные в углу у противоположной стены таким образом, чтобы на них
падало естественное освещение из всех окон. Телефон был кнопочным, а на
бумажной табличке аккуратным мелким почерком были выписаны добавочные номера
для местной связи. Перед камином стояла пара старинных -- времен королевы
Анны -- кресел с подголовниками. Дверь, ведущая в ванную, была распахнута
настежь.
-- Я согласен пожить здесь какое-то время, -- сказал Майкл. -- Где
досье?
-- Но нам не мешало бы позавтракать, -- напомнил Лайтнер.
-- Это вам не мешало бы, а мне вполне хватит бутерброда, который я съем
за чтением. Прошу вас, Эрон, выполняйте обещание. Давайте досье.
И все же по настоянию Эрона они отправились на небольшую, обтянутую
противомоскитной сеткой террасу, расположенную на том же этаже, с внутренней
стороны здания, и удобно устроились там за одним из столиков, любуясь
небольшим, тщательно ухоженным садом с песчаными дорожками и старинными
фонтанами. Здесь им подали по-южному обильный завтрак: печенье, овсянку,
колбасу и внушительное количество кофе с цикорием и молоком.
У Майкла разыгрался аппетит. Он чувствовал себя так же хорошо, как
тогда, в доме Роуан, радуясь, что мозги не залиты выпивкой. Как это все же
здорово -- сидеть с ясной головой, глядя на зеленый сад, на ветви дубов,
клонившиеся до самой травы. И просто божественно снова ощущать теплый
воздух.
-- Все произошло слишком быстро, -- сказал Лайтнер, передавая ему
корзиночку с горячим печеньем. -- Наверное, мне следовало бы посвятить вас в
какие-то подробности, однако ума не приложу, в какие именно. Мы полагали,
что наше знакомство будет происходить постепенно, -- это позволило бы нам
лучше узнать вас, а вам, конечно же, -- нас...
Мысли о Роуан никак не выходили у Майкла из головы. Невозможность
связаться с ней хотя бы по телефону буквально выводила его из себя. Тревога
за Роуан терзала душу, однако бесполезно и пытаться объяснить что-либо
Эрону.
-- Если бы я вошел с вами в контакт так, как планировал, -- продолжал
Лайтнер, -- я бы пригласил вас в нашу Обитель возле Лондона, где ваше
вступление в орден происходило бы неспешно и гораздо более торжественно.
Даже после нескольких лет полевой работы вам ни за что не поручили бы столь
опасное задание, как вмешательство в дела Мэйфейрских ведьм. Кроме меня, в
распоряжении ордена нет ни одного достаточно подготовленного для такой
работы агента. Но, выражаясь современным языком, вы неожиданно оказались
втянутым в это дело.
-- Увяз по самые уши, -- согласился Майкл, не переставая жевать. -- Но
я понимаю, что вы имеете в виду. Это равносильно тому, как если бы
католические священники пригласили меня принять участие в обряде изгнания
дьявола, зная, что я даже не посвящен в духовный сан.
-- Очень близкое сравнение, -- подтвердил Эрон. -- Мне иногда кажется,
что, несмотря на отсутствие непреложных догм и жестко определенных ритуалов,
мы придерживаемся гораздо более строгих понятий. Установленная нами грань
между добром и злом, правильным и неправильным весьма тонка и трудноуловима,
при этом мы куда более нетерпимы к тем, кто ее переходит.
-- Эрон, обещаю вам, что не расскажу о досье ни единой душе во всем
христианском мире, за исключением Роуан.
Лайтнер задумался.
-- Когда вы прочтете материалы, -- после минутного молчания вновь
заговорил он, -- мы непременно продолжим это разговор и обсудим ваши
дальнейшие действия. Не спешите отказываться. По крайней мере, прислушайтесь
к моему совету.
-- Сдается мне, что у вас есть личный страх перед Роуан, -- так?
Лайтнер сделал большой глоток кофе. Внимательно оглядел тарелку. За
весь завтрак он не съел ничего, кроме кусочка печенья.
-- Не уверен, -- ответил он. -- Моя единственная встреча с Роуан
состоялась при весьма необычных обстоятельствах. И честное слово, могу
поклясться...
-- В чем?
-- Мне показалось, что ей отчаянно хотелось поговорить со мной. Точнее,
хоть с кем-то поговорить. Однако в следующий же момент я почувствовал в ней
какую-то враждебность, причем враждебность ко всему и вся, словно в этой
женщине было заключено нечто сверхъестественное, словно ее переполняло нечто
инстинктивно чуждое остальным людям. Понимаю, мое предположение кажется вам,
мягко говоря, странным. Разумеется, в Роэун нет ничего сверхъестественного.
Но если мы задумаемся и будем рассматривать наши экстрасенсорные способности
как некие мутации, то можно будет с полным правом сказать, что Роуан
действительно отличается от других людей -- как, скажем, одна порода птиц
отличается от другой. Иными словами, я ощутил ее непохожесть...
Лайтнер замолчал. Только сейчас он заметил, что Майкл сидит за столом в
перчатках.
-- Не хотите попробовать обходиться без них? Полагаю, я смогу научить
вас блокировать образы. На самом деле это не так сложно, как вам...
-- Я хочу получить досье, -- перебил его Майкл. Он вытер рот салфеткой
и допил кофе.
-- Разумеется. И вы его немедленно получите, -- со вздохом ответил
Эрон.
-- Я могу сейчас же отправиться в свою комнату? Да, еще одна просьба.
Нельзя ли попросить, чтобы мне принесли туда еще немного этого
восхитительного кофе и горячего молока.
-- Конечно.
Эрон проводил Майкла к выходу с террасы, остановившись лишь затем,
чтобы распорядиться насчет кофе, а затем по широкому центральному коридору
они дошли до дверей комнаты.
Темные шторы из узорчатого шелка, закрывавшие широкие окна со стороны
фасада, были подняты, и в комнату лился мягкий летний свет, приглушенный
листвой деревьев.
На огромной кровати лежал портфель с кожаной папкой, содержащей досье.
-- Ну вот, друг мой, -- сказал Эрон, -- Кофе вам принесут без стука,
чтобы не отвлекать от чтения. Если хотите, устраивайтесь на балконе. И прошу
вас, читайте внимательно. Если я понадоблюсь, телефон у вас под рукой.
Достаточно назвать телефонистке мое имя. Я буду всего лишь через две комнаты
от вас. Попытаюсь немного поспать.
Майкл снял пиджак и галстук, ополоснул в ванной лицо и как раз доставал
из чемодана сигареты, когда принесли кофе.
Его удивило и несколько раздосадовало неожиданное возвращение Эрона.
Тот отсутствовал не более пяти минут.
Выражение лица Лайтнера было крайне озабоченным. Он попросил молодого
слугу поставить поднос на столик в углу, подождал, пока тот выйдет и плотно
прикроет за собой дверь, и только после этого заговорил:
-- Плохие новости, Майкл.
-- О чем вы?
-- Я только что звонил в Лондон, чтобы узнать, нет ли для меня
каких-либо сообщений. Оказывается, они пытались связаться со мной и
сообщить, что мать Роуан умирает. Они звонили в Сан-Франциско. Но к тому
времени я уже уехал из города.
-- Роуан непременно должна узнать об этом.
-- Поздно, Майкл. Дейрдре Мэйфейр умерла сегодня около пяти утра. --
Его голос слегка дрогнул. -- Вероятно, в то самое время, когда мы с вами
разговаривали.
-- Ужасная новость для Роуан, -- сказал Майкл, -- Вы не представляете,
как она расстроится. Вы даже не можете представить...
-- Роуан вылетает в Новый Орлеан, -- перебил его Лайтнер. -- Она
звонила в похоронную контору и просила отложить церемонию. Они согласились.
Еще она спрашивала насчет отеля "Поншатрен". Мы, разумеется, проверим,
заказала ли она там номер. Но мне думается, что мы можем ожидать ее скорого
появления в Новом Орлеане.
-- Ну знаете! Вы хуже, чем ФБР, -- заметил Майкл. Однако у него не было
повода сердиться. Это было именно то, что он хотел узнать. С чувством
облегчения он перебрал в памяти свой прилет в город, поездку на такси к дому
на Первой улице, пробуждение в номере отеля. Нет, сам он никак не мог бы
ускорить встречу с Роуан и ее матерью.
-- Да, мы очень предусмотрительны, -- печально произнес Лайтнер. -- Мы
продумываем каждый шаг, каждую мелочь. Не знаю, относится ли Бог к тому, что
ему приходится наблюдать, с таким же беспристрастием, с каким относимся ко
всему мы.
Эрон задумался и как будто вдруг ушел в себя; выражение его лица при
этом заметно изменилось. Потом, так и не проронив больше ни слова, он
направился к двери.
-- Вы действительно знали мать Роуан? -- спросил Майкл.
-- Да, знал, -- с горечью ответил Лайтнер. -- И ни разу не смог хоть
чем-нибудь ей помочь. Но подобное с нами случается часто. Возможно, на этот
раз события примут иной оборот. Впрочем, кто знает... -- Эрон повернул
дверную ручку. Все здесь. -- Он указал на папку. -- Времени на разговоры
больше не остается.
Майкл проводил Лайтнера растерянным взглядом. Этот сдержанный всплеск
чувств у англичанина несказанно удивил его, но одновременно придал
решимости. Как грустно, что он не нашел подходящих слов утешения и оказался
не в состоянии хоть как-то облегчить страдания Эрона. С другой стороны, если
сейчас он начнет думать о Роуан, мысленно представляя, как сжимает ее в
объятиях и пытается рассказать ей обо всем, что произошло за последнее
время, то определенно свихнется. Нельзя терять ни минуты.
Взяв с кровати кожаную папку, Майкл перенес ее на стол. Потом достал
сигареты и поудобнее устроился в кожаном кресле. Почти машинально он
потянулся к серебряному кофейнику, налил в чашку кофе и добавил горячего
молока. Комнату наполнил восхитительный аромат. Майкл раскрыл папку и
вытащил из нее другую -- из плотной бумаги. Краткая надпись гласила:
"МЭЙФЕЙРСКИЕ ВЕДЬМЫ. Часть первая". Внутри папки находились листы с
убористым машинописным текстом и конверт, озаглавленный: "Фотокопии с
подлинных документов".
Его сердце болело за Роуан. Он начал читать...
Приблизительно через час Роуан позвонила в отель.
Она уложила в чемоданы кое-что из летней одежды. Откровенно говоря,
перебирая вещи и прикидывая, что стоит взять, Роуан словно со стороны
наблюдала за собственными сборами, и они преподнесли ей несколько сюрпризов.
Из глубин гардероба были вытащены легкие шелковые наряды -- блузки и платья,
когда-то купленные для отпусков и с тех пор ни разу не надетые. Роуан
достала шкатулку с украшениями, к которым не притрагивалась со времен
колледжа. На глаза попались нераскрытые коробочки с духами. Изящные туфли с
высокими каблуками, так и пролежали в магазинной упаковке. Все эти годы в ее
жизни властвовала медицина, и ни на что другое времени уже не оставалось. И
чудесные полотняные костюмы она надевала всего лишь пару раз, когда отдыхала
на Гавайях. Что ж, теперь они ей пригодятся. Роуан сунула в чемодан и
косметический набор, которым не пользовалась больше года.
Она решила лететь ближайшим полночным рейсом. Но сначала нужно заехать
в клинику и детально ознакомить Слэттери, который заменит ее на время
отсутствия, с историями болезни пациентов. А оттуда уже -- прямо в аэропорт.
Так. Теперь пора позвонить в отель, заказать номер и оставить для
Майкла сообщение о своем приезде.
Ей ответил приятный, с южным акцентом голос гостиничной телефонистки.
Да, у них есть свободный номер. Нет, мистера Карри сейчас нет в отеле.
Однако для нее имеется сообщение, что мистеру Карри пришлось срочно уехать и
что он позвонит ей в течение ближайших суток. Нет, он не сказал, куда
направляется и когда вернется.
-- Хорошо, -- устало вздохнув, сказала Роуан. -- Пожалуйста, запишите и
передайте ему следующее... Передайте ему, что в самое ближайшее время я буду
в Новом Орлеане. Умерла моя мать. Церемония прощания состоится завтра в
похоронной конторе "Лониган и сыновья". Записали?
-- Да Позвольте мне выразить искреннее соболезнование в связи с
кончиной вашей матушки. Всем нам было горько услышать об этом. Я привыкла
видеть ее сидящей на террасе, когда шла на работу мимо старого дома.
Изумлению Роуан не было границ.
-- Будьте любезны, если можно, ответьте мне на пару вопросов, --
попросила Роуан. -- Дом, где она жила, находится на Первой улице?
-- Да, доктор.
-- Это в квартале, который называется у вас Садовым?
-- Да, доктор, именно там.
Роуан пробормотала слова благодарности и повесила трубку... Та самая
улица... Именно о ней рассказывал Майкл... И как странно, что все они знают
о смерти ее матери. "Тем более странно, -- подумала Роуан, -- что я даже не
упомянула ее имени..."
Но сейчас было не до раздумий. Пора ехать. Роуан вышла на пирс и
поднялась на палубу "Красотки Кристины". Убедившись, что яхта надежно
закреплена и, случись что, выдержит самую скверную погоду, она заперла
рулевую рубку и вернулась в дом. Там она включила все системы сигнализации,
которыми не пользовалась со дня смерти Элли.
В последний раз оглядеться...
Роуан вдруг вспомнила, как Майкл, стоя возле своего прекрасного старого
дома в викторианском стиле, говорил о предчувствии, что он туда не вернется.
У нее самой не было столь отчетливого предчувствия. И тем не менее при виде
знакомого с детства дома ее охватила печаль. Ощущение было такое, будто от
него взяли все, что могли, а теперь бросили на произвол судьбы. То же самое
чувство она испытала, в последний раз оглянувшись на "Красотку Кристину".
Да, яхта хорошо послужила ей, но сейчас утратила всякое значение. И все
мужчины, с которыми Роуан занималась любовью в каюте, отныне тоже ничего не
значили в ее жизни. Откровенно говоря, просто замечательно и в какой-то мере
символично, что в тот вечер она не потащила Майкла в духоту каюты. Ей это
даже в голову не пришло. Майкл казался ей частью совершенно иного мира.
Роуан вдруг отчаянно захотелось затопить "Красотку Кристину" вместе со
всеми связанными с нею воспоминаниями. Боже, ну что за глупая мысль! Разве
не "Красотка Кристина" привела ее к Майклу? Наверное, она просто теряет
рассудок.
Слава Богу, она летит в Новый Орлеан. Слава Богу, она успеет увидеть
свою мать, прежде чем захлопнется крышка гроба, и слава Богу, она вновь
будет рядом с Майклом, расскажет ему обо всем и ощутит его близость. Она
обязана верить, что все будет именно так, и не важно, почему он не позвонил.
Роуан с горечью вспомнила о лежащем в сейфе документе. Отныне он превратился
в нечто совершенно несущественное, в пустую бумажку, не стоящую даже того,
чтобы еще раз взглянуть на нее или разорвать.
Роуан, не оглядываясь, захлопнула за собой дверь.
Задыхаясь от слез, она видела, как несется в комнату Элли. Она видела,
как распахивает дверцы шкафов, рывком выдвигает ящики комода, срывает с
вешалок наряды Элли, бросает на пол и рвет в клочья все, что попадается под
руку, давая выход неуправляемой ярости, Роуан видела, как она крушит зеркало
Элли и длинный ряд флаконов, духи в которых давным-давно высохли, оставив
лишь радужные разводы на донышках.
-- Мертва, мертва, мертва... -- шептала Роуан, -- Еще вчера она была
жива, и позавчера, и во все другие дни, а я торчала здесь и ничего не
делала! Мертва! Мертва! Мертва!
Затем перед ее глазами всплыла другая, не менее кошмарная, картина,
словно начался новый акт яростной трагедии. Роуан видела, как она изо всех
сил молотит кулаками по стенам и окнам дома, как бьет стекло и ломает
дерево, до тех пор пока израненные руки не начинают кровоточить. Те самые
руки, которые сделали столько операций, исцелили несметное число больных и
спасли великое множество жизней...
Однако никаких безумств Роуан не совершила.
Она тяжело опустилась на табурет в углу кухни, сгорбилась и, закрыв
лицо руками, зарыдала во весь голос -- одна в пустом доме. Но далее рыдания
не смогли остановить бесконечную вереницу проносящихся в голове образов.
Роуан плакала до тех пор, пока совершенно не обессилела. Сквозь приступы
спазматического кашля она могла лишь без конца шепотом повторять:
-- Дейрдре Мэйфейр, сорока восьми лет, мертва, мертва, мертва...
Потом тыльной стороной ладони она смахнула с лица слезы и легла на
ковер перед камином. Голова нестерпимо болела. Окружающий мир казался пустым
и враждебным, лишенным даже искорки света и надежды на чье-то участие и
тепло.
Это пройдет. Должно пройти. Ей уже довелось испытать подобное ощущение
беспросветности в тот день, когда хоронили Элли. И еще раньше, когда, стоя в
больничном коридоре, она прислушивалась к доносившимся из палаты мучительным
стонам и крикам Элли. Только вот сейчас Роуан не считала возможными
какие-либо улучшения в своей жизни. Вспомнив о бумаге в сейфе, которая после
смерти Элли удерживала ее от поездки в Новый Орлеан, Роуан возненавидела
себя за то, что столь непреклонно уважала волю приемной матери. Она
возненавидела и Элли, заставившую ее подписать этот документ.
Ужасные, горькие мысли, наполнявшие разум, лишали ее силы духа и веры в
себя.
Согреваемая жаркими лучами солнца, Роуан пролежала на ковре, должно
быть, около часа. Она стыдилась своего одиночества. Стыдилась того, что
позволила себе так страдать и стать жертвой душевных мучений. До смерти Элли
она была такой счастливой, такой беззаботной, преданной исключительно своей
работе и покидала этот дом, чтобы вернуться в полной уверенности, что ее
встретят с теплом и заботой, а в ответ дарила свою любовь и привязанность.
Потом Роуан вспомнила о Майкле и вдруг поняла, как сильно привязалась к
нему, как отчаянно нуждается в его присутствии. Столь явная зависимость от
этого человека окончательно повергла ее в уныние.
Совсем непростительно, что ночью она столь настойчиво пыталась
дозвониться до него и рассказать о призраке. Непростительна и ее теперешняя
беспредельная тоска по Майклу. Роуан начала постепенно успокаиваться. И тут
же ей пришло в голову странное совпадение: прошлой ночью появился призрак и
той же ночью умерла ее мать.
Роуан села, скрестив ноги, и попыталась вспомнить все подробности
ночного происшествия... Буквально перед самым появлением таинственного
призрака она взглянула на часы. Было пять минут четвертого. Но ведь эта
жуткая особа сказала, что мать умерла в пять минут шестого...
Точно, минута в минуту, учитывая два часа разницы во времени с Новым
Орлеаном. Что за дьявольское совпадение? Невероятное предположение о
возможной связи между двумя ночными событиями поставило Роуан в тупик.
Конечно, если бы ей явилась мать, это было бы восхитительно,
неправдоподобно прекрасно. Такая встреча могла стать незабываемой, едва ли
не священной, одним из тех сакраментальных моментов, о которых помнят до
конца своих дней и в описании которых вполне уместно использовать столь
хорошо всем известные звучные словесные штампы: "поворотный момент в жизни",
"чудо", "прекрасное видение"... Откровенно говоря, невозможно найти слова,
способные выразить прелесть и очарование подобного события. Но ей явилась не
женщина, а мужчина -- совершенно незнакомый, весьма странный и
изысканно-элегантный.
Воспоминание о таинственном посетителе, воспоминание об умоляющем
выражении его лица вновь всколыхнуло в Роуан все тревоги минувшей ночи. Она
повернулась и беспокойно взглянула на стеклянную стену. Ничего необычного,
кроме бездонного голубого неба над дальними холмами и искрящейся водной
глади залива.
Размышляя над этой загадкой, перебирая в уме все известные ей мифы и
легенды, связанные с призраками, Роуан неожиданно для себя совершенно
успокоилась и вновь обрела способность к холодной рассудительности. Но
ненадолго.
Кем бы ни было это туманное, бестелесное существо, в сравнении со
смертью матери его появление представлялось Роуан чем-то малозначительным.
Сейчас она должна думать об отъезде, а не валяться на ковре и понапрасну
тратить драгоценное время.
Роуан вскочила на ноги, торопливо направилась к телефону и набрала
домашний номер доктора Ларкина.
-- Ларк, я должна уехать, -- объяснила она. -- Срочно. Дело не терпит
отлагательства. Как насчет того, чтобы Слэттери меня заменил?
Голос ее звучал спокойно и ровно, совсем как у прежней Роуан. Но
хладнокровие было обманчивым. Разговаривая с Ларком, она вновь бросила
взгляд на пустое пространство террасы, где ночью стоял высокий, стройный,
элегантный незнакомец, и вновь увидела его темные глаза, неотрывно смотрящие
прямо на нее. Она с трудом улавливала смысл того, что говорил в тот момент
Ларк.
"Нет, это чертово существо вовсе не плод моей фантазии!" -- подумала
она.
Поездка до резиденции Таламаски -- убежища, как называл ее Лайтнер, --
заняла менее полутора часов. Только когда до усадьбы оставалось несколько
миль, лимузин свернул с монотонной ленты федерального шоссе на прибрежную
дорогу.
Целиком поглощенный беседой с Эроном, Майкл практически не обращал
внимания на окрестный пейзаж.
К тому времени, когда они прибыли на место, Майкл обрел вполне ясное
представление о том, что представляет собой Таламаска, и твердо пообещал
Лайтнеру сохранить в тайне все, что станет ему известно после прочтения
досье. У Майкла сложилось весьма благоприятное впечатление об ордене; ему
нравились благородные и учтивые манеры Лайтнера, сдержанность в изложении
событий, присущая Эрону культура речи. Не единожды во время разговора Майкл
ловил себя на мысли, что с радостью вступил бы в ряды членов Таламаски, не
будь он столь намертво привязан к своей цели.
Но, конечно, думать так просто глупо, ибо именно после падения в воду
он обрел ощущение своего предназначения и экстрасенсорные способности,
которые, собственно, заинтересовали и привели к нему Таламаску.
Еще Майкл чувствовал, что его любовь к Роуан -- а в том, что это
любовь, у него не осталось ни малейших сомнений -- неизмеримо усилилась и
существовала совершенно отдельно и независимо от его видения, хотя Роуан,
несомненно, являлась неотъемлемой частью этого видения.
Уже почти возле самых ворот усадьбы Майкл попытался объяснить это
Эрону:
-- Все, о чем вы рассказывали, звучит на удивление знакомо. У меня
возникает смутное ощущение узнавания, точно такое же, какое я испытал
прошлым вечером, когда увидел дом. Разумеется, вы понимаете, что еще недавно
я ничего о Таламаске не знал, а следовательно, ни о каком "знакомстве" не
может быть и речи. Невозможно предположить, что где-то когда-то я что-то
слышал о вас, но впоследствии забыл. Остается допустить лишь одно: они
рассказали мне об этом там, за порогом смерти. Но сейчас я хочу подчеркнуть
вот что: чувство к Роуан не ощущается мною как нечто знакомое. Оно не было
предопределено заранее. Это чувство возникло неожиданно, вопреки
предначертанию, и в моем сознании каким-то образом связано с протестом. Там,
в Тайбуроне, когда мы завтракали в ее доме, я бросил взгляд в окно, на
раскинувшийся за ним водный простор, и демонстративно, вызывающе заявил этим
существам, что происходящее между мной и Роуан весьма важно и существенно
для меня.
Эрон с неизменным вниманием выслушал его слова.
За время, проведенное в тесном общении, они успели лучше узнать друг
друга, и установившиеся между ними непринужденные отношения, как казалось
Майклу, воспринимались обоими как вполне естественные.
С момента отъезда из Нового Орлеана Майкл пил только кофе и намеревался
продолжать в том же духе по крайней мере до тех пор, пока не прочтет все
документы, обещанные Эроном.
Признаться, он устал от лимузина, от комфортабельной поездки по
болотистой местности, от однообразного пейзажа за окнами машины. Ему
хотелось глотнуть свежего воздуха.
Как только они свернули налево с прибрежной дороги, оставив позади
насыпь дамбы, и въехали в ворота усадьбы, Майкл узнал это место -- он помнил
его по книгам. За многие десятки лет эта дорога, окаймленная дубами, была
запечатлена на бесчисленном множестве фотографий. Ее готическое совершенство
казалось поистине сказочным: гигантские дубы с мощными, покрытыми черной
корой стволами простирали тяжелые, изогнутые ветви, образуя грубо изломанные
арки, которые в свою очередь сливались в сплошной естественный потолок,
тянущийся до самых террас дома.
С ветвей свисала длинная серая бахрома испанского бородатого мха. По
обеим сторонам узкой, покрытой гравием дороги с глубокими бороздами от колес
из земли выпирали причудливо изогнутые корни.
Майкл пришел в восторг от увиденного. Как и красота Садового квартала,
безмолвная картина трогала его до глубины души, а внутри нарастала спокойная
уверенность: что бы ни случилось с ним в дальнейшем, он вернулся в родные
края, на юг, и все тем или иным образом встанет на свои места.
Машина катилась все дальше по живому туннелю, утопающему в зеленоватой
полутьме, то тут, то там прорезанной пробившимися сквозь гущу листвы яркими
лучами солнца. Поросшая высокой сочной травой и мелким бесформенным
кустарником равнина окружала усадьбу и простиралась до самого горизонта,
словно смыкаясь там с небом.
Майкл нажал кнопку, чтобы опустить стекло.
-- Господи, какой великолепный воздух! -- прошептал он.
-- По-моему, просто замечательный, со снисходительной улыбкой негромко
отозвался Эрон.
Зной становился все нестерпимее, но Майкл этого не замечал.
Когда машина остановилась и они оказались перед широким фасадом
двухэтажного дома, мир вокруг был окутан безмолвием. Построенное еще до
Гражданской войны здание представляло собой один из ярчайших образцов
восхитительно простой архитектуры той эпохи: массивное, спроектированное с
учетом особенностей местного жаркого климата, оно походило на квадратный
ящик, прорезанный высокими, от пола до потолка, окнами и окруженный по всему
периметру тенистыми балконами, Плоскую крышу со всех сторон поддерживали
толстые гладкие колонны.
Прочное кирпичное строение, способное устоять под натиском ураганов и
нескончаемых проливных дождей, казалось, могло удерживать в своих стенах
легкий прохладный ветерок, позволяя своим обитателям с комфортом
расположиться на уютных балконах и любоваться открывающимся оттуда пейзажем.
Трудно поверить, думал Майкл, что за виднеющейся в отдалении насыпью
дамбы скрывается судоходная река, полная снующих туда-сюда буксиров и барж,
через которую менее часа тому назад их с Лайтнером перевозил пыхтящий паром.
А здесь и сейчас для них реальным был лишь ласковый ветер, стелющийся по
выложенному кирпичом полу, да внезапно распахнувшиеся широкие двойные двери,
гостеприимно приглашающие войти в дом, и еще -- солнечные блики, играющие на
стеклах стрельчатого веерообразного окна наверху.
Куда же делся весь остальной мир? Теперь это совершенно не занимало
Майкла. Он снова, как и накануне возле дома на Первой улице, слышал
прекрасные, умиротворяющие звуки: жужжание насекомых и пронзительные крики
птиц.
Вводя Майкла внутрь, Эрон слегка сжал его руку и, казалось, даже не
заметил охватившую их ледяную прохладу кондиционированного воздуха.
-- Для начала я покажу вам дом, -- сказал он.
Майкл почти не слышал ею слов. Как всегда, дом полностью завладел его
вниманием. Он любил такие здания -- с широким центральным коридором,
лишенной каких-либо украшений лестницей и просторными квадратными,
симметрично расположенными комнатами. Реставрационные работы здесь были
проведены с размахом и тщательностью. При создании интерьера не забыли
учесть и британские вкусы и традиции, о чем свидетельствовали темно-зеленые
ковры и высившиеся от пола до потолка во всех парадных помещениях книжные
шкафы и стеллажи красного дерева. О временах, предшествовавших Гражданской
войне, напоминали лишь несколько зеркал в богато украшенных рамах да
небольшие клавикорды, стоявшие в одном из углов. Все остальное относилось к
викторианской эпохе, но было вполне созвучно и соразмерно дому.
-- Как частный клуб, -- прошептал Майкл.
В одной из комнат они наткнулись на какого-то человека, сидевшего в
глубоком кресле с гобеленовой обивкой, и Майклу почему-то показалось
забавным, что тот даже не поднял головы от лежащей перед ним книги или папки
с бумагами, когда они с Эроном бесшумно прошли мимо. Тем не менее атмосфера
дома была по-настоящему располагающей. Майкл чувствовал себя здесь вполне
комфортно. Ему доставила удовольствие мимолетная улыбка женщины,
встретившейся на лестнице. Хорошо бы, подумалось ему, чуть позже отыскать
свободное местечко в библиотеке и для себя. За стеклами великого множества
французских окон зеленела листва деревьев -- такая плотная и густая, что
сквозь нее едва просвечивало голубое небо.
-- Идемте, я покажу вам вашу комнату, -- сказал Эрон.
-- Эрон, я не собираюсь задерживаться здесь надолго. Где досье?
-- Конечно-конечно, -- ответил Лайтнер. -- Но вам нужно место, где вы
могли бы спокойно сидеть и читать.
Он повел Майкла по коридору второго этажа, и вскоре они оказались в
одной из комнат восточного крыла. Высокие окна открывались на балконы фасада
и боковой стороны здания. Хотя ковер здесь ничем не отличался от ковров в
других помещениях, интерьер комнаты в целом отражал традиции убранства
плантаторских усадеб: пара комодов с мраморными крышками, кровать под
балдахином, словно специально придуманная и сделанная для таких домов.
Мягкий пуховый матрас скрывался под несколькими одеялами ручной работы.
Столбики балдахина высотой около восьми футов были совершенно гладкими, без
резьбы.
Вместе с тем, к своему удивлению, Майкл, обнаружил в комнате немало
вполне современных удобств, в том числе небольшой холодильник и телевизор,
встроенные в украшенный резьбой шкаф, а также письменный стол и кресло,
поставленные в углу у противоположной стены таким образом, чтобы на них
падало естественное освещение из всех окон. Телефон был кнопочным, а на
бумажной табличке аккуратным мелким почерком были выписаны добавочные номера
для местной связи. Перед камином стояла пара старинных -- времен королевы
Анны -- кресел с подголовниками. Дверь, ведущая в ванную, была распахнута
настежь.
-- Я согласен пожить здесь какое-то время, -- сказал Майкл. -- Где
досье?
-- Но нам не мешало бы позавтракать, -- напомнил Лайтнер.
-- Это вам не мешало бы, а мне вполне хватит бутерброда, который я съем
за чтением. Прошу вас, Эрон, выполняйте обещание. Давайте досье.
И все же по настоянию Эрона они отправились на небольшую, обтянутую
противомоскитной сеткой террасу, расположенную на том же этаже, с внутренней
стороны здания, и удобно устроились там за одним из столиков, любуясь
небольшим, тщательно ухоженным садом с песчаными дорожками и старинными
фонтанами. Здесь им подали по-южному обильный завтрак: печенье, овсянку,
колбасу и внушительное количество кофе с цикорием и молоком.
У Майкла разыгрался аппетит. Он чувствовал себя так же хорошо, как
тогда, в доме Роуан, радуясь, что мозги не залиты выпивкой. Как это все же
здорово -- сидеть с ясной головой, глядя на зеленый сад, на ветви дубов,
клонившиеся до самой травы. И просто божественно снова ощущать теплый
воздух.
-- Все произошло слишком быстро, -- сказал Лайтнер, передавая ему
корзиночку с горячим печеньем. -- Наверное, мне следовало бы посвятить вас в
какие-то подробности, однако ума не приложу, в какие именно. Мы полагали,
что наше знакомство будет происходить постепенно, -- это позволило бы нам
лучше узнать вас, а вам, конечно же, -- нас...
Мысли о Роуан никак не выходили у Майкла из головы. Невозможность
связаться с ней хотя бы по телефону буквально выводила его из себя. Тревога
за Роуан терзала душу, однако бесполезно и пытаться объяснить что-либо
Эрону.
-- Если бы я вошел с вами в контакт так, как планировал, -- продолжал
Лайтнер, -- я бы пригласил вас в нашу Обитель возле Лондона, где ваше
вступление в орден происходило бы неспешно и гораздо более торжественно.
Даже после нескольких лет полевой работы вам ни за что не поручили бы столь
опасное задание, как вмешательство в дела Мэйфейрских ведьм. Кроме меня, в
распоряжении ордена нет ни одного достаточно подготовленного для такой
работы агента. Но, выражаясь современным языком, вы неожиданно оказались
втянутым в это дело.
-- Увяз по самые уши, -- согласился Майкл, не переставая жевать. -- Но
я понимаю, что вы имеете в виду. Это равносильно тому, как если бы
католические священники пригласили меня принять участие в обряде изгнания
дьявола, зная, что я даже не посвящен в духовный сан.
-- Очень близкое сравнение, -- подтвердил Эрон. -- Мне иногда кажется,
что, несмотря на отсутствие непреложных догм и жестко определенных ритуалов,
мы придерживаемся гораздо более строгих понятий. Установленная нами грань
между добром и злом, правильным и неправильным весьма тонка и трудноуловима,
при этом мы куда более нетерпимы к тем, кто ее переходит.
-- Эрон, обещаю вам, что не расскажу о досье ни единой душе во всем
христианском мире, за исключением Роуан.
Лайтнер задумался.
-- Когда вы прочтете материалы, -- после минутного молчания вновь
заговорил он, -- мы непременно продолжим это разговор и обсудим ваши
дальнейшие действия. Не спешите отказываться. По крайней мере, прислушайтесь
к моему совету.
-- Сдается мне, что у вас есть личный страх перед Роуан, -- так?
Лайтнер сделал большой глоток кофе. Внимательно оглядел тарелку. За
весь завтрак он не съел ничего, кроме кусочка печенья.
-- Не уверен, -- ответил он. -- Моя единственная встреча с Роуан
состоялась при весьма необычных обстоятельствах. И честное слово, могу
поклясться...
-- В чем?
-- Мне показалось, что ей отчаянно хотелось поговорить со мной. Точнее,
хоть с кем-то поговорить. Однако в следующий же момент я почувствовал в ней
какую-то враждебность, причем враждебность ко всему и вся, словно в этой
женщине было заключено нечто сверхъестественное, словно ее переполняло нечто
инстинктивно чуждое остальным людям. Понимаю, мое предположение кажется вам,
мягко говоря, странным. Разумеется, в Роэун нет ничего сверхъестественного.
Но если мы задумаемся и будем рассматривать наши экстрасенсорные способности
как некие мутации, то можно будет с полным правом сказать, что Роуан
действительно отличается от других людей -- как, скажем, одна порода птиц
отличается от другой. Иными словами, я ощутил ее непохожесть...
Лайтнер замолчал. Только сейчас он заметил, что Майкл сидит за столом в
перчатках.
-- Не хотите попробовать обходиться без них? Полагаю, я смогу научить
вас блокировать образы. На самом деле это не так сложно, как вам...
-- Я хочу получить досье, -- перебил его Майкл. Он вытер рот салфеткой
и допил кофе.
-- Разумеется. И вы его немедленно получите, -- со вздохом ответил
Эрон.
-- Я могу сейчас же отправиться в свою комнату? Да, еще одна просьба.
Нельзя ли попросить, чтобы мне принесли туда еще немного этого
восхитительного кофе и горячего молока.
-- Конечно.
Эрон проводил Майкла к выходу с террасы, остановившись лишь затем,
чтобы распорядиться насчет кофе, а затем по широкому центральному коридору
они дошли до дверей комнаты.
Темные шторы из узорчатого шелка, закрывавшие широкие окна со стороны
фасада, были подняты, и в комнату лился мягкий летний свет, приглушенный
листвой деревьев.
На огромной кровати лежал портфель с кожаной папкой, содержащей досье.
-- Ну вот, друг мой, -- сказал Эрон, -- Кофе вам принесут без стука,
чтобы не отвлекать от чтения. Если хотите, устраивайтесь на балконе. И прошу
вас, читайте внимательно. Если я понадоблюсь, телефон у вас под рукой.
Достаточно назвать телефонистке мое имя. Я буду всего лишь через две комнаты
от вас. Попытаюсь немного поспать.
Майкл снял пиджак и галстук, ополоснул в ванной лицо и как раз доставал
из чемодана сигареты, когда принесли кофе.
Его удивило и несколько раздосадовало неожиданное возвращение Эрона.
Тот отсутствовал не более пяти минут.
Выражение лица Лайтнера было крайне озабоченным. Он попросил молодого
слугу поставить поднос на столик в углу, подождал, пока тот выйдет и плотно
прикроет за собой дверь, и только после этого заговорил:
-- Плохие новости, Майкл.
-- О чем вы?
-- Я только что звонил в Лондон, чтобы узнать, нет ли для меня
каких-либо сообщений. Оказывается, они пытались связаться со мной и
сообщить, что мать Роуан умирает. Они звонили в Сан-Франциско. Но к тому
времени я уже уехал из города.
-- Роуан непременно должна узнать об этом.
-- Поздно, Майкл. Дейрдре Мэйфейр умерла сегодня около пяти утра. --
Его голос слегка дрогнул. -- Вероятно, в то самое время, когда мы с вами
разговаривали.
-- Ужасная новость для Роуан, -- сказал Майкл, -- Вы не представляете,
как она расстроится. Вы даже не можете представить...
-- Роуан вылетает в Новый Орлеан, -- перебил его Лайтнер. -- Она
звонила в похоронную контору и просила отложить церемонию. Они согласились.
Еще она спрашивала насчет отеля "Поншатрен". Мы, разумеется, проверим,
заказала ли она там номер. Но мне думается, что мы можем ожидать ее скорого
появления в Новом Орлеане.
-- Ну знаете! Вы хуже, чем ФБР, -- заметил Майкл. Однако у него не было
повода сердиться. Это было именно то, что он хотел узнать. С чувством
облегчения он перебрал в памяти свой прилет в город, поездку на такси к дому
на Первой улице, пробуждение в номере отеля. Нет, сам он никак не мог бы
ускорить встречу с Роуан и ее матерью.
-- Да, мы очень предусмотрительны, -- печально произнес Лайтнер. -- Мы
продумываем каждый шаг, каждую мелочь. Не знаю, относится ли Бог к тому, что
ему приходится наблюдать, с таким же беспристрастием, с каким относимся ко
всему мы.
Эрон задумался и как будто вдруг ушел в себя; выражение его лица при
этом заметно изменилось. Потом, так и не проронив больше ни слова, он
направился к двери.
-- Вы действительно знали мать Роуан? -- спросил Майкл.
-- Да, знал, -- с горечью ответил Лайтнер. -- И ни разу не смог хоть
чем-нибудь ей помочь. Но подобное с нами случается часто. Возможно, на этот
раз события примут иной оборот. Впрочем, кто знает... -- Эрон повернул
дверную ручку. Все здесь. -- Он указал на папку. -- Времени на разговоры
больше не остается.
Майкл проводил Лайтнера растерянным взглядом. Этот сдержанный всплеск
чувств у англичанина несказанно удивил его, но одновременно придал
решимости. Как грустно, что он не нашел подходящих слов утешения и оказался
не в состоянии хоть как-то облегчить страдания Эрона. С другой стороны, если
сейчас он начнет думать о Роуан, мысленно представляя, как сжимает ее в
объятиях и пытается рассказать ей обо всем, что произошло за последнее
время, то определенно свихнется. Нельзя терять ни минуты.
Взяв с кровати кожаную папку, Майкл перенес ее на стол. Потом достал
сигареты и поудобнее устроился в кожаном кресле. Почти машинально он
потянулся к серебряному кофейнику, налил в чашку кофе и добавил горячего
молока. Комнату наполнил восхитительный аромат. Майкл раскрыл папку и
вытащил из нее другую -- из плотной бумаги. Краткая надпись гласила:
"МЭЙФЕЙРСКИЕ ВЕДЬМЫ. Часть первая". Внутри папки находились листы с
убористым машинописным текстом и конверт, озаглавленный: "Фотокопии с
подлинных документов".
Его сердце болело за Роуан. Он начал читать...
Приблизительно через час Роуан позвонила в отель.
Она уложила в чемоданы кое-что из летней одежды. Откровенно говоря,
перебирая вещи и прикидывая, что стоит взять, Роуан словно со стороны
наблюдала за собственными сборами, и они преподнесли ей несколько сюрпризов.
Из глубин гардероба были вытащены легкие шелковые наряды -- блузки и платья,
когда-то купленные для отпусков и с тех пор ни разу не надетые. Роуан
достала шкатулку с украшениями, к которым не притрагивалась со времен
колледжа. На глаза попались нераскрытые коробочки с духами. Изящные туфли с
высокими каблуками, так и пролежали в магазинной упаковке. Все эти годы в ее
жизни властвовала медицина, и ни на что другое времени уже не оставалось. И
чудесные полотняные костюмы она надевала всего лишь пару раз, когда отдыхала
на Гавайях. Что ж, теперь они ей пригодятся. Роуан сунула в чемодан и
косметический набор, которым не пользовалась больше года.
Она решила лететь ближайшим полночным рейсом. Но сначала нужно заехать
в клинику и детально ознакомить Слэттери, который заменит ее на время
отсутствия, с историями болезни пациентов. А оттуда уже -- прямо в аэропорт.
Так. Теперь пора позвонить в отель, заказать номер и оставить для
Майкла сообщение о своем приезде.
Ей ответил приятный, с южным акцентом голос гостиничной телефонистки.
Да, у них есть свободный номер. Нет, мистера Карри сейчас нет в отеле.
Однако для нее имеется сообщение, что мистеру Карри пришлось срочно уехать и
что он позвонит ей в течение ближайших суток. Нет, он не сказал, куда
направляется и когда вернется.
-- Хорошо, -- устало вздохнув, сказала Роуан. -- Пожалуйста, запишите и
передайте ему следующее... Передайте ему, что в самое ближайшее время я буду
в Новом Орлеане. Умерла моя мать. Церемония прощания состоится завтра в
похоронной конторе "Лониган и сыновья". Записали?
-- Да Позвольте мне выразить искреннее соболезнование в связи с
кончиной вашей матушки. Всем нам было горько услышать об этом. Я привыкла
видеть ее сидящей на террасе, когда шла на работу мимо старого дома.
Изумлению Роуан не было границ.
-- Будьте любезны, если можно, ответьте мне на пару вопросов, --
попросила Роуан. -- Дом, где она жила, находится на Первой улице?
-- Да, доктор.
-- Это в квартале, который называется у вас Садовым?
-- Да, доктор, именно там.
Роуан пробормотала слова благодарности и повесила трубку... Та самая
улица... Именно о ней рассказывал Майкл... И как странно, что все они знают
о смерти ее матери. "Тем более странно, -- подумала Роуан, -- что я даже не
упомянула ее имени..."
Но сейчас было не до раздумий. Пора ехать. Роуан вышла на пирс и
поднялась на палубу "Красотки Кристины". Убедившись, что яхта надежно
закреплена и, случись что, выдержит самую скверную погоду, она заперла
рулевую рубку и вернулась в дом. Там она включила все системы сигнализации,
которыми не пользовалась со дня смерти Элли.
В последний раз оглядеться...
Роуан вдруг вспомнила, как Майкл, стоя возле своего прекрасного старого
дома в викторианском стиле, говорил о предчувствии, что он туда не вернется.
У нее самой не было столь отчетливого предчувствия. И тем не менее при виде
знакомого с детства дома ее охватила печаль. Ощущение было такое, будто от
него взяли все, что могли, а теперь бросили на произвол судьбы. То же самое
чувство она испытала, в последний раз оглянувшись на "Красотку Кристину".
Да, яхта хорошо послужила ей, но сейчас утратила всякое значение. И все
мужчины, с которыми Роуан занималась любовью в каюте, отныне тоже ничего не
значили в ее жизни. Откровенно говоря, просто замечательно и в какой-то мере
символично, что в тот вечер она не потащила Майкла в духоту каюты. Ей это
даже в голову не пришло. Майкл казался ей частью совершенно иного мира.
Роуан вдруг отчаянно захотелось затопить "Красотку Кристину" вместе со
всеми связанными с нею воспоминаниями. Боже, ну что за глупая мысль! Разве
не "Красотка Кристина" привела ее к Майклу? Наверное, она просто теряет
рассудок.
Слава Богу, она летит в Новый Орлеан. Слава Богу, она успеет увидеть
свою мать, прежде чем захлопнется крышка гроба, и слава Богу, она вновь
будет рядом с Майклом, расскажет ему обо всем и ощутит его близость. Она
обязана верить, что все будет именно так, и не важно, почему он не позвонил.
Роуан с горечью вспомнила о лежащем в сейфе документе. Отныне он превратился
в нечто совершенно несущественное, в пустую бумажку, не стоящую даже того,
чтобы еще раз взглянуть на нее или разорвать.
Роуан, не оглядываясь, захлопнула за собой дверь.