Эл Райс. Час ведьмовства

больно услышать ее голос. Майкл закрыл "Давида Копперфильда", встал и
поискал глазами телефон.
И вдруг он наткнулся взглядом на уже знакомого человека -- седовласого
англичанина в твидовом костюме. Тот сидел через несколько рядов от Майкла,
держа в руке сложенную газету; рядом лежали зонтик и портфель.
"Нет уж, -- мрачно подумал Майкл, снова опускаясь на стул. -- Только
его мне сейчас и не хватает".
Объявили посадку. Майкл с тревогой смотрел, как англичанин поднялся с
места, собрал свои вещи и двинулся к выходу.
Ho, когда спустя несколько минут Майкл прошел мимо него и занял свое
место у окна почти в самом конце салона первого класса, пожилой джентльмен
даже не поднял голову. Его портфель был открыт, а сам он что-то быстро
записывал в объемистую тетрадь в кожаном переплете.

Прежде чем самолет поднялся в воздух, Майкл заказал себе порцию бурбона
и упаковку холодного пива. К тому времени, когда они прилетели в Даллас, где
по расписанию у самолета была сорокапятиминутная стоянка, Майкл пил шестую
банку пива и читал седьмую главу "Давида Копперфильда". Про англичанина он и
думать забыл.

7

Майкл попросил таксиста притормозить и отправился за очередной
полудюжиной банок пива. От ощущения вновь окутавшего его теплого летнего
воздуха все внутри, ликовало. Машина свернула со скоростной магистрали на
знакомую и незабываемо грязную мостовую Сент-Чарльз-авеню, и Майкл едва не
заплакал при виде темнолиственных старых дубов с их черной корой и длинного
узкого трамвая, который все так же, со звоном и грохотом, катился по
рельсам.
Даже в этой своей части, с множеством убогих закусочных, обшарпанных
деревянных баров и заброшенных бензоколонок, среди которых торчали к небу
новые многоквартирные дома, возвышавшиеся над тентами магазинных витрин, это
был его родной город -- старый, прекрасный, полный зелени. Майкл с любовью
смотрел даже на сорняки, пробившиеся сквозь трещины в асфальте. Там, где
асфальта не было, росла сочная, ярко-зеленая трава. Ветви ползучего мирта
были густо усыпаны цветами -- розовыми, сиреневыми, густокрасными, как
мякоть арбуза.
-- Да ты посмотри вокруг! -- сказал он водителю, который без умолку
болтал всю дорогу, жалуясь на резкий рост преступности и вообще на плохие
для Нового Орлеана времена. -- Это фиолетовое небо я вспоминал все эти
проклятые годы и видел так явственно, как будто кто-то раскрашивал его в
моей памяти цветными карандашами.
Майклу хотелось плакать. За все время, пока утешал плачущую Роуан, сам
он не пролил ни слезинки. А сейчас ему хотелось буквально разрыдаться. И
отчаянно не хватало рядом Роуан.
Таксист слушал его с иронической улыбкой.
-- Ну и что? Да, фиолетовое небо, если тебе так нравится.
-- Нравится, и еще как, -- сказал Майкл. -- А ты родился между
Мэгазин-стрит и беретом реки, точно? уж этот выговор я узнаю где угодно, --
добавил он.
-- Ишь, завел тут речи, а сам-то как говоришь? -- не дал ему спуску
таксист. -- Если тебе интересно знать, я родился между Вашингтон-авеню и
Сент-Томас-стрит и был самым младшим из девяти детей. Теперь таких больших
семей не встретишь.
Машина медленно двигалась по улице, и сквозь открытые окна в салон
проникал влажный августовский ветерок. Только что зажглись уличные фонари.
Майкл закрыл глаза. Даже нескончаемые монологи таксиста казались ему
музыкой. А это мягкое тепло... Как долго он всей душой тосковал по нему!
Разве в мире существует еще одно такое же место, где воздух буквально живой,
где ветер целует и ласкает тебя, а небо пульсирует, будто по его жилам течет
кровь? Боже мой, как это здорово -- не ощущать больше пронизывающего холода!
-- Поверь, честное слово, никого сейчас нет счастливее меня, -- сказал
Майкл. -- Никого... Да ты только взгляни на деревья!
Он во все глаза смотрел на черные изгибы ветвей.
-- Черт побери, где же ты торчал, сынок? Таксист был невысок, коренаст;
на голове привычно сидела фуражка с козырьком. Он управлял машиной,
наполовину высунув в окно локоть.
-- Я был в аду, дружище, -- ответил ему Майкл. -- И знаешь, что я тебе
скажу: там совсем не жарко. В аду ужасно холодно... А вот и отель
"Поншатрен" -- все тот же, ничуть не изменился.
Нет, пожалуй, отель выглядел более элегантным и холодно-суровым, чем в
прежние дни. Аккуратные голубые навесы, и такая же, как и раньше, гвардия
привратников и охранников возле стеклянных дверей.
От волнения Майкл ерзал на сиденье. Ему не терпелось выйти из машины,
пройтись, ощутить под ногами старые тротуары. Но он попросил таксиста
подбросить его до Первой улицы и там немного подождать. А потом они вернутся
к отелю.
К тому моменту, как они подъехали к светофору на перекрестке с
Джексон-авеню, Майкл успел опустошить вторую жестянку пива. Вид за окнами
машины совершенно изменился. Майкл не помнил, чтобы переход был столь
резким. Но дубы стали выше и гуще, многоэтажные дома сменились белыми
особняками с коринфскими колоннами, и весь призрачный, сумеречный мир
неожиданно наполнился нежными отблесками зеленого покрова.
-- Роуан, если бы ты была сейчас рядом, -- прошептал Майкл.
На углу Сент-Чарльз и Филип стоял превосходно отреставрированный дом
Джеймса Галье. На другой стороне находился дом Генри Хоуэрда, красующийся
свежевыкрашенными стенами. За чугунными решетками виднелись лужайки и сады.
-- Боже мой, я -- дома! -- шептал Майкл.
Когда самолет приземлился, Майкл пожалел, что успел напиться. В таком
состоянии нелегко тащить чемодан и искать такси. Но теперь все позади. Когда
такси свернуло налево, на Первую улицу, и въехало под сень густой зелени
Садового квартала, Майкл пребывал в состоянии экстаза.
-- Понимаешь, здесь все осталось прежним! -- возбужденно воскликнул он,
обращаясь к водителю.
В порыве огромной признательности Майкл достал банку пива и протянул ее
таксисту, но тот лишь усмехнулся и отдал обратно.
-- Попозже, сынок. Куда теперь поедем? Словно в замедленном сне они
скользили мимо массивных особняков. Майкл не мог отвести взгляд от кирпичных
тротуаров и высоченных магнолий с темными блестящими листьями.
-- Поезжай помедленнее. Пусть этот парень обгонит нас. Я скажу, где
остановиться.
Майкл пришел к выводу, что для своего возвращения выбрал самый
прекрасный час вечера. Переполненный счастьем, он не вспоминал ни о
видениях, ни о своем таинственном предназначении и мог думать только о том,
что открывалось его глазам, и... о Роуан. "Вот оно, испытание любви, --
мечтательно размышлял он, -- когда тебе невыносимо быть счастливым,
поскольку рядом нет другого человека". Слезы готовы были ручьем хлынуть у
него из глаз.
Таксист продолжал болтать, не умолкая ни на секунду. Теперь он говорил
о родном церковном приходе Майкла, о том, каким он был в прежние дни и в
каком запустении находится сейчас. Майклу, конечно же, хотелось увидеть
старую церковь.
-- А знаешь, мальчишкой я был прислужником в алтаре церкви Святого
Альфонса, -- сказал он.
Но церковь может ждать хоть вечность, и он пойдет туда позже, потому
что сейчас Майкл наконец увидел тот дом.
Длинное темное крыло здания, протянулось от самого угла, узор чугунных
решеток по-прежнему составляли завитки розеток. Столетние дубы с гигантскими
ветвями, похожими на мощные руки, все так же охраняли покой дома и его
обитателей.
-- Вот он! -- Майкл понизил голос до едва слышного шепота -- Давай,
сверни направо и остановись.
Взяв с собой банку пива, он вышел из машины и зашагал к углу, чтобы
оказаться напротив дома, чуть по диагонали.
Все звуки города словно перестали существовать. Впервые с момента
своего приезда Майкл услышал пение цикад; их сочное стрекотание исходило
отовсюду, словно взвихривая воздух вокруг, отчего каждая тень казалась
живой. А чуть позже до Майкла донеслись пронзительные крики птиц. Надо же!
Он успел напрочь позабыть о них.
Как в лесу, думал он, вглядываясь в мрачные, погруженные в ранние
сумерки, заброшенные террасы. Ни единого лучика света не мелькнуло из-за
многочисленных узких и высоких деревянных ставен.
Раскинувшееся над крышей фиолетово-золотистое, словно остекленевшее
небо мягко освещало самую дальнюю колонну на высокой галерее второго этажа и
беспорядочно свисавшие сверху великолепные плети ползучей бугенвиллеи, густо
обвивавшиеся вокруг консолей карниза. Даже в темноте Майкл отчетливо
различав пурпур ее чудесных цветов. Еще видны были в полумраке и завитки
чугунной решетки, и детали капителей колонн. Здесь удивительно органично
сочетались все три архитектурных ордера: боковые колонны были дорическими,
нижний ряд колонн фасада украшали капители ионического ордера, а верхний --
коринфского.
Майкл вздохнул -- протяжно и печально. Он не мог понять причину
невыразимой грусти, всегда омрачавшей любую радость, поселявшуюся в его
душе. И тем не менее даже на вершине счастья он всегда ощущал какую-то
неясную печаль. Память обманула его лишь в одном: дом оказался намного
больше, чем ему помнилось. И весь квартал -- обширнее. На какое-то время все
вокруг показалось ему невообразимо громадным.
Тем не менее его охватило ощущение живой, пульсирующей близости ко
всему окружающему: к густой листве, сливавшейся с темнотой за ржавым
металлом ограды, к пению цикад и к густым теням, протянувшимся от дубов.
-- Как в раю, -- прошептал он.
Майкл взглянул на покрытые зеленым наростом дубовые ветви, и слезы
брызнули у него из глаз. Память вновь вернула его к видению -- оно сделалось
зловеще близким и словно хлестало по нему своими темными крыльями. Да,
Майкл, этот дом.
Он застыл, буквально пригвожденный к месту. Банка пива холодила руку
даже сквозь перчатку... Темноволосая женщина... Неужели она действительно
говорила с ним тогда?
Майкл знал наверняка, лишь одно: сумерки как будто ожили, все вокруг
него пело, даже напоенный жарой воздух. Наконец он отвел взгляд от
таинственного дома и принялся рассматривать соседние здания, отмечая плавную
гармоничность оград, изящество кирпичной кладки и колонн. Он отчетливо видел
даже тоненькие побеги, в борьбе за жизнь цеплявшиеся за бархатную зелень
других растений. Что-то теплое наполнило и умиротворило его душу, на
какое-то мгновение изгнав оттуда память о видениях и о данном обещании
выполнить предназначенную ему миссию. Назад, назад во вновь обретенное
детство, но не за воспоминаниями, а во имя целостности и непрерывности
бытия. Мгновение разрасталось, вырывалось за пределы разума, и любые слова
были бессильны выразить то, что чувствовал сейчас Майкл.
Небо темнело, однако по-прежнему играло оттенками аметистового цвета,
словно пытаясь своим неярким, переливчатым сиянием сопротивляться
надвигающейся ночи. Тем не менее свет медленно отступал. Слегка повернув
голову и взглянув вдоль улицы в направлении реки, Майкл увидел, что небо в
том краю обрело цвет чистого золота.
В глубине его души, конечно же, жили воспоминания о мальчишке из
прибрежного квартала густонаселенных домишек, приходившем по вечерам на эту
улицу, на то же самое место... Но настоящее продолжало затмевать собою все,
и Майкл, не желая вторгаться в мир охвативших его чувств и тем самым
нарушать момент истинного покоя в душе, не стремился воссоздавать перед
глазами картины былого.
Только сейчас, неторопливо обводя пристальным взглядом давно знакомый
дом, Майкл обратил внимание на вдающийся вглубь здания и сделанный в виде
громадной замочной скважины вход и опять вспомнил о своем видении. Вход...
Да, конечно, они же говорили ему про какой-то вход! Но ведь речь не шла о
входной двери в буквальном смысле... И все же эта огромная "замочная
скважина" и темный холл за ней... Нет, они не могли иметь в виду какую-то
реально существующую входную дверь! Чувствуя, что впадает в транс, Майкл
несколько раз моргнул, потом перевел взгляд на окна комнаты второго этажа,
выходящей на северную сторону, и вздрогнул, увидев вдруг зловещий отблеск
огня.
Нет, не может быть... И тут его осенило: это всего-навсего пламя
свечей. Свет продолжал мерцать. Ну и странные вкусы у обитателей дома! Надо
же -- жить с таким освещением!
Сад все больше погружался во тьму. А ведь Майкл хотел еще пройти вдоль
ограды и посмотреть, что делается вокруг. Надо поторопиться. Но северное
окно на втором этаже по-прежнему притягивало его к себе, не позволяя
тронуться с места. За кружевной занавеской промелькнула тень женщины.
Приглядевшись, в верхнем углу комнаты Майкл различил цветочный узор старых,
поблекших обоев.
Что-то стукнулось о камни тротуара. Майкл вздрогнул и опустил взгляд.
Выпавшая из его руки жестянка с пивом валялась под ногами, и пенный ручеек
стекал в канаву. "Да я совсем пьян! Опять, идиот, допился до чертиков!" --
мысленно выругался он. Но сейчас это не имело значения, ибо Майкл ощущал в
себе неизмеримую силу. Сам того не ожидая, он вдруг пересек улицу и подошел
к воротам. Несмотря на охватившую его внутреннюю решимость, шаги были
тяжелыми и неуверенными.
Вцепившись пальцами в чугунное кружево ограды, Майкл обвел взглядом
пыль и мусор, скопившиеся на обшарпанных досках передней террасы. Камелии
разрослись, и крупные ветки перевешивались через ограду. Дорожка из плит
песчаника завалена листьями. Майкл встал ногами на чугунные завитки. Через
такие ворота несложно перемахнуть.
-- Эй, приятель, ты что?
Майкл изумленно обернулся и увидел рядом с собой таксиста. Совсем
коротышка -- маленький человечек с большим носом. Тень от козырька фуражки
не позволяла как следует разглядеть, какие у него глаза Словно злой тролль
из сказки, таксист разрушил всю возвышенность момента.
-- Что это за трюки, дружище? Ты, верно, потерял ключи?
-- Я здесь не живу, -- ответил ему Майкл. -- И ключей у меня нет и не
было.
Он вдруг рассмеялся над полной нелепостью ситуации. Голова кружилась.
Легкий ветерок, дувший с реки, был таким ласковым и ароматным, а темный дом
высился прямо перед ним, почти на расстоянии вытянутой руки.
-- Пошли отсюда, -- сказал таксист. -- Давай я отвезу тебя в отель. В
"Поншатрен" -- ты ведь там остановился? Помогу тебе добраться до номера.
-- Не торопись. Постой еще минутку.
Майкл повернулся и пошел вперед по улице. При виде расколотых,
выщербленных плит тротуара его охватила горечь. Он помнил, что они тоже были
темно-фиолетовыми. Да есть ли здесь хоть что-нибудь, что не выглядело бы
запущенным, обшарпанным и не вызывало бы раздражения? Майкл вытер лицо. Надо
же -- слезы! Потом повернулся и заглянул в боковой двор.
Ползучие мирты невероятно разрослись. Их бледные, отливающие воском
стволы, стали довольно толстыми. Лужайку, которую он помнил, заполнили
сорняки, а заросли старых самшитовых деревьев, давно не видевшие ухода,
превратились в непроходимые джунгли. Но Майкл все равно смотрел на них с
любовью. Ему было приятно видеть даже старые деревянные решетки для вьющихся
растений в глубине двора, прогнувшиеся под тяжестью неуемного плюща.
Знакомое миртовое дерево в дальнем конце двора все так же тянулось
ввысь, карабкаясь по стене соседнего дома. Именно там всегда стоял тот
человек...
-- Где же ты? -- прошептал Майкл.
Видения вдруг снова плотно окружили его. Он почувствовал, как упал на
забор, услышал скрип ржавых чугунных завитков... Совсем рядом, справа,
послышался негромкий шелест листвы в саду. Обернувшись в ту сторону, Майкл
заметил в листве какое-то движение. На землю падали цветы камелии. Майкл
опустился на колени, просунул руку сквозь решетку и подхватил один из них --
красный, со смятыми лепестками... Кажется, таксист что-то говорит ему?
-- Я в порядке, приятель, -- откликнулся Майкл, пытаясь лучше
рассмотреть в темноте увядающий цветок.
Что это? Ему показалось, или в садовых зарослях действительно мелькнул
черный ботинок? Снова зашелестели листья. А это еще что? Майкл вдруг
обнаружил, что видит перед собой нижний край чьих-то брюк. Кто-то стоял
совсем рядом, буквально в дюйме от него. Майкл поднял голову и тут потерял
равновесие. Как только его колени ударились о тротуар, над ним склонилась
какая-то фигура. Из-за ограды на него смотрели широко раскрытые незнакомые
глаза, в которых играли искорки света. Таинственный мужчина словно примерз к
месту -- зловеще напружиненный, он стоял в опасной близости от Майкла и
сверлил его угрожающим взглядом. Когда незнакомец протянул руку, впечатление
было таким, будто во тьме на миг мелькнула белая молния. Майкл, инстинктивно
отпрянул, внутренне ощущая грозящую ему серьезную опасность, однако
буквально через мгновение понял, что в густых зарослях по другую сторону
ограды никого нет... Призрачная фигура как будто внезапно растворилась в
воздухе...
Пустота почему-то испугала не меньше, чем появление загадочного
незнакомца.
-- Боже, помоги мне, -- прошептал Майкл. Сердце колотилось так, что,
казалось, билось о ребра. Не было сил встать. Таксист потянул его за руку.
-- Давай-ка двигать отсюда, сынок, пока не появилась патрульная машина!
Майкл с трудом поднялся, но его качало так, что, казалось, он вот-вот
снова потеряет равновесие.
-- Ты его видел? -- прошептал он, остановившимся взглядом уставясь на
таксиста. -- Боже милостивый, это же был тот самый человек! Говорю тебе, тот
же самый!
-- А я говорю тебе, сынок, что намерен отвезти тебя в отель, и
поскорее. Ты забыл, что это Садовый квартал? Здесь тебе не позволят
выписывать пьяные вензеля!
Майкл все же не удержался на ногах, упал и скатился с тротуара в траву.
Перевернувшись, он зашарил руками в поисках дерева, за которое можно было бы
ухватиться, но никакого дерева не оказалось. Водитель снова поддержал его,
причем ему помогли еще чьи-то руки. Майкл обернулся. Если это опять тот
человек."
Нет, помощником таксиста оказался уже знакомый Майклу англичанин,
седовласый джентльмен в твидовом костюме, с которым они летели в одном
самолете.
-- Какого черта вы здесь делаете? -- прошептал Майкл.
Однако несмотря на пьяное отупение он все же сумел увидеть
доброжелательное выражение лица незнакомца и оценить сдержанность и
изысканность его манер.
-- Я хочу вам помочь, Майкл, -- последовал весьма учтивый ответ. Столь
выразительные и предельно вежливые интонации можно услышать только в речи
англичан. -- Я буду вам признателен, если вы позволите мне доставить вас в
отель.
-- Похоже, самое время, -- ответил Майкл, ясно сознавая, с каким трудом
дается ему каждое слово.
Он вновь окинул взглядом заросли деревьев вокруг дома и высокий фасад,
почти растворившийся во тьме, хотя сквозь узор дубовых ветвей еще тускло
просвечивало небо. Таксист и англичанин вроде о чем-то беседовали. Кажется,
англичанин с ним расплачивался.
Майкл попытался добраться до кармана брюк и достать свой бумажник, но
рука все время попадала мимо. Он подался вперед и, выскользнув из рук
таксиста и англичанина, снова повалился на ограду. Теперь на лужайке было
почти совсем темно, а в окружавших ее кустах и вовсе царил полный мрак.
Густо увитые плющом деревянные решетки превратились в едва различимые на
черном фоне силуэты.
Тем не менее под самым дальним миртом Майкл вполне отчетливо видел
худощавую человеческую фигуру, бледный овал лица и -- к своему полному
недоумению -- тот же самый старомодный белый крахмальный воротничок и тот же
самый шелковый галстук.
Поистине герой старинного романа. Что удивительно, все эти знакомые
детали испуганный, ошарашенный Майкл видел и всего лишь несколько минут
назад.
-- Пойдемте со мной, Майкл, позвольте отвезти вас в отель, -- вновь
донесся до него голос англичанина.
-- Сначала вы должны мне ответить на один вопрос, -- откликнулся Майкл,
чувствуя, что его начинает бить дрожь. -- Скажите, вы видите того человека?
Однако сам он видел сейчас лишь причудливые узоры, созданные темнотой.
Откуда-то из памяти всплыл голос матери -- молодой, звонкий и до боли
родной: "Майкл, да нет же там никакого человека".

8

После отъезда Майкла Роуан несколько часов просидела в полусонном
состоянии на открытой ветрам западной террасе, греясь на солнце и бессвязно
размышляя обо всем произошедшем. В конце концов она пришла к выводу, что
несколько шокирована и потрясена последними событиями, но, надо признаться,
нанесенные раны довольно приятны.
Конечно, ни стыд, ни чувство вины за то, что она взвалила на плечи
Майкла груз своих сомнений и горя, никуда не исчезли. Однако сейчас Роуан
это не особо тревожило.
Слишком долгое копание в собственных ошибках еще никого не сделало
хорошим нейрохирургом. Гораздо правильнее, с точки зрения Роуан, признать
ошибку как свершившийся факт, подумать, как избежать подобных промахов в
будущем, и продолжать жить дальше. Во всяком случае, именно так она всегда
поступала в аналогичных обстоятельствах.
Роуан критически проанализировала свое состояние: одиночество, грусть,
необходимость поделиться с кем-то своими тревогами -- все это вместе и
заставило ее броситься в объятия к Майклу. К тому же роль утешителя явно
доставляла ему наслаждение. Все эти причины и свели их вместе, совершенно
непредвиденным образом глубоко окрасив новые отношения неожиданными
оттенками.
Потом Роуан стала снова думать о Майкле.
До сих пор у нее не было любовников такого возраста, и она даже
представить себе не могла, что на свете существуют столь полное бескорыстие
и абсолютная бесхитростность, какие явственно сквозили в словах и поступках
Майкла. Роуан оказалась совершенно неподготовленной к этому и была буквально
зачарована мягкостью и добротой встретившегося на ее пути мужчины. Что же
касается его мастерства в постели, то оно было почти на уровне совершенства.
Как и Роуан, он предпочитал горячий и спонтанный секс, что-то вроде
взаимного изнасилования... Как жаль, что нельзя прямо сейчас повторить
пройденное.
Роуан слишком долго приходилось порознь удовлетворять свои духовные и
телесные потребности: первые -- за операционным столом, а вторые -- с
малознакомыми партнерами. Внезапно появившаяся возможность одновременно
удовлетворить и то и другое с добросердечным, умным, неотразимо обаятельным
мужчиной, обладавшим превосходной фигурой и притягательным сочетанием
каких-то загадочных психологических проблем и экстрасенсорных способностей,
оказалась слишком неожиданной. Роуан покачала головой и тихо рассмеялась,
потягивая кофе.
-- Диккенс и Вивальди, -- прошептала она, -- Возвращайся ко мне, Майкл,
прошу тебя. Возвращайся скорее.
Человек, выловленный ею из океанских вод, оказался поистине бесценным
подарком.
Но что будет с ним дальше, даже если он вернется оттуда
незамедлительно? Навязчивая идея относительно видений, новоорлеанского дома
и какой-то цели была для него губительной. И более того, у Роуан было ясное
ощущение, что он не приедет в Сан-Франциско.
Размышляя о Майкле под теплым послеполуденным солнцем, она ничуть не
сомневалась, что он уже успел прилично нагрузиться, а к тому моменту, когда
доберется до своего таинственного дома, станет еще пьянее. Конечно, было бы
куда лучше, если бы Роуан сопровождала его в пути и помогала справиться с
превратностями и неожиданностями этого путешествия.
Ей вдруг пришло в голову, что она дважды бросила Майкла: первый раз,
когда слишком поспешно передала его береговой охране, а второй -- сегодня,
когда позволила лететь в Новый Орлеан одному.
Разумеется, едва ли кто-либо мог ожидать, что она полетит вместе с
Майклом в Новый Орлеан. Но никто и не знал, какие чувства они испытывают
друг к другу.
Роуан долго раздумывала над природой видений Майкла и не пришла к
какому-либо окончательному выводу, кроме того, что они никак не связаны с
физиологией. Ее пугала и приводила в растерянность их удивительная
детальность и в то же время загадочность. Кроме того, при встрече с любым
злом простодушие и наивность Майкла могли сослужить ему плохую службу. Добро
он понимал лучше, нежели зло.
И еще одно. Почему, когда они ехали из Сан-Франциско, он задал такой
странный вопрос не пыталась ли она каким-то образом его предостеречь?
Когда Майкл коснулся ее руки, то увидел смерть Грэма. Вполне объяснимо,
потому что в тот момент она думала именно о ней. И воспоминание было
мучительным. Но на каком основании Майкл воспринял это как намеренное
предостережение? Что, если он смог открыть в ее душе нечто такое, о чем сама
она даже не подозревала?
Чем дольше Роуан сидела на солнце, тем яснее понимала, что не способна
четко мыслить, что не в состоянии выдержать разлуку с Майклом, ибо тоска по
нему терзала душу.
Роуан поднялась в свою комнату и направилась в ванную, чтобы принять
душ. И вдруг до нее дошло, что, ложась с Майклом в постель, она напрочь
забыла о противозачаточных средствах. Она не впервые допускала такую
глупость, но вот уже много лет ничего подобного с ней не случалось.
Что ж, что случилось, то случилось. Роуан повернула кран и прислонилась
спиной к плиткам стены, подставив тело под водяные струи. Она представила,
что у нее может быть ребенок от Майкла. Безумная мысль. Роуан не хотела
иметь детей. Никогда. Она снова вспомнила об утробном плоде в лаборатории,
опутанном проводами и трубками. Нет, ее предназначение -- спасать, а не
давать жизнь. И что теперь? Недели две она подергается, а потом, когда