Эл Райс. Час ведьмовства

от которого не спасет никакая одежда.
Тем не менее в этот бесцветный, унылый день желание побыть наедине с
воспоминаниями о южном море, о том, как когда-то он ехал в старом "паккарде"
с поднятым верхом, подставив лицо нежному, ласкающему южному ветру,
заставило Майкла отправиться в Оушен-Бич.
Выезжая из города, Майкл не стал включать в машине радио и потому не
слышал предупреждения о высоком приливе. А если бы и слышал? Он и без того
знал, что Оушен-Бич -- место опасное. Каждый год волны там уносили в пучину
и местных жителей, и туристов.
Возможно, мысль об опасности и мелькнула у него в голове, когда он шел
к прибрежным скалам, над которыми возвышался ресторан "Клифф-Хаус". Что ж,
там всегда скользко, и потому следует быть очень осторожным. Однако Майкл не
боялся упасть. Его не пугало ни море, ни что-либо другое. Он снова думал о
юге, о летних вечерах в Новом Орлеане, когда цветет жасмин. Он снова
вспоминал запах цветов ялапы, которая росла в бабушкином дворе, и ее другое,
более привычное, название: "четыре часа".
Должно быть, от удара волны он потерял сознание, поскольку совершенно
не помнил, как его смыло. Он лишь ясно помнил, как поднимается в
пространство и с высоты видит собственное тело, качающееся на приливной
волне, как указывают на него и размахивают руками люди, как кто-то бросается
в ресторан за помощью. Да, Майкл отчетливо сознавал, что делают все эти
люди. Он не то чтобы наблюдал за ними откуда-то с высоты -- он словно знал о
них все. И до чего же радостно и безопасно было ему находиться там, в
вышине! Впрочем, слово "безопасно" даже приблизительно не определяет его
ощущения в тот момент. Майкл чувствовал себя свободным -- настолько
свободным, что не мог понять, отчего те люди на берегу так суетятся, почему
их столь заботит его тело, ставшее игрушкой волн.
Последовавшее затем продолжение скорее всего относилось ко времени,
когда Майкл уже умер и оказался в окружении других умерших... Сколько
удивительного довелось ему увидеть! И он вдруг обрел понимание -- понимание
всего, как самых простых, так и самых сложных вещей. Он понимал, зачем ему
нужно вернуться назад. Он понимал, что такое портал и в чем смысл
обещания... А потом он, невесомый, вдруг вновь оказался в своем теле,
лежавшем на палубе яхты, в теле утопленника, которое в течение часа
оставалось мертвым. Он ощутил все оттенки боли и вернулся в мир живых,
оглядываясь по сторонам, знающий все и готовый делать именно то, ради чего
его послали обратно. Какими невероятными знаниями он обладал!
В первые несколько мгновений Майкл безуспешно пытался рассказать, где
побывал и что видел, поведать о своем долгом странствии. Да, конечно, он
пытался это сделать! Однако сейчас он помнил лишь неимоверную боль в груди,
во всем теле, а также неясную фигуру склонившейся над ним женщины --
хрупкой, с тонким бледным лицом; ее волосы скрывала темная шапочка, а серые
глаза на один только миг вспыхнули перед ним, точно два огня. Тихим голосом
она попросила его лежать спокойно и пообещала, что о нем позаботятся.
Невозможно представить, чтобы эта миниатюрная незнакомка вытащила его
из залива и откачала воду из легких. Но в тот момент Майкл не понимал, что
именно она его спасительница.
Потом какие-то мужчины уложили его переполненное болью тело на носилки
и пристегнули ремнями. Ветер хлестал в лицо. Майклу было трудно держать
глаза открытыми. Немного погодя он почувствовал, как носилки подняли.
Что происходило дальше, он не помнил. Неужели опять потерял сознание?
Быть может, именно тот момент стал рубежом полного забвения? Кажется, никто
не мог с уверенностью сказать, что случилось -- или не случилось -- за этот
короткий отрезок времени. Все говорили, что Майкла спешно доставили на
берег, где его уже ждали машина "скорой помощи" и репортеры.
Он помнил щелчки и вспышки фотоаппаратов, многократное повторение
своего имени. Он помнил саму машину и то, как кто-то пытался всадить иглу
ему в вену. Кажется, до него донесся голос тети Вивиан. Он просил их
прекратить все это и пытался сесть. Нет, он не позволит снова привязать себя
к носилкам!
-- Успокойтесь, мистер Карри, прошу вас, успокойтесь... Кто-нибудь,
помогите мне справиться с этим парнем!
И все-таки они вновь пристегнули его ремнями к носилкам. И при этом
обращались с ним словно с преступником. Майкл отчаянно сопротивлялся, но все
его попытки не привели к успеху. Он почувствовал, как ему сделали какой-то
укол в руку. И на него надвинулась тьма...
Он вновь увидел перед собой тех, с кем недавно встретился наверху. Они
что-то говорили ему...
-- Я понимаю, -- ответил им Майкл. -- Я не позволю этому случиться. Я
поеду домой. Я знаю, где это. Я помню...
Когда он пришел в себя, все вокруг было залито ярким светом...
Больничная палата Майкл бросил взгляд на медицинскую аппаратуру. Возле
кровати сидел его лучший друг Джимми Варне. Майкл попытался заговорить с
Джимми, но кровать окружили врачи и медсестры.
Они без конца ощупывали его тело, руки, ноги, задавали вопросы. Но
Майкл был не в состоянии сосредоточиться и дать им вразумительные ответы.
Перед его глазами проносились самые разные видения: мелькали лица медсестер
и санитарок, больничные коридоры. Что все это значит? Майкл знал, что врача
зовут Рэнди Моррис и что перед уходом из дома он поцеловал свою жену Дини. А
Майклу-то что до этого? Образы и сведения буквально сыпались в его голову.
Невыносимо! Он словно пребывал на границе сна и яви, в каком-то беспокойном,
лихорадочном состоянии.
Майкл вздрогнул, силясь выбросить все это из головы.
-- Послушайте, я ведь стараюсь, -- сказал он. В конце концов, он ведь
прекрасно понимал, зачем его ощупывают: после всего, что с ним произошло,
врачи хотят убедиться в отсутствии нарушений функционирования головного
мозга.
-- Не волнуйтесь, я в отличной форме. Мне нужно выбраться отсюда,
уложить вещи и как можно скорее вернуться домой...
Заказ билетов на самолет, закрытие компании... Портал, обещание и его
цель, исключительно важная...
Но в чем она состояла? Почему ему было так необходимо вернуться домой?
Хлынул новый поток образов: санитарки, убирающие в его палате... кто-то
вытирает хромированную спинку кровати, пока он спит... Хватит! Нужно
вернуться к самому главному, к цели, которая...
И тут до него наконец дошло: он никак не может вспомнить, в чем состоит
эта цель! Он не помнил того, что видел, когда был мертв! Он вообще ничего не
помнил оттуда: ни людей, ни мест, ни того, что ему говорили... Невероятно!
Ведь все казалось предельно понятным. И там на него рассчитывали. Там ему
говорили: "Майкл, ты же знаешь, что вовсе не обязан возвращаться, -- ты
можешь отказаться". Но он заявил, что непременно вернется и сделает... Что?
Озарение обязательно придет -- подобно вспышке... как сон, который был забыт
и вдруг вспомнился целиком!
Майкл сел, вытащил одну из иголок, вставленных в его руку, и попросил
ручку и бумагу.
-- Вам следует лежать спокойно, -- ответила сиделка.
-- Успеется. Прежде мне нужно кое-что записать. Однако записывать было
нечего! Он помнил, как стоял на скале, думая о давно прошедшем лете во
Флориде, о теплом море... И вдруг... он лежит на носилках, мокрый,
окоченевший, и боль во всем теле.
Все исчезло.
Майкл закрыл глаза, пытаясь не обращать внимания на странное тепло в
ладонях и на усилия сиделки вновь уложить его на подушку. Кто-то просил
Джимми покинуть палату... Тот не хотел уходить... Почему он видит все эти
странные и ненужные картины: снова мелькают лица санитарок, лицо мужа этой
сиделки, имена. Зачем ему их имена?
-- Перестаньте вбивать мне в голову разную чушь, -- потребовал Майкл.
Важно было лишь то, что произошло там, над океаном!
Неожиданно у него в руках оказалась ручка.
-- Если вы будете вести себя очень тихо...
Едва он коснулся ручки, опять всплыл образ: сиделка достает эту ручку
из ящика стола на посту дежурного в коридоре. Майкл коснулся бумаги:
какой-то мужчина кладет блокнот в металлический шкафчик.
А тумбочка у кровати? Появилось лицо женщины, которая недавно вытирала
ее тряпкой; на тряпке полно микробов, принесенных из другой палаты. Потом
мимолетный образ какого-то мужчины, возящегося с приемником.
А сама кровать? Последней, кто на ней лежал, была миссис Уна Патрик,
умершая вчера в одиннадцать часов утра, раньше, чем он решил отправиться в
Оушен-Бич. Нет! Выбросить все это из головы! И вновь мимолетная картина: ее
тело в больничном морге.
-- Я больше так не могу!
-- Что случилось, Майкл? -- спросил доктор Моррис -- Расскажите мне.
В коридоре Джимми о чем-то спорил. Майкл услышал голос Стейси. Стейси и
Джимми были его лучшими друзьями.
Майкла била дрожь.
-- Да, конечно, -- шепотом ответил он доктору. -- Я расскажу вам, но
только в том случае, если вы не будете мять и ощупывать меня.
Майкл в отчаянии поднес руки к голове и провел пальцами по волосам. К
счастью, он ничего не ощутил. Он снова погружался в сон. "Хорошо, -- думал
он, -- это произойдет так же, как и раньше: она окажется здесь и тогда я
пойму". Но даже в состоянии дремы Майкл отчетливо сознавал, что не знает,
кто она.
Но ему необходимо вернуться домой. Да, домой, после всех этих долгих
лет, в течение которых "домой" успело превратиться в некую фантазию.
-- Вернуться туда, где я родился, -- шептал Майкл, До чего трудно ему
сейчас говорить. Непреодолимо клонит в сон... -- Если вы будете и дальше
пичкать меня лекарствами, клянусь, я вас убью.

Не кто иной, как его друг Джимми, принес ему на следующий день эти
кожаные перчатки. Майкл сомневался, что они помогут, но решил попробовать.
Его возбужденное состояние граничило с помешательством. Он без умолку
говорил, обращаясь ко всем подряд.
Когда журналисты звонили ему прямо в палату, он торопливо описывал им
"происходящее". Когда же они прорвались к нему в палату, Майкла было не
остановить. Он говорил без остановки, снова и снова подробно излагая свою
историю, и при этом снова и снова повторял:
-- Я не могу вспомнить!
Ему давали различные предметы и просили коснуться их. Майкл прикасался
и рассказывал, что видит:
-- Это не имеет никакого смысла.
Потом камеры выключили, и одновременно смолкли мириады электронных
звуков. Больничная администрация выпроводила журналистов. Майкл боялся
дотронуться даже до вилки или ножа Он перестал есть. Персонал больницы валом
валил в его палату, чтобы сунуть ему в руки тот или иной предмет.
Принимая душ, Майкл коснулся стены и опять увидел ту недавно умершую
женщину. Она провела в палате три недели. Майкл слышал, как она убеждала
невестку: "Я не хочу идти в душ. Неужели ты не понимаешь, что я больна?"
Но невестка все-таки заставила ее встать под душ... Вон из душевой
кабины, и поскорее! Изможденный, Майкл повалился на кровать и засунул руки
под подушку.
Когда он впервые натянул плотные кожаные перчатки, перед глазами
вспыхнуло несколько картин. Тогда он медленно потер руки одну о другую,
надеясь, что образы потускнеют. Какое-то время видения еще проносились перед
глазами, но уже не были четкими. В мозгу звенело от многочисленных имен.
Затем наступила тишина.
Майкл медленно потянулся к подносу с ужином и осторожно взял нож.
Что-то на миг возникло, но образ был бледный, немой, а вскоре и вовсе исчез.
Майкл поднес ко рту стакан, выпил молока. Только легкое мерцание перед
глазами. Прекрасно! Значит, фокус с перчатками удался! Задача лишь в том,
чтобы все движения были по возможности быстрыми.
И еще в том, чтобы поскорее убраться отсюда! Однако врачи не отпускали
его.
-- Хватит с меня сканирования мозга, -- настойчиво твердил Майкл. --
Мой мозг в превосходном состоянии. Это руки сводят меня с ума.
Все, кто его окружал, старались ему помочь: и доктор Моррис, и главный
врач, и друзья, и тетя Вивиан, которая часами сидела возле его постели. По
настоянию Майкла, доктор Моррис связался с бригадой "скорой помощи",
береговой охраной, службой по чрезвычайным ситуациям, а также с той
женщиной, которая возвращала Майкла к жизни, пока люди из береговой охраны
искали ее яхту. Словом, со всеми, кто мог помнить, говорил ли Майкл тогда
что-либо важное. Одного-единственного слова достаточно, чтобы взломать замки
его памяти.
Но оказалось, что никаких слов Майкл не произносил. Владелица яхты
сообщила: открыв глаза, он что-то пробормотал, но она не расслышала. По
мнению женщины, слово начиналось на букву "л". Возможно, чье-то имя. Вскоре
его забрала береговая охрана. В машине "скорой помощи" он стал буянить, и
ему пришлось сделать успокоительный укол.
Майкл все равно хотел поговорить со всеми этими людьми, особенно с
женщиной, приводившей его в чувство. Об этом он сказал тележурналистам,
пришедшим брать у него интервью.
Каждый вечер Джимми и Стейси засиживались в его палате допоздна. Каждое
утро приходила тетя Вивиан. Наконец пришла и Тереза, робкая, испуганная.
Она, видите ли, не выносит больничную обстановку и не может находиться среди
больных людей!
Майкл рассмеялся. Это же надо договориться до такого! Затем, поддавшись
импульсу, он не удержался -- стянул перчатки и схватил Терезу за руку.
"Боюсь... не люблю тебя, ты теперь стал центром внимания... послать бы
все это подальше... не верю, что ты там утонул, это смешно... я хочу отсюда
уйти... прежде чем туда ехать, ты должен был мне позвонить..."
-- Поезжай-ка домой, голубушка, -- сказал ей Майкл.
Однажды во время тихого часа одна из сиделок сунула ему в руку
авторучку в серебряном корпусе. Майкл только что очнулся от крепкого сна.
Перчатки лежали на тумбочке.
-- Назовите мне ее имя, -- попросила сиделка.
-- Я не знаю ее имени. Я вижу письменный стол.
-- Постарайтесь.
-- Красивый письменный стол из красного дерева, столешница обтянута
зеленым сукном.
-- Но как зовут женщину, которая пользовалась этой ручкой?
-- Эллисон.
-- Правильно. А где она находится?
-- Не знаю.
-- Попробуйте еще раз.
-- Говорю вам, я не знаю. Женщина дала вам эту ручку, вы положили ее в
сумочку, а сегодня утром достали. Это всего лишь образы, картинки. Я не
знаю, где эта женщина. Вы сидите в кафе и что-то рисуете этой ручкой на
бумажной салфетке. Вы думаете о том, чтобы показать ручку мне.
-- Она умерла, не так ли?
-- Говорю вам, я не знаю. Не вижу. Эллисон -- это все, что я могу
сказать. Она писала этой ручкой список продуктов. Ради Бога, неужели вы
хотите, чтобы я перечислил вам, что туда входило?
-- Вы должны видеть больше.
-- А я не вижу!
Майкл натянул перчатки. Теперь ничто не заставит его снять их снова.
На другой день Майкл покинул больницу.
Три следующие недели были сплошным мучением, Майклу позвонили двое
служащих береговой охраны, а также один из водителей "скорой помощи", но
никто из них не смог ему помочь. Что касается его спасительницы, то женщина
не желала, чтобы где-либо упоминали ее имя. Доктор Моррис обещал выполнить
ее просьбу. Между тем береговая охрана сообщила прессе, что они не успели
записать ни название судна, ни его регистрационный номер. Один из
журналистов утверждал, что это прогулочная океанская яхта. Если так, сейчас
она вполне может находиться в другом полушарии.
К этому времени Майкл понял, что рассказал свою историю уже слишком
большому числу людей, Каждый популярный журнал в стране стремился напечатать
на своих страницах интервью с ним. Куда бы Майкл ни пошел, он повсюду
сталкивался с газетчиками или просто любопытными, норовившими сунуть ему в
руки бумажник или фотографию. Телефон звонил беспрерывно. У входной двери
громоздились груды писем. Хотя Майкл все это время "собирал чемоданы", он
никак не мог решиться на отъезд -- вместо этого целыми днями пил ледяное
пиво, а когда оно недостаточно замораживало мысли, брался за бурбон.
Друзья Майкла старались не оставлять его в беде. Они по очереди
пытались успокоить его и отвлечь от выпивки, но все их усилия оказывались
безрезультатными. Стейси даже читала Майклу вслух, поскольку он не мог
читать сам... Майкл понимал, что уже довел всех до ручки.
А дело было в том, что мозг его лихорадочно работал, пытаясь все
расставить по полочкам. Если он не может вспомнить, то должен хотя бы
разобраться во всем, что связано с этим ужасным, потрясшим его до глубины
души происшествием. Но Майкл сознавал, что его мысли постоянно крутятся
вокруг "жизни и смерти", возвращаются к тому, что случилось "там". Он
размышлял о разрушении барьеров между жизнью и смертью как в популярном, так
и в серьезном искусстве. Неужели этою никто не замечает? Фильмы и книги
всегда рассказывают людям о происходящем. Чтобы понять, достаточно лишь
внимательно читать и смотреть. Сам он понял это еще до того, как все
случилось. Взять, например, фильм Бергмана "Фанни и Александр". Там мертвые
запросто приходят, гуляют и разговаривают с живыми. То же происходит в
"Чертополохе". И в драме "Шепоты и крик", где разговаривают восставшие
мертвецы. Есть даже какая-то комедия с подобным сюжетом. Да и вообще, в
фильмах легкого жанра такое случается весьма и весьма часто. Взять хотя бы
"Женщину в белом", где мертвая девочка появляется в спальне маленького
мальчика. А в "Джулии" с Миа Фэрроу героиню преследует мертвый ребенок,
гоняясь за ней по всему Лондону.
-- Майкл, ты просто чокнутый, -- говорили ему друзья.
-- А вы разве не видите, что речь об этом идет не только в фильмах
ужасов? Это происходит во всем нашем искусстве. Кто-нибудь из вас читал
"Белый отель"? Так вот, повествование там продолжается и после смерти
героини, события происходят уже в загробном мире... Говорю вам, что-то
должно случиться. Барьер рушится. Я сам говорил с мертвыми и потом вернулся.
На каком-то подсознательном уровне мы все понимаем, что барьер трещит.
-- Майкл, тебе нужно успокоиться. Эта история с твоими руками...
-- Да оставьте вы в покое мои руки!
Но, что греха таить, Майкл действительно чокнутый. И таковым намерен
оставаться. Ему нравится быть чокнутым. Майкл позвонил и заказал очередную
упаковку пива. Тете Вив не придется ни за чем выходить. К тому же у него
припрятан неплохой запас "Гленливет Скотч" и еще больший запас "Джека
Дэниелса". Так что он может не просыхать до самой смерти. Никаких проблем.
По телефону Майкл ликвидировал в конце концов и свою компанию. Когда он
попытался вновь заняться делом, его сотрудники без обиняков велели ему
отправлялся домой. Они не смогли работать под его нескончаемую болтовню.
Майкл перескакивал с темы на тему. Вдобавок там же болтался репортер,
упрашивавший Майкла продемонстрировать свои способности ради какой-то
женщины из округа Сонома... Существовала еще одна особенность, которая тоже
мучила его и о которой он не мог никому рассказать. Майкл ощущал
эмоциональное воздействие людей независимо от того, касался он их или нет.
Нечто похожее на спонтанную телепатию. Не нужно было даже снимать
перчатки, Майкл получал не информацию -- просто сильное эмоциональное
впечатление, говорившее о симпатии, антипатии, правде или лжи. Иногда он так
глубоко погружался в этот поток, что видел лишь движение губ человека -- а
слов не слышал вообще.
Столь тесная близость -- если это подходящее название для такого рода
явления -- угнетала его до глубины души.
Майкл отказался от всех контрактов, в один день передав их другим
фирмам, проследил за тем, чтобы все его сотрудники получили другую работу, и
закрыл свой небольшой магазин на Кастро-стрит, торговавший предметами
викторианской эпохи для оформления интерьеров.
Теперь можно было оставаться дома, лежать в комнате с задернутыми
шторами и пить. Тетя Вив готовила в кухне, что-то напевая, но есть Майклу не
хотелось.
Пытаясь отвлечься от тяжелых мыслей, он время от времени брал в руки
"Давида Копперфильда". В самые худшие моменты своей жизни Майкл всегда
отправлялся в какой-нибудь дальний уголок земного шара и читал "Давида
Копперфильда". Этот роман был легче и по стилю, и по содержанию, чем
"Большие надежды" -- самое любимое его произведение. Но сейчас Майкл понимал
прочитанное лишь потому, что знал роман практически наизусть.
Тереза отправилась на юг Калифорнии, навестить брата, Майкл знал, что
это ложь. Он не подходил к телефону, просто прослушал ее сообщение на
автоответчике. Что ж, прекрасно. Всего наилучшего.
Когда из Нью-Йорка позвонила Элизабет, его прежняя подруга, он говорил
с ней, пока не вырубился. На следующее утро она позвонила снова и заявила,
что он должен обратиться к психиатру, пригрозив, что бросит работу и
немедленно прилетит, если он откажется пойти к врачу. Майкл согласился.
Солгал, чтобы она отстала. Никуда он не пойдет.
Ему не хотелось ни с кем откровенничать -- объяснять, насколько
обострены сейчас все его чувства, а тем более рассказывать о руках.
Единственное, о чем ему хотелось говорить, так это о видениях. Но разговоры
о падающем занавесе, разделяющем живых и мертвых, никого не интересовали.
Как только тетя Вив отправлялась в постель, Майкл приступал к изучению
обретенной им силы прикосновения. Неторопливо прикасаясь к тому или иному
предмету, он уже мог рассказать о нем многое. А если Майкла интересовал
конкретный вопрос, то есть он придавал своей силе направленность, полученная
информация была поистине исчерпывающей. Но возникающие при этом ощущения,
все эти внезапно вспыхивающие в мозгу образы вызывали лишь раздражение. Если
и существовала причина, по которой ему была дарована такая восприимчивость,
эта причина позабылась вместе с видением и осознанием цели, обусловившей его
возвращение в жизнь.
Стейси принесла ему книги о людях, которые, как и он, однажды тоже
умерли, но потом вернулись к жизни. В больнице доктор Моррис рассказывал
Майклу о трудах на эту тему -- классических исследованиях "опыта на грани
смерти", проводимых Муди, Ролингсом, Сэйбомом и Рингом. Преодолевая пьяное
оцепенение, возбуждение, полную неспособность надолго сосредоточиться на
чем-либо, Майкл заставил себя прочитать некоторые из работ.
Да, все очень знакомо! Все правда! Да, он тоже поднимался высоко над
телом, и это не было сном. Только он не видел прекрасного света, его не
встречали дорогие сердцу люди, отошедшие в мир иной. Он не был допущен в рай
небесный, полный цветов и удивительных красок. С Майклом происходило нечто
совершенно иное. Его перехватили на полпути и заставили осознать, что ему
предначертано выполнить некую весьма трудную, но чрезвычайно важную задачу и
что от результата его миссии зависит очень многое.
Рай... Единственный рай, который когда-либо видел Майкл, располагался в
городе, где он вырос и откуда уехал в семнадцать лет, -- в Новом Орлеане.
Этот рай представлял собой обширную территорию с приблизительно тремя
десятками домов и назывался Садовым кварталом.
Да, вернуться туда, где все начиналось! В Новый Орлеан, который не
видел с семнадцати лет. И что самое забавное: когда перед его мысленным
взором проносилась вся жизнь -- говорят, это происходит со всеми тонущими,
-- первое, что отчетливо вспомнилось Майклу, это вечер, открывший ему,
шестилетнему ребенку, волшебство классической музыки... Сидя на задней
веранде бабушкиного дома, он дышал пряным ароматом сумерек и слушал старый
ламповый приемник. В темноте сияли лепестки ялапы. В листве деревьев звенели
цикады. Дед с любимой сигарой в зубах устроился на ступеньках... Именно
тогда в душу Майкла вошла божественная музыка...
Почему же он так полюбил классическую музыку, когда никого вокруг она
не трогала? Но так уж случилось, что Майкл с самого рождения отличался от
других. И своей любовью к музыке обязан был отнюдь не матери и семейному
воспитанию. Для матери, по ее собственному признанию, любая музыка была не
более чем шумом. И тем не менее Майкл до такой степени увлекся классикой,
что его нередко заставали за малопонятным для остальных занятием: стоя в
темноте, он едва слышно напевал себе под нос какую-либо мелодию и
дирижировал, широко размахивая палочкой.
Семейство усердных работяг Карри обитало в районе Ирландского канала.
Отец Майкла принадлежал к третьему поколению семьи, занимавшей половину
небольшого дома в прибрежном квартале, где селились многие ирландцы.
Спасаясь от голода, вызванного катастрофическим неурожаем картофеля, его
предки отправились в Америку в пустом трюме одного из кораблей, перевозивших
хлопок. Такие суда регулярно отплывали из Ливерпуля к берегам американского
Юга за прибыльным товаром, увозя на далекий континент все новых и новых
беженцев.
Достигнув наконец вожделенных берегов Америки, переселенцы оказались в
"сырой могиле" -- иного определения условия их существования не заслуживали.
Едва живые от голода, одетые в большинстве своем в лохмотья, они хватались
за любую работу и сотнями умирали от желтой лихорадки, чахотки и холеры.
Оставшиеся в живых копали городские каналы -- рассадники комаров, кидали
уголь в топки больших пароходов, грузили хлопок на корабли и работали на
железной дороге. Некоторые становились полицейскими и пожарными.
То была порода сильных людей, и именно от них Майкл унаследовал крепкое
телосложение и решимость. Он них же исходила и его любовь к работе руками,
которая в конце концов взяла в нем верх, несмотря на годы учебы.
Он рос, слушая рассказы о тех далеких днях: о том, как рабочие-ирландцы