Ёсикава Эйдзи. Десять меченосцев (Миямото Мусаси)

   – Не похоже на правду. Узнал, что второй сын из дома Ёсиоки бросил ему вызов и решил поберечься.
   – Во всяком случае, он учтиво прислал фрукты и осведомился, как мы устроились.
   Услышав фамилию Ёсиока, Мусаси открыл глаза. В школе Ёсиоки он краем уха слышал, что Дэнситиро отправился в Исэ. Эти трое, похоже, возвращаются в Киото. Один из них Дэнситиро. Кто же?
   «Не везет мне с баней, – сокрушался Мусаси. – Сначала Осуги обманом затащила в западню, теперь я голышом нарвался на одного из семьи Ёсиоки. Он, конечно, слышал о случившемся в школе. Стоит ему узнать, что я тот самый Миямото, мгновенно бросится в предбанник за мечом».
   Мужчины, однако, не обращали внимания на Мусаси. Из их разговора следовало, что сразу по прибытии в Коягю они послали письмо в дом Ягю. Видимо, Сэкисюсай имел какие-то отношения с Ёсиокой Кэмпо, когда тот был наставником сегунов, поэтому Сэкисюсай подтвердил получение письма от сына Кэмпо, послав Соду с визитом вежливости на постоялый двор. Городские юноши расценили поведение Сэкисюсая как «учтивое» и пришли к выводу, что старик «решил поберечься», что вообще он «не так хорош, как гласит молва». Юноши были безмерно кичливы. Мусаси они казались смешными. Он видел, в каком порядке поддерживается замок Коягю и как зажиточны поселяне. Молодые люди из города были горазды на одно краснобайство.
   Мусаси вспомнил притчу о лягушке, живущей на дне колодца и ничего не ведавшей о внешнем мире. Жизнь порой переиначивает притчу, подумал он. Лощеные обитатели Киото знали обо всем, что происходило в столице, судили обо всем на свете, они видели широкие морские просторы, но им и в голову не приходило, что в каком-то колодце растет и набирает силу лягушка. Здесь, в Коягю, вдалеке от политического и экономического центра страны крепкий самурай десятилетиями жил здоровой деревенской жизнью, храня традиционные добродетели, совершенствуя их, укрепляя свое положение среди селян.
   Коягю дал стране великого знатока боевого искусства Ягю Мунэёси. Военный талант его сына Мунэнори, владетеля Тадзимы, был признан самим Иэясу. Старшие сыновья Мунэёси – Городзаэмон и Тосикацу – прославились на всю страну своей храбростью. Хёго Тоситоси – внук Мунэёси – благодаря легендарным подвигам получил доходное место у знаменитого военачальника Като Киёмасы, владетеля Хиго. Клан Ягю не мог соперничать с домом Ёсиоки в славе и престиже, но по способностям, предприимчивости Ягю теперь превзошли семейство Ёсиоки.
   Дэнситиро и его друзья упивались собственным высокомерием. Они вызывали у Мусаси чувство, близкое к жалости.
   Мусаси направился в угол, откуда по трубе в баню подавалась вода. Сняв головную повязку, он зачерпнул пригоршню глины и начал тереть ею волосы. Впервые за многие недели странствий он мог как следует вымыть голову.
   Столичные гости тем временем закончили купание.
   – Как хорошо!
   – Сейчас бы девочек, чтобы разлили нам сакэ.
   – Блестящая идея! Бесподобно!
   Они вытерлись и ушли. Тщательно отмывшись и посидев в лохани, Мусаси оделся, подвязал волосы и вернулся в свою комнату.
   – Ты почему плачешь? – спросил он, увидев Котя в слезах.
   – Ваш мальчишка виноват! Смотрите, как он меня ударил.
   – Она врет! – завопил Дзётаро из другого угла комнаты. Мусаси собрался было его отругать, но Дзётаро опередил учителя.
   – Эта бездельница говорит, что вы слабак!
   – Неправда! Я такого не говорила.
   – Нет, говорила.
   – Господин самурай, я не называла слабаком ни вас, ни кого другого. Этот дурак расхвастался, что вы величайший мастер меча во всей стране, потому как уложили десятки самураев на равнине Ханъя. А я ответила, что никто в Японии не владеет мечом лучше нашего хозяина. Тогда ваш мальчишка ударил меня по лицу.
   – Вот оно что! – рассмеялся Мусаси. – Так нельзя, ему здорово попадет за такое поведение. Прости нас, пожалуйста. Дзё! – строго позвал Мусаси.
   – Слушаю вас, господин, – хмуро откликнулся Дзётаро.
   – Иди вымойся!
   – Я не люблю мыться.
   – Я тоже не люблю, – солгал Мусаси. – Но от тебя разит потом.
   – Утром искупаюсь в реке.
   Дзётаро, привыкнув к Мусаси, стал более упрямым. Мусаси не огорчался, ему даже нравилась эта черта в характере мальчика.
   Дзётаро так и не пошел в баню.
   Котя принесла подносы с обедом. Ели молча. Время от времени Дзётаро обменивался сердитыми взглядами с прислуживавшей девочкой.
   Мысль о встрече с Сэкисюсаем не покидала Мусаси. Вероятно, он претендовал на невозможное для человека скромного положения, но надежда продолжала теплиться в нем.
   – Если обнажать меч, так только в поединке с сильным противником, – рассуждал Мусаси. – Стоит рискнуть жизнью, чтобы попробовать свои силы в бою с великим Ягю. Если мне не хватает смелости на эту попытку, то Путь Меча недоступен мне.
   Мусаси знал, что многие засмеяли бы его за такую гордыню. Ягю не принадлежал к числу крупнейших феодалов, но владел замком, его сын служил при дворе сегуна, клан Ягю из поколения в поколение хранил верность воинским традициям. В канун новых времен, наступавших в стране, они были в зените славы.
   «Вот это настоящее испытание!» – думал Мусаси. Даже за едой он мысленно готовился к поединку.

ПИОН

   С годами осанка старца становилась все благороднее, и теперь он походил на великолепного журавля и в преклонном возрасте не утратил изысканных манер потомственного самурая. Зубы были целы, а глаза зорки. «Доживу до ста лет», – часто повторял он. Сэкисюсай верил в это. «В роду Ягю все долгожители, – утверждал он. – Если кто-то умирал в двадцать или тридцать лет, то лишь на поле брани. Все остальные пережили шестой десяток». Сам он участвовал во множестве войн, включая мятеж Миёси и битвы, сопровождавшие взлет и падение кланов Мацунаги и Оды. Не будь Сэкисюсай родом из семьи долгожителей, он все равно дожил бы до столетнего возраста. Залогом тому служили образ жизни старого воина, его отношение к миру. В сорок семь лет он по личным причинам оставил военное дело и ни разу не отступил от своего решения. Он отверг настоятельные просьбы сегуна Асикаги Ёсиоки, а также предложения Нобунаги и Хидэёси присоединиться к ним. Он жил в том месте, на которое буквально падали тени от Киото и Осаки, но неизменно держался в стороне от бесконечных столкновений между двумя политическими центрами. Он предпочитал оставаться в Ягю, как медведь в берлоге, и управлять своим делом, дававшим доход в три тысячи коку риса, в таком образцовом порядке, чтобы потомки ни в чем его не упрекнули. Как-то Сэкисюсай заметил: «Я поступаю правильно, оберегая свой удел. В наши смутные времена, когда владыки восходят сегодня, а завтра слетают с престолов, наш маленький замок чудом уцелел».
   Его слова не были бахвальством. Если бы старый Ягю поддержал Ёсиоку, то стал бы жертвой Нобунаги, займи он сторону Нобунаги, то превратился бы во врага Хидэёси. Вступив в союз с Хидэёси, он после битвы при Сэкигахаре оказался бы без земель по приказу Иэясу. Сэкисюсай обладал прозорливостью, за что его почитали окружающие, но Для того чтобы выжить во времена смуты, требовалась особая стойкость Духа, которой не было у большинства самураев той эпохи. Ведомые корыстными интересами, они могли без зазрения совести предать человека, своего вчерашнего друга и даже уничтожить собственных родственников, если те стояли на пути к достижению личного преуспеяния. «На такое я не способен», – повторял Сэкисюсай, не кривя душой. Он тем не менее не вычеркнул «Искусство Войны» из жизни. В нише-токонома его гостиной висел свиток со стихотворением, написанным Сэкисюсаем.

 
Не ведаю пути
Мирского процветанья.
«Сунь-цзы» – наставник мой,
Ему лишь доверяю.
 

   Получив приглашение Иэясу посетить Киото, Сэкисюсай не мог им пренебречь и впервые появился при дворе сегуна после десятилетий добровольного затворничества. Он взял с собой пятого сына Мунэнори, которому было двадцать четыре года, и шестнадцатилетнего внука Хёго. Иэясу не только подтвердил право заслуженного воина на его владения Коягю, но и пригласил на должность военного наставника дома Токугавы. Сэкисюсай не принял этой чести, сославшись на возраст, и рекомендовал Мунэнори. Иэясу согласился. Мунэнори прибыл в Эдо не только с превосходными знаниями боевого дела, но и с унаследованным от отца вдумчивым пониманием «Искусства Войны», которое помогало сегуну мудро править страной.
   По мнению Сэкисюсая, «Искусство Войны» – во-первых, средство управления народом, а во-вторых, способ самоконтроля. Эту истину он постиг благодаря даймё Коидзуми, которого Сэкисюсай любил называть покровителем дома Ягю. Грамота о постижении фехтовального стиля Синкагэ, врученная Коидзуми, и подаренный им же четырехтомный трактат о военном деле всегда хранились в комнате Сэкисюсая. Каждый год в день смерти Коидзуми Сэкисюсай обязательно ставил поминальное угощение перед этими бесценными реликвиями.
   В учебнике помимо описания техники владения скрытым мечом в стиле Синкагэ были рисунки, сделанные рукой Коидзуми. Отойдя от дел, Сэкисюсай с удовольствием регулярно заглядывал в трактат. Он всегда восхищался выразительностью кисти Коидзуми, запечатленной в рисунках, которые изображали фехтовальщиков во всех боевых позициях. Сэкисюсаю казалось, что фехтовальщики вот-вот спустятся с небес в его маленький домик в горах.
   Князь Коидзуми впервые появился в замке Коягю, когда Сэкисюсай был тридцативосьмилетним самураем, обуреваемым честолюбивыми надеждами. Коидзуми тогда ездил по стране с двумя племянниками Хикидой Бунгоро и Судзуки Ихаку в поисках мастеров боевых искусств, и в один прекрасный день он прибыл в храм Ходзоин. В те времена Инъэй часто наведывался в замок Коягю. Он-то и сообщил Сэкисюсаю о приезде гостя. Так началось знакомство Сэкисюсая с Коидзуми.
   Поединки между Сэкисюсаем и Коидзуми продолжались три дня. Перед первой схваткой Коидзуми объявил, как он будет атаковать, и точно выполнил то, о чем предупредил противника. На второй день повторилось то же, и уязвленный Сэкисюсай после размышлений применил оригинальный прием на третий день. Столкнувшись с новой техникой, Коидзуми сказал: «Этого мало. На этот выпад я отвечу вот так»– Атаковав, он в третий раз победил Сэкисюсая. С того дня Сэкисюсай отказался от самолюбивого отношения к искусству фехтования. По его признанию, тогда ему впервые приоткрылся истинный смысл «Искусства Войны».
   Сэкисюсай упросил князя Коидзуми остаться в Коягю, и шесть месяцев хозяин замка с неистовым рвением постигал науку фехтования. В день расставания князь сказал: «Мое искусство еще далеко от совершенства. Ты молод и постарайся довести его до абсолюта» и на прощанье задал ученику коан: «Что есть бой на мечах без меча?»
   Несколько лет Сэкисюсай размышлял над этой загадкой и наконец нашел удовлетворительный ответ. Когда князь Коидзуми посетил Ягю в следующий раз, Сэкисюсай, взглянув на гостя ясным спокойным взором, предложил сразиться. Князь, пристально оглядев Ягю, ответил: «В этом нет нужды. Ты постиг истину».
   Князь подарил ученику грамоту и трактат. Так родился стиль Ягю, а он, в свою очередь, породил умиротворенный образ жизни, которому Сэкисюсай предался на склоне лет.
   Сэкисюсай перебрался в скромный домик в горах, потому что ему разонравился величественный, с роскошным убранством замок. Имея почти даосскую склонность к уединению, старец радовался обществу девушки, которую привез Сода Кидзаэмон. Она играла для старика на флейте, была внимательна, вежлива и неназойлива. Не только музицирование доставляло наслаждение Сэкисюсаю. Оцу привнесла в его дом обаяние женственности и юности. Когда она заговаривала об уходе, Ягю просил ее погостить еще немного.
 
   Установив один цветок пиона в вазе из Иги, Сэкисюсай обратился к Оцу:
   – Нравится? Выглядит живым?
   – Вы, верно, долго изучали икэбану?
   – Да что ты! Я не аристократ из Киото и никогда специально не занимался с учителями ни икэбаной, ни чайной церемонией.
   – Но делаете все так, словно специально учились.
   – К цветам я подхожу так же, как и к мечу. Оцу удивилась.
   – Неужели можно применять к цветам методы владения мечом?
   – Да. Главное – состояние духа. Я не давлю пальцами на головки Цветов, не надламываю венчик под основанием, как требуют правила. Необходимо верно настроить душу, суметь сохранить их в естественном виде, какими они были в саду. Взгляни, мой цветок не кажется срезанным.
   Оцу чувствовала, что суровый старец многому научил ее из того, что ей следовало знать. Она была счастлива, что судьба послала ей случайную встречу на дороге. «Научу тебя чайной церемонии», – говорил он Однажды он задал ей вопрос: «Ты умеешь сочинять стихи? Не можешь ли рассказать мне о придворном поэтическом стиле? „Манъёсю“, конечно, превосходное собрание, но, живя в уединении, я больше люблю простые стихи о природе».
   Взамен Оцу оказывала Сэкисюсаю мелкие услуги, о которых никто другой и не подумал бы. Он обрадовался, к примеру, сделанной ею шапочке, какие носят мастера чайных церемоний. Он почти не снимал ее с головы, словно это была невиданная редкость. Флейта доставляла ему наслаждение, и лунными ночами чарующие звуки долетали до самого замка.
   Сэкисюсай и Оцу занимались икэбаной, когда пришел Кидзаэмон. Не входя в дом, он вызвал Оцу. Она вышла и пригласила его зайти, но он топтался на месте.
   – Не сообщишь господину, что я выполнил его поручение?
   – Я не могу заменить вас, – засмеялась девушка.
   – Почему?
   – Вы здесь главный чиновник. А я – гость, которого пригласили поиграть на флейте. Вы гораздо ближе к господину, чем я. Не лучше ли, минуя меня, напрямую доложить о деле.
   – Верно, но здесь, в домике господина, у тебя особое положение. Пожалуйста, передай ему, что я пришел.
   Кидзаэмон был доволен тем, как обернулось дело с Оцу. Он не ошибся, девушка пришлась по душе его хозяину.
   Оцу мгновенно вернулась с сообщением, что Сэкисюсай хочет выслушать Кидзаэмона. Он застал старика в комнате для чайной церемонии в шапочке, сшитой Оцу.
   – Побывал у них? – спросил Сэкисюсай.
   – Отдал письмо и фрукты, как было приказано.
   – Они уехали?
   – Нет. Я не доехал еще до замка, как меня нагнал посыльный с постоялого двора с письмом. Они пишут, что им жаль было бы покинуть Ягю, не побывав в здешнем додзё. Хотели бы прийти завтра. Сообщают, что желали бы увидеть вас и засвидетельствовать свое почтение.
   – Неотесанные глупцы! Какая бесцеремонность!
   Сэкисюсай выглядел весьма раздраженным.
   – Ты сказал, что Мунэнори находится в Эдо, Хёго в Кумамото и что здесь никого нет?
   – Я все объяснил.
   – Презираю таких людей. Я послал человека сообщить, что не смогу их принять, а они лезут напролом.
   – Я не знаю, что...
   – Похоже, правду говорят, что сыновья Ёсиоки никуда не годятся.
   – Один из остановившихся в «Ватая» – Дэнситиро. Он не произвел особого впечатления.
   – Ничего удивительного. Его отец был незаурядным человеком. Когда я поехал в Киото вместе с князем Коидзуми, мы встречались с Ёсиокой раза три за чашечкой сакэ. После его смерти дом, вероятно пришёл в упадок. Молодой человек, видимо, считает, раз он сын Кэмпо, так никто не вправе отказать ему, и поэтому проявляет неприличную настойчивость. Но, по-моему, нет смысла принимать его вызов, чтобы отправить домой битым.
   – Дэнситиро излишне самоуверен. Если ему не терпится, я могу заняться им.
   – И не думай! Отпрыски важных родителей слишком заносчивы. Они склонны ловко использовать обстоятельства в свою пользу. Ты побьешь его, но будь уверен, он вывернет все так, чтобы подорвать нашу репутацию в Киото. Мне, собственно, безразлично, но я не хотел бы обременять неприятностями Мунэнори и Хёго.
   – Что же делать?
   – Лучший способ – ублажить его каким-то образом, дать ему почувствовать, что с ним обращаются, как с наследником знаменитого дома. Видимо, я ошибся, послав тебя к нему.
   Сэкисюсай взглянул на Оцу.
   – Я думаю, что женщина с этим лучше справится. Оцу как раз подходит для такого дела.
   – К вашим услугам! Нужно идти прямо сейчас? – живо откликнулась Оцу.
   – Не торопись. Подождем до завтрашнего утра.
   Сэкисюсай быстро написал простое по форме письмо, какое мог бы сочинить мастер чайной церемонии, и передал его Оцу вместе с пионом, похожим на тот, что он поставил в вазу.
   – Отдай ему и скажи, что пришла вместо меня, потому как я простудился. Посмотрим, каков будет ответ.
   На следующее утро Оцу накинула на голову длинную шаль. Они вышли из моды в Киото, даже у дам из высших слоев, но в провинции женщины среднего сословия все еще носили их. В конюшне, находившейся за пределами замка, Оцу попросила лошадь. Конюх, чистивший стойла, спросил:
   – Едете куда-то?
   – На постоялый двор «Ватая» по поручению господина Ягю.
   – Проводить вас?
   – Не нужно.
   – С лошадью справитесь?
   – Конечно. Я их люблю. На родине, в Мимасаке, я ездила на необъезженных лошадях.
   Лошадь тронулась, и красно-коричневая шаль затрепетала на ветру. Оцу уверенно держалась в седле, держа поводья одной рукой, в другой у нее были письмо и слегка поникший пион. Крестьяне и батраки в поле приветливо махали ей – местные жители привязались к ней за недолгое её пребывание в селении. Отношения между обитателями Коягю и Сэкисюсаем были гораздо теплее, чем принято между феодалом и крестьянами. Крестьяне, зная, что эта красивая девушка играет на флейте для их господина, распространяли на Оцу любовь и восхищение, которые питали к старому хозяину.
   Прискакав в «Ватая», Оцу привязала лошадь в саду под деревом.
   – Добро пожаловать! – встретила ее Котя. – Останетесь ночевать?
   – Нет, я привезла послание из замка Коягю для Ёсиоки Дэнситиро. Он еще не съехал?
   – Подождите минутку!
   Котя исчезла. Появление Оцу произвело легкий переполох среди путников, которые шумно готовились к отъезду, обуваясь и навьючивая багаж на лошадей.
   – Кто это?
   – Интересно, к кому она приехала?
   Красота, изящные манеры Оцу, редкие в такой глуши, привлекли всеобщее внимание. Гости перешептывались и оглядывались, пока Котя не увела Оцу в дом.
   Дэнситиро и его друзья, накануне засидевшиеся за сакэ до поздней ночи, только что встали. Когда им сообщили о прибытии гонца из замка, они решили, что это вчерашний самурай. Появление Оцу с белым пионом повергло их в изумление.
   – Простите за беспорядок в комнате...
   Молодые самураи смущенно расправили кимоно и сели, приняв подобающую этикету позу.
   – Пожалуйста, проходите!
   – Меня послал хозяин замка Коягю, – сказала Оцу, положив перед Дэнситиро письмо и пион. – Будьте добры, прочтите письмо.
   – А, письмо! Хорошо, сейчас.
   Дэнситиро развернул короткий свиток. Письмо, написанное блеклой тушью, издавало тонкий аромат чая. Оно гласило:
 

   «Примите мои извинения за то, что приветствую вас письменно и не при личной встрече, невозможной из-за простуды. Полагаю, что чистота пиона будет вам приятнее мокрого носа старика. Пион вы примете из рук другого цветка. Надеюсь на ваше прощение. Мое дряхлое тело давно уже удалилось от мирской суеты. Я не решаюсь появляться на людях. Пожалуйста, одарите старика сочувственной улыбкой».

 
   Дэнситиро, презрительно фыркнув, свернул свиток.
   – И это все? – спросил он.
   – Господин Ягю еще передал, что был бы рад пригласить вас на чай, но сомневается, что вам понравится прием, поскольку в замке только воины, ничего не смыслящие в тонкостях чайной церемонии. Мунэнори находится в Эдо, поэтому этикет приема будет столь неуклюж, что вызовет лишь смех у столичных гостей. Господин Ягю поручил мне попросить у вас прощения и выразил надежду, что в будущем надеется на встречу с вами.
   – Ха-ха! – саркастически воскликнул Дэнситиро. Лицо его выдавало подозрительность. – Насколько я понял, Сэкисюсай обеспокоен тем, что нас не удовлетворят тонкости чайной церемонии. По правде говоря, мы, выходцы из самурайских семей, ничего не смыслим в ней. Мы намеревались лично справиться о здоровье Сэкисюсая и уговорить его дать нам урок фехтования.
   – Господин Ягю это понимает. Отойдя от дел, он приобрел привычку выражать мысли понятиями чайной церемонии.
   – Придется отказаться от наших планов. Передайте, пожалуйста, что мы хотели бы его увидеть в следующий приезд, – раздосадованно ответил Дэнситиро, протягивая пион Оцу.
   – Он вам не понравился? Господин Ягю полагал, что цветок скрасит вам дорогу. Он сказал, что его можно прикрепить в углу паланкина или к седлу, если поедете верхом.
   – Это, выходит, подарок?
   Дэнситиро опустил глаза, словно от оскорбления.
   – Странная причуда! Скажите ему, что в Киото полно пионов, – добавил он с кислой миной.
   Оцу поняла, что бессмысленно навязывать подарок Дэнситиро. Пообещав передать его слова старцу, она удалилась с такой деликатностью, словно снимала повязку с открытой раны. Раздосадованные самураи едва заметили уход девушки.
   Выйдя в коридор, Оцу тихо рассмеялась, взглянула на блестящие черные половицы, ведшие к комнате Мусаси, и направилась к выходу. Котя, показавшаяся из комнаты Мусаси, догнала Оцу.
   – Вы уже покидаете нас?
   – Да, я закончила свои дела.
   – Ну и быстро же вы управились! Это пион? Я не знала, что они бывают белыми.
   – Бывают. Он из замкового сада. Возьми, если хочешь.
   – Спасибо большое!
   Котя протянула руки к цветку.
   Попрощавшись с Оцу, Котя побежала в комнаты для прислуги похвастать подарком. Никто не обращал внимания на пион, и девочка, разобидевшись, вернулась в комнату Мусаси.
   Мусаси сидел у раздвинутых сёдзи, подперев подбородок руками. Взгляд его был устремлен в сторону замка. Он размышлял, как, во-первых, встретиться с Сэкисюсаем, а во-вторых, как победить его на поединке.
   – Вы любите цветы? – спросила Котя, войдя в комнату.
   –Цветы?
   Девочка показала пион.
   – Красивый.
   – Нравится?
   – Да.
   – Мне сказали, что это пион. Белый пион.
   – Вот как! Может, поставить его в вазу?
   – Я не знаю икэбану. Поставьте сами.
   – Нет, сделай ты. Ставь, не думая, как он будет выглядеть в вазе.
   – Принесу воды, – сказала Котя и вышла с вазой.
   Взгляд Мусаси упал на срез на стебле пиона. От удивления он склонил голову набок. Он не мог понять, что удивило его в срезе. Котя вернулась, а Мусаси все еще изучал стебель. Девочка поставила вазу в токоному и хотела опустить в нее пион, но цветок не умещался.
   – Стебель слишком длинный, – сказал Мусаси. – Давай подрежу. Он будет выглядеть естественно.
   Котя протянула цветок Мусаси. Она внезапно выронила пион и разразилась слезами. И неудивительно – в долю секунды Мусаси, выхватив короткий меч, с боевым кличем рассек стебель цветка в руках девочки и вложил меч в ножны. Ей показалось, что ослепительная вспышка стали и стук опущенного в ножны клинка произошли в один и тот же миг.
   Не обращая внимания на перепуганную девочку, Мусаси, подняв отрубленный конец стебля, начал сравнивать оба среза. Он ничего не замечал вокруг себя, но через несколько минут до него дошло, что рядом плачет маленькая служанка. Он погладил ее по голове и извинился.
   – Кто срезал этот цветок? – спросил он, успокоив Котя.
   – Не знаю. Мне его дали.
   – Кто?
   – Кто-то из замка.
   – Самурай?
   – Нет, молодая женщина.
   – По-твоему, цветок из замка?
   – Да, она так сказала.
   – Прости, я напугал тебя. Ты простишь меня, если я куплю тебе сладостей? Вот теперь стебель подходящей длины. Поставь пион в вазу.
   – Так хорошо?
   – Да, очень красиво.
   Мусаси сразу понравился Котя, но блеск его меча ошеломил ее. Она покинула его комнату, решив входить в нее только по зову гостя.
   Обрубок стебля восхищал Мусаси сильнее, чем сам цветок. Он был уверен, что первый срез сделан не ножом, а ножницами. Пионовый стебель гибкий и волокнистый, поэтому срезать его мог только меч, причем столь безупречный срез мог произвести исключительно меткий удар. Лишь незаурядный человек способен на такой удар. Мусаси попытался скопировать его, но, сравнив концы обрубка, убедился, что его срез явно уступает первому. Разница была примерно такая же, как в буддийских статуях, вырезанных мастером и ремесленником средней руки.
   «Что это значит? – спрашивал себя Мусаси. – Если самурай, работающий в замковом саду, способен сделать подобный срез, то мастерство дома Ягю еще выше, чем я предполагал».
   Уверенность вдруг покинула Мусаси. «Я пока не готов к бою», – думал он.
   Вскоре самообладание вернулось к Мусаси. «В любом случае люди Ягю – достойные противники. Если меня победят, я упаду им в ноги и достойно признаю поражение. Ведь я решил, что готов на любой исход, даже на смерть», – размышлял Мусаси, ощущая, как прилив мужества согревает его.
   Но как проникнуть в замок? Сэкисюсай вряд ли согласился бы на поединок, явись к нему ищущий знаний с должными рекомендациями. Так говорил хозяин постоялого двора. Если ни Мунэнори, ни Хёго не было дома, то вызов поневоле предназначался самому Сэкисюсаю.
   Мусаси ломал голову, как получить доступ в замок. Взгляд его остановился на пионе, и в сознании пробудился образ той, кого напоминал цветок. Представшая воображению Оцу умиротворила его дух.
   Оцу тем временем возвращалась в замок Коягю. Внезапно за ее спиной раздался пронзительный вопль. Оглянувшись, она увидела мальчика, выскочившего из кустов у подножия скалы. Мальчишка несомненно обращался к ней. Здешние дети не посмели бы окликнуть молодую женщину подобным образом, поэтому Оцу придержала лошадь из чистого любопытства.