Ёсикава Эйдзи. Десять меченосцев (Миямото Мусаси)

   – На сегодня хватит, – объявил Кодзиро. Отбросив меч, он пошел к колодцу умываться. Тело убитого по-прежнему лежало у колодца. Кодзиро вымыл руки, поплескал воду на лицо и отошел от тела, не проронив ни слова сострадания.
   Продевая руку в рукав кимоно, он сказал:
   – Я много слышал о квартале Ёсивара. Вы наверняка знакомы с этим местом. Кто-нибудь может проводить меня?
   Кодзиро по обыкновению без обиняков заявлял, что хочет развлечься и попить сакэ. Трудно сказать, притворялся ли он бесшабашным или был до наивности прямодушен.
   Ядзибэй предпочел последнее объяснение.
   – Ты еще не был в Ёсиваре? – изумился он. – Надо срочно исправить это недоразумение. Я и сам пошел бы с тобой, но сегодня должен быть в доме на отпевании покойного.
   Ядзибэй, дав денег Дзюро и Короку, строго предупредил их:
   – Учтите, я посылаю вас не развлекаться. Вы обязаны позаботиться, чтобы ваш учитель хорошо отдохнул.
   Кодзиро, шедший впереди, едва различал дорогу, потому что в отличие от Киото, Нары и Осаки Эдо был погружен в кромешную темноту. 
   – Ужасная дорога, – обратился Кодзиро к спутникам, – следовало захватить фонарь.
   – Нас бы подняли на смех, увидев с фонарем в веселом квартале, – ответил Дзюро. – Осторожнее, господин, здесь куча земли из нового рва. Не свалитесь!
   Вода во рву блеснула розоватым отсветом, лиловым цветом окрасилось и небо над рекой Сумида. Над крышами Ёсивары взошла большая весенняя луна.
   – Близко совсем, только мост перейти, – сказал Дзюро. – Дать вам платок?
   – Зачем?
   – Скрыть лицо.
   Дзюро и Короку вытащили из-за пазухи по красному платку и обвязали лица. Кодзиро замаскировался дорогим платком из тонкого шелка.
   – Вот так надо повязать, – объяснял Дзюро. – Так теперь модно.
   – Вам это к лицу, – ответил Кодзиро.
   Кодзиро и его провожатые влились в толпу обвязанных платками мужчин. Квартал сиял огнями, как Янаги-мати в Киото. Вход в дома прикрывали красные или бледно-желтые занавеси, на которых были прикреплены колокольчики. Их звон извещал девушек о приходе гостя.
   Побывав в трех заведениях, Дзюро, подмигивая, сказал Кодзиро:
   – Не следует больше скрывать, господин!
   – Что скрывать? – удивился самурай.
   – Будто вы прежде не бывали здесь. Девушка в заведении, из которого мы только что вышли, узнала вас. Она вскрикнула, увидев вас, и тут же спряталась за ширму. Секрет ваш раскрыт.
   – Я действительно впервые в Ёсиваре. О какой девушке ты говоришь?
   – Не прикидывайтесь, господин. Пойдемте, я покажу ее вам. Они вернулись в дом, где на занавеси красовались три листа зубчатого дуба, а снизу мелко выведено название – «Сумия».
   Строгие линии коридоров и тяжелые балки по замыслу хозяина должны были напоминать храмовую архитектуру Киото, но новизна дома обрекала на провал притязания на солидность и традиции. Кодзиро был уверен, что под досками пола хлюпает болотная жижа.
   Большая комната на втором этаже, куда их провели, была не убрана после ухода предыдущих гостей. Всюду валялись объедки, бумажные салфетки, зубочистки. Служанка собирала мусор с мрачной сосредоточенностью.
   Онао, пришедшая принять заказ, изображала чрезвычайную занятость. Мимоходом она заметила, что года три такой службы сведут ее в могилу. В приличных заведениях Киото делали вид, будто смысл их существования – ублажение гостей. В Ёсиваре откровенно обирали посетителей, не тратя времени даром.
   – Хороши удовольствия в Эдо! – презрительно хмыкнул Кодзиро. Бросив взгляд на сучковатый потолок, он добавил: – Убогое место.
   – Это временное пристанище! – запротестовала Онао. – Мы строим дом, который превзойдет все, виденное вами в Киото и Фусими.
   Внимательно посмотрев на Кодзиро, Онао неуверенно произнесла:
   – Не могла ли я прежде видеть вас? Ах да! – вспомнила она. – В прошлом году на тракте Косю.
   Кодзиро не сразу припомнил ту случайную встречу, но потом, оживившись, сказал:
   – Ну конечно! Как пересекаются людские судьбы!
   – Воистину пересекаются! – поддразнивал Дзюро. – Нет только девушки, которая вас знает.
   Дзюро, описав девушку Онао, велел привести ее.
   – Знаю, о ком вы говорите, – ответила Онао, выходя из комнаты. Прошло некоторое время, но старая женщина не возвращалась.
   Дзюро и Короку вышли в коридор, хлопая в ладоши, чтобы напомнить о себе. Хлопать пришлось долго.
   – Ее нигде нет, – объявила Онао.
   – Она только что была здесь.
   – Странно, я уж и хозяину пожаловалась. Она тоже исчезла на перевале Коботокэ, когда мимо проходил этот самурай.
   В темноте за заведением «Сумия» виднелся каркас строящегося дома, наполовину подведенного под крышу. Акэми укрылась за штабелем досок рядом с кучей стружек. Искавшие ее несколько раз прошли мимо, едва не задев ее.
   – Ханагири! Ханагири! – раздавались возгласы под недостроенной крышей.
   Акэми в заведении дали это новое имя.
   «Какая мерзость!» – подумала Акэми. Сначала она ненавидела Кодзиро, но вскоре ненависть ее пала вообще на всех мужчин. Кодзиро, Сэйдзюро, самурай в Хатиодзи, гости, которые мучили ее каждый вечер в «Сумия». Все мужчины были ее врагами, за исключением одного. Единственного, похожего на Мусаси, которого она искала всю жизнь. Акэми оставила мечту о настоящем Мусаси, но придумала его двойника и пыталась его полюбить. В жизни, однако, она не видела никого, кто хотя бы немного походил на выдуманного ею человека.
   – Ха-на-гири! – раздался голос самого Сёдзи Дзинная. Поступь хозяина раздавалась в шаге от ее укрытия. Рядом с ним шли Кодзиро и его сопровождающие. Гости выражали недовольство, и Дзиннай извинялся. Наконец все двинулись к выходу.
   Акэми, затаив дыхание, выждала, пока Дзиннай вернулся в дом, и стрелой помчалась в кухню.
   – Ханагири, тебя все ищут! – удивилась служанка.
   – Не кричи, налей мне сакэ.
   – Сакэ? Сейчас?
   – Да, сакэ.
   После переезда в Эдо Акэми пристрастилась к сакэ, топя в нем свои тревоги. 
   Испуганная служанка налила полную чарку. Закрыв глаза, Акэми медленно пила, запрокинув набеленное лицо.
   Увидев, что Акэми уходит, служанка всполошилась:
   – Ты куда?
   – Молчи! Вымою ноги и вернусь.
   Акэми сунула ноги в первые попавшиеся соломенные сандалии и, пошатываясь, вышла на улицу. «Как хорошо на свободе!» – подумала она, но тут же почувствовала отвращение, увидев толпу мужчин, жаждущих удовольствий. Плюнув в сторону ярко освещенной улицы, она побежала прочь от людей.
   Акэми резко остановилась, увидев отражение звезд в темной воде рва. Позади послышался топот бегущих следом людей. «Ага, на этот раз даже с фонарями! – подумала Акэми. Все из „Сумия“. Скоты! Ни минуты покоя. Им надо найти меня, чтобы я зарабатывала для них. Плоть и кровь мою они превращают в строительный лес для нового веселого заведения. Но нет, я вам не дамся!»
   Ноги Акэми несли ее в ночную темноту, волосы с запутавшимися в них древесными стружками развевались по ветру. Она бежала куда глаза глядят. Все равно где оказаться, только подальше от ненавистного заведения.

СОВА

   Трое вышли из чайной. Кодзиро едва держался на ногах.
   – Где... где твое плечо, – бормотал он, хватаясь за Дзюро и Короку, чтобы не упасть.
   Улица была темной и пустынной.
   – Господин, нам лучше остаться здесь на ночь, – произнес Дзюро.
   – В этой дыре? Никогда! Я уж тогда вернусь в «Сумия».
   – Я бы туда не пошел. 
   – Почему?
   – Из-за девицы, которая убежала от вас. Они ее найдут и заставят провести ночь с вами. Вы не получите никакого удовольствия.
   – Ты прав, пожалуй.
   – Она все еще волнует вас?
   – Не-ет.
   – Но не выходит у вас из головы.
   – Я в жизни ни разу не влюблялся. Это не для меня. Есть дела поважнее.
   – Какие дела?
   – Дорогой юноша, я стану самым великим фехтовальщиком в истории Японии. Самый быстрый путь к этой цели – устроиться военным наставником к сегуну.
   – Но у него эту роль выполняет дом Ягю. Недавно, как я слышал, сёгун нанял еще и Оно Дзироэмона.
   – Оно Дзироэмон? Да он никудышный воин! Впрочем, и сам Ягю, по-моему, так себе. Увидите, какую карьеру сделаю я. Когда-нибудь...
   Молодые люди дошли до места, где новый ров пересекал улицу. Ивы до половины стволов были завалены мокрой землей.
   – Осторожнее, господин, здесь скользко, – предупредили самурая Дзюро и Короку.
   – Стой! – внезапно крикнул Кодзиро, с силой оттолкнув поводырей и стремительно соскользнув вниз по мокрой тропинке. – Кто здесь?
   Человек, который прыгнул сзади на Кодзиро, промахнувшись, бултыхнулся в ров.
   – Не помнишь, Сасаки?
   – Ты убил четверых наших товарищей.
   Кодзиро проворно выбрался наверх и увидел человек десять, прятавшихся в камышах и за деревьями. Они двинулись на него с мечами наголо.
   – Так вы из школы Обаты! – презрительно фыркнул Кодзиро, мгновенно протрезвев. – В прошлый раз вы потеряли четверых из пяти. Сколько вас сегодня? Сколько жаждет смерти? Назовите цифру, и я выполню ваш заказ. Трусы! Нападайте, кто смелый!
   Рука Кодзиро, закинутая за плечо, уверенно сжимала рукоять Сушильного Шеста.
   До пострижения в монахи Обата Нитидзё был едва ли не первым воином в провинции Каи, прославившейся отвагой своих самураев. Дом Такэды потерпел поражение от Токугавы Иэясу, и семья Обаты пребывала в забвении до той поры, пока Кагэнори не отличился в битве при Сэкигахаре. Сам Иэясу призвал Кагэнори на службу, на которой он снискал известность как наставник военных наук. Кагэнори отказался от предложения сёгуната принять почетный участок земли в центре Эдо, сославшись на то, что ему, деревенскому воину, не пристало жить там. Он предпочел лесистый уголок около храма Хиракава Тэндзин. Там, в старом крестьянском доме под соломенной крышей, он устроил свою школу. Кагэнори пристроил к дому зал и величавый парадный вход.
   Кагэнори, теперь уже старый и больной, в учебном зале почти не появлялся. На его лесном участке обитали совы, и с некоторых пор он стал подписываться «Старая сова». «Я и есть старая сова», – слабо улыбался прославленный воин. Он страдал от ломоты в пояснице, как случилось и в эту ночь.
   – Ничуть не полегчало? Может быть, дать воды?
   Рядом с Кагэнори сидел Ходзё Синдзо, сын известного полководца Ходзё Удзикацу.
   – Мне лучше, – ответил Кагэнори. – Иди спать, скоро светает.
   Старик был сед как лунь, его иссохшее тело походило на корявое от древности сливовое дерево.
   – Не беспокойтесь, я выспался днем.
   – Днем ты слушаешь мои лекции, у тебя нет времени на сон. Ты единственный, способный выдержать такое напряжение.
   – Избыточный сон вреден.
   Светильник зачадил – сгорело все масло. Молодой человек перестал растирать спину старика и пошел за маслом. Когда он вернулся, то увидел, что учитель, приподняв голову с подушки, к чему-то прислушивается. Огонек лампы отражался в старческих глазах.
   – Что с вами, учитель?
   – Не слышишь? Вода плещется.
   – У колодца, кажется.
   – Кто там среди ночи? Может, пьяные?
   – Вероятно. Я посмотрю.
   – Отругай их хорошенько.
   – Хорошо, учитель. Постарайтесь уснуть. Вы устали.
   Боль немного отпустила Кагэнори, и он заснул. Синдзо заботливо подоткнул одеяло и вышел на улицу через заднюю дверь. Два ученика школы у колодца смывали кровь с лица и рук.
   – Вы все-таки ходили туда, хотя я просил вас не делать глупостей, – гневно проговорил Синдзо.
   У него перехватило дыхание, когда он увидел еще одного ученика на земле около колодца. Ученик слабо постанывал и, казалось, вот-вот умрет. На лицах молодых людей было написано отчаяние, они всхлипывали, как маленькие.
   – Безумцы! – продолжал Синдзо, сдерживая себя. – Сколько раз я вам твердил, что не вам сражаться с ним! Почему не послушались?
   – Он ведь облил грязью имя учителя. Убил наших товарищей. Упрекаешь нас в опрометчивости, а может, ты сам потерял рассудок? Держать себя в руках, сторониться врага, молча глотать оскорбления! По-твоему, это и есть разумное поведение? Нет, Путь Воина не таков!
   – Я первым бросил бы вызов Кодзиро в случае необходимости. Он оскорбил учителя и нанес нам урон, но все равно я трезво оцениваю обстановку. Я не боюсь смерти, но Кодзиро не достоин того, чтобы любой из нас рисковал своей жизнью из-за него.
   – Люди иначе оценивают наши отношения с ним. Считают, что мы, боясь его, не защищаем нашу честь. Кодзиро поносит Кагэнори по всему Эдо.
   – Пусть болтает! Неужели, по-вашему, люди, знающие Кагэнори, поверят наглому юнцу?
   – Думай как знаешь, Синдзо, но мы не намерены пускать дело на самотек.
   – Что вы задумали?
   – Убить его.
   – Вы считаете, что сумеете? Я предупреждал, чтобы вы не ходили в Сэнсодзи. Вы меня не послушали. Мы потеряли четверых. Он снова вас побил. Это вы называете защитой чести? Не Кодзиро, а вы подрываете репутацию Кагэнори. И последний вопрос. Вы убили его?
   Ответа не последовало.
   – Конечно, вам это не силам. Готов биться об заклад, что Кодзиро не получил ни единой царапины. Ваша ошибка в том, что вы встречаетесь с Кодзиро, принимая его условия. Вы не способны правильно оценить его. Да, он молод, подл, груб и самонадеян, но при этом – выдающийся мастер меча. Не знаю, как он постиг тайны мастерства, но нельзя отрицать его талант. Вы недооцениваете его, в чем ваша первая ошибка.
   Один из молодых людей, выйдя из терпения, начал возражать Синдзо.
   – По-твоему, нужно молча любоваться этим негодяем? Синдзо упрямо кивнул.
   – Не любоваться, а присматриваться, потому что мы пока бессильны перед ним. Мы – не профессиональные фехтовальщики, а только изучаем военные науки. Если вы находите мое поведение трусливым, я согласен слыть трусом среди вас.
   – Воды... воды! – простонал раненый.
   Молодые люди приподняли голову своего товарища и попытались посадить его.
   – Не поите, вода его убьет! – встревоженно крикнул Синдзо.
   Пока молодые люди совещались, раненый припал к ведру. Он сделал один глоток, и голова его поникла в ведро. Погибших от рук Кодзиро стало пятеро.
   Синдзо по пути в комнату учителя угрюмо смотрел под ноги. Близилось утро, сова ухала на бледнеющую луну. Кагэнори спал, ровно дыша. Синдзо отправился к себе.
   Стол в его комнате был завален трудами о военных науках. Синдзо происходил из хорошей семьи, но знал и тяжелый труд. В детстве он колол лучину, носил воду и проводил долгие часы за чтением при тусклом свете. Его отец, выдающийся самурай, считал, что отпрысков благородных семейств надо воспитывать в строгости. Синдзо поступил в школу Обаты, чтобы в будущем укрепить военную мощь фамильных владений. Он был одним из самых юных учеников, но Обата выделял его среди остальных питомцев.
   Последнее время Синдзо совсем не спал по ночам, ухаживая за больным учителем. Он вздохнул и опустился на циновку. Кому же еще присматривать за учителем? Все ученики были грубоватыми парнями, какие обычно тянутся к военному делу. Они приходили в школу только на занятия. Громко рассуждали о самурайских доблестях и достоинствах, но ни один не понимал одинокого, мудрого человека, каким был их учитель. Сокровенная суть военной науки проходила мимо их ушей. Они восторгались, если отчаянный смельчак слепо бросился на защиту собственного достоинства. Оскорбление возбуждало в них безудержную жажду мести.
   Синдзо был в отъезде, когда Кодзиро приходил в школу. Кодзиро, казалось, искренне интересовался некоторыми вопросами военной науки, поэтому его представили учителю. Гость, не задавая вопросов, начал высокомерно противоречить Кагэнори. Всем стало ясно, что Кодзиро пришел с целью унизить старого военного. Вызвав Кодзиро в соседнюю комнату, ученики потребовали объяснения, но юный гость, осыпав их градом оскорблений, вызвал всех на поединок.
   Кодзиро распускал слухи, что представления Обаты о военной науке поверхностны. Он якобы просто пересказывает стиль Кусуноки и старинный китайский трактат "Шесть секретов». Когда сплетни дошли до Учеников школы, они поклялись, что обидчик заплатит за них жизнью.
   Синдзо считал, что наветы Кодзиро не достойны внимания, что нельзя тревожить старика всякими пустяками, что Кодзиро никогда серьезно не изучал военные науки. По его мнению, следовало посоветоваться с Ёгоро, сыном Кагэнори, который, к несчастью, находился в длительном отъезде. Доводы Синдзо не возымели действия на его однокашников.
   «Неужели они не понимают, в какую попали историю?» – сокрушенно думал Синдзо, сидя в своей комнате. Неверный свет лампы подчеркивал бледность его лица. Размышляя о выходе из печального положения, он незаметно заснул, уронив голову на книги.
   Синдзо проснулся от голосов. Он заглянул в учебный зал, но там было пусто. Он направился в бамбуковую рощу при храме и увидел то, что и ожидал – большая группа учеников держала военный совет. Двое из участников ночной стычки с перебитыми руками на перевязи, бледные от потери крови, рассказывали о случившемся.
   – И вы утверждаете, что вас было десять человек и половину он убил? – спросил кто-то негодующим тоном.
   – Именно так. Мы не смогли даже приблизиться к нему.
   – Мурата и Аябэ были лучшими фехтовальщиками школы.
   – Они погибли первыми. Ёсобэй усилием воли добрался до школы, но его угораздило хлебнуть воды, и он умер. Мы не успели убрать ведро с водой.
   Повисла мрачная тишина. Ученики занимались военными науками: стратегией, обеспечением тыла, связью, разведкой и плохо разбирались в технике близкого боя. Они считали, что сражение на мечах – дело рядовых воинов, а их предназначение – стать полководцами. Самурайская гордость не позволяла им признать простую истину, что все они бессильны против опытного фехтовальщика Сасаки Кодзиро.
   – Что нам теперь делать? – послышался тоскливый вопрос. В ответ только заухала сова.
   – Мой двоюродный брат занимается в доме Ягю, – осенило одного из учеников. – Через него можно попросить у них помощи,
   – Какая глупость! – набросились все на приятеля. – Нельзя обращаться за помощью к посторонним. Это еще больше опозорит нашего учителя. Зачем признаваться в своем бессилии?
   – Как быть?
   – Единственный выход – новое сражение с Кодзиро, но не в темном переулке, чтобы не подрывать репутацию школы. Лучше умереть в открытом бою, чем выслушивать обвинение в трусости.
   – Пошлем вызов?
   – Да. Сколько бы он нас ни побеждал, упорно будем вызывать его на бой.
   – Правильно. Синдзо вот только рассердится.
   – Он не должен знать о нашем плане. Учитель тоже. Кисть и тушь возьмем у настоятеля храма.
   Несколько человек пошли к настоятелю. Неожиданно все застыли, словно пораженные громом, уставившись на веранду храма. В тени старого сливового дерева, усыпанного зеленоватыми плодами, на веранде стоял Кодзиро. Нога его упиралась в перила, на губах играла зловещая улыбка. Ученики изменились в лице, некоторые прерывисто задышали.
   – Как я слышал, вы решили послать мне вызов, – презрительно заговорил Кодзиро. – Избавлю вас от хлопот. Я здесь и готов к бою. Вчера ночью, еще не смыв крови с рук, я понял, что вы не уйметесь. Вот я и пришел в вашу школу, жалкие трусы!
   Кодзиро помолчал, дабы придать весомость своим словам, а затем продолжил в том же насмешливом тоне:
   – Интересно, как вы определяете место и время поединка. Выбираете благоприятный день по звездам? Или предпочитаете ночь, когда ваш противник навеселе возвращается от проституток?
   Кодзиро помолчал, словно в ожидании ответа.
   – Вам нечего сказать? Среди вас нет ни одного мужчины? Выходите, если вам не терпится драться. По одному или кучей, мне безразлично. Я не побегу от вас, если вы двинетесь на меня строем в доспехах под бой барабанов.
   Ученики молчали.
   – Что случилось? Или вы забыли про вызов? Есть ли хотя бы в одном из вас капля смелости? Нет? Слушайте меня, болваны! Я, Сасаки Кодзиро, перенял стиль фехтования великого Тоды Сэйгэна после его смерти. Я знаю секреты обнажения меча, открытые Катая-мой Хисаясу, я создал собственный стиль Ганрю. Я не из тех, кто копается в трактатах, читает книги или слушает лекции о китайских полководцах или о «Шести секретах». Душа и воля мои не имеют ничего общего с вами.
   Не знаю, что вам вдалбливают в школе, но я преподал вам наглядный урок военного искусства. Я не хвастаюсь. Подумайте, как поступил бы обыкновенный человек, на которого напали ночью, но он отбился от бандитов? Он поспешил бы в безопасное место, радуясь тому, что уцелел. И вы бы ликовали в укромном уголке.
   Как вел себя я? Зарубил половину из ваших людей, последовал за отступившими и был здесь у вас под носом. Слышал, как вы обсуждали планы, изнуряя ваши жалкие мозги. Я застиг вас врасплох. Я бы мог при желании прикончить всех вас. Такого человека я называю военным, а его поведение – военной наукой.
   Один из вас сказал, что Сасаки Кодзиро – простой фехтовальщик, что не его ума дело рассуждать о военной школе. Сколько вам доказывать, что вы ошибаетесь? Возможно, сегодня я покажу, что я не только великий фехтовальщик, но и непревзойденный знаток тактики.
   Ха-ха! Неплохая получилась лекция! Боюсь, что бедный Обата Кагэнори останется не у дел. На сегодня, думаю, достаточно. Эй, Дзюро, Короку! Дайте воды, горло пересохло!
   – Сию минуту, господин, – хором отозвались Дзюро и Короку, которые из-за угла храма с восторгом внимали речам Кодзиро.
   Дзюро, подавая большой глиняный горшок с водой, спросил:
   – Что вы теперь собираетесь делать, господин?
   – Спроси их, – кивнул Кодзиро на учеников школы. – Ответ написан на их тупых мордах.
   – В жизни не видел таких дурацких физиономий, – поддакнул Короку.
   – Жалкое зрелище, – добавил Дзюро. – Пойдемте, господин, они не будут сражаться с вами.
   Трое неторопливо вышли через ворота храма. Синдзо, спрятавшийся за деревьями, проговорил сквозь стиснутые зубы:
   – Ты мне за все заплатишь!
   Ученики школы были совершенно подавлены. Кодзиро победил, перехитрил, высмеял их, оставив в испуге и унижении. Мрачную тишину нарушил прибежавший ученик.
   – Мы заказывали гробы? – спросил он. – Нет? Гробовщик привез пять гробов.
   – Тела пока не привезли, – угрюмо ответил кто-то. – Понадобится еще один гроб. Сделай заказ гробовщику, а готовые сложите в амбаре.
   В эту ночь в учебном зале отпевали погибших учеников. Служба происходила тихо, чтобы не слышал Кагэнори, но он догадался о случившемся. Старик, однако, ни о чем не спросил, промолчал и Синдзо.
   На школу Обаты легло клеймо поражения. Один лишь Синдзо, которого обвиняли в трусости за его призывы к сдержанности, твердо решил расквитаться с противником. Немногие ученики различали скрытый огонь в глазах Синдзо.
   К осени здоровье Кагэнори ухудшилось. На большое дерево, росшее перед комнатой старика, повадилась прилетать сова, которая ухала даже днем. Синдзо знал, что крик совы предвещал близкую кончину учителя.
   Ёгоро прислал письмо, в котором сообщал, что знает о столкновении с Кодзиро и скоро собирается домой. Синдзо переживал, застанет ли Ёгоро отца в живых. Приезд Ёгоро снял бы с Синдзо обязанности по уходу за стариком.
   Накануне возвращения Ёгоро Синдзо, оставив в своей комнате прощальное письмо, покинул школу Обаты. Он постоял немного среди деревьев, глядя на комнату Кагэнори.
   – Простите меня, я ухожу без вашего разрешения. Спите спокойно, мой учитель. Завтра в доме будет Ёгоро. Не знаю, успею ли я до вашей кончины показать вам голову Кодзиро, но попытаюсь. Если я погибну, то душа моя встретит вас в ином мире, – тихо вымолвил Синдзо.

ЖАРЕНЫЕ ГОЛЬЦЫ

   Мусаси странствовал вдали от городов, следуя аскетической практике. Он подавлял плоть ради совершенствования духа. С небывалой силой им овладела решимость идти дорогой одиночества. Пусть его ждут голод, ночлег на холоде и под дождем, рваная одежда. В душе он лелеял мечту, несравнимую с предложениями князя Датэ, облагодетельствуй он Мусаси всеми своими владениями.
   Мусаси после долгого странствия по Накасэндо провел несколько ночей в Эдо и снова отправился в путь, на этот раз в Сэндай. Деньги, оставленные Исимодой Гэки, тревожили его. Мусаси знал, что не успокоится, пока не вернет их хозяину. И вот, по прошествии полутора лет, он вышел на равнину Хотэнгахара в провинции Симоса, к востоку от Эдо. Мало что изменилось здесь с тех пор, как в десятом веке войска мятежного Тайра-но Сасакады прошли по окрестностям с огнем и мечом. Долина выглядела уныло и пустынно. Единственным ее украшением были заросли камыша, редкие деревья и бамбуковые рощицы. Низкое солнце отражалось в ржавой болотной воде, трава была бесцветной и жухлой.
   «Куда теперь?» – спросил себя Мусаси, стоя на развилке дороги. Накануне он сильно промерз на перевале Тотиги, кости ломило от простуды. В холодный сырой вечер ему бы очень пригодилось человеческое жилье. Две последние ночи он проспал под открытым небом и сейчас мечтал о тепле очага и горячей еде, пусть даже незатейливой крестьянской пище из риса и проса.
   Море, судя по соленому ветру, было недалеко. Мусаси подумал, что на берегу может быть рыбацкая деревня или небольшое портовое селение. Если не повезет, придется еще одну ночь скоротать в высокой траве под большой осенней луной.
   Мусаси с улыбкой подумал: будь он поэтом, то нашел бы очарование в суровости равнины. Сейчас ему хотелось поскорее бежать от этой дикости к людям, поесть и отдохнуть. Нудное жужжание мошкары подчеркивало безмолвие окрестностей и одиночество Мусаси.