Страница:
– Мать этой девушки была моей женой. Я не позволю обижать ее. Попробуй только пальцем тронуть ее, искромсаю тебя на куски.
– Уже интересно. Верно, вообразил себя самураем, хотя признаться, я давно не видел такого костлявого. Сушильный Шест за моей спиной плачет во сне, потому что ему ни разу не довелось напиться вволю крови с тех пор, как он перешел в собственность нашей семьи. Он немного заржавел, и я с удовольствием пополирую его о твой костлявый остов. Не вздумай бежать!
Матахати не воспринял предупреждение всерьез.
– На словах ты грозен. Даю тебе время передумать. Топай отсюда, пока еще видишь, куда идешь. Дарю тебе жизнь! – с презрением произнес Матахати.
– Послушай, любезный человек! Ты хвастал, что я недостоин знать твое имя. Что за выдающееся имя? Этикет предписывает сообщить друг другу имя, прежде чем драться. Или ты не знаешь этого правила?
– Хорошо, назовусь. Не падай, когда услышишь.
– Постараюсь. Но сначала скажи, каким стилем фехтования ты владеешь?
Матахати решил, что разряженный в пеструю одежду юнец едва ли что-то соображает в фехтовании, и почувствовал полное небрежение к противнику.
– Я имею свидетельство мастера стиля Тюдзё, который сложился на основе стиля Тоды Сэйгэна.
Кодзиро едва сдержал возглас изумления.
Матахати решил, что произвел сильное впечатление, и поэтому воодушевленно продолжил тираду. Передразнивая Кодзиро, он спросил:
– А теперь ты скажи о своем стиле! Этикет требует, как известно.
– Потом скажу. Кто учил тебя стилю Тюдзё?
– Канэмаки Дзисай, разумеется, – не задумываясь ответил Матахати. – Кто же еще?
– Что?! – воскликнул Кодзиро, не веря своим ушам. – И ты знаешь Ито Иттосая?
– Конечно!
Матахати убеждался, что его слова производят оглушительное впечатление. Вопросы юноши он приписывал его изумлению. Скоро, как он полагал, мальчишка запросит примирения.
Матахати добавил, чтобы окончательно сразить противника:
– Какой смысл скрывать мое знакомство с Ито Иттосаем? Он – мой предшественник, то есть мы оба учились у Канэмаки Дзисая. Почему ты спросил об Ито?
Кодзиро пропустил вопрос мимо ушей.
– Хочу еще раз переспросить, кто ты? – произнес он.
– Я – Сасаки Кодзиро.
– Повтори!
– Сасаки Кодзиро, – вежливо отозвался Матахати. Последовало долгое молчание. Из груди Кодзиро вырвалось что-то вроде громкого вздоха. На щеках появились ямочки.
– Что ты на меня уставился? – с подозрением спросил Матахати. – Мое имя что-нибудь говорит тебе?
– Признаюсь, да.
– Ну, и ступай прочь! – повелительно произнес Матахати, гордо вздернув подбородок.
– Ха-ха-ха! О-о! Ха-ха-ха!
Ухватившись за живот, Кодзиро пошатывался от смеха. Наконец он успокоился.
– Чего только не слышал, пока странствовал, но подобное слышу впервые. А теперь, Сасаки Кодзиро, скажи мне, кто я?
– Откуда мне знать?
– Должен знать! Хотя и неприлично, но придется попросить тебя об одолжении повторить еще раз свое имя. Я не уверен, что правильно расслышал его.
– Оглох? Я – Сасаки Кодзиро.
– А я?..
– Полагаю, что ты тоже человек.
– Никаких сомнений! Как меня зовут?
– Послушай, ублюдок! Решил посмеяться надо мной?
– Ни в коем случае! Я серьезен, как никогда. Ответь мне, Кодзиро, как меня зовут!
– Надоел ты мне! Сам и ответь.
– Хорошо. Спрошу себя, как меня зовут, и назову свое имя. Правда, я рискую показаться выскочкой.
– Валяй!
– Только не удивляйся!
– Болван!
– Я – Сасаки Кодзиро, известный еще под именем Ганрю.
– Что?!
– С незапамятных времен наше семейство жило в Ивакуни. Родители нарекли меня Кодзиро. Среди мастеров меча я известен как Ганрю. Не возьму в толк, откуда появился еще один Сасаки Кодзиро.
– Выходит, ты...
– Вот именно. Странствуя по дорогам, я перевидал множество народу, но человека, носящего мое имя, встречаю в первый раз. Странные обстоятельства свели нас.
Матахати лихорадочно соображал, что ему делать.
– Что с тобой? Ты дрожишь? – спросил Кодзиро. Матахати съежился от страха.
Кодзиро подошел к нему и хлопнул по плечу.
– Не будем ссориться!
Бледный как смерть, Матахати отпрянул в сторону, нервно икнув.
– Попытаешься бежать, я тебя убью. – Голос Кодзиро хлестал по лицу Матахати.
Сушильный Шест, серебряной змеей сверкнув из-за плеча Кодзиро, заставил Матахати отлететь на три метра. Как жучок, сдутый с листа, он несколько раз перекувырнулся и шлепнулся на землю, потеряв сознание. Кодзиро и не взглянул в его сторону. Метровый меч, пока не окровавленный, вошел в ножны.
– Акэми! – позвал Кодзиро. – Слезай! Я больше не буду досаждать тебе, пошли в гостиницу! Твой друг немного ушибся, но я его не ранил. Спускайся на землю и позаботься о нем.
Ответа не последовало. Посмотрев вверх, Кодзиро не увидел Акэми. На всякий случай он забрался на дерево. Акэми еще раз ускользнула от него.
Ветер мягко шуршал в соснах. Кодзиро сидел на ветке, раздумывая, куда улетел его воробышек. Он не понимал, почему Акэми боится его. Разве он не любил ее, как умел? Он признал бы, что его манера выражать чувства могла показаться слишком грубой, но чем его поведение отличается от того, что заведено среди других людей?
Ответ могло бы подсказать отношение Кодзиро к боевому искусству. Он проявил незаурядные способности, когда мальчиком поступил в школу Канэмаки Дзисая. Его называли гениальным бесенком. Мечом он владел в необычной манере, еще удивительнее было его упорство. Он никогда не сдавался. Чем сильнее был противник, тем отчаяннее он держался. В описываемую эпоху ценилась победа, а не способ ее достижения. Поэтому никто не осуждал коварные уловки Кодзиро, к которым он прибегал, чтобы побить противника. Жаловались, что Кодзиро запугивал противника, чувствуя возможное поражение, однако такое поведение не считалось недостойным мужчины.
Однажды, когда он был еще мальчиком, группа старших учеников, которых он открыто презирал, до полусмерти избила его деревянными мечами. Один из учеников, пожалев Кодзиро, принес ему воды и привел в чувство. Кодзиро, едва опомнившись, схватил деревянный меч и убил сердобольного однокашника.
Кодзиро никогда и никому не прощал поражения. Он терпеливо выжидал удобного случая и нападал врасплох – в темном переулке, в постели, даже в уборной – и приканчивал противника. Победить Кодзиро означало нажить себе смертельного врага.
Став постарше, он все чаще называл себя гением. Мнение это не было простым бахвальством. И Дзисай, и Иттосай знали, что в словах ученика есть зерно истины. Кодзиро не фантазировал, утверждая, что может срезать на лету воробья и что он должен создать собственный стиль. Люди в округе стали называть его волшебником, с чем он охотно соглашался.
Неизвестно, как выражал Кодзиро любовь к женщине под влиянием болезненной страсти навязывать свою волю, несомненно, что и в любви он был не похож на других. Сам он не осознавал, что в интимных отношениях он также самолюбив, как и в фехтовании. Он не понимал, почему Акэми избегает его страстной любви.
Задумавшись о загадках любви, Кодзиро не заметил, как под деревом появился еще один человек.
– Здесь человек какой-то валяется на земле! – пробормотал незнакомец.
Нагнувшись к лежавшему, он воскликнул:
– Тот негодяй из винной лавки!
Под деревом был странствующий монах. Снимая дорожную котомку со спины, монах продолжал:
– Вроде не ранен, тело теплое.
Монах, развязав пояс на кимоно Матахати, связал ему руки за спиной. Потом придавил коленкой спину Матахати и резко дернул его за плечи. Прием этот был болезненным для солнечного сплетения. Сдавленно застонав, Матахати пришел в себя. Монах поволок его, как мешок с бататом, и прислонил к стволу сосны.
– Вставай! Живо на ноги! – приказал монах, подкрепляя слова пинком. Матахати, едва не побывавший на том свете, очнулся, но пока не мог взять в толк происходящего. Исподволь повинуясь окрикам, он медленно поднялся с земли.
– Так-то лучше. Не шевелись! – сказал монах, привязывая Матахати к дереву за ноги и грудь.
Матахати открыл глаза, и у него вырвался возглас удивления.
– Теперь займемся тобой, самозванец, – сказал монах. – Пришлось побегать за тобой, но, к счастью, ты попался.
Монах начал неторопливо бить Матахати, то ударяя его в лоб, то прикладывая головой к стволу дерева.
– Откуда у тебя коробочка для лекарств? Выкладывай начистоту! Матахати молчал.
– Думаешь, отвертишься? – не на шутку разозлился монах. Он схватил Матахати за нос и стал больно дергать во все стороны. Матахати разинул рот, хватая воздух, и попытался что-то вымолвить. Монах отпустил его.
– Я скажу, – просипел Матахати. – Все расскажу. Слезы закапали из его глаз.
– Это случилось прошлым летом... – начал он и пересказал всю историю, умоляя пощадить его.
– Сейчас я не могу отдать деньги, но обещаю вернуть долг. Прошу, не убивай меня. Я буду работать. Я дам долговую расписку с подписью и печатью, – просил он.
Признавшись в содеянном, Матахати словно выпустил гной из воспалившейся раны. Теперь ему нечего скрывать и бояться. Так, во всяком случае, считал он.
– Это правда? – спросил монах.
– Да, – утвердительно кивнул головой Матахати.
После минутного молчания монах вытащил короткий меч и направил его в лицо Матахати. Стремительно отвернувшись, Матахати взвыл:
– Неужели убьешь?
– Да, по-моему, тебе лучше умереть.
– Я искренне раскаялся перед тобой. Вернул коробочку. Отдам и свидетельство. Вскоре верну деньги. Клянусь, что отдам долг. Какой прок убивать меня?
– Я верю тебе, но войди в мое положение. Я живу в Симониде, это в Кодзукэ, и состоял на службе у Кусанаги Тэнки. Так звали самурая, убитого в замке Фусими. Я тоже самурай, хотя и в монашьем облачении. Меня зовут Итиномия Гэмпати.
Матахати извивался, пытаясь освободиться от пут, и слушал монаха вполуха.
– Простите меня, – умолял он. – Я поступил плохо, но не собирался красть эти деньги. Хотел передать их семье убитого, но потом поиздержался и вынужденно потратил деньги. Я готов принести любое извинение, только не убивай!
– Лучше бы ты не извинялся, – ответил Гэмпати, который, казалось, в душе терзался сомнениями. Печально покачав головой, он проговорил: – Я был в Фусими и все узнал. Твой рассказ совпадает с тем, что я услышал в замке. Мне надо что-то передать семье Тэнки на память о нем. Я не говорю о деньгах. Необходимо предоставить им доказательство мщения, но убийцы как такового нет – Тэнки растерзала толпа. Где же мне раздобыть голову убийцы?
– Я... я не убивал. Я ни при чем.
– Знаю. Семья и друзья Тэнки не ведают, что его забили до смерти простые поденщики. Такая смерть никому не делает чести. Я не смогу рассказать дома в Кусанаги всю правду. Жаль, но тебе придется сыграть роль убийцы. Дело упростится, если ты согласишься принять смерть от моей руки.
Натягивая веревки и вырываясь, Матахати закричал:
– Отпусти! Я не хочу умирать!
– Понятно, кому же хочется умирать, но взгляни на дело с другой стороны. В лавке ты не заплатил за сакэ, значит, тебе нечем жить. Не лучше ли обрести покой в ином мире, чем голодать и влачить постыдное существование в жестокой мирской юдоли? Если ты беспокоишься о деньгах, у меня есть немного. Я с радостью перешлю их твоим родителям, как поминальное пожертвование. Если хочешь, отправлю их вашему фамильному храму. Уверяю, деньги не пропадут даром.
– Безумие! Мне не нужны деньги. Я хочу жить!.. На помощь!
– Я терпеливо все объяснил. Независимо от твоего желания тебе придется выступить в роли убийцы моего хозяина. Смирись, дружище! Считай, такова твоя судьба.
Монах отступил, чтобы удобнее было замахнуться мечом.
– Подожди, Гэмпати! – раздался голос Кодзиро. Монах взглянул вверх и крикнул:
– Кто там?
– Сасаки Кодзиро.
Гэмпати недоуменно повторил имя. Второй самозванец, но теперь с неба? Голос явно не принадлежал призраку. Гэмпати, отскочив от дерева, встал на изготовку с поднятым мечом.
– Чепуха какая! – рассмеялся он. – Похоже, настало время, когда каждый величает себя Сасаки Кодзиро. Один уже связан и дрожит от ужаса. А, кажется, догадываюсь! Ты дружок этого малого.
– Нет, я Кодзиро. Вижу, Гэмпати, ты готов разрубить меня надвое, едва я коснусь земли.
– Возможно. Подай сюда всех лже-Кодзиро, и я разделаюсь с ними.
– Что ж, справедливо. Разрубишь меня, значит, и я самозванец. А если ты опомнишься на том свете, то поверишь, что я настоящий Кодзиро. Сейчас я спрыгну вниз. Не разрубишь меня на лету, то мой Сушильный Шест рассечет тебя, как бамбук.
– Кажется, я узнаю твой голос. Если твой меч знаменитый Сушильный Шест, то ты настоящий Кодзиро.
– Поверил теперь?
– Да. Почему ты на дереве?
– Потом объясню.
Кодзиро, перелетев через Гэмпати, приземлился у него за спиной, осыпаемый дождем сосновых иголок. Кодзиро поразил Гэмпати. Он помнил Кодзиро по школе Дзисая смуглым угловатым мальчишкой, которому было поручено таскать воду из колодца. В соответствии со строгими вкусами Дзисая мальчишка носил самую простую одежду.
Кодзиро сел под сосной, Гэмпати устроился рядом. Кодзиро услышал историю, как Тэнки приняли за лазутчика из Осаки, как его до смерти забили камнями, как свидетельство попало к Матахати. Рассказ о появлении двойника позабавил Кодзиро, но он возразил против убийства никчемного парня. Кодзиро считал, что можно другим способом наказать Матахати. Кодзиро обещал побывать в Кодзукэ и представить Тэнки отважным и благородным воином, чтобы Гэмпати не тревожился о репутации хозяина. Не было нужды приносить Матахати в жертву.
– Согласен? – спросил Кодзиро.
– Может, ты и прав.
– Решено. Мне надо идти. Ты отправляйся в Кодзукэ.
– Ладно.
– Откровенно говоря, я тороплюсь. Ищу сбежавшую от меня девушку.
– Ничего не забыл?
– Нет.
– А свидетельство?
– Ну да!
Гэмпати засунул руку под пояс Матахати и вытащил свиток. Матахати облегченно вздохнул, теперь, когда его пощадили, он радовался избавлению от этой бумаги.
– Неожиданная встреча произошла по воле духов Дзисая и Тэнки, чтобы я нашел документ и передал его владельцу, – проговорил Гэмпати.
– Бумага мне не нужна, – ответил Кодзиро.
– Почему? – удивился Гэмпати.
– Не нужна, и все.
– Не понимаю.
– Мне ни к чему клочок бумаги.
– Разве можно так говорить? Неужели ты не чувствуешь благодарности к своему учителю? Дзисай не один год раздумывал, давать ли тебе свидетельство. Он не решался вплоть до своего смертного часа. Он поручил Тэнки передать свидетельство тебе, но с ним случилось непоправимое. Тебе должно быть стыдно.
– Мне безразличны желания Дзисая. У меня другие планы.
– Грех так говорить.
– Не придирайся к моим словам.
– Ты оскорбляешь человека, который учил тебя?
– Нет! Мой талант намного превосходит способности Дзисая, и я намерен затмить его известность. Жизнь в захолустье не для меня.
– Не шутишь?
– Совершенно серьезно.
Кодзиро не испытывал угрызений совести, хотя его откровения оскорбляли общепринятые приличия.
– Я благодарен Дзисаю, но свидетельство, выданное какой-то деревенской школой, принесет мне больше вреда, чем пользы, – продолжал Кодзиро. – Ито Иттосай, приняв такое свидетельство, не остановился на стиле Тюдзё, а создал собственный. Я намерен сделать то же. Меня увлекает стиль Ганрю, а не Тюдзё. Скоро имя Ганрю обретет славу, так что провинциальный документ мне не нужен. Возьми его в Кодзукэ и передай в храм, пусть хранится среди записи о рождении и смерти.
Кодзиро изрек это равнодушно, не выявив ни скромности, ни пренебрежения. Гэмпати укоризненно смотрел на него.
– Передай мое почтение семье Кусанаги, – вежливо сказал Кодзиро. – Скоро я отправлюсь в восточные провинции и навещу их.
Кодзиро широко улыбнулся, давая понять, что разговор окончен. Тон Кодзиро показался Гэмпати высокомерным, и он хотел отчитать юношу за неблагодарность и неуважение к Дзисаю, но передумал, поняв тщету увещеваний. Спрятав свидетельство в мешок, он сухо попрощался и пошел прочь.
Когда Гэмпати скрылся из виду, Кодзиро громко расхохотался.
– Он, кажется, мною недоволен! Ха-ха-ха! – Обернувшись к Матахати, проговорил: – А теперь послушаем тебя, мошенник!
Матахати нечего было сказать в оправдание.
– Признаешься, что выдавал себя за меня?
– Да.
– Я знаю, что тебя зовут Матахати. А полное имя?
– Хонъидэн Матахати.
– Ронин?
– Да.
– Учись у меня, бесхребетный болван! Видел, как я вернул свидетельство? Человек ничего не достигнет, не имея самолюбия, как у меня. Посмотри на себя! Украл свидетельство, живешь под фальшивым именем, зарабатываешь на чужой репутации. Что может быть омерзительнее? Сегодняшний урок, может, пойдет тебе на пользу. Кошка останется кошкой даже в тигровой шкуре.
– Я буду вести себя осмотрительно.
– Не стану тебя убивать, пожалуй, но и развязывать не хочу. Сам выпутаешься.
Кодзиро что-то придумал. Выхватив кинжал, он стал срезать кору со ствола прямо над головой Матахати. Стружки посыпались за шиворот Матахати.
– Вот только кисти нет, – проворчал Кодзиро.
– У меня за поясом есть тушечница и кисть, – заискивающе проговорил Матахати.
– Прекрасно. Воспользуемся.
Кодзиро, обмакнув кисть в тушечницу, стал что-то писать на затесе. Откинув голову, полюбовался своей работой. Надпись гласила:
Ветер стонал в вершинах сосен. Кодзиро, оставив мысли о блестящем будущем, переключился на будничные дела. С горящими глазами он громадными прыжками понесся по темной роще.
МЛАДШИЙ БРАТ
– Уже интересно. Верно, вообразил себя самураем, хотя признаться, я давно не видел такого костлявого. Сушильный Шест за моей спиной плачет во сне, потому что ему ни разу не довелось напиться вволю крови с тех пор, как он перешел в собственность нашей семьи. Он немного заржавел, и я с удовольствием пополирую его о твой костлявый остов. Не вздумай бежать!
Матахати не воспринял предупреждение всерьез.
– На словах ты грозен. Даю тебе время передумать. Топай отсюда, пока еще видишь, куда идешь. Дарю тебе жизнь! – с презрением произнес Матахати.
– Послушай, любезный человек! Ты хвастал, что я недостоин знать твое имя. Что за выдающееся имя? Этикет предписывает сообщить друг другу имя, прежде чем драться. Или ты не знаешь этого правила?
– Хорошо, назовусь. Не падай, когда услышишь.
– Постараюсь. Но сначала скажи, каким стилем фехтования ты владеешь?
Матахати решил, что разряженный в пеструю одежду юнец едва ли что-то соображает в фехтовании, и почувствовал полное небрежение к противнику.
– Я имею свидетельство мастера стиля Тюдзё, который сложился на основе стиля Тоды Сэйгэна.
Кодзиро едва сдержал возглас изумления.
Матахати решил, что произвел сильное впечатление, и поэтому воодушевленно продолжил тираду. Передразнивая Кодзиро, он спросил:
– А теперь ты скажи о своем стиле! Этикет требует, как известно.
– Потом скажу. Кто учил тебя стилю Тюдзё?
– Канэмаки Дзисай, разумеется, – не задумываясь ответил Матахати. – Кто же еще?
– Что?! – воскликнул Кодзиро, не веря своим ушам. – И ты знаешь Ито Иттосая?
– Конечно!
Матахати убеждался, что его слова производят оглушительное впечатление. Вопросы юноши он приписывал его изумлению. Скоро, как он полагал, мальчишка запросит примирения.
Матахати добавил, чтобы окончательно сразить противника:
– Какой смысл скрывать мое знакомство с Ито Иттосаем? Он – мой предшественник, то есть мы оба учились у Канэмаки Дзисая. Почему ты спросил об Ито?
Кодзиро пропустил вопрос мимо ушей.
– Хочу еще раз переспросить, кто ты? – произнес он.
– Я – Сасаки Кодзиро.
– Повтори!
– Сасаки Кодзиро, – вежливо отозвался Матахати. Последовало долгое молчание. Из груди Кодзиро вырвалось что-то вроде громкого вздоха. На щеках появились ямочки.
– Что ты на меня уставился? – с подозрением спросил Матахати. – Мое имя что-нибудь говорит тебе?
– Признаюсь, да.
– Ну, и ступай прочь! – повелительно произнес Матахати, гордо вздернув подбородок.
– Ха-ха-ха! О-о! Ха-ха-ха!
Ухватившись за живот, Кодзиро пошатывался от смеха. Наконец он успокоился.
– Чего только не слышал, пока странствовал, но подобное слышу впервые. А теперь, Сасаки Кодзиро, скажи мне, кто я?
– Откуда мне знать?
– Должен знать! Хотя и неприлично, но придется попросить тебя об одолжении повторить еще раз свое имя. Я не уверен, что правильно расслышал его.
– Оглох? Я – Сасаки Кодзиро.
– А я?..
– Полагаю, что ты тоже человек.
– Никаких сомнений! Как меня зовут?
– Послушай, ублюдок! Решил посмеяться надо мной?
– Ни в коем случае! Я серьезен, как никогда. Ответь мне, Кодзиро, как меня зовут!
– Надоел ты мне! Сам и ответь.
– Хорошо. Спрошу себя, как меня зовут, и назову свое имя. Правда, я рискую показаться выскочкой.
– Валяй!
– Только не удивляйся!
– Болван!
– Я – Сасаки Кодзиро, известный еще под именем Ганрю.
– Что?!
– С незапамятных времен наше семейство жило в Ивакуни. Родители нарекли меня Кодзиро. Среди мастеров меча я известен как Ганрю. Не возьму в толк, откуда появился еще один Сасаки Кодзиро.
– Выходит, ты...
– Вот именно. Странствуя по дорогам, я перевидал множество народу, но человека, носящего мое имя, встречаю в первый раз. Странные обстоятельства свели нас.
Матахати лихорадочно соображал, что ему делать.
– Что с тобой? Ты дрожишь? – спросил Кодзиро. Матахати съежился от страха.
Кодзиро подошел к нему и хлопнул по плечу.
– Не будем ссориться!
Бледный как смерть, Матахати отпрянул в сторону, нервно икнув.
– Попытаешься бежать, я тебя убью. – Голос Кодзиро хлестал по лицу Матахати.
Сушильный Шест, серебряной змеей сверкнув из-за плеча Кодзиро, заставил Матахати отлететь на три метра. Как жучок, сдутый с листа, он несколько раз перекувырнулся и шлепнулся на землю, потеряв сознание. Кодзиро и не взглянул в его сторону. Метровый меч, пока не окровавленный, вошел в ножны.
– Акэми! – позвал Кодзиро. – Слезай! Я больше не буду досаждать тебе, пошли в гостиницу! Твой друг немного ушибся, но я его не ранил. Спускайся на землю и позаботься о нем.
Ответа не последовало. Посмотрев вверх, Кодзиро не увидел Акэми. На всякий случай он забрался на дерево. Акэми еще раз ускользнула от него.
Ветер мягко шуршал в соснах. Кодзиро сидел на ветке, раздумывая, куда улетел его воробышек. Он не понимал, почему Акэми боится его. Разве он не любил ее, как умел? Он признал бы, что его манера выражать чувства могла показаться слишком грубой, но чем его поведение отличается от того, что заведено среди других людей?
Ответ могло бы подсказать отношение Кодзиро к боевому искусству. Он проявил незаурядные способности, когда мальчиком поступил в школу Канэмаки Дзисая. Его называли гениальным бесенком. Мечом он владел в необычной манере, еще удивительнее было его упорство. Он никогда не сдавался. Чем сильнее был противник, тем отчаяннее он держался. В описываемую эпоху ценилась победа, а не способ ее достижения. Поэтому никто не осуждал коварные уловки Кодзиро, к которым он прибегал, чтобы побить противника. Жаловались, что Кодзиро запугивал противника, чувствуя возможное поражение, однако такое поведение не считалось недостойным мужчины.
Однажды, когда он был еще мальчиком, группа старших учеников, которых он открыто презирал, до полусмерти избила его деревянными мечами. Один из учеников, пожалев Кодзиро, принес ему воды и привел в чувство. Кодзиро, едва опомнившись, схватил деревянный меч и убил сердобольного однокашника.
Кодзиро никогда и никому не прощал поражения. Он терпеливо выжидал удобного случая и нападал врасплох – в темном переулке, в постели, даже в уборной – и приканчивал противника. Победить Кодзиро означало нажить себе смертельного врага.
Став постарше, он все чаще называл себя гением. Мнение это не было простым бахвальством. И Дзисай, и Иттосай знали, что в словах ученика есть зерно истины. Кодзиро не фантазировал, утверждая, что может срезать на лету воробья и что он должен создать собственный стиль. Люди в округе стали называть его волшебником, с чем он охотно соглашался.
Неизвестно, как выражал Кодзиро любовь к женщине под влиянием болезненной страсти навязывать свою волю, несомненно, что и в любви он был не похож на других. Сам он не осознавал, что в интимных отношениях он также самолюбив, как и в фехтовании. Он не понимал, почему Акэми избегает его страстной любви.
Задумавшись о загадках любви, Кодзиро не заметил, как под деревом появился еще один человек.
– Здесь человек какой-то валяется на земле! – пробормотал незнакомец.
Нагнувшись к лежавшему, он воскликнул:
– Тот негодяй из винной лавки!
Под деревом был странствующий монах. Снимая дорожную котомку со спины, монах продолжал:
– Вроде не ранен, тело теплое.
Монах, развязав пояс на кимоно Матахати, связал ему руки за спиной. Потом придавил коленкой спину Матахати и резко дернул его за плечи. Прием этот был болезненным для солнечного сплетения. Сдавленно застонав, Матахати пришел в себя. Монах поволок его, как мешок с бататом, и прислонил к стволу сосны.
– Вставай! Живо на ноги! – приказал монах, подкрепляя слова пинком. Матахати, едва не побывавший на том свете, очнулся, но пока не мог взять в толк происходящего. Исподволь повинуясь окрикам, он медленно поднялся с земли.
– Так-то лучше. Не шевелись! – сказал монах, привязывая Матахати к дереву за ноги и грудь.
Матахати открыл глаза, и у него вырвался возглас удивления.
– Теперь займемся тобой, самозванец, – сказал монах. – Пришлось побегать за тобой, но, к счастью, ты попался.
Монах начал неторопливо бить Матахати, то ударяя его в лоб, то прикладывая головой к стволу дерева.
– Откуда у тебя коробочка для лекарств? Выкладывай начистоту! Матахати молчал.
– Думаешь, отвертишься? – не на шутку разозлился монах. Он схватил Матахати за нос и стал больно дергать во все стороны. Матахати разинул рот, хватая воздух, и попытался что-то вымолвить. Монах отпустил его.
– Я скажу, – просипел Матахати. – Все расскажу. Слезы закапали из его глаз.
– Это случилось прошлым летом... – начал он и пересказал всю историю, умоляя пощадить его.
– Сейчас я не могу отдать деньги, но обещаю вернуть долг. Прошу, не убивай меня. Я буду работать. Я дам долговую расписку с подписью и печатью, – просил он.
Признавшись в содеянном, Матахати словно выпустил гной из воспалившейся раны. Теперь ему нечего скрывать и бояться. Так, во всяком случае, считал он.
– Это правда? – спросил монах.
– Да, – утвердительно кивнул головой Матахати.
После минутного молчания монах вытащил короткий меч и направил его в лицо Матахати. Стремительно отвернувшись, Матахати взвыл:
– Неужели убьешь?
– Да, по-моему, тебе лучше умереть.
– Я искренне раскаялся перед тобой. Вернул коробочку. Отдам и свидетельство. Вскоре верну деньги. Клянусь, что отдам долг. Какой прок убивать меня?
– Я верю тебе, но войди в мое положение. Я живу в Симониде, это в Кодзукэ, и состоял на службе у Кусанаги Тэнки. Так звали самурая, убитого в замке Фусими. Я тоже самурай, хотя и в монашьем облачении. Меня зовут Итиномия Гэмпати.
Матахати извивался, пытаясь освободиться от пут, и слушал монаха вполуха.
– Простите меня, – умолял он. – Я поступил плохо, но не собирался красть эти деньги. Хотел передать их семье убитого, но потом поиздержался и вынужденно потратил деньги. Я готов принести любое извинение, только не убивай!
– Лучше бы ты не извинялся, – ответил Гэмпати, который, казалось, в душе терзался сомнениями. Печально покачав головой, он проговорил: – Я был в Фусими и все узнал. Твой рассказ совпадает с тем, что я услышал в замке. Мне надо что-то передать семье Тэнки на память о нем. Я не говорю о деньгах. Необходимо предоставить им доказательство мщения, но убийцы как такового нет – Тэнки растерзала толпа. Где же мне раздобыть голову убийцы?
– Я... я не убивал. Я ни при чем.
– Знаю. Семья и друзья Тэнки не ведают, что его забили до смерти простые поденщики. Такая смерть никому не делает чести. Я не смогу рассказать дома в Кусанаги всю правду. Жаль, но тебе придется сыграть роль убийцы. Дело упростится, если ты согласишься принять смерть от моей руки.
Натягивая веревки и вырываясь, Матахати закричал:
– Отпусти! Я не хочу умирать!
– Понятно, кому же хочется умирать, но взгляни на дело с другой стороны. В лавке ты не заплатил за сакэ, значит, тебе нечем жить. Не лучше ли обрести покой в ином мире, чем голодать и влачить постыдное существование в жестокой мирской юдоли? Если ты беспокоишься о деньгах, у меня есть немного. Я с радостью перешлю их твоим родителям, как поминальное пожертвование. Если хочешь, отправлю их вашему фамильному храму. Уверяю, деньги не пропадут даром.
– Безумие! Мне не нужны деньги. Я хочу жить!.. На помощь!
– Я терпеливо все объяснил. Независимо от твоего желания тебе придется выступить в роли убийцы моего хозяина. Смирись, дружище! Считай, такова твоя судьба.
Монах отступил, чтобы удобнее было замахнуться мечом.
– Подожди, Гэмпати! – раздался голос Кодзиро. Монах взглянул вверх и крикнул:
– Кто там?
– Сасаки Кодзиро.
Гэмпати недоуменно повторил имя. Второй самозванец, но теперь с неба? Голос явно не принадлежал призраку. Гэмпати, отскочив от дерева, встал на изготовку с поднятым мечом.
– Чепуха какая! – рассмеялся он. – Похоже, настало время, когда каждый величает себя Сасаки Кодзиро. Один уже связан и дрожит от ужаса. А, кажется, догадываюсь! Ты дружок этого малого.
– Нет, я Кодзиро. Вижу, Гэмпати, ты готов разрубить меня надвое, едва я коснусь земли.
– Возможно. Подай сюда всех лже-Кодзиро, и я разделаюсь с ними.
– Что ж, справедливо. Разрубишь меня, значит, и я самозванец. А если ты опомнишься на том свете, то поверишь, что я настоящий Кодзиро. Сейчас я спрыгну вниз. Не разрубишь меня на лету, то мой Сушильный Шест рассечет тебя, как бамбук.
– Кажется, я узнаю твой голос. Если твой меч знаменитый Сушильный Шест, то ты настоящий Кодзиро.
– Поверил теперь?
– Да. Почему ты на дереве?
– Потом объясню.
Кодзиро, перелетев через Гэмпати, приземлился у него за спиной, осыпаемый дождем сосновых иголок. Кодзиро поразил Гэмпати. Он помнил Кодзиро по школе Дзисая смуглым угловатым мальчишкой, которому было поручено таскать воду из колодца. В соответствии со строгими вкусами Дзисая мальчишка носил самую простую одежду.
Кодзиро сел под сосной, Гэмпати устроился рядом. Кодзиро услышал историю, как Тэнки приняли за лазутчика из Осаки, как его до смерти забили камнями, как свидетельство попало к Матахати. Рассказ о появлении двойника позабавил Кодзиро, но он возразил против убийства никчемного парня. Кодзиро считал, что можно другим способом наказать Матахати. Кодзиро обещал побывать в Кодзукэ и представить Тэнки отважным и благородным воином, чтобы Гэмпати не тревожился о репутации хозяина. Не было нужды приносить Матахати в жертву.
– Согласен? – спросил Кодзиро.
– Может, ты и прав.
– Решено. Мне надо идти. Ты отправляйся в Кодзукэ.
– Ладно.
– Откровенно говоря, я тороплюсь. Ищу сбежавшую от меня девушку.
– Ничего не забыл?
– Нет.
– А свидетельство?
– Ну да!
Гэмпати засунул руку под пояс Матахати и вытащил свиток. Матахати облегченно вздохнул, теперь, когда его пощадили, он радовался избавлению от этой бумаги.
– Неожиданная встреча произошла по воле духов Дзисая и Тэнки, чтобы я нашел документ и передал его владельцу, – проговорил Гэмпати.
– Бумага мне не нужна, – ответил Кодзиро.
– Почему? – удивился Гэмпати.
– Не нужна, и все.
– Не понимаю.
– Мне ни к чему клочок бумаги.
– Разве можно так говорить? Неужели ты не чувствуешь благодарности к своему учителю? Дзисай не один год раздумывал, давать ли тебе свидетельство. Он не решался вплоть до своего смертного часа. Он поручил Тэнки передать свидетельство тебе, но с ним случилось непоправимое. Тебе должно быть стыдно.
– Мне безразличны желания Дзисая. У меня другие планы.
– Грех так говорить.
– Не придирайся к моим словам.
– Ты оскорбляешь человека, который учил тебя?
– Нет! Мой талант намного превосходит способности Дзисая, и я намерен затмить его известность. Жизнь в захолустье не для меня.
– Не шутишь?
– Совершенно серьезно.
Кодзиро не испытывал угрызений совести, хотя его откровения оскорбляли общепринятые приличия.
– Я благодарен Дзисаю, но свидетельство, выданное какой-то деревенской школой, принесет мне больше вреда, чем пользы, – продолжал Кодзиро. – Ито Иттосай, приняв такое свидетельство, не остановился на стиле Тюдзё, а создал собственный. Я намерен сделать то же. Меня увлекает стиль Ганрю, а не Тюдзё. Скоро имя Ганрю обретет славу, так что провинциальный документ мне не нужен. Возьми его в Кодзукэ и передай в храм, пусть хранится среди записи о рождении и смерти.
Кодзиро изрек это равнодушно, не выявив ни скромности, ни пренебрежения. Гэмпати укоризненно смотрел на него.
– Передай мое почтение семье Кусанаги, – вежливо сказал Кодзиро. – Скоро я отправлюсь в восточные провинции и навещу их.
Кодзиро широко улыбнулся, давая понять, что разговор окончен. Тон Кодзиро показался Гэмпати высокомерным, и он хотел отчитать юношу за неблагодарность и неуважение к Дзисаю, но передумал, поняв тщету увещеваний. Спрятав свидетельство в мешок, он сухо попрощался и пошел прочь.
Когда Гэмпати скрылся из виду, Кодзиро громко расхохотался.
– Он, кажется, мною недоволен! Ха-ха-ха! – Обернувшись к Матахати, проговорил: – А теперь послушаем тебя, мошенник!
Матахати нечего было сказать в оправдание.
– Признаешься, что выдавал себя за меня?
– Да.
– Я знаю, что тебя зовут Матахати. А полное имя?
– Хонъидэн Матахати.
– Ронин?
– Да.
– Учись у меня, бесхребетный болван! Видел, как я вернул свидетельство? Человек ничего не достигнет, не имея самолюбия, как у меня. Посмотри на себя! Украл свидетельство, живешь под фальшивым именем, зарабатываешь на чужой репутации. Что может быть омерзительнее? Сегодняшний урок, может, пойдет тебе на пользу. Кошка останется кошкой даже в тигровой шкуре.
– Я буду вести себя осмотрительно.
– Не стану тебя убивать, пожалуй, но и развязывать не хочу. Сам выпутаешься.
Кодзиро что-то придумал. Выхватив кинжал, он стал срезать кору со ствола прямо над головой Матахати. Стружки посыпались за шиворот Матахати.
– Вот только кисти нет, – проворчал Кодзиро.
– У меня за поясом есть тушечница и кисть, – заискивающе проговорил Матахати.
– Прекрасно. Воспользуемся.
Кодзиро, обмакнув кисть в тушечницу, стал что-то писать на затесе. Откинув голову, полюбовался своей работой. Надпись гласила:
«Этот человек – мошенник. Присвоив чужое имя, он шатается по деревням, обманывая людей. Поймав его, я оставляю здесь на всеобщее посмешище. Мое имя и боевой псевдоним принадлежат только мне.– Вот так хорошо, – удовлетворенно произнес Кодзиро.
Сасаки Кодзиро, Ганрю».
Ветер стонал в вершинах сосен. Кодзиро, оставив мысли о блестящем будущем, переключился на будничные дела. С горящими глазами он громадными прыжками понесся по темной роще.
МЛАДШИЙ БРАТ
В старые времена паланкином пользовались только представители высших классов, однако лишь недавно обыкновенным людям стал доступен более простой вид паланкина. Он представлял собой большую корзину с низкими бортами. К ней были приделаны четыре бамбуковых шеста. Седокам, чтобы не вывалиться, приходилось держаться за кожаные петли, прикрепленные к стенкам. Носильщики таскали паланкин под ритмичные выкрики, обращаясь с седоками как с камнями. Тем, кто пользовался этим средством передвижения, советовали дышать в ритм шагов носильщиков, особенно если те несли паланкин бегом.
– Э-хо! – кричал носильщик впереди.
– Я-хо! – отзывался его напарник, державший задние ручки носилок.
Подобный паланкин, сопровождаемый восемью приближенными, глубокой ночью появился в сосновой роще близ улицы Годзё. Четверо несли фонари. Носильщики и свита дышали, как загнанные лошади.
– Мы на улице Годзё!
– До Мацубары добрались!
– Немного осталось!
Фонари украшала монограмма, какой пользуются куртизанки из веселого квартала Осаки, но в паланкине сидела не женщина, а рослый мужчина.
– Дэнситиро, – крикнул один из сопровождающих, – Сидзё!
Дэнситиро не слышал – он спал, голова его болталась, как у бумажного тигра. Корзина наклонилась, один из носильщиков поддержал седока, чтобы тот не вывалился.
Открыв глаза, Дэнситиро пробормотал:
– Горло пересохло. Дайте сакэ!
Обрадованные передышкой носильщики, опустив паланкин на землю, вытирали полотенцами потные лица и грудь.
– Осталось на донышке, – сказал один из спутников Дэнситиро, протягивая ему бамбуковую фляжку.
Дэнситиро одним глотком опорожнил ее.
– Холодно, – пожаловался он. – Зуб на зуб не попадает. От сакэ он окончательно проснулся.
– Еще ночь. Ни свет ни заря! – заметил Дэнситиро, взглянув на звезды.
– А брату кажется, что время остановилось. Он истомился, ожидая тебя.
– Надеюсь, он еще жив.
– Лекарь сказал, что выживет, но у него жар и рана кровоточит. Опасное дело.
Дэнситиро поднес пустую фляжку к губам и потряс ее, запрокинув голову.
– Мусаси! – гневно произнес он, отшвыривая пустую посудину. – В путь! И побыстрее!
Нетерпеливый и порывистый Дэнситиро, умевший и крепко выпить, и мастерски владевший мечом, ничем не походил на старшего брата. Еще при жизни Ёсиоки Кэмпо некоторые утверждали, что Дэнситиро талантливее отца. Так считал и сам молодой человек. При отце оба брата вместе занимались в додзё, кое-как ладя друг с другом, но сразу после смерти Кэмпо Дэнситиро отошел от дел в школе и даже заявил в лицо старшему брату, что тот должен уступить место главы школы ему, младшему брату.
Дэнситиро не появлялся дома с тех пор, как в прошлом году с двумя приятелями отправился в Исэ. Говорили, что он развлекается в провинции Ямато. За Дэнситиро послали гонца после несчастья, случившегося около храма Рэндайдзи. Дэнситиро согласился немедленно вернуться, несмотря на нелюбовь к брату.
На пути в Киото Дэнситиро так гнал носильщиков, что четырежды пришлось менять их, зато у него находилось время покупать сакэ почти в каждом попутном трактире. Дэнситиро напивался, чтобы успокоиться, поскольку пребывал в состоянии крайнего возбуждения.
Процессия готова была двинуться в путь, когда путники услышали яростный лай в глубине рощи.
– Что это?
– Стая бродячих псов.
Город кишел бездомными собаками. Раньше они водились на окраинах, где кормились трупами, множество которых оставалось на полях после каждого сражения.
Взвинченный Дэнситиро приказал не терять попусту времени, но один из учеников возразил:
– Подождите! Там что-то странное творится.
– Иди посмотри! – распорядился Дэнситиро, но не выдержав пошел сам.
Кодзиро ушел, и собаки сбежались в рощу. Окружив Матахати тройным кольцом, они оглушительно лаяли. Псы словно намеревались отомстить за убитого собрата. Скорее всего, они чуяли добычу, которая была беззащитна перед голодной стаей. Собаки были поджарые, с ввалившимися боками, острыми, худыми загривками и острыми как лезвие зубами.
Для Матахати собаки были пострашнее Кодзиро и Гэмпати. Единственным средством защиты ему служили голос и гримасы.
По наивности Матахати поначалу пытался урезонить собак, потом принялся выть, как дикий зверь. Собаки притихли и немного отступили. У Матахати вдруг потекло из носа, и грозного рыка не получалось. Он начал дико вращать глазами и скалить зубы, попробовал заворожить стаю пронзительным взглядом. Он изо всех сил высовывал язык и касался им кончика носа, но эта устрашающая гримаса была утомительной. Лихорадочно изобретая в голове новые способы, Матахати не придумал ничего лучше, как притвориться смирной собакой. Он лаял и подвывал, ему даже казалось, что у него вырос хвост.
Стая наступала наглее. Матахати видел собачий оскал совсем рядом. Самые смелые уже прихватывали его за ноги.
Матахати подумал усмирить собак пением. Он громко затянул популярную балладу «Повести о доме Тайры», подражая бродячим певцам-сказителям, которые исполняют это произведение под аккомпанемент лютни-бива.
Дэнситиро со спутниками застали его за пением. Собаки разбежались.
– Помогите! Спасите меня! – возопил Матахати.
– Этого парня я видел в «Ёмоги», – сказал один самурай.
– Он муж Око.
– Муж? У нее вроде бы не было мужа.
– Это она дурила Тодзи.
Дэнситиро пожалел Матахати. Он велел прекратить болтовню и освободить несчастного.
Матахати тут же выдумал историю, в которой представал безупречным героем. Учитывая, что перед ним были люди Ёсиоки, он приплел и имя Мусаси. Матахати сообщил, что они в детстве были друзьями, но потом Мусаси похитил его невесту, запятнав род Хонъидэнов несмываемым позором. Отважная матушка Матахати поклялась не возвращаться домой, не отомстив Мусаси. Вместе с матерью они повсюду разыскивали Мусаси, чтобы расквитаться с ним. Что до Око, так он никогда не был ее настоящим мужем. Он долго жил в чайной «Ёмоги», но не потому, что состоял в связи с хозяйкой. Ее шашни с Гионом Тодзи – лучшее подтверждение его слов.
Матахати сочинил, что на него в роще напали разбойники, ограбили и привязали к дереву. Он, разумеется, не сопротивлялся, сохраняя себя для дела, порученного ему матерью.
Матахати решил, что выдумка прозвучала убедительно.
– Благодарю вас! – сказал он. – Думаю, нас свела судьба. У нас общий заклятый враг, прогневавший небеса. Вы спасли меня от неминуемой гибели, и я навеки обязан вам. Смею предположить, что вы господин Дэнситиро. Вы, полагаю, намереваетесь встретиться с Мусаси. Не могу знать, кто из нас первым убьет Мусаси, но искренне надеюсь увидеть вас в ближайшем будущем.
Матахати тараторил не умолкая, чтобы лишить слушателей возможности задавать ненужные вопросы.
– Осуги, моя мать, сейчас совершает новогоднее паломничество в храм Киёмидзу, чтобы помолиться об успехе в нашей войне против Мусаси. Я должен ее встретить там. На днях зайду к вам на улицу Сидзё, дабы засвидетельствовать свое почтение. Прошу простить, что я вас задержал.
– Э-хо! – кричал носильщик впереди.
– Я-хо! – отзывался его напарник, державший задние ручки носилок.
Подобный паланкин, сопровождаемый восемью приближенными, глубокой ночью появился в сосновой роще близ улицы Годзё. Четверо несли фонари. Носильщики и свита дышали, как загнанные лошади.
– Мы на улице Годзё!
– До Мацубары добрались!
– Немного осталось!
Фонари украшала монограмма, какой пользуются куртизанки из веселого квартала Осаки, но в паланкине сидела не женщина, а рослый мужчина.
– Дэнситиро, – крикнул один из сопровождающих, – Сидзё!
Дэнситиро не слышал – он спал, голова его болталась, как у бумажного тигра. Корзина наклонилась, один из носильщиков поддержал седока, чтобы тот не вывалился.
Открыв глаза, Дэнситиро пробормотал:
– Горло пересохло. Дайте сакэ!
Обрадованные передышкой носильщики, опустив паланкин на землю, вытирали полотенцами потные лица и грудь.
– Осталось на донышке, – сказал один из спутников Дэнситиро, протягивая ему бамбуковую фляжку.
Дэнситиро одним глотком опорожнил ее.
– Холодно, – пожаловался он. – Зуб на зуб не попадает. От сакэ он окончательно проснулся.
– Еще ночь. Ни свет ни заря! – заметил Дэнситиро, взглянув на звезды.
– А брату кажется, что время остановилось. Он истомился, ожидая тебя.
– Надеюсь, он еще жив.
– Лекарь сказал, что выживет, но у него жар и рана кровоточит. Опасное дело.
Дэнситиро поднес пустую фляжку к губам и потряс ее, запрокинув голову.
– Мусаси! – гневно произнес он, отшвыривая пустую посудину. – В путь! И побыстрее!
Нетерпеливый и порывистый Дэнситиро, умевший и крепко выпить, и мастерски владевший мечом, ничем не походил на старшего брата. Еще при жизни Ёсиоки Кэмпо некоторые утверждали, что Дэнситиро талантливее отца. Так считал и сам молодой человек. При отце оба брата вместе занимались в додзё, кое-как ладя друг с другом, но сразу после смерти Кэмпо Дэнситиро отошел от дел в школе и даже заявил в лицо старшему брату, что тот должен уступить место главы школы ему, младшему брату.
Дэнситиро не появлялся дома с тех пор, как в прошлом году с двумя приятелями отправился в Исэ. Говорили, что он развлекается в провинции Ямато. За Дэнситиро послали гонца после несчастья, случившегося около храма Рэндайдзи. Дэнситиро согласился немедленно вернуться, несмотря на нелюбовь к брату.
На пути в Киото Дэнситиро так гнал носильщиков, что четырежды пришлось менять их, зато у него находилось время покупать сакэ почти в каждом попутном трактире. Дэнситиро напивался, чтобы успокоиться, поскольку пребывал в состоянии крайнего возбуждения.
Процессия готова была двинуться в путь, когда путники услышали яростный лай в глубине рощи.
– Что это?
– Стая бродячих псов.
Город кишел бездомными собаками. Раньше они водились на окраинах, где кормились трупами, множество которых оставалось на полях после каждого сражения.
Взвинченный Дэнситиро приказал не терять попусту времени, но один из учеников возразил:
– Подождите! Там что-то странное творится.
– Иди посмотри! – распорядился Дэнситиро, но не выдержав пошел сам.
Кодзиро ушел, и собаки сбежались в рощу. Окружив Матахати тройным кольцом, они оглушительно лаяли. Псы словно намеревались отомстить за убитого собрата. Скорее всего, они чуяли добычу, которая была беззащитна перед голодной стаей. Собаки были поджарые, с ввалившимися боками, острыми, худыми загривками и острыми как лезвие зубами.
Для Матахати собаки были пострашнее Кодзиро и Гэмпати. Единственным средством защиты ему служили голос и гримасы.
По наивности Матахати поначалу пытался урезонить собак, потом принялся выть, как дикий зверь. Собаки притихли и немного отступили. У Матахати вдруг потекло из носа, и грозного рыка не получалось. Он начал дико вращать глазами и скалить зубы, попробовал заворожить стаю пронзительным взглядом. Он изо всех сил высовывал язык и касался им кончика носа, но эта устрашающая гримаса была утомительной. Лихорадочно изобретая в голове новые способы, Матахати не придумал ничего лучше, как притвориться смирной собакой. Он лаял и подвывал, ему даже казалось, что у него вырос хвост.
Стая наступала наглее. Матахати видел собачий оскал совсем рядом. Самые смелые уже прихватывали его за ноги.
Матахати подумал усмирить собак пением. Он громко затянул популярную балладу «Повести о доме Тайры», подражая бродячим певцам-сказителям, которые исполняют это произведение под аккомпанемент лютни-бива.
Матахати пел с закрытыми глазами, старательно и так громко, что едва не оглох от собственного голоса.
И порешил император-инок
Посетить весной второго года Бундам,
Загородную виллу Кэнрэймонъин
В горах близ Охары.
Но второй и третий месяц
Не утихая дул холодный ветер,
Не таяли снега на горных высях.
Дэнситиро со спутниками застали его за пением. Собаки разбежались.
– Помогите! Спасите меня! – возопил Матахати.
– Этого парня я видел в «Ёмоги», – сказал один самурай.
– Он муж Око.
– Муж? У нее вроде бы не было мужа.
– Это она дурила Тодзи.
Дэнситиро пожалел Матахати. Он велел прекратить болтовню и освободить несчастного.
Матахати тут же выдумал историю, в которой представал безупречным героем. Учитывая, что перед ним были люди Ёсиоки, он приплел и имя Мусаси. Матахати сообщил, что они в детстве были друзьями, но потом Мусаси похитил его невесту, запятнав род Хонъидэнов несмываемым позором. Отважная матушка Матахати поклялась не возвращаться домой, не отомстив Мусаси. Вместе с матерью они повсюду разыскивали Мусаси, чтобы расквитаться с ним. Что до Око, так он никогда не был ее настоящим мужем. Он долго жил в чайной «Ёмоги», но не потому, что состоял в связи с хозяйкой. Ее шашни с Гионом Тодзи – лучшее подтверждение его слов.
Матахати сочинил, что на него в роще напали разбойники, ограбили и привязали к дереву. Он, разумеется, не сопротивлялся, сохраняя себя для дела, порученного ему матерью.
Матахати решил, что выдумка прозвучала убедительно.
– Благодарю вас! – сказал он. – Думаю, нас свела судьба. У нас общий заклятый враг, прогневавший небеса. Вы спасли меня от неминуемой гибели, и я навеки обязан вам. Смею предположить, что вы господин Дэнситиро. Вы, полагаю, намереваетесь встретиться с Мусаси. Не могу знать, кто из нас первым убьет Мусаси, но искренне надеюсь увидеть вас в ближайшем будущем.
Матахати тараторил не умолкая, чтобы лишить слушателей возможности задавать ненужные вопросы.
– Осуги, моя мать, сейчас совершает новогоднее паломничество в храм Киёмидзу, чтобы помолиться об успехе в нашей войне против Мусаси. Я должен ее встретить там. На днях зайду к вам на улицу Сидзё, дабы засвидетельствовать свое почтение. Прошу простить, что я вас задержал.