Ёсикава Эйдзи. Десять меченосцев (Миямото Мусаси)

   – Никуда ты не уйдешь! – оскалилась Осуги, с силой ударив мальчика по ноге.
   – О-ой! – вскрикнул Иори, падая на землю.
   Слуги потащили Иори к мучной лавке у выезда из деревни, где сидел самурай, похоже, высокого ранга. Самурай неторопливо запивал обед горячей водой. Широкая ухмылка появилась на его лице при виде мальчика. «Опасен!» – подумал Иори про самурая.
   Осуги, торжествующе вздернув подбородок, сказала:
   – Видишь, я не ошиблась! Это Иори. Кому как не Мусаси подослать мальчишку. Интересно, что Мусаси замышляет на этот раз?
   Кодзиро кивком головы отпустил слуг, которые хотели связать Иори. Под взглядом Кодзиро он не то что бежать, но и стоять мог с трудом.
   – Слышал? Это правда? – спросил Кодзиро.
   – Нет, я просто поехал покататься верхом. Я ни за кем не следил.
   – Возможно. Если Мусаси настоящий самурай, он не будет прибегать к таким уловкам. С другой стороны, он мог послать тебя выяснить, куда это вдруг собрался отряд самураев Хосокавы вместе со мной и Осуги. Разумный шаг с его стороны.
   Кодзиро очень изменился. От задорного юношеского чуба не осталось и следа, поскольку голова была выбрита на традиционный самурайский манер. На смену ярким одеждам пришло строгое черное кимоно, которое в сочетании с хакама из грубой ткани придавало ему солидность. Сушильный Шест Кодзиро носил теперь на боку. Мечта стать вассалом Хосокавы осуществилась, хотя не за тысячу коку риса, а всего за половину этого жалованья.
   Отряд, который встретил Иори, послали под началом Какубэя в Будзэн, чтобы подготовиться к возвращению Хосокавы Тадатоси. Памятуя о преклонном возрасте отца, Тадатоси подал сёгуну прошение о подтверждении своих прав на удел. Подтверждение было пожаловано, что означало доверие сёгуна к дому Хосокавы. Осуги напросилась в попутчицы, потому что хотела хотя бы на время вернуться домой. Она оставалась главой семейства, хотя уже несколько лет отсутствовала в деревне. Будь дядюшка Гон в живых, он приглядел бы за хозяйством. На родине у Осуги накопилось много неотложных дел.
   Осуги сразила весть о предполагаемом назначении Мусаси, о котором ей рассказал Кодзиро. Если Мусаси получит должность при сёгуне, то ей не добраться до заклятого врага. Она взяла на себя заботу Уберечь сёгунат и страну от этого негодяя. Старуха побывала в усадьбах Ягю и Ходзё, разоблачая Мусаси и убеждая всех в необходимости предотвратить глупую и опасную затею. Она обошла всех министров, черня Мусаси везде, куда ее допускали.
   Кодзиро особенно не поощрял ее, считая, что Осуги и сама прекрасно справится с делом. Она успела порядком всем надоесть, и Кодзиро взял ее в попутчицы, понимая, что ее лучше препроводить в деревню.
   Иори, не зная этих подробностей, совсем растерялся. Он не мог ни Убежать, ни плакать, дабы не бросить тень на своего учителя. Он невольно оказался во вражеской западне.
   Кодзиро тяжелым взглядом смотрел на мальчика, удивляясь, что тот не отводит глаз.
   – У вас есть кисть и тушь? – обратился Кодзиро к Осуги.
   – Есть, да вот тушь пересохла.
   – Хочу написать письмо. Мусаси не появляется несмотря на то, что люди Ядзибэя расставили повсюду объявления. Я даже не знаю, где он Иори – подходящий гонец, он доставит письмо.
   – Что ты собираешься написать?
   – Ничего особенного. Посоветую ему усиленно упражняться с мечом и посетить меня в Будзэне. Напишу, что готов до конца жизни ждать его появления. Пусть приходит, когда почувствует себя уверенно.
   – Разве можно такое писать! – всплеснула руками Осуги.– Ждать всю жизнь! У меня не осталось столько времени. Мусаси нужен мне мертвый в течение ближайших двух-трех лет.
   – Положитесь на меня. Я сам обо всем позабочусь.
   – Ты должен убить его, пока я жива.
   – Не волнуйтесь, мой могучий меч поразит его на ваших глазах.
   Кодзиро пошел с письменным прибором к ручью. Смочив палочку туши, он быстро и четко написал послание. Каллиграфия его была столь же совершенна, как и стиль. Поставив именную печать, он подписался: «Сасаки Ганрю, вассал дома Хосокавы».
   – Иди сюда, смелее! – позвал Кодзиро Иори. – Отнеси письмо Мусаси. Не потеряй, это важное послание.
   Иори некоторое время стоял, глядя исподлобья, потом схватил письмо.
   – Что в нем?
   – То, что я сказал этой почтенной женщине.
   – Можно посмотреть?
   – Я запечатал свиток.
   – Если в нем есть что-то оскорбительное, я письмо не возьму.
   – В письме нет ни одного грубого слова. Я попросил Мусаси не забывать о нашей договоренности. Я жду его в Будзэне, если он надумает прийти. Я с нетерпением жду этой встречи.
   – Какой встречи?
   – На грани жизни и смерти. – Щеки Кодзиро слегка порозовели.
   – Хорошо, я доставлю письмо, – ответил Иори, засовывая свиток за пазуху.
   Отбежав метров на тридцать, он обернулся, высунул язык и крикнул:
   – Старая ведьма!
   Осуги было бросилась за ним, но Кодзиро остановил ее.
   – Пусть бежит,– произнес он со снисходительной улыбкой. – Он еще маленький. – Окликнув Иори, Кодзиро крикнул: – Ничего приятного не скажешь на прощанье?
   – Нет...– сдавленным голосом отозвался Иори.– Ты еще пожалеешь о своем письме. Мусаси не проигрывает таким, как ты.
   – А ты подражаешь ему? Никогда не теряешь надежды? Мне нравится твоя преданность. Если он погибнет, приходи ко мне, и я пристрою тебя подметать сад.
   Иори, не понимая, что Кодзиро дразнит его, оскорбился до глубины души. Схватив камень, он замахнулся, но застыл под взглядом Кодзиро.
   – Прекрати! – властно приказал Кодзиро.
   Иори показалось, будто глаза Кодзиро пронзили его. Он бросил камень и бежал, пока в изнеможении не упал в траву. Отдышавшись, Иори в задумчивости сел. Он считал Мусаси великим человеком и сам хотел стать таким. Он знал, что у Мусаси много врагов. Иори поклялся себе, что будет прилежно заниматься, дабы поскорее стать достойным помощником своему учителю. Вспомнив пронизывающий взгляд Кодзиро, Иори задумался, сможет ли Мусаси победить столь сильного соперника, и с огорчением признал, что самому Мусаси надо еще много учиться и упражняться.
   Иори решил идти в Титибу, чтобы доставить письмо Кодзиро, и только теперь вспомнил про коня. Он громко засвистел, подзывая коня и прислушиваясь, не раздастся ли топот копыт. Ржание донеслось со стороны пруда, но когда Иори добежал туда, то не увидел ни коня, ни пруда – туман сыграл с ним злую шутку.
   В одиночестве, на безлюдной поздней осенью равнине, Иори грустил, подобно траве, воде, стрекозам. Из глаз его полились слезы, но это были светлые, облегчающие душу слезы. Обратись к нему сейчас кто-нибудь, нет, не человек, а звезда или дух равнин с вопросом, почему он плачет, Иори не ответил бы. Он мог бы только сказать, что часто плачет от одиночества среди равнины.
   Слезы сняли тоску с сердца мальчика. Он почувствовал умиротворяющую ласку земли и неба. Иори взбодрился и повеселел.
   Фигуры пешего и конного возникли на фоне заходящего солнца.
   – Не Иори ли там?
   – Похоже, он.
   Иори обернулся на голоса.
   – Учитель! —закричал он, бросаясь к всаднику.
   Добежав до Мусаси, он вцепился в стремя, боясь, что все ему грезится.
   – Почему ты здесь один? – спросил Мусаси.
   Звучал знакомый ласковый голос учителя, по которому истосковалась душа мальчика. Мусаси сильно осунулся, а может, игра вечерних теней делала его лицо худым.
   – Я собирался в Титибу...
   Иори узнал своего коня.
   – Конь бродил один на лугу у реки, – смеясь, объяснил Гонноскэ. – Я решил, что бог равнин послал его Мусаси. Кстати, такое седло может быть только у самурая с доходом не менее чем в тысячу коку риса.
   – Конь вообще-то не мой, а Синдзо, – объяснил Иори.
   – Ты все еще живешь в их доме? – спросил Мусаси; спешиваясь.
   – Такуан отвел меня туда. – А как наш новый дом?
   – Готов.
   – Можно возвращаться к себе.
   – Учитель... Почему вы такой худой?
   – Я некоторое время занимался медитацией.
   – Как вам удалось освободиться?
   – Гонноскэ расскажет. Могу лишь добавить, что боги не оставили меня в беде.
   – Не волнуйся, Иори,– вмешался Гонноскэ. – Никто теперь не сомневается в невиновности Мусаси.
   Иори начал рассказывать про разбойников, Дзётаро и их встрече, о «мерзкой старухе»... Здесь он вспомнил про письмо.
   – От Кодзиро? – удивился Мусаси.– Где ты его видел?
   – В деревне Нобидомэ. Старуха вместе с ним. Он сказал, что направляется в Будзэн. С ним был отряд самураев Хосокавы... Учитель, будьте начеку, он – опасный человек.
   Мусаси кивнул, засовывая нераспечатанный свиток во внутренний карман кимоно.
   – Кодзиро очень сильный, правда? – продолжал Иори, считая, что Мусаси не прислушался к его предупреждению. – Почему он против вас?
   За разговором они не заметили, как добрались до отстроенного заново дома. Иори побежал в деревню раздобыть еды, а Гонноскэ принес воды и развел огонь в очаге.
   Весело потрескивал огонь, и было отрадно видеть всех живыми и здоровыми. Только сейчас Иори заметил свежие шрамы на шее и руках Мусаси.
   – Откуда они? – удивился Иори.
   – Пустяки! Коня накормил?
   – Да, учитель.
   – Завтра вернешь его хозяину.
   Иори поднялся на заре, чтобы до завтрака покататься верхом. Показавшееся из-за горизонта солнце привело его в восторг.
   – Учитель, вставайте! – бросился он к дому. – Оно такое же, как и в горах Титибу. Огромное, сейчас оно покатится по равнине. Гонноскэ, пора вставать!
   – Доброе утро! – сказал Мусаси, выходя из рощи, где он совершал утреннюю прогулку.
   Взволнованный Иори не захотел даже завтракать.
   – Я поехал! – крикнул он, хлестнув коня.
   Мусаси долго наблюдал, как лошадь с всадником неслась навстречу солнцу, постепенно уменьшаясь, пока не превратилась в точку, растворившуюся в огненном диске.

ВРАТА СЛАВЫ

   Садовник поджег собранные листья и отпер калитку, прежде чем идти завтракать. Синдзо был уже на ногах. День он начал, как обычно, с чтения китайских классиков, а потом занялся фехтованием. Умывшись у колодца, он отправился в конюшню.
   – Конюх!
   – Да, господин!
   – Гнедого все еще нет?
   – Нет, но я больше беспокоюсь о мальчике.
   – Не волнуйся. Он вырос в деревне и не пропадет.
   Пожилой привратник сообщил Синдзо, что группа молодых людей ожидает его в саду. Синдзо поспешил в сад.
   – Давно мы не виделись! – обратился к Синдзо один из самураев.
   – Как я рад, что мы снова вместе! – ответил Синдзо.
   – Как здоровье?
   – Великолепно, как видишь. Что вас привело сюда в столь ранний час?
   Пятеро бывших учеников Обаты Кагэнори – сыновья гвардейцев сёгуна или конфуцианских ученых – обменялись многозначительными взглядами,
   – Поговорим вон там, – указал Синдзо на поросший кленами пригорок.
   Молодые люди окружили костер из листьев, разложенный садовником.
   – Говорят, что это дело рук Сасаки Кодзиро, – сказал один из самураев, указывая на шрам на шее Синдзо.
   Синдзо промолчал.
   – Мы собрались по поводу Кодзиро, – продолжал молодой человек.– Вчера мы узнали, что он убил Ёгоро.
   – Я этого ждал, – сказал Синдзо. – Доказательства у вас есть?
   – Косвенные. Тело Ёгоро нашли у подножия холма Исараго, за храмом. Дом Какубэя как раз на этом холме, а Кодзиро живет у него.
   – Ёгоро мог один пойти к Кодзиро.
   – Несомненно. Цветочник видел человека, судя по описанию Ёгоро, который пробирался на холм. Кодзиро зарубил Ёгоро и стащил его вниз.
   – И это все? – спросил Синдзо.
   – Нет. Мы хотим обсудить будущее дома Обаты и рассчитаться с Кодзиро.
   Синдзо застыл в глубокой задумчивости.
   – Ты, верно, слышал, что Кодзиро стал вассалом Хосокавы Тадатоси и сейчас находится на пути в Будзэн, – продолжал молодой человек. – Все сошло ему с рук: оскорбление учителя, убийство его единственного сына и расправа с нашими товарищами. Мы, ученики Обаты Кагэнори, обязаны что-то предпринять.
   Белесые хлопья пепла вились над костром.
   – Я тоже одна из жертв, – после долгого молчания произнес Синдзо. – У меня есть свой план. Что предлагаете вы?
   – Мы хотим обратиться с протестом к Хосокаве, рассказать ему обо всем и потребовать, чтобы он выдал Кодзиро нам. Мы насадим голову Кодзиро на пику и поставим у могилы учителя.
   Полагаете, что Кодзиро выведут связанным к вам? Вряд ли, Хосокава не пойдет на это. Его клан заинтересован в боевом мастерстве Кодзиро, поэтому его взяли в вассалы. Вашу жалобу воспримут как
   новое подтверждение его воинского искусства. Какой даймё выдаст вам своего вассала без веских причин?
   – Тогда нам остаются крайние меры.
   – Какие?
   – Их отряд продвигается медленно. Мы успеем собрать всех преданных учеников школы...
   – И напасть?
   – Да. Просим тебя присоединиться к нам.
   – Ваша план мне не нравится.
   – Ты же носишь имя Обата!
   – Признать превосходство противника трудно, – задумчиво проговорил Синдзо.– Кодзиро искуснее всех нас. Напав на него даже не одним десятком, мы лишь покроем себя позором.
   – Неужели ты останешься в стороне? – в один голос воскликнули все самураи.
   – Нет, вы меня неправильно поняли. Я не хочу, чтобы Кодзиро остался безнаказанным, но выжидаю срок.
   – Завидное терпение! – усмехнулся один из молодых людей.
   – Боишься ответственности? – спросил другой.
   Синдзо не отвечал. Молодые самураи молча пошли от костра. У конюшни они увидели незнакомого мальчика, который расседлывал взмыленного коня.
   Вскоре к конюшне подошел Синдзо.
   – Хорошо, что ты вернулся! – воскликнул он.
   – Вы что, поссорились? – спросил Иори.
   – С кем?
   – С самураями, которые только что прошли здесь. Они были очень сердитые и как-то странно говорили. Он, мол, трусоват, мы его переоценили.
   – Не обращай внимания, – ответил Синдзо. – Где ты был ночью?
   – Дома. Учитель вернулся.
   – Я знаю, что его должны были освободить. Слышал новость, Иори?
   – Какую?
   – Твой учитель теперь очень важный человек. Ему невероятно повезло – он будет наставником сёгуна по фехтованию. Мусаси создаст собственную школу.
   – Правда?
   – Совершенно серьезно. Ты рад?
   – Конечно! Можно взять коня?
   – Ты ведь только приехал.
   – Я поскачу домой и сообщу учителю.
   – Не надо. Как только состоится решение совета старейшин, я сам поеду к Мусаси.
   Решение вскоре было принято. Из замка прискакал гонец с письмом для Такуана и вызовом Мусаси в канцелярию сёгуна. Мусаси повелевалось явиться на следующий день в Приемный павильон у ворот Вадакура.
   Когда Синдзо прискакал к дому Мусаси на равнине Мусасино, он застал хозяина с котенком на руках, беседующим с Гонноскэ.
   – Я приехал за тобой, – сказал Синдзо.
   – Спасибо, – произнес Мусаси. – Благодарю за заботу об Иори. Вечер Мусаси провел с Такуанем и даймё Удзикацу, наслаждаясь теплотой их дружбы.
   Проснувшись на следующее утро, Мусаси нашел у своей постели сложенное парадное платье, веер и бумажные салфетки.
   – Сегодня у тебя великий день, – сказал ему за завтраком Удзикацу. На завтрак подали рис с красными бобами, морского леща и другие праздничные кушанья.
   Получив вызов во дворец сёгуна, Мусаси сначала хотел отказаться от высокой чести. В Титибу он много размышлял о двух годах, прожитых в Хотэнгахаре, и о разумном правлении. Мусаси пришел к выводу, что даже Эдо, не говоря уже об остальной стране, не готов к системе идеального правления, о которой он мечтал. Проповедовать основы Пути к государственным делам преждевременно, надо дождаться, какая из сил – Эдо или Осака – установит безоговорочную власть над страной. Мусаси мучил еще один вопрос – если дело дойдет до войны, кого ему поддерживать: Восточную или Западную армию? Или укрыться в горах и питаться кореньями до тех пор, пока не наступит мир?
   Мусаси все же не мог отказаться от оказанной чести потому, что подвел бы своих благожелателей и друзей.
   В необыкновенно солнечное утро Мусаси в парадном платье ехал на великолепном скакуне к вратам славы.
   На въезде к Приемному павильону стоял высокий столб с надписью: «Спешиться!» Мусаси соскочил с коня, стражник и конюх приняли поводья.
   – Меня зовут Миямото Мусаси, – произнес Мусаси установленную этикетом фразу. – Прибыл по вызову, направленному вчера советом старейшин. Сопроводите меня к начальнику приемной.
   Мусаси провели в приемную и оставили там, «пока не последует приглашение». Приемная представляла собой просторную комнату, Расписанную птицами и орхидеями. Приемная называлась «Комната орхидей». Появился слуга с чаем и сладостями. Птицы не пели, орхидеи не благоухали, и Мусаси начал позевывать.
   Наконец появился круглолицый седоволосый придворный, а может, и министр.
   – Вы Мусаси? – спросил Сакаи Тадакацу. – Простите, что заставили вас ждать.
   Сакаи был крупным даймё, но в замке занимал весьма скромный пост, имея одного человека в услужении.
   Мусаси склонился в поклоне, произнеся предписанную этикетом Фразу:
   – Я – Миямото Мусаси. Ронин из Мимасаки, сын Мунисая, из рода Симмэн. Явился, повинуясь воле сёгуна.
   Тадакацу закивал головой, тряся двойным подбородком.
   – Вас рекомендовали монах Такуан и даймё Ходзё, владетель Авы однако в последний момент планы сёгуна переменились,– смущенно заговорил он. – Ваше назначение не состоялось. Совет старейшин сегодня собирался еще раз по вашему поводу. Мы повторно обратились к сёгуну, но, увы, тщетно.
   Старик сочувственно взглянул на Мусаси.
   – К сожалению, в нашем бренном мире подобные превратности подстерегают нас на каждом шагу, – добавил он. – Впрочем, неведомо, счастье или беда оказаться на официальном посту.
   – Да, господин, – ответил Мусаси.
   Слова Тадакацу звучали музыкой в ушах Мусаси. Радость переполняла его сердце.
   – Я понимаю справедливость высочайшего решения, господин. Весьма вам признателен,– радостно произнес Мусаси.
   Он увидел волю небес в таком повороте событий, проявление той воли, которая несравненно могущественней власти сёгуна.
   – Я слышал, вы интересуетесь живописью, что необычно для самурая, – дружелюбно продолжал Тадакацу. – Я хотел бы показать сёгуну образчик вашего художественного дарования. Будьте выше пошлых сплетен. Благородный самурай не унижается, опровергая грязные слухи, а оставит немое свидетельство чистоты своего сердца. По-моему, для этого лучше всего подходит живопись. Как вы думаете?
   Тадакацу ушел, предоставив Мусаси возможность обдумать его предложение.
   Мусаси выпрямился. Он понял смысл слов Тадакацу: сплетня не достойна того, чтобы на нее отвечать. Он должен представить зримое доказательство благородства своей души. Честь его останется незапятнанной, и он не подведет друзей, рекомендовавших его, если сумеет создать достойное произведение.
   Взгляд Мусаси упал на белую шестистворную ширму в углу комнаты. Она словно манила художника к себе. Вызвав дежурного самурая, Мусаси попросил принести кисти, тушь, выдержанную киноварь и синюю краску.
   Мусаси много рисовал в детстве, спасаясь от одиночества. В тринадцать лет он забросил рисование и не касался кисти до двадцати лет. Во время странствий он не упускал возможности осмотреть росписи в старинных храмах или живописные свитки в аристократических домах. Особое впечатление на него произвела возвышенная простота рисунков. Увидев белку с каштанами в доме Коэцу, Мусаси при случае любовался старинными китайскими мастерами Сунской эпохи, японскими дзэн-буддийскими художниками пятнадцатого века, современными картинами школы Кано, особенно произведениями Кано Санраку и Кайхо Юсё. Одни нравились больше, другие меньше. В размашистых ударах кисти Лянкая угадывалась божественная сила гения, особенно заметная глазу фехтовальщика. Кайхо Юсё, вероятно, благодаря своему самурайскому происхождению, к старости достиг такой возвышенной чистоты сасамовыражения, что Мусаси почитал его непревзойденным мастером. Музей любил и неожиданные импровизации монаха-отшельника Сёкадо Сёдзё, друга Такуана.
   В бесконечных странствиях Мусаси все же находил время для рисования, но никому не показывал свои работы. Настало время, когда с помощью кисти он должен запечатлеть памятный день в своей жизни. Произведение предназначалось взору сёгуна.
   Мусаси работал быстро, не прерываясь ни на минуту. Последний штрих, и, опустив кисть в воду, он вышел, даже не оглянувшись на творение своих рук.
   Выезжая из замка, он чуть придержал коня, размышляя, где же обретает подлинная слава – по ту или по эту сторону крепостных ворот?
   Сакаи Тадакацу вернулся в приемную и долго просидел в безмолвии перед непросохшей картиной. Перед ним расстилалась равнина Мусасино, в центре которой восходило гигантское пурпурное солнце. Оно выражало цельность и благородство натуры Мусаси. Остальная часть картины, написанная тушью, передавала настроение осени.
   «Мы потеряли тигра», – подумал Тадакацу.

ЗОВ НЕБЕС

   – Вернулся? – воскликнул Гонноскэ, осматривая туго накрахмаленный официальный костюм Мусаси.
   Мусаси вошел в дом и сел. Гонноскэ припал к полу в поклоне.
   – Прими мои поздравления. Переедешь отсюда завтра?
   – Меня не приняли, – коротким смешком отозвался Мусаси.
   – Шутишь?
   – Нет. Считаю, что все сложилось к лучшему.
   – В чем причина отказа?
   – Не счел нужным расспрашивать. Я полагаюсь на волю небес.
   – Неужели не сожалеешь?
   – По-твоему, славу можно добыть только в замке Эдо?
   – Кто-то оклеветал тебя?
   – Похоже. Мне это безразлично. Сегодня я впервые осознал, что мои мечты и помыслы – всего лишь фантазии.
   – Неправда! Я тоже считаю, что Путь Меча и основы справедливого правления, в сущности, совпадают.
   – Я рад, что ты согласен со мной. В жизни, правда, идеи одинокого мыслителя редко находят понимание у людей.
   – Выходит, наши мысли ничего не стоят?
   – Нет, всегда будет необходимость в людях возвышенного ума и духа, как бы не разворачивались события в стране. Путь правления не сводится лишь к «Искусству Войны». Мудрая государственная система должна быть гармоничным соединением военного искусства и изящной словесности. Высшая цель Пути Меча состоит в том, чтобы обеспечить мир в стране. Я понял, что мои надежды были детскими мечтами. Мне суждено стать прилежным слугой двух господ: меча и пера. Прежде чем помышлять об управлении народом, я обязан понять его.
   Мусаси невесело засмеялся и попросил Гонноскэ принести тушечницу. Написав письмо, он запечатал его и обратился к Гонноскэ:
   – Будь добр, отнести это письмо.
   – В резиденцию Ходзё?
   – Да. Я изложил все, что думаю. Передай поклон Такуану и господину Удзикацу. Да, и возьми вот это для Иори.
   Мусаси протянул Гонноскэ потертый парчовый мешочек с золотым песком.
   – Почему ты возвращаешь его? – заподозрив неладное, спросил Гонноскэ.
   – Ухожу в горы.
   – Мы с Иори хотим неразлучно быть с тобой в горах или в городе.
   – Я не ухожу навсегда. Буду благодарен тебе, если ты позаботишься об Иори. Года два-три поживете без меня.
   – Удаляешься от мирской жизни?
   – Я еще слишком молод для ухода от дел, – засмеялся Мусаси. – И пока не отказался от своих надежд. Меня ждут и желания и разочарования в будущем. Не знаю, кто сочинил песню, но звучит она так:

 
Страстно мечтаю
Слиться с величием гор.
Но люди неодолимо
Влекут меня к себе.
 

   Гонноскэ слушал, почтительно склонив голову.
   – Уже темнеет. Мне пора, – сказал Гонноскэ, поднимаясь на ноги. – Я пошел.
   Взяв лошадь под уздцы, Гонноскэ повел ее за собой. Ему и в голову не приходило поехать верхом, потому что лошадь привели для Мусаси. Через два часа он добрался до Усигомэ и отдал письмо Такуану. Здесь уже знали о случившемся от гонца, который сообщил, что Мусаси не приняли на службу из-за нелестных отзывов о его поведении в прошлом. Решающую роль сыграло сведение о том, что он имеет кровного врага, поклявшегося его убить. По слухам, Мусаси заслужил себе расправу. Министры сёгуна провели несколько часов в обсуждении, но и они, в конце концов, признали справедливыми доводы Осуги.
   Такуан ожидал, что найдет в письме Мусаси слова досады и разочарования, но Мусаси писал только о решении уединиться в горах. В письме была и песня, которую он исполнил Гонноскэ. Письмо завершалось словами: «Беспокойный странник, я вновь пускаюсь в путь без цели и смысла. Быть может, следующие строки объяснят тебе что-то:

 
Если небо и земля
Воистину мой сад,
Любуясь им,
Я готов покинуть дом,
Имя которому Бренный мир».
 

   Удзикацу и Синдзо до глубины души тронула деликатность Мусаси.
   – Он слишком непритязателен, – сказал Удзикацу. – Хорошо бы повидаться с ним, пока он не ушел. Сомнительно, что бы он откликнулся на наше приглашение, так что я сам лучше навещу его. – С этими словами Удзикацу поднялся, но к нему обратился Гонноскэ:
   – Задержитесь на минуту. Я тоже возвращаюсь к Мусаси, но он просил передать кое-что Иори. Можно позвать мальчика?
   Иори пришел и сразу увидел свой мешочек.
   – Мусаси сказал, что это единственная память о твоем отце, – произнес Гонноскэ.
   По просьбе Такуана Иори рассказал о родителях.
   – Единственное, о чем я не знаю, – это судьба моей сестры. Не помню, чтобы отец и мать что-нибудь говорили о ней. Жива ли она? – завершил он свой рассказ.