Ёсикава Эйдзи. Десять меченосцев (Миямото Мусаси)

   – Матахати! – крикнула в темноту старуха. – Сынок, я здесь!
   Материнская любовь преобразила ее грозное лицо, голос взволнованно дрожал. Оцу впервые видела Осуги такой. Она и не подозревала, что старуха так нежно любит сына.
   – Следи, чтобы фонарь не погас! – предупредила Осуги девушку.
   – Не беспокойтесь, – послушно отозвалась Оцу.
   – Его здесь нет, – проворчала старуха. – Не пришел. Она обошла храм раз, другой.
   – Он написал, что я должна прийти к святилищу божества горы.
   – Он написал, что будет ждать вас сегодня?
   – Он вообще Не написал ни слова о дне встречи. Он, похоже, никогда не повзрослеет. Не понимаю, почему ему самому не прийти в мою гостиницу. Стыдится, верно, выходки в Осаке.
   Оцу потянула старуху за рукав.
   – Тише! Кто-то идет. Может, он.
   – Это ты, сынок? – позвала Осуги.
   Мимо прошагал человек, даже не взглянув на них. Обойдя храм, он вернулся и пристально посмотрел на Оцу. Когда он только появился, Оцу не узнала его, но сейчас вспомнила, что это тот самурай, который стоял под мостом в новогоднее утро.
   – Вы только что поднимались в гору? – спросил Кодзиро.
   Оцу и Осуги не отвечали, опешив от неожиданности вопроса. Вызывающе яркий костюм Кодзиро приковал их внимание.
   – Я ищу девушку примерно твоего возраста. – Кодзиро показал пальцем на Оцу. – Ее зовут Акэми. Она поменьше ростом и покруглее лицом. Она выросла в чайной и держится весьма независимо для своих лет. Не видали такой?
   Оцу и Осуги покачали головами.
   – Странно. Мне сказали, что ее встречали в этих местах. Я был уверен, что она вздумает переночевать в одном из храмов.
   Кодзиро обращался к стоящим перед ним женщинам, но говорил он скорее сам с собой. Пробормотав еще что-то, он ушел.
   – Еще один бездельник! – прищелкнула языком Осуги. – У него два меча, самурай, должно быть, но ты видела, во что он вырядился? Шатается ночью, ищет какую-то женщину. Счастье, что не нас!
   Оцу не сомневалась, что самурай искал девушку, днем заходившую в гостиницу, но она ничего не сказала Осуги.
   Что связывало эту девушку и Мусаси? Какое отношение имел самурай к девушке?
   – Идем назад! – проговорила Осуги. Голос прозвучал устало и подавленно.
   Перед храмом Хонгандо, где в прошлом году произошла стычка между Осуги и Мусаси, женщины вновь увидели Кодзиро. Переглянувшись, они молча продолжили путь. Осуги проводила взглядом самурая, который поднялся до Сиандо, а потом стремительно поспешил вниз.
   – У него твердый взгляд, – пробормотала Осуги. – Как у Мусаси. В этот момент заметив, как мелькнула чья-то тень, старуха вздрогнула.
   – О-оу! – вырвался у нее из груди совиный крик.
   Кто-то махал ей рукой из-за ствола громадной криптомерии, подзывая к себе.
   «Матахати!» – обрадовалась Осуги. Она растрогалась от того, что Матахати хочет видеть ее одну.
   Оцу шла метрах в пятнадцати впереди.
   – Оцу, ступай вперед, я тебя догоню! – крикнула Осуги. – Жди меня у места, которое называется Тиримадзука.
   – Хорошо, – отозвалась Оцу.
   – Да не вздумай сбежать! Я тебя везде отыщу! От меня не скроешься.
   Осуги подбежала к дереву.
   – Матахати, ты?
   – Да, матушка.
   Матахати прижал мать к груди, словно долгие годы ждал этой минуты.
   – Почему ты прячешься за деревом? А руки какие холодные, как лед! Осуги расчувствовалась от прилива материнских чувств.
   – Скрываюсь, – ответил Матахати, судорожно оглядываясь. – Видела человека, который бродил здесь несколько минут тому назад?
   – Самурай с длинным мечом за спиной? -Да.
   – Ты его знаешь?
   – Можно так сказать. Это Сасаки Кодзиро.
   – Что? Я считала, что Сасаки Кодзиро – это ты.
   – Я?!
   – В Осаке ты показывал свидетельство. Это имя значилось в документе. Ты говорил, что принял это имя, став мастером фехтования.
   – Неужели? Да-да, верно! Когда я шел сюда, я его заметил. На днях Кодзиро учинил мне большую неприятность. Вот я и стараюсь не попадаться ему на глаза. Появись он сейчас, мне несдобровать.
   Осуги от потрясения потеряла дар речи. Она с горечью отметила, что Матахати исхудал. Его растерянный вид вызвал у Осуги теплую волну нежности к сыну, по крайней мере она сочувствовала ему в эту минуту.
   Дав ему понять, что ее не интересуют подробности, Осуги сказала:
   – Все это пустяки. Сынок, ты знаешь, что дядюшка Гон умер?
   – Дядюшка Гон?
   – Да. Он умер там же, в Сумиёси, сразу после того, как ты покинул нас.
   – Нет, не слышал.
   – Вот такие новости. Хочу спросить, понимаешь ли ты, ради чего умер дядюшка Гон и почему я на склоне дней занимаюсь изнурительным и долгим поиском?
   – Понимаю. Твои слова запечатлелись в моем сердце после той ночи, когда ты... объяснила мои недостатки.
   – Запомнил? Очень хорошо. А теперь другая новость, радостная для тебя.
   – Какая?
   – Дело касается Оцу.
   – Девушка, шедшая с тобой, Оцу?
   Матахати сделал было шаг вперед, но Осуги остановила его.
   – Куда собрался?
   – Хочу увидеть Оцу. Столько лет не встречал ее!
   – Я привела ее специально, чтобы ты посмотрел на нее, – кивнула Осуги. – Не расскажешь ли матери, что теперь собираешься делать?
   – Попрошу у нее прощения. Я поступил с Оцу подло, но надеюсь на ее доброту.
   – А потом?
   – Потом я ей скажу, что не совершу подобной ошибки никогда в жизни. Матушка, ради меня, ты ее тоже попроси.
   – Что дальше?
   – А дальше все будет по-прежнему.
   – Что значит по-прежнему?
   – Я хочу, чтобы мы с Оцу снова подружились. Хочу жениться. Как ты думаешь, матушка, она...
   – Дурак! – сказала Осуги, залепив Матахати увесистую пощечину. Матахати, приложив руку к щеке, попятился от матери.
   – За что, мама? – заикаясь, спросил он. Матахати впервые видел мать в таком гневе.
   – Ты только что сказал, что не забудешь наш разговор в Осаке. Матахати понурил голову.
   – Где это видано, чтобы перед распутной девкой извинялись? За что ты намерен извиняться, если она бросила тебя и сбежала с другим? Ты ее увидишь, но извиняться не будешь. А теперь слушай!
   Осуги, схватив сына за грудки, несколько раз основательно тряхнула его. Голова Матахати болталась как у болванчика, глаза были закрыты.
   – Что это? Плачешь? – изумленно воскликнула Осуги. – Так любишь эту беспутную? Тогда ты мне не сын!
   Осуги отпустила его. Матахати подкошенным снопом рухнул на землю. Осуги опустилась рядом с сыном и зарыдала.
   Старуха расчувствовалась, но ненадолго. Смахнув слезы и выпрямившись во весь рост, она сказала:
   – Ты должен решиться – теперь или никогда. Мне осталось недолго жить. Я умру, и ты не сможешь при всем желании поговорить со мной. Подумай, Матахати! На свете много девушек. Оцу вела себя непристойно, с такими нельзя связываться. Подбери себе хорошую девушку, и я сосватаю ее, пусть даже ценой сотни визитов к ее родителям. Я положу на это дело последние силы и жизнь.
   Матахати угрюмо молчал.
   – Откажись от Оцу, забудь ее во имя славного рода Хонъидэн. Какие бы чувства ты ни питал к ней, наша семья не может принять ее. Если ты не порвешь с ней навсегда, лучше отсеки мою дряхлую голову, а уж потом гуляй вволю. Пока я жива...
   – Замолчи, мама!
   Резкость Матахати задела Осуги.
   – Ты имеешь наглость кричать на меня?
   – Ответь мне, кто из нас женится – ты или я?
   – Глупость какая!
   – Почему я не могу выбрать себе жену?
   – Тише! Всегда был капризным. Сколько тебе лет? Ты давно не ребенок.
   – Ты моя мать, но твои требования непомерны. Ты несправедлива ко мне.
   Перепалки между Матахати и его матерью были в порядке вещей. Оба горячились, и каждый упрямо стоял на своем, зная, что не уступит в споре.
   – Несправедлива? – прошипела Осуги. – Чей ты сын? Кто носил тебя под сердцем?
   – При чем тут это? Я люблю только Оцу и хочу жениться на ней. Матахати сказал это, глядя на небо, чтобы не видеть ядовитой улыбки матери.
   – Ты хочешь этого, сын? – произнесла Осуги. Вытащив короткий меч, она приставила лезвие к горлу.
   – Ты что, мама?!
   – С меня довольно. Не пытайся остановить меня. Соберись с мужеством и нанеси мне последний удар.
   – Не надо! Я твой сын! Я не переживу твоей смерти!
   – Хорошо. Откажись от Оцу.
   – Зачем тогда ты привела ее? Зачем бередить мне душу? Не понимаю!
   – Я без труда могла бы убить ее, но ведь она оскорбила твою честь. И я, мать, решила, что ты должен наказать ее. Ты мне должен быть за это благодарен.
   – Ты заставляешь меня убить Оцу?
   – А разве ты не хочешь? Говори прямо! Но прежде хорошенько подумай.
   – Мама... ведь...
   – Все еще цепляешься за ее подол? Тогда ты мне не сын, я тебе не мать. Раз ты не в состоянии отсечь голову наглой распутнице, возьми мою! Пожалуйста, я готова принять последний удар от тебя! Жду!
   «Жизнь устроена так, – подумал Матахати, – что дети доставляют хлопоты родителям, но порой случается наоборот». Осуги загнала его в угол. Матахати впервые оказался перед таким страшным выбором. Дикие глаза матери пронзали его до глубины души.
   – Стой, мама! Опусти меч! Я забуду Оцу и выполню твое приказание.
   – Какое еще приказание?
   – Накажу ее. Сделаю это собственными руками.
   – Ты убьешь ее?
   – Да.
   Слезы радости потекли из глаз Осуги. Отложив меч, она сжала руку сына.
   – Дорогой мой! Наконец ты заговорил как будущий глава дома Хонъидэн. Предки гордятся тобой.
   – Правда?
   – Иди и исполни свой долг. Оцу ждет внизу, в Тиримадзуке. Беги! – Э-э...
   – Сочиним сопроводительное письмо и пошлем его вместе с ее головой в храм Сипподзи. Вся деревня узнает, что мы наполовину смыли свой позор. Мусаси, услышав о ее смерти, по велению гордости сам придет к нам. И настанет миг нашего торжества! Матахати, не мешкай!
   – Ты подождешь меня здесь?
   – Нет, я пойду за тобой следом, но не покажусь на глаза Оцу. Увидев меня, она расхнычется и обвинит в нарушении обещания. Лишняя неловкость.
   – Она – беззащитная женщина, – сказал, поднимаясь, Матахати. – С ней хлопот не будет. Посиди лучше здесь. Я принесу ее голову. Не беспокойся, она от меня не уйдет.
   – Осторожность не помешает. И женщина сопротивляется, увидев обнаженный клинок.
   – Напрасное беспокойство.
   Матахати с решительным видом зашагал вниз по склону. Мать последовала за ним, озабоченно нахмурив брови.
   – Запомни, – напутствовала она сына, – в таком деле надо быть начеку.
   – Ты все идешь за мной? Ты обещала не показываться.
   – Тиримадзука ниже.
   – Знаю, мама. Иди, если хочешь. Я подожду здесь.
   – Что за упрямство?
   – У меня такое ощущение, что я должен убить слепого котенка. А ведь надо лишить жизни человека. Невыносимо!
   – Понимаю. Пусть Оцу изменила, но она была твоей невестой. Раз ты не хочешь убивать на моих глазах, я подожду здесь.
   Матахати пошел один.
   Когда Оцу осталась одна, ее первым порывом была мысль о бегстве. Остыв немного, она подумала, что побег перечеркнет ее мучения, которые она терпела от Осуги целых двадцать дней. Она решила выдержать до конца. Коротая время, Оцу думала о Мусаси, потом о Дзётаро. При воспоминании о Мусаси любовь ее вспыхивала россыпью ярких звезд. Она продолжала лелеять свои мечты и надежды, в ушах у нее отчетливо звучал голос Мусаси, который она слышала на перевале Накаяма, на мосту Ханада. Она верила: рано или поздно Мусаси вернется к ней.
   Внезапно Оцу вспомнила об Акэми, чей образ преследовал ее, угрожая надеждам. Зловещая тень соперницы исчезла. Безграничная вера в Мусаси была сильнее страха перед чарами Акэми. Оцу вспомнила предсказание Такуана о том, что ее ожидает горькая участь, но монах, видимо, ошибся. Иначе как объяснить ту радость, которая не покидала ее? И сейчас, когда в глухом и темном месте она ждала постылого человека, Оцу не отчаивалась.
   – Оцу!
   – Кто это?
   – Хонъидэн Матахати.
   – Матахати?
   У Оцу перехватило дыхание.
   – Ты и голос мой забыла?
   – Нет, теперь узнала. Ты видел мать?
   – Да, она ждет меня повыше на горе. Ты совсем не изменилась! Совсем такая, как в Мимасаке.
   – Где ты? Здесь так темно, что я ничего не вижу.
   – Можно подойти? Мне стыдно смотреть тебе в глаза. Ты сейчас о чем думала?
   – Ровным счетом ни о чем.
   – Обо мне не думала? А вот я всегда думаю о тебе. Не было дня, чтобы я не вспомнил тебя, Оцу.
   Оцу сжалась при виде медленно приближающегося Матахати.
   – Матахати, мать тебе все рассказала?
   – Угу.
   – Раз ты все знаешь, ты без труда поймешь меня, – с облегчением произнесла Оцу. – Посмотри на случившееся моими глазами.
   Забудем прошлое! Оно минуло безвозвратно, а впереди у каждого из нас своя жизнь.
   – Не говори так, Оцу!
   Матахати не знал, что говорила его мать, но не сомневался в коварстве Осуги.
   – От воспоминаний у меня сжимается сердце, – продолжал Матахати. – От стыда я не могу поднять голову. Небо свидетель, что я с радостью забыл бы прошлое, но это сверх моих сил. Невыносимо вообразить, что мне придется отказаться от тебя, Оцу!
   – Рассуди трезво, Матахати! Связь между нашими сердцами давным-давно порвана. Их разделила широкая долина.
   – Верно. И пять лет протекли по этой долине.
   – Утекли безвозвратно. Мы не можем вернуть нашу привязанность из минувшего.
   – Нет, сможем!
   – Ошибаешься, Матахати. Чувства прошли, как и время.
   Матахати, пораженный холодностью Оцу, не узнавал в ней наивную, веселую, как весеннее солнышко, девушку, которая когда-то открыла ему сердце. Матахати чудилось, что он разговаривает с белоснежным каменным изваянием. Откуда в ней непреклонная, холодная решительность?
   Он вспомнил, как Оцу, бывало, с отрешенным и мечтательным видом могла почти целый день просидеть на веранде храма Сипподзи, устремив взгляд в никуда, словно разглядывая в плывущих облаках мать и отца, братьев и сестер.
   Матахати сделал шаг вперед и осторожно, словно протягивая руку к бутону белой розы, прошептал:
   – Попробуем сначала, Оцу. Пять лет не вернешь, но начнем новую жизнь вместе, ты и я!
   – Матахати, ты грезишь наяву, – прозвучал бесстрастный голос. – Главное – не ушедшее время, а пропасть, которая пролегла между нашими сердцами и судьбами.
   – Знаю. Я хотел бы завоевать твою любовь. Не стоит, верно, говорить, но мой проступок мог бы совершить любой человек по молодости лет.
   – Говори, что угодно, все равно я никогда не поверю ни единому твоему слову.
   – Я сознаю вину перед тобой. Подумай, Оцу! Я – мужчина и прошу прощения у женщины. Неужели ты не понимаешь, как это тяжело?
   – Оставь это! Если ты мужчина, то и поступай как подобает настоящему мужчине.
   – Оцу, ты дороже всего в моей жизни! Хочешь, я на коленях буду молить у тебя прощения? Я поклянусь, поклянусь всем, чем ты захочешь!
   – Мне безразличны твои намерения.
   – Не сердись, прошу! Здесь не место для выяснения отношений. Отойдем в сторону.
   – Нет.
   – Не хочу, чтобы мать увидела нас. Пойдем! Я не могу тебя убить.
   Матахати взял Оцу за руку, но девушка выдернула ее.
   – Не прикасайся! – сердито вскрикнула Оцу. – Смерть лучше жизни с тобой!
   – Не пойдешь?
   – Нет, нет и еще раз нет!
   – Это окончательное решение?
   – Да.
   – Ты по-прежнему любишь Мусаси?
   – Да. И буду любить его и в этой, и в следующей жизни. Матахати содрогнулся.
   – Не говори так, Оцу.
   – Твоя мать знает и обещала сказать тебе. Мы должны были встретиться с тобой, чтобы навсегда расстаться.
   – Вот как! Это, вероятно, поручение Мусаси? Я угадал?
   – Нет. Мусаси здесь ни при чем. Я не получаю ничьих указаний.
   – В конце концов, у меня тоже есть гордость, как у каждого мужчины. Раз тебе больше нечего сказать...
   – Ты что?, – воскликнула Оцу.
   – Я не хуже Мусаси и не допущу, чтобы вы были вместе. Готов пожертвовать жизнью. Слышишь, я этого не допущу! Никогда!
   – Кто ты такой, чтобы решать нашу судьбу?
   – Я не позволю тебе выйти замуж за Мусаси. Запомни, Оцу, ты не с Мусаси была помолвлена!
   – Не тебе напоминать об этом.
   – Мне! Ты была обещана мне в жены и без моего согласия не имеешь права выходить за другого.
   – Ты трус, Матахати! Ты жалок. Как можно так унижаться? Я получила письма от тебя и от женщины по имени Око, которые извещали о разрыве помолвки.
   – Ничего не знаю. Я никогда не писал тебе. Все подстроила Око.
   – Неправда. Одно письмо было написано твоей рукой. Ты писал, чтобы я забыла о тебе и нашла себе другого жениха.
   – Где оно? Покажи письмо!
   – У меня его нет. Такуан, прочитав его, высморкался в листки и выбросил.
   – Значит, у тебя нет доказательств. Тебе никто не поверит. Вся деревня знает, что ты помолвлена со мной. Правда на моей стороне. Подумай, Оцу! Ты не будешь счастливой, если пойдешь против всех ради Мусаси. Ты расстроилась из-за Око, но клянусь, с этой женщиной покончено.
   – Не теряй времени, Матахати!
   – Ты не хочешь дослушать мои извинения?
   – Матахати, ты сейчас гордо заявил, что ты мужчина. Почему ты не поступаешь по-мужски? Ни одна женщина не отдаст сердце слабому, бесчестному и лживому трусу. Женщины не любят слабых.
   – Не забывайся!
   – Отпусти меня! Рукав оторвешь!
   – Ты... Мерзкая потаскуха!
   – Замолчи!
   – Если ты не выслушаешь меня, пеняй на себя, Оцу!
   – Матахати!
   – Если хочешь жить, поклянись, что отречешься от Мусаси!
   Матахати отпустил руку Оцу, чтобы вытащить меч. Казалось, вырвавшийся из ножен клинок подчинил волю Матахати. Оцу увидела одержимого человека с диким блеском в глазах.
   Она вскрикнула, испугавшись не оружия, а безумного вида Матахати.
   – Мерзавка! – завопил Матахати, бросаясь за убегающей Оцу. Меч обрубил узел оби на кимоно девушки.
   «Ее нельзя упустить», – думал Матахати, преследуя Оцу и громко окликая мать.
   Осуги кинулась на помощь сыну, на ходу вытаскивая меч. «Неужели все испортил?» – мелькнула у нее мысль.
   – Вот она! Держи ее, мама! – кричал Матахати. Вынырнув из кустов, он едва не сшиб с ног Осуги.
   – Где она? – воскликнул он, дико озираясь по сторонам.
   – Ты не прикончил ее?
   – Она убежала.
   – Болван!
   – Смотри, вон она! Внизу!
   Оцу, спускаясь по крутому склону оврага, зацепилась за куст и на миг остановилась. Поблизости шумел водопад. Оцу бросилась вперед, придерживая разорванный рукав. Водопад бурлил где-то за ее спиной.
   – Она в ловушке, – раздался голос Осуги. Непроглядная тьма окутывала дно оврага.
   – Вот она лежит! Руби, Матахати!
   Матахати уже не владел собой. Прыгнув вперед, он яростно рубанул по лежащему на земле телу.
   – Исчадие ада! —крикнул он.
   Тьму огласил предсмертный вопль и треск ломаемых сучьев.
   – Вот тебе, вот!
   Матахати неистово наносил один удар за другим. Казалось, меч разломится от силы Матахати. Он был пьян от крови, глаза полыхали огнем.
   Все кончено. Наступила тишина.
   Бессильно опустив окровавленный меч, Матахати начал приходить в себя. Глаза были пустыми. Он взглянул на руки – они были красными. Кровь алела на его лице, на одежде. Кровь Оцу! Земля поплыла у него под ногами.
   – Молодец, сынок! Наконец ты выполнил долг! Задыхаясь от восхищения, за спиной Матахати стояла Осуги. Она вглядывалась в месиво помятых и поломанных кустов.
   – Как я рада! Мы сдержали слово! Половина бремени упала с меня. Теперь мы можем смотреть в глаза всей деревне. Что с тобой? Немедленно отсеки голову.
   Видя нерешительность сына, Осуги засмеялась.
   – Не хватает смелости? Коли ты такой нежный, я сама! Отойди! Матахати стоял неподвижно. Едва мать сделала шаг вперед, он стукнул ее рукояткой меча по плечу.
   – Ты что, с ума сошел? – закричала, чуть не упав, Осуги.
   – Мама!
   – Что?
   У Матахати сел голос, в горле что-то булькало. Окровавленной рукой он провел по глазам.
   – Я ее убил... Убил Оцу.
   – Похвально. Почему ты плачешь?
   – Как не плакать? Это ты безумная старая карга.
   – Тебе ее жалко?
   – Да... да! Все ты! Почему до сих пор ты жива? Я бы сумел вернуть Оцу. Все ты со своей честью дома!
   – Прекрати детский лепет. Если она так мила тебе, почему же ты не убил меня?
   – Будь я способен, я бы... Есть ли что чудовищнее сумасбродной, одержимой матери?
   – Не смей! Как только язык поворачивается!
   – Отныне буду жить по-своему. Загублю себя, никому до этого дела нет!
   – Ты всегда был нытиком, Матахати. Выходил из себя и закатывал сцены, чтобы досадить матери.
   – Ты у меня еще поплачешь, старая скотина! Ведьма! Ненавижу тебя!
   – Вот как! Мы сердимся! Прочь с дороги! Я возьму голову Оцу, а уж потом с тобой поговорю.
   – С разговорами покончено. Больше не намерен слушать тебя!
   – Ты должен посмотреть на ее голову. Красота! Убедись, как выглядит мертвая женщина. Мешок костей. Пора понять, как слепа страсть.
   – Замолчи! – зарычал Матахати. – Оцу – единственное сокровище, к которому я стремился всю жизнь. Я расстался с беспутным существованием, попытался исправиться, вернулся на правильный путь ради женитьбы на Оцу. Оцу убита не во имя спасения семейной чести, а по прихоти злобной старухи.
   – Долго будешь распространяться о том, что сделано? Лучше бы молитвы читал. «Слава Амиде Будде!»
   Старуха потопталась среди поломанных кустов и сухой травы, заляпанных кровью, и, собрав траву в пучок, пригнула его к земле и опустилась на него на колени.
   – Оцу, не сердись на меня, – проговорила Осуги. – Теперь, когда ты мертва, мне не в чем тебя укорить. Твоя смерть была неизбежной. Покойся с миром!
   Старуха левой рукой нащупала густую шевелюру.
   – Оцу! – раздался голос Такуана.
   Темная пустота откликнулась эхом. Казалось, что Оцу зовут деревья и звезды.
   – Ты не нашел ее? – Голос Такуана звучал тревожно.
   – Ее здесь нет. – Хозяин гостиницы, в которой остановились Осуги и Оцу, вытер пот со лба.
   – Ты ничего не спутал?
   – Нет, я хорошо все слышал. Пришел монах из Киёмидзу, и старая женщина спешно покинула гостиницу, сказав, что ей срочно надо в святилище божества гор. Девушка ушла с ней.
   Такуан и хозяин гостиницы замолкли.
   – Может, они свернули с главной тропы или поднялись еще выше? – предположил Такуан.
   – Почему такое беспокойство?
   – По-моему, Оцу заманили в ловушку.
   – Неужели старуха такая коварная?
   – Нет, она прекрасная женщина, – загадочно ответил Такуан.
   – Не поверил бы после всего, что ты рассказал. Да, еще кое-что припомнил.
   – Что же?
   – Девушка сегодня плакала в своей комнате.
   – Ну и что?
   – Старуха сказала нам, что девушка – невеста ее сына.
   – Она всем это говорит.
   – Судя по твоему рассказу, старуха дико ненавидит девушку и издевается над нею.
   – Ненавидеть одно, но отвести девушку в глухую ночь на гору – совсем другое. Боюсь, что Осуги решила ее убить.
   – Как убить? Ты же назвал старуху прекрасной женщиной.
   – Она добродетельна по расхожим меркам. Часто молится в храме Киёмидзу. Подолгу сидит перед Каннон, перебирая четки. В такие минуты духовно она близка к богине милосердия.
   – Я слышал, что она возносит молитвы Амиде.
   – В миру много таких верующих. Их считают истовыми последователями Будды. Совершив что-нибудь неправильное, они идут на поклонение к Амиде, считая, что он простит им самые страшные прегрешения. Не задумываясь они убьют человека, зная, что милостью Амиды все грехи прощаются и они попадут в Западный рай после смерти. Эти добродетельные люди причиняют много хлопот.
   Матахати испуганно оглянулся, не понимая, откуда доносится голос.
   – Слышала, мама? – взволнованно спросил он.
   – Ты узнал голос?
   Осуги приподняла голову, не выпуская меча из правой руки. Левой она крепко ухватилась за волосы жертвы.
   – Слышишь? Снова заговорили.
   – Странно, ведь Оцу может искать только мальчишка по имени Дзётаро.
   – Это голос мужчины.
   – Сама слышу. Голос кажется знакомым.
   – Плохи дела. Оставь голову, дай фонарь. Кто-то идет сюда.
   – С той стороны, откуда раздаются голоса?
   – Да. Бежим!
   Опасность мгновенно помирила мать и сына, но Осуги не могла оторваться от чудовищного занятия.
   – Подожди! – проговорила она. – После стольких испытаний я не могу уйти без головы. Иначе я не докажу, что отомстила Оцу. Сейчас закончу.
   – О-о! – с отвращением простонал Матахати.
   Крик ужаса сорвался с губ Осуги. Уронив отсеченную голову, она привстала, но зашаталась и рухнула на землю.
   – Это не она! – воскликнула старуха, вскидывая руки и тщетно пытаясь подняться.
   – Что... что с тобой? – забормотал Матахати, подскочив к ней.
   – Посмотри, это не Оцу, а какой-то нищий, калека.
   – Не может быть! – оторопел Матахати. – Я его знаю.
   – Один из твоих дружков?
   – Нет! Он выманил у меня деньги. Что делал около храма этот грязный жулик Акакабэ Ясома?
   – Кто здесь? – раздался голос Такуана. – Оцу, ты?
   Матахати оказался проворнее матери. Он успел скрыться, но старуха попала в руки монаха, крепко державшего ее за шиворот.
   – Так я и думал. Конечно, твой милый сыночек сбежал. Эй, Матахати, почему ты дал деру, бросив мамочку? Неблагодарный олух! Немедленно иди сюда!
   Осуги жалобно охала, повалившись на землю, но и теперь, не удержавшись, злобно прошипела:
   – Ты кто такой? Что привязался?
   – Не узнаете меня, почтеннейшая? Вас подводит память, – ответил Такуан, выпустив из рук ее ворот.
   – Такуан!
   – Удивлены?
   – Ничуть. Бродяги вроде тебя болтаются повсюду. Рано или поздно, ты должен был объявиться в Киото.