Страница:
Показалась группа торговцев, чьи голоса разбудили Мусаси. Торговцы остановились, глядя на Фудзияму.
– Прекрасный вид!
– Немногим доводится поклониться отсюда священной горе.
Движение на дороге оживилось. В обоих направлениях, как муравьи, текли вереницы путников с поклажей. Рано или поздно должны были показаться Дайдзо и Дзётаро. Если он вдруг проглядит их, то они обязательно прочтут надпись, сделанную Мусаси у подножия скалы:
Мусаси решил пойти вниз, но едва ступил на каменистую тропинку, как услышал знакомый мужской голос:
– Он здесь, наверху.
Мусаси мгновенно вспомнил дубинку, которая две ночи назад едва не поколотила его.
– Иди сюда! – крикнул Гонноскэ, сжимая дубинку и сверля взглядом Мусаси. – Ты сбежал. Знал, что я вызову тебя на поединок. Спускайся, сразимся!
Привалившись к скале, Мусаси безмолвно смотрел на Гонноскэ. Тот решил, что Мусаси не намерен сойти вниз.
– Подожди, мама, – сказал он старухе, – сейчас я сброшу его со скалы.
– Стой! – одернула она сына. – Всегда допускаешь одну и ту же ошибку, чересчур нетерпелив. Надо сначала прочитать мысли противника, а потом бросаться в бой. Он, предположим, швырнет в тебя камнем, что тогда? – Старуха говорила, сидя на корове.
Мусаси слышал их голоса, но не мог разобрать слов. Он знал, что уже выиграл бой, поскольку разгадал технику Гонноскэ. Мусаси сожалел об их непримиримости и настойчивости. Они только ожесточатся, если Гонноскэ потерпит новое поражение. Борьба с домом Ёсиоки убедила Мусаси в том, насколько бесполезны поединки, порождающие усиление вражды. Мать Гонноскэ походила на Осуги – женщину, ослепленную любовью к сыну и ненавидящую всякого, кто посмел тронуть пальцем ее чадо.
Мусаси стал карабкаться вверх.
– Стой! – Голос старухи звучал так повелительно, что Мусаси невольно застыл на месте.
Старуха, спустившись с коровы, подошла к подножию скалы. Проверив, видит ли ее Мусаси, она простерлась на земле в поклоне.
Мусаси смутился от такого самоуничижения пожилой женщины. Он поспешно отвесил ответный поклон и протянул руки, словно бы желая поднять старуху на ноги.
– Добрый самурай, – заговорила она, – постыдно стоять так перед тобой. Понимаю, ты презираешь мою назойливость. Причина не в упрямстве или ненависти. Прошу проявить снисходительность к моему сыну. Десять лет он занимается боевым искусством, без учителя, без друзей, без достойного соперника. Умоляю преподать ему еще один урок фехтования!
Мусаси молчал.
– Надеюсь, ты не оставишь нас, не блеснув мастерством, – взволнованно продолжала старуха. – Позавчера сын сражался отвратительно. Если он не докажет свои способности, мы с ним опозорим своих предков. Сейчас Гонноскэ вроде крестьянина, которого побил самурай. Ему посчастливилось встретить прекрасного воина, как ты, грех не поучиться у тебя. Вот я и привела его сюда. Прошу внять моим мольбам и принять его вызов! – Старуха вновь склонилась в поклоне, словно перед ней был не самурай, а божество.
Мусаси, сбежав вниз, поднял старуху и посадил ее на корову.
– Возьми веревку, Гонноскэ, – сказал он будущему противнику. – Пойдем, и я решу, стоит ли нам сражаться.
Мусаси шел впереди, но не проронил ни слова, пока они спускались вниз. Гонноскэ бросал настороженный взгляд на Мусаси и подхлестывал прутиком корову. Старуха была взволнована и расстроена.
– Я принимаю твой вызов, – внезапно объявил Мусаси, когда они прошли около километра.
Выпустив из рук веревку, Гонноскэ огляделся по сторонам, выбирая позицию, словно поединок должен состояться сию минуту. Мусаси вместо него обратился к матери:
– Вы готовы к самому худшему? Я буду сражаться всерьез, не делая скидки ни на неопытность Гонноскэ, ни на различие в оружии, – сказал Мусаси старухе.
Впервые за все время она улыбнулась.
– Мне не надо ничего объяснять. Если его победит такой молодой человек, как ты, значит, сын бросит боевое искусство, а в этом случае ему незачем жить. Я не буду роптать на худший исход поединка.
– Будь по-вашему. – Мусаси подобрал веревку, брошенную Гонноскэ. – Лучше уйти с дороги, здесь слишком людно. Отойдем в сторону, привяжем корову, и я буду сражаться, сколько вы пожелаете. – Указав на возвышавшуюся поодаль огромную лиственницу, Мусаси сказал: – Готовься, Гонноскэ, сойдемся в бою под тем деревом.
Не успели они подойти к лиственнице, как Гонноскэ принял боевую стойку, уперев дубинку в землю перед собой. Мусаси стоял безоружный, расслабив плечи.
– Почему не готовишься? – спросил Гонноскэ.
– К чему?
– Возьми что-нибудь! Не будешь же ты сражаться голыми руками! – взорвался Гонноскэ.
– Я готов.
– Без оружия?
– Мое оружие здесь. – Мусаси погладил рукоятку меча.
– Ты будешь сражаться мечом?
Уголки губ Мусаси изогнулись в легкой улыбке. Он не мог говорить, потому что начал выравнивать дыхание для боя.
Старуха сидела под лиственницей, как каменный Будда.
– Подождите немного! – крикнула она.
Застывшие в боевых стойках мужчины не шелохнулись, словно не слышали ее слов. Дубинка Гонноскэ, словно вобрав в себя окрестный воздух, готова была извергнуть его в сокрушительном ударе. Рука Мусаси слилась с рукояткой меча, глаза его пронзали Гонноскэ, как стрелы. Началась невидимая битва, ведь взгляд способен поразить сильнее меча или дубинки. Взгляд проделывает первую брешь в обороне противника, а меч или дубинка потом довершают дело.
– Постойте! – снова крикнула старуха.
– В чем дело? – отозвался Мусаси, отскочив назад на безопасное расстояние.
– У тебя настоящий меч?
– В моей технике нет разницы между стальным и деревянным мечом.
– Не подумай, что я хотела тебя остановить.
– Поймите меня правильно. Меч – деревянный или стальной – совершенное оружие. В серьезном бою нет полупобед и полупоражений. От смертельного риска спасает лишь бегство с поля боя.
– Ты прав, бой будет настоящим, поэтому предлагаю соблюсти необходимые формальности и представиться друг другу. Вы оба – противники редких боевых качеств. После поединка знакомства не получится.
– Вы правы.
– Гонноскэ, представься первым! Гонноскэ почтительно поклонился Мусаси.
– Нашим предком считается Какумё, который сражался под знаменами великого воина Минамото-но Ёсинаки из Кисо. После смерти Ёсинаки Какумё стал последователем святого Конэна. Наши предки жили в этих краях с незапамятных времен. При жизни отца наш род подвергся унижениям, о которых я сейчас умолчу. Убитый горем, я с матерью отправился в святилище Онтакэ и там письменно поклялся, что восстановлю честь рода, следуя Пути Воина. Овладев техникой боя на дубинках, я развил ее и назвал новый стиль «Мусо» – «Прозрение», потому что в храме Онтакэ мне было видение. В народе меня зовут Мусо Гонноскэ.
Мусаси поклонился в ответ.
– Моя семья происходит от Хираты Сёгэна, который принадлежал к одной из ветвей рода Акамацу из провинции Харима. Я единственный сын Симмэна Мунисая, который жил в деревне Миямото в провинции Мимасака. Мне дали имя Миямото Мусаси. У меня нет родных и близких, я посвятил жизнь Пути Меча. Если дубинка лишит меня жизни, не беспокойтесь о моих останках. К бою! – завершил Мусаси приветствие.
– К бою! – отозвался Гонноскэ.
Старая женщина сидела затаив дыхание. Она сама толкнула сына на смертельный риск, поставив его под сверкающий меч Мусаси. Простой обыватель осудил бы такую мать, но старуха твердо верила в правильность своего поступка. Теперь она сидела в официальной позе, слегка наклонившись вперед. Она казалась маленькой и тщедушной. Трудно поверить, что она дала жизнь нескольким детям, из которых в живых остался один Гонноскэ. Терпя нужду и лишения, она воспитывала из него воина. Глаза старухи сверкали огнем, словно все божества и Будды слились в ее земной оболочке, чтобы лицезреть бой.
Холодок пробежал по спине Гонноскэ, когда он услышал шуршание меча Мусаси, выхватываемого из ножен. Гонноскэ в душе угадал, что участь его предрешена, потому что он никогда прежде не встречал подобного человека. Два дня назад он видел иного Мусаси, в переменчивом, расслабленном состоянии духа, похожего на небрежный и легкий след кисти каллиграфа-скорописца. Теперь ему предстал суровый воин, закаленный жестокими тренировками и лишениями, твердый и совершенный, как образец классической каллиграфии, четко выводящей каждый элемент иероглифа.
Гонноскэ понял, как непростительно ошибся в оценке противника. Он теперь не мог вслепую броситься на него, как неизменно делал прежде. Дубинка бессильно застыла над его головой.
Туман рассеялся. Противники, как изваяния, застыли друг против друга. Птица, лениво скользнув между ними, полетела в сторону гор. Резкий звук расколол горный воздух, словно сраженная птица камнем рухнула на землю. Трудно сказать, меч или дубинка нарушили тишину. В звуке было что-то неземное, похожее на хлопок одной ладонью, о котором рассуждают последователи Дзэн. В мгновение ока бойцы изменили позицию, подчиняясь законам своего оружия. Дубинка Гонноскэ промахнулась мимо цели. Мусаси отразил атаку, в ударе снизу вверх меч просвистел около виска противника. Обратное движение меча последовало без остановки – излюбленный прием Мусаси, поражавший любого соперника, но Гонноскэ, перехватив дубинку обеими руками, остановил меч над головой. Ударь меч не вскользь, а поперек дубинки, оружие Гонноскэ разлетелось бы пополам. Гонноскэ § резко подался в сторону и, выставив левый локоть вперед, ударил, целясь в солнечное сплетение Мусаси. Дубинка не достала нескольких сантиметров до цели. Меч и дубинка замерли над головами сражающихся, словно приклеенные друг к другу. Ни Мусаси, ни Гонноскэ не могли сделать шага ни вперед, ни назад. Малейшее неверное движение стоило жизни. Позиция обычная для блокировки в фехтовании, но Мусаси знал о преимуществе дубинки в такой ситуации. Дубинка не имела ни лезвия, ни рукоятки, ни разящего острия, но в руках умелого мастера, как Гонноскэ, любая часть незатейливого с виду оружия могла превратиться и в лезвие, и в рукоятку, и в острие. Дубинка эффективнее меча, ее можно использовать как короткое копье.
Мусаси не мог предвидеть действий Гонноскэ, поэтому не решался убрать меч. Положение Гонноскэ было еще незавиднее, ведь дубинка пассивно препятствовала удару меча. Утрать он на миг хладнокровие, и меч разрубит ему голову.
Гонноскэ побледнел, вокруг глаз выступили капельки пота. Дубинка начала едва заметно подрагивать. Гонноскэ закусил губу. Дыхание его участилось.
– Гонноскэ!– крикнула старуха, в лице которой не осталось ни кровинки. – Бедро у тебя слишком высоко!
Старуха приподнялась и упала ничком на землю. Силы оставили ее. Голос звучал так, словно она захлебывалась кровью.
Бойцы, скрестив оружие, будто окаменели от голоса старухи. Они резко отпрянули друг от друга, еще неистовее, чем при наступлении. Мусаси пружинисто отскочил на два метра назад. В тот же миг дубинка в руках Гонноскэ последовала за ним, так что Мусаси чудом увернулся. Вложив в этот удар все силы, Гонноскэ потерял равновесие и открыл противнику спину. Мусаси со стремительностью ястреба коснулся мечом спины противника. Жалобно застонав, Гонноскэ упал. Мусаси вдруг грохнулся оземь, держась за живот.
– Сдаюсь! – крикнул он.
Гонноскэ лежал безмолвно. Оцепеневшая мать смотрела на сына немигающим взором.
– Я ударил его плашмя, – сказал ей Мусаси. Старуха, казалось, не понимала.
– Он просто оглушен. Дайте ему воды, – повторил Мусаси.
– Что? – не веря своим ушам, воскликнула старуха. Не видя крови на сыне, она, пошатываясь, подошла к нему и, упав на колени, обняла его. Потом принесла воды и трясла сына, пока тот не пришел в сознание.
Гонноскэ невидяще посмотрел на Мусаси, затем взгляд его принял осмысленное выражение. Он поднялся на ноги, подошел к Мусаси и склонился перед ним в глубоком поклоне.
– Признаю, что ты сильнее меня, – просто сказал он. Мусаси, оправившись от потрясения, схватил Гонноскэ за руку:
– Не говори так! Ты не проиграл. Поражение потерпел я. Смотри! Мусаси распахнул кимоно. Красное пятно на его животе показывало, куда угодила дубинка.
Голос Мусаси дрогнул. Он так и не понял, когда и как Гонноскэ нанес удар.
Гонноскэ и его мать молча смотрели на красное пятно. Запахивая кимоно, Мусаси спросил старуху, почему она сказала сыну о бедре. Была ли в положении Гонноскэ ошибка или скрытая опасность?
– Я не знаток боевого искусства, но, наблюдая за Гонноскэ, я поняла, что он ошибается, – ответила старуха. – Всю силу он сосредоточил на том, чтобы удержать твой меч от удара. Он не мог сдвинуться с места и был напряжен до предела. Я догадалась: стоит ему резко расслабить мышцы бедер, как дубинка сама собой ударила бы тебя в грудь. Эта мысль невольно пришла мне в голову, и я даже не помню, что крикнула сыну.
Мусаси понимающе кивнул. Он считал, что ему повезло. Он получил ценный урок, не расплатившись жизнью. Гонноскэ с почтением внимал словам матери. Теперь он воистину познал настоящий бой. Его не посетило озарение, от которого кружится голова. Он стал человеком, побывавшим на границе жизни и смерти. Мать, почувствовав, что сын находится на грани отчаяния, преподала ему урок выживания.
Много лет спустя, когда Гонноскэ создал свою школу и прославился на всю страну, он написал трактат на основании наблюдений своей матери. Он оставил пространные заметки, посвященные матери и поединку с Мусаси, но ни разу не упомянул о своей победе. До конца жизни он утверждал, что проиграл тот бой и поражение послужило ему бесценным уроком.
Мусаси, распростившись со старухой и ее сыном, двинулся дальше через Инодзигахару в Камисуву, не подозревая, что за ним следует самурай, который расспрашивал всех погонщиков лошадей и каждого путника, не встречался ли им по дороге Мусаси.
ЛЮБОВЬ НА ОДНУ НОЧЬ
– Прекрасный вид!
– Немногим доводится поклониться отсюда священной горе.
Движение на дороге оживилось. В обоих направлениях, как муравьи, текли вереницы путников с поклажей. Рано или поздно должны были показаться Дайдзо и Дзётаро. Если он вдруг проглядит их, то они обязательно прочтут надпись, сделанную Мусаси у подножия скалы:
«Господину Дайдзо из Нараи.Солнце поднялось высоко над горизонтом. Мусаси, как ястреб, вглядывался в дорогу, но Дайдзо не появлялся. За перевалом дорога разбегалась в трех направлениях – напрямую в Эдо через Косю, вторая, главная, через перевал Усуи – в Эдо с севера, третья вела в северные провинции. Направлялся ли Дайдзо на север в Дзэнкодзи или на восток в Эдо, ему не миновать перевала. Мусаси хорошо усвоил, что люди ведут себя непредсказуемо. Торговец мог свернуть в сторону или провести лишнюю ночь у подножия горы. Мусаси размышлял, не спуститься ли ему вниз, чтобы навести справки о Дайдзо.
Хочу встретить вас на перевале. Жду в храме на скале.
Мусаси, учитель Дзётаро».
Мусаси решил пойти вниз, но едва ступил на каменистую тропинку, как услышал знакомый мужской голос:
– Он здесь, наверху.
Мусаси мгновенно вспомнил дубинку, которая две ночи назад едва не поколотила его.
– Иди сюда! – крикнул Гонноскэ, сжимая дубинку и сверля взглядом Мусаси. – Ты сбежал. Знал, что я вызову тебя на поединок. Спускайся, сразимся!
Привалившись к скале, Мусаси безмолвно смотрел на Гонноскэ. Тот решил, что Мусаси не намерен сойти вниз.
– Подожди, мама, – сказал он старухе, – сейчас я сброшу его со скалы.
– Стой! – одернула она сына. – Всегда допускаешь одну и ту же ошибку, чересчур нетерпелив. Надо сначала прочитать мысли противника, а потом бросаться в бой. Он, предположим, швырнет в тебя камнем, что тогда? – Старуха говорила, сидя на корове.
Мусаси слышал их голоса, но не мог разобрать слов. Он знал, что уже выиграл бой, поскольку разгадал технику Гонноскэ. Мусаси сожалел об их непримиримости и настойчивости. Они только ожесточатся, если Гонноскэ потерпит новое поражение. Борьба с домом Ёсиоки убедила Мусаси в том, насколько бесполезны поединки, порождающие усиление вражды. Мать Гонноскэ походила на Осуги – женщину, ослепленную любовью к сыну и ненавидящую всякого, кто посмел тронуть пальцем ее чадо.
Мусаси стал карабкаться вверх.
– Стой! – Голос старухи звучал так повелительно, что Мусаси невольно застыл на месте.
Старуха, спустившись с коровы, подошла к подножию скалы. Проверив, видит ли ее Мусаси, она простерлась на земле в поклоне.
Мусаси смутился от такого самоуничижения пожилой женщины. Он поспешно отвесил ответный поклон и протянул руки, словно бы желая поднять старуху на ноги.
– Добрый самурай, – заговорила она, – постыдно стоять так перед тобой. Понимаю, ты презираешь мою назойливость. Причина не в упрямстве или ненависти. Прошу проявить снисходительность к моему сыну. Десять лет он занимается боевым искусством, без учителя, без друзей, без достойного соперника. Умоляю преподать ему еще один урок фехтования!
Мусаси молчал.
– Надеюсь, ты не оставишь нас, не блеснув мастерством, – взволнованно продолжала старуха. – Позавчера сын сражался отвратительно. Если он не докажет свои способности, мы с ним опозорим своих предков. Сейчас Гонноскэ вроде крестьянина, которого побил самурай. Ему посчастливилось встретить прекрасного воина, как ты, грех не поучиться у тебя. Вот я и привела его сюда. Прошу внять моим мольбам и принять его вызов! – Старуха вновь склонилась в поклоне, словно перед ней был не самурай, а божество.
Мусаси, сбежав вниз, поднял старуху и посадил ее на корову.
– Возьми веревку, Гонноскэ, – сказал он будущему противнику. – Пойдем, и я решу, стоит ли нам сражаться.
Мусаси шел впереди, но не проронил ни слова, пока они спускались вниз. Гонноскэ бросал настороженный взгляд на Мусаси и подхлестывал прутиком корову. Старуха была взволнована и расстроена.
– Я принимаю твой вызов, – внезапно объявил Мусаси, когда они прошли около километра.
Выпустив из рук веревку, Гонноскэ огляделся по сторонам, выбирая позицию, словно поединок должен состояться сию минуту. Мусаси вместо него обратился к матери:
– Вы готовы к самому худшему? Я буду сражаться всерьез, не делая скидки ни на неопытность Гонноскэ, ни на различие в оружии, – сказал Мусаси старухе.
Впервые за все время она улыбнулась.
– Мне не надо ничего объяснять. Если его победит такой молодой человек, как ты, значит, сын бросит боевое искусство, а в этом случае ему незачем жить. Я не буду роптать на худший исход поединка.
– Будь по-вашему. – Мусаси подобрал веревку, брошенную Гонноскэ. – Лучше уйти с дороги, здесь слишком людно. Отойдем в сторону, привяжем корову, и я буду сражаться, сколько вы пожелаете. – Указав на возвышавшуюся поодаль огромную лиственницу, Мусаси сказал: – Готовься, Гонноскэ, сойдемся в бою под тем деревом.
Не успели они подойти к лиственнице, как Гонноскэ принял боевую стойку, уперев дубинку в землю перед собой. Мусаси стоял безоружный, расслабив плечи.
– Почему не готовишься? – спросил Гонноскэ.
– К чему?
– Возьми что-нибудь! Не будешь же ты сражаться голыми руками! – взорвался Гонноскэ.
– Я готов.
– Без оружия?
– Мое оружие здесь. – Мусаси погладил рукоятку меча.
– Ты будешь сражаться мечом?
Уголки губ Мусаси изогнулись в легкой улыбке. Он не мог говорить, потому что начал выравнивать дыхание для боя.
Старуха сидела под лиственницей, как каменный Будда.
– Подождите немного! – крикнула она.
Застывшие в боевых стойках мужчины не шелохнулись, словно не слышали ее слов. Дубинка Гонноскэ, словно вобрав в себя окрестный воздух, готова была извергнуть его в сокрушительном ударе. Рука Мусаси слилась с рукояткой меча, глаза его пронзали Гонноскэ, как стрелы. Началась невидимая битва, ведь взгляд способен поразить сильнее меча или дубинки. Взгляд проделывает первую брешь в обороне противника, а меч или дубинка потом довершают дело.
– Постойте! – снова крикнула старуха.
– В чем дело? – отозвался Мусаси, отскочив назад на безопасное расстояние.
– У тебя настоящий меч?
– В моей технике нет разницы между стальным и деревянным мечом.
– Не подумай, что я хотела тебя остановить.
– Поймите меня правильно. Меч – деревянный или стальной – совершенное оружие. В серьезном бою нет полупобед и полупоражений. От смертельного риска спасает лишь бегство с поля боя.
– Ты прав, бой будет настоящим, поэтому предлагаю соблюсти необходимые формальности и представиться друг другу. Вы оба – противники редких боевых качеств. После поединка знакомства не получится.
– Вы правы.
– Гонноскэ, представься первым! Гонноскэ почтительно поклонился Мусаси.
– Нашим предком считается Какумё, который сражался под знаменами великого воина Минамото-но Ёсинаки из Кисо. После смерти Ёсинаки Какумё стал последователем святого Конэна. Наши предки жили в этих краях с незапамятных времен. При жизни отца наш род подвергся унижениям, о которых я сейчас умолчу. Убитый горем, я с матерью отправился в святилище Онтакэ и там письменно поклялся, что восстановлю честь рода, следуя Пути Воина. Овладев техникой боя на дубинках, я развил ее и назвал новый стиль «Мусо» – «Прозрение», потому что в храме Онтакэ мне было видение. В народе меня зовут Мусо Гонноскэ.
Мусаси поклонился в ответ.
– Моя семья происходит от Хираты Сёгэна, который принадлежал к одной из ветвей рода Акамацу из провинции Харима. Я единственный сын Симмэна Мунисая, который жил в деревне Миямото в провинции Мимасака. Мне дали имя Миямото Мусаси. У меня нет родных и близких, я посвятил жизнь Пути Меча. Если дубинка лишит меня жизни, не беспокойтесь о моих останках. К бою! – завершил Мусаси приветствие.
– К бою! – отозвался Гонноскэ.
Старая женщина сидела затаив дыхание. Она сама толкнула сына на смертельный риск, поставив его под сверкающий меч Мусаси. Простой обыватель осудил бы такую мать, но старуха твердо верила в правильность своего поступка. Теперь она сидела в официальной позе, слегка наклонившись вперед. Она казалась маленькой и тщедушной. Трудно поверить, что она дала жизнь нескольким детям, из которых в живых остался один Гонноскэ. Терпя нужду и лишения, она воспитывала из него воина. Глаза старухи сверкали огнем, словно все божества и Будды слились в ее земной оболочке, чтобы лицезреть бой.
Холодок пробежал по спине Гонноскэ, когда он услышал шуршание меча Мусаси, выхватываемого из ножен. Гонноскэ в душе угадал, что участь его предрешена, потому что он никогда прежде не встречал подобного человека. Два дня назад он видел иного Мусаси, в переменчивом, расслабленном состоянии духа, похожего на небрежный и легкий след кисти каллиграфа-скорописца. Теперь ему предстал суровый воин, закаленный жестокими тренировками и лишениями, твердый и совершенный, как образец классической каллиграфии, четко выводящей каждый элемент иероглифа.
Гонноскэ понял, как непростительно ошибся в оценке противника. Он теперь не мог вслепую броситься на него, как неизменно делал прежде. Дубинка бессильно застыла над его головой.
Туман рассеялся. Противники, как изваяния, застыли друг против друга. Птица, лениво скользнув между ними, полетела в сторону гор. Резкий звук расколол горный воздух, словно сраженная птица камнем рухнула на землю. Трудно сказать, меч или дубинка нарушили тишину. В звуке было что-то неземное, похожее на хлопок одной ладонью, о котором рассуждают последователи Дзэн. В мгновение ока бойцы изменили позицию, подчиняясь законам своего оружия. Дубинка Гонноскэ промахнулась мимо цели. Мусаси отразил атаку, в ударе снизу вверх меч просвистел около виска противника. Обратное движение меча последовало без остановки – излюбленный прием Мусаси, поражавший любого соперника, но Гонноскэ, перехватив дубинку обеими руками, остановил меч над головой. Ударь меч не вскользь, а поперек дубинки, оружие Гонноскэ разлетелось бы пополам. Гонноскэ § резко подался в сторону и, выставив левый локоть вперед, ударил, целясь в солнечное сплетение Мусаси. Дубинка не достала нескольких сантиметров до цели. Меч и дубинка замерли над головами сражающихся, словно приклеенные друг к другу. Ни Мусаси, ни Гонноскэ не могли сделать шага ни вперед, ни назад. Малейшее неверное движение стоило жизни. Позиция обычная для блокировки в фехтовании, но Мусаси знал о преимуществе дубинки в такой ситуации. Дубинка не имела ни лезвия, ни рукоятки, ни разящего острия, но в руках умелого мастера, как Гонноскэ, любая часть незатейливого с виду оружия могла превратиться и в лезвие, и в рукоятку, и в острие. Дубинка эффективнее меча, ее можно использовать как короткое копье.
Мусаси не мог предвидеть действий Гонноскэ, поэтому не решался убрать меч. Положение Гонноскэ было еще незавиднее, ведь дубинка пассивно препятствовала удару меча. Утрать он на миг хладнокровие, и меч разрубит ему голову.
Гонноскэ побледнел, вокруг глаз выступили капельки пота. Дубинка начала едва заметно подрагивать. Гонноскэ закусил губу. Дыхание его участилось.
– Гонноскэ!– крикнула старуха, в лице которой не осталось ни кровинки. – Бедро у тебя слишком высоко!
Старуха приподнялась и упала ничком на землю. Силы оставили ее. Голос звучал так, словно она захлебывалась кровью.
Бойцы, скрестив оружие, будто окаменели от голоса старухи. Они резко отпрянули друг от друга, еще неистовее, чем при наступлении. Мусаси пружинисто отскочил на два метра назад. В тот же миг дубинка в руках Гонноскэ последовала за ним, так что Мусаси чудом увернулся. Вложив в этот удар все силы, Гонноскэ потерял равновесие и открыл противнику спину. Мусаси со стремительностью ястреба коснулся мечом спины противника. Жалобно застонав, Гонноскэ упал. Мусаси вдруг грохнулся оземь, держась за живот.
– Сдаюсь! – крикнул он.
Гонноскэ лежал безмолвно. Оцепеневшая мать смотрела на сына немигающим взором.
– Я ударил его плашмя, – сказал ей Мусаси. Старуха, казалось, не понимала.
– Он просто оглушен. Дайте ему воды, – повторил Мусаси.
– Что? – не веря своим ушам, воскликнула старуха. Не видя крови на сыне, она, пошатываясь, подошла к нему и, упав на колени, обняла его. Потом принесла воды и трясла сына, пока тот не пришел в сознание.
Гонноскэ невидяще посмотрел на Мусаси, затем взгляд его принял осмысленное выражение. Он поднялся на ноги, подошел к Мусаси и склонился перед ним в глубоком поклоне.
– Признаю, что ты сильнее меня, – просто сказал он. Мусаси, оправившись от потрясения, схватил Гонноскэ за руку:
– Не говори так! Ты не проиграл. Поражение потерпел я. Смотри! Мусаси распахнул кимоно. Красное пятно на его животе показывало, куда угодила дубинка.
Голос Мусаси дрогнул. Он так и не понял, когда и как Гонноскэ нанес удар.
Гонноскэ и его мать молча смотрели на красное пятно. Запахивая кимоно, Мусаси спросил старуху, почему она сказала сыну о бедре. Была ли в положении Гонноскэ ошибка или скрытая опасность?
– Я не знаток боевого искусства, но, наблюдая за Гонноскэ, я поняла, что он ошибается, – ответила старуха. – Всю силу он сосредоточил на том, чтобы удержать твой меч от удара. Он не мог сдвинуться с места и был напряжен до предела. Я догадалась: стоит ему резко расслабить мышцы бедер, как дубинка сама собой ударила бы тебя в грудь. Эта мысль невольно пришла мне в голову, и я даже не помню, что крикнула сыну.
Мусаси понимающе кивнул. Он считал, что ему повезло. Он получил ценный урок, не расплатившись жизнью. Гонноскэ с почтением внимал словам матери. Теперь он воистину познал настоящий бой. Его не посетило озарение, от которого кружится голова. Он стал человеком, побывавшим на границе жизни и смерти. Мать, почувствовав, что сын находится на грани отчаяния, преподала ему урок выживания.
Много лет спустя, когда Гонноскэ создал свою школу и прославился на всю страну, он написал трактат на основании наблюдений своей матери. Он оставил пространные заметки, посвященные матери и поединку с Мусаси, но ни разу не упомянул о своей победе. До конца жизни он утверждал, что проиграл тот бой и поражение послужило ему бесценным уроком.
Мусаси, распростившись со старухой и ее сыном, двинулся дальше через Инодзигахару в Камисуву, не подозревая, что за ним следует самурай, который расспрашивал всех погонщиков лошадей и каждого путника, не встречался ли им по дороге Мусаси.
ЛЮБОВЬ НА ОДНУ НОЧЬ
Ранение Мусаси оказалось болезненным, и вместо поисков Оцу и Дзётаро в Камисуве он отправился на горячие источники в Симосуву. Город на берегу озера Сува был не мал – одних домов горожан насчитывалось больше тысячи.
В гостинице, предназначенной для даймё, ванны находились в помещении, а небольшие купальни для простолюдинов были вдоль дороги под открытым небом. Ими мог пользоваться любой.
Мусаси, повесив меч и одежду на дерево, погрузился в горячую воду. Помассировав распухший ушиб, он привалился головой к камню и блаженно закрыл глаза. Солнце клонилось к закату, розоватая дымка окутала озеро. Его зеркальная поверхность виднелась между рыбачьими домами.
Две узкие грядки с овощами отделяли Мусаси от дороги. Он слышал голоса прохожих, топот копыт, скрип повозок. В лавке, торгующей ламповым маслом и соломенными изделиями, какой-то самурай покупал сандалии. Выбрав подходящую пару, он начал обуваться.
– Ты, конечно, слышал о бое, – говорил самурай хозяину лавки.
– Он произошел у раскидистой сосны в Итидзёдзи под Киото. Этот ронин в одиночку выступил против всей школы Ёсиоки и сражался с отвагой, редкой для нынешних времен. Он должен был пройти по этой дороге. Ты точно его не видел?
Было очевидно, что самурай не представлял себе человека, которого разыскивал, не знал ни его возраста, ни как он одет. Лавочник разочаровал его отрицательным ответом.
– Все равно найду его, – несколько раз повторил самурай, подвязывая сандалии.
Это был человек лет сорока, в хорошей одежде, с обветренным в странствиях лицом. На висках из-под тесемки тростниковой шляпы торчала густая щетка волос, лицо было волевым. Мусаси, наблюдавший за ним из-под прикрытых век, не сомневался, что тело самурая опоясывали рубцы от долгого ношения боевых доспехов. «Я его прежде не встречал, – думал Мусаси. – Он упомянул школу Ёсиоки. Вероятно, один из былых учеников. Среди бесчисленного множества ее питомцев были и настоящие воины. Верно, плетут новый заговор против меня».
Когда самурай ушел, Мусаси неторопливо оделся, считая, что путь безопасен. Выйдя на дорогу, он столкнулся с поджидавшим его самураем. Незнакомец поклонился и, пристально глядя в глаза Мусаси, произнес:
– Миямото Мусаси?
Мусаси кивнул, не скрывая настороженности.
– Я так и знал! – продолжил самурай, обрадованный своей проницательностью. – Вы не представляете, как я счастлив встрече с вами. По-моему, я мельком видел вас среди путников на дороге.
Не давая Мусаси возможности что-либо ответить, самурай любезно предложил ему остановиться на ночлег в выбранной им гостинице.
– Доверьтесь мне, – сказал самурай. – Нескромно, право, говорить, но мое положение таково, что я обычно путешествую с запасными лошадьми и в сопровождении двенадцати слуг. Я состою на службе у Датэ Масамунэ, владельца замка Аоба в Митцу. Меня зовут Исимода Гэки.
Мусаси сдержанно принял приглашение. Гэки решил, что они остановятся в гостинице для даймё.
– Не хотите вымыться с дороги? – спросил Исимода, когда их проводили в комнаты. – Забыл, вы только что из горячего источника! Я искупаюсь, а вы без стеснения располагайтесь. Скоро вернусь.
Исимода снял дорожное платье и вышел из комнаты.
Он держался учтиво и дружески, но Мусаси не доверял ему. «Зачем я понадобился этому высокопоставленному военному? Почему Исимода подчеркнуто дружелюбен?» – размышлял Мусаси.
– Не хотите переодеться в домашнюю одежду? – раздался голос вошедшей служанки. Она протянула Мусаси кимоно на вате.
– Нет, спасибо. Я не уверен, что останусь на ночь.
Мусаси вышел на веранду. Слышалось постукивание посуды – служанка накрывала ужин. Озеро на глазах темнело от густо-синего к черному. Мусаси представил печальные глаза Оцу. «Я ошибся, – подумал он. – Похититель наверняка обходит стороной города».
Мусаси почудился голос Оцу. Правильно ли относиться ко всему бесстрастно, полагаясь на волю небес? Он терзался виной, потому что ничего не делал для спасения Оцу и Дзётаро.
Вернувшись из ванны, Исимода Гэки, извинившись, что заставил долго ждать, уселся перед подносом с ужином.
– Вы не переоделись? – удивленно взглянул он на Мусаси.
– В своей одежде я чувствую себя привычнее. Она всегда на мне – в пути, в доме, под деревом, где я ночую.
– Конечно, я должен был бы догадаться. Вы постоянно в боевой готовности. Вы понравились бы его светлости Датэ. – Гэки с нескрываемым восхищением смотрел на Мусаси. – Садитесь, выпейте сакэ, – произнес он после небольшой паузы. Сполоснув чарку в фаянсовой чаше с водой, он протянул ее Мусаси.
Мусаси сел в официальной позе и поклонился.
– Простите, не объяснили бы вы мне, чем я обязан вашему вниманию? Почему вы расспрашивали обо мне в придорожной лавке?
– Закономерный вопрос, но едва ли мое объяснение удовлетворит вас. Я в вас влюбился. – Помолчав немного, Гэки рассмеялся. – Да, это любовь, – продолжал он, – тот случай, когда мужчину привлекает мужчина.
Гэки счел объяснение достаточным, но Мусаси совсем растерялся. Случалось, что мужчина испытывал привязанность к мужчине, но Мусаси это чувство было незнакомо. Такуан был слишком суров, чтобы внушать нежные чувства. Коэцу жил в своем мире. Сэкисюсай обитал на таких вершинах, что нелепо было рассуждать о любви или нелюбви к нему. Конечно, Гэки мог льстить ему, тогда его поведение вдвойне подозрительно. Мусаси почему-то казалось, что самурай не лицемерил, поскольку был значителен и мужественен,
– Как понимать ваши слова о том, что я привлекаю вас? – уточнил Мусаси.
– Как ни странно, но я полюбил вас, едва услышав про вашу победу в Итидзёдзи.
– Вы в то время находились в Киото?
– Да, я приехал в столицу в первый месяц года и остановился в усадьбе господина Датэ на улице Сандзё. Я был у придворного Карасумару Мицухиро на другой день после вашего боя, где и услышал про вас. Карасумару рассказал о вашем прошлом, отметив вашу молодость. Я сразу почувствовал расположение к вам и решил найти вас. По дороге из Киото я увидел вашу надпись у перевала Сиёдзири.
– Вот в чем дело! – протянул Мусаси.
Надпись, адресованная Дзётаро, по иронии судьбы привела к Мусаси совершенно незнакомого человека. Слушая похвалы Гэки, Мусаси укреплялся в мысли, что не заслуживает восторгов. Слова Гэки ставили Мусаси в неловкое положение, потому что он всегда болезненно переживал свои недостатки. Он счел нужным прямо сказать об этом новому знакомому:
– Вы переоцениваете меня.
– На службе князя Датэ, кстати, его доход составляет миллион коку риса в год, состоит немало выдающихся самураев. Я знаком с некоторыми знаменитыми воинами. Но, судя по рассказам о вас, никто из них не смог бы соперничать с вами. Главное, что вы молоды, впереди целая жизнь. Вот это и привлекает меня больше всего. Станем друзьями. Выпьем и поговорим не спеша.
Мусаси принял от Гэки чашечку сакэ и потом пил наравне с ним. Гэки не пьянел.
– Мы, самураи с севера, способны изрядно выпить. Мы пьем, чтобы согреться. Князь Датэ перепьет любого из нас, а мы же стараемся не отставать от хозяина.
Служанка все подносила сакэ и уже несколько раз подправляла светильник. Гэки был неутомим.
– Будем пить всю ночь, – заявил он. – Тогда получится душевный разговор.
– Хорошо, – улыбнулся Мусаси. – Вы говорили, что встречались с придворным Карасумару. Вы давно его знаете?
– Не могу утверждать, что мы друзья, но я не раз бывал в его доме с различными поручениями. Он очень гостеприимен.
– Меня представил ему почтеннейший Хонъами Коэцу. Карасумару большой жизнелюб, что не свойственно аристократам.
Гэки посчитал оценку Мусаси поверхностной.
– Иного вы в нем не увидели? У вас, верно, было мало времени, иначе вас поразили бы его ум и образованность.
– Мы встретились в веселом квартале.
– Ясно, что это не место для серьезной беседы.
– Каков же Карасумару на самом деле?
Гэки сел в официальную позу и серьезно произнес:
– Мятущаяся душа. Человек, пораженный печалью. Его подавляет могущество сёгуната.
Повисло молчание. Мусаси услышал плеск озерных волн, взглянул на белесые полосы, падавшие от лампы на фусума.
– Мусаси, мой друг, ради кого вы совершенствуете свое мастерство? – внезапно спросил Гэки.
Мусаси никогда не задумывался над этим вопросом.
– Для себя, – ответил он.
– Разумеется, но ради кого вы постоянно совершенствуете себя? Для вас тщеславие слишком мелкое чувство.
Гэки словно невзначай перешел к главной цели разговора.
– Вся страна попала под власть Иэясу, – продолжал он. – Установилось некое подобие мира и благополучия. Насколько реально это благоденствие? Воистину ли счастлив народ при новом правителе? На протяжении столетий нами правили Ходзё, Асикага, Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси – вереница военных диктаторов, угнетавших не только простой народ, но и императорский двор вместе с самим императором. Император утратил реальную власть, народ утеснен. Военное сословие захватило все привилегии. Так повелось со времен Минамото Ёритомо, и по сей день ничего не изменилось. Нобунага хотя бы испытывал неловкость от чинимой им несправедливости, он построил новый дворец для императора. Хидэёси был еще разумнее, обязав всех даймё повиноваться императору Го-Ёдзэй и пытаясь улучшить положение простого народа. Ну а Иэясу? Помыслы его сосредоточены на благосостоянии и возвышении собственного клана. Счастье народа и процветание императорской фамилии принесены в жертву военной диктатуры. На пороге новая пора тирании. Никто не переживает за судьбу страны так, как князь Датэ Масамунэ, а среди придворных – Карасумару Мицухиро. Гэки умолк, ожидая ответа Мусаси, но тот пробормотал сквозь зубы:
– Вот как.
Мусаси, как и многие, понимал, что после битвы при Сэкигахаре произошли коренные изменения в политике. Ему всегда были безразличны политические интриги феодалов из Осаки, изворотливые маневры Токугавы, позиция могущественных владетельных князей вроде Датэ или Симадзу. О Датэ он знал лишь то, что официально объявленный доход с его владений составлял шестьсот тысяч коку риса в год, но, возможно, что он достигал и миллиона коку, как говорил Гэки.
– Дважды в год, – продолжал Гэки, – хозяин посылает принцу Коноэ в Киото товары и провизию из своего владения для передачи императорскому дворцу. Датэ делает это постоянно даже в период войны. Прошлая моя поездка в Киото связана с такой поставкой.
Замок Аоба – единственный в стране, в котором есть специальные покои для императора. Едва ли они когда-либо будут использованы по назначению, но князь Датэ отделал покои деревом, вывезенным из императорского дворца во время его перестройки. Дерево доставили из столицы в Сэндай по воде. – Гэки помолчал. – Кстати, о походе в Корею. Полководцы Като, Кониси и другие пеклись о личной славе. Только на боевых знаменах князя Датэ вместо фамильного герба сияло солнце, тем самым показывая, что он воюет не ради своего рода или Хидэёси, а во славу Японии.
В гостинице, предназначенной для даймё, ванны находились в помещении, а небольшие купальни для простолюдинов были вдоль дороги под открытым небом. Ими мог пользоваться любой.
Мусаси, повесив меч и одежду на дерево, погрузился в горячую воду. Помассировав распухший ушиб, он привалился головой к камню и блаженно закрыл глаза. Солнце клонилось к закату, розоватая дымка окутала озеро. Его зеркальная поверхность виднелась между рыбачьими домами.
Две узкие грядки с овощами отделяли Мусаси от дороги. Он слышал голоса прохожих, топот копыт, скрип повозок. В лавке, торгующей ламповым маслом и соломенными изделиями, какой-то самурай покупал сандалии. Выбрав подходящую пару, он начал обуваться.
– Ты, конечно, слышал о бое, – говорил самурай хозяину лавки.
– Он произошел у раскидистой сосны в Итидзёдзи под Киото. Этот ронин в одиночку выступил против всей школы Ёсиоки и сражался с отвагой, редкой для нынешних времен. Он должен был пройти по этой дороге. Ты точно его не видел?
Было очевидно, что самурай не представлял себе человека, которого разыскивал, не знал ни его возраста, ни как он одет. Лавочник разочаровал его отрицательным ответом.
– Все равно найду его, – несколько раз повторил самурай, подвязывая сандалии.
Это был человек лет сорока, в хорошей одежде, с обветренным в странствиях лицом. На висках из-под тесемки тростниковой шляпы торчала густая щетка волос, лицо было волевым. Мусаси, наблюдавший за ним из-под прикрытых век, не сомневался, что тело самурая опоясывали рубцы от долгого ношения боевых доспехов. «Я его прежде не встречал, – думал Мусаси. – Он упомянул школу Ёсиоки. Вероятно, один из былых учеников. Среди бесчисленного множества ее питомцев были и настоящие воины. Верно, плетут новый заговор против меня».
Когда самурай ушел, Мусаси неторопливо оделся, считая, что путь безопасен. Выйдя на дорогу, он столкнулся с поджидавшим его самураем. Незнакомец поклонился и, пристально глядя в глаза Мусаси, произнес:
– Миямото Мусаси?
Мусаси кивнул, не скрывая настороженности.
– Я так и знал! – продолжил самурай, обрадованный своей проницательностью. – Вы не представляете, как я счастлив встрече с вами. По-моему, я мельком видел вас среди путников на дороге.
Не давая Мусаси возможности что-либо ответить, самурай любезно предложил ему остановиться на ночлег в выбранной им гостинице.
– Доверьтесь мне, – сказал самурай. – Нескромно, право, говорить, но мое положение таково, что я обычно путешествую с запасными лошадьми и в сопровождении двенадцати слуг. Я состою на службе у Датэ Масамунэ, владельца замка Аоба в Митцу. Меня зовут Исимода Гэки.
Мусаси сдержанно принял приглашение. Гэки решил, что они остановятся в гостинице для даймё.
– Не хотите вымыться с дороги? – спросил Исимода, когда их проводили в комнаты. – Забыл, вы только что из горячего источника! Я искупаюсь, а вы без стеснения располагайтесь. Скоро вернусь.
Исимода снял дорожное платье и вышел из комнаты.
Он держался учтиво и дружески, но Мусаси не доверял ему. «Зачем я понадобился этому высокопоставленному военному? Почему Исимода подчеркнуто дружелюбен?» – размышлял Мусаси.
– Не хотите переодеться в домашнюю одежду? – раздался голос вошедшей служанки. Она протянула Мусаси кимоно на вате.
– Нет, спасибо. Я не уверен, что останусь на ночь.
Мусаси вышел на веранду. Слышалось постукивание посуды – служанка накрывала ужин. Озеро на глазах темнело от густо-синего к черному. Мусаси представил печальные глаза Оцу. «Я ошибся, – подумал он. – Похититель наверняка обходит стороной города».
Мусаси почудился голос Оцу. Правильно ли относиться ко всему бесстрастно, полагаясь на волю небес? Он терзался виной, потому что ничего не делал для спасения Оцу и Дзётаро.
Вернувшись из ванны, Исимода Гэки, извинившись, что заставил долго ждать, уселся перед подносом с ужином.
– Вы не переоделись? – удивленно взглянул он на Мусаси.
– В своей одежде я чувствую себя привычнее. Она всегда на мне – в пути, в доме, под деревом, где я ночую.
– Конечно, я должен был бы догадаться. Вы постоянно в боевой готовности. Вы понравились бы его светлости Датэ. – Гэки с нескрываемым восхищением смотрел на Мусаси. – Садитесь, выпейте сакэ, – произнес он после небольшой паузы. Сполоснув чарку в фаянсовой чаше с водой, он протянул ее Мусаси.
Мусаси сел в официальной позе и поклонился.
– Простите, не объяснили бы вы мне, чем я обязан вашему вниманию? Почему вы расспрашивали обо мне в придорожной лавке?
– Закономерный вопрос, но едва ли мое объяснение удовлетворит вас. Я в вас влюбился. – Помолчав немного, Гэки рассмеялся. – Да, это любовь, – продолжал он, – тот случай, когда мужчину привлекает мужчина.
Гэки счел объяснение достаточным, но Мусаси совсем растерялся. Случалось, что мужчина испытывал привязанность к мужчине, но Мусаси это чувство было незнакомо. Такуан был слишком суров, чтобы внушать нежные чувства. Коэцу жил в своем мире. Сэкисюсай обитал на таких вершинах, что нелепо было рассуждать о любви или нелюбви к нему. Конечно, Гэки мог льстить ему, тогда его поведение вдвойне подозрительно. Мусаси почему-то казалось, что самурай не лицемерил, поскольку был значителен и мужественен,
– Как понимать ваши слова о том, что я привлекаю вас? – уточнил Мусаси.
– Как ни странно, но я полюбил вас, едва услышав про вашу победу в Итидзёдзи.
– Вы в то время находились в Киото?
– Да, я приехал в столицу в первый месяц года и остановился в усадьбе господина Датэ на улице Сандзё. Я был у придворного Карасумару Мицухиро на другой день после вашего боя, где и услышал про вас. Карасумару рассказал о вашем прошлом, отметив вашу молодость. Я сразу почувствовал расположение к вам и решил найти вас. По дороге из Киото я увидел вашу надпись у перевала Сиёдзири.
– Вот в чем дело! – протянул Мусаси.
Надпись, адресованная Дзётаро, по иронии судьбы привела к Мусаси совершенно незнакомого человека. Слушая похвалы Гэки, Мусаси укреплялся в мысли, что не заслуживает восторгов. Слова Гэки ставили Мусаси в неловкое положение, потому что он всегда болезненно переживал свои недостатки. Он счел нужным прямо сказать об этом новому знакомому:
– Вы переоцениваете меня.
– На службе князя Датэ, кстати, его доход составляет миллион коку риса в год, состоит немало выдающихся самураев. Я знаком с некоторыми знаменитыми воинами. Но, судя по рассказам о вас, никто из них не смог бы соперничать с вами. Главное, что вы молоды, впереди целая жизнь. Вот это и привлекает меня больше всего. Станем друзьями. Выпьем и поговорим не спеша.
Мусаси принял от Гэки чашечку сакэ и потом пил наравне с ним. Гэки не пьянел.
– Мы, самураи с севера, способны изрядно выпить. Мы пьем, чтобы согреться. Князь Датэ перепьет любого из нас, а мы же стараемся не отставать от хозяина.
Служанка все подносила сакэ и уже несколько раз подправляла светильник. Гэки был неутомим.
– Будем пить всю ночь, – заявил он. – Тогда получится душевный разговор.
– Хорошо, – улыбнулся Мусаси. – Вы говорили, что встречались с придворным Карасумару. Вы давно его знаете?
– Не могу утверждать, что мы друзья, но я не раз бывал в его доме с различными поручениями. Он очень гостеприимен.
– Меня представил ему почтеннейший Хонъами Коэцу. Карасумару большой жизнелюб, что не свойственно аристократам.
Гэки посчитал оценку Мусаси поверхностной.
– Иного вы в нем не увидели? У вас, верно, было мало времени, иначе вас поразили бы его ум и образованность.
– Мы встретились в веселом квартале.
– Ясно, что это не место для серьезной беседы.
– Каков же Карасумару на самом деле?
Гэки сел в официальную позу и серьезно произнес:
– Мятущаяся душа. Человек, пораженный печалью. Его подавляет могущество сёгуната.
Повисло молчание. Мусаси услышал плеск озерных волн, взглянул на белесые полосы, падавшие от лампы на фусума.
– Мусаси, мой друг, ради кого вы совершенствуете свое мастерство? – внезапно спросил Гэки.
Мусаси никогда не задумывался над этим вопросом.
– Для себя, – ответил он.
– Разумеется, но ради кого вы постоянно совершенствуете себя? Для вас тщеславие слишком мелкое чувство.
Гэки словно невзначай перешел к главной цели разговора.
– Вся страна попала под власть Иэясу, – продолжал он. – Установилось некое подобие мира и благополучия. Насколько реально это благоденствие? Воистину ли счастлив народ при новом правителе? На протяжении столетий нами правили Ходзё, Асикага, Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси – вереница военных диктаторов, угнетавших не только простой народ, но и императорский двор вместе с самим императором. Император утратил реальную власть, народ утеснен. Военное сословие захватило все привилегии. Так повелось со времен Минамото Ёритомо, и по сей день ничего не изменилось. Нобунага хотя бы испытывал неловкость от чинимой им несправедливости, он построил новый дворец для императора. Хидэёси был еще разумнее, обязав всех даймё повиноваться императору Го-Ёдзэй и пытаясь улучшить положение простого народа. Ну а Иэясу? Помыслы его сосредоточены на благосостоянии и возвышении собственного клана. Счастье народа и процветание императорской фамилии принесены в жертву военной диктатуры. На пороге новая пора тирании. Никто не переживает за судьбу страны так, как князь Датэ Масамунэ, а среди придворных – Карасумару Мицухиро. Гэки умолк, ожидая ответа Мусаси, но тот пробормотал сквозь зубы:
– Вот как.
Мусаси, как и многие, понимал, что после битвы при Сэкигахаре произошли коренные изменения в политике. Ему всегда были безразличны политические интриги феодалов из Осаки, изворотливые маневры Токугавы, позиция могущественных владетельных князей вроде Датэ или Симадзу. О Датэ он знал лишь то, что официально объявленный доход с его владений составлял шестьсот тысяч коку риса в год, но, возможно, что он достигал и миллиона коку, как говорил Гэки.
– Дважды в год, – продолжал Гэки, – хозяин посылает принцу Коноэ в Киото товары и провизию из своего владения для передачи императорскому дворцу. Датэ делает это постоянно даже в период войны. Прошлая моя поездка в Киото связана с такой поставкой.
Замок Аоба – единственный в стране, в котором есть специальные покои для императора. Едва ли они когда-либо будут использованы по назначению, но князь Датэ отделал покои деревом, вывезенным из императорского дворца во время его перестройки. Дерево доставили из столицы в Сэндай по воде. – Гэки помолчал. – Кстати, о походе в Корею. Полководцы Като, Кониси и другие пеклись о личной славе. Только на боевых знаменах князя Датэ вместо фамильного герба сияло солнце, тем самым показывая, что он воюет не ради своего рода или Хидэёси, а во славу Японии.